Глава VI Куль и мешок

В черных, или лиственных, лесах, в смеси берез, осин, рябин, попадается липа иногда в таком множестве, что липовые деревья вырастают семействами, целыми сплошными лесами. Возвышенный кряж средней России, отделяющий притоки Дона от рек, впадающий в Волгу, покрыт почти сплошь липовым лесом. Отсюда липа идет к северу до верховьев Ветлуги — притока Волги и Юга — притока Северной Двины. Здесь, на другом водоразделе земной возвышенности, начинается краснолесье сплошное, кончается область липы — любимого дерева Петра Великого, насадившего собственными руками большие сады в Петербурге, Киеве, Воронеже, Полтаве, Петергофе, Риге — сады лип, составляющих одно из важнейших дерев русского сельского хозяйства. Липа цветет нежным, душистым цветом, целебным как всем известное потогонное средство и, между прочим, весьма любимым пчелами. Дикие пчелы очень охотно водятся в липовых лесах, а потому там процветает пчеловодство. В самые древние времена славяне, живя в лесах и называясь за то древлянами, платили дань медом и воском. В наши времена много таких мест в подобных лесах, где люди от липовых лесов получают пропитание и живы липой потому только, что дикие пчелы любят деревья эти, носят сюда мед и приготовляют воск. Лучший мед — благовонный, рассыпчатый и белый, почти как снег, называется липовым и набирается пчелами с липовых цветов. В липовых дуплах пчелы строят ульи; из липовых колод, или кряжей, пчелиные борти — искусственные ульи для тех пчелиных роев, которые отделяются и отлетают прочь от главных роев. Чем выше на деревьях борти, тем лучше для пчел: иногда подняты они от земли сажен на 5 и на 6. Подняться туда — особое искусство, и мужик-бортник в этом деле, как ловкий акробат, показывающий свои штуки за деньги. Здесь показ даром, и дело для дела. Из липового дерева, очень мягкого и нежного — и лагуны, то есть выдолбленные ведерки для хранения меда, для ссыпки зерна (особенно семенного), и множество всяких изделий от ложки до чашки для домашнего крестьянского обихода. Из бревен жгут самый лучший поташ — щелочную соль, пригодную на множество потреб в общежитии. Но всего этого еще очень мало. Десятки тысяч народа находят в липовых лесах себе пропитание только потому, что липа, как и всякое другое дерево, состоит из коры, луба, древесины и сердцевины. Древесина идет на постройки (зданий) и поделки (крестьянской деревянной посуды). Из молодого луба, то есть волокнистого, неокрепшего подкорья, получают лыко (дерут лыки). Из старого луба, со старых лип, сдирают мочало. Из лык молодых деревьев плетут лапти — обыкновенную русскую обувь, а подковыривая лыковое плетенье веревками из старых канатов, получают эту дешевую обувь дома, непокупную. Только в сытых богатых местах русские крестьяне оделись в кожаные сапоги: во всех лесных местах щеголяют они в лаптях: там, говорят, сосна кормит, липа одевает. Из сосны, из ее молодых, не отвердевших еще слоев древесины делают муку и прибавляют к хлебной муке по нужде малохлебья и из боязни всегда вероятных голодовок. Перерубая старые липы (что делают обыкновенно весною, когда дерево в соку), получают кряжи известной длины (в 41/2 сажени). Прорезая на них кору и луб до древесины, получают то, что называют в продаже лубьем и из чего делаются короба — ящики для товаров. Это лубье, содранное с дерева, закатывается в трубки; трубки спускают в мочило или загороженное в лесных ручейках место и нагнетают слоем каменьев. В воде лубье лежит до заморозков, когда его вынимают, раскладывают корою вниз и с помощью кочедыка — короткого шила, отделяют явственно видимый слой мочалы. В образовавшуюся таким образом щель вводят палку и, придерживая одной ногой кору, другой двигают палку по мере того как руками отдирают волокна, или мочалу, названную так в отличие от немоченых лык, потому что мокла в воде. Три-четыре хороших работника могут в день вынуть 50 трубок и снять с них мочалу. Мочало для стока воды развешивают до зимы. В долгие и темные зимние вечера начинают ткать кули, половики, рогожи и лучший и более прочный вид последних — циновки. В день два рабочих могут выткать двенадцать кулевых рогож. Для тканья мочальных рогож тот же закон, как для всех материй, какие мы носим на платье, не исключая дорогих и роскошных шелковых и бархатных. Крайности сходятся. Для рогож нет только освещенных газом фабрик и просвещенных фабрикантов, меньше чести и уважения. В лыко обутый, лыком подпоясанный простоплетеный мужичок лесных губерний и липовых ветлужских лесов устраивает свою ткацкую фабрику очень нехитро: уставляет два дерева концами в стену, а другими в стойку. Это стан. Вдоль идут рогожные закраины, а от них мочальная основа, то есть продольные ленты, основанные на нехитром стану и пропущенные в берды. Бердами, которые приспущены сверху, но ходят на блоке, приколачивается к основе уток, то есть поперечное тканье, а в этом деле — нарезанные ленты мочала в ширину рогожи. Уточные ленты пропускаются в основу деревянной иглой, прибиваются палочкой или трепальцем — лопаткой и защелкиваются бердом. Бердо (род гребня с деревянными зубьями, сквозь которые продеваются нити основы) — рогожное такое устройство, что одна мочалина идет между зубьями, а другая продевается сквозь самый зуб. Деревянная игла заменяет на этот раз челнок обыкновенных носильных бумажных, шерстяных и шелковых тканей — челнок или колодочку с носками на оба конца и с гнездом в середине, куда вставляется не иглой, а руками через каждый ряд основы, и прибивается бердом, в котором каждая мочалина основы пропускается сквозь спицы. Такое продеванье замедляет дело, отчего на Ветлуге перестали делать рогожи, находя промысел невыгодным. Когда уточное мочало пропущено в основу, концы утока срезывают и закручивают, заплетая с концами основы на соломенных жгутах, как и быть надо продажной рогоже. Посмотреть на это дело четверть часа ребенку — значит все понять и узнать, как делается эта материя, из которой шьют кулье. Впрочем, очень часто ткут рогожу и дети (двое), третий, взрослый, сортирует мочало: более прочное и лучшее идет на основу, худшее поступает на уток. Вот и материя, которая во многих случаях так важна и пригодна: бурлаки на Волге распорют куль, приладят мочалу да и пустят рогожу на парус. Купцы-хлебники кладут кулевые рогожи в сенях и комнатах вместо ковра обтирать ноги хлебным продавцам и бурлакам, а сами, под защитой их, натянутых на кибитки, в снег и ветер переезжают с базара на ярмарку, с ярмарки на пристань, в полном удовольствии и безопасности. И здесь, в Петербурге, укутываются в нее от дождя и снега те ломовые извозчики, которые перевозят тот же хлеб с Калашниковой хлебной пристани в городские мучные лабазы. В том же куле укрывается хлеб, а подчас и мука.

Где ткут рогожи, там шьют и кулье. Мучные кули — самые прочные и большие. Рогожа в них называется пудовкой: 1 — 1/2 аршина длины, 31/4 аршина ширины, весом до 16 фунтов. Под овес идет кулье тридцатка, полегче (фунтов до шести). Куль идет, как отвлеченная величина, за меру зерновых хлебов, означая четверть: овса — шесть пудов пять фунтов, ржи — девять пудов десять фунтов. Худая рогожа не на кулье, а на покрышки тех же хлебных кулей, называется крышечною полупудовкою, или таевочною. Когда рогожа готова, сшить куль или рогожный мешок и дома немудрено. Впрочем, где делают мочало, там и кули шьют большой изогнутой иглой, в день до двухсот штук. Хлебные кули бывают обыкновенно двойные, рогожа поставляется сюда самая лучшая. Если куль — покупное дело, то холщовый мешок — дело домашнее. На мешки идут нити из конопли или из ее волокон, называемых пенькой, самых грубых и самых дешевых, так называемая пеньковая пакля — очески, что остается после чесанья гребнем и кажется негодною дрянью. Узел попадет — не брезгают, крупная соломина подвернется — пожалуй, как будто даже и лучше. Холст и полотно, дерюга на мешки и голландское полотно на тончайшие рубашки опять родные братья, точно так же, как по способу тканья они ближние свойственники с той же рогожей на хлебном куле. Куль из рогож веревками, мешок из дерюжного холста грубыми суровыми нитками сшить очень просто даже не бабам, а малым ребятам: мешок шьют либо из одного полотнища, сложенного вдвое, либо из двух половинок. Мешок идет потом и в звании и с достоинством хлебной меры для пшеничной муки и крупчатки: в мешке осминник (четыре четверика) или пять пудов. На деревенских огородах около гряд с капустой и редькой, или на гуменниках, а чаще и промеж гумна и двора, но всегда на глазах и подле дома, отводится место конопляникам. Очень глубоко взрывают землю, очень обильно, не скупясь, удобряют и сеют маслянистые и круглые семена конопли (конопель, конопле) — растения с женскими цветами и замашку — посконь — с мужскими (цветы первого растения дают семена, цветы поскони остаются без плода и блекнут ранее женских). Замашка вырастает выше конопли и стоит красивее, метелка ее от ветру машет туда и сюда (оттого и замашка, хотя кое-где зовут ее и дерганцами, и посконью). В мае, обыкновенно в середине, около Олены (на день царя Константина и матери его Елены, 21 мая) начинают посевы льнов и коноплей. Конечно, и здесь не без примет и правил: были длинны в конце зимы ледяные сосульки на крышах и под окнами, мытое белье зимой скоро сохло, хорошо рябина цветет, земля при запашке коренится (то есть обрастает мхом) — значит, льны и конопли будут длинны и хороши. Последняя примета особенно важна: земля стала теплою, в ней началось брожение, если по глыбам поля пошла зелень в виде мха, и все поле оделось ею, как одеваются срубы колодцев и полусгнившее, никогда не просыхающее дерево. Посеявши лен и коноплю, само собою начинают ждать, как об этом и распевают потом летом в хороводах, чтобы уродился наш конопель, наш зеленой, тонок — долог, бел — волокнист. А так как когда на конопле и замашке завяжется лакомое и вкусное семя, то и повадится вор-воробей в нашу конопельку летати, нашу зеленую клевати. Изловить вора и ощипать крылья-перья трудно, то и стараются его почаще припугивать и сгонять. Для этого на конопляниках ставят чучело, одетое в разное негодное тряпье с распростертыми руками, в шапке наподобие старика. Стараются уставить чучело так, чтобы оно вертелось и по возможности махало руками. Воробей глуп и на приманку сдается. Спугнутые воробьи, однако, не обращают большого внимания и продолжают пить семя. Тогда в конопляники сажают живого старого старика с седой бородой, такого беззубого старика, который ничего уже не в силах делать, всю зиму лежит на печи и ест один кисель. Старик сидит в коноплях, время от времени приподнимаясь и спугивая воробьев, и все время ворчит и сердится на свою долю горькую: вот дожил до того, что только и погодился воробьев пугать. Без спугиванья воробьи разворуют семя (а из семени бьют лучшее масло для приправ постных кушаньев). С сбереженьем конопля и замашка растут и зреют. Первой поспевает замашка; после, недели через три-четыре, вызревает и самая конопля: листья растения начинают вянуть и желкнуть; верхняя часть стебля принимает желтоватый цвет, а на нижней местами выступают серые пятна. В конце июля или в начале августа посконь поспела, надо дергать; конопля же стоит еще в самой цветущей зелени. Дергают замашку или посконь руками (уход за ней и за коноплей обыкновенно бабье дело). Надерганную раскладывают рядами, но через день стараются мочить, сваливая в реки около запрудок, чтобы не уплывала в чужие руки. Растение мокнет неделю и две, заражает воздух и воду: кислый запах сказывает, где эта мочка совершается; в отравленной реке околевает рыба и только охотно полощутся утки. Стебли вымачиваются, наружная их оболочка при этом сгнивает; остаются мясистые частицы. Замашку расстилают теперь по лугу недели на две и дают больше сохнуть. Высушенную начинают мять, то есть очищать на простых машинах — мялках — от древесины полого стебля, называемого кострикой. Рабочий берет горсть конопли в середине пучка, кладет между нижним желобом и верхним языком, плотно придерживает коноплю рукой, медленно тянет к себе, безостановочно нажимая правой рукой сверху вниз верхний язык мялки. Горсть конопли оборачивает он на все стороны и наконец продергивает сквозь мялку всю горсть конопли, которая выходит гладкою и мягкою, без узлов. Мятую пеньку свертывают в кучку весом в 6–7 фунтов, потом начинают трепать деревянным мечом и чесать на гребне с длинными и редкими зубьями. Получаются волокна столь нежные, что могут быть употреблены на довольно тонкие полотна. Посконь употребляют на пряжу, делают холсты, называемые посконными, и носят на здоровье на рубашках, а ту, которая погрубее, пускают на хлебные мешки. С коноплей (которая поспевает позднее) возня такая же. Волокна-то этого растения и идут на канаты, на рыбацкие большие сети, а потому мы за ним гоняться не станем. На мешки идет худая посконь, которая и полагается безраздельною женскою собственностью: из хорошей они делают рубашечный холст. Где конопли много родится и много ее сеют (например, в средних губерниях), там из конопляных зерен вкусное блюдо масленка: зерна, истолченные в ступе и поджаренные на сковородке с солью и мелко изрубленным луком. Скатанная шариком, в дороге и в поле на работе — незаменимое блюдо. Сталось так, как говорит загадка: голову едят, тело бросают, а кожу носят. Нечего говорить о том, что из семян собственно конопли (женской) выжимают масло, весьма жирное, весьма русским народом любимое, неизбежная приправа и великое спасенье во все среды и пятницы и во множество постных дней для подспорья невкусным постным кушаньям. Где кормят конопляным семенем кур, там эта птица раньше начинает класть яйца. Теперь посконь готова в то время, когда наступают долгие осенние и зимние вечера и с ними опять соседская помощь по тем же законам старинной общины, артели и братства. Те хозяйки, у которых накопилось много чесаного льну и трепаной пеньки, затевают рабочие вечера прясть на гребнях и прялках льняную и пеньковую куделю. К тому времени и лен поспел. Щипала его хозяйка, вязала небольшими снопиками и клала рядами, так что на Ивана Постного (29 августа) пришлось последнее стлище на льны. Как убрала, так и начала она лен сушить и мочить: сушила на солнце, а пошли дожди, — в бане и даже в избе, в печи, после хлебов. Высушенный лен брала прядками в левую руку, правой нажимала деревянный язык вроде длинного меча. Делала это опять-таки в бане и там расчесывала: кожура отлетала, разбирался лен по сортам. Хорошо прочесанный пускала она на нитки, очески прибирала на продажу канатчикам и себе берегла на дорогу: на тот же мучной мешок из льняного изгребья или нечистого омялья. Рабочие вечера эти называются супрядками именно потому, что прядут на них совместно несколько девушек, приглашенных хозяйкой из-за одного угощенья (денег также не берут, да им и не платят). При свете лучины, с песнями и шутками, с загадками и сказками, выпрядают нитки на всякую стать: и тонкие, и грубые, на мужскую рубаху и на хлебный мешок. Не забудем, что супрядки — такой же древний и одинакового свойства обычай подмоги в работах бессильного целою артелью приглашенных соседей, по подобию помочи на полях при уборке хлеба и капусток — помощи при уборке овощей (особенно капусты) с огородов. Для молодых людей это веселые времена, потому что тот же древний обычай требует песен, а работа соединенных сил всегда вызывает веселье. Супрядки между ними особенно веселы. Начинаются они обыкновенно с Кузьминок, то есть с первых чисел ноября, и хотя тянутся и в Филипповки (во время рождественного поста), без игр и песен, однако, редко обходятся. Когда ушли из избы девушки-пряхи и больше не приходили, когда нитки с клубков размотаны были на пялах в длинные пряди по счету, — тогда хозяйка прилаживала деревянный стан. На вале натягивала основу, в челнок закладывала уток точно так же, как мы рассказали сейчас при мочале. Шуркал челнок, таща за собой нитки между нитями основы, щелкало бердо, нажимаемое ногой, и приколачивало нитку к нитке утока. Выходило наконец и рубашечное полотно, и мешочный холст, как сама хозяйка того хотела. Немудрено снять холст со стана, немудрено скроить его мешком и сшить толстыми нитками. Мудреное дело, когда в бедных местах мешочную дерюгу приходится носить вместо холста на рубашке (затем и дерюга, что голое тело дерет). — Вот тебе, муж, и от моих трудов праведных на мешки мое немудрое рукоделье! Теперь поезжай на мельницу. Мука из мешка не высыплется: мешок нов-новешенек. Заказывай муку на себя и на базар про чужих и неведомых людей, про барского и купеческого сына, про попа-батюшку и про нищую скорбную братию