Глава 18. Доктор «Радость» и доктор «Молодой»

День встречи Фрейда с Юнгом – не красный день в психоаналитическом календаре. Он связан слишком со многими неприятными моментами, хотя в то время это было счастливое событие, знак прогресса. Когда доктор «Радость» и доктор «Молодой» встретились в Вене воскресным утром марта 1907 года, их союз казался очень многообещающим.

Доктор Карл Густав Юнг, швейцарский психиатр тридцати одного года от роду, на протяжении предыдущих двенадцати месяцев восхищался Фрейдом (которому тогда было пятьдесят) на расстоянии. Вечером 2 марта он приехал в Вену на поезде из Цюриха со своей двадцатипятилетней женой Эммой, дочерью богатого промышленника. С ними был один из учеников Юнга, приятный молодой врач по имени Людвиг Бинсвангер, сын Роберта Бинсвангера, главного врача клиники «Бельвю».

Первоначально этот визит был запланирован на Пасху, конец марта, когда у Фрейда пациенты занимали бы меньше времени. К его досаде, Юнг изменил договоренность незадолго до своего приезда, чтобы не нарушать своих дальнейших планов по посещению Будапешта и затем отдыха на Адриатике. Так что их первая встреча произошла так, как было удобно ученику, а не учителю.

Их отношения были вызваны потребностью Фрейда в таком человеке, как Юнг, как он написал в одном из своих первых писем. Его уверенность («будущее принадлежит нам и нашим взглядам, а также тем, кто моложе») тут же сменялась горечью по поводу беспощадной Вены, «где, как вы знаете, меня систематически игнорируют коллеги и периодически смешивают с грязью какие-нибудь писаки». Еще до личной встречи Фрейд принял решение, основываясь на их переписке (начатой Юнгом), длившейся одиннадцать месяцев: «Я не знаю… никого более способного и желающего сделать так много для этого дела, чем вы».

После завтрака Юнг вышел из гостиницы и отправился на Берггассе, где нашел невзрачный дом под номером 19. В магазине на первом этаже все еще сидел Зигмунд-мясник, а на лестнице работали штукатуры. Юнг был у Фрейда к десяти часам и провел там весь день, причем Фрейд сначала позволил вести беседу ему.

Юнг был крупного телосложения, с широкими плечами и мясистым лицом. С ростом 184 сантиметра он возвышался над многими людьми, и Фрейд (170 сантиметров) был гостю по подбородок. Протестант из пасторской семьи, Юнг был религиозным человеком в широком смысле слова, как позже оказалось, христианским мистиком, хотя в общении с Фрейдом эта сторона его натуры не проявлялась. Он говорил резко и угрожающе. Если Фрейд использовал искусство нюансов. Юнг предпочитал кирку с лопатой. Он говорил то, что думает, и прямота была его главным методом работы. «Моя жена богата», – писал он Фрейду за несколько месяцев до того, чтобы тот смог объяснить его сон. Однажды, описывая свою ежегодную службу военного врача в швейцарской армии (чем он просто упивался), он рассказал Фрейду, как поучителен был осмотр пенисов пятисот солдат. Фрейд не делал ничего подобного для австрийской армии, а если и делал, то никогда не упоминал об этом. В личной жизни Фрейд вел себя осторожно, а одной из черт Юнга была опрометчивость. Если Фрейд хотел смело и четко выразить свои мысли, он садился за книгу. Юнг же писал менее понятно, чем говорил.

Центром швейцарской психиатрии была государственная психиатрическая больница на окраине Цюриха, «Бургхельцли», которая относилась к университету и служила для научных исследований и терапии, а не в качестве тюрьмы для забытых пациентов. Ее называли «монастырем» (врачей) и «фабрикой» (пациентов). Юнг работал там с 1900 года и научился устанавливать отношения с пациентами, душевнобольными из рабочего класса, многие из которых страдали серьезными заболеваниями, в отличие от буржуазных невротиков Фрейда. Юнг считал, что с пациентами необходимо общаться независимо от их психического состояния, и идеи Фрейда о психотерапии попали в Цюрихе на более благодатную почву, чем в Вене.

Главный врач «Бургхельцли», Эйген Блейлер (который изобрел термин «шизофрения»), посоветовал в 1900 году своим сотрудникам прочитать «Толкование сновидений». Юнг был одним из тех, кто сделал это. То, что он узнал о подавлении и других понятиях психоанализа, приобрело для него большую важность, когда он начал в «Бургхельцли» длинную серию экспериментов по словесной ассоциации. Ход экспериментов публиковался начиная с 1904 года, и именно это помогло Юнгу приобрести известность «Пациенту читают слова, на которые он должен отвечать первым словом, приходящим ему в голову. С помощью секундомера измеряется задержка ответов, которая обычно свидетельствует о бессознательном конфликте, „подавлении“, которое наблюдал Юнг. К более точным процедурам относились замеры изменений кожи. Этот принцип лег в основу создания детекторов лжи.» Эти опыты дополнили и помогли объяснить действие приема свободных ассоциаций, который Фрейд разработал методом проб и ошибок. Кроме того, благодаря им Фрейд благосклонно отнесся к специалисту, подошедшему к психоанализу с другой стороны и поддержавшему его.

До того разговора в воскресенье в кабинете Фрейда они обменялись восемнадцатью письмами. Первым посланием была записка от Фрейда, написанная в прошлом апреле в ответ на работы о свободных ассоциациях, высланные Юнгом. В первом письме 5 октября 1906 года Юнг выражает свою сдержанность по отношению к сексуальной теории Фрейда, то есть к основам его взглядов. С самого начала этот ученик был не таким, как все. Отметив, что эффект психоаналитической терапии частично объясняется «известным личным взаимопониманием», как говорили многие, Юнг продолжает, что «хотя происхождение истерии в основном сексуальное, это не всегда так». Такая же «ересь» появляется в следующем письме, где Юнг предполагает, что в неврозе может играть роль и «другое основное желание, голод». «Ваша уверенность вызывает тревогу», – добавляет он.

Затем оба как бы достигают негласного соглашения, приписывающего сомнения Юнга его неопытности. «Я очень рад, что вы обещаете пока довериться моему мнению в тех областях, где ваш опыт пока не позволяет вам сделать собственные выводы», – пишет Фрейд. Скорее всего, этот договор был основой их разговоров в Вене. Фрейд то и дело исподволь напоминал об этом Юнгу. «Древние знали, как непреклонен бог Эрос», – пишет он 1 января 1907 года (в это время года он выражался особенно авторитетно).

Юнг по– прежнему сомневался. «Я не мог решить, -писал он в своих мемуарах, – в какой степени такой упор на сексуальность был связан с его субъективными предрассудками, а в какой основывался на поддающемся подтверждению опыте». Но это было написано значительно позднее, когда Юнгу было больше восьмидесяти, и едва ли он очень задумывался о «субъективных предрассудках» Фрейда в то время, если задумывался вообще. Они поладили друг с другом – это говорит о том, что Фрейд был в некоторой степени учителем, а его гость, соответственно, подчинялся ему.

Позже на той же неделе Фрейд укрепил свои позиции, когда, познакомившись к тому времени и с Бинсвангером, предложил обоим рассказать ему свои сны. Бинсвангер сообщил, что ему снился вход в дом на Берггассе, ремонт, который там действительно проходил, и старая люстра, которую рабочие прикрыли куском материи. А, понятно, сказал Фрейд, этот сон обозначает желание жениться на его старшей дочери, Матильде. Но, добавил он, сон в то же время отказывается от этого желания, потому что «вы не будете жениться на девушке из дома с такой убогой люстрой».

Бинсвангер усомнился в его правоте, но был слишком вежлив, чтобы возражать. Замужество Матильды скорее было желанием Фрейда, а не гостя. Это была покладистая девятнадцатилетняя девушка, много болевшая в детстве. Отец беспокоился о том, чтобы она нашла себе мужа, и в какой-то момент действительно думал о венгерском психиатре как о возможном кандидате, убеждая дочь в том, что это возможно, в теплом письме, где говорилось, что красота – это еще не все.

Настала очередь Юнга рассказывать свой сон. Ему приснилось, что Фрейд идет рядом с ним как «очень, очень дряхлый старик». Фрейд сказал, что это означает, будто Юнг видит в нем соперника. Очевидно, он не считал это опасным. Юнг был для него не «вероотступником», а скорее молодым одаренным человеком, который будет использовать свой талант так, как захочется его наставнику.

Фрейд уже лет десять задумывался о старости, и теперь, когда ему исполнилось пятьдесят, он стал ощущать ее приближение. В прошлом августе 1906 года, при подъеме на негостеприимную гору в Тироле возле австро-итальянской границы с шестнадцатилетним сыном Мартином, у него случился сердечный приступ и подъем пришлось отложить. После этого ему пришлось отказаться от прогулок по горам.

«Отец с сыном были возле озера Гарда, где в 1900 году Фрейд был проездом с Минной и „наслаждался без сожалений“. Близлежащий замок Тоблино на озере, одно из мест, где они задержались, упоминается в рассказе Мартина об этом случае. Он вспоминает, как отец говорил о его „сказочной красоте“. Возможно, этот сердечный приступ усугубился эмоциональным стрессом.»

На следующий день рождения в мае 1907 года, который должен был наступить через два месяца, ему исполнялся пятьдесят один год. Эта цифра уже давно смущала его. Полезно в таком состоянии строить планы на будущее, и вот появляется этот способный доктор Юнг, который уже задумывается о том, чтобы начать в далеком городе психологическую революцию согласно идеям Фрейда. Многие биографы, в том числе Джонс, замечали, что Фрейд не умел разбираться в людских характерах. Более хитрый и умудренный опытом человек (как сам доктор Джонс, который очень скоро гордо выйдет на сцену) постарался бы побольше узнать о Юнге.

О чем бы они ни говорили на протяжении этой недели, едва ли Юнг упоминал о снах и видениях, сопровождавших детство сына сельского священника. Семья Юнга по материнской линии утверждала, что обладает даром ясновидения. Его дедушка, теолог, как говорили, держал свободным стул для первой жены, которая каждую неделю навещала его и беседовала с ним, к недовольству второй.

Карл рос один, пока в девять лет у него не появилась сестра. Он сделал мир басен и сказок частью своей жизни – или стал жить в этом мире. Это известно из его мемуаров и остается недоказанным, как и многие другие факты его жизни.

В три года ему приснился гигантский пенис на троне в подземной комнате – посвящение (как он решил значительно позднее) в темную сторону человеческого опыта. Став немного старше, он с трудом воспринимал реальность. Если он думал о камне, думает ли камень о нем? Он видел, как из комнаты матери выплывает светящаяся фигура, от которой отделяется голова. Когда ему было плохо и он боялся, что задохнется, его успокоил сияющий голубой круг в воздухе, заполненный золотыми ангелами.

В девять лет он вырезал из деревянной линейки фигурку человека и спрятал ее на чердаке вместе с магическим камнем, раскрашенным в два цвета. Он приносил фигурке клочки бумаги с посланиями, написанными на тайном языке: это был «маленький тайный бог древнего мира», решил он, когда вырос, и отнес его к другим мифологическим ассоциациям, заполнявшим его воображение. Как и Фрейд, он видел в археологии метафору, выражающую скрытое прошлое отдельного человека. Но в случае Юнга прошлое было не ограниченным опытом личного "я", но превращалось в карнавал видений, всеобщий религиозный и культурный опыт, который наследует все человечество.

Эти взгляды появились у Юнга позже, после того, как он встретился с Фрейдом. Но с самого начала он придавал предшествовавшим событиям большое значение. В школе у него появилась идея, которой он придерживался на протяжении всей жизни, что у него есть две личности, «обычный» Юнг и более романтический образ, вечно старый и мудрый.

Юнг не отмахивался от событий, если они казались ему необычными. Будучи студентом-медиком в Базеле, он организовал спиритический кружок, где его кузина (которая была в него влюблена) играла роль медиума и утверждала, что через нее говорят умершие. Одним из духов, управлявших ею, был тот самый дедушка, который когда-то говорил со своей покойной женой. Юнг не верил в бесплотных духов и считал то, что происходит во время сеансов, результатом действия бессознательного. От таких же процессов (предположительно, его собственного бессознательного) стол орехового дерева раскололся «с треском, подобным пистолетному выстрелу», а хлебный нож прямо в буфете развалился на куски. Медицинская диссертация Юнга под названием «О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов» (1902) основана на этих сеансах в Базеле и «психологической реальности», стоящей за этими событиями.

Юнг занимался всем этим, в то же время оставаясь обычным университетским доктором, таково было положение вещей на момент его знакомства с Фрейдом. В Вене репутация Фрейда была подпорчена, и любой молодой психиатр должен был как следует подумать, прежде чем заняться психоанализом. Последователями Фрейда становились умные и эксцентричные люди, одиночки по природе, отличающиеся от остальной массы университета. В Цюрихе же Фрейд был в первую очередь иностранным профессором. Юнг стал его спутником, но отчасти оставался верным лишь самому себе.

В дни той первой апрельской встречи гости познакомились с немногочисленными членами кружка. Адлер представил одну историю, Фрейд прочитал свою статью. Гости говорили мало, но один из группы, доктор Макс Граф, не врач, а музыкальный критик, жену которого Фрейд когда-то подвергал психоанализу, позже вспоминал энтузиазм, который их хозяин выражал по поводу Юнга. Приезжие из Цюриха стали первыми неевреями, попавшими в кружок.

Это были не первые гости из Цюриха, приехавшие к Фрейду. Ранее в том же году у него был богатый молодой еврей из России, Макс Эйтингон, ассистент в «Бургхельцли». Его прислал профессор Блейлер с целым списком вопросов, в том числе о сексуальных импликациях психоанализа. Честным швейцарским протестантам требовалось подтверждение теории.

Сам Юнг, чем-то напоминавший деревенского жителя, которому мало места в тесной городской квартире, не был особенно впечатлен венскими аналитиками, если не считать самого Фрейда. Говорили, что в Цюрихе он называл их дегенератами, посредственностями и богемой, что, возможно, было связано с тем, что они носили плащи и широкополые шляпы. Повлияла ли на его восприятие полная дыма комната, где происходила встреча? Или запах алкоголя, исходивший от кого-то (Юнг был трезвенником, как и его наставник Блейлер), или венское сквернословие Фрица Виттельса?

Юнг был не единственным, кто критически отзывался о кружке. После той встречи Бинсвангер был смущен тем, что Фрейд отвел его в сторону и сказал «Что ж, теперь вы увидели эту компанию». Гостю показалось, что Фрейд говорит уничижительно. Вероятно, так оно и было. «Компания» была слишком знакомой, слишком «венской». Фрейд считал их своими капризными детьми, и поначалу они послушно играли эту роль. Это была тесная группа, склонная к ссорам, но уважавшая авторитет Фрейда.

К 1908 году в кружке было уже двадцать два члена. Более половины жило возле Берггассе, либо в самом Девятом округе, либо в соседнем с ним Первом – внутренних районах города, облюбованных евреями среднего класса. Почти все уже начали заниматься психоанализом и вначале чувствовали очень смущавшую их зависимость от Фрейда в лечении пациентов. Потихоньку они учились. «Обучающий» анализ для новичков, который впоследствии стал незаменимым, еще не был изобретен Юнгом. Макс Эйтингон во время своих посещений Вены по вечерам прогуливался с Фрейдом, и тот иногда проводил анализ на месте, когда они двигались по Рингу или к Гринцингу. Из венского кружка, похоже, только Штекель подвергался формальному анализу, когда Фрейд лечил его «от неприятной жалобы» в 1901 году.

Чем больше почтения к Фрейду демонстрировали ученики, тем больше они спорили друг с другом. В психоанализе их привлекали новые идеи, новые источники дохода и иногда сексуальные возможности. Исидор Садгер, галицийский еврей и сын банкира, представлял свои утомительные статьи, которые Фрейд называл «нескончаемым потоком садгеровской чепухи». Ходили слухи, что он неприлично ведет себя с пациентками. Штекель в обеденных перерывах вовсю строчил на своей пишущей машинке, описывая все случаи, и с такой скоростью находил в своей картотеке примеры ко всему, что обсуждалось на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название «штекелевских» и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании «Психопатологии обыденной жизни» 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с визитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что «ухитрился развязать пояс ее пеньюара… с ловкостью фокусника». Штекель – обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих – через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием.

То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для «Факела», понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, – Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием «Великая куртизанка», которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в «Факеле» под названием «Женщина-ребенок». Краус тоже был любовником Ирмы.

Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел научить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал:

Ему не нравилось, как на меня влияет редактор «Факела». Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей.

Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна «академия любви, где бы учили эротическому искусству», как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром «актуального невроза»), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается «от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности». Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей «были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже». Лишь немногие могут «сублимировать» свои чувства, направлять их на «более высокие культурные цели». Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) двадцатого столетия не сделало нас немного терпимее.

«В этой статье под названием „'Цивилизованная' сексуальная мораль и современные нервные заболевания“ с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу „Удовлетворительные половые сношения“ происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак „становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения сексуальных потребностей. Ведь все существующие средства, изобретенные для предотвращения зачатия, лишают части удовольствия, ранят чувства обоих партнеров и могут фактически стать причиной болезни“. Подобная утрата иллюзий и неудовлетворенность возвращает партнеров в то место, с которого все началось, „но теперь они беднее, потому что утратили иллюзию“. Фрейд оплакивает потерю своих собственных иллюзий.»

В глазах современников, игнорировавших все эти предостережения, Фрейд был проповедником сексуальной революции, и Виттельс, интересовавшийся женщинами и с удовольствием считавший себя прогрессивным и в то же время чувственным, легко дал себя убедить. Одной из его первых встреч с Фрейдом была лекция перед студентами-медиками, во время которой Фрейд говорил о том, как сексуальное воздержание до брака можно использовать в качестве профилактики сифилиса. По словам Виттельса, Фрейд сказал, что не верит, будто природа могла наделить человека половыми органами, чтобы тот ими не пользовался. Если для того, чтобы избежать болезни, нужно воздерживаться от половой жизни, нужно делать это, но «с протестом». Это, как сказал Виттельс, было воспринято критиками как призыв к студентам «немедленно отправляться в бордель».

Штекель и Виттельс были яркими «апостолами», но у Фрейда были и более послушные и незаметные ученики. Поль Федерн, вступивший в кружок в 1903 году, был трезвым, серьезным и лояльным, хотя и никогда не ходил в «любимчиках». Именно Федерн решил на свадьбу Матильды Фрейд в 1909 году подарить портрет ее отца. Либо Фрейд был в то время без бороды (в 1908 или 1909 году он на какое-то время сбривал бороду, но потом семья никак не могла решить, когда и почему именно это произошло), либо его изобразил безбородым в качестве шутки художник, Максимилиан Оппенгеймер, более известный как карикатурист Мопп. Фрейда с выбритым подбородком преподнесли Матильде на Берггассе сразу после ее свадьбы с Робертом Холличером. Картина ей очень не понравилась – борода была частью внушительного образа Фрейда. Портрет был спешно заменен на туалетный набор и отослан обратно Федерну. Говорят, более сорока лет спустя он выстрелил в него из пистолета, перед тем как выпустить пулю в себя.

Среди других неярких личностей, с которыми Юнг и Бинсвангер познакомились в 1907 году, был секретарь, который вел протокол, – Отто Ранк, способный ремесленник около двадцати пяти лет от роду, который самостоятельно изучал психологию и был спасен Фрейдом от жизни рабочего и введен в круг психоаналитиков. Урожденный Розенфельд, он взял себе фамилию доктора Ранка из пьесы Генрика Ибсена «Кукольный дом». Он выглядел непривлекательно и не имел личного обаяния, но прекрасно писал об искусстве и художниках. Он прислал рукопись Фрейду и заинтересовал его. Фрейд помог Ранку закончить университет и получить докторскую степень, а тот платил ему послушанием и преданностью. Фрейд называл его «маленьким Ранком» – это ласковое прозвище он молча терпел долгие годы, но в конце концов выступил против своего покровителя.

Альфред Адлер, один из выступавших на собрании кружка при гостях из Швейцарии, был самым независимым членом группы. Врач неряшливого вида с устойчивыми социалистскими убеждениями и не пользовавшейся большой популярностью практикой, он жил по другую сторону канала в Леопольдштадте. Его русская жена разделяла его политические взгляды и позже принимала у себя в Вене Троцкого и других революционеров.

Погруженный в свои собственные планы, Адлер не был таким автократом, как Фрейд, и не верил в эффективность сеансов, во время которых пациент пассивно лежит на кушетке, а аналитик холодно общается с ним, стоя вне его поля зрения. Он сидел напротив пациента и смотрел ему в глаза. Адлер увлекался стремлением человека к власти и стал считать это, а не сексуальный инстинкт основой личности. Темный мир снов и воспоминаний Фрейда вызывал в нем отвращение. Согласно теории Адлера о «неполноценности органов», самое важное в детстве – это физическая слабость, которую взрослому приходится компенсировать. Возможно, к такому выводу его привело собственное болезненное детство. Для Адлера тело стало более важным, чем бессознательное. Эдипов комплекс начал превращаться в фантазию, и очень скоро потребность в теориях Фрейда у него пропала.

В это время Юнг составил свое отнюдь не благоприятное мнение об Адлере, Штекеле, Виттельсе и остальных и вернулся в свой собственный мир в Цюрихе. Он привез с собой еще одно впечатление. В какой-то момент на той неделе, по его рассказам, Минна Бернейс рассказала ему о своих отношениях с Фрейдом или же (что, пожалуй, более вероятно) сказала или намекнула на что-то, что впоследствии позволило Юнгу сделать вывод, что госпожа Бернейс «действительно» имела в виду.

Доказательства этого случая, которые были бы приемлемы для суда или даже биографа, едва ли можно было бы найти на следующий день, а уж тем более спустя добрых полвека. Возможно, все сведения Юнга заключались лишь в нескольких незавершенных фразах, которые он закончил с помощью своей знаменитой интуиции. В жизни этого человека действовали скрытые силы, как в случаях с расколовшимся столиком или ножом. Он рассказывал, как во время свадебного ужина, где он был одним из гостей, он для иллюстрации психологии преступника на ходу придумал историю жизни человека и рассказал ее остальным. Ко всеобщему удивлению, он детально описал жизнь человека, сидевшего напротив, с которым никогда ранее не встречался.

Часто случалось так, говорил Юнг, что он узнавал то, что не мог бы узнать обычным путем. Использовал ли он свой дар ясновидения на Минне? Волшебство это или наблюдательность – для нас это не имеет значения, потому что невозможно доказать, прав он или нет. Убежденность Юнга в том, что в его присутствии металлические предметы могут дребезжать, а дверные звонки звонить, не увеличивает правдоподобности его слов.

Разговор Марты с Юнгом, даже если он и был, скорее всего, намекал на какие-то тайны, а не раскрывал их. Представьте себе эту картину: Юнг пишет в своем дневнике…

Ближе к концу недели, когда мы – я с Эммой и Бинсвангером – были приглашены в квартиру на ужин, госпожа Бернейс, сестра его жены, вела себя как хозяйка, говорила с гостями, в отличие от жены, сосредоточенной на том, чтобы всем улыбаться и следить за тем, чтобы в миске была горячая вода, которой можно очистить пятно со скатерти, если кто-то прольет соус.

Молодой Бинсвангер ухитрился оставить у основания рюмки след от красного вина (которое он вообще-то не пил, потому что все мы в «Бургхельцли» сейчас убежденные трезвенники), и тут же была вызвана служанка, чтобы стереть ненавистное пятно. Бедный Бинсвангер покраснел и заерзал, а Эмма, стараясь его успокоить, начала говорить о сумасшедшем доме – или клинике «Бельвю», как принято говорить в приличной компании, – на озере Констанс, которой Бинсвангеры управляли как семейным делом и которая, несомненно, скоро перейдет к молодому Б.

Я был поражен, когда услышал от нее: «А это не туда Брейер отправлял ту странную девушку Паппенгейм?» Некая Берта Паппенгейм была прототипом Анны О. в книге об истерии. Б. был тогда слишком молод, и ему было практически нечего сказать, но я нашел интересным, что госпожа Бернейс так хорошо осведомлена о старых случаях.

Она и Фрейд обращались друг с другом с шутливой интимностью («Ой, не глупи, как это тебе не нравится цыпленок!» – сказала как-то она), за которой скрывалась взаимная приязнь. Я редко ошибаюсь в подобных делах.

Я увиделся с ней снова, за день до отъезда, когда зашел к ним, а Фрейд все еще совершал свою послеобеденную прогулку по доброй половине Вены. Она отвела меня в мрачную приемную, посадила на его стул и расположилась на кушетке. «Профессор рассказывает вам обо всех своих пациентах?» – спросил я. «Ну конечно же! – произнесла она таинственным голосом, возможно, шутя. – У нас нет друг от друга секретов, у Зигмунда и у меня. Я его свояченица, которую воспринимают как лишенное пола существо и подходящее доверенное лицо».

Она, несомненно, могла многим меня удивить. «Вы несправедливы к себе», – сказал я просто из вежливости (видимо, но можно ли быть в этом уверенным?). «Очень может быть, – отвечала она. – Жизнь старой девы имеет массу неприятных недостатков. Но, знаете ли, есть и компенсация».

Не успел я открыть рот, как мы услышали, что открывается дверь парадного входа, и до нас донесся дым сигары. «Так вы анализируете мою сестру», – сказал он, войдя. Она улыбнулась и ускользнула (скорее утопала – у нее тяжелая походка). Бог его знает, в какие игры они играют. Когда я рассказал обо всем Эмме, она сказала: «Он бы не осмелился».