ПОРАЖЕНИЕ ВСЕГДА СИРОТА

Это небольшое вступление к эпилогу книги не есть случайность, нащупывание автором ускользающего финала. Все как раз наоборот.

Переломом в событийности, в логике демократического развития России явились президентские выборы 1996 года. Они принесли победу Ельцину, победу вопреки. В победе не было чистоты помыслов, и, возможно, фатальность последующих событий была расплатой за это масштабное лукавство. Ельцин избирался повторно, уже будучи глубоко больным человеком. Он скрыл это от своих избирателей. Можно сказать, его заставили скрыть. Потому что он сам очень хотел скрыть это.

Ранней весной 96-го года мне позвонил Виктор Илюшин и предложил встретиться. Я только что ушел в отставку, точнее, был отстранен президентом от своей должности в достаточно грубой ельцинской манере. Но это к слову. Наш президент не обременен воспитанностью. А люди в столь значимом возрасте уже не меняются. Виктор Илюшин был свидетелем назревающего конфликта, на свой манер пытался предупредить меня. Наши встречи обычно заканчивались сочувственно-роковой фразой: «Определенные силы в Кремле и правительстве стараются поссорить президента с вами. Предпримите какие-то шаги, чтобы не допустить этого». Илюшин говорил вполне искренне и говорил правду. Я знал если не все, то почти все — кто, что и как информировал президента о деятельности Всероссийской государственной телерадиокомпании. Уже сложился триумвират моих устойчивых «доброжелателей» в лице Олега Сосковца, Александра Коржакова и Михаила Барсукова. Где-то на подходе делал вязкие круги Борис Березовский. Просить Илюшина как-то повлиять на президента было нелепо. Он по-своему боролся за выживание в кремлевских коридорах. И тот же Коржаков этому выживанию мешал.

Кстати, Коржаков, в силу своего удручающего непрофессионализма в восприятии СМИ как некой среды воздействия на сознание, был искренне убежден: раз Попцов не хвалит президента, не превозносит его мудрость, непредсказуемость, не говорит ежечасно о его исторической роли, значит, он его очерняет. И было бессмысленно этим людям объяснять, что правду неправдой делает не перечисление фактов, а их истолкование. Было бессмысленно объяснять, что существует психологический рисунок информационных программ. Что никакой желаемой объективности не существует вообще. И что объективность — это сумма субъективностей. И мастерство идеолога заключается в том, чтобы четко просчитывать количество слагаемых этой суммы и уметь дирижировать этими слагаемыми. Только так можно сохранить доверие к демократии и веру в независимость государственного телевидения. И что нельзя делать вид, что другой половины общества, оппозиционной президенту и молодым реформаторам, не существует. И своим неприятием этой половины мы переводим ее мироощущение в разряд ненависти. И мне казалось, что всякий раз, когда я покидал высокие кабинеты и еще не выветривался воздух после таких полемик, мне в спину смотрели недобрые глаза их владельцев и в их столах лежали пока не завизированные президентские указы о моем отстранении.

В ответ на очередной сочувственный монолог Илюшина я как-то ответил:

— У каждой двери не встанешь. Если президент хочет, чтобы нас поссорили и ему нужен повод, он не станет задумываться. Он сделает то, что хочет, предварив это привычными словами: «Мне со всех сторон говорят…»

И вот меня, отстраненного, обожженного президентским гневом, приглашает Илюшин, в то время уже сосредоточенный на подготовке президентских выборов. Первая фраза, которую произнес Виктор Илюшин при нашей встрече, была достаточно нестандартной:

— Я знаю, что вы вправе быть обиженным. И если эта встреча вам неприятна, вы можете встать и уйти. Я вас пойму.

Я усмехнулся и сказал, что никогда не был чиновником. А потому такие встречи вызывают у меня не служебный, а, скорее, творческий интерес. И Ельцин для меня не только президент, но и персонаж. И будем считать, что моя отставка — это часть творческого замысла. Моего замысла.

— Очень хорошо, — сказал Илюшин, и мы оба улыбнулись почти синхронно.

Наш разговор был посвящен выборам. Илюшину многое не нравилось, что и как происходит в предвыборном штабе. И его интересовала моя точка зрения. Вдаваться в детали разговора не имеет смысла, потому как я не помню — к этому времени предвыборный штаб возглавлял Сосковец или уже заступил Чубайс? Но как в первом, так и во втором случае Илюшин оставался контрперсоной. С первым он был в скрытых неладах, а второму был чужд как аппаратная тень президента. В том разговоре на вопрос, каковы шансы Ельцина, я сказал:

— Их еще надо сделать шансами. Ельцину нужен дублер.

— Это исключено, — ответил Илюшин. — Президент даже слышать об этом не хочет.

— Зря, — сказал я, — его может не хватить.

— Как вы себе это представляете?

— Дублер баллотируется, оттягивает голоса у коммунистов. Затем передает их во втором туре Ельцину.

— Второго тура быть не должно. Так считает президент. Но я думаю — это нереально. Второго тура не избежать.

— Не избежать, — cоглашаюсь я.

С дублерами, разумеется, не все так просто. Единственная реальная фигура в тот момент — Черномырдин. Сосковец будет этому всячески препятствовать. Он на правах кронпринца. На что способно движение премьера «Наш дом Россия», уже ясно — 9, 4 % голосов. Не густо. Партия «подавляющего меньшинства», так я бы ее назвал. После думских выборов Ельцин не сменил премьера, хотя повод был сверхдостаточным. В любой цивилизованной стране это бы произошло. В любой, но не у нас. Если быть логичным, формирование правительства поручается лидеру партии, одержавшей победу на парламентских выборах. В нашем случае такой партией оказалась КПРФ. Ельцин на это пойти не мог.

— Насколько я понимаю, во всякой ситуации существует задача и сверхзадача. Задача № 1 — повторное избрание Ельцина. Сверхзадача, в случае неординарной ситуации (Ельцин тяжело заболел) — удержать власть в руках так называемых реформаторов. Попытайтесь внушить это Ельцину!

— Как вы себе это представляете? Вы же хорошо знаете Ельцина. Кто это будет ему внушать? — Илюшин невесело хохотнул, видимо представив себя на месте внушающего.

— Это ваши проблемы. Разумеется, в этом замысле есть определенный риск. Поэтому он требует очень точной режиссуры. Черномырдин определенное количество голосов отберет и у Бориса Николаевича. И президенту это может не понравиться.

— Да не только президенту, — Илюшин продолжал хитро улыбаться, — и Виктору Степановичу тоже.

— И Сосковцу, и Коржакову, — добавил я, расширив круг потенциальных недовольных.

— И Сосковцу, — уже без улыбки согласился Илюшин.

Неожиданно я засмеялся. Илюшин с удивлением посмотрел на меня.

— Сразу после выборов Ельцин в отместку за отобранные голоса отправит Черномырдина в отставку. Вот будет спектакль. Дублер — всегда страхующий вариант. Ельцина может не хватить. Поэтому нужна страховка. Количество голосов должно быть достаточно внушительным, скажем третье или четвертое место, но не позволяющее дублеру выйти во второй тур. Лучше третье место. Перед вторым туром дублер делает официальное заявление и призывает своих избирателей голосовать за Ельцина. В случае критической ситуации президент оказывается на больничной койке. То, что он выходит во второй тур, это как бы не ставится под сомнение. Он делает то же самое. Он отказывается от участия в выборах, призывает своих избирателей голосовать за дублера. Третье место автоматически становится вторым и дублер одерживает победу на выборах. Разумеется, в этой интриге есть риск, но риск минимальный. В качестве дублера может рассматриваться только Виктор Черномырдин. Голосов больше президента он не наберет.

— А если наберет? — с ехидной усмешкой спросил Илюшин.

— Тогда ваш избирательный штаб надо разогнать еще до выборов, — ответил я.

Популярность Ельцина была, разумеется, несопоставимой как с 91-м, так и с 93-м годом. Она катастрофически падала. Социологические опросы давали неутешительные результаты. Но даже при всех удручающих изъянах неэффективности экономических реформ, войны в Чечне — некий ореол реформатора, человека, умеющего держать удар, разумеется, остался. У Черномырдина ничего подобного не было. С одной стороны, он был причастен ко всем экономическим просчетам. С другой — стиль держаться в тени, дабы не вызывать ревность президента, сослужил Черномырдину плохую службу. О нем стали говорить как о несамостоятельном человеке, который вздрагивает при каждом чихе президента. Разумеется, употребив определенную «ушлость» и, главное, деньги, премьера можно было раскрутить. У Черномырдина были свои плюсы — некая житейская основательность. Но деньги забрал президент, затухающую популярность которого надо было срочно раздувать. А без масштабных затрат сделать это невозможно. Разумеется, за Черномырдиным стоял «Газпром», но положить немалые средства только для того, чтобы во втором туре передать президенту 8–10 % голосов… Тут мог воспротивиться и Вяхирев.

Илюшин, как опытный аппаратчик, был сдержан, немногословен и не высказывал своих истинных мыслей вслух. Он предпочитал, чтобы о них собеседник догадывался сам.

— Было бы время, — вздохнул Илюшин.

Идея с дублером была и правильной, и разумной, когда бы подготовку к президентским выборам начали в середине 95-го года, а не в 96-м. Именно это хотел сказать, но не сказал Илюшин. «Нет, — возразил бы я ему, — Ельцин лучше умрет со скипетром в руках».

Вообще, это интересный вопрос: что было бы с Россией, избери она в 96-м году другого президента? У нас неизлечимая болезнь — синдром безальтернативности. Альтернативы Брежневу нет, альтернативы Горбачеву нет, альтернативы Ельцину нет. А задолго до того ее, конечно же, не было Сталину. А теперь давайте подумаем: во что нам обошлась эта безальтернативность?

Уже в середине весны в разгар предвыборного марафона 96-го года самочувствие президента стало катастрофически ухудшаться. Коржаков об этом достаточно обстоятельно написал в своей книге. Нездоровье президента угадывалось невооруженным глазом. Об этом сообщили все западные информационные агентства, телевидение, газеты. Об этом, конечно же, знали в избирательном штабе. Знал Чубайс, знали банкиры, та самая «семибанкирщина», знала семья. В таких случаях говорят: поезд уже пошел и его нельзя остановить. И требование Ельцина победы в первом туре не следствие его властной капризности или абсолютной уверенности в успехе. Ничего подобного. Ельцин понимал, что здоровье разладилось окончательно. Больше всего его беспокоило сердце. Это было настолько серьезно, что внушало страх. Когда ему стали известны итоги первого тура он не смог скрыть разочарования и подавленно сказал: «Второго тура я не выдержу». Это было похоже на правду. Перед вторым туром Ельцин не разу не выступил.

Альянс с Лебедем — маневр в стиле Сергея Шахрая, хотя инициатором, скорее всего, был Борис Березовский. Боязнь возвращения к власти коммунистов, беспримерная по затратам рекламная кампания по инерции дали ожидаемый результат — тяжелобольной Ельцин выиграл выборы. Реформаторы удержали власть. Не станем возвращаться к коллизиям этих дней. Не станем говорить, что повторное избрание Ельцина — было единственно возможным вариантом для демократов, которые, по существу, уже давно были в сдержанной оппозиции к своему недавнему кумиру.

Что мы получили в итоге? Об этом есть смысл сказать несколько слов. Мы избрали больного президента, который перенес впоследствии сложнейшую операцию на сердце. Практически большую часть времени после своего избрания в силу объективного недомогания Ельцин был президентом де-юре, а не де-факто. Недомогание президента превратилось в деталь его образа, причем деталь, наиболее запоминающуюся. Мало работающий президент, независимо по каким причинам это происходит, ставит под сомнение эффективность и нужность президентской власти как таковой.

Мы часто любим употреблять модное для нашей развинченной политической жизни слово «гарант». Это слово очень нравится нашему президенту. Правда, президент, и не только он, воспринимает этот постулат как нечто статичное, наподобие скалы, прикрывающей нас от ветра или разбушевавшихся волн. Я есть — и этого достаточно. Президент гарант свободы слова, соблюдения Конституции. Гарант в политике, экономике, чужд статичности. Это всегда масштаб действия, движения, жизни, а проще говоря, результативного труда. Ибо результаты, и только результаты, могут что-либо гарантировать. Ослабленная президентская власть сделала малоэффективной всю исполнительскую вертикаль, обескровила ее. Правительство сплошь и рядом оказывалось в положении, когда оно вынуждено компенсировать мало работающего президента, не имея его полномочий. Правительство так и не поняло, что такое работа президента, какие дела обозначает для себя президент как обязательные, каждодневные. Имеет ли она отлаженные параметры, а значит, может ли быть предсказуемой? Если посмотреть со стороны, то создается впечатление, что в нашей стране президент живет своей жизнью, а правительство своей, сохраняя в аппаратах постоянный градус ревности друг к другу. Переход младореформаторов в стан заднескамеечников, отрешение их от власти — есть дань за избрание больного президента, когда желание обладать властью берет верх над целесообразностью и пониманием психологии собственной страны.

Работающий в щадящем режиме президент не есть катастрофа, когда его обязанности, скорее, представительски-формальные или, как принято говорить в таких случаях, в пределах обязанностей английской королевы. Ничего подобного у нас нет. Президент в России согласно Конституции наделен всеобъемлющими, если не сказать больше, неограниченными полномочиями. Когда писалась Конституция, а она писалась именно под этого президента, Ельцин чувствовал себя хорошо. Впрочем, это чувство могло быть и обманчивым. Абсолютно здоровым, начиная с 1990 года, президент не был никогда. И тем не менее тех самых полномочий, которых ему так не хватало в 91- 93-м годах, он получил в полном объеме. С той лишь разницей, что теперь они не называются чрезвычайными, теперь это просто конституционные права президента России. Их всеохватность и довлеющая значимость оказались столь высоки, что по сравнению с ними любые чрезвычайные полномочия смотрятся как легкий политический насморк власти. Но существует незыблемое правило. Полномочия не живут сами по себе. Если они не чрезвычайные и не утверждены на некий кратковременный срок, значит, они повседневные. И повседневно востребованы к исполнению. Здесь, в пересечении предполагаемого и реального, общество получило незапрограммированный эффект безвластия. Карта президентских прав и обязанностей оказалась намного обширнее карты президентских возможностей, как физических, так и профессионально-интеллектуальных. Властному дому противопоказаны пустоты. А если они все-таки образуются и не заняты властью предписанной, то с ее негласного согласия их занимают ее имитаторы или, проще говоря, «лжевласть».

Вот, по существу, самая опасная болезнь системы правления. Президентская власть в России оказалась поражена именно этой болезнью.

Можно по-разному истолковывать поведение президента, глубокомысленно предполагая стратегический и тактический замыслы. Ей-Богу, мы никогда не отрешимся от нашей извечной болезни нереально оценивать высшую власть, придавая ее поступкам некую прозорливость, которой на самом деле нет. И никакая свобода маневра тут ни при чем. Ничто не изменит отношение коммунистического электората к Ельцину, и ничто не скроет его неприязни к КПРФ. Так что некой третейскости в поступках президента нет, не было и не будет. Ельцин избрал свое положение «над» как некое отделение, сохраняющее тайну высшей власти. Всякая недосягаемость — суть бесконтрольность, — вот почему Ельцину не нужна своя партия. «Над» — пусть не полная, но гарантия невмешательства в президентскую повседневность со стороны конкретной политической силы, которая, в случае его согласия ее возглавить, вынуждала бы его прибавить себе дополнительные обязанности гаранта ее политической успешности и властных претензий. А иначе — зачем он им? Брать лишний груз на плечи — с какой стати? Да и вся эта суета демократических тусовок с выяснением, кто из них главнее и приближеннее к президенту, ему надоела. Сказать честно, он и в прошлом эти либеральные посиделки недолюбливал, но терпел. Тогда в Межрегиональной депутатской группе случилось совпадение интересов. Сахаров умер, куда они без Сахарова, а тут появился лидер, да еще и опальный. Он был нужен им. А они ему. Свои-то партийцы все разбежались. Горбачев до конца не верил, что межрегионалы объединятся вокруг Ельцина. Он, Горбачев, и породил их. И вдруг такой кульбит. Почему они пошли с Ельциным, а не с ним? Все просто — Горбачев дал им трибуну, а я дал им власть. Эти новые демократы мало чем похожи на тех, прошлых, горбачевской поры. Тех приходилось терпеть, а с этими надо возиться.

За всеми шагами по выбору формулы управления стоит закамуфлированная леность Ельцина, его слабость как управленца, работающего в повседневном режиме. Отсюда этот миф, растиражированный СМИ и всячески подогреваемый самим Ельциным, что он «политик экстремальных ситуаций», когда надо сконцентрировать силы в коротком временном пространстве. Но не в этом суть неадекватности президента, выступающего в образе лидера, делающего неожиданные ходы. Дело в том, что решения, принимаемые в экстремальных ситуациях, всегда имеют алиби экстремальности. Вы имеете право сказать: иначе поступить было нельзя. Время для принятия решения было слишком ограничено. Это устраивало Ельцина. Младореформаторы хотя и говорили о ельцинской партии, но говорили вяло. Их тоже стала устраивать формула президентского правления в режиме «над». Он там — на облаке, или в резиденции, или в ЦКБ, — а мы здесь правим, занимаем пустоты властного дома. Ну, а президентская партия, она нужна была «до того», ну, скажем, до 96-го года. А теперь президенту необходим щадящий режим. И модель этого сверхщадящего режима должна разработать преданная администрация, выдержанная в домашне-семейных тонах. Под таким углом на политическом небосклоне взошла судьба Валентина Борисовича Юмашева, человека на сто процентов чуждого этой роли и должности. Кстати, и сам Юмашев этого никогда не скрывал.

Итак, у нас есть все основания подвести некий итог. Перманентное нездоровье президента, как это ни парадоксально, вполне органично вписывается в выбранную Ельциным формулу президентского присутствия «над». Высшее лицо государства независимо от своего собственного самочувствия всегда вне ситуации, где-то над повседневностью. Почему так опасны его внезапные выходы из среды неучастия, которую он сам для себя сотворил? Потому что это почти всегда вмешательство из неадаптированного мира. Если признать, а не признать нельзя, что Кремль оторван от жизни, то всякое отсутствие Ельцина в Кремле его отдаляет от повседневности кратно, ибо оно еще умножается на щадящий режим жизни.

Ушел 98-й год, наступил 99-й. Наконец в стране появилось правительство, которое не тратит 80 % своих усилий на противостояние с парламентом. О том, как сложится судьба этого правительства, видимо, будет написано немало страниц. Мы ограничимся одной фразой. Прошлое лишило их средств, чтобы войти в будущее.

И если говорить о преемственности, то это есть полное повторение ситуации, в которой оказалось в 1990-м году правительство Силаева, а в 92-м году правительство Гайдара. Только теперь пустой казну сделали не коммунисты, а демократы. Это малоприятное признание не есть свидетельство симпатий и антипатий автора к тем или иным политическим силам, напротив, мы являемся свидетелями традиционной неумелости выстраивания власти. И той, что претендовала на диктатуру, и той, что утверждала коллективное руководство, и той, что поспешила объявить новую эру и назвала себя демократической. Поэтому, закрывая дверь за трудным, насыщенным, драматичным 98-м годом, надо признать, что он оказался годом финальным, не совпадающим с конституционной финальностью: выборами нового состава парламента и выборами нового президента. Период демократического правления длился семь лет. Эти семь лет были достаточно красноречивыми как с точки зрения минимальности успехов, так и с точки зрения масштабности провалов и ошибок. Не станем систематизировать объективные и субъективные обстоятельства, обеспечившие этот скромный и, скорее, печальный итог. Признаем, что демократические силы действовали в неблагоприятных условиях, но при этом уточним, что, когда они становились властью, эта неблагоприятность существовала как данность и всякие ссылки на некую непредсказуемость событий либо политическая несостоятельность, либо лукавство. Поэтому назовем несколько очевидных причин поражения демократических сил и команды младореформаторов, как новой команды управленцев в России.