ЧЕРЕСЧУР 1)

1) Из двух способов начертания этого слова берем звуковой, как наиболее свойственный русскому уху и общепринятый великоросским народом.

Вовсе не с тою целью, чтобы поставить читателя в тупик и затруднить разгадкой, я придумал и выставил такой, по-видимому, странный заголовок. Пользуясь известным грамматическим правилом, дозволяющим всякой части речи быть подлежащим, принимаю за таковое всем знакомое и общеупотребительное наречие. Ставлю же его в заглавие своей статьи по той причине, что оно дает тему для беседы. Эта тема может показаться и новою, и любопытною, лишь только мы зададим себе самый простой вопрос: что значит это русское слово и откуда оно произошло?

Применение загадочного слова «чересчур» в обиходной речи для каждого совершенно понятно. Неясно лишь его происхождение, так сказать — колыбель и место его родины.

Если мы расчленим (говоря учебным выражением) слово «чересчур», т. е. разделим на обе составные части наше наречие, то получим предлог «через» и существительное «чур».

«Чур» — у наших предков, у язычников-славян, могло быть божеством не особенно высокого ранга, скорее полубогом, мифическим существом, однако таким, что имя его повсюду знали и особенно чествовали. В Белоруссии, например, «чур» до сих пор не забыт (как случилось в Великороссии), но пользуется особенным уважением. Он почитается покровителем и оберегателем границ поземельных владений и еще живет на земле, как существо, которое может награждать и наказывать, любить и ненавидеть, и т. п..[31]

Все славянское племя, и в том числе русская ветвь его, — преимущественно хлебопашцы. Вот, например, старорусский богатырь Чурило Пленкович, не помнивший ни отца, ни матери, идет от короля в Литве в свою сторонушку, на свою родину, а все дойти не может. Идет он дорогой широкой и осматривается, а все видит, что пахарь попахивает. День идет до него — дойти не может, а прислушается: все пахарь лошадку понукивает. И на третий день все одно и то же, и видит и слышит, как у пахаря coxa поскрипывает. Насилу он дошел, словно в образное предсказание исторических судеб земледельческой Руси, которую, после Киева и Волхова, надо было искать на Клязьме, на Печоре, за Камой, на Иртыше и далее. Всем понятно и известно, до какой степени любит и ценит, холит и удабривает всякий земледелец свой участок. Ту почву, которая родит хлеб и питает семью, он зовет не иначе, как «матерью» (сырой землей). Проще сказать, крестьянин боготворит землю: плодотворную силу ее почитает за божество, чествует приношениями и жертвами, и устанавливает особые праздники с песнями и плясками. Так было и у всех народов на земле, а у нашего языческие верования и суеверное боготворение земли, как питательной почвы соблюдается до сих пор в такой мере, что можно их наблюдать и ясно видеть. В особенности это удобно делать в тех местах, где вся жизнь зависит от земледелия, как в Малороссии и Белоруссии, там, где языческие верования еще борются с христианскими, как в указанных странах и в глухих отдаленных местностях Великороссии.

Везде и всякому дорог тот участок земли, от которого он питается, который с величайшим трудом отбил от леса и болота, удобрил, возделал и буквально полил своим потом. Всякий строго следит за своей полосой земли и старается не запахивать чужой соседней, но есть лихие, дерзкие и бессовестные люди, которые любят жить чужим добром и трудом. Существуют в природе такие могучие и неожиданные явления, в виде ураганов с лютыми дождями и гибельными наводнениями и проч., что смывают и разрушают определенные межи так, что потом бывает трудно разобраться в своем и чужом. Надобится посредник, который разобрал бы споры и прекратил ссору; желательна такая сила, которая сберегала бы межи от разрушения и истребления. Но где найти и то, и другое, когда и самыя межи невозможно определить с точностью, и пределы поземельных граней выяснить на почве, точно так же, как делается это пером и циркулем на бумаге?

В старину, да и теперь там, где земли много и лежит она в диком состоянии, будучи никому не принадлежащею, поневоле прибегали к случайным и неточным межам. В старинных актах мы то и дело наталкиваемся на такие обозначения границ: «с каменя на вяз, да с березы долом прямо через поперек бору к грановитой сосне, и на ней граница крест».

Налетала на ту сторону огненная стрела молнии и сгорало столетнее дерево, как свечка; вырывал ураган развесистый вяз с корнем и замывал песком и илом бешеный ливень вместе с тем и все другие грани и знаки. Наконец, размножалось население в такой степени, что валил топор весь дремучий бор, coxa и борона превращали лес в пашню и пожню. Затем размывало овраги и буераки, высыхали ручьи и колдобины, и все те приметные урочища, вообще называемые живыми, которые служат более надежными признаками поземельных граней. У кого же искать защиты и к кому обращаться за управой? Приходилось надеяться не на усталую и неверную память старожилов, а на сверхъестественную силу, на случайности и неизменное народное «авось». В старину, привыкшую верить в чудесное, так и поступали в подобных случаях, что искали помощи в той же матери — сырой земле. Нашли — или лучше — заподозрили в ней такую новую силу, которая оберегала межи, удерживала дерзких и своевольных нарушителей чужих владений, останавливала зазевавшуюся или разгулявшуюся coxy, тупила, запутывала и ломала размахавшуюся косу, расходившийся топор. Эта сила и был «чур» — справедливое существо, как помощник матери-земли в той правде, которую искали при земельных спорах, в запутанных чересполосных владениях.[32]

«Чура», как всякую живую и действующую силу, олицетворяли, представляя его в видимом, образе, в деревянном изображении, имевшем форму круглыша, короткого обрубка, толщиной в руку. На нем вырезались условные знаки, обозначавшие семью и владельцев. Такие обрубки сохранили древнее название свое в известных словах, уцелевших до нашего времени, каковы: чурбак, чурка, чурбан, чурбашка, чурак, чурок, чушка. Они ставились в давнюю старину по межам на тех местах, «куда топор и coxa ходили», как привычно выражались в старинных владенных актах. Несмотря на грубость работы и ничтожность того материала, из которого вырубались, эти «чурки», стоящие на границах, почитались предметами священными и неприкосновенными. Безнаказанно их нельзя было уничтожать; вырванные случайно должны быть заменены новыми тотчас же, чтобы не свела неосторожных рук судорога, чтобы не высохли они на том же самом месте. На нем уже предполагалась невидимо поселившаяся сила, которую следовало бояться, так как ей предоставлено право наказывать: насылать беды и наделять болезнями до пожизненной слепоты и преждевременной смерти включительно. В Белоруссии до сих пор можно видеть, с какими стараниями и опаскою опахивают эти «чуры», боясь того духа, который поселился в них. Там это — небольшие курганчики или бугры, нарочно насыпанные на межах и очень нередко огороженные частоколом, состоящим именно из толстых и коротеньких чурок. Ни один белорус не покусился разрыть хотя бы одну такую земляную кучку. Этими покровителями пограничных примет и знаков и защитниками прав собственности в Белоруссии еще до сих пор не отвыкли клясться. Там часто говорят таким образом: «чурочками клянусь, што гэтого не буду дзелать».[33]

В Великороссии «чур», как божество, совершенно забыт, — осталось в памяти только его имя, да в глухих лесных местах кое-какие обычаи из далеких времен язычества. По всей Великороссии слово «чур» перенесли прямо на поземельные границы и этим именем зовут всякую межу, грань, рубеж, и т. п. Говорят «не ступай за чур» (за черту); «не лей через чур (через край), «наше по чур» (т. е. по эту грань) и т. д. Затем по всей обширной России чураются и зачуровываются, т. е. делают себя и разные вещи заговоренными, неприкосновенными, заповедными; словом, не забыли выражения, старого как русский белый свет и родная мать сыра-земля: «чур меня!»

А. K. Киркор в статье «Следы язычества» («Живописная Россия», т. III) говорит: «Чур белорусов — бог, оберегающий границы поземельных владений», а затем далее: «в то же время чур является домашним пенатом, так что каждый дом, каждое семейство имеет своего чура, охранителя домашнего очага, преследующего и отгоняющего демонов мрака». Я воспользовался для своего рассказа первым значением в виду задачи объяснить слово «черезчур»; г. Никольскому (рецензенту моей книги) понравилось и понадобилось второе. Понравилось между прочим потому, что в слове «пращур» ему послышалось слово чур, а понадобилось, конечно, с целью противопоставить свое объяснение, основанное на почитании предков. К этому чуру, «как духу предка, защитнику семьи», он и отнес все то, что принадлежит, по моему мнению, пограничному чуру. Забывши на этот раз самим же высказанное убеждение, что «мифология славян вообще — дело темное и запутанное», автор сам поспешил в поучение всем доказать это на самом деле, запутавшись со своим чуром-пращуром на самом открытом и ярко освещенном месте этой мифологии. Сомнительному чуру он приписал те свойства и действия, которые нераздельно принадлежать «дзядам и прадзядам», которых поэтически описал Мицкевич, и прозаически, но очень наглядно и открыто чествуют белорусы в первый день «колядок». В первую кунью (постную кутью) первую ложку бросают за окно «дзядам», души которых слетаются на этот день навещать потомков. Их громко вызывают я приглашают «хадзице кунью есьць». В иных местах их изображают даже в лицах: старый дед в черной рубахе, с колбасой в руках, лезет на печной столб, и т. п. А молятся и гадают при этом, исключительно имея в виду урожай хлебов, а не межевые вопросы. Весной же установлен самостоятельный праздник «Дзяды» (также Радоуница), отправляемый чрезвычайно торжественно, с весенним обновлением природы пробуждая память о погибших отцах и дедах. Именно на том основании, что это отдельный культ и особый цикл верований, я не останавливался на них при вопросе о рубежах, имевши случай личными наблюдениями поверять границы белорусских суеверий, отделяя коляду от купалы, чуров от дзядов, и т. д. (Эти исследования своевременно были подробно изложены мною в печати).


Примечания:



3

Инородческое окончание «га» повторяется в бесчисленном множестве слов домашнего обихода, но в особенности знаменательно в названиях таких крупных урочищ, как озера и реки. Таковы, например: Волга, Ветлуга, Онега (река и озера), Мягрига, Синдега, Куенга, Лапшенга, Пинега, Вага и т. д. (Примеч. С. В. Максимова.)



31

Между прочим «чура» у запорожцев и малороссов был нечто в роде мальчиков-оруженосцев доверенных, воспитанников. Так у Богдана Хмельницкого чурой был «Иванец» — впоследствии Ив. Март. Бруховецкий.



32

Насколько было важно перепахиванье межи или уничтожение пограничных знаков, видно из «Судебника» Ивана Третьего, в котором, как известно, вместо пени Русской Правды впервые узаконено битье кнутом на торгу. «Торговая казнь» ожидала всякого, кто решался уничтожать чужие чурки и заезжал сохой в чужую полосу пахотного поля, наравне с татьбой.



33

См. «Словарь белоруского наречия» Носовича. Восстановляю эти указания в свою защиту против подозрений, высказанных в «Новороссийском крае» и настойчиво и самоуверенно повторенных (перепечатанных) в «Филологических Воронежских записках».









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх