• К истории изучения проблемы
  • Цели и задачи исследования
  • Источниковая база исследования
  • Методология и методика исследования
  • ВВЕДЕНИЕ

    Вся человеческая история может быть поделена на две части — войну и мир. Это два полярных состояния, в которых находится любое общество в своем развитии и отношении с внешним окружением. Несмотря на все упования лучших умов, на надежды и прогнозы гуманистов, что с прогрессом цивилизации крайние конфликтные, разрушительные формы взаимоотношений в человеческом обществе, в том числе и войны, постепенно сойдут на нет, не оправдались. Более того, в последние столетия проявилась тенденция не только учащения войн, но и многократного роста масштаба охваченных ими территорий и людских масс, числа вовлекаемых в них стран и народов, степени ожесточенности, количества жертв и величины ущерба. ХХ век фактически стал апогеем человеческой воинственности и эволюции войны как особого общественно-политического явления. «Война относится к историческим явлениям, развивающимся наиболее быстро», — считает социолог В. В. Серебрянников, отмечая, что в рамках этого века она «претерпела самые глубокие изменения по социально-политическому содержанию, военно-техническому облику, характеру применяемого оружия, масштабам, разрушительности и истребительности, воздействию на жизнь общества. В XX веке войны в своем развитии достигли ступени мировых войн, охватывая большинство государств и населения мира, огромные сухопутные, морские и воздушные пространства»[1].

    В отношении тенденций войны и мира Россия развивалась в русле общемировых закономерностей. На протяжении всей своей истории она пережила немало войн, и XX век не стал в этом смысле исключением. Напротив, самыми тяжелыми и кровопролитными оказались схватки именно новейшего времени — две мировых войны (1914–1918 и 1939–1945 гг.), причем обе были названы современниками Великими и Отечественными, хотя потом, в силу исторически сложившихся обстоятельств, Первая мировая утратила эти патриотические имена. Но и «довоенный», и особенно «межвоенный» (до 1941 г.) периоды, выпавшие на долю нашей страны, были насыщены огромным количеством больших и малых вооруженных конфликтов (русско-японская война 1904–1905 гг., Гражданская война 1918–1922 гг., борьба с басмачеством в Туркестане в 1923–1931 гг., советско-китайский конфликт 1929 г., оказание военной помощи Испанской республике в 1936–1939 гг. и Китаю в 1937–1939 гг., конфликты с Японией в районе озера Хасан в 1938 г. и у реки Халхин-Гол в 1939 г., поход в Западную Украину и Западную Белоруссию в 1939 г., советско-финляндская «зимняя» война 1939–1940 гг.). Характерное для тех лет состояние «взведенного курка» неизбежно сказалось на всех сферах общественной жизни, но наиболее сильно отразилось в народном сознании, наложив отпечаток на судьбу нескольких поколений. Внутренняя готовность к войне, ожидание новой войны как скорой и неизбежной воспитывались и в подрастающих поколениях, родившихся в межвоенный период. А участие армии в ряде локальных конфликтов еще сильнее подпитывало этот общий настрой. Так психология всего общества постепенно превращалась в психологию комбатанта — как реального, так и потенциального.

    Великая Отечественная война 1941–1945 гг., действительно ставшая всенародной, пропустившая через свои армии и фронты многомиллионные массы людей, довела этот процесс до логического завершения, перенеся психологический тип личности, сформированный в экстремальной фронтовой обстановке, в гражданское общество, и на многие годы превратив его в доминирующий. Этому способствовала и нагнетавшаяся в послевоенном мире ситуация «холодной войны».

    И хотя страна в целом постепенно перешла на «мирные рельсы», для Советской Армии период после окончания Второй мировой войны оказался не таким уж «мирным». Отдельные ее подразделения и части, не говоря уже о военных советниках и специалистах, принимали участие в войне в Корее 1950–1953 гг., в целом ряде локальных войн и военных конфликтов в странах Азии, Ближнего Востока и Африки (Алжир, Египет, Йемен, Вьетнам, Сирия, Ангола, Мозамбик, Эфиопия и др.), в событиях в Венгрии 1956 г. и Чехословакии 1968 г., пограничных конфликтах на Дальнем Востоке и в Казахстане в 1969 г. Наконец, 25 декабря 1979 г. Правительство СССР приняло решение о вводе войск в Афганистан: мы ввязались в затяжную девятилетнюю войну на чужой территории. Эта печальная страница истории закончилась в феврале 1989 г. полным выводом в Союз «ограниченного контингента».

    В конце перестройки и особенно после распада СССР вспыхнули десятки вооруженных конфликтов на территории бывших союзных республик, — конфликтов, в которые оказались вовлечены различные формирования и структуры некогда единой армии единого государства. Война во всех своих проявлениях стала образом жизни сотен тысяч людей, называвшихся ранее советским народом, множество «горячих точек» все еще полыхают или тлеют на постсоветском пространстве. Мы снова вступили в войну (причем в самую страшную — гражданскую), и никто не знает, как из нее выйти. Потому что война, ставшая привычкой, вошедшая в плоть и кровь поколений, продолжает существовать — в психологии, в сознании, в душе — и после того, как она формально закончена.

    В течение всего XX века в России происходила поэтапная милитаризация общественного сознания, когда в ходе больших и малых вооруженных конфликтов в гражданскую среду проникали характерные черты психологии комбатанта. Этот процесс был длительным и многоплановым, несущим в себе и негативные, и некоторые положительные черты, которые нельзя рассматривать и невозможно понять в отрыве от исторического контекста эпохи. Но для того, чтобы выяснить, каким образом, под воздействием каких факторов закладывались основы данного процесса, необходимо обратиться непосредственно к войне, в условиях которой и возникает этот социально-психологический и нравственный феномен — комбатант, «человек воюющий».

    Тема нашего исследования избрана, исходя из огромной роли духовных явлений в войнах текущего столетия, включая современную ситуацию на территории бывшего СССР, а также влияния психологии участников этих событий на послевоенную жизнь гражданского общества. В России, для которой весь ХХ век явился чередой больших и малых вооруженных конфликтов, психология «человека с ружьем» оказалась преобладающей и в мирной жизни, решающим образом повлияла на весь ход ее истории. Таким образом, актуальность целого комплекса проблем, связанных с психологией российских участников войн XX века имеет далеко не только академический интерес, но и насущную практическую значимость, особенно учитывая современную ситуацию и вхождение в мирную жизнь целых поколений, участвовавших в «малых» войнах — начиная с Афганской и включая Чеченскую.

    К истории изучения проблемы

    «Человек воюющий» — это особое явление, не только социальное, но и психологическое. Однако, в отличие от человека «гражданского», человека в мирной жизни, изучался он явно недостаточно. Военное искусство, техника, другие «прикладные» дисциплины — развивались весьма активно. В гуманитарном ракурсе военных дисциплин изучались преимущественно проблемы агитации и пропаганды, методы усиления их эффективности, тесно связанные с идеологией и политико-воспитательной работой в войсках. Но реальная личность на войне почти не нашла отражения в трудах психологов, социологов, представителей других наук, коим, казалось бы, в первую очередь следовало изучать личность в экстремальных ситуациях, выявляющих ее обычно скрытые качества. Обошла сей предмет своим вниманием и отечественная историография, которая в области исторической психологии, несмотря на отдельные относительно давние попытки, все еще делает первые робкие шаги. Между тем, определенный опыт исследования подобных явлений имеется и в отечественной, и в зарубежной науке.

    Проблема носит междисциплинарный характер, поэтому исследования, в той или иной степени ее затрагивавшие, принадлежат к нескольким наукам: истории, психологии и социологии, в частности, к военным их отраслям. Однако собственно исторических исследований, непосредственно посвященных данной тематике или хотя бы крупным ее разделам, нет. Огромное число военно-исторических работ в основном обходило историко-психологическую проблематику, либо сводило ее к военно-политическому аспекту в рамках советской идеологии. В результате исследованием психологии личности на войне занимаются в основном такие отрасли военных наук, как военная психология, военная социология и военная медицина.

    Главное на войне — человек. Это всегда понимали талантливые полководцы русской армии, которые, начиная еще с петровских времен, закладывали основы изучения «душевных явлений с военной точки зрения». А с середины XIX века военная психология приобрела характер целостной системы и выделилась в самостоятельную отрасль военной науки. Наиболее яркими представителями этого нового направления стали такие военные деятели и мыслители конца прошлого — начала нынешнего столетия, как адмирал С. О. Макаров, генералы М. И. Драгомиров, Г. А. Леер, И. П. Маслов, А. А. Бильдерлинг и др.[2]

    Своего расцвета в дореволюционный период военная психология достигла после окончания русско-японской войны, органично сочетая теоретические изыскания и возможности применения их на практике[3]. Именно в это время появляются разделы по военной психологии в журналах «Военный сборник», «Педагогический сборник», газетах «Русский инвалид», «Разведчик», публикуются посвященные ей статьи в «Военно-медицинском журнале» и «Психиатрической газете»,[4] а в Обществе ревнителей военных знаний (общественно-научной организации офицеров Санкт-Петербургского гарнизона) в 1908 г. был создан отдел военной психологии, целью которого была разработка «военной психологии как отрасли общих и военных наук, исследующей духовную сторону явлений войны и наилучшую подготовку и использование психической стороны — сил, средств и способов вооруженной борьбы»[5]. Председателем отдела стал доктор медицины Г. Е. Шумков.

    Военный врач, психиатр и психолог, он внес наиболее заметный вклад в развитие военной психологии начала века. В работах Г. Е. Шумкова, опубликованных в военной печати в 1905–1916 гг. дается определение военной психологии, намечаются ее задачи и области исследований, анализируется психика и поведение воинов в различных условиях боя[6]. В период русско-японской войны он положил начало возникновению практической военной психиатрии. Во время работы в Харбинском военном госпитале им был собран уникальный материал о поведении военнослужащих в различных ситуациях боевой обстановки, о физиологических изменениях в организме людей, происходящих под воздействием угрожающей в бою опасности, на основании чего он сделал вывод о тесной зависимости между внешними проявлениями действий и поступков бойца и «волнующими его чувствами и течением мыслей».

    По инициативе Г. Е. Шумкова была предпринята попытка изучить боевой опыт, накопленный в ходе войны, для совершенствования морально-психологической подготовки личного состава русской армии. В 1908 г. совместно с другими сотрудниками отдела военной психологии он разработал и разослал офицерам — участникам русско-японской войны специальную анкету, которая даже с позиций сегодняшнего дня представляет из себя вполне профессиональный образец социологического инструментария[7].

    Только за период с 1900 по 1917 г. в печати появилось более 100 публикаций, посвященных психологии боевой деятельности. Одним из основоположников в изучении этого направления считается ординарный профессор Генерального штаба полковник Н. Н. Головин, считавший, что главным в изучении боя должно стать изучение деятельности и свойств человека как бойца[8]. В более поздних работах он высказывал идею о том, что изучение духовной стороны войны может вестись в двух направлениях. Первое из них, которое он определяет как индивидуальную военную психологию, исследует изменения в деятельности и свойствах человека, происходящие в нем под влиянием военной обстановки. Второе направление изучает сами явления войны, взятые как нечто органически целое, и представляет собой коллективную военную психологию. Однако такое деление Н. Головин считал в значительной мере условным, подчеркивая тесную взаимосвязь и взаимозависимость как между духовной и материальной стороной каждого из явлений войны, так и между индивидуальной и коллективной военной психологией[9]. На этих его положениях основываются и современные исследования в этой области.

    Особенно богатый материал для исследований военных психологов дала Первая мировая война. В этот период плодотворно изучали различные состояния воинов в бою А. М. Дмитриевский, В. Н. Полянский, А. С. Резанов, П. И. Изместьев и др. Так, одним из важных объектов изучения А. С. Резанова и П. И. Изместьева стало такое массовое психологическое явление как паника[10].

    После революции и в годы Гражданской войны изучением военной психологии в Красной Армии продолжали заниматься военные специалисты Г. Ф. Гирс, П. И. Изместьев, А. Е. Снесарев, А. Н. Суворов и др., сохранявшие традиции и методы старой научной школы. Значительная часть русских военных психологов, в том числе Н. Н. Головин, Р. Дрейлинг, А. Керсновский, А. Баиов, П. Краснов и др. оказались в эмиграции, где продолжали свои исследования. Помимо собственно психологических сюжетов, в работах обоих направлений представлен критический анализ дореволюционной отечественной военной системы и попытки моделирования «будущей русской армии».

    К сожалению, в советское время эта важная и неотъемлемая часть российского военно-культурного наследия была в значительной степени утрачена или искажена. Для советской военно-психологической науки оказались характерными две крайности: первая — уклон в медицину (физиологию и психиатрию), и вторая — смешение психологии с идеологией, подмена анализа духовных явлений пропагандистскими лозунгами и декларациями. При этом нередко терялось главное — мысли, чувства человека на войне, реальные психологические механизмы его поведения.

    Разработкой военно-психологических проблем в Красной Армии в 1920-е годы занимался М. В. Фрунзе, который дал указание и способствовал созданию в Вооруженных Силах широкой сети психофизиологических лабораторий по исследованию психологии воинской деятельности. В авиации в этот период проводили свои исследования врачи и психологи С. Е. Минц, А. П. Нечаев, Н. М. Добротворский и др., которые во многом заложили основы инженерной военной психологии. Опыт работы врачей и психологов в полевых условиях был обобщен в книгах и на страницах журналов[11], а в 1933 г. вышли в свет 10 выпусков Военно-медицинской академии под общим названием «Материалы по психофизиологии труда в РККА». Однако в 1937 г. все психофизиологические лаборатории были ликвидированы, попав под действие постановления ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов»[12]. Продолжались лишь научно-исследовательские работы в русле авиационной психологии.

    Отсутствие в должной мере разработанной военно-психологической теории вместе с последствиями репрессий командного состава очень скоро стало сказываться на качестве войск, и в январе 1941 г. Нарком обороны СССР вынужден был поставить вопрос о необходимости развития военной психологии для создания психологических основ боевой и политической подготовки в армии[13].

    В период Великой Отечественной войны советская военная психология занималась изучением в первую очередь таких проблем, как анализ боевой деятельности, формирование волевых качеств и выносливости у бойцов, обучение и воспитание личного состава, в том числе на боевых традициях русской и Красной Армии. Так, известный психолог Б. М. Теплов опубликовал исследование «Ум полководца», над вопросами мотивации поведения воинов работал С. Л. Рубинштейн, психологи Б. Г. Ананьев, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, А. В. Запорожец и др. занимались проблемами восстановления боеспособности раненых воинов, то есть, практически, реабилитацией боевых стрессовых состояний[14].

    За годы войны военные психологи накопили богатый фактический материал о деятельности воинов в боевых условиях, о психологической подготовке личного состава к боевым действиям, и во многом именно на этой основе строили свои исследования в послевоенный период. В 1946–1947 гг. в ряде военных учебных заведений были созданы кафедры военной психологии и педагогики, введен специальный курс для слушателей. В последующие годы продолжалась исследовательская работа, проводились научные конференции, дискуссии, было выпущено учебное пособие Т. Г. Егорова по курсу военной психологии[15]. Среди наиболее заметных изданий 1960-х годов следует отметить монографии психолога Г. Д. Лукова, где обосновывается ряд задач военной психологии, раскрывается влияние боевой обстановки на психику и поведение воинов, дается психологическая характеристика процесса обучения и воспитания войск[16]. В это же время выходят работы К. К. Платонова, М. П. Коробейникова, Н. Ф. Феденко, В. В. Шеляг и др., рассматривающие вопросы коллективной военной психологии, психологию современного боя, вопросы профессиональной и инженерной психологии в армии[17].

    В период «оттепели» в СССР начинают появляться отдельные публикации зарубежных военных психологов, сопровождаемые критикой их «буржуазных взглядов с марксистско-ленинских позиций». Так, в 1960 г. вышла книга англичанина Н. Коупленда «Психология и солдат», а в 1964 г. — сборник переводных статей «Современная буржуазная военная психология»[18]. Долгое время это были едва ли не единственные труды западных исследователей, на которые ссылались в отечественной военно-психологической литературе.

    В начале 1970-х годов возобновляются исследования в области военно-социальной психологии и психологическом отборе воинов-специалистов, то есть по тем направлениям, разработка которых прекратилась в конце 1930-х гг.; особое внимание начинает уделяться методологическим и общетеоретическим вопросам[19]. В 1970-е — 1980-е годы продолжается изучение проблем морально-психологического воспитания и подготовки войск, однако при этом военно-психологические сюжеты часто подменяются вопросами идейно-политического характера[20]. В этой связи в особую группу можно выделить труды по военной философии, посвященные роли морального фактора в войне, как общетеоретического характера, так и более конкретные, в частности, рассматривающие значение морального фактора в период Великой Отечественной войны[21]. У всех них есть общая особенность: акцентируя внимание на политической стороне морального фактора, авторы упускают из поля зрения морально-психологические величины, считая их менее существенными. Это характерная черта, присущая работам большинства советских исследователей, критиковавших своих западных коллег за чрезмерный «психологизм» и впадавших в другую крайность — абсолютизацию «классового подхода». Особенно показательны в этом отношении ранние труды генерала Д. В. Волкогонова, которые сильно отличаются от его последних, более известных работ иной идеологической направленности[22].

    В целом, при всем обилии публикаций на военно-психологические темы, изучение собственно личности в экстремальных ситуациях войны явно отставало от разработок по инженерной и коллективной военной психологии. Сегодня, когда так много «горячих точек» на территории бывшего Союза, и люди, обожженные войной, по возвращении оттуда вливаются во все слои общества, этот «пробел» ощущается особенно сильно. Общество чувствует, что они не такие, как все, — другие, особенные, часто непредсказуемые, — и не знает, что с ними делать. Как поведут они себя в мирной обстановке, чего следует от них ожидать в той или иной ситуации, какое требуется к ним отношение? Ответы на эти и другие вопросы пытаются дать современные исследователи. И хотя сама проблема стара, как мир, для нас она оказалась столь болезненной именно в последние годы. Не случайно, в начале 1990-х гг. заметно активизировался интерес к военно-психологической проблематике. Так, в Гуманитарной Академии Вооруженных Сил в 1992–1993 гг. вышло несколько новых учебных пособий, в том числе «Курс военной психологии», и монография Феденко Н. Ф. и Раздуева В. А. «Русская военная психология. (Середина XIX — начало XX века)»[23]. К сожалению, и в них все еще присутствует характерный для советской военной психологии уклон в две крайности: с одной стороны, в медицину (физиологию и психиатрию), а с другой, — в идеологию. Новые подходы обозначены лишь в недавно опубликованном учебном пособии «Военная психология и педагогика», где главное внимание уделяется морально-психологическому обеспечению жизнедеятельности войск, в том числе в боевых условиях[24].

    Что касается военной социологии, то в период своего становления она развивалась параллельно с военной психологией, тесно переплетаясь с ней, поэтому среди основоположников обоих направлений мы встречаем одни и те же фамилии — Н. А. Корфа, Н. П. Михневича, Г. Е. Шумкова, Н. Н. Головина и др. Сам термин «военная социология» был введен в оборот в 1897 г. Генерального штаба капитаном бароном Н. А. Корфом, который понимал ее как «науку о военно-социальных явлениях»[25]. Об эмпирическом этапе становления этой новой науки можно говорить применительно к началу XX века, когда в дореволюционной русской армии наряду с психологическими и статистическими успешно использовались и социологические методы сбора информации, например, анкетные опросы[26].

    Вплоть до 1917 г. отечественная военная социология развивалась в русле мировой науки[27], однако многое из наследия русских ученых в последующие годы оказалось утраченным или невостребованным.

    Широкомасштабные эмпирические социально-статистические исследования проводились и в Красной Армии в 1920-е годы, но уже с ярко выраженным «классовым» подтекстом[28]. Формально социология войны определилась как самостоятельная отрасль социологической науки в 1930-х гг., однако уже в начале десятилетия проведение исследований было ограничено, а к его концу полностью прекращено. Наступил период институционального запрета, который продолжался тридцать лет. По мнению специалистов, эти потерянные годы, отделяющие нас от успешно развивавшейся западной военной социологии, в полной мере не удалось преодолеть до сих пор[29].

    Возрождение отечественной военной социологии можно отнести к началу 1960-х гг., когда в бывшем Главном политическом управлении Советской Армии и Военно-Морского Флота был создан отдел военно-социологических исследований, а затем и другие подобные образования в рамках военных структур. Появились публикации, относящиеся к данному научному направлению[30].

    Однако военное руководство всячески препятствовало проведению социологических исследований в армии. Результаты исследований по целому ряду актуальных вопросов, включая негативные явления в армейской среде, социальные причины аварийности в военно-воздушных силах, пределы морально-боевой стойкости личного состава в современной войне и т. п., согласно «Положению об отделе военно-социологических исследований», под грифом «секретно» и «совершенно секретно» докладывались только начальнику Главного политического управления СА и ВМФ. Таким образом, «ценнейшие материалы, научные выводы и рекомендации обрекались на безвестность»[31], никаких мер на основании полученных данных не предпринималось. До 1991 г. в нашей стране военная социология даже не упоминалась ни в одном социологическом справочнике[32], что свидетельствовало об отношении государства и армейского руководства к этой отрасли военного знания.

    Определенные сдвиги наметились в начале 1990-х гг. Так, с сентября 1990 г. в Военно-политической академии им. В. И. Ленина (в 1991–1994 гг. — Гуманитарной академии ВС РФ, с 1995 г. — Военном университете) функционирует кафедра военной социологии. В 1992 г. создан Центр военно-социологических, психологических и правовых исследований Вооруженных Сил Российской Федерации. № 12 журнала «СОЦИС» («Социологические исследования») за 1993 г. целиком посвящен проблемам военной социологии — преимущественно современной армии, хотя содержит и ряд теоретических материалов, в том числе весьма содержательную статью И. В. Образцова «Военная социология: проблемы исторического пути и методологии»[33]. В 1996 г. фонд «ВОИН» («Военно-историческое наследие») в серии «Библиотека российского офицера» выпустил книгу С. С. Соловьева «Основы практической военной социологии», где не только определяются направления прикладных военно-социологических исследований, но и дается методика их проведения, а в приложении помещены образцы анкет и другие практические разработки.

    В последние годы все больше внимания уделяется публикациям трудов русских военных мыслителей послеоктябрьской эмиграции, которые были изданы в 1920-е — 1930-е гг. за рубежом и долгое время находились в спецхране, недоступные советскому читателю. Так, в 1995 г. в уже упомянутой серии «Библиотека российского офицера» вышел сборник «Философия войны», куда вошли работы А. Керсновского, А. Мариюшкина, Н. Головина, П. Залесского и А. Баиова[34]. В 1997 г. в серии «Российский военный сборник» (Вып. 13) была выпущена книга «Душа армии. Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной силы», подготовленная военно-научным центром «Отечество и воин». В ней опубликованы работы П. Краснова, Р. Дрейлинга, А. Керсновского, Н. Головина, А. Попова, А. Баиова, Н. Краинского, П. Ольховского, Е. Месснера, В. Доманевского, Е. Новицкого, Н. Колесникова, Б. Штейфона и Е. Шелль[35]. По целому ряду вопросов их теоретическое наследие может служить методологической основой современных исследований по военной социологии и психологии.

    Наконец, в 1997 г. вышла в свет фундаментальная монография В. В. Серебрянникова «Социология войны»[36], где среди других проблем рассматривается «внутренняя сторона войны, проявляющаяся в действиях, поведении, морально-психологических состояниях человека и воинских масс в ходе вооруженной борьбы». Одна из ее глав называется «Общество и война», в ней автор рассматривает вопросы методологии исследования воздействия войны на общество, основные направления этого воздействия, отношение общества к войне на разных этапах исторического развития, выделяет типологию обществ по различным аспектам отношений к вооруженным конфликтам, разрабатывает методику выявления отношений к войне различных социальных субъектов.

    Отдельная глава книги под названием «Человек и война» посвящена вопросам влияния вооруженных конфликтов на эволюцию человека. Здесь автор рассматривает роль войны в социальном отборе; ее воздействие на физиологию человека и демографию; влияние на укрепление социальной солидарности, подвижности-мобильности и общения людей; значение в социализации человека, формировании его гражданских качеств; взаимосвязь войны и развития интеллекта, сознания и поведения человека, его эстетических чувств и переживаний и т. д. По определению автора, социологическое исследование воздействия войны на человека имеет целью «выявить изменения, которые она порождает в различных социальных качествах человека, а также в различных сторонах его жизни, деятельности и поведения»[37]. Другой вопрос, который исследуется в данной главе, это поведение человека в ходе вооруженной борьбы, роль личности командира и рядового в достижении победы, изучение эволюции боевой активности людей. Автор особо останавливает свое внимание на методах определения цены войны и победы, анализируя количественные социологические измерения явлений вооруженной борьбы, возможности применения статистики для выявления законов динамики морального духа сражающихся масс и людей[38]. И наконец, в общем ряду проблем рассматривается отношение к войне личностей, социальных групп, общества в целом и факторы, его определяющие; приводится типология людей по их отношению к войне; особо выделяется проблема военного приказа, включая ответственность военнослужащих за отказ ему подчиниться, с одной стороны, и за выполнение преступного приказа, с другой.

    На сегодняшний день работа В. В. Серебрянникова — это, пожалуй, единственный обобщающий труд в области военной социологии, где исследовательские проблемы решаются в методологическом и практическом ключе, на материалах вооруженных конфликтов XX века.

    Другая категория работ, соприкасающихся с темой нашего исследования, относится к слабо разработанной в отечественной науке области исторической психологии. Здесь, к сожалению, можно упомянуть лишь работы Б. Ф. Поршнева и его учеников[39], так как исследования в этом направлении, начиная с конца 1970-х гг. надолго заглохли. Лишь недавно вновь возродился интерес к психологическому направлению в исторической науке, о чем свидетельствуют проведенные в Институте российской истории РАН конференции «Российская история: проблемы менталитета» (1994) и «Менталитет и политическая история России» (1996), постоянно действующий с 1994 г. «круглый стол» «Россия и мир: проблемы взаимовосприятия», появившиеся диссертации и публикации в журналах[40]. Среди них есть и отдельные работы по массовой психологии в условиях войн XX века[41]. Примерно в это же время были возвращены из спецхрана и недоступные ранее массовому читателю труды зарубежных специалистов, в том числе эмигрантов. В их ряду особо следует отметить работу В. М. Зензинова «Встреча с Россией. Как и чем живут в Советском Союзе. Письма в Красную Армию. 1939–1940»[42].

    Из монографий, в той или иной степени затрагивающих «околовоенные» сюжеты, можно отметить работу Е. Ю. Зубковой «Общество и реформы. 1945–1964» (1993), где уделено внимание психологии «своеобразного нового социума» — вернувшихся с войны к мирной жизни фронтовиков. И хотя, по признанию автора, война как таковая не является предметом ее изучения, в книге она определяется как рубеж, точка отсчета, начальная хронологическая (и социально-психологическая) веха тех общественных процессов, которые получили развитие в стране в послевоенные годы. «Без уяснения феномена войны, вошедшей в плоть и кровь поколений, не понять хода последующей истории, механизмов общественного поведения, смены чувств и настроений людей»[43], — утверждает исследователь и посвящает ряд страниц своей монографии социально-психологическим аспектам войны, оказавшим огромное влияние на формирование послевоенной атмосферы.

    Что касается трудов других историков, работающих в данном направлении, то две книги автора — «1941–1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование» (1995) и «Человек на войне. Историко-психологические очерки» (1997) — на сегодняшний день являются единственными монографическими исследованиями, посвященными непосредственно психологии участников вооруженных конфликтов, причем вторая из них — в сравнительно-историческом аспекте[44].

    Совершенно иной была ситуация в аналогичных отраслях зарубежной науки, — как военной, так и гражданской. Начиная с классической школы «Анналов», историческая психология активно развивалась по целому ряду направлений[45]. Что касается собственно военной ее отрасли, то появился даже специальный термин «war mentality», обозначающий состояние умов в военное время, психологию военного времени. Одним из методологических образцов такого рода исследований может служить труд английского историка Макса Хастингса «Операция „Оверлорд“: как был открыт Второй фронт», где автор на материалах «устной истории» воссоздает психологическую атмосферу высадки союзных войск в Нормандии. Работы его соотечественников Джона Кигана и Ричарда Холмса посвящены месту рядового солдата в современной войне: его подготовке, побудительным мотивам, поведению в боевой обстановке, надеждам и ожиданиям, ощущениям раненых и контуженных, и т. д. Есть и другие подобные исследования[46].

    В целом состояние историографии позволяет сделать вывод, что хотя и существуют отдельные методические и узкоприкладные разработки в смежных областях знания, собственно историко-психологических исследований, посвященных теме монографии, практически нет. Однако, без использования исторической науки в изучении военно-психологических проблем картина не может быть полной и точной. В силу своей специфики, историческая наука одна способна восполнить целый ряд пробелов, которые образуются при разработке этих проблем другими научными дисциплинами. Во-первых, она позволяет изучать эти явления в исторической динамике, сопоставлять психологические феномены в различные периоды истории. Во-вторых, только эта наука дает возможность изучать военную психологию в наиболее полном общественном контексте — событийном, духовно-идеологическом, материально-техническом и т. д. В-третьих, именно историческая наука располагает таким специфическим исследовательским инструментарием, как источниковедение — особая ее отрасль, ориентированная на отработку методик анализа исторических источников, то есть всех видов информации, относящихся к прошлому. Наконец, историческая наука не связана с жесткими предметными рамками узконаучных дисциплин и способна синтезировать приемы и методы других наук, включая, в частности, военную психологию и военную социологию. Есть также ряд других преимуществ исторического изучения «психологии войны», которые позволяют рассматривать результаты исследования не только в узконаучном значении, а ориентируясь на практику, в том числе вырабатывать практические рекомендации, опираясь на результаты сопоставления различных войн, определения основных тенденций в эволюции психологических факторов с развитием материально-технических средств ведения войны, с изменением общественных условий и т. д.

    Поэтому становление такого направления в исторической науке как «Психология войны в XX веке», несомненно, может как расширить горизонты военного знания, качественно дополнив его психологический и социологический ракурсы, так и раздвинуть границы знания собственно исторического. Изучение психологии российских участников вооруженных конфликтов в этом контексте приобретает особое значение, потому что человеческий фактор как раз и составляет ядро, суть социально-психологических и духовных явлений.

    Цели и задачи исследования

    Очевидно, что без учета психологического фактора невозможно адекватное научное осмысление новейшей отечественной истории, причем не только «военной», но и гражданской, а также современности. Понимание этого определило основные направления нашего исследования.

    В данной монографии впервые в исторической науке рассматривается психологическая составляющая основных вооруженных конфликтов ХХ века; дается ее сравнительно-исторический анализ в больших и малых войнах, которые вела Россия (СССР) в этот период; используются в основном впервые вводимые в научный оборот источники; обосновывается и применяется разработанная автором методика сравнительно-исторического исследования психологических феноменов вооруженных конфликтов.

    В качестве объекта изучения выступают российские участники полномасштабных внешних (межгосударственных) войн России и СССР в XX веке (русско-японская 1904–1905 гг., Первая мировая 1914–1918 гг., советско-финляндская 1939–1940 гг., Великая Отечественная война 1941–1945 гг. и Дальневосточная кампания 1945 г., Афганская война 1979–1989 гг.). Сравнительно-исторический характер исследования предопределил необходимость сопоставления событий по целому ряду параметров, в различных исторических и геополитических условиях, причем сравниваются друг с другом не только примерно равномасштабные конфликты, но и имеющие другие сходные черты (мировые войны, локальные войны на отдельных участках границы, войны на своей или чужой территории, и т. д.). В каждом случае учитывается и комплекс других факторов — социально-политических, идеологических, национальных и других.

    Локальные вооруженные конфликты (как официальные, так и неофициальные) в монографии не рассматриваются, поскольку они являлись, как правило, кратковременными, в них был задействован весьма ограниченный контингент войск и не могли в полной мере проявиться психологические закономерности, характерные для полномасштабных и продолжительных боевых действий. Поскольку исследование носит в значительной мере сравнительно-исторический характер, мы делаем исключение только для событий на озере Хасан в 1938 г. и у реки Халхин-Гол в 1939 г., так как они дают материал для компаративного анализа одного и того же исторического противника России — Японии — в целом ряде вооруженных конфликтов XX века, позволяя рассмотреть в динамике один из важных для нашего исследования аспектов проблемы — формирование и эволюцию образа врага.

    При рассмотрении Первой мировой войны мы ограничиваемся дореволюционным временем, так как революция привнесла и в ход войны, и в сознание людей много специфических моментов, выйдя за рамки сугубо внешнего вооруженного конфликта. Мы сознательно не включаем Гражданскую войну 1918–1922 гг. (как и другие внутренние конфликты) в объект нашего исследования, так как она относится к радикальным формам противостояния внутри самого общества. Если в межгосударственных войнах достаточно ясно прослеживаются субъекты конфликта, состав участников, их интересы и цели, то гражданская война, помимо своей крайней ожесточенности, отличается еще и неопределенностью этих параметров. Крайней противоречивостью, «размытостью» характеризуются не только разделительные фронтовые линии, эти противоречия проходят и через души людей. Так, одно из ключевых для понимания психологии войны и ее участников понятий «свой-чужой», оказывается трагически разорванным и одновременно переплетенным, — ведь в гражданской войне друг против друга идут бывшие граждане одного государства, представители одной нации, земляки, недавние друзья, а нередко и члены одной семьи. Поэтому психология гражданских войн — особый объект для историко-психологического исследования и требует специального самостоятельного изучения с использованием принципиально иной методологии, исследовательских подходов и даже инструментария.

    Особое место в системе вооруженных конфликтов занимает партизанская война или повстанческое движение, то есть действие иррегулярных формирований, которые могут приобретать как самостоятельное значение (борьба «моджахедов» против советских войск в Афганистане), так и подчиненное общей стратегии и тактике регулярной армии (партизанское движение в СССР в годы Великой Отечественной войны), или даже вспомогательное значение (действие диверсионных отрядов и групп, и т. п.). Мы также исключаем эту категорию участников боевых действий из нашего исследования как крайне специфическую, действующую не в открытом бою, а в тылу противника, вследствие чего ее весьма сложно определить как военно-правовой субъект, провести четкую грань между комбатантами, признающимися международным правом, и диверсантами, лазутчиками, шпионами и террористами, которые в случае захвата не считаются военнопленными и могут быть казнены как обычные преступники. Особые условия действий партизанских и повстанческих отрядов порождают и крайне специфическую психологию «партизанской вольницы», иные, нежели у регулярной армии, формы борьбы и вследствие этого — нормы отношения к противнику, законам и обычаям войны и т. д. Таким образом, даже советское партизанское движение в период Великой Отечественной войны и психологию его участников следует рассматривать как особый предмет исследования, также, как и изучение гражданской войны, требующий своих подходов и методов.

    Хронологические рамки исследования охватывают XX век, точнее календарные границы перечисленных выше войн и вооруженных конфликтов, определенных нами в качестве объекта изучения. Вместе с тем, по мере необходимости, мы затрагиваем и отдельные процессы межвоенных периодов.

    Монография посвящена одной из ключевых и практически неизученных проблем российской истории на ее переломных этапах — роли психологического фактора в мировых и локальных войнах ХХ века. Предметом изучения в ней является психология комбатантов (непосредственных участников боевых действий в составе регулярной армии) в основных военных конфликтах, в которых участвовала отечественная армия в текущем столетии.

    Российские участники вооруженных конфликтов могут являться объектами различных типов исследования, в зависимости от того, в рамках какой науки они проводятся, и какой ракурс рассмотрения проблемы избран. Поскольку наше исследование принадлежит собственно исторической науке, предметом его является психология комбатантов, а основными ракурсами — конкретно-историческое и сравнительно-историческое ее изучение, то нас интересует определенный круг характеристик, тесно связанных с психологическими параметрами участников войн, причем как с массовой, коллективной, так и с индивидуальной, личностной психологией.

    Основная цель исследования заключается в том, чтобы проследить эволюцию психологических факторов войны на основе анализа опыта участия русской и советской армий в главных вооруженных конфликтах ХХ века. При этом автор не стремится охватить всю огромную область историко-психологических явлений, которую представляет собой человек на войне, так как исследование носит прежде всего постановочный характер, подразумевающий обозначение и определение основных контуров, границ этой области, ключевых проблем, встающих перед ее исследователями-историками. Следствием этого является комплексность исследования, которое не ограничивается только методологическими, методическими или источниковедческими аспектами: все они разрабатываются в монографии в едином ряду с конкретно-историческим анализом ключевых историко-психологических проблем. Наряду с конкретно-историческим, проблема человека на войне носит также историко-теоретический и междисциплинарный характер, вследствие чего необходим выход и на теоретический уровень ее осмысления.

    В комплекс задач исследования входит разработка следующих проблем:

    — определение историко-теоретических подходов к изучению психологии войны: разработка типологии войн в «человеческом измерении»; выявление специфики больших и малых войн с точки зрения исторической психологии; характеристика мировых войн как феномена XX века;

    — апробирование на материале мировых и локальных войн возможностей ряда методик и комплексов различных источников для изучения психологии войны в XX веке;

    — определение того общего во всех войнах, что влияет на психологию армии, и особенного, в зависимости от специфики конкретной войны с присущими ей параметрами (масштабы войны, ее оборонительный или наступательный характер, значение для государства, идеологическое обоснование целей, социально-политический контекст, включая общественное мнение и отношение к данному конфликту внутри страны, и т. д.);

    — реконструкция совокупности факторов, влияющих на формирование и эволюцию психологии комбатантов, на их поведение в экстремальных ситуациях;

    — изучение психологических явлений и феноменов на войне: психологии боя и солдатского фатализма; особенностей самоощущения человека в боевой обстановке; героического порыва и паники; психологии фронтового быта;

    — выявление особенностей психологии рядового и командного состава армии, а также военнослужащих отдельных родов войск и военных профессий в зависимости от форм их участия в боевых действиях;

    — изучение влияния вневойсковых социальных и социально-демографических факторов и параметров на психологию военнослужащих: возрастных характеристик, социального происхождения и жизненного опыта, образовательного уровня и др.;

    — рассмотрение ряда социально-психологических и социально-демографических феноменов, в частности фронтового поколения в Великой Отечественной войне и массового участия женщин в войнах XX столетия;

    — изучение взаимовлияния идеологии и психологии вооруженных конфликтов, в том числе идеологического оформления войны, механизмов формирования героических символов, их роли и места в мифологизации массового сознания;

    — изучение диалектики соотношения образа войны в массовом общественном сознании и сознании ее непосредственных участников;

    — анализ проявлений религиозности и атеизма в боевой обстановке, включая солдатские суеверия как одну из форм бытовой религиозности;

    — изучение эволюции понятий «свой-чужой» и формирования образа врага в различных вооруженных конфликтах, в том числе в сравнительно-историческом анализе мировых и локальных войн;

    — определение того, как условия конкретной войны влияют на дальнейшее существование комбатантов (включая проявление посттравматического, прежде всего «афганского синдрома», проблемы выхода из войны, механизмы и способы адаптации к послевоенной мирной жизни).

    В соответствии с этими задачами и построена монография — по проблемно-хронологическому принципу. При этом каждый вопрос рассматривается в исторической динамике, на примере главных войн России в ХХ веке.

    Источниковая база исследования

    Источниковой базой исследования является широкий круг разнообразных видов и категорий источников, преимущественно впервые вводимых в научный оборот. Прежде всего, это архивные материалы из РГВИА, ЦАМО РФ, РГВА, ЦХДМО, ЦДНА при МГИАИ, ЦМ ВС, БГМИ ВОВ, МБС ИФ МГУ и др., опубликованные в дореволюционное и советское время в отечественных и зарубежных изданиях мемуарные и эпистолярные источники, а также данные историко-социологических обследований — в форме анкетирования и интервьюирования непосредственных участников ряда исследуемых событий (Великой Отечественной и Афганской войн), проведенных автором по специально разработанной им программе.

    Изучение субъективной реальности, какой являются психологические явления и феномены, возможно главным образом на основе субъективных источников. Поэтому в основу исследования нами положены прежде всего источники личного происхождения, освещающие психологию личности «изнутри» (письма, дневники, воспоминания), как наиболее адекватные предмету и задачам исследования, поскольку основной спектр историко-психологических проблем вооруженных конфликтов XX века рассматривается на индивидуально-личностном уровне их участников. Поставив себе цель показать войну «из окопа», глазами непосредственных участников боевых действий, мы привлекаем свидетельства не столько известных полководцев, сколько рядовых солдат и офицеров младшего и среднего звена, представителей всех родов войск со свойственными им особенностями психологии и восприятия военной действительности. Активно используются также материалы «устной истории», особенно собранные автором воспоминания-интервью участников Афганской войны.

    С другой стороны, в монографии используются официальные источники трех видов.

    Первый из них носит в основном пропагандистский характер: это листовки, военная печать (фронтовая, армейская, дивизионная) и публицистика, не столько отражающие реальную атмосферу в обществе и среди военнослужащих, с разной степенью объективности фиксирующие деятельность и поступки людей, через которые проявляется их характер, мировоззрение и мировосприятие, сколько выполняющие задачу формирования стереотипов массового сознания, которые выгодны в данный момент государственной власти. Так, этой категории источников принадлежит ведущая роль в создании героических символов как феномена общественного сознания в определенный исторический период.

    Второй источник, дополняющий картину пропагандистских представлений конкретной эпохи более объективными данными, также имеет немаловажное значение при исследовании героических символов. Это наградные материалы (представления к наградам, в том числе в форме наградных листов, переписка различных инстанций по вопросу о награждениях и т. п.), которые содержат описание подвигов и помогают проследить эволюцию представлений о том, что в разных войнах считалось героическими поступками и каким из них отдавалось предпочтение для поощрения наградами, каковы были критерии присвоения наград разного статуса.

    Третий вид документов имеет скорее характер аналитический. В первую очередь, к нему относятся материалы военной цензуры, анализирующие настроения в собственной армии, причем для Великой Отечественной и советско-афганской войн ту же функцию выполняли еще и политсводки и политдонесения. Если цензура строит свои выводы в основном на анализе перлюстрированных писем военнослужащих, то донесения политических органов опираются как на официальные отчеты о проведенных в войсках мероприятиях «партийно-политической работы», так и на доносы информаторов о разговорах и настроениях в армейской среде. Близкий к данной категории тип источников представляют собой боевые донесения и доклады, содержащие информацию о настроениях в войсках неприятеля, основанные на данных разведки и показаниях военнопленных, что особенно важно при изучении формирования и эволюции «образа врага».

    Для исследования духовной сферы имеют значение не только источники, фиксирующие те или иные события, явления или их оценки конкретными лицами, но и источники, заключающие в себе обобщенную, часто художественную оценку, и приобретающие особую ценность вследствие независимого от создателя источника широкого социального бытования. В этом случае содержащиеся в них мысли и оценки приобретают характер знака, символа, определенного среза духовной реальности. Поэтому, кроме перечисленных выше, в монографии также используются источники, в обобщенной форме отражающие универсалии и стереотипы массового сознания, — например, поэтические и фольклорные произведения.

    Наряду с источниками, отражающими явления духовной сферы, характеризующими массовое сознание и индивидуальную психологию, то есть область «субъективного», ментального, в исследовании нельзя было обойтись и без других, освещающих «объективную» (фактическую, событийную) сторону объекта изучения, выступающую в качестве исторического фона. Особое место среди этой категории источников занимают данные статистики — демографической, социальной, военной и др. Например, для раскрытия психологических явлений в армии в период ведения боевых действий важна вся совокупность объективных параметров, характеризующих как конкретную войну (условия ее возникновения, масштабы, длительность и проч.), так и саму армию (ее численность, виды и рода войск, вооружение, статистику боевых потерь и т. д.).

    Сравнительный анализ историко-психологических явлений, характерных для разных войн XX века, основывается преимущественно на сопоставлении однотипных источников, относящихся ко всем изучаемым периодам, однако сочетание основных источников для освещения особенностей каждой из войн не всегда одинаково. Так, при рассмотрении событий начала века мы используем лишь письменные источники, в том числе эпистолярные и мемуарные, а для Афганской войны в общем ряду мемуарно-эпистолярных источников в нашей работе доминируют материалы глубокого интервью. (Образцы использованного нами историко-социологического инструментария включены в приложение к монографии.)

    В наши задачи не входит детальная характеристика каждой из перечисленных категорий источников, однако некоторые из них, а именно — источники личного происхождения, в силу своей специфики заслуживают более подробного анализа в качестве основы историко-психологических исследований. Рассмотрим их особенности, в первую очередь, применительно к периодам Первой мировой и Великой Отечественной войн.

    Наиболее важный массив материалов по нашей теме — письма, дневники, воспоминания участников войн XX века. Именно они являются основными источниками для изучения психологических особенностей современников или людей сравнительно недавнего прошлого. При анализе этих документов необходимо учитывать социальную обусловленность мышления их создателей и различать три уровня отражения духовных процессов: общие представления эпохи, идеи и представления той социальной общности, к которой принадлежит автор, и, наконец, его собственное, индивидуальное отношение к действительности. К мемуарам примыкает и совершенно особая категория источников — устные воспоминания, которые существуют до тех пор, пока жив человек — носитель памяти об исторических событиях. В последнее время, с широким распространение звукозаписывающих устройств, появилась возможность фиксации свидетельств и документов «устной истории», перевода их на магнитные носители с последующей расшифровкой и созданием еще одной разновидности письменных источников — записи «воспоминаний-интервью».

    Главная особенность мемуаров и переписки — их субъективность. В описании фактов проявляются индивидуальные качества автора, его мировоззрение и политические взгляды. Связанная с этим специфика в изложении событий, в характеристике людей иногда определяется как субъективность, то есть личное мнение автора[47]. Однако, на наш взгляд, это слишком узкое ее понимание, не включающее ни индивидуальной формы отражения действительности автором документа, ни многообразного спектра его переживаний. Значение мемуарных и эпистолярных источников очень велико, и дело даже не в том, что по целому ряду вопросов они служат единственным свидетельством. Источники личного происхождения играют первостепенную роль в воссоздании «живого образа человека» в его неповторимой индивидуальности, дают возможность восстановить атмосферу эпохи, психологический фон событий, без которых немыслимо и само их понимание. Именно эти источники позволяют приоткрыть внутренний мир своих создателей, сделать изучение событий прошлого живым, эмоциональным.

    Основным источником переписки и мемуаров является память, аккумулирующая человеческий опыт, сохраняющая традиции. При этом по памяти в первую очередь воспроизводится необходимое в человеческой деятельности, что связано с процессами мышления[48]. Однако запоминается подчас не все существенное; на первый план могут выступать разрозненные и даже случайные факты, а события более значительные — упущены, что-то может быть привнесено автором позднее, на основании других впечатлений, или просто придумано, но тем самым эти источники являются характерным отображением духовной деятельности людей, свидетельством особенностей все той же человеческой психики. Исследования психологов показывают, что наиболее значительные и важные для себя события человек запоминает в первую очередь, наиболее правильно и точно; то, что произвело на него наибольшее впечатление и было связано с более или менее сильными чувствами, сохраняется в памяти в течение продолжительного времени[49]. То есть процесс запоминания связан, прежде всего, с эмоциональным восприятием событий. Сами мемуаристы нередко подчеркивают сложности, с которыми сталкиваются, когда вспоминают прошлое. «Странная это вещь, память, избирательная, — размышляет ветеран Великой Отечественной Мансур Абдулин. — Картинку, например, помнишь до подробностей, звуки помнишь, запахи и, что интересно, мысли, которые в тот миг думались, помнишь… А название места забыл! Или неправильно его произносишь. Или дата не та!.. Но вот что тяжелей: ведь все, о чем я пишу, мне надо пережить заново, и у меня от этого „заново“ стало побаливать сердце. Я могу записать „солдатский дневник“, как он есть во мне, только через свои собственные ощущения. Может быть, мои товарищи гвардейцы и фронтовики узнают в этом описании и себя самих, и свои чувства в те дни…»[50]

    В той же связи особое место занимают так называемые «лирические отступления», время от времени прерывающие изложение событий, — это размышления, описания мыслей, чувств, впечатлений, личные оценки автора по поводу происходящего в окружающей его действительности. Что может быть субъективнее, чем этот своего рода «источник в источнике», весьма своеобразный элемент в и без того сложной структуре мемуарной и эпистолярной литературы? И тем не менее, именно эта часть источника является наиболее значимой в раскрытии и освещении психологии отдельного человека, а совокупность такого рода материалов дает возможность широкого обобщения, создания образа целого поколения, жизнь и деятельность которого пала на определенный отрезок времени.

    В этом смысле особо выделяются источники периода Великой Отечественной войны, и не только потому, что своеобразие исторических условий, в которых они создавались, наложило отпечаток как на форму, так и на содержание этих документов (это закономерное явление, так как любой исторический источник является носителем социальной информации, продуктом своего времени), но и потому, что влияние событий Великой Отечественной войны определило целый исторический период в развитии духовной атмосферы советского общества, необычайно сильно отразилось в индивидуальном и массовом сознании всего населения нашей страны, а источники личного происхождения, как самый интимный, и потому отличающийся высокой степенью психологической достоверности вид документов, наиболее ярко воплотили в себе черты этого сознания во всей его многогранности, сложности и противоречивости. Обратимся к словам К. Симонова, подчеркивавшего огромную важность записи и сохранения воспоминаний о войне — «живой» памяти и «живой» истории: «Для того, чтобы выработать какой-то взгляд на войну, надо ее знать. Для того, чтобы сказать о ней правду, надо знать взгляды разных людей, которые участвовали в ее событиях… Мы окажемся тем ближе к правде, чем больше будем разговаривать с людьми, которые участвовали в войне, докапываясь до их индивидуальной правды, точки зрения на войну, то есть до собственного рассказа человека о том, что он видел, чувствовал, переживал, как он смотрел на вещи, как он считал тогда, — это особенно важно постараться восстановить — как он считал тогда!.. Мне кажется, что нужно как можно больше знать о войне и искать правду на скрещении разных точек зрения»[51].

    В своем исследовании мы еще неоднократно будем обращаться к свидетельствам писателей и поэтов — ветеранов Великой Отечественной, чьи размышления о своем времени в публицистических статьях и литературных произведениях носят характер «обобщенной мемуаристики», — ибо, художественно переосмыслив личный жизненный опыт, они выражают настроения большинства своих сверстников, соратников и друзей, фронтового поколения в целом.

    Говоря о таком источнике, как письма с фронта, следует отметить, что, хотя он и является массовым, при работе с ним, как правило, приходится иметь дело с единичными письмами многих авторов, в то время как комплексы писем одного лица встречаются сравнительно редко. В тех случаях, когда такие письма принадлежат перу известных людей или адресованы им, они могут отложиться в именных фондах архивов и музеев. Что касается писем рядовых граждан, то они обычно хранятся в семейных и личных архивах участников войны или их родственников, недоступные исследователям, а по прошествии времени часто оказываются утрачены. Но и получив доступ к частным архивам, не всегда можно обнаружить полную подборку документов за интересующий нас период: даже если солдат или офицер оставался жив и не выбывал надолго из строя по ранению, в сложных условиях военного времени далеко не все письма доходили по назначению. Лишь в отдельных случаях письма с фронта позволяют проследить боевой путь автора от начала и до конца войны (или до его гибели), — но это редкая удача для историка. Поэтому в данной книге мы активно используем обнаруженные нами три комплекса писем участников мировых войн (А. Н. Жиглинского, И. И. Чернецова и Ю. И. Каминского), относящиеся к числу именно таких уникальных находок. Полностью они были опубликованы в приложении к монографии автора «Человек на войне. Историко-психологические очерки».

    Все письма с фронта проходили через руки военной цензуры, которая особую роль сыграла в период двух мировых войн. Именно в этих войнах участвовали многомиллионные массы людей, и поток писем из армии в тыл и обратно был огромен и по масштабу, и по значимости своего воздействия на общественное сознание. Но была и существенная специфика в работе этого органа. В Первую мировую в его задачи входили не только просмотр писем и составление сводок о настроениях армейских масс, но и снабжение газетами и литературой, естественно, прошедшими строгий отбор, войсковых частей. В Великую Отечественную войну часть функций цензуры перешла к политорганам, а за ней сохранились преимущественно перлюстрация писем и составление обзоров о морально-психологическом состоянии и настроении войск, причем информация поступала в основном в контрразведку и карательные органы, а политотделы получали ее по специальному запросу. Безусловно, в обеих войнах за цензурой сохранялась функция пресечения утечки через переписку информации, составляющей военную тайну. Поэтому при использовании писем военных лет в качестве источника, при оценке полноты и достоверности их содержания всегда следует учитывать, что появились они в условиях военной цензуры, о деятельности которой было хорошо известно их авторам, понимавшим, что за любую неосторожную фразу можно жестоко поплатиться.

    В отличие от достаточно распространенных дневниковых записей участников российских войн начала XX века, фронтовые дневники периода Великой Отечественной — явление довольно редкое. В действующей советской армии запрещалось ведение подобного рода записей. Вот как этот факт отмечается в воспоминаниях поэта-фронтовика Давида Самойлова: «Вести дневник или записывать что-либо для памяти на войне не полагалось. Информбюро постоянно цитировало дневники немецких солдат и офицеров. Я не помню публикаций наших солдатских и офицерских дневников. Даже генеральских не помню. Есть журналистские дневники — Симонова и Полевого, но это другое дело. Солдат практически и не мог вести постоянные записи. Это внушило бы подозрения, да и при очередной бесцеремонной проверке вещмешка старшина приказал бы изничтожить тетрадку или записную книжку, поскольку они не входили в список необходимого и достаточного солдатского скарба»[52]. Однако, вопреки всем уставным запретам, записи такого рода все же велись и до нас дошли некоторые дневники, созданные на передовой и в партизанских отрядах. Авторами большинства опубликованных дневников являются фронтовые корреспонденты, писатели, поэты. Основная же масса этих документов хранится в семьях фронтовиков или в музейных фондах. Написанные «для себя», они отличаются большей свободой и раскованностью суждений, чем даже письма, которые обычно предназначаются для прочтения узким кругом людей, — разумеется, с поправкой на военную цензуру. Но и в дневниках, как в любом другом документе, сохраняется, — хотя и значительно слабее, — элемент самоцензуры.

    Мемуары, в отличие от писем и дневников написанные по прошествии часто довольно длительного срока и рассматривающие события прошлого «через призму времени», подчас с изменившихся позиций, что ведет к определенным искажениям ввиду невозможности всецело восстановить подлинные мысли и ощущения давно минувшего, сохраняют, тем не менее, яркую эмоциональную окраску в повествовании и оценках и позволяют воссоздать образ одного человека в разные периоды его жизни — в тот, о котором идет речь в воспоминаниях, и тот, когда эти воспоминания создавались. С этой точки зрения, особый интерес представляют мемуары, автор которых, с одной стороны, пытается с максимальной полнотой и точностью восстановить свои мысли, чувства и поведение в описываемый им период, а затем выражает свое к ним отношение, сформировавшееся на протяжении ряда лет, иногда — целой жизни. Вопрос о том, «как бы я поступил сейчас, попав в подобную ситуацию», и ответ на него, содержащий иной канон поведения, ясно показывают эволюцию мировоззрения на основе сложного жизненного опыта и некоторые особенности возрастной психологии. Но и ответ, предусматривающий повторение поступка, совершенного в прошлом, вовсе не означает, что личность мемуариста и его представления о мире не претерпели никаких изменений. Это говорит, скорее, об устойчивости базисных элементов структуры данной личности и об их эволюции в пределах одной поведенческой установки, а не в переходе от одной установки к другой.

    Особый интерес для нас представляют не только мемуары в собственном смысле слова, как их принято понимать, но и отрывочные воспоминания об отдельных боевых эпизодах, включая воспоминания-размышления в форме писем участников войны в редакции газет и журналов. Избирательность памяти почти всегда выносит на поверхность то, что вызвало когда-то наиболее глубокое потрясение. И, на наш взгляд, именно эта разновидность мемуаристики выявляет наиболее яркие впечатления и события человеческой жизни, дает больше возможностей для понимания психологии, чем воспоминания, охватывающие иногда довольно значительный период времени, а потому «смазывающие» значение отдельных эпизодов и вызываемых ими мыслей и чувств.

    Подводя итоги этого краткого источниковедческого анализа, можно сделать вывод, что источники для изучения психологии массового социального субъекта (в том числе личного состава вооруженных сил) имеют двойственный характер: с одной стороны, — объективно фиксируют социальную практику, а именно, — действия и поступки, в которых проявляются интересы, ценности, взгляды и убеждения людей; а с другой, — непосредственно отражают эту, субъективную сторону их бытия.

    Субъективность отдельных видов источников (прежде всего, личного происхождения) при разработке тем, связанных с воссозданием атмосферы исторической эпохи, ее психологического фона, менталитета больших и малых социальных групп, является необходимым, а порой и единственным их свойством, позволяющим успешно решать указанные задачи. Внутренний мир человека — не что иное, как субъективная реальность, а изучение субъективной реальности возможно преимущественно на основе субъективных источников. Они имеют подчас не меньшее, а даже большее значение, чем источники, безличностно, чисто фактологически отражающие социальное бытие, потому что, в отличие от последних, позволяют непосредственно проникать в духовный мир человека, выявлять побудительные мотивы его поведения. При этом источники, относящиеся к продуктам индивидуальной духовной деятельности, часто становятся выразителями типичных взглядов и настроений.

    В целом, разнородный характер источников, привлекаемых для решения поставленных в исследовании задач, потребовал дифференцированного подхода к их изучению и использованию, в ряде случаев углубленного источниковедческого анализа и отработки некоторых специальных методик. В своей совокупности используемые источники составляют комплекс взаимосвязанных и взаимодополняющих документов, позволяющий разносторонне осветить психологию российских участников войн XX века.

    Методология и методика исследования

    Психология войны в широком смысле является предметом изучения такой научной дисциплины как военная психология, которая имеет целью решение собственно прикладных задач военной науки и практики и находится на стыке психологической, социологической и военной наук. Историко-психологические исследования войны также являются междисциплинарными. Однако они относятся к отрасли исторической науки и имеют не прикладные, а собственно научные и гуманитарные цели. Соответственно и опираются они прежде всего на конкретно-научную историческую методологию и методику исследования, используют преимущественно исторические источники, хотя это не исключает применение методов других научных дисциплин, а также использование их информационно-фактической базы.

    Определяя методологию исследования избранной нами проблемы, следует иметь в виду несколько моментов. Во-первых, — общий — конкретно-исторический характер нашего исследования. Во-вторых, — междисциплинарность проблемы по самой ее сути, требующей не только заимствования и использования методов смежных научных дисциплин (различных отраслей психологии, социологии и др.), но и их синтеза при главенстве собственно исторических методов. В третьих, сравнительно-исторический, компаративистский тип нашего исследования, определяющий специфику ракурса рассмотрения проблемы и некоторых подходов в ее изучении. При этом следует отметить, что отсутствие аналога подобных исследований, особенно бедность историографии даже по примыкающей проблематике, предопределило необходимость для автора уделить специальное внимание как теоретическому осмыслению основ избранной тематики, так и методологических подходов к ее изучению, а также выбору, апробированию и отработке конкретных научных методов, использованных, в частности, в данном исследовании.

    Отмечая сложность изучения военной психологии, один из основоположников данного научного направления Н. Головин подчеркивал, что первые исследователи не имеют испытанной методики, наработанного опытом многочисленных предшественников научного инструментария, а потому, как бы талантливы они ни были, «их работы всегда будут носить характер односторонности и печать субъективности». «Для того, чтобы создалось объективное и всестороннее исследование, нужно, чтобы много лиц повторило попытки первых исследователей. Но это вопрос будущего; это счастливый удел будущих поколений»[53], — писал он в 1927 г. Нужно отметить, что в силу исторических обстоятельств, отмеченных нами выше, в анализе научной психологической, социологической и исторической литературы, — положение с тех пор, по крайней мере в том, что касается собственно историографии, мало изменилось. Вследствие этого и в вопросах историко-психологической теории, методологии и методики автору многое пришлось начинать с нуля.

    Данная книга — продолжение работы, начатой автором еще в 1986 г., и нашедшей отражение в цикле статей и двух монографиях («1941–1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование» и «Человек на войне. Историко-психологические очерки»), которые явились первым опытом психологического моделирования и реконструкции основных параметров воздействия на сознание участников вооруженных конфликтов условий военного времени. В них отрабатывался ряд методик и была создана модель комплексного историко-психологического анализа мотивации, поведения и самоощущения человека в боевой обстановке. При этом автор опирался на ряд методологических принципов, синтезировав идеи трех основных научных направлений — исторической школы «Анналов», философской герменевтики и экзистенциализма. Как оказалось, такая модель при ее доработке и конкретизации применима в качестве исследовательского инструментария к анализу всех больших и малых войн ХХ века.

    Раскроем подробнее некоторые из близких нам конкретных методологических принципов, провозглашенных перечисленными выше научными школами, которые нашли отражение в выработанном нами «синтетическом» подходе к изучению психологии войн.

    Основополагающим принципом исторической психологии, выдвинутым французскими историками школы «Анналов», является осознание и понимание эпохи, исходя из нее самой, без оценок и мерок чуждого ей по духу времени[54]. Бросается в глаза близость этого принципа одному из положений ранней философской герменевтики, в особенности, «психологической герменевтики» В. Дильтея, тесно связанной с традициями немецкой романтической философии. Это идея непосредственного проникновения в историческое прошлое, согласно которой «понимание» как метод познания духовных явлений характеризуется способностью исследователя «вживаться» в изучаемую эпоху, поставить себя на место создателя источника и таким образом понять смысл исторического явления[55]. На основе данной идеи строится метод психологического реконструирования (переживания), то есть интерпретация исторических текстов путем воссоздания внутреннего мира их автора, проникновения в ту историческую атмосферу, в которой они возникали, с максимальным приближением к конкретной психологической ситуации. Позднее под методом психологической реконструкции стали понимать восстановление определенных исторических типов поведения, мышления, восприятия и т. д., основанное на интерпретации памятников духовной и материальной культуры; своего рода «психологическую палеонтологию»[56], и признали этот метод как основной для психолого-исторического исследования.

    Во многом этот научный метод близок методу художественному, характерному для многих писателей, пишущих на исторические темы. В основе его лежит убеждение в том, что для понимания истории главное — проникнуть в субъективный мир исторических персонажей. В значительной степени это проявление их творческой интуиции: художественное освоение области исторической психологии вообще началось гораздо раньше, чем научное. Так, норвежская писательница Вера Хенриксен говорит о своем творчестве следующее: «Что такое исторический роман? Это попытка вжиться в определенный период, понять людей, живших в то время, и таким образом совершить психологическое путешествие в прошлое. Однако это не будет абсолютной правдой о том времени и тех людях. Это, скорее, то, что исследователи называют „моделью“ — картина общества и человека, какими они, по-видимому, были. Порой с помощью этой модели можно намеренно пробить брешь в общепринятых понятиях и помочь людям поставить определенные вопросы…»[57] Последнее особенно важно. Интересно, что принцип «взгляда на прошлое из прошлого» действует и там, где речь идет о событиях, пережитых самим автором и описываемых им какое-то время спустя. «Я стараюсь писать „из того времени“, — признавался Вячеслав Кондратьев, — и мой герой не должен знать то, что знаю я сегодня, как автор. Иначе будет неправда»[58]. Такого же понимания историзма придерживался и Константин Симонов, когда работал над собиранием и записью «солдатских мемуаров»[59].

    Для историков такой подход к прошлому — явление сравнительно редкое. Тем любопытнее пример английского исследователя Макса Хастингса, который в своем труде «Оверлорд», посвященном открытию второго фронта во Второй мировой войне и основанном на воспоминаниях участников событий, прямо признается в том, что «пытался мысленно совершить прыжок в то далекое время», что, по его мнению, очень важно для написания книг подобного рода[60]. Он даже намеренно смоделировал сходную ситуацию, приняв участие в учениях английского военно-морского флота, и считает, что полученный при этом опыт раскрыл ему «нечто новое о природе сражения и о том, как ведут себя солдаты в бою»[61]. Не менее интересной является попытка автора мысленно поставить себя на место противника и взглянуть на войну с «чужой стороны». «Я пытался беспристрастно описать переживания немецкого солдата, не касаясь всей одиозности того дела, за которое он сражался»[62], — пишет М. Хастингс. И это классический пример «психологического вживания» исследователя во внутренний мир исторического субъекта.

    Однако в современной герменевтике получила распространение другая позиция, наиболее четко выраженная Х.-Г. Гадамером, который считает, что понимание требует постоянного учета исторической дистанции между интерпретатором и текстом, всех исторических обстоятельств, непосредственно или опосредованно связывающих их, взаимодействия прошлой и сегодняшней духовной атмосферы[63]. По его мнению, это не только не затрудняет, а, напротив, способствует пониманию истории. На наш взгляд, эта точка зрения нисколько не противоречит первой, а лишь дополняет ее некоторыми принципиальными положениями. Исследователь должен сначала восстановить первоначальный смысл, который вкладывал в источник его создатель, а затем выразить собственное к нему отношение — с позиций своего времени и соответствующей ему системы знаний и представлений об изучаемом явлении. Здесь проходит разграничение двух понятий — понимания как познания внутренней сути предмета из него самого и объяснения как толкования этого предмета на основе индивидуально-личностных представлений исследователя и представлений, закрепленных в обществе на данном этапе развития.

    Важным методологическим принципом, необходимым при историко-психологическом изучении войны, является использование такой категории, разработанной в экзистенциальной философии М. Хайдеггера и К. Ясперса, как пограничная ситуация[64], применимой к анализу мотивов, поведения и самоощущения человека в экстремальных условиях, совокупность которых и представляет из себя боевая обстановка.

    Еще одно научное направление, близкое к теме моногорафии, — это социальная история, проблематика и методы которой в последнее десятилетие являются наиболее популярными в мировой исторической науке. «Объектом внимания социальной истории могут стать совершенно незнакомые для отечественной историографии сюжеты, которым раньше не придавалось особого значения… В центре внимания социальной истории оказывается человек, причем не сам по себе, а как элементарная клеточка живого и развивающегося общественного организма»[65]. В сферу интересов социальной истории входят такие вопросы как «человек и его положение в обществе, проблемы духовной жизни в широком плане, человек в различных взаимосвязях и ситуациях, в социальной среде и в системе разнородных групп, в семье и в повседневной жизни»[66]. Социальной истории свойственны междисциплинарный характер, комплексные подходы и весьма широкая проблематика, включающая в том числе области психоистории, устной истории, истории этносоциальных конфликтов и др. Ряд методов и подходов социальной истории могут быть успешно применены при изучении историко-психологических явлений. В частности, близок нашей проблеме свойственный ей подход, применимый и в раскрытии психологии комбатантов, — изучение общественных процессов не «сверху», через «официальный дискурс», который воплощает язык власти и идеологии, а как бы «снизу» и «изнутри»[67],— то есть взгляд на войну «из окопа». Вместе с тем, безусловно, необходимо видеть исторические явления объемно, «голографически»: сопрягать историю «снизу», «изнутри» и «сверху», видеть взаимосвязь собственно психологических и идеологических процессов, духовных и властных, политических механизмов.

    Ключевым для задач нашего исследования является историко-сравнительный метод, который позволяет наиболее продуктивно изучить психологию человека на войне, раскрыть общее и особенное в проявлении массовых психологических явлений, проследить их историческую эволюцию. При этом следует отметить, что участники разных войн России в XX веке в неодинаковой степени поддаются сравнению. Конечно, «формальные» основания для сопоставления (численность, состав и т. д.) являются общими для всех войн. Но как только мы переходим в область психологических измерений, оказывается, что в наибольшей степени сопоставимы друг с другом участники двух мировых войн, и соответственно, участники «малых» войн: психология мировой войны в целом оказывается существенно отличной от психологии локальных войн. С другой стороны, много общего в психологическом плане имели войны с одним и тем же историческим противником, причем, как на одном и том же театре военных действий, так и на разных. Такие войны (с общим противником) особенно интересны для сравнения не только потому, что на их примере можно проследить эволюцию образа конкретного врага, но и потому, что их сопоставление оказывается более «концентрированным», ограниченным по числу основных параметров. При этом историческая эволюция сопоставляемых психологических качеств российских участников проявляется наиболее определенно, поскольку близкими оказываются влияющие на них «внешние» факторы со стороны неприятеля.

    Наряду с историко-сравнительным в исследовании применяется целый комплекс других общеисторических методов: историко-генетический, историко-типологический, историко-системный и др. В связи со сложностью, многоуровневостью и малой степенью изученности проблемы важно не только ее четкое структурирование, теоретическое осмысление взаимосвязей ее элементов, но и адекватный выбор и интерпретация источников. Поэтому такое большое значение для нашей темы имеет весь арсенал собственно источниковедческих методов, которые используются при проверке достоверности и репрезентативности источников. При этом сравнительный анализ явлений основывается на сопоставлении однотипных источников, относящихся к разным периодам, в сочетании с проверкой этих данных на основе комплексного метода.

    Метанаучные для истории подходы в исследовании историко-психологической проблематики целесообразно дополнить методологическими принципами и инструментарием, разработанным в смежных гуманитарных дисциплинах, прежде всего в психологической и социологической науках.

    Из психологических концепций для наших целей имеют значение некоторые идеи бихевиаризма (подход, положивший в основу изучения психологии анализ человеческого поведения); в определенной мере примыкающей к нему теории «установки» (Д. Н. Узнадзе); течений и школ, занимавшихся изучением мотивации, а также психологии «бессознательного» в русле психоаналитического направления (К. Юнг, К. Хорни, Э. Фромм) и связанной с ним теории фрустрации (Э. Мак-Нейл, Л. Берковитц); теории ролевого поведения (Э. Дюркгейм, П. Жане, Д. Мид); экзистенциальной психологии и теории личности (У. Джемс, во многом предвосхитивший философские идеи М. Хайдеггера, К. Ясперса, Ж.-П. Сартра; К. Роджерс, А. Маслоу, В. Франкл и др.)[68]. Особое значение для нашей проблематики имеет такая прикладная область психологической науки, как психология выживания в экстремальных ситуациях.[69]

    Что касается социологической науки, то для нас она интересна прежде всего разработкой богатого инструментария, прикладных методов исследования, поскольку наряду с собственно историческими источниками автор имел возможность использовать и социологические. Как уже отмечалось выше, изучение историко-психологических явлений основано, прежде всего, на источниках личного происхождения, которые можно разделить на две основные категории. К первой относятся те из них, которые создаются непосредственно в ходе событий (письма и дневники); ко второй — источники, возникающие пост-фактум, часто спустя много лет, и содержащие ретроспективное описание и оценку событий, а также связанных с ними мыслей, чувств, настроений их участников (воспоминания). Как правило, эти документы возникают независимо от исследователя. Но если участники и современники изучаемых событий еще живы, историк имеет уникальную возможность использовать самих людей в качестве непосредственного источника информации. Преимущество в этом случае состоит в том, что исследователь может управлять процессом создания нового источника в соответствии с потребностями исследования, конкретизировать и уточнять получаемые данные. При этом как бы сочетается изучение такого традиционного источника как мемуары с методикой социологических исследований, прежде всего с интервьюированием. Данный вид исторических исследований в последние десятилетия широко применяется на Западе, где носит название «oral history», или «устная история».

    Названный метод наиболее эффективен, когда сам респондент (опрашиваемый) хорошо помнит о происходивших событиях, охотно идет на контакт и готов давать правдивую, объективную информацию. В нашем случае к такой категории респондентов можно отнести в первую очередь воинов-«афганцев», потому что это достаточно молодые люди, и события недавней войны еще свежи в их памяти. Их опрос проводился нами в октябре-декабре 1993 года, через несколько лет после окончания войны в Афганистане, когда уже наблюдалось некоторое смягчение посттравматического синдрома. Поэтому респонденты могли описывать и оценивать происшедшее с ними достаточно спокойно и трезво.

    Разработанная нами программа, включая вопросник, была рассчитана на участников не только одной конкретной войны, но и всех вооруженных конфликтов XX века. На ее основе ранее уже было проведено интервьюирование ветеранов Великой Отечественной и американских участников войны во Вьетнаме, давшее интересные результаты. Тем не менее, именно для изучения Афганской войны воспоминания-интервью имеют особое значение, поскольку другие виды источников личного происхождения по этому периоду, во-первых, менее доступны (не успели отложиться в архивах), а во-вторых, не столь информативны и объективны, так как с самого начала эта война была «необъявленной», «тайной», и действовавшая на ней военная цензура оказалась более жесткой, чем даже в период Великой Отечественной.

    По афганской войне было проведено два вида историко-социологических исследований: глубокое интервью (14) и анкетирование (более 150 респондентов). Согласно этой программе, целью нашего исследования являлось создание историко-социологического источника, содержащего информацию по широкому кругу проблем фронтовой жизни, быта и психологии участников Афганской войны. Объектом первого исследования стали бывшие воины-«афганцы», в период боевых действий, кроме двух респондентов, имевшие офицерские звания от лейтенанта до полковника, представлявшие почти все рода войск. Все они отличались достаточно высоким уровнем интеллекта, образования и развитой рефлексией. Из 14 человек, согласившихся на глубокое интервью, восемь на момент опроса были слушателями или преподавателями Гуманитарной Академии, трое продолжали служить в воинских частях, двое стали военными журналистами, а один являлся студентом МГУ. Избранный круг респондентов нельзя считать полностью соответствующим «классическим» требованиям социологического исследования. Но перед нами и не стояло такой задачи. Она была скромнее и в то же время более соответствовала именно историческому исследованию: целенаправленно создать совокупность источников личного происхождения (воспоминаний), особым образом организованных для раскрытия конкретных, прежде всего, психологических проблем, интересовавших автора программы. Вместе с тем, выборочная совокупность респондентов вполне типична по основным показателям (пол, возраст, образование, семейное положение) для офицерского корпуса периода военных действий в Афганистане, представляет весь спектр офицерских званий с преобладанием младших и средних офицеров, а также почти все рода войск (мотострелковые, воздушно-десантные войска, артиллерию, горных стрелков, инженерно-саперные, автомобильные войска, авиацию, пограничников).

    Что касается анкетирования, то объектом его явились ветераны Афганской войны, участвующие в работе различных ветеранских организаций или сотрудничающие с ними, а также слушатели и преподаватели Гуманитарной Академии, сотрудники журнала «Пограничник», офицеры Московского военного округа.

    Здесь, вероятно, стоит упомянуть, что в 1906 г. специальной комиссией при Генеральном штабе был проведен опрос офицеров и генералов — участников русско-японской войны с целью узнать их мнение о выявленных в ходе этой войны недочетах в специальной подготовке и практических навыках офицеров и о том, какие следует произвести изменения в военном образовании с учетом опыта боевых действий. Вопросы были разосланы по 300 адресатам, от которых было получено 20 % ответов (около 60). Академическая комиссия признала количество полученных писем вполне достаточным для того, чтобы сделать выводы, «которые являлись бы выражением общего взгляда» на поставленные вопросы[70]. Сравнительно с данным обследованием, наше является существенно более полным, поскольку, во-первых, охватывает гораздо более широкий круг респондентов; во-вторых, учитывает требования социологии к представительности выборки; в-третьих, является «многоуровневым» исследованием, включающим как значительный массив ответов на формализованные вопросы в ходе анкетирования, так и развернутую проработку наиболее важных проблем в процессе глубокого интервью. Преимущество такого обследования заключалось также в том, что автор имел возможность непосредственного живого контакта с «первоисточником», не ограничиваясь «наличной» информацией, что характерно для письменных источников, а «вычерпывая» ее по тому кругу проблем, которые значимы для исследования. Этим обеспечивалось и возможность сопоставления, уточнения информации, и высокая степень ее полноты и достоверности.

    Задачи нашего исследования состояли в том, чтобы получить индивидуально пережитые и осмысленные сведения по кругу вопросов, относящихся не только к объективным анкетным данным о самом респонденте, но и к обстоятельствам его участия в боевых действиях, особенностям фронтовой жизни и быта, к широкому спектру ценностных характеристик респондента (его отношение к войне и некоторым ее конкретным проявлениям, к врагу, товарищам по оружию). Интерес для автора программы представляли не только восстанавливаемые в памяти события военного времени и возникавшие в тот период мысли и чувства, но и проблемы, связанные с выходом респондентов из войны, ее влиянием на их судьбу и личность, включая мировоззрение, ретроспективное отношение (на момент опроса) к тому, что происходило с ними в Афганистане.

    Методика исследования заключалась в свободном интервью по заранее составленному опроснику, но с полным правом для респондентов отвечать лишь на те вопросы, на которые они сочтут для себя возможным. С согласия опрашиваемых беседа записывалась на диктофон. В случае выхода за рамки конкретного вопроса опрашиваемые не прерывались, поскольку такое отклонение от темы часто свидетельствовало об индивидуальной значимости для респондентов затронутых ими сюжетов и несло дополнительную информацию как об их личных психологических качествах, так и об особенностях восприятия ими обстоятельств войны.

    В отличие от «классического» интервью, в используемом опроснике, как правило, задавался не один вопрос, а целый блок взаимосвязанных вопросов, который ориентировал респондента на свободные и развернутые воспоминания в том порядке, в каком он считал необходимым. В зависимости от интереса интервьюируемых к опросу беседа продолжалась от получаса до трех-четырех часов. Соответственно и ответы были получены в широком диапазоне от очень конкретных и лаконичных до пространных, с большим количеством фактических и психологических деталей.

    Составленные автором вопросник для глубокого интервью и анкета, использованные в исследовательском проекте по изучению психологии участников Афганской войны, приводятся в Приложении.

    * * *

    «Война сложна, темна и густа, как непроходимый лес. Она не похожа на ее описания, она и проще, и сложнее. Ее чувствуют, но не всегда понимают ее участники. Ее понимают, но не чувствуют позднейшие исследователи»[71], — писал в 1943 г. Илья Эренбург.

    Много лет назад, выбирая военную тему, автор дал себе слово научиться не только «понимать», но и «чувствовать» войну. Насколько это удалось — пусть судят те, кому посвящается эта книга, о ком и для кого она написана, — российские участники войн ХХ столетия.


    Примечания:



    1

    Серебрянников В. В. Социология войны. М., 1997. С. 11–12.



    2

    Их военно-психологические взгляды представлены в следующих трудах: Макаров С. О. Рассуждения по вопросам морской тактики. Пг., 1916; Его же. Рассуждения по вопросам морской тактики. М., 1943; Макаров С. О. Документы. В 2-х т. М., 1953, 1960; Драгомиров М. И. Учебник тактики. Б.м., 1879; Его же. Офицерская памятка. СПб., 1892; Его же. Солдатская памятка. СПб., 1896; Его же. Очерки. Разбор «Войны и мира», русский солдат, Наполеон I-й, Жанна д’Арк. Киев, 1898; Его же. Подготовка войск в мирное время. СПб., 1906; Его же. Учебник тактики. Киев, 1910; Леер Г. А. Прикладная тактика. СПб., 1877; Его же. Метод военных наук. СПб., 1884; Маслов И. П. Научные исследования по тактике. СПб., 1896; Его же. Анализ нравственных сил бойца. СПб., 1896.; Бильдерлинг А. А. Публикации в газете «Русский инвалид»: Из лагеря под Киевом (1871. № 215); Кавалерийский офицер на разведке (1885. № 28); Спешивание конницы (1885. № 101); Разведчики (1887. № 43); Эскадрон в поле (1889. № 272); Конница в будущих войнах (1889. № 272); Чувство долга и любви к отечеству (1906. № 166); Часовой (1906. № 194); Подготовлены ли мы к войне и можем ли дать отпор врагу (1909. № 69); Сила духа (1910. № 172); Его же. К вопросу об обучении и воспитании детей в кадетских корпусах. СПб., Бг.; и др.



    3

    Среди трудов того времени можно назвать следующие: А. А. Коропчевский «Психология войны» (1892); В. Н. Халтурин «Психологическое обоснование воинской дисциплины: Критический очерк» (1896); А. В. Зыков «Как и чем направляются люди: Опыт военной психологии» (1898); Н. А. Корф «Связь военных наук с общественными» (1897) и «О воспитании воли военачальников» (1906); Н. Н. Головин «Исследование боя. Исследование деятельности и свойств человека как бойца» (1907); П. И. Изместьев «Из области военной психологии» (1907); А. С. Резанов «Военная психология как наука» (1909) и «Армия и толпа: Опыт военной психологии в связи с психологией толпы» (1910); Н. А. Ухач-Огорович «Военная психология» (1911) и «Психология толпы и армии» (1911); Н. А. Орлов «Нравственный элемент в военном деле» (1914); В. М. Бехтерев «Моральные итоги великой мировой войны» (1915); С. А. Кузьмин «Война народов. (Психологический очерк)» (1915); В. Е. Пепелищев «Душа русского народа. (Историко-психологический очерк)» (1917); и др.

    В тот же период разработкой близких проблем занимались зарубежные исследователи. Так, в начале века появились в печати работы М. Кампеано «Очерки по военной индивидуальной и коллективной психологии» (1900), Л. М. Гоше «Очерк психологии войсковой части и командования» (1910), Г. Н. Патрик «Психология войны» (1915), Б. Эльтинге «Психология войны» (1915), Г. Лебон «Психология Великой войны» (1916), В. Троттер «Стадные инстинкты в дни мира и войны» (1916), М. Конвей «Толпа времен войны и мира» (1916) и др.



    4

    Феденко Н. Ф., Раздуев В. А. «Русская военная психология. (Середина XIX — начало XX века)». М., 1993. С. 11.



    5

    Вестник общества ревнителей военных знаний. 1913. № 241. С.2.



    6

    Доктор медицины Г. Е. Шумков является автором более 40 книг и статей по проблемам военной психологии и психиатрии. Среди его работ: «Психика бойцов во время сражений» (1905), «Рассказы и наблюдения из настоящей русско-японской войны. (Военно-психологические этюды)» (1905), «Первые шаги психиатрии во время русско-японской войны за 1904–1905 гг.» (1906), «„За“ и „против“ военной психологии» (1912), «Герой решимости» (1913), «Душевное состояние воинов в бою: в период затишья. Тревожное состояние» (1914), «Психика бойцов под первым артиллерийским обстрелом» (1914), «Душевное состояние воинов после боя» (1914), «Угнетение психики воинов артиллерийским огнем» (1914), «Душевнобольные на войне. О практическом подразделении душевных заболеваний на войне» (1915); и др.



    7

    Разработанная Г. Е. Шумковым анкета приводится в работе К. И. Дружинина «Исследование душевного состояния воинов в разных случаях боевой обстановки по опыту русско-японской войны 1904–1905 годов» (СПб., 1910. С. 1–7). Она помещена в Приложении к данной монографии.



    8

    Головин Н. Н. Исследование боя. Исследование деятельности и свойств человека как бойца. СПб., 1907; Его же. Высшая военная школа. СПб., Бг; Его же. О социологическом изучении войны. (1935) // Социологические исследования. 1992. № 3; Его же. Мысли об устройстве будущей Российской Вооруженной Силы. Белград, 1925; Его же. Наука о войне. О социологическом изучении войны. Париж, 1938; Его же. Военные усилия России в мировой войне. В 2-х т. Париж, 1939; Golovin N. N. The Russian Army in the World War. — A sociological study. Yale University Press New-Haven. Conn. USA, 1931; Головин Н.Н. Обширное поле военной психологии. Предисловие к книге П. Н. Краснова «Душа армии» // Душа армии. Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной силы. — Российский военный сборник. Вып. 13. М., 1997; и др.



    9

    Душа армии. С. 17–18.



    10

    Резанов А. Паника. (Психологический этюд) // Военный сборник. 1910. № 7; Изместьев П. И. Из области военной психологии. Варшава, 1911; Дмитриевский А. Да, воин без страха и упрека — достижимый идеал // Военный сборник. 1913. № 6.



    11

    См.: Фрунзе М. В. Избранные произведения. М., 1957; Хаханьян Г. Основы военной психологии. М.-Л., 1929; Таланкин А. Военная психология и вопросы военно-политического воспитания в РККА. М.-Л., 1929; Добротворский Н. Летный труд. М., 1930; Рубцов В. Марксистская психология и пути ее использования в боевой подготовке и политработе Красной Армии // Война и революция. 1930. № 2; Его же. Психофизиологические основания воспитания и обучения бойца. Введение в военную педагогику. М., 1927; Яковлев Г. Рецензия на книгу Рукьера «Психоневрозы войны» // Военно-санитарное дело. 1930. № 10. С. 48–50; Болтин Е. Быт на службе боевого воспитания. М., 1931; Психозы и психоневрозы войны. (Под ред. В. П. Осипова). М.-Л., 1934; и др.



    12

    См.: Директивы ВКП(б) и постановления Советского правительства о народном образовании. Сб. документов за 1917–1947 гг. Вып. 1. М.-Л., 1947. С. 190–193.



    13

    См.: Военная психология. М., 1972. С. 34.



    14

    См.: Теплов Б. М. К вопросу о практическом мышлении. (Опыт психологического исследования мышления полководца по военно-историческим материалам) // «Ученые записки» МГУ им. М. В. Ломоносова. Вып. 90. М., 1945; Рубинштейн С. Л. Советская психология в условиях Великой Отечественной войны // Под знаменем марксизма. 1943. № 9–10. С. 45–61; Ананьев Б. Г. Из оборонного опыта советской психологии // Советская педагогика. 1943. № 2–3. С. 48–50; Рыбников М. А. Тематика советской психологии в условиях Великой Отечественной войны // Советская педагогика. 1944. № 1; Нервные и психические заболевания военного времени. (Под ред. А. С. Шмарьяна). М., 1948; и др.



    15

    Егоров Т. Г. Психология. М., 1952. (2-е изд. 1955.)



    16

    Луков Г. Д. Психология. Очерки по вопросам обучения и воспитания советских воинов. М., 1960; Луков Г. Д., Платонов К. К. Психология. М., 1964.



    17

    Платонов К. К. Психология летного труда. М., 1960; Коробейников М. П. Сержанту о психологии. М., 1962 (2-е изд. 1965); Основы военной педагогики и психологии. Учебное пособие. М., 1964; Военная психология. М., 1967; Психологический отбор летчиков. Киев, 1966; Барабанщиков А. В., Глоточкин А. Д., Феденко Н. Ф., Шеляг В. В. Психология воинского коллектива. М., 1967; Современный бой и психология воина. М., 1967; Стрежнев В. В. С учетом психологии каждого. В помощь молодому офицеру. М., 1969; и др.



    18

    Коупленд Н. Психология и солдат. М., 1960; Лайнбарджер П. Психологическая война. Перев. с англ. М., 1962; Современная буржуазная военная психология. Сб. переводных статей. М., 1964.



    19

    Военная инженерная психология. М., 1970; Солдат и война. Проблемы морально-политической и психологической подготовки советских воинов. М., 1971; Глоточкин А. Д. Общественное мнение, групповые настроения, традиции в воинском коллективе и пути влияния на них. М., 1971; Коробейников М. П. Современный бой и проблемы психологии. М., 1972; Идейная закалка военных кадров. Проблемы, опыт. Сб. М., 1979; и др.



    20

    Cредин Г. В., Волкогонов Д. А., Коробейников М. П. Человек в современной войне. Проблемы морально-политической и психологической подготовки советских воинов. М., 1981; Философия и военная история. М., 1979; Армия в современном обществе. Материалы Всесоюзной научн. конференц. М., 1985.



    21

    Анализ заслуживающих внимание работ этой категории дан в авторской монографии «1941–1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование». М., 1995. См.: Левашова З. П. Моральный облик советского воина. Рекоменд. указатель литературы. М., 1950; Журавков М. Г. Моральный облик советского воина. М., 1954; Скирдо М. П. Роль морального фактора в победе советского народа и советских вооруженных сил в Великой Отечественной войне. Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филос. наук. М., 1954; Он же. Моральный фактор в Великой Отечественной войне. М., 1959; Шаваев А.Х. Методологические вопросы анализа и оценки морального фактора в войне. Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филос. наук. М., 1977; Ильин С. К. Моральный фактор в современных войнах. 3-е изд., перераб. и доп. М., 1979; Шеляг В. В. Духовный облик советского народа и советских воинов. Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филос. наук. М., 1958; Он же. Основные черты духовного облика советских воинов. М., Труды ВПА, 1958. № 18; Он же. В этом наша сила. Очерк о духовном облике советского народа и воинов вооруженных сил СССР. М., 1960; Он же. Человек нового духовного облика // Коммунист вооруженных сил. 1967. № 19; Он же. Структура общественного сознания и проблемы формирования духовного облика советских воинов. Доклад об опубл. работах. М., 1971; и др.



    22

    Волкогонов Д. А. Социологический и гносеологический анализ проблем военно-этической теории. Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. докт. филос. наук. М., 1971; Он же. Этика советского офицера. М., 1973; Он же. Морально-политический фактор Великой Победы // Вопросы философии. 1975. № 3; Он же. Беседы о воинской этике. М., 1977; Он же. Доблести. М., 1981; Он же. Психологическая война. Подрывные действия империализма в области общественного сознания. М., 1983; Он же. Феномен героизма. О героях и героическом. М., 1985; и др.



    23

    Военно-психологические взгляды русских военных деятелей XVIII–XX веков. М., 1992; Феденко Н. Ф., Раздуев В. А. Русская военная психология. (Середина XIX — начало XX века). М., 1993; Курс военной психологии. М., 1993; Швыдюк А. Морская психология — взгляд изнутри // Морской флот. 1993. № 7/8; Сосков В. Тест — это серьезно. (О психологических исследованиях в армии) // Вестник противовоздушной обороны. 1993. № 4; Перевалов В. Ф. Победители стрессов сумеют не дрогнуть в бою // Вестник противовоздушной обороны. 1993. № 9; и др.



    24

    Военная психология и педагогика. Учебное пособие. М., 1998; и др.



    25

    Корф Н. А. Общее введение в стратегию, понимаемую в широком смысле. (Этюды военных наук). (1897).



    26

    Шумков Г. Е. Первые шаги психиатрии во время русско-японской войны за 1904–1905 гг. Киев, 1907; Головин Н. Н. Опыт применения прикладного метода обучения на младшем курсе Императорской Николаевской Военной академии. СПб., 1912. О результатах обследования, проведенного в 1906 г. по инициативе начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Ф. Ф. Палицына и начальника Академии Генерального штаба генерал-лейтенанта Н. П. Михневича, см.: Агеев А. Офицеры Русского Генерального штаба об опыте русско-японской войны // Военно-исторический журнал. 1975. № 8. С. 99–104.



    27

    Среди работ зарубежных авторов конца XIX — начала XX века, которые можно отнести к направлению военной социологии, наиболее известны следующие: Ваккаро М. «Социологические основы» (1898); Молинари Г. «Величие и упадок войны» (1898); Тард Г. «Социальные законы» (1899); Штейнметц Р. С. «Война как социологическая проблема» (1899) и «Философия войны» (1907); Зиммель Г. «Социология конфликта» (1904); Дарьи Ж. «Современная социальная роль офицера» (1906); Константин А. «Социальная роль войны» (1907); Иордан Д.С., Иордан Х. Е. «Последствия войны» (1914); Рассел Б. «Почему воюет человек» (1917); Николаи Г. Ф. «Биология войны» (1917); Шумпетерс И. «Социология милитаризма» (1918); и др.

    Из отечественных работ социально-философской и социологической проблематики, отражающих различные аспекты войны как социального явления, следует отметить: Заболотный В. С. «Опыт к рациональному разрешению вопроса: „Что такое война?“ (Философский эскиз на почве субъективизма)» (1900); Введенский А. И. «Дальне-восточная война с философской точки зрения, в связи с вопросом о войне вообще» (1905); Гуревич В. А. «Социологический анализ проблемы мира и Первый конгресс» (1912); Милютин В. П. «О влиянии войны на состояние рабочих сил в России» (1914) и «Сельскохозяйственные рабочие и война» (1917); Кареев Н. И. «О происхождении и значении теперешней войны» (1916); Сорокин П. «Причины войны и пути к миру» (1917); и др.



    28

    Шпильрейн И. Н., Рейтынбарт Д. И., Нецкий Г. О. Язык красноармейца: Опыт исследования языка красноармейца Московского гарнизона. М.-Л., 1928; Сергеев В. П. Эмпирические социологические исследования в РККА и РККФ в 20-е годы: состояние, проблемы, опыт // В. И. Ленин и актуальные проблемы военного строительства. Сб. научных статей. М., 1990. С. 134–154.



    29

    Соловьев С. С. Основы практической военной социологии. М., 1996. С. 12.



    30

    Пузик В. М. Предмет и методы конкретных военно-социологических исследований. М., 1971; Дмитриев А. П. Методология и методы военного исследования. М., 1973; Бужкевич Н. Е. Социологические проблемы войны и мира в СССР в 20-е годы. Автореф. дисс. Л., 1974; Агеев А. Офицеры русского Генерального штаба об опыте русско-японской войны // Военно-исторический журнал. 1975. № 8; Война и армия. Философско-социологический очерк. М., 1977; Егоров Л. Г. Методология и методика проведения конкретных социальных и военно-социальных исследований. М., 1978; Ковалев В. Н. Социалистический военный коллектив: социологический очерк. М., 1980; Серебрянников В. В. Основы марксистско-ленинского учения о войне и армии. Учебное пособие для высших военных училищ. М., 1982; Сергеев В. П. Развитие конкретных социологических исследований в Советских Вооруженных Силах. (Историко-философский анализ). Автореф. дисс. М., 1985; Ведерников В.Н., Регентов Г. П. К вопросу о развитии русской военной социологии // Социологические исследования. 1985. № 4. С. 98–101; Военно-социологическое исследование. Методическое пособие по организации и проведению. М., 1987; Актуальные проблемы развития военной социологии в условиях перестройки армии и флота: Материалы науч. — практ. конференц. М., 1990; Методические рекомендации по организации деятельности нештатных групп изучения общественного мнения военнослужащих. М., 1990; Кузьменко Б. В., Соловьев С. С. Обработка и анализ данных военно-социологического исследования: методическое пособие. М., 1991; Поздняков А. И. Информатизация и военное дело. М., 1991; Введение в профессию: учебно-методическое пособие для войсковых психологов и социологов. М., 1992; Информационно-методический сборник // Центр военно-социологических, психологических и правовых исследований Вооруженных Сил. М., 1992. № 2, 3; Общественное мнение в воинском коллективе. М., 1993; Информационно-методический сборник ЦВСППИ. М., 1992–1994. № 1–9; Как организовать и провести военно-социологическое исследование. Учебно-методическое пособие. М., 1994; Серебрянников В., Дерюгин Ю. Социология армии. М., 1996.



    31

    Серебрянников В. В. Военная социология: опыт и проблемы // Социологические исследования. 1993. № 12. С. 24.



    32

    Воробьев В. Я. Социология военная // Социологический словарь. Минск, 1991. С. 379–380.



    33

    Образцов И. В. Военная социология: проблемы исторического пути и методологии // Социологические исследования. 1993. № 12. С. 4–20. Вступительная статья этого же автора «Исследование войны как специфического социального процесса» предваряет публикацию доклада русского военного мыслителя Н. Н. Головина «О социологическом изучении войны» (1935) в № 3 ж. СОЦИС за 1992 г.



    34

    В сборнике «Философия войны» публикуются следующие работы: А. Керсновский. Философия войны; А. Мариюшкин. Помни войну; Н. Головин. Наука о войне; П. Залесский. Грехи старой России и ее армии; А. Баиов. Начальные основы строительства будущей русской армии.



    35

    В сборнике «Душа армии» представлены следующие труды деятелей русской военной эмиграции: Н. Головин. Обширное поле военной психологии. Предисловие к книге П. Н. Краснова «Душа армии»; П. Краснов. Душа армии. Очерки по военной психологии; Р. Дрейлинг. Военная психология как наука; Его же. Воинский устав Петра Великого и Суворов; Н. Краинский. Психика и техника; Его же. Военный экстаз и прострация как факторы боевых операций; П. Ольховский. Воинское воспитание; А. Керсновский. Качества военного человека; А. Попов. Философия воинской дисциплины; А. Баиов. Инициатива как воинская добродетель; Его же. Воспитание армии и идеи графа Л. Н. Толстого; Б. Штейфон. Воин-Христов; В. Доманевский. Сущность командования; Е. Новицкий. Неизреченная красота подвига; Н. Колесников. О стратегии духа и прежних ошибках; Е. Шелль. Государственно-политическое воспитание армии; Е. Месснер. Дух офицера в материалистическую эпоху.



    36

    Серебрянников В. В. Социология войны. М., 1997.



    37

    Там же. С. 228.



    38

    Там же. С. 245–262.



    39

    См.: История и психология. М., 1971; Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979; Гуревич А. Я. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. 1988. № 1.



    40

    Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993; Советский простой человек. (Опыт социального портрета на рубеже 90-х). М., 1993; Шкуратов В. А. Историческая психология. Ростов н/Д, 1994; Огурцов А. П. Трудности анализа ментальности // Вопросы философии. 1994. № 1; Пантин И. К. Национальный менталитет и история России // Вопросы философии. 1994. № 1; Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические заметки // Отечественная история. 1995. № 3; Зубкова Е. Ю., Куприянов А. И. Ментальное измерение истории: поиски метода // Вопросы истории. 1995. № 7; Боброва Е. Ю. Основы исторической психологии. СПб., 1997; и др.



    41

    Петров И. Б. Нравственный фактор в Гражданской войне. Автореф. канд. дисс. СПб, 1993; Поляков Ю. А. Почему мы победили? О массовом сознании в годы войны // Свободная мысль. 1994. № 11. С. 62–81; Молодцыгин М. А. Красная Армия: рождение и становление. 1917–1920. М., 1997; Булдаков В. П. От войны к революции: рождение «человека с ружьем» // Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997; Генис В. Л. Первая конная армия: за кулисами славы // Вопросы истории. 1994. № 12. С. 64–77; Шнайдер Б. Неизвестная война // Вопросы истории. 1995. № 1. С. 104–113; Зубкова Е.Ю. Общество, вышедшее из войны: русские и немцы в 1945 году // Отечественная история. 1995. № 3. С. 90–100; Ее же. Мир мнений советского человека. 1945–1948 годы. По материалам ЦК ВКП(б) // Отечественная история. 1998. № 3, 4; Мякушев С. Д. Об «офицерском» прошлом красных командиров // Отечественная история. 1995. № 4. С. 213; Щеголихина С. Н. О воинской дисциплине в Белой и Красной армиях // Вопросы истории. 1996. № 2. С. 173–174; Симонов Н. С. «Крепить оборону Страны Советов» («Военная тревога» 1927 г. и ее последствия) // Отечественная история. 1996. № 3. С. 155–161; и др.



    42

    Зензинов В. М. Встреча с Россией. Как и чем живут в Советском Союзе. Письма в Красную Армию. 1939–1940. Нью-Йорк, 1944.



    43

    Зубкова Е. Ю. Общество и реформы 1945–1964. М., 1993. С. 17.



    44

    Сенявская Е. С. 1941–1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование. М., 1995; Ее же. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М.,1997.



    45

    Анализ современного состояния исследований, осуществленных в русле «устной истории» и библиографию по проблеме см.: Oral History // Mьndlich erfragte Geschichte. Gцttihgen, 1990.



    46

    Hastings Max. Overlord: D-day and the battle for Normandy. New-York: Simon and Schuster, 1984; Русское издание: Хастингс М. Операция «Оверлорд»: Как был открыт второй фронт. М., 1988; Keegan J. The Face of Battle. London, 1976; Holmes R. Acts of War. The Behaviour of Men in Battle. New-York, 1987; Terkel S. The Good War. An Oral History of World War II. New-York, 1984; Vough A. A. History of Militarism. New-York, 1950; Connel J. Writing about Soldiers. — Journal of the Royal United Services Institute. August 1963; Sajer G. The Forgotten Soldier. S.I. 1971; Janowitz J. The Professional Soldier. Toronto, 1964; Stouffer A. et al. The American Soldier. Vols. I, II. Princeton, 1965.



    47

    См.: Голубцов В. С. Дневники, воспоминания, переписка // Источниковедение истории СССР. М., 1973. С. 525.



    48

    Там же. С. 528.



    49

    Соболев Г. Л. Источниковедение и социально-психологические исследования эпохи Октября // История и психология. М., 1971. С. 237.



    50

    Абдулин М. 160 страниц из солдатского дневника. М., 1985. С. 147.



    51

    Симонов К. Солдатские мемуары. Документальные сценарии. М., 1985. С. 301–302.



    52

    Самойлов Д. Люди одного варианта. Из военных записок // Аврора. 1990. № 1. С. 68.



    53

    Душа армии. Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной силы. — Российский военный сборник. Вып. 13. М., 1997. С. 16.



    54

    Розовская И. И. Методологические проблемы социально-исторической психологии (на материале французской исторической «школы» «Анналов»). Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филос. наук. М., 1972. С. 20.



    55

    Юозайтис А. И. Субъективная реальность и исторический субъект в философии В. Дильтея. Автореф. дисс. на соиск. уч. степ. канд. филос. наук. Вильнюс, 1989. С. 8, 18; Габитова Р. М. Философия немецкого романтизма: Гельдерлин, Шлейермахер. М., 1989. С. 102, 126.



    56

    Белявский И. Г., Шкуратов В. А. Проблемы исторической психологии. Ростов-на-Дону, 1982. С. 191.



    57

    Хенриксен В. Королевское зерцало. Роман. Пер. с норв. М., 1990. С. 6.



    58

    Слова, пришедшие из боя. Статьи. Диалоги. Письма. Вып. 2. М., 1985. С. 225.



    59

    См.: Симонов К. Солдатские мемуары. М., 1985. С. 301–302.



    60

    Хастингс М. Операция «Оверлорд»: Как был открыт второй фронт. М., 1989. С. 30.



    61

    Там же.



    62

    Там же. С. 29.



    63

    Бессонов Б. И. Герменевтика. История и современность // Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 14.



    64

    См.: Современная буржуазная философия. М., 1978. С. 300, 330.



    65

    Соколов А. К. Социальная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения // Теоретические проблемы исторических исследований. Вып. 1. М., 1998. С. 108.



    66

    Чубарьян А. О. Современные тенденции социальной истории // Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998. С. 7.



    67

    См.: Соколов А. К. Указ. соч. С. 108–109.



    68

    Узнадзе Д. Н. Теория установки. М.-Воронеж, 1997; Его же. Психологические исследования. М., 1966; Франкл В. Человек в поисках смысла. Пер. с англ. и нем. М., 1990; Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». М., 1925; Его же. Страх. М., 1927; Лебон Г. Психология народов и масс. Пер. с франц. СПб., 1995; Сартр Ж.-П. «Слова». М., 1966; Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988; Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991; Дильтей В. Описательная психология. М., 1924; Его же. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX–XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987; Его же. Наброски к критике исторического разума // Вопросы философии. 1988. № 4; Ясперс К. Смысл и назначение истории. Пер. с нем. М., 1991; Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. Избранные статьи позднего периода творчества. Пер. с нем. М., 1991; Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. Пер. с франц. М., 1990; McNeil E.B. Psychology of Aggression. «Jurnal of Conflict Resolution». 1959. Vol. III. № 3; Buss A. H. The Psychology and Aggression. New-York — London, 1961; Berkowitz L. Aggression: A Social-Psychological Analysis. New-York, 1962; Fromm E. The Case for Unilateral Dissarmaments. «Daedalus». 1960. Vol. 9. № 4; Fromm E. The Heart of Man. Its Genius for Good and Evil. New-York — Evanston — London, 1964; Fromm E. Beyong the Chains of Illusion. My Encounter with Marx and Freud. New-York, 1962.



    69

    См.: Иванов Ф. И. Реактивные психозы военного времени. М., 1970; Короленко Ц. П. Психофизиология человека в экстремальных условиях. Л., 1978; Лебедев В. И. Личность в экстремальных условиях. М., 1989; и др.



    70

    Агеев А. Офицеры русского генерального штаба об опыте русско-японской войны // Военно-исторический журнал. 1975. № 8. С. 99–100.



    71

    Публицистика периода Великой Отечественой войны и первых послевоенных лет. М., 1985. С. 230.









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх