XIII. А после?

У нас нет силы, потому что нет тотального видения. И это очень просто, ведь если бы каким–то чудом нам была бы дана сила — не важно, какая сила, не важно, на каком уровне — мы бы тут же сделали маленькую тюрьму, согласующуюся с нашими маленькими идеями и нашим маленьким благом, и мы бы заключили в нее всю нашу семью и, по возможности, весь мир. А что мы знаем о благе мира? Что знаем мы даже о собственном благе, мы, кто сегодня жалуется на какую–то невзгоду, а завтра осознает, что она стучалась в дверь большего блага? Вот уже две тысячи лет, и все дальше, мы создаем благодетельные системы, которые рушатся одна за другой — к счастью. Даже мудрый Платон прогнал поэтов–мечтателей из своей «Республики», как сегодня мы, возможно, выгнали бы этих никчемных сумасбродов, которые скитаются по миру и слепо тычутся в двери будущего. Мы жалуемся на нашу неспособность (лечить, помогать, исцелять, спасать), но она в точности, до мелочей, соответствует нашей способности видеть — и самые дарованные ею отнюдь не филантропы. Мы всегда наталкиваемся на одну и ту же ошибку: мы хотим излечить мир, не меняясь сами.

Сверхчеловек утратил свое маленькое я, утратил свои маленькие идеи о семье и стране, о добре и зле — у него действительно больше нет идей, или у него есть все идеи разом в тот момент, когда они нужны. И когда они приходят, они осуществляются, совсем просто, потому что это их час и их момент. Для сверхчеловека идеи и чувства — это просто императивный перевод движения силы — идеи–силы или идеи–воли — которая выражается здесь через этот жест, там — через этот акт или этот план, но это одна и та же Сила на разных языках — живописном, музыкальном, материальном или экономическом. Сверхчеловек настроен на этот Ритм, он его переводит в соответствии со своей ролью и своим искусством. Он — переводчик этого Ритма.

Там каждая мысль и чувство является действием,

И каждое действие является символом и знаком,

И каждый знак таит живую силу.[36]

А когда ничто не побуждает его, сверхчеловек спокоен и недвижим, как лотос на пруду, который расцвел на солнце, без единой дрожи, без беспокойства, без веяния «я хочу» где–либо — он хочет только того, что то хочет. А что касается всего остального, он сияет на солнце, а собирают мед те, кто хотят (или не хотят, ибо он сияет для всего мира). Это невероятно простое состояние, сама простота Истины. И это мгновенная действенность Истины без экрана.

Но его спокойное молчание не является бездеятельностью — ничто не бездеятельно в мире, «даже инерция глыбы, даже молчание Будды на пороге Нирваны». [37] Он не выделяется среди других ни экстатическими медитациями на гадди[38], украшенном гирляндами, ни белой бородой, ни незапятнанными одеждами: он занимается тысячью пустяков, и никто не знает, кто он, он не делает ничего особенного, по чему его можно было бы распознать — его, кто распознает все; и те пустяки — это незначительнейший рычаг, с помощью которого он воздействует на всю подобную субстанцию в мире, ибо границ нет нигде, кроме как в наших головах и в нашем маленьком заключенном теле — жизнь бесконечно расширяется, и крик этой птицы отвечает крику той птицы, эта печаль отвечает тысяче печалей. Вся жизнь есть медитация.

Его безмолвие рождает голос мира[39]

Его жесты являются символом великого Обряда, который объемлет звезды и движение толпы вместе с этим молодым побегом акации и этой встречей на краю пути.

Он может и возглавить революцию или осуществить какое–то или осуществить какое–то восхождение, которое поразит воображение людей, если таким будет течение Истины в нем. Он непредсказуем, он неуловим как сама Истина, он забавляется, когда выглядит серьезным, и улыбается, когда занимается нищетой мира, ибо он прислушивается к невидимому зову и неустанно работает, чтобы Ритм потек по ранам земли. Он не творит чудес, которые сгорают во мгновение ока, как соломинка, оставляя землю в ее закоренелой темноте; он не жонглирует оккультными сидхи[40], которые на мгновение расстраивают законы материи, а затем позволяют ей снова впасть в ее старые привычки, рутинные и болезненные; ему не нужно ни обращать людей, ни проповедовать нациям, ибо он очень хорошо знает, что людей не обратить ни идеями, ни словами, ни сенсационными демонстрациями, но люди обращаются путем изменения внутренней плотности, что внезапно порождает маленькое дуновение легкости и солнца в ночи — он вдувает в мир другой закон, он открывает окошко другого солнца, он меняет плотность сердец через спокойное течение своего луча. Он не бьет, не сокрушает, не осуждает и не судит: он пытается высвободить ту же самую частицу истины, содержащуюся в каждом существе и в каждой вещи, в каждом событии, и обратить каждого его собственным солнцем. Его сила — это сила истины в истине, материи в материи, и его видение охватывает все, потому что он нашел маленькую точку внутри, которая содержит все точки и все существа и все места; в прохожем нищем, в этом облаке с розовым отливом, в этом минутном происшествии, в этом пустяке, который задел его дом или в этом растущем молодом побеге он видит всю землю и эти миллионы почек, растущих к себе подобной Истине, и точную позицию мира в случайном спотыкании или в самонаблюдении прохожего. Все является его полем действия: через самое незначительное он воздействует на целое; в самом незначительном он разгадывает все. На любом конце света он касается собственного тела.

Но работа не кончена. Эволюция не коснулась своего верха, она даже не вступила в солнечную Истину. Если бы работа должна была остановиться здесь, мы бы коснулись верха человека, произвели бы сверхчеловека, но не существо следующего века; наше расширенное сознание, наши непосредственные восприятия, наши утонченные чувства, наши жесты и наши точные движения, наши совершенные действия, наши верные мысли, наши правильные воли, наши неизменные радости основываются все еще на животном теле — теле стареющем, непрочном, разлагающемся в свой час, теле, которое каждое мгновение угрожает нашему светлому равновесию внезапным падением, тормозя работу нашего сознания истины совсем крошечной песчинкой — и что же это за истина, если она такая хрупкая? Истина есть или ее нет, она бессмертная, бесконечная, неуязвимая. Она легкая и светлая, нетленная, и ей невозможно помешать быть тем, чем она является, как манговое дерево не может помешать себе быть всем деревом со всеми своими цветами и с каждым своим золотым фруктом. Истина не остановится на этом урезанном исполнении, и она не успокоится, пока вся земля и все существа не предстанут в своем образе и подобии, поскольку, поистине, вся земля и все существа являются собственными семенами. Сверхчеловек тоже является «переходным существом», он подготавливает на земле другое существо, столь же отличающееся от человека, как мы отличаемся от обезьяны, и, может быть, даже больше, ибо человек все еще состоит из субстанции обезьяны, тогда как новое существо будет иметь другую субстанцию, светлую и легкую, как сама Истина. Он вырабатывает «супраментальное существо», объявленное Шри Ауробиндо, и его субстанция является темной лабораторией рискованного приключения.

Клетки нашего тела должны выдержать пламя Бессмертного.

Иначе дух в одиночестве достигнет своего источника

Оставив полуспасенный мир на его сомнительный удел.[41]

Ибо речь идет не о том, чтобы сотворить разум, наделенный чудесными и светлыми силами, наложить на тело закон, превосходящий его собственный, даже не подтянуть физическую субстанцию к ее высшей степени утончения, а «создать новую физическую природу»[42] и все же исходя из этого тела, этого бедного маленького тела, хрупкого и животного, поскольку именно оно является нашей базой, нашим инструментом эволюции. Новое существо не упадет с небес, вовсе нет: его надо сделать! Надо найти в нашей субстанции ключ к ее собственному преображению, надо найти Секрет всех секретов, в бесконечно малом, в совсем маленькой клетке. Именно в нашем теле надо совершить переход, трудный переход. И, возможно, если мы коснемся этого Секрета, мы заимеем божественный ключ материи, и ключ долгого путешествия на земле, и могущественный лучистый взгляд, который когда–то отправил нас в путешествие. Надо постучать в дверь смерти и высвободить ее могущественный секрет — ибо Истина скрывается и там, потому что все сущее есть Истина. Надо снять печать со скалы Подсознательного и найти первичную базу, солнечный фундамент, на котором покоится все сущее. Надо пройти все до конца, чтобы коснуться всевышнего Солнца. В клетке нашего тела кроется мистерия, тождественная мистерии всех галактик и всех земель. Все содержится в точке, в самой незначительной точке: всевышняя Сила и всегда сияющая Истина, и всевышняя темнота, и вечная смерть (как кажется), связанные вместе в рискованном объятии, начиненном невероятной Возможностью. Нас зовет другая мистерия.

Голос возник, такой сладкий и такой ужасный

Заставляя сердца трепетать от любви и боли, как если бы весь ад

Настроился со всеми небесами на одну безвыходную ноту.

Рожденный из бездонных глубин, чтобы плыть на высочайших высотах

Он нес всю печаль, которую разделяют души существ

Все же намекая на всякий восторг, который могут родить боги.[43]

Именно нам надо распутать этот узел, эту смертную смесь, именно нам надо найти ключ и испытать всевышнее путешествие.

Путь нисхождения еще не кончен.


Примечания:



3

Sri Aurobindo, The Life Divine, II. XXIII. 754



4

Sri Aurobindo, The Bases of Yoga, IV. 119



36

There every thought and feeling is an act,

And every act a symbol and a sign,

And every symbol hides a living power.

Sri Aurobindo, Savitri, II. VI. 207



37

Sri Aurobindo, The Synthesis of Yoga, I. XII. 304.



38

Трон (особенно для духовных лидеров).



39

Its stillness bears the voice of the world.

Sri Aurobindo, Savitri, IX. I. 645.



40

Силы



41

Our body's cells must hold the Immortal's flame.

Else would the spirit reach alone its source

Leaving a half–saved world to its dubious fate.

Sri Aurobindo, Savitri, I. III. 40



42

* Sri Aurobindo, On Himself, p. 172



43

A voice arose that was so sweet and terrible

It thrilled the heart with love and pain, as if all hell

Tuned with all heaven in one inextricable note.

Born from abysmal depths on highest heights to float,

It carried all sorrow that the souls of creatures share,

Yet hinted every rapture that the gods can bear.

Sri Aurobindo, A Voice Arose, 5: 117










 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх