Тревога и страх

Вы знаете, что такое страх: тяжесть в желудке, холодный пот, затрудненное дыхание, учащенное сердцебиение. Тревога переживается точно так же. Разница в том, что в случае страха вы знаете, чего боитесь, тревога же является неясным чувством: вам не известно, что вас пугает. Конечно, некоторые из нас настолько ловки в самообмане, в избегании неприятных эмоций, что даже не распознают тревоги. Если у вас есть все или некоторые из вышеуказанных физических симптомов, возможно, без видимой причины, напомните себе, что вы испытываете тревогу.

Мы склонны считать страх нормальным, а тревогу невротической, но это неправда. Существуют нормальный (реальный) страх и невротический (иррациональный) страх; существуют также нормальная тревога и невротическая тревожность. В этой главе речь пойдет обо всех четырех типах.

С чего начинается паттерн тревоги в раннем возрасте? У разных психоаналитиков на этот счет существуют разные теории. Гарри Стэк Салливан утверждает, что паттерн закладывается, когда первые переживания всемогущества младенца (я плачу, и как по волшебству, появляется молоко) уступают осознанию его полной зависимости. В течение дальнейшей жизни паттерн тревоги формируется за счет двух факторов: а) угрозы потерять родительскую любовь и б) сильной эмоции (например, ярость), пока ребенок еще слишком юн, чтобы справиться с ней.

Карен Хорни считает, что дети в нашей культуре слишком зависимы от своих родителей и не могут позволить себе сполна прочувствовать гнев и ненависть, возникающие из- за разочарований повседневной жизни. («Если я буду ненавидеть мать, то она возненавидит меня».) По ее мнению, конфликт между зависимостью и враждебностью рождает тревожность.

Фрида Фромм-Райхман отмечает, что самооценке невротика непрерывно угрожают его постоянные неудачи, являющиеся следствием провального поведения. Она убеждена, что в этом основная причина тревожности.

По словам Ролло Мэя, каждый раз, когда вы вступаете на новый путь, обнаруживая в себе новые устремления, ваш внутренний ребенок испытывает вину и чувствует себя так, будто предает мать. У вас развивается тревожность. Чем более творческим вы являетесь, тем больше тревожности вам приходится испытывать. В своей книге «Значение тревожности» (The Meaning of Anxiety), где Мэй подытожил взгляды различных школ на тему тревожности и страха, он заключает, что тревожность в жизни взрослого развивается всякий раз, когда его базовая жизненная ориентация оказывается под угрозой. Каждый из нас придерживается твердого убеждения относительного того, каков окружающий мир, и своего места в нем. Когда происходит что-то, что безжалостно нарушает эту внутреннюю убежденность, мы испытываем тревогу.

Депрессия тридцатых годов двадцатого столетия — хороший тому пример. Слишком долго люди привыкали к мысли, что сознательный трудолюбивый американец вполне способен заработать себе на жизнь, а в период депрессии многие достойные люди потеряли работу и не могли добыть ни одного доллара честным путем. Пошатнулось глубоко укоренившееся убеждение, что в этой стране великих возможностей человек, разбогатевший собственным трудом, может не только чувствовать себя защищенным, но и ожидать еще большего успеха: в 1929 году состоятельные люди потеряли все. Потрясение от этой новой действительности, падения экономической системы, когда мир, каким люди его знали, вдруг перевернулся с ног на голову, вызвало реальную нормальную тревогу у населения по всей стране.

Но люди, для которых материальные блага и статус представляли всю их идентичность, их единственный смысл в жизни, люди, для которых финансовый провал стал равноценным психологической смерти, пережили невротическую тревогу. Пример тому — финансист, выбросившийся из окна собственного офиса.

Фриц Редл в своей работе, посвященной мальчикам с поведенческими расстройствами (Children Who Hate; Controls From Within), обнаружил, что любовь и доброта вызывают невротическую тревогу у подростков, придерживающихся философии отвергающего, жестокого мира, который они узнали, благодаря жестокости своих родителей: «Взрослые отвратительны».

Теперь о реальном и невротическом страхе. Я считаю, что в наше время[8] страх атомной войны является реальным и нормальным. Реальный страх заставляет вас что-то предпринять с целью облегчения этого чувства. Вы пишете письмо конгрессмену, вступаете в мирную организацию или изучаете научные труды по мирным альтернативам, в результате чего вы обнаруживаете, что ваша активность, вне зависимости от ее масштаба, смогла дать вам, по меньшей мере, временное избавление от страха. (Конечно, многие из окружающих скрывают этот страх за внешними эмоциями — скукой, беспокойством, ненасытным стремлением к развлечениям или транквилизаторам.)

С другой стороны, я знала одну женщину, которая страдала навязчивым страхом атомной войны. Она призналась, что всегда носит с собой маленькие ампулки с ядом мгновенного действия для себя и своих детей на случай бомбового удара, не получает никакого удовольствия от жизни («Все преходяще») и совсем ничего не делает, чтобы внести свой вклад в антивоенное движение («Я чувствую, что совершенно бессильна»). Это и есть невротический страх, служащий прикрытием чему-то еще. Бедняжке не удавалось наслаждаться счастьем материнства из-за навязчивых страхов относительно благополучия детей. Люди такого типа временами обнаруживают в своей жизни причину для острого всепоглощающего страха, чтобы скрыть тревогу на более глубоком уровне, которой они не осмеливаются взглянуть в лицо.

Фобия — это невротический страх, используемый для прикрытия тревоги. Страдающий фобией человек осознает иррациональность своего страха, и все же не способен его сдерживать. В классической работе Фрейда, посвященной случаю «Маленького Ганса», говорится о боязни лошадей, которой страдал ребенок (описывается период, когда, боясь лошадей, мальчик был не способен сделать ни шагу из дома). Психоанализ показал, что иррациональный страх лошадей служил прикрытием более глубокой тревоги, связанной с его отцом, которого мальчик одновременно любил и боялся.

Страх темноты, широко распространенный среди двухлетних детей, по всей видимости, прикрывает типичную для этого периода общую тревогу, когда ребенок учится вступать в отношения с другими детьми, когда его родители начинают проявлять меньше принятия и больше требовательности (приучение к горшку, послушание), и когда он, накапливая жизненный опыт, начинает осознавать опасности окружающего мира. Ребенка можно приучить не бояться, но потом он сформирует другое прикрытие, чтобы утаить скрытую тревогу, и с новой защитой жить ему может стать еще тяжелее, чем со страхом темноты. Лучше проявить уважение к чувствам ребенка и оставлять на ночь включенным ночник, чтобы помочь ему преодолеть тяжелый период, и верить, что это пройдет.

Что делать со страхом и тревогой, реальными или иррациональными, нормальными или невротическими? Можно их чувствовать. Набраться сил и встретиться с ними лицом к лицу, и тогда вы обретете средство управления собственными действиями. Источник наших проблем именно в скрытых страхе и тревоге. По-настоящему храбрый человек позволяет себе в момент опасности почувствовать страх, и тогда он использует разум, чтобы действовать мудро. Тот же, кто прячет страх, часто прикрывает его неадекватным, провальным поведением, опасными импульсивными поступками. Психическое здоровье отчасти определяется способностью терпеть тревогу. Невротик, в своем стремлении избежать чувство тревоги, испытывает самые разные псевдоэмоции и/или физические симптомы (головная боль, психосоматические заболевания). Преступник по-своему избегает тревоги, поддаваясь импульсивному действию. Он проецирует свои внутренние конфликты вовне, предпочитая бороться с внешним миром, вместо того чтобы чувствовать собственные эмоции.

Если вам представится случай, когда вы осмелитесь почувствовать тревогу (или страх) — без сомнения иррациональную, — можно пойти дальше и исследовать скрытое чувство, которое за ней прячется. Помните, каждый опыт самотерапии должен начинаться с внешней эмоции. Каждый раз, избегая страха или тревоги, вы упускаете возможность снять внешний слой и узнать что-то новое. Однако это вовсе не означает, что мы всегда можем позволить себе почувствовать страх или тревогу. Порой нам просто не хватает эмоциональной выносливости для подобного тяжкого испытания. В плохой день, когда моя самооценка снижена, и мне лучше избегать боли, я не могу позволить себе переживать страх или тревогу в полной мере, не могу заниматься самотерапией. Вместо этого я выберу для себя какую-то форму бегства: веселая комедия, газировка с мороженым, шопинг. Не презирайте себя за такое бегство. Мало кто из нас настолько силен, что никогда не нуждается в подобном. Однако неплохо бы осознавать, когда вы активно топите свою тревогу в ореховой помадке, что это лишь временная передышка: тревога вернется к вам в следующий раз. Подумайте о ней как о домашнем задании, которое вы отложили на потом: скоро наступит день, когда вы наберетесь больше храбрости и решитесь испытать эту тревогу и, по возможности, исследовать ее глубже.

Предположим, вы осмелились почувствовать внешнюю эмоцию, тревогу или страх, но не способны перейти к следующим этапам самотерапии, не можете обнаружить скрытое чувство. В главе «Как безопасно почувствовать „опасную“ эмоцию» вы найдете подробное описание таких ситуаций. Я рассказала там об одной студентке, которая избегала страха, стараясь вести себя мужественно. Только решившись почувствовать страх, она смогла совершить смелый поступок в трудной ситуации. В той же главе я описала свой опыт в парусном спорте. Долгое время я подавляла в себе страх воды. И только позволив себе почувствовать его, я наконец- то научилась получать удовольствие от этого спорта. Позже, взглянув своему страху в лицо, я смогла при помощи самотерапии снять еще один слой и открыть нечто новое. Сидя на палубе и глядя на волны, я спросила себя: «Чего же я на самом деле боюсь?» Не утонуть: на мне был надет спасательный жилет, лодка не затонет, даже если перевернется, вокруг полно других лодок, чтобы нас спасти. Промокнуть? Но вода была теплой. Тогда чего? Я внимательно посмотрела на эти дикие волны и позволила страху охватить меня вновь. Что еще я чувствовала? Трепет волнения. О чем мне это напоминало? Дикие волны… дикие чувства! Вот что они для меня значили — тревога, связанная с опасными эмоциями. Страх воды прикрывал тревогу из-за чувств, моих собственных скрытых чувств. (В главе, посвященной творчеству, описана моя одержимость волнами в рисовании. Благодаря творчеству — неинтеллектуальному процессу, — я подготовила почву для осознания того, что для меня значат волны, а несколько лет спустя мне удалось снять еще несколько более глубинных слоев, но это уже история для другой книги.)

Однажды утром я заметила, что вот уже несколько дней пребываю в состоянии легкой депрессии. Меня мучила не глубокая депрессия тех прежних, «дотерапевтических» дней, а общее беспокойство, неудовлетворенность своей программой дневных дел, тоска от обыденности домашних забот, отсутствие каких-либо приятных ожиданий в жизни. Я уже знала: это означает, что я что-то от себя скрываю, и поэтому постаралась отследить источник своего мрачного настроения. Оказалось, это продолжается уже около недели. Что нового могло приключиться в моей жизни за неделю? Сначала я не могла вспомнить ничего особенного, но потом меня осенило, что Берни говорил со мной о своей работе, а ведь такое бывает с ним довольно редко. В последнее время он пребывал в беспокойстве, которое возрастало, работа была скучной, не складывались отношения с коллегой. Все признаки указывали на то, что он постепенно готовит себя сменить работу, хотя пока и не говорил мне об этом, и поэтому я не позволяла себе об этом думать. Моим скрытым чувством была тревога от мысли, что Берни бросит работу и начнет искать новую, или наоборот. Мучительное чувство тревоги переживалось несколько минут. Потом я разглядела свой паттерн: каждый раз, когда я оказываюсь перед лицом какой-либо перемены в жизни (замужество, рождение ребенка, переезд), мне угрожает приступ тревоги. Бывало, что я не могла избежать этого чувства, но в остальных случаях я прикрывала его, как и сейчас, депрессией. Как только я смогла почувствовать скрытую тревогу, депрессия рассеялась: я провела прекрасный день. Позднее, когда Берни был готов обсудить со мной все за и против желания сменить работу, я смогла, выражаясь терминологией Виктора Франкла, превзойти свой невроз и выслушать мужа спокойно (вместо того, чтобы разразиться рыданиями, будто оплакивая неминуемый конец света). Таким поведением я дала ему возможность проанализировать обе стороны вопроса и принять собственное решение, руководствуясь разумом, без всяких помех в виде моей невротической тревожности.

Через несколько лет перед ним снова встал вопрос смены работы, и мне снова пришлось испытать определенную долю тревоги, но на этот раз я обошлась без недельного периода депрессии.

Разум подсказывал мне догадку, что тревога в связи с какими-то переменами брала начало в моем детстве, когда я потеряла родной дом после развода родителей и была сослана на поселение с чужими людьми. Сама по себе эта мысль не принесла мне особого облегчения, но я держала ее под рукой как полезный материал, надеясь, что когда-нибудь смогу использовать ее в самотерапии.

Потом наступил день, когда нам пришлось искать новое жилище. Каждый раз, когда Берни предлагал это увлекательное занятие, у меня начиналась головная боль. Примерно в то же время у меня изредка стал случаться нервный тик — подергивание века. Однажды, когда мою голову переполняли мысли о предстоящем переезде, я почувствовала, что вот-вот заплачу. Задергалось веко. Я схватила карандаш и бумагу и записала вот что:

«Хочется плакать. Глаз дергается. Почему? Боюсь переезжать? Бросить этот дом, в который я влюбилась с первого взгляда? Потерять то, что я люблю? Больше не будет дома, который я смогу так же полюбить. Все это было временно, как мое детство? То же я чувствовала, когда уезжала из Нью-Йорка? [В то время я была твердо убеждена, что никогда дом в Калифорнии не станет по-настоящему моим, что я никогда не заведу новых друзей.] Невозможно себе представить, что я опять буду дома и в безопасности. Переехать в чужой дом. Незнакомый дом — как чужой человек. Надо притворяться. Быть славным малым. Как приемный ребенок. Я не хочу быть приемным ребенком. Хочу навсегда остаться в моем собственном доме, на моем собственном месте. Повернуть время вспять».

Мой внутренний ребенок поплакал еще немного горючими слезами, потом стало легче. Подергивание века прекратилось и никогда больше не возвращалось. Я смогла безо всяких головных болей приступить к поискам нового дома.

За следующие несколько месяцев я дважды прибегала к самотерапии, чтобы проследить различные аспекты моей тревоги касательно переезда: один раз размышляя наедине с собой и второй — беседуя об этом с подругой. Дважды мой внутренний ребенок чувствовал себя потерянным и брошенным. К тому времени, как мы распаковали вещи в новом доме, я уже была готова успокоиться и любить его точно так же, как любила наше прежнее жилище.

Одна эмоция может маскировать другую, но пока вы не осмелитесь позволить себе почувствовать внешнюю, вам не удастся подобраться к той, которую она скрывает. Самотерапия — это процесс, в котором следует хвататься за любые попадающиеся вам ниточки. Никогда не знаешь, в какой момент продолжишь работать над тем, что начал некоторое время назад.

Один из моих студентов — практикующий врач. Он знал, с какой страстью я исследую любое направление в психологии, открывая для себя что-то новое, поэтому весьма любезно предложил мне пользоваться его именем для того, чтобы брать свежие периодические издания по профессиональной тематике из медицинской библиотеки при больничном колледже. Все, что для этого требовалось, — просто брать с полок то, что мне нужно, класть журналы на стол библиотекарю и подписываться именем этого врача, под предлогом, что я помогаю ему в каком-то исследовании. Что тут скажешь, я с восторгом ухватилась за прекрасную возможность читать новейшие материалы в самом горячем, свежеиспеченном виде. Я спала и видела, как беспрепятственно брожу среди всех этих психиатрических богатств, и не могла дождаться счастливого момента.

И все же, как ни странно, я откладывала посещение медицинской библиотеки. Каждое утро я просыпалась с мыслью: «Вот сегодня я себя побалую. Отправлюсь за журналами». Но почему-то именно в этот день всегда находилось срочное дело, которым немедленно надо было заняться. В конец концов, заметив в себе это странное нежелание, я намеренно села в машину и поехала в библиотеку.

Примерно на середине пути я почувствовала боль в спине, что-то вроде спазма, вызванного мышечным напряжением. Это старое, очень хорошо знакомое мне ощущение. Обычно все, что мне удается сделать в таком случае, — медленно расслабить мышцы и удерживать их в таком состоянии минуту, чтобы потом, незаметно для себя, вернуться к прежнему напряжению. Бывало, оно продолжалось так долго, что в результате мне приходилось неделю отлеживаться в постели, боясь шевелиться и даже не думая о том, чтобы попытаться сесть.

В этот раз я принялась за приступ боли в позвоночнике по-другому. Мне стало понятно, что напряжение явно о чем- то свидетельствует: я в очередной раз пытаюсь избежать какой-то эмоции. Что я боюсь почувствовать? Я попыталась вникнуть в непосредственную ситуацию. Наконец-то я отправлялась в медицинскую библиотеку после столь долгих отлагательств. Но почему мне понадобилось столько времени, чтобы решиться посетить библиотеку? Что так тревожило меня в сложившейся ситуации? Я попыталась представить себе, как вхожу в библиотечный зал, окидываю взглядом полки, где должны находиться психиатрические журналы. Скорее всего, мне не удалось бы сразу их увидеть. Возможно, пришлось бы обратиться за помощью к библиотекарю, или она заметила бы, как я брожу по залу с растерянным видом, и спросила бы, что мне нужно. Эта мысль привела меня в ужас. Страх — вот что я старалась не чувствовать. И когда сейчас я, наконец, выпустила его на свободу, он отозвался внезапной острой болью, локализованной где-то внутри меня. Библиотекарь с первого взгляда определила бы, что я не врач, что здесь мне не место, что на самом деле я самозванка! Чувство страха длилось не больше нескольких мгновений, и когда страх прошел, вместе с ним исчезло напряжение в мышцах спины. Я подъехала к библиотеке в полном душевном равновесии, с любопытством ожидая этого нового приключения, желая увидеть, что произойдет теперь, когда я знаю свою проблему. Самое интересное здесь, что когда вы позволяете себе почувствовать страх, вы приобретаете полную свободу действий в соответствии с вашим желанием, и кроме того, способны испытать новое чувство риска. На некоторое время вам удается возвыситься над собственными слабостями, быть спонтанным и живым, что разительно отличается от состояния жесткого контроля, который мы используем для подавления подлинных чувств.

Итак, я припарковала машину и направилась к входной двери, наблюдая за собой, чтобы выследить чувства, которые могли появиться в любой момент. Как только я переступила порог библиотечного зала, меня тисками сдавил острый приступ страха. Но он продлился какое-то мгновение, и я медленно двинулась вперед, с уверенно поднятой головой, будто прекрасно зная, куда мне нужно идти, по пути незаметно, но жадно сканируя глазами стеллажи по обе стороны от меня. Вскоре я наткнулась на полки с периодическими изданиями, расставленными в алфавитном порядке, и легко нашла все, что хотела.

Какими могли быть мои действия, если бы я предпочла прятать от себя страх, жестко подавляя свои чувства? Мой типичный образ действий — суетиться и ошалело метаться в поисках нужных полок, немедленно привлекая этим всеобщее внимание. Или вот еще (скрытый страх мог стать невольной причиной боязливого поведения): робко подойти к библиотекарю и жалобно просить о помощи с таким встревоженным видом, который не оставил бы никаких сомнений относительно моих мотивов.

В действительности все происходило так: я быстро набрала десять журналов, потом, решив, что так будет выглядеть слишком подозрительно, отобрала из них пять наиболее важных и медленно, само воплощение спокойствия и достоинства, приблизилась к столу библиотекаря для записи в формуляре. И вдруг опять эта острая судорога страха. Переждав секунду-другую, пока эмоция прошла, я положила журналы на стол. Раньше я, скорее всего, ждала бы со страхом, что у меня попросят карточку читателя или другой необходимый документ, а потом пустилась бы в сбивчивые объяснения своего положения. Теперь, благодаря тому, что приступ страха уже прошел, я смогла сказать как бы невзначай, не дожидаясь вопросов: «Это для доктора Л.»

Она взглянула на меня с некоторым удивлением и спросила: «Доктор Л. работает в нашей больнице?»

На секунду надо мной зависла когтистая лапа страха, угрожая задушить меня. («Она что, сейчас вышвырнет меня вон?») Но мгновение спустя чувство прошло, и я смогла ответить, слегка подняв в удивлении брови: «Разумеется». Только и всего. Она сделала необходимые отметки в формуляре, и на этом мое испытание успешно завершилось. Я вышла оттуда таким же неприметным образом, как и вошла: никто не стал указывать на меня пальцем и кричать: «Ату ее!»

Продолжение этой истории вы найдете в главе под названием «Зависимость».


Примечания:



8

Книга написана в 60-е годы XX века, в разгар «холодной войны». — Прим. ред.









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх