ГЛАВА III

ГЕРЦОГ ДЕ БОФОР 

Мы вернулись в его кабинет. И он сразу при­ступил к делу. Он начал как-то даже торжественно:

— Из Галантного века графа Сен-Жермена мы отправимся на столетие назад, в век XVII.

Первым претендентом на право считаться «Железной Маской» был один из самых блестящих кавалеров XVII века, герцог Франсуа де Бурбон Вандом, вторым — герцог де Бофор... Обычно его называют кратко — «герцог Франсуа де Бофор». Для начала мы пролистаем биографию этого кра­савца, который имел право стать героем увлека­тельнейшего романа, но стал всего лишь эпизоди­ческим лицом трилогии Дюма.

Начну, как и положено, с удивительной родо­словной героя.

И месье Антуан позвонил в колокольчик...

Вошел все тот же молодой человек. Как всегда молча, повесил над клавесином небольшую картину в роскошной раме. Обнаженная красавица сидела в ванне. Великолепная грудь, мраморные плечи бесстыдно смотрели прямо на нас.

— Это эскиз знаменитого полотна, висящего в Лувре. Красавицу зовут Габриэль д'Эстре... За кра­соту и неправдоподобную, совершенную фигуру ее прозвали при дворе «Прекрасной Статуей». Леген­дарный ловелас король Генрих IV увидел Габриэль и тотчас «пал к ее ногам»! Король влюбился без памяти, до потери рассудка... Сказать точнее, «влю­бился, как всегда», иначе он не умел влюбляться. В его крови жило солнце... И когда оно загоралось, честь, разум и даже интересы королевства не имели значения. Чтобы овладеть желанной, он готов был унижаться, лгать, становиться смешным, раздари­вать титулы и деньги сговорчивым мужьям и роди­телям, но своего добивался непременно... К тому времени 27 красавиц пали в постель короля... Хочу уточнить — 27, известных историкам. А сколько было безвестных жертв знаменитого соблазни­теля... когда солнце в крови загоралось всего на одну ночь, чтобы погаснуть с первыми лучами на­стоящего светила... Король Генрих был истинный демократ в любви. Отнюдь не знатность, но пре­красное личико и пышные формы были верным пропуском в его постель. И оттого в донжуанском списке великого короля царит столпотворение классов — герцогини, графини, маркизы, аббатисы соседствуют с булочницей, горничной, монашками, буржуазками — женами трактирщика и сборщика налогов — и дешевыми куртизанками.

При всем этом мы с вами знаем, что Генрих был великий король с великими идеями, твердостью ха­рактера и милосердием. Как он говорил: «Одна рука наносит удары врагам, в то время как другая раздает милостыню». Но постоянные битвы в постели, к не­годованию соратников Генриха, сильно отсрочили победу в битвах на поле брани — в гражданской войне, которой была охвачена Франция. К тому же они были опасны... У брошенных возлюбленных, не забывавших щедрые (и, поверьте, искренние) клятвы Генриха в вечной любви, любовь сменялась ненавистью и даже заговорами убить нашего «не­вольника страсти нежной»...

Пожалуй, только одна из его женщин благо­душно наблюдала за этой бесконечной каруселью Любви. Это была его жена, знаменитая красавица Маргарита, вошедшая в историю и литературу под именем королевы Марго.

Ах, мой друг, редко соединялись в браке так подходившие друг другу супруги — Маргарита, дочь французского короля Генриха II и Екатерины Ме­дичи, и Генрих де Бурбон, тогдашний король На­варры и будущий король Франции.

В крови Маргариты жило точно такое же солнце, как у ее супруга. Причем разгорелось оно весьма рано. В 11 лет у Марго появился первый лю­бовник, и с тех солнце в крови пылало только жарче и жарче. В постели Марго мужчины буквально те­ряли рассудок. И следы мужских зубов — сумасше­ствия похоти — остались на ее белоснежном теле, как некое прекрасное клеймо Любви... Ее брак с Генрихом был браком политическим и не имел ни­какого отношения к любовной страсти, которой оба так преданно служили.

Их свадьба произошла во время кровавой резни Варфоломеевской ночи, и Марго сумела спасти мо­лодого супруга. Тем самым обязанности жены она выполнила раз и навсегда. На этом взаимные обя­зательства закончились, и они предоставили друг другу свободу. Теперь супруги с большим интересом наблюдали бесконечные любовные похождения друг друга и даже помогали в любовных бедствиях. Он отводил от ее любовников гнев отца-короля, она старалась, чтобы любовники помогали мужу на его тернистом пути к трону Франции. Генрих с бла­годарностью вспоминал, как «полезны были ему друзья Марго».

Марго не могла быть верна своим любовникам при жизни, зато не забывала их после смерти. Вы, конечно, слышали эту мрачную историю, будто она выкупила у палача голову казненного любов­ника, бальзамировала, целовала его в мертвые уста.

Граф Сен-Жермен в «Записках» потешался над этой легендой и над множеством других, окружав­ших знаменитую женщину. На самом деле добро­душная Марго, как и все добрые женщины, очень боялась мертвых, и никаких отрезанных голов быть не могло. Но сердце любовника, в котором царила она, Марго действительно выкупила, баль­замировала и держала в золотом сосуде...

Беспощадное время не пощадило красавицу. Исчез ее легендарный гибкий стан, поредели зна­менитые пылающие антрацитовые волосы, потуск­нели зеленые глаза газели. В конце века, когда Марго приближалась к пятидесяти, вся Франция заговорила о новом страстном романе ее супруга — о любви к красавице Габриэль д'Эстрэ...

Вначале «Прекрасная Статуя» Габриэль д'Эст­рэ решительно отвергла ухаживания Генриха. Она была влюблена в молодого красавца герцога Белльгарда. Но Генрих, как всегда, не уступил. Она ре­шила бежать. От беспощадной страсти влюбчивого короля Габриэль спасалась в родовом замке...

Как я уже говорил, шла гражданская война, и Генрих усмирял мятежную Францию. Военные дей­ствия разворачивались недалеко от замка д'Эстрэ. Но вечный раб страсти и здесь настиг беглянку. Бросив поле боя, с горсткой друзей он поскакал в ее замок, рискуя нарваться на пикеты неприятеля.

У замка д'Эстрэ он переоделся крестьянином и предстал перед нею в этом маскараде. Он думал по­забавить ее, но вызвал отвращение. Она попросту посмеялась над королем и посмела выгнать Его Ве­личество. Но мученик любви снес и это. Генрих был непреклонен. Он изменил тактику осады. Во-пер­вых, избавился от соперника герцога Белльгарда (очень выгодно его женив), во-вторых, склонил на свою сторону отца (очень щедро его наградив), и уже вскоре (в который раз!) — победная ночь!!

Его жена Марго с усмешкой выслушала рассказ об очередной «вечной» любви супруга. Сколько было этих вечных Любовей, вошедших в галантную летопись Франции... Госпожа де Сов, маркиза Нуармутье, Франциска де Монморанси-Фоссе, Диана д'Андуэн, графиня Грамон, прозванная «Прекрас­ною Коризандою»... и прочие, и прочие.

Но на этот раз произошло воистину удивитель­ное. Семь лет Габриэль оставалась единственной женщиной Генриха. Марго узнала, что любовница стала исполнять обязанности королевы. Габриэль сидела рядом с Генрихом, когда король принимал депутации покоренных городов. Она была с Генри­хом в минуту высшего торжества, когда Генриху по­корился Париж. И в ее присутствии ради взятия Парижа король решил изменить веру — он стал ка­толиком.

Он писал ей песенки, настолько сентименталь­ные и бездарные, что их с восторгом распевала толпа:

Мне сердце грусть терзает
Красавица моя,
Ах, слава призывает
На ратные поля.
На это расставанье
Могу ли не роптать,
Когда за миг свиданья
Готов я жизнь отдать!

Но далее... — Месье Антуан остановился и ска­зал торжественно: — Далее я расскажу вам то, что сохранилось в «Записках» Сен-Жермена и оста­лось неизвестным исследователям...

Всю свою небольшую жизнь, с самого детства Габриэль слышала рассказы о победах Марго, о мужчинах, сходивших с ума от страсти. И она рев­новала. Ей казалось, что ее Генрих сохранил лю­бовь к жене... скрывает ее и все время сравнивает их. Видно, поэтому она полюбила издеваться над постаревшей Марго. Да, Марго постарела, но огонь солнца в крови не погас, он стал — жарче. И ее новые любовники становились все многочис­леннее и... юнее. Так было и с вашей постаревшей императрицей Екатериной, так бывает со многими стареющими Мессалинами. Только теперь вместо прежних знаменитостей в постели Марго трудился молодой лакей. Так что в разговорах с королем Габриэль насмешливо называла Марго не иначе как «наша любвеобильная старушка» и отпускала бессердечные шутки молодости по поводу разру­мяненной, разряженной королевы. Упоенный страстью весельчак Генрих хохотал над шутками любовницы. Доходили они и до Марго. Эти обид­ные, бездарные шутки и смех супруга... Издеваясь, Габриэль смела рассказывать тайны Марго, и рас­сказы эти тотчас распространялись парижскими сплетницами, чтобы из века в век их повторяли в своих книгах историки и романисты.

Габриэль рассказывала, как Марго, помешанная па красоте своего тела, лежит голой на черном бар­хате у открытого окна, соблазняя мужчин своим когда-то белоснежным... а нынче рыхлым и тол­стым телом. Как она неуемна в своих страстях. Влю­бившись в кавалера Ш., заставляла беднягу удовле­творять ее желания в парке, в коридорах Лувра и (не однажды) на лестнице.

Габриэль была красива и, как нередко бывает с красавицами, глупа. Она не понимала, с каким огнем играет.

Граф Сен-Жермен писал в «Записках»: «Когда до королевы дошли все эти рассказы, впервые в жизни добродушная Марго пришла в ярость. Она металась по залам замка. Кричала: «Эта королев­ская подстилка, бездушная статуя, посмела насме­хаться над королевой, дочерью и сестрой коро­лей!.. Тупая дрянь не может понять, что голой бывает девка, а принцесса — обнаженной... как об­нажен бесценный мрамор. Эта тварь с воображе­нием кухарки посмела отдать на суд толпы неведо­мую ей великую страсть!..» Марго вспоминала, как пересыхало горло в разлуке с кавалером Ш., будто она жила в пустыне. Как утром и вечером писала ему, повторяя, как заклинание: «Помните! Вся моя жизнь — вы!.. Вы — моя совершенная красота, вы — мое единственное и сладостное богатство; я целую тысячу раз ваши прекрасные волосы и миллион раз ваши обожаемые уста»... И как бросилась к нему после долгой разлуки и уже не было сил дойти с ним до спальни... И оттого на лестнице...»

В это время, чтобы окончательно унизить ко­ролеву, Габриэль попросила короля подарить ей великолепное аббатство, принадлежавшее Марго. И Генрих упросил Марго продать аббатство... Ну что ж, она перенесла и это унижение, даже напи­сала Его Величеству: «Мне доставило удовольствие узнать, что некогда принадлежавшее мне аббатство будет теперь доставлять радость Вашей подруге и докажет мою решимость любить и почитать все, что будете любить и почитать Вы».

Думаю, она решила это написать, ибо уже тогда задумала...

Но Габриэль хотела большего. Она не желала исполнять роль королевы, но захотела ею стать. Вслед за аббатством она решила забрать у Марго титул.

И влюбленный Генрих посмел предложить ко­ролеве Марго двести пятьдесят тысяч экю для оплаты ее огромных долгов и щедрую пожизнен­ную ренту за согласие на развод... На этот раз Марго промолчала. И тогда Генрих обратился к папе. Хотя для развода были весомые причины (Марго была бездетна), Генрих предпринял, как говорят в вашей стране — «самые эффективные меры — подкупательные».

Вскоре Марго узнала, что папа готов дать со­гласие.

Но легкомысленный весельчак-король посмел забыть, что такое обида женщины, в которой текла опасная кровь Екатерины Медичи, устроившей са­мую кровавую ночь века — Варфоломеевскую резню!

Именно тогда добродушная Марго записала в дневнике: «Я всем делала только добро. Прости меня, Боже, но я имею право на одно малюсенькое злодейство». «Малюсенькое»!.. Видно, сравнивала задуманное с тем, что устроила ее матушка...

Это было время, когда злодейство, присущее человеческой природе, проявлялось искренне и бесстыдно. Время бесконечных войн, костров ин­квизиции, тайных ударов кинжалом и драгоцен­ных кубков с ядом в дворцовых покоях... Граф Сен-Жермен рассказывал о ядах, которые хранились во дворце его покровителя, последнего из слав­ного рода Медичи. Целая стометровая зала была обита полками, уставленными флаконами и лар­цами с ядовитыми порошками и травами. На иных красовались весьма знаменитые имена... Это были клиенты — те, кому пришлось узнать их действие... И Марго, дочь Екатерины Медичи, имела подоб­ную славную фамильную коллекцию. Здесь были экзотические яды, привезенные в Европу конкви­стадорами из Нового Света. Восхитительный нар­котический яд, который индейцы получают из ред­кого серовато-зеленого лысого кактуса (жертва, умирая, испытывает наслаждение) и яд «оло-лиукви», которым индейцы по завещанию Монте-сумы травили испанцев (жертва отправляется на тот свет с чудовищными муками). И, конечно, зна­менитый фамильный яд Медичи, секрет которого открыл граф Сен-Жермен. Во вспоротое брюхо убитого кабана щедро насыпали мышьяк и тушу оставляли под полуденным раскаленным солнцем. Из разлагавшейся плоти начинала медленно ка­пать смертельная жидкость, убивающая мгно­венно... Но Габриэль д'Эстре слишком жестоко обижала королеву Маргариту. Эта жестокая обида потребовала яда медленного.

В начале апреля 1599 года приближалась Страстная неделя и Пасха. Король и Габриэль говели, и по настоянию духовника короля должны были разлучиться. Она отправилась в Париж, ко­роль остался в Фонтенбло.

7 апреля 1599 года Габриэль пообедала с боль­шим аппетитом «любимейшими блюдами и лаком­ствами и отличным вином»... После обеда она про­гуливалась, когда вдруг упала в обморок. После чего начались три дня мук. Невыносимые судороги кривили прелестный ротик и буквально заворачи­вали голову к пяткам. На теле выступили черные пятна, и несчастная истошно кричала от нечело­веческих мук.

Только 10 апреля 1599 года бедная Габриэль наконец-то скончалась.

Она не успела шагнуть в XVII век, который су­лил ей так много прекрасного.

После смерти Габриэль королева Марго при­слала Генриху добровольное отречение от супру­жеских прав.

Но теперь развод ему был не нужен. Генрих был безутешен. Ему остались только воспоминания и дети Габриэль.

Старшего сына, его любимца, Генрих назвал победительным именем Цезарь.

Цезарь родился в счастливом году — через пару месяцев после взятия Парижа. Генрих издал тогда королевский манифест, где объявлял народу Фран­ции: «Богу угодно даровать нам сына». Король не только узаконил новорожденного, Цезарь стал принцем крови, и король даровал ему титул «герцог Цезарь де Бурбон де Вандом, герцог де Бофор».

Цезарь де Бофор и родил главного героя сего­дняшнего вечера — несравненного Франсуа де Бофора.

Франсуа де Бофор, перенявший красоту бабки Габриэль и страстное женолюбие Генриха, своего великого деда, увы, не увидел.

После смерти Габриэль д'Эстре Генрих написал сестре: «Иссох корень моей любви и не даст более ростков НИКОГДА».

Известно банальное: «Никогда не говори никогда».

Весной король был во власти воспоминаний, и «слезинки короля часто падали в бокал с вином», но уже летом... запылало солнце! Ее звали Генриетта д'Антраг, она была дочерью орлеанского губерна­тора.

Началась страстная и тщетная любовная осада красавицы. Генриетта не соглашалась... Король пы­лал и привычно не сдавался. Были испробованы все те же «эффективные подкупательные сред­ства». И опять тщетно. Наконец сама Генриетта объявила цену ночи. Это была... корона! Краса­вица потребовала у короля письменного обязатель­ства жениться, если она понесет ребенка.

Как любил говаривать граф Сен-Жермен, «ста­рые безумцы еще безумней безумцев молодых...». Король, сгоравший (как всегда) от страсти, готов был отдать что угодно за вожделенную ночь. Генрих написал знаменитую бумаг)': «Мы, Генрих IV, Божьей милостью король Франции и Наварры, клянемся перед Богом и заверяем честным королевским сло­вом...» Он клялся в случае беременности подруги сделать ее законной женой и королевой Франции.

И свершилось! О желанная ночь! Генрих овла­дел наконец возлюбленной... чтобы вскоре по­пасть в труднейшее положение.

Именно в это время разоренная войнами казна, интересы страны потребовали выгодного династического брака. Об этом постоянно твер­дили королю министры. И вдруг наметилась вели­колепная партия.

Мария Медичи, тосканская принцесса из хо­рошо знакомого Генриху рода, была готова всту­пить в брак и пополнить опустошенную казну Франции. Она могла принести приданое, невидан­ное в истории браков французских королей, и про­щение всех долгов Франции семейству Медичи.

Когда королю показали портрет пышной тос­канской принцессы, солнце привычно разгоре­лось в королевской крови... Так что теперь Генрих писал длиннейшие нежные любовные послания одновременно обеим — любовнице и невесте.

Накануне выгоднейшего (и столь желанного) брака Генриетта объявила королю, что она бере­менна.

Но отказаться от брака с Марией Медичи Ген­рих не мог и не хотел. Какова была ярость Генри­етты, когда она узнала!.. Никакими деньгами и по­сулами нельзя было заставить ее отдать бумагу с королевским словом. Осыпаемый проклятьями Генриетты, нарушив священную клятву, Генрих же­нился на Марии Медичи.

Мария быстро исполнила мечту короля и его соратников — родила Генриху наконец-то законного сына. К незаконным детям (граф Сен-Жермен счи­тал, что их было 12) король прибавил 6 законных.

Но страсти продолжали повелевать...

Мария после родов сильно растолстела. Ее длинный фамильный нос, бесформенное распол­невшее тело, увы, уже не пленяли. Остались лишь фамильные умные глаза Медичи — но, к сожале­нию, навыкате... Теперь все чаще эти глаза были в слезах.

Ибо солнце непрестанно пылало в груди ко­роля, и три десятка возлюбленных придется вы­нести новой королеве...

Вначале Мария закатывала сцены любовницам, осыпала оскорблениями, толстуха даже пускала в ход свои крепкие кулаки.

Но, к радости короля, она постепенно-посте­пенно... и привыкла к его изменам, и перестала за­катывать скандалы возлюбленным. Более того, стала покровительствовать некоторым из них. Ген­рих узнал, что у нее появился любовник, что очень устроило весельчака-короля. Ибо позволило же­ланное — перестать посещать постылую спальню с упруги.

В это время Генрих собрался на очередную войну. На этот раз с могущественной Австрией. Снаряжалась армия, и гусиные перья его министров приготовились перекроить европейскую карту.

И тогда Мария потребовала, чтобы он позабо­тился о троне и детях.

— Все в руках Всевышнего! И на войне как на войне!

На случай его гибели она должна стать коро­левой-регентшей при дофине Людовике... Чтобы вечно мятежные принцы крови не пытались за­хватить престол. Но для этого она должна быть коронована.

Генрих согласился. Марию короновали в со­боре Сен-Дени.

Но уже на следующий день... уехать в армию ее мужу не пришлось. Короля оставили в Париже навсегда.

Здесь месье Антуан прервал монолог и, как все­гда, с изумлением несколько секунд смотрел на меня. Наконец будто вспомнил причину моего при­сутствия и сказал:

— Я вас предупредил: у меня нет более сил от­править вас ТУДА... Но я вам расскажу... я часто вижу эту картину... — Тяжелые веки месье Антуана закрыли глаза, он медленно заговорил:

— Середина мая, страшная жара в Париже. Уезжая на войну, король должен посетить Арсенал — осмотреть новые орудия.

Карета, украшенная лилиями Бурбонов, катит по улице Железных рядов — узкой, извилистой ни­щей улице. По бокам кареты скачут королевские гвардейцы. На переднем сиденье — толстая жен­щина с двумя мальчиками. Королева Мария с деть­ми — дофином, будущим Людовиком XIII, и млад­шим Гастоном...

Король Генрих сидит на заднем сиденье... тор­чит его игривая бородка. Рядом — худощавый, в кам­золе с золотым позументом, любимый обер-егермейстер герцог де Монбазон с точно такой, же бородкой... Беспощадное солнце заставило короля спустить кожи на окнах... они заменяли тогда стекла.

Карета подъезжает к перекрестку. На солнце­пеке рыжий детина с всклокоченной бородой... переминается с ноги на ногу, чего-то ждет. На­встречу королевской карете из маленькой улочки на перекресток выезжает огромный воз, гружен­ный сеном... Воз перегородил дорогу королевской карете. Она остановилась. И моментально на ко­лесо мимо оторопевших гвардейцев вскочил ры­жий детина. Считанные секунды — и его голова, под­няв кожу, просунулась в окно, и уже длиннющая рука с кинжалом бьет в грудь короля...

— Боже мой, — хрипит король.

Но герцог де Монбазон удара не видит, в этот миг он возмущенно кричит на возницу. Услышав вскрик короля, повернулся к Генриху, спросил:

— Что, Ваше Величество?

В это время вновь просунулась рука с кинжалом. Детина наносит второй удар... третий... Ко­роль откинулся на сиденье, кровь хлынула горлом... Крики... Кричат герцог... жена... дети... Король не­движимый сидит в карете... Убийцу схватили, бьют пришедшие в себя гвардейцы... Но тот и не пыта­ется бежать, лишь защищается руками от ударов...

Так погиб этот веселый и умный женолюб-ко­роль. Как сказал ехавший с ним в карете его люби­мец герцог Монбазон: «Бог дал ему все, кроме смерти в своей постели».

Герцог де Монбазон, свидетель смерти короля Генриха, и был отцом той самой герцогини де Шеврез.

Месье Антуан остановился, помолчал, потом продолжил равнодушным тоном лектора:

— У короля было много врагов, и до этого было восемнадцать неудачных покушений; почти все по­кушавшиеся были четвертованы.

Удачливым убийцей оказался простолюдин по имени Франсуа Равальяк, фанатик-католик... Ко­торому кто-то внушал, что король Генрих — тайный протестант, сменивший веру только ради власти, что он готовит войну с папой и завоевание мира протестантами... И которого кто-то предупредил о поездке короля в Арсенал. Кто внушал? Кто пред­упредил? Протестанты, ненавидевшие короля за то, что стал католиком, католики, подозревавшие, что он остался протестантом, или королева, устав­шая от измен Генриха и сама мечтавшая о власти? Или ее тогдашний любовник? Или аристократы, недовольные усилением королевской власти? Или кто-то из брошенных любовниц, так и не простив­ших короля? Или... Всегда найдется много «или»... у кого много врагов. Нужен лишь один безумный, который поменяет ход Истории... Сколько их было и будет!

Но тогда следствие подозрительно быстро за­кончилось обычным выводом: убийца был одиноч­кой. Зрелище казни сделали обычно устрашаю­щим. Несчастного четвертовали: четыре лошади рванулись в разные стороны и разнесли тело Равальяка. Францией начала править королева Ма­рия. Она — регентша при девятилетнем сыне Лю­довике XIII.

Теперь Мария всегда в черном — в вечном трауре, доказательстве любви к мужу, который ее не любил и которого не любила она, измученная его изменами и сама ему изменявшая. Очередная чело­веческая комедия, столько раз бывшая под солнцем. Семь лет будет править королева-регентша, и пра­вить, как давно мечтала: всю власть Мария Медичи передает тому, кого так страстно любила.

Ее любовник, красавчик флорентинец Кончино Кончини приехал из Италии в ее свите. Для приличия королева женила его на своей молочной сестре — дочери кормилицы. Прехорошенькая, хитрющая пройдоха — простолюдинка Леонора с детства закадычная подруга королевы Марии.

Уже вскоре после убийства короля по Парижу поползли стыдные слухи. Будто семейная жизнь четы Кончини должна прикрывать отношения со­рокалетней королевы-регентши с красавцем фло­рентинцем. Эта ситуация тоже часто повторялась в истории. Точно так же семья вашего временщика Бирона прикрывала его ночи с вашей царицей Ан­ной Иоанновной... Но обезумевшая от любви ре­гентша перестает стесняться. Стареющая королева щедро оплачивает ночи Кончини. Любовник ста­новится Первым камергером; никогда не воевав­ший, он получает звание маршала Франции. Фло­рентинец из бедной дворянской семьи обезумел от открывшихся возможностей. Что делать — «жаднее богатых только бедные». Он беззастенчиво оби­рает казну! По приказу королевы исполняются все его алчные прихоти: для него выбивают драгоцен­ные камни из короны покойного короля.

Роскошный дворец фаворита и королевский Лувр разделял глубокий овраг. Королева велит по­строить через него мостик, который парижане тотчас насмешливо прозвали «мостиком любви». Каждое утро фаворит идет по этому мостику во дворец, чтобы засвидетельствовать почтение ко­ролеве, и каждую ночь крадется туда же, чтобы оставаться там до рассвета. Такое же безродное ничтожество, как и ваш Бирон, он нагло помыкает первыми фамилиями Франции. Но в отличие от вечно покорной Руси в стране вечно мятежных галлов такое долго продолжаться не могло. Знат­нейшие фамилии радостно начинают бунтовать. По Парижу гуляют непристойные сочинения о фа­ворите и королеве с похабными рисунками.

Ее сыну Людовику пошел уже шестнадцатый год. Дети вырастают незаметно, но родительницы продолжают относиться к ним как к детям. Исто­рия также обычная под солнцем и очень опасная, коли ребенок — король.

Юный король проводит много времени на охоте. Здесь он и приобрел старшего друга с очень смелыми замыслами.

Герцог Альбер де Люинь — прирожденный ца­редворец, то есть великий интриган. Каждый день он сопровождает короля на любимую охоту и ста­новится неразлучным с юным Людовиком XIII. Шестнадцатилетний король ненавидит любовника матери и страдает от позорных слухов, которыми услужливо и ежедневно снабжает его герцог вместе с постыдными памфлетами и непристойными ри­сунками.

И однажды герцог предлагает юноше покон­чить с фаворитом. Людовик колеблется: он при­вык подчиняться матери, он боится. И тогда де Люинь играет по-крупному. Он сообщает юноше: терпение знати закончилось — готовится бунт, ко­торый может стать не только гибелью фаворита, но и концом великой династии. Есть только один выход: опередить знать и убрать итальянца, кото­рого ненавидит весь Париж. И стать, наконец, ко­ролем!

Людовик соглашается.

Утром герцог передает капитану королевских гвардейцев приказ короля: арестовать всемогу­щего фаворита. И коли он будет сопротивляться...

Капитан улыбается — дальше продолжать не стоит.

Гвардейцы встретили Кончини на «мостике любви»... «Разодетый итальянский павлин» шел во дворец королевы, как всегда, окруженный шумной толпой стражи и прихлебателей-придворных. Име­нем короля капитан гвардейцев объявил Кончини арестованным. Взбешенный фаворит выхватил шпагу. Этого и ждал капитан. Выстрелом в упор из пистолета преспокойно застрелил маршала Фран­ции. Прихлебатели и охрана Кончини тотчас раз­бежались, как всегда бывает под солнцем.

Гвардейцы короля, хохоча, долго пинали но­гами тело временщика. Вдоволь надругавшись над тем, кому вчера угодливо служили, гвардейцы за­копали труп. Но народ... Добрый народ захотел тоже повеселиться. Народ вырыл из могилы труп вчерашнего повелителя.

Мертвое тело топтали ногами, били палками, женщины царапали ногтями мертвое лицо, мочи­лись на труп. Потом тело поволокли по улицам к Новому мосту, где стояла конная статуя короля Ген­риха. Здесь труп любовника вдовы Генриха подве­сили за голову к статуе ее мужа, и народ отплясы­вал вокруг трупа, распевая похабные песни о ко­ролеве... Потом начали резать мертвое тело ее лю­бовника... Нос, пальцы — брали на память. Жалкие останки, точнее — остатки, торжественно сожгли на Новом мосту перед статуей Генриха. Эта дья­вольская радость черни, ее упоение зверством, надругательством над вчерашним властелином... в нем уже мерещилась будущая революция... Точ­нее, все революции, и ваша в том числе. Ибо нет ничего нового под солнцем. Герцог де Люинь до конца дирижировал переворотом. Королеве-ма­тери было запрещено покидать Лувр. Вчерашняя всесильная королева Мария беспомощно наблю­дала в окно, как рушили все, что осталось от не­счастного любовника, — «мостик любви». Ее лю­бимую подругу, жену убитого, хранительницу ее интимных тайн, герцог де Люинь приказал аре­стовать и пытать. Несчастная молила прекратить пытку — признала все, в чем ее обвинили: колдов­ство, полеты на шабаш, совокупление с дьяволом и попытку извести короля! Молочную сестру ко­ролевы сожгли на костре при счастливых криках тысячной толпы.

Королева-мать покорно перенесла гибель по­други, она смирилась со всем... Но Людовик пом­нил, как опасен яд Медичи. По совету все того же герцога де Люиня юноша отправил родную мать в замок Блуа, где она должна была жить на положе­нии арестованной. Она сумела бежать оттуда только через пару лет.

(Была грозовая ночь, хлестал непрерывный дождь и охрана спасалась от непогоды, когда отваж­ная женщина спускалась по веревке из окна замка. Здесь ее ждали оседланная лошадь и верный слуга.)

После гибели фаворита Кончини начинается стремительное возвышение фаворита нового — герцога де Люиня.

Как только были зарыты останки фаворита ко­ролевы, и сама она отбыла в ссылку, в Лувре нача­лось непрерывное празднество... Людовик XIII (а точнее, герцог де Люинь) праздновал обретение власти. Великолепные балы следовали один за дру­гим. Как положено при новом правлении, при дворе появились вчерашние жертвы — впавшие в немилость при правлении прежнем.

Именно тогда на очередном балу появился зна­менитый герцог де Монбазон. Тот самый герцог де Монбазон, который находился в карете в зло­счастный миг убийства Генриха IV.

Герцог де Монбазон происходил из древнего рода Роанов, владетелей Бретани. Этого любимца убиенного монарха королева Мария заставила по­кинуть двор тотчас после гибели его благодетеля. Герцог де Монбазон затворился в своем великолеп­ном замке в Бретани. Именно здесь он написал свой знаменитый трактат «О поведении впавшего в опалу», где был и список книг, которые следует читать опальному в печальное время, и, конечно, список вин, которые следует пить для поддержания духа. Никаких мрачных поучений Сенеки — уте­шайте себя чтением шаловливых Петрония и Ови­дия и веселыми «золотыми брызгами» шампан­ского — любимого Аи. И с усмешкой наблюдайте из своего изгнания за покинутой вами ярмаркой тщеславия. «Ирония и сострадание» — ваш девиз.

И вот он снова появился при дворе со своей неизменной насмешливой улыбкой и вечными ла­тинскими изречениями.

Но появился он не один, он привез ко двору «свое сокровище» — семнадцатилетнюю дочь Марию.

На первом же балу случилось: ослепительная юная красавица овладела сердцем нового фаво­рита. Уже через неделю любимец короля герцог де Люинь смиренно просил ее руки. Состоялась свадьба века: всесильный фаворит и красавица из древнейшего и богатейшего рода... Однако на брачном ложе произошло самое неприятное — кра­савица не смогла обагрить свадебные простыни положенной кровью невинности. Драгоценный плод оказался надкушенным.

Но такие невинные, такие огромные, полные слез глаза умоляюще глядели на взбешенного су­пруга. Заливаясь слезами, Мария поведала де Люиню о девичьей любви к бедному прекрасному рыцарю... конечно же, погибшему на войне. И о своей нынешней любви — к нему, к супругу. Короче, герцогу пришлось простить это досадное обстоя­тельство. Тем более что невеста принесла в прида­ное вместе со своей любовью и красотой огромное состояние.

(Если бы герцог знал, что он получил в прида­ное также немалый опыт новобрачной. Этот опыт помогли приобрести многие в имении Роанов. На­пример, молодой красавец конюх и другой моло­дой человек — дворецкий. И немолодой граф Рош­фор, друг отца.)

Вот так великий хитрец-интриган герцог де Люинь был легко одурачен семнадцатилетней де­вицей, ибо он... любил!

Началось стремительное возвышение юной Марии. Уже вскоре юная жена фаворита стано­вится старшей фрейлиной юной жены Людо­вика XIII — королевы Анны Австрийской.

И, как отмечают все современники, обворо­жила молодую королеву. Они с королевой ровес­ницы и теперь неразлучные подруги. Наступает че­тырехлетняя гармония при дворе: жена фаворита короля — любимица молодой королевы Анны, ее муж — любимец короля. Но все эти четыре года мо­гущества юная Мария не только наслаждалась счастьем. Она старательно училась хитросплете­ниям дворцовых интриг у своего великого интри­гана-мужа. Она оказалась способнейшей ученицей — с^- отличием окончила мужнины университеты.

Королеву Анну Австрийскую, испанскую прин­цессу из рода австрийских Габсбургов, ставшую же­ной Людовика XIII, благодаря роману Дюма знает каждый школьник. Но нам, мой друг, придется за­быть о королеве, созданной фантазией Дюма.

Истинная королева Анна... У нее пепельные волосы (которые со временем сильно потемнеют, и она начнет красить их в каштановый цвет), изум­рудные глаза нимфы и капризно выпяченная фа­мильная губа Габсбургов. В моем женевском доме висит прижизненный портрет Анны Австрийской, сделанный безымянным учеником Рубенса. Пыш­ное платье XVII века скрывает трагедию королевы. Да, у королевы Анны была большая проблема. У нее была недопустимо тонкая кость. Сегодня эта беда сделала бы ее эталоном красоты, но тогда... Ее изящная маленькая грудь, худенькие плечи, длин­ные тонкие ноги были невозможны для красавицы XVII века. Это мучило Анну, и придворным худож­никам приходилось на картинах рисовать несуще­ствующую щедрую плоть королевы.

Эта чересчур тонкая кость была причиной ари­стократического недуга Анны. Ее нежнейшая кожа не выносила прикосновения даже благородной льня­ной ткани. Только тончайший воздушный батист мог безболезненно прикасаться к телу королевы.

Все это раздражало грубоватого охотника-ко­роля. После первой ночи король пожаловался гер­цогу де Люиню:

— Нельзя было показать больше и увидеть меньше.

Теперь король редко посещал спальню коро­левы, а потом и вообще перестал там бывать. Це­лых четыре года тонкое, страстное тело Анны тщетно ждало короля. Верная подруга пришла на помощь. Мария де Люинь заставила мужа «сыграть роль Амура». Фаворит сумел уговорить Людовика. Через четыре года после женитьбы молодой ко­роль вновь посетил спальню супруги, нарушив ее печальное воздержание. Счастливое последствие для Франции — Анна забеременела! Но... Как и по­ложено тоненьким девушкам, королева обожала движение. Она придумала прыгать через ров, вы­рытый недалеко от дворца. Две белокурые по­други — королева и Мария — прыгали по очереди, кто дальше. Легкая Анна улетела далеко. Результа­том этого слишком удачного прыжка королевы был... выкидыш. И король снова стал очень редким гостем в ее спальне.

Печальным оказался этот год и для любимой подруги. Через четыре года счастья и могущества наша Мария де Люинь овдовела. Король назначил герцога де Люиня коннетаблем (главнокомандую­щим армии Франции), и герцог отправился в Ла Рошель воевать с протестантами. Но он познал годы власти... власть ослепляет неизменно! И случилось недопустимое: он забыл про яд Медичи и долгую память мстительной королевы Марии. И там, вдали от Парижа, и произошла его таинствен­ная безвременная смерть. Герцог умер от какой-то неведомой болезни. Врачи беспомощно назвали ее «лихорадкой».

Как положено молодой богатой красавице из знаменитого рода, Мария недолго оставалась вдо­вой. Она вышла замуж за герцога Клода де Шеврез. Он был сыном герцога де Гиза, знаменитого страстного любовника королевы Марго, чьи зубы остались на ее теле и в легендах.

Теперь до смерти наша героиня будет носить имя герцогини де Шеврез. Под этим именем она и вошла в историю.

Теперь молодой король должен был управлять Францией один. Должен, но не мог и не хотел. И тогда рядом с королем появился тот, кто станет воистину бессмертным, — кардинал Ришелье!

Прежде чем мы отправимся в Пале-Кардиналь, в этот незабвенный дворец Ришелье, я позволю себе представить, мой друг, кардинала Ришелье та­ким... — Здесь месье Антуан поправился: — ...каким его описывал граф Сен-Жермен... Во время регент­ства Марии Медичи Ришелье был безвестным епи­скопом в беднейшей епархии Франции. Здесь его заметила и отличила королева Мария. Ришелье от­платил ей. После смерти де Люиня помог королеве

Марии помириться с сыном. Женщина из рода Ме­дичи не смогла забыть радость власти. Вернувшись из изгнания, королева-мать задумала вернуться на политическую сцену. Она презирает слабовольный характер жалкого сына: Людовик не может и не хочет управлять. И мать возглавила Королевский совет и лихорадочно окружает сына своими людьми. С ее помощью Ришелье становится кар­диналом и членом Королевского совета, она при­близила его к королю. Но слишком приблизила. Она не понимала сына. Людовик боится и прези­рает ее. Он никогда не мог забыть тот день — как, обернувшись назад, увидел запрокинутую голову мертвого отца. И другой день, когда, войдя нена­роком в гостиную, увидел запрокинутую голову стонущей матери и гнусного итальянца... И король теперь не расстается с умным и жестким кардина­лом, в нем его спасение от напора матери... Вместо спины де Люиня он решил спрятаться за спину Ри­шелье... И кардинал это сразу понял. А мать все ждала благодарности Ришелье. Но благодарности в политике не бывает, и это так банально под солн­цем. Королева узнает, что вожделенное место по­койного фаворита занято. И занимает его тот, кто должен был помочь занять это место ей! Пылкие любовники Ришелье и Власть нашли друг друга... Я точно не помню... кажется, это было то ли 13, то ли 3 августа 1624 года. Но именно в этот день кардинал Арман Жан дю Плесси де Ришелье стал первым министром короля Людовика XIII.

Теперь до конца своих дней король будет царст­вовать, а Ришелье управлять. И до конца своих дней королева-мать останется смертельным врагом кар­динала.

Впрочем, трудно сказать, кто был искренним другом Ришелье. Как говаривал граф Сен-Жер­мен: «Бескорыстно кардинала любили только его кошки».

Ибо история Ришелье — обычная и так же бес­конечно повторявшаяся под солнцем история Ве­ликого Реформатора. У вас в России такими вели­кими реформаторами были Сперанский, граф Витте и Столыпин. Но у них — не вышло. Ваша ро­довая аристократия, эта вечная дворцовая кама­рилья, в конце концов свалила их.

У Ришелье вышло. Хотя, повторюсь, во Фран­ции было все то же. Ришелье жестко проводил свои великие реформы. Покончил со своеволием губернаторов, отнял у знати древнее право быть маленькими королями в своих провинциях. Запре­тил дуэли, отняв у знати другое древнее право: за­конно убивать друг друга, лишая армию храбрей­ших воинов. Принял меры против излишней роскоши знати: отнял еще одно древнее право — проматывать состояния предков. Своевольничать стало нельзя, убивать друг дружку нельзя, прома­тывать деньги — нельзя. Спрашивается, где «слад­кая жизнь»?

И аристократы объединяются против выскоч­ки-реформатора.

Как часто бывает под солнцем, самая реак­ционная оппозиция объявляет себя главной защит­ницей Бога... Оппозиция Ришелье называет себя «Партией благочестивых». Они теперь большие католики, чем пастырь французских католиков кардинал Ришелье. Ибо во внешней политике ве­ликий кардинал мечтает сделать обновленную Францию гегемоном в Европе. Но для этого он должен сокрушить могущество Габсбургов, правив­ших в Испании и Австрии. И глава католиков Франции начинает поддерживать протестантские страны в их борьбе с католиками Габсбургами. Он насмешливо заявляет, что различиями в вере удоб­нее заниматься на небе, на земле приходится за­ниматься политикой.

Но француз жаждет бунтовать, иначе он не француз. Эту черту галлов отмечал еще Цезарь. Цвет аристократии ненавидит сильную королев­скую власть, которую так умело создает кардинал.

Теперь против кардинала вся голубая кровь Франции! Мать короля (Мария Медичи), жена короля (Анна Австрийская), родной брат короля (Гастон Орлеанский), все принцы крови и много­численные потомки незаконных детей королей, носящие герцогские титулы.

И против всех — одинокий, мрачный админи­стративный гений.

Но Ришелье спокоен. Да, против него коро­лева Анна и королева-мать. Но он, духовник коро­левы Анны, отлично знает отношения в королев­ской семье. Анна не любит пренебрегающего ею Людовика, Людовик — Анну. И оба ненавидят ко­ролеву-мать, которая, в свою очередь, ненавидит их обоих! Так что, если обе королевы против него, союз с королем будет только прочнее. Тем более (и это главное!) слабый король счастлив своей сильной властью, созданной кардиналом. Карди­нал ловко играет в игру, которая также много раз бывала под солнцем. В нее играли и будут играть все великие министры при жалких королях. Ри­шелье умело демонстрирует, будто все важнейшие решения предлагает... король! Выйдя из королев­ского кабинета, не устает восхищаться прозорли­востью Его Величества. И при этом кардинал ис­полняет главное правило: не обременять короля скучными государственными делами. Не отнимать у него драгоценное время для любимой охоты. Лю­довик охотится, а кардинал работает. Хотя он вечно болен, этот хилый Ришелье. То радикулит, то камни в печени, то слабые легкие валят карди­нала в постель. Это значит? Он продолжал рабо­тать в постели! Он плохо спит по ночам от посто­янной боли в печени. Это значит? Он работает по ночам тоже. И довольный король не устает осы­пать усердного кардинала знаками своей милости.

Но обе королевы знают: в тайниках души Лю­довик ненавидит Ришелье, как ненавидит лени­вый, жалкий ученик строгого учителя. И они ждут своего часа.

Но умнейший Ришелье также понимает, что король сегодня осыпает его милостями. И не­устанно следит за погодой на завтра. Несколько раз в день к Ришелье приходит иссохший монах в сером плаще. Это знаменитость — отец Жозеф, монах ордена капуцинов. Он возглавляет... службу безопасности кардинала! Да, мой друг, Ришелье уже тогда понял то, что только нынче известно всем: подлинная власть начинается с информа­ции, точнее, с тотального шпионажа. Отец Жозеф великолепно наладил эту работу. Его назы­вают «серым кардиналом» за цвет носимого им плаща. Его влияние на государственные дела и на самого Ришелье таково, что прозвище «серый кардинал» станет синонимом человека, верша­щего все дела за широкой спиной могуществен­ного патрона. Щедро оплаченные шпионы «се­рого кардинала» теперь повсюду — во дворцах, в трактирах, в борделях. Ришелье первым узнает и о дворцовых сплетнях, и о готовящихся загово­рах. И беспощадно их подавляет. Или успевает в ответ разыгрывать свои знаменитые провокации. Они должны доказать врагам тщетность борьбы с Ришелье. Одна из таких провокаций вошла в ис­торию Франции.

В это время Людовик заболел... Нежданно бо­лезнь приняла опасный характер. И королева-мать тотчас запретила врачам сообщать Ришелье о бо­лезни. Но «серый кардинал» знает свое дело. Его шпион (один из главных врачей) ежедневно доно­сит о новостях у королевской постели. Врачи счи­тают безнадежным состояние короля. Королева-мать и королева Анна не отходят от ложа больного.

Они внушают умирающему: его болезнь — Божья кара. За противную Господу политику Ришелье про­тив верных католиков-Габсбургов, против угодной Богу «Партии благочестивых»... Людовик уже ис­поведался и приготовился к смерти...

Но врачи вовремя сообщают «серому карди­налу», что кризис болезни счастливо миновал. Бо­лезнь отступает, королю уже ничто не грозит, и на днях он пойдет на поправку.

Теперь Ришелье успокаивается — он опасался решений короля больного, но не сомневается в решениях короля выздоровевшего.

Я пропускаю все дальнейшие подробности, шахматной партии кардинала, одурачившего своих врагов... Какие сцены мы могли бы с вами увидеть... И шекспировскую сцену в Люксембург­ском дворце — сцену троих: королевы-матери, кар­динала и выздоровевшего Людовика... Когда вне себя от ярости королева-мать выкрикивает обви­нения кардиналу. Ее лицо, распаленное злобой, за­лито слезами, она умоляет сына выбирать между матерью и Ришелье. Но король трусливо безмолв­ствует. Он лишь просит кардинала покинуть дво­рец. И тогда королева-мать выбегает из кабинета и сама объявляет об отставке ненавистного кар­динала. Ришелье покидает дворец спокойным. Ри­шелье оценил молчание короля... Теперь он может ждать... и выявлять врагов. Распространяет слух, что уже написал прошение об отставке. И с усмеш­кой наблюдает, как придворные, толпившиеся прежде в его приемной, спешат перебежать из Пале-Кардиналь в Люксембургский дворец. Он сам смиренно является во дворец королевы-матери. Но Мария грубо отсылает его прочь. Теперь все окончательно уверились в падении кардинала, уже возобновились желанные дуэли, и мушкетеры бук­вально охотятся за гвардейцами кардинала... когда Ришелье дождался: король позвал его в Версаль, в свой охотничий домик.

И кардинал явился к королю... с прошением об отставке! Но теперь они наконец-то остались вдвоем. И удаву достаточно было взглянуть на кро­лика! Ришелье посмотрел на короля своим гипно­тическим, мрачным взглядом. И Людовик поспе­шил... заключить кардинала в объятия! Долго был неумолим кардинал, долго просил об отставке во имя желанного спокойствия в августейшей семье Его Величества... И долго король умолял его оста­ться. Наконец Ришелье согласился.

Так что на следующий день сиятельные враги еще раз с ужасом поняли — кардинал вечен. Ну а далее началась расплата. Многие из «одурачен­ных» навсегда были удалены от двора, против дру­гих затеяны судебные процессы, зачинщики дуэ­лей отправились в Бастилию. Был арестован и медик королевы, участвовавший в лечении Его Ве­личества. И началась проверка лекарств, рекомен­дованных им королю. Так что королева-мать не стала ждать дальнейших шагов мстительного Ри­шелье. Мария Медичи в очередной раз бежит за границу.

Там она и умрет в бедности и забвении.

Но заговоры знати против Ришелье были порой куда опаснее. К кардиналу не раз подсылали убийц, поднимались восстания, в одном участвовала даже армия. Наш реформатор отвечал беспощадно. Гер­цог Монморанси, потомок знаменитой фамилии, маршал Марильяк, прославленный воин, красавец де Сен-Мар, любимейший фаворит короля, не­смотря на униженные мольбы могущественных род­ственников, отправятся на Гревскую площадь. И па­лач на глазах толпы рубил головы родовитейшим аристократам, ибо так повелел кардинал Ришелье.

Мне очень хотелось возразить месье Антуану. Я знал куда более подробную и совсем иную исто­рию «Дня одураченных»... но каждый раз, когда я хотел это сказать, месье Антуан смотрел на меня с такой беспощадной иронией... и я молчал!

Но он сам ответил на мои мысли, он их читал, как всегда:

— Мой дорогой друг... Вы хотите мне переска­зать свидетельства очевидцев. Я их тоже знаю, но им не верю. Вы, конечно, помните знаменитый рассказ японского писателя, где все участники од­ного события пересказывают это событие совер­шенно по-разному. Притом никто не лжет. Просто они так его видели. Вот почему есть формула «врет, как очевидец»... История — это всего лишь роман, написанный врущими очевидцами и еще раз перевранный историками... Причем самое правдивое они пропускают... Самое правдивое — не скандальные выкрики Марии Медичи, которые все изложат по-разному, а шум дождя за окном... и порыв ветра, раскрывший балконную дверь в зале. Этот шум дождя слушал король, пытаясь не слу­шать, как кричит его мать криком торговки на итальянском базаре... История, как насмешливо писал граф Сен-Жермен, — всего лишь шум отшу­мевшего дождя... и еще — ветер, который унес опавшие листья... И еще — доказательство вечного: «Что было, то и будет; что делалось, то и будет де­латься; и нет ничего нового под солнцем».

Единственное, что развлекает меня в Исто­рии, — это тайны.

Осталась тайна, над которой я долго бился. Кардинал Ришелье загадочно нянчился с двумя, пожалуй, главными мятежниками — отцом и сыном герцогами де Бофорами...

Энергичный брат короля по отцовской крови, бастард Цезарь герцог Бофор всегда был в центре заговоров знати. Гордый незаконный сын Генри­ха IV не мог подчиниться кардиналу. Таким же мя­тежником воспитал он и героя нашей истории — своего сына, красавца Франсуа.

Однако Ришелье, обычно беспощадный к заго­ворщикам, удивительно терпим к де Бофорам. В очередной раз раскрыв их участие в очередном за­говоре, он странно беспомощно жаловался Цезарю Бофору: «Вы все меня ненавидите. Что ж, это не ново. Реформатор, послуживший своей стране, сродни преступнику. Разница лишь в том, что пре­ступника ненавидят и карают за грехи, а его — за деяния во славу родной страны. Примиряет с ним только смерть. Впрочем, после смерти вы будете преследовать моим именем новую жертву — нового реформатора. Я одинок, очень одинок при дворе... и к тому же очень болен».

Кардинал печалился, вместо того чтобы при­вычно наказывать! В ответ старший де Бофор только расхохотался.

И кардинал загадочно стерпел.

Но Бофор смеялся не потому, что хотел оби­деть кардинала. Как и все при дворе, он хорошо знал, что Ришелье весьма преувеличивал свое оди­ночество, как и свои болезни. По дворцу кардинала весело порхала прехорошенькая толстушка. Это была племянница кардинала вдовушка Мари-Мад­лен, которую Его Высокопреосвященство сделал герцогиней Эгильон. Она вела дом кардинала и была его тайной женой... Кардинал, несмотря на церковный сан, был дитя века и очень падок на женские прелести. Его Высокопреосвященство не оставлял пылким вниманием ни одной хорошень­кой просительницы. Впрочем, всем им, обращав­шимся к кардиналу, была хорошо известна обяза­тельная плата за просьбу. Но порой и ему, самому могущественному человеку Франции, приходилось становиться просителем у знаменитых красавиц. И за прихоти своего сердца пылкий князь Церкви готов был платить любые деньги. Во время осады знаменитой куртизанки Нинон де Ланкло кардинал бомбардировал ее фантастическими предложе­ниями. Но куртизанка отказывалась пустить в свою постель старого кардинала. Ришелье сражался до конца. Целое состояние — 50 000 экю за одну ночь любви — предложил красавице Нинон пламенный кардинал. Но та отказала — одна из немногих. Ни­нон спала за деньги, но только... с мужчинами, ко­торых желала! Штурм постели другой красавицы-куртизанки, Марион Делорм, прошел куда удачнее. За ночь с реформатором Марион попросила и по­лучила вполне разумную сумму — 200 пистолей.

Так что, зная пылкость Его Высокопреосвя­щенства, герцогиня Эгильон была постоянно на­чеку. Чтобы поддерживать страсть столь неугомон­ного великого человека, она разгуливала по дворцу кардинала в боевой и соблазнительной готовно­сти — с обнаженной грудью, буквально выпадавшей из корсажа... Так что «серый кардинал» отец Жозеф с усмешкой сказал: «Глядя на герцогиню, я тотчас впадаю в детство — вспоминаю свою кормилицу».

Плату просительниц кардинал принимал в ве­ликолепной спальне. Дам ждала знаменитая не­объятная кровать под балдахином, с гербом Ри­шелье и зеркальным потолком.

Но в его знаменитом Пале-Кардиналь было не­сколько зал, где обитал только он. Здесь на стенах были развешаны его любимые Леонардо, Рафаэль, Тициан и Тинторетто. В книжных шкафах его ждали редчайшие книги и древние манускрипты. Потонув в огромном кресле, здесь он работал, чи­тал или просто часами смотрел на огонь в камине. В эти залы было дозволено входить только тем, кто любил его бескорыстно и кого любил он, — знаменитым кошкам кардинала...

Красная мантия на опущенных плечах, красная шапочка склонилась... он зябко сутулится. Худая старческая пергаментная рука с венами перевер­нула пожелтевшую страницу... Медленно поднялся. Высокая, гнутая, худая фигура движется по залам. Его шаги, гулкие в тишине. Запах свечей и ладана... В пустых залах на мраморных каминах, на креслах — всюду кошки... Кардинал шагает, не забывая гладить, ласкать их, почесывать за ушком. Мурлыкают... ла­стятся... Одна поднялась, изгибает спинку...

Здесь месье Антуан остановился, с обычным изумлением посмотрел на меня. Потом спохватил­ся, сказал:

— Жаль, что вы этого не увидели. Однако... вернемся к нашей истории. К загадочным отно­шениям кардинала к отцу и сыну — де Бофорам, которые и поныне непонятны историкам. Граф Сен-Жермен первым разгадал эту тайну, но об этом позже. Итак, как вы помните, у Цезаря де Бофора подрос любимый сын Франсуа — герой нашего се­годняшнего рассказа.

Герцог Франсуа де Бурбон Вандом, второй гер­цог де Бофор... Франсуа принял боевое крещение

В 12 лет — участвовал в военной кампании против Савойи. Именно с тех пор он стал верным спод­вижником отца во всех заговорах против Ришелье.

После провала очередного заговора, когда кар­динал должен был быть убит, Ришелье арестовал заговорщиков. Все ждали, что будет с организато­рами — де Бофорами. Но красавца Франсуа вообще не тронули, а его отца Цезаря де Бофора заточили в Венсенский замок на шесть лет. Точнее, всего на шесть лет, ибо двое других участников заговора поднялись на плаху. Старший Бофор отсидел че­тыре года, когда по приказу Ришелье был неожи­данно освобожден и выслан в Голландию. Вместе с ним отправился в ссылку и наш герой — его сын Франсуа. Вскоре, опять же по просьбе Ришелье, оба были помилованы королем и вернулись.

Вернулись, но не унялись.

Если Цезарь де Бофор был воин и заговорщик, то его сын был воин и донжуан. Свою несравнен­ную внешность он называл «рекомендательным пись­мом к дамам, врученным мне самим Господом». При­рода славно поработала над своей рекомендацией: Франсуа — красавец, атлетически сложен и дья­вольски вынослив. Но, наделив его столь завид­ными качествами, мать-природа забыла наградить его самой обычной душой. Вместо души она дала ему свирепую чувственность. Франсуа совершенно уверен, что женщина бывает целомудренной лишь в двух случаях: или из тщеславия, или из кокетства. Нет неприступных женщин, есть нерешительные мужчины. О его любовных похождениях ходили легенды. Достаточно ему было увидеть хорошень­кое личико — и уже нет ни отца, ни брата. Он отбил любовницу у отца, переспал с возлюбленной брата. Если отец стерпел, то взбешенный брат кричал ему: «По какому праву ты разбил мое сердце?» Франсуа ответил искренне: «По праву моего члена!» Надо сказать, женщины никогда не забы­вали ночи Франсуа. Понимая и принимая наслед­ственность внука ловеласа Генриха, они не ревно­вали, но уступали его друг дружке, как дорогой подарок. И конечно, одна из главных действующих лиц нашей истории, Мария де Шеврез, не могла упустить великолепного любовника.

После прихода к власти Ришелье положение Марии де Шеврез при дворе совершенно измени­лось. Главной причиной стала она сама. Гордая дочь знаменитейшего рода Роанов, конечно же, при­мкнула к борьбе знати против властолюбивого кар­динала. «К тому же Его Высокопреосвященство так нехорош!» — жаловалась она королеве. И пример­ная ученица покойного де Люиня радостно броси­лась в море интриг и заговоров. «С некоторых пор моя жизнь посвящена борьбе всех честных людей, решивших избавить любимого монарха от власто­любивого негодяя», — написала она в дневнике.

В свои опасные игры герцогиня вовлекла ко­ролеву. Ришелье объявил главным врагом — сопер­ником Франции — родину королевы, католическую Испанию. И она легко уговорила религиознейшую католичку королеву Анну примкнуть к борьбе «Пар­тии благочестивых».

Все эти годы она по-прежнему оставалась глав­ной подругой королевы Анны. Но этого ей было мало. Герцогиня жаждала повелевать. И она захо­тела повелевать королевой. Случай представился. Во Францию прибыло английское посольство — сватать сестру короля Людовика за английского короля Карла I. Посольство возглавлял первый ще­голь Европы, красавец герцог Бекингэм. Прозор­ливый ценитель красоты опередил свой век: он пришел в восторг от утонченных прелестей Анны. Бекингэм пылал, и Анна также влюбилась в галант­ного красавца-англичанина.

Мечта герцогини становилась явью: Мария де Шеврез стала наперсницей в этой тайной любов­ной истории. Через нее шла секретная переписка влюбленных, и письма их становились все нежнее и опаснее. Как ждала герцогиня этого великого мгновения, когда Анна сделает рогатым жалкого короля — покровителя выскочки Ришелье, а она станет хранительницей греховной тайны коро­левы! Но любовь Анны (увы!) ограничилась пись­мами. Истинная католичка осталась верной мужу, который ее не любил. Красавец Бекингэм продол­жал присылать свои огненные письма, умоляя о тайном свидании, герцогиня нашептывала о стра­сти англичанина, королева мучилась, перестала спать, но... ничего не происходило. Любовным мучениям положил конец фанатик-протестант. Как много раз бывало (и будет) под солнцем, враги гер­цога сумели убедить этого воистину верующего че­ловека, что во имя Господа, отвергавшего насилие и убийство, надо убить!

Как сказал о Бекингэме Ришелье, «счастливее всего этот великий модник чувствует себя перед зеркалом».

В то утро, стоя перед зеркалом, герцог решал сложнейшую задачу — выбирал цвет перевязи шпаги для нового камзола. Убийца преспокойно подошел к захваченному волнующим занятием Бекингэму и всадил ему кинжал в живот. Кровь залила камзол герцога. Но умирал Бекингэм с довольной улыбкой. Он окончательно понял, что к его новому камзолу нужна была алая перевязь.

Бедная королева провела несколько дней в без­утешных рыданиях. Но неунывающая герцогиня тотчас начала подыскивать нового претендента на роль совратителя подруги.

Искала она его своим, много раз проверенным способом.

Любимый портрет Марии де Шеврез, ныне ви­сящий в Версале: она в образе Дианы-охотницы. Да, лук этой вечной охотницы был постоянно на­тянут, и стрела, которую она держит на портрете, постоянно устремлена в сердца мужчин. Как часто бывает с дамой, имевшей множество любовников, она была холодна, без темперамента и никогда ни­кого не любила. Это и помогло ей стать истинной мастерицей Любви. Она в совершенстве овладела индийскими практиками — малоизвестной при дворе Камасутрой, и даже разработала несколько новых поз, носивших тогда ее имя и нынче неспра­ведливо забытых... (Упомяну для историков, что все они были связаны с пухлыми губками герцо­гини.) В постели герцогиня успешно вербовала ар­мию врагов ненавистного кардинала. Сердце к ее любовным забавам никакого отношения не имело. Она беспощадно воевала телом. Красавица умудри­лась переспать даже с уродливым стариком марки­зом де Шатнефом, переманив в свою армию этого верного сподвижника Ришелье, занимавшего важ­нейший пост хранителя государственной печати. Побывав в ее объятиях, маркиз стал яростным вра­гом кардинала. К сожалению, ненадолго: кардинал тотчас отправил слишком пылкого маркиза в Ба­стилию.

Несравненные чары герцогини оказались бес­сильны только перед собственным мужем. Герцог де Шеврез, недостойный потомок вечно мятежных Гизов, не захотел принять участие в ее святой борьбе. Он предпочел скучно строить любимый замок, одинаково равнодушно относясь и к ее ин­тригам, и к ее изменам. Он как-то сказал графу Сен-Жермену... — Здесь месье Антуан остановился и, как всегда при таких оговорках, рассмеялся и поправился: — Герцог как-то сказал: «Я слишком стар, чтобы ее ревновать, и слишком мудр для ее старо­модных заговоров и убийств».

Герцогиня незамедлительно доказала мужу об­ратное. В это время гремела слава великого мудреца герцога Франсуа де Ларошфуко, чьи афоризмы обо­жал ее муж. Мария успешно затащила в постель муд­рейшего из французов, тотчас втянув мудреца в оче­редной заговор против Ришелье. Она доказала жалкому мужу, что мудрость и борьба должны идти под руку. К ее сожалению, Ришелье, как всегда, рас­крыл интригу и преспокойно отправил философа-герцога в Бастилию.

С любовниками Мария де Шеврез расставалась легко. Мужчинам принадлежали не только ее стрелы Амура, но куда чаще иное украшение. Муд­рый художник недаром изобразил рядом с нею оленя с ветвистыми рогами. Так что, едва успев про­водить в тюрьму мудреца-герцога, Мария позабо­тилась... Меткая стрела Дианы-охотницы нашла не только самого желанного, но самого ей нужного. В ее постели появился герцог Франсуа де Бофор.

Но он должен был стать не только ее любов­ником.

Эту стрелу в сердце де Бофора Диана-охотница пустила, лелея все ту же мечту — наградить королеву любовником. Но на этот раз любовником, который должен был всецело подчиняться ей, герцогине де Шеврез... Герцогиня знала только один верный путь подчинить мужчину. Она любила повторять изрече­ние китайского философа: «Две вещи правят людьми: первая — плотская любовь. Что же касается второй... о второй мне надо еще много думать...»

Кандидатура великолепного Франсуа де Бофора не вызывала у нее сомнений. Пожалуй, только он один, главный донжуан века, мог завоевать оди­нокое сердце целомудренной католички-королевы.

На балу в Лувре герцогиня пригласила Франсуа посетить ее утром. Мария приняла де Бофора по­луодетая, заутренним туалетом. Впоследствии это станет одним из главных обычаев Галантного века. Но в ее время это было ново и, я сказал бы, рево­люционно. Во время разговора, поправляя заце­пившийся за софу краешек нижней юбки, она умело изогнулась... Тотчас две стальных руки под­хватили ее, и юбка полетела вверх... И, как писа­лось в модном романе ее века, «он набросился на нее с яростью тигра». Она дала глупцу возможность поверить, что соблазнил ее он!

В то утро ей долго не удавалось произнести ни слова. Лишь по прошествии пяти часов двадцати минут (она всегда отмечала в дневнике цифры Любви) герцогиня смогла заговорить.

И великая интриганка заговорила с новым лю­бовником... о другой!

Она сказала де Бофору, что обязана открыть ему великую тайну: он покорил одинокое сердце королевы. И она, обожающая свою повелитель­ницу, решилась... нет, просто обязана верноподданно пожертвовать своею любовью. Короче, она предложила Бофору устроить встречу с коро­левой.

Как же загорелись глаза Франсуа... Незакон­ный потомок короля мог наставить рога потомку законному... как бы вернуть должок!

Мария начинает подготовку. Теперь каждый день она рассказывает королеве «обычную любов­ную дребедень» (ее слова) о пламенных чувствах Франсуа. О великолепных стихах, которые он тщетно пишет в честь королевы, не смея передать ей, передает их Марии (герцогиня была щедра и передала Анне стихи, которые ей самой писал Ла­рошфуко). И о его несбыточной мечте — встрети­ться с Анной.

Сердце королевы загорелось!

Все складывалось как нельзя лучше, но...

Но, на беду, мозг нашей великой интриганки всегда вмещал несколько интриг. И во время оче­редной безумной ночи с Франсуа, умело «страст­но» отвечая на ласки, она, как всегда, обдумывала дела. И ей пришел в голову хитроумнейший план. Дело в том, что после бегства Марии Медичи вся коллекция ядов перешла к королеве Анне. И в ней оказался восхитительный яд индейцев майя — этот яд проникал сквозь кожу. Достаточно было дотро­нуться рукой до смоченного ядом места, и... Вдох­новение захлестнуло герцогиню. С трудом остано­вив страсть Франсуа, она начала излагать замысел гибели их общего врага. Надо только подкупить камердинера кардинала. Он намажет зельем лю­бимую ангорскую кошку Ришелье — белоснежную Мариам. Несчастное животное, подыхая, начи­нает страдальчески мяукать. Ришелье, сочувствую­щий в мире только кошкам, конечно же, погладит ее, успокаивая страдалицу, и... И уже через не­сколько мгновений отправится на то самое небо, о котором слагает такие красноречивые пропо­веди.

Простодушный Франсуа пришел в восторг. Он тотчас вызвался подкупить камердинера.

Но (как часто бывало с Марией де Шеврез) одна ее интрига погубила другую и главную. Подкуплен­ный Бофором камердинер, конечно же, оказался агентом «серого кардинала». Заговор был раскрыт... К счастью, гвардейцы кардинала странно промед­лили с арестом, и королева успела узнать о разоб­лачении подруги от взбешенного короля. Анна во­время предупредила подругу.

Герцогине де Шеврез удалось бежать. В муж­ском костюме, меняя лошадей, она доскакала в ка­рете до Булони. Ее сопровождал маркиз де Лотрек, давний любовник, и отряд его слуг. В Булони Лотрек зафрахтовал судно, на котором герцогиня бла­гополучно переправилась в Англию.

Но обоих Бофоров — отца и сына — кардинал арестовать сумел. Совращение королевы де Бофо­ром откладывалось в очень долгий ящик.

Однако случилось невероятное: Ришелье, обычно требовавший драконовских мер против своих врагов, на этот раз предложил королю со­всем иное. Он сочувственно сказал Людовику, что понимает, какие жестокие упреки принцев крови придется выслушать любимому монарху, коли от­править в Венсенский замок обоих де Бофоров. Короче, к полному изумлению короля, кардинал кротко предложил... выслать из Франции отца и сына! Всего лишь — выслать!

Герцогиня де Шеврез жила в Лондоне, куда вскоре прибыли Франсуа де Бофор и его отец Це­зарь. Здесь состоялись ее новые свидания с Фран­суа... В коротких перерывах между стонами любви они обсудили новый дерзкий план герцогини.

Мария сообщила, что королева настойчиво хлопочет о ее прощении. Как только это удастся и Мария вернется в Париж, она уговорит Анну встре­титься с Франсуа. И тогда Франсуа, рискуя свобо­дой, а может быть и головой, должен тайно при­быть в Париж — встретиться с королевой.

Франсуа был счастлив, он обожал опасность не меньше, чем любовь. Впрочем, фраза должна зву­чать проще. Он обожал Любовь и Опасность.

И все начало получаться! Судьба оказалась уди­вительно милостивой. Изгнание герцогини в этот раз было до удивления недолгим. Королева не могла обходиться без любимой подруги. Теперь, когда та сообщила Анне столь взволновавшую ее весть о любви красавца Франсуа, королеве было необходимо говорить и говорить о нем с подругой. И Анна приготовилась к борьбе за Марию. Но, к своему (и общему) изумлению, королева очень бы­стро добилась прощения герцогини де Шеврез. Ришелье и здесь повел себя странно великодушно: посоветовал королю не мучить супругу долгим рас­ставанием с лучшей подругой.

Король объявил (в который раз), что «в по­следний раз прощает эту дьяволицу герцогиню».

В ночь расставанья в Лондоне герцогиня и Франсуа, эти великолепные бойцы Любви, устрои­ли потрясающее сражение. Только под утро герцогиня смогла перейти к необходимым прощальным наставлениям и советам.

Похвалив ненасытный пыл Франсуа, герцо­гиня была вынуждена указать ему на некоторые упу­щения в позах «сзади». Она тут же наглядно проде­монстрировала разработанные ею корректировки к указанной позе. Корректировки так увлекли Франсуа, что лишь под вечер Мария смогла пе­рейти к главному.

Дело в том, что красавец Франсуа, как я уже го­ворил, был одинаково блистателен и на поле брани, и на поле любовного боя. Однако наш храб­рый воин и неутомимый любовник отчаянно плохо владел родным французским языком... Что делать, вместо учебы Франсуа принимал участие в военных кампаниях... Но если его военные и любовные по­двиги стерло время, то знаменитые оговорки ци­тируются французами и поныне, через столетия. Например, увидев как-то племянницу герцогини де Шеврез г-жу де Гриньян в глубоком трауре, Фран­суа посетовал кому-то из придворных: «Я видел г-жу Гриньян в трауре, она имела очень печальный вид», но вместо lugubre (печальный) наш Франсуа сказал lubrique (похотливый). Этот «очень похотливый вид в трауре» в устах нашего донжуана заставил мо­лодых повес тотчас обратить на госпожу де Гриньян самое пылкое внимание! И послужил при­чиной множества недоразумений и пощечин, по­лученных ими от этой добродетельной дамы.

Так что герцогиня объяснила де Бофору глав­ный залог его грядущего успеха: меньше говорить и больше действовать...

— Я знаю изысканный литературный вкус ко­ролевы и могу вам обещать: ваши слова все погу­бят. Меньше говорите! Нет, лучше вообще не го­ворите! «Страсть вместо слов!» Страсть, даже грубую, вам простят, косноязычие — никогда! По­вторяйте ей лишь одно слово: «люблю». Осталь­ное, как все мы, она придумает за вас. У нее буйная фантазия, рожденная одиночеством... Ведь все женщины в конечном счете одиноки. Женщины, мой друг, — это иная раса, чего не знают мужчины.

Мария де Шеврез вернулась в Париж в начале 1637 года.

Тотчас между герцогиней и королевой произо­шел этот важнейший разговор.

— Мы с вами, мой друг, — обратился ко мне месье Антуан, — не смеем присутствовать при этом разговоре, мы оберегаем честь дам былых вре­мен... Мы лишь постараемся его вообразить. Итак, Мария де Шеврез, возможно... заметьте, я говорю «возможно»... сказала королеве: «Бедняжка Фран­суа! Я никогда не видела его таким несчастным, дорогая Анна (так она называла Ее Величество на­едине)... Он безутешен. Я не могла без слез бесе­довать с ним в Лондоне. Мы проговорили до утра. До утра непрерывно он говорил только о вас — прекрасное помешательство влюбленного. Он твердил: «Все ради нее! Ради нее я боролся с нена­вистным ей кардиналом. И вот теперь мне суждено томиться на чужбине, не видя ее... Жизнь не мила мне. Мне хочется не существовать] Есть лишь одна, единственная награда, способная вернуть меня к жизни — встреча с нею. Я жажду несбыточного — только взглянуть на нее».

Этот монолог, который рассмешил бы прежде королеву, влюбленную королеву взволновал:

— Любовь... Что такое любовь — мне неведомо... Знаю только слова философа: «От любви люди глу­пеют, а после любви становятся печальными».

— Философ глуп. На свете есть только любовь, дорогая Анна, — вздохнула Мария.

Королева долго расхаживает по комнате. На­конец она говорит то, что должна сказать:

— Нет! И тысячу раз нет!.. — И лишь после этого, вздохнув, добавляет столь ожидаемое, столь желанное герцогиней: — Кроме того, это слишком опасно, Мари. (Она согласна!!!)

— Это безопасно, Анна. Кардинал знает: Фран­суа в Лондоне, и если попытается вернуться в Па­риж, наверняка очутится в Бастилии. К счастью, кардинал не знает, на что способна любовь!

И опять пауза. Долгая пауза.

— Франсуа готов рискнуть не только свободой, но и жизнью за встречу с вами, — не унимается Мария.

— Нет, нет... и нет! К тому же он слишком мо­лод.

— Ваше Величество, от этого любовь лишь без­умней, а страсть восхитительней. Пожалейте его! Неразделенная любовь в 22 года часто кончается смертью.

Королева старается вспомнить все унижения: пренебрежение короля, его связь с фрейлиной, которую приказано именовать «платонической»... хотя все, весь двор знает иное. Муж смеет не ис­пытывать любви к ней, к своей жене, в то время как первый любовник Франции, принц королев­ской крови, изнемогает от любви!

— Пожалейте его, Анна, — шепчет Мария, нечто лишь встреча...

— Могу ли я рассчитывать на его скромность? — вздыхает королева. (Свершилось! !Свершилось!!)

— Он ваш раб. Он выполнит все, только прика­жите. Просите жизнь, и вы ее получите.

Герцогиня де Шеврез отослала в Лондон сек­ретного курьера, велев передать одно слово: ждет!

Какая же это была радость для бастарда: узнать, что он может сделать рогатым законного короля.

Историческое свидание, по сведениям графа Сен-Жермена, состоялось в ночь на 2 марта 1637 года. И для этой встречи наша великая ин­триганка Мария де Шеврез разработала сложней­ший план.

Вы, конечно, помните у Дюма: герцог Бекингэм тайно приплыл из Лондона на свидание к королеве Анне, и его проводит во дворец ее камеристка гос­пожа Бонасье. На самом деле британский герцог никогда не приезжал тайно на свидание к коро­леве. К ней приехал ДРУГОЙ. Но что поражает: Дюма, не знавший о визите другого, описал детали пугающе верно. Бекингэм, в воображении Дюма, приплыл из Лондона, и де Бофор в действитель­ности — приплыл из Лондона. На Бекингэме, по Дюма, плащ мушкетера, и на Бофоре был такой же плащ. В воображении Дюма Бекингэма тайно, с опасностью, проводит к королеве жена трактир­щика г-жа Бонасье. В действительности так же тайно, с опасностью, в историческую мартовскую ночь герцогиня де Шеврез должна была провести в спальню королевы красавца де Бофора.

Однако по порядку.

Франсуа де Бофор приплыл ночью на англий­ском судне под французским флагом и высадился в окрестностях Булони. Вместе с маленьким отря­дом поскакал в Париж. Оставив своих людей у во­рот Сен-Дени, он верхом въехал в Париж в поло­вине одиннадцатого вечера. Здесь ждала его в ка­рете Мария де Шеврез. Но Ришелье знал о его приезде.

Гвардейцы кардинала встали у всех входов в Лувр. Ждали высокого человека в плаще мушкетера, ко­торый попытается проникнуть в Лувр.

О том, что Ришелье стало известно о прибы­тии Бофора, герцогиня де Шеврез узнала от своего прежнего любовника маркиза де Лотрека. Но узнала поздно, когда Франсуа уже высадился во Франции. Однако великая интриганка сумела под­готовиться.

Высокий человек в плаще мушкетера скакал по на­правлению к Лувру. У площади Карузель остановил коня, привязал к коновязи и направился к потай­ному ходу в Лувр (он был в парке Тюильри). И то­гда гвардейцы кардинала, сидевшие в засаде, на­пали на него. Он выхватил шпагу. В течение десяти минут он бился один с четырьмя гвардейцами кар­динала. В конце концов, уложив двоих, прыгнул в седло и поскакал прочь. Оставшиеся двое дружно бросились в погоню.

Тотчас около оставленного гвардейцами по­тайного входа появилась парочка, старательно (и страстно) изображавшая влюбленных. Это были герцогиня де Шеврез и Франсуа де Бофор. Она то­ропливо открыла ключом дверь в подземный ход, и оба исчезли в темноте подземелья.

Между тем всадник, изображавший герцога де Бо­фора, выстрелами из мушкета остановил обоих пре­следователей. Гвардейцы довольно поспешно пред­почли отстать. Нежданно легко избавившись от погони, всадник повернул на улицу де Бак, где сни­мал в это время квартиру.

Таково было первое появление в нашей исто­рии молодого человека по имени Шарль д'Артаньян. В дальнейшем, дорогой друг, ему придется появиться не раз в нашем повествовании, и я рас­скажу о нем подробнее.

(К моему изумлению, манера рассказывать месье Антуана сильно переменилась. Он перестал грезить наяву, забывать обо мне и время от вре­мени смотреть на меня с изумлением. Теперь месье Антуан рассказывал как-то обычно, даже бытово, как рассказывают забавную историю, которая про­изошла с тобой самим и совсем недавно.)

— Сейчас же объясню, кратко, — сказал месье Антуан. — Гасконец в это время уже успел просла­виться победным участием в трех дуэлях, точнее, в трех смертях от его шпаги. Он был нищ, к тому же недавно у него случилось несчастье — пала ло­шадь. Так что, когда герцогиня де Шеврез через своего посланца маркиза де Лотрека предложила молодому человеку нового коня и серьезную сумму в придачу, он согласился. За это вознаграждение наш головорез должен был изобразить некоего не­известного господина, желающего проникнуть в Лувр через потайной вход в саду Тюильри. После чего, уложив как минимум двоих гвардейцев кар­динала, увести всех остальных за собой. И ему, как я уже рассказывал, с легкостью, кстати удивившей его самого, удалось это сделать.

Войдя в подземелье, герцогиня и Бофор нашли слугу герцогини с зажженным факелом. (Этот по­тайной ход приказала прорыть королева Мария Ме­дичи для своего несчастного любовника Кончино Кончини.) Бофор взял факел из рук слуги, и они пошли по подземелью. Слуга вышел наружу и вновь запер подземный ход. Ход (который впоследствии уничтожил Людовик XV) вел прямо в спальню Ма­рии Медичи. Теперь эту спальню занимала королева Анна.

Очутившись во тьме подземного хода наедине с герцогиней, неутомимый Франсуа не мог упу­стить галантную возможность, но... Герцогиня не без труда пресекла его темпераментную попытку, потребовав сохранить весь пыл для исторической ночи.

Герцогиня молча ввела Франсуа в спальню ко­ролевы... И так же молча вышла из спальни и до рассвета оставалась на страже в приемной.

Я не смею отправить вас в спальню королевы. Но стыдливо, с большими купюрами, пересказать историческую сцену придется. Ибо такие сцены меняют судьбы государств.

Герцог де Бофор, как и было уговорено, молча упал на колени перед королевой. Она протянула ему руку для поцелуя. Он все так же молча прижался губами к ее руке, чтобы... Уже в следующее мгно­вение последовал тот самый фамильный любов­ный прием отца и сына Бофоров, полученный в наследство от короля Генриха. Одной рукой Фран­суа подбросил кверху тоненькую, невесомую Анну, одновременно вскочил с колен и... поймал ее в объятия. Не разжимая железных объятий, рухнул с ней на постель... Всю ночь она слышала его лю­бовные стоны и только одно слово: «Люблю!»...

Он был неутомим. Он твердил свое «люблю» без устали до рассвета. Он доверился урокам де Шеврез. Анна была в восторге. Ее тонкое страст­ное тело познало наконец «смертельную уста­лость», о которой столько рассказывала Мария, и она поверила, что познала любовь. Повторюсь, для нее это была не только любовь. Но и месть страстной испанки пренебрегавшему ею Бурбону. Людовик, нервно грызущий ногти, капризный, за­урядный, посмел презреть постель потомицы ве­ликих Габсбургов, королей Священной империи!! Что ж, теперь в этой постели трудился другой Бур­бон — достойнейший, первый красавец Франции и восторженный любовник.

Утром Бофор, сказав все то же заветное «люб­лю», благополучно покинул дворец.

Далее все было продумано герцогиней. Де Ше­врез вывела его на улицу через другой потайной ход. Здесь Франсуа ждала карета герцога де Шевреза, ибо герцог был вне подозрений у Ришелье. В этой карете Бофор благополучно покинул Париж и без приключений приехал в Булонь, где ждал его корабль.

Вернувшись во дворец, герцогиня, глядя на темные круги под глазами королевы, сказала Анне то, что Анна с завистью столько раз говорила ей самой: «Как вы утомлены!»

Король по-прежнему редко посещал спальню жены. Когда-то знаменитая красавица Диана Пуатье, любовница его прапрадеда Генриха II, силой приводила Генриха в спальню постылой жены — брюхатить королеву. Она заботилась о пользе оте­чества — о наследнике. Теперь рядом с королем не было столь рассудительной патриотки. Так что Людовик нехотя, редко, только уступая просьбам Ришелье, посещал «мою костлявую» (как он часто называл супругу). Для короля оказалось радостнейшим сюрпризом, когда королева сообщила о своей беременности. Еще бы! Первенец должен был ро­диться... через 22 года после свадьбы! Такой уди­вительный подарок судьбы! Король был счастлив. Был счастлив и Бофор. Когда-то Генрих IV наградил потомством его мать. Он сделал то же с женой за­конного сына Генриха. Вернул долг. Как он говорил потом: «Долг члена». Было ли это истиной, столь частой под солнцем? Или дофина все-таки зачал король во время унылых экскурсий в спальню жены? Какое это имеет значение. Если проверить зачатие европейских монархов, поверьте, мой друг, большинству династий пришлось бы исправить ро­дословную. Впрочем, в «Записках» графа Сен-Жер­мена осталась удивительнейшая история. Пере­скажу ее вам.

В тот счастливый день вслед за королем по­здравить королеву с драгоценной беременностью пришел ее враг кардинал Ришелье. Королева при­няла его насмешливо:

— Как уныло поздравляет нас Ваше Высокопре­освященство.

— Ваше Величество, поверьте, я готов сделать все, чтобы развлечь Вас. Только прикажите.

— Не могло бы Ваше Высокопреосвященство совершить раз в жизни что-нибудь веселое, напри­мер... сплясать! — недобро усмехнулась королева.

И состоялась знаменитая сцена: глава француз­ской церкви, Его Высокопреосвященство кардинал Ришелье... начал отплясывать сарабанду! Придвор­ные дамы хохотали, хлопали в ладоши. Королева умирала от смеха.

Закончив танцевать, кардинал сказал:

— Я был рад позабавить Ваше Величество. Но и это не предел моей готовности служить вам. — Ришелье мрачно и строго взглянул на королеву, и смех застрял в горле Анны. Королева поняла: без­умный танец был вступлением к чему-то, видимо, столь же необычному... и грозному!

Ришелье все так же мрачно попросил королеву отослать фрейлин. Герцогиня де Шеврез, старшая фрейлина, попыталась остаться, но кардинал только взглянул на нее, и она торопливо покинула комнату. Они остались одни. Теперь королева гля­дела на Ришелье почти испуганно. Кардинал сказал:

— Обычно вы исповедуетесь передо мной, ва­шим духовником. Но сегодня пришел мой черед исповедаться перед вами. — И кардинал подробно рассказал, как он перехватывал письма некоего гер­цога, пожелавшего навестить некую даму, и как узнал о его приезде в Париж.

— Я дал ему возможность высадиться во Фран­ции. В это время мой добрейший отец Жозеф по­работал на славу. Сначала наш человек, которого из­вестная вам герцогиня почему-то считает «своим»... я говорю о маркизе де Лотреке... по моему приказу сообщил герцогине о том, что мне удалось узнать о прибытии некоего герцога... И он же сообщил гер­цогине, что четверо моих гвардейцев должны бу­дут охранять вожделенный подземный ход в Лувр. И он же по просьбе герцогини спешно догово­рился с неким храбрым гасконцем... Гасконец дол­жен был убить хотя бы половину моих людей, а потом увлечь остальных в погоню за собой. Если бы кто-то остался у входа, его должны были при­резать скрывавшиеся неподалеку слуги герцо­гини... Довольно кровавый план, согласитесь, Ваше Величество. И тогда отец Жозеф приказал нашим гвардейцам, охранявшим подземный ход в Лувр, исполнить план герцогини... без крови. То есть двое изобразили смерть от шпаги гасконца, а двое бросились в погоню за гасконцем... оставив без охраны желанный ход в Лувр... Желанный для того, тайно прибывшего из Лондона... Дальше... я не смею продолжать. — И кардинал низко поклонился королеве. Наступило молчание.

— Зачем вы это сделали? — вот и все, что нако­нец-то смогла произнести несчастная королева.

Кардинал ответил торжественно:

— Король, королева и Франция — Ришелье слу­жит им. И, служа, сделал все, чтобы Франция полу­чила наконец долгожданного достойного наслед­ника Бурбонов. Линия Бурбонов не должна была прерваться. Именно потому известные нам с вами гер­цог и герцогиня были оставлены на свободе. Именно потому я оберегал Бофоров, этих храбрых потом­ков короля Генриха.

Свой монолог кардинал закончил достойно: — На Королевской площади отмечали помолв­ку Вашего Величества с нашим возлюбленным ко­ролем. Нынче в честь рождения долгожданного наследника мы установим на этой площади конную статую его великого отца... нашего возлюбленного монарха, христианнейшего короля Людовика XIII. Да хранит его Бог!.. Я уверен, что теперь Ваше Ве­личество сумеет оценить мою службу. И отныне будет больше доверять своему преданному рабу Ри­шелье.

И кардинал, вновь низко поклонившись, по­кинул Ее Величество.

Этой великой провокацией великий кардинал навсегда обезглавил оппозицию и, главное, упрочил трон Франции, которой он всегда верно служил.

Королева ничего не рассказала Марии, ведь теперь подруга становилась ее врагом. Ибо с этих пор королева Анна становится главным тайным агентом кардинала Ришелье. И она послужила ему на славу.

Вскоре состоится самый опасный заговор про­тив кардинала. В заговоре будут участвовать фаво­рит Людовика XIII красавец Сен-Мар, родной брат короля Гастон Орлеанский, герцог Бульонский и прочая великая знать. Через герцогиню де Шеврез они обратились к королеве. И Анна откликнулась... приняла участие в заговоре! Через нее заговор­щики вступили в секретнейшую переписку с род­ственниками королевы, испанской королевской семьею. Испания должна была помочь наступлением армии. Готовился государственный переворот. Кар­динал должен был пасть, но...

Историки до сих пор тщетно гадают, каким пу­тем вся тщательно законспирированная переписка заговорщиков с испанской королевской семьей оказалась на столе Ришелье... Да, друг мой, уча­ствовавшая в заговоре королева Анна заплатила по старым счетам! Кардинал получил копии доку­ментов. И любимец короля Сен-Мар отправится на плаху, брат короля Гастон Орлеанский — в из­гнание, в замок Блуа, бежит из Парижа герцог Бульонский. Таков рассказ об этой воистину Ин­триге Века (до сих пор неведомой историкам), оставшийся в «Записках» графа Сен-Жермена.

— Однако вернемся в 1638 год. Итак, 22-летний бездетный брак Людовика XIII нежданно счаст­ливо разрешился рождением дофина. Было выра­ботано объяснение-лозунг: «Произошло событие на грани чуда. Это чудо обещает новорожденному жизнь, полную чудес». Родился он в полдень. Лю­довик Богоданный (как назвала его церковь), или «данный Бофором», как шепотом называли его всезнающие придворные. — Здесь месье Антуан остановился, потом заговорил медленно, напря­женно, будто разглядывая некую картину... или вспоминая: — 5 сентября 1638 года... Дождливый, но теплый день. Воскресенье. Ближе к полудню в парадной спальне королевы собрались принцы крови. Согласно этикету дети короля должны по­являться на свет в присутствии принцев. Здесь все королевские родственники! Не видно только Франсуа де Бофора. Его нет! Ришелье отправил его с поручением в действующую армию... Нача­лось! Схватки!.. Перекошенное страданием жен­ское лицо. Принцы, толкаясь, лезут на стулья, чтоб лучше видеть. Но кровать плотно окружили пови­тухи... Стоны матери и... крик! Это крик ребенка. И радостный крик повитухи: «Мальчик!» Счастли­вый смех... Это смеется король. Родился мальчик! Родился дофин! Будущий великий король! Радуйся, великая Франция! — Месье Антуан поднял тяжелые веки, улыбнулся. Он продолжил спокойно, обстоя­тельно рассказывать: — Обязанности дофина на­чинаются тотчас после его рождения. На следую­щий день после появления на свет младенец давал первую аудиенцию членам Парижского парла­мента... Пытайтесь увидеть!..

Я закрыл глаза в надежде... Но ничего! Слы­шался только монотонный голос месье Антуана:

— Дофин лежит на ослепительно-белой шелко­вой подушке на руках няни... Она стоит на помосте. Над няней и младенцем нежно-розовый балдахин... Высокая балюстрада отделяет их от восторгов при­шедших... Они толпятся поодаль, в нескольких мет­рах от балюстрады с чудесным младенцем... Ти­шина. Младенец заплакал... Какие рукоплескания, какой восторг толпы! Сравнить можно только с вос­торженным воплем толпы, когда отрубят голову его потомку. Король радостно прослезился, трет сухие глаза и кардинал.

После рождения сына встречи Анны с возлюб­ленным продолжались. Уже на следующий год ко­ролева подарила королю еще одного «богодан­ного» сына. Но Людовик XIII, как, несомненно, вы помните, недолго наслаждался счастливым от­цовством. Сначала умер Управляющий страной — кардинал Ришелье... Он умер, как редко умирают великие реформаторы, — на вершине славы, по­бедив или умертвив своих врагов. Если щегольнуть точностью — через 18 лет 3 месяца 19 дней 8 часов и 16 минут врач, державший руку всемогущего кар­динала, ощутил последний удар его пульса.

Перед тем как навсегда закрыть глаза, Ришелье успел попрощаться со всеми любимыми суще­ствами — с белоснежной ангорской кошкой Мариам, серебристым котом с пышными баками Фенимором, черным как ночь котом Люцифером и племянницей герцогиней Эгильон. В своем заве­щании кардинал щедро одарил и племянницу, и всех своих кошек. Великого Реформатора торже­ственно похоронили в университетской церкви

Сорбонны, которую он столь великолепно пере­строил, придав ей нынешний блеск.

Король не скрывал своего счастья! Уже на сле­дующий день он написал слова игривой песенки в ознаменование избавления от ярма великого че­ловека. Свой дворец кардинал завещал королю, и Пале-Кардиналь стал Пале-Рояль... Король посе­тил великолепные залы и увидел жалобно мяукаю­щих кошек. Обожавший собак, страстный охот­ник, король ненавидел кошек. Людовик приказал немедля очистить дворец «от мерзких тварей». Бо­гатых наследниц попросту придушили.

Парижане, как их король, плясками и песнями радостно встретили смерть великого сына Фран­ции. Что ж, такова под солнцем народная благо­дарность реформаторам. Люди помнили то, что он сказал и осуществлял: «Велик тот правитель, который не боится сечь свой народ во имя его же пользы». И через полтораста лет народ не забыл свою ненависть к кардиналу. В дни революции чернь выбросит его труп из могилы. Граф Сен-Жермен рассказывал графине д'Адемар, как па­рижские гавроши развлекались около Сорбонны. Они устроили чудовищный футбол — хохоча, пи­нали ногами по булыжной мостовой череп того, кто столько лет создавал славу Франции. Граф по­пытался разогнать маленьких мерзавцев, но ве­сельчаки сбежали, прихватив с собой и знамени­тый череп.

Но король недолго наслаждался обретенной свободой. Уже на следующий год Людовик XIII последовал вслед за кардиналом.

Остался пятилетний Людовик XIV. Мальчик ростом и мужественными античными чертами по­шел в красавца де Бофора. Опасные слухи о том, что покойный король не был его отцом, будут тре­вожить Людовика XIV до конца его дней... Подоб­ные слухи преследовали и вашего императора Павла. Все похоже под солнцем. Ваш Павел, борясь с этими слухами, не уставал говорить о своей любви к убиенному отцу Петру III. Ту же защиту избрал и Людовик XIV. Он будет постоянно вспоминать отца, их любовь друг к другу. Как и ваш Петр III, он создаст культ отца. Во время строительства гран­диозной резиденции в Версале он демонстративно сохранит жалкий охотничий замок Людовика XIII, несмотря на все возражения архитекторов...

Но это — потом. Сейчас Людовику всего пять лет и наступило долгожданное время для Анны. После смерти не любившего ее мужа она царствует. По постановлению парламента Анна становится всесильной регентшей при малолетнем сыне. Она оставила Лувр, где пережила столько горестных одиноких ночей. Королева-регентша переселилась во дворец своего покойного врага-друга Ришелье — в великолепный Пале-Рояль. Здесь ее ждут совсем иные ночи.

Итак, королева-регентша Анна Австрийская получает неограниченную власть. Эти женские мо­нархии! Регентша Мария Медичи при малолетнем Людовике XIII призвала управлять своего любов­ника. И сейчас двор нервно замер в ожидании все­сильного фаворита.

Как этого ждал герцог Бофор, помнивший про власть флорентийца Кончини. Герцог не сомне­вался, что станет таким правителем. Он ликовал.

Ликует Франсуа (Бофор), ликует и Мария (де Шеврез). Нет более могущественного врага; Ри­шелье мертв, и правит их Анна! Оно пришло, их время. Воспитание Людовика Анна поручает, ко­нечно же, де Бофору.

Воспитывая мальчика, Бофор все больше чув­ствует себя отцом короля. Франсуа уже не хочет быть временщиком. Ведь он тоже — Бурбон. Он уже мечтает о браке с королевой. Незаконный внук короля хочет стать королем законным. «Но бой­тесь слишком верных надежд в этом неверном мире», как любил повторять граф Сен-Жермен... Уже вскоре Анна перестает приглашать Бофора в спальню. Занятый очередной новой пассией, Бо­фор вначале этого не заметил. Встревожился он слишком поздно. Однажды утром приехавшему во дворец Бофору королева продемонстрировала раз­гадку: из покоев Анны, ни от кого не таясь, вышел он. В пурпурной мантии, отороченной великолеп­ными кружевами, перед Бофором стоял Его Высо­копреосвященство кардинал Мазарини!

Так и должно было быть! Сорокалетний Джулио Мазарини сменил множество профессий, пока стал наконец довереннейшим папским диплома­том. Ришелье из Парижа оценил успехи Мазарини на папской службе и, главное, — его знание папских секретов. Он переманил итальянца во Францию. Здесь Мазарини получил кардинальскую мантию. На смертном одре Ришелье завещал Людовику XIII передать Мазарини пост первого министра. Ри­шелье знал, какой подарок он оставлял знати, ли­ковавшей по случаю его смертельной болезни.

Когда король последовал за Ришелье в царство теней, вдовствующая королева поверила рекомен­дации своего великого врага. Она оставила Маза­рини первым министром. Но умный Мазарини не забывал: на троне — страстная женщина. И только ее ложе — путь к истинной, долговременной власти. Уже вскоре Мазарини решился... Во время своих ежедневных докладов итальянец обрушил на коро­леву все искусы галантного ухаживания. Для бедной королевы это было впервые. За ней никто никогда по-настоящему не ухаживал. Герцог Бекингэм? Но были всего лишь письма. Франсуа де Бофор? Он попросту овладел ею! Ее никто по-настоящему не желал. Желала она. И вскоре Анна разглядела: не­молодой итальянец хорош собой и крепок. Его лицо чем-то напоминало ей красавца Бекингэма. Итальянец тотчас почувствовал... И вот уже он по­смел дотронуться... Его пугающе длинные пальцы умело сыграли божественную любовную симфонию на королевской шейке, не причинив самой нежной В мире коже никакой боли.

В ту первую их ночь королева оценила разницу. Бофор любил себя и в любви дозволял женщине доставлять ему счастье. Взамен предлагал красоту и бычью силу. Итальянец заботился о счастье жен­щины. Он не только усердно работал в постели внизу... но не забывал о труде наверху — о поэзии, о словах любви. Бедняга Бофор был косноязычен. Анна уже не могла забыть, как во тьме алькова Джулио шептал стихи на нежнейшем языке своей ро­дины. Первый раз королева испытала настоящее женское счастье. Да, мой друг... Слова для Пре­красной Женщины важны не менее, чем ... Только если вы вооружены и тем и другим, вы истинный победитель.

Каковы же были ярость, изумление Бофора, когда он понял: пока он трудился, воспитывая юного короля, в постели королевы усердно рабо­тал другой. И кто? Ему, потомку королей, пред­почли безродного, немолодого итальянского прой­доху. Каково было бешенство де Шеврез, узнавшей от Бофора о новом любовнике подруги. Опытней­шая интриганка поняла — она пропустила главную интригу! Впрочем, и это много раз бывало под солнцем. Ваша Екатерина Дашкова помогла Ека­терине сделать переворот. На второй день после переворота она обнаружила у спальни Екатерины нежданную картину: Григорий Орлов, гвардейский офицер, небрежно перебирал государственные бу­маги. И Дашкова поняла: она не знала главного. У обожаемой подруги, которую она посадила на трон, оказался любовник. И он пожинает плоды сотворенного ею заговора. Последовал взрыв де­вичьей ревности. Екатерина тотчас удалила Даш­кову из дворца. Но то, что простительно 18-летней Дашковой, непростительно великой интриганке де Шеврез. Но и она не сдержалась. Подвел тем­перамент. Посмела выразить королеве негодова­ние, посмела издеваться над безродным любовни­ком. Анна молча выслушала подругу и повелела герцогине «впредь никогда не появляться во дворце». Главная подруга до конца своих дней была удалена из покоев королевы. Конечно, не сдер­жался и де Бофор. Когда Анна, волнуясь, начала рассказывать ему о новом порядке в ее спальне, он решил проблему привычно. Он швырнул Анну на кровать и взял ее силой. Однако после вместо обычной покорной нежности, получил яростную пощечину. Ему было запрещено появляться во дворце под страхом отправиться на Гревскую пло­щадь — в гости к палачу.

Уже вскоре Анна поняла: она не зря выбрала Мазарини, и не зря великий Ришелье завещал его королю. Прошедший все ступени вверх, освоив­ший папскую школу коварства — только такой мог управиться с вечно мятежными аристократами. Изумленные принцы, приготовившиеся после смерти короля управлять страной и преспокойно расхищать казну, увидели перед собой знакомую тень! Ришелье воскрес перед знатью в облике Ма­зарини! Столь же всезнающего и столь же беспо­щадного! Только наглого, болезненно жадного и куда менее талантливого. Как с усмешкой сказал Ларошфуко: «Нынче только жулики крупнеют, люди мельчают». Это был загробный подарок по­койного кардинала ненавистной знати.

Бофор в бешенстве начал готовить восстание знати и принцев — «Заговор высокомерных».

Но Мазарини только этого и ждал. Он пред­ставил королеве доказательства заговора и потре­бовал ареста мятежного герцога. Бофор не берегся: ярость ослепила. Он и представить не мог, что вче­рашняя любовница посмеет. Но отец предупреждал его: «Женщина — та же змея, она не помнит о сбро­шенной коже». Королева преспокойно подписала приказ... Каково было бешенство Франсуа, когда безродный итальяшка преспокойно арестовал его, внука Генриха IV! Франсуа отправили в Венсенский замок, где прежде сидел его отец.

Замковый ров, толстенные стены камеры, ре­шетки на окнах в ладонь толщиной стерегли те­перь удалого воина. Пятеро караульных день и ночь дежурили у дверей его камеры. Герцога ли­шили самого необходимого — общества и побед. Главная беда несчастного Бофора была в том, что он, как и многие, совершенно не выносил одино­чества. Победа над дамами, зависть соперников... наш павлин не мог без этого. Только внешнее бу­дило его дух. Когда о нем говорили, когда ему за­видовали... Он не мог остаться наедине с собст­венными мыслями, их у него попросту не было. Он был из тех молодых людей, которым мудрец советовал: «Учитесь играть в карты, иначе у вас будет печальная старость». Перепробовав жалкие способы бежать, Бофор впал в жестокую тоску. Ча­сами сидел за столом, уставившись в одну точку и барабаня пальцами по столу. Оживлялся только во время прогулки, когда играл в мяч с охранниками. Или болтал с ними о чепухе, или ел. Хитрый Ма­зарини приказал готовить ему обильную еду. Бо­фор безобразно жирел.

Помогла бежать (излишне говорить!) жен­щина. Это была его любовница, герцогиня Мон­базон, вторая жена отца герцогини де Шеврез. Как все переплетено в нашей истории!

Марии д'Авогур было восемнадцать, когда ее выдали замуж за шестидесятилетнего герцога Монбазона, отца Марии де Шеврез. Так вторая жена герцога Монбазона оказалась моложе своей пад­черицы герцогини де Шеврез на целых 10 лет... Тогда же, на свадебном балу, новоиспеченная гер­цогиня Монбазон увидела своего сверстника Фран­суа де Бофора. Герцог Монбазон обожал Франсуа, не раз спасал его от гнева короля, он был ему вме­сто отца. И Франсуа любил старого герцога. Но когда Франсуа желал женщину... Черноокая краса­вица с роскошными алебастровыми плечами и пышной грудью тотчас свела его с ума. На следую­щий день после свадьбы герцог Монбазон отпра­вился на охоту... Франсуа сказался больным и остался в замке. Она пришла навестить больного. Как он и предполагал, «нарядилась, чтобы понра­виться». Это означало — три роскошные юбки сте­регли желанный плод. Модницы именовали пер­вую «скромницей». Вторая, чуть видневшаяся из-под первой, игриво именовалась «шалуньей». И третья — самая сокровенная — называлась «сек­ретницей». Оценив диспозицию и не проронив ни слова, Франсуа бросился в атаку. Она оторо­пела. Как и положено невинной девушке, нелепо защищала рот от поцелуев, но он приготовил на­ступление в ином месте. Последовал знаменитый «бросок Генриха IV»... И она лежала на диване с бесстыдно задранной «скромницей», накрывшей лицо... «Шалунья» и «секретница», отброшенные дерзкой рукою Франсуа, открыли путь в крепость. Стыдливость была повержена. Насладившись же­ланным, он опустил ее юбки и, глядя на заплакан­ное лицо, спросил, понравился ли ей восторг. Она ответила:

— Вы совершили невозможное — вы убили мою любовь к вам... вы убили меня.

Он расхохотался и сказал:

— Милая девочка! Какой-то англичанин сочи­нил стихи, которые так любит повторять ваш муд­рый муж... Я не мастер запоминать стихи, но эти заучил наизусть... «Что наша жизнь? Всего лишь пьеса, в которой весело играть, сперва костюмы подбирать... Десяток реплик, мизансцен, два-три удачных монолога... Кто доживет до эпилога, тому невесело совсем!» Я всегда помню об эпилоге — о старости. Не забывайте о нем и вы... Мы с вами да­леки от него сейчас, но, как утверждает мой отец, проклятый эпилог подкрадывается очень быстро! Так что предадимся веселью, пока молоды, и будем счастливы снова и снова!»...

Атака последовала вновь, и нежный «враг», ко­нечно же рыдая, на этот раз сам отворил ворота крепости!

В тот день герцогине пришлось много пла­кать... и много раз быть счастливой. Она любила его, и он был неутомим, как всегда с новой жен­щиной.

Франсуа стал ее любовью на всю жизнь. Все 15 лет до его ареста она преданно его любила. Сначала, как и положено при первой любви, без­умно ревновала. Но со временем научилась по­корно делить его со многими красавицами, по­являвшимися на широченном ложе знаменитого донжуана, и столь же стремительно оттуда исче­завшими. Шестидесятилетний муж, в традициях века, уважал эту связь молодой жены. Он был муд­рец, почитатель Монтеня. Когда его дочь, герцо­гиня де Шеврез, узнала о ситуации (в это время ее недолгий роман с Франсуа еще не начался), она приехала к отцу. В бешенстве попыталась раскрыть ему глаза. Мудрец только расхохотался и произнес такой монолог:

— Милая дочь, если бы ты видела себя со сто­роны, когда впервые знакомилась с моей красави­цей-женой! Когда мужчины знакомятся друг с дру­гом, они по большей части равнодушны. Но не вы, женщины... У вас в глазах главный вопрос, ради которого создала вас природа: я или она? Кто при­влекательнее для самца? Вы, женщины, как пра­вило, не любите друг друга, и причина этой не­любви — мужчина! Ты боишься, дорогая, что жена уронит мою честь? Не бойся, милая. Природа об­делила вас в сравнении с нами и мощью разума, и мощью тела. Среди вас нет великих зодчих, зна­менитых философов, гениальных писателей. Зато великие актрисы среди вас не редкость. Как хо­рошо ты знаешь по себе, природа дала вам непре­взойденный талант — притворяться. Так что, по­верь, моя жена великолепно сыграет роль Верной Жены... как замечательно играешь ее в свете ты... Что же касается того, что на деле она не соблюдает обет верности мужу... Для вас куда важнее обет, ко­торый вы даете природе. Этот обет называется продолжением рода. И потому, когда молодая самка видит полного сил молодого самца, она влюбляется... Нет, не в его смазливое лицо, оно лишь витрина. Она влюбляется в его плодоносный орган. Забыв свой долг перед мужем, она жаждет исполнить куда более важный долг — перед при­родой... Так что я не имею права насиловать вер­ностью мою молодую жену... Я могу лишь благода­рить ее за то, что она покорно позволяет мне ласкать свое божественное тело, одаривая наслаж­дением и меня! Надеюсь, уже вскоре исполнит свой долг перед природой... одарит меня вдобавок детьми... Здесь я не могу ей помочь, но очень на­деюсь на помощь нашего молодого друга.

— Как, однако, вы плохо думаете о нас, греш­ных, — усмехнулась дочь.

— Ну что ты, милая дочь. Как бы плохо ни думал мужчина о женщинах, вы друг о дружке думаете еще хуже.

Здесь герцогиня рассмеялась и обняла отца.

Действительно, вскоре молодая герцогиня Монбазон родила герцогу двух прелестных от­прысков. Как сказал старик с грустной усмешкой, «очень удобно — не сеять, а жать». Впоследствии у него появится и третий сын. Но если происхож­дение первых двоих было ясно, то третий по­явился на свет при удивительных обстоятельствах. Эти обстоятельства использовал господин Дюма в романе «Виконт де Бражелон». Хотя, на мой вкус, подлинная история интересней.

Как я уже рассказывал, у Марии де Шеврез бу­дет роман с Франсуа де Бофором. Роман недолгий, но, как всегда у Бофора, весьма плодотворный... Ма­рия де Шеврез родила сына, которого ее мудрец-отец объявил... своим. Так его внук стал его третьим сыном. Жена старого герцога обожала и третьего «сына», она боготворила все, что имело отношение к де Бофору.

Когда де Бофора отправили в Венсенский за­мок, все многочисленные любовницы, как поло­жено под солнцем, постепенно забыли великолеп­ного донжуана. Только герцогиня Монбазон все пять лет преданно ждала его. За эти годы она так и не смогла сбросить кожу, хранившую яростные ласки Франсуа. Хотя и пыталась, но... «Есть много способов избавиться от любви, но ни одного вер­ного», как с печалью утверждал философ. Так что все эти долгие пять лет герцогиня Монбазон гото­вила побег любимого.

Она постоянно писала ему нежные письма, но слишком длинные. Бофор не терпел долгого чтения и вскоре начал бросать их в камин. Писал любимцу-герцогу и рогатый муж. Эти письма гер­цог сжигал чертыхаясь, ибо они были полны муд­рых поучений философов, которых Бофор не пе­реносил.

Первое время все эти письма вначале отправ­лялись на проверку Мазарини. Но, узнав судьбу этих непрочитанных посланий, кардинал посме­ялся и перепоручил проверку писем коменданту Венсенского замка.

Так прошло пять томительных лет.

В тот день герцог получил очередное длинню­щее письмо Монбазона, каковое мучитель назвал «Мысли для утешения».

«Всякий, кто приближен к Власти, должен за­ранее научиться сносить опалу. Ибо чем больше вы любимы нынешним королем, тем вернее по­падете в опалу при наследнике... Ведь каждый но­вый король стремится побыстрее отречься от про­шлого царствования. Лучший способ держать в подчинении народ — это внушать ему, что его пред­кам жилось еще хуже... Да, с новым царствованием наступает и конец прежним фаворитам.

Но стоит ли тосковать по потерянному раб­ству... Ибо кто пребывает в большем рабстве, чем приближенный к Власти. Только тот, кто еще при­ближенней! Все изменчиво в этом мире. Не­изменна только смерть. Она уравнивает всех нас, и потому было бы очень досадно узнать, что кто-то может ее избежать!.. Жаль, что мудрые мысли приходят нам в опале, и мы тотчас забываем о них, снова войдя в милость...»

На этих словах Бофор мстительно поднес муд­рые поучения к горящему пламени свечи, но уви­дел как явственно между строк начали проступать буквы! В письме была тайнопись.

Тайнопись оказалась от его любезной. Герцо­гиня сообщала, что наконец-то сумела устроить в охрану Бофора своего человека.

Уже вскоре «свой» передал в камеру Бофора пи­столет, веревочную лестницу и кинжал. В очеред­ном письме верная любовница просила Франсуа терпеливо ждать дальнейших шагов, ее посланец собирался подкупить новых тюремщиков. Но как только кинжал очутился в руке де Бофора, сдавлен­ная пятилетним заточением пружина распрями­лась. С оружием в руках герцог — прежний великий воин. Он не мог ждать. Он велел подкупленному стражнику сообщить на волю одно слово — завтра!

И на следующий день, когда стражник принес ему обед, Бофор молча набросился на беднягу с кинжалом. Как он мечтал, что тот станет сопро­тивляться, и он перережет ему глотку. Но несчастный испуганно взмолился о пощаде. И дальше было то же. Когда наш яростный воин выскочил из камеры с кинжалом и пистолетом, тюремщики дружно попадали на колени. Он запер их в камере, пообещав награду, коли будут послушны. Те знали — их ждут хорошие деньги... Совсем не те, что пла­тил им скряга Мазарини. Так что покорно дали себя связать. Уже через несколько минут веревоч­ная лестница полетела на стену замка, и по ней взбирался де Бофор... Внизу ждали лошади и друзья-фрондеры. Потом была бешеная скачка. Он яростно загнал двух лошадей. Ворвался в замок герцога Монбазона. Она бросилась к нему на шею. Он швырнул ее на постель... К счастью, герцога не было в замке, он охотился. (Впрочем, воз­можно, старый мудрец все знал и потому охо­тился.) Уже приближалась погоня, когда через че­тыре восхитительных часа Бофор покинул замок. Она позвала детей проститься, но дети его не ин­тересовали. Все мысли де Бофора были заняты теперь одним — как расплатиться с Мазарини за пять лет черной скуки, за целых пять лет отсутствия побед в постели и на поле брани.

Франсуа Бофор расплатился щедро. Он стал одним из главных вождей знаменитой Фронды — восстания знати против Мазарини. Французы умеют бунтовать. Многочисленные любовницы Бо­фора — жены родовитейших французских аристо­кратов — с легкостью заставляли присоединяться к этому бунту своих мужей и любовников. Кто только не участвовал во Фронде! Брат покойного короля и первый принц крови, знаменитый пол­ководец герцог Конде, его младший брат герцог Конти. Вместе с косноязычным быком Франсуа де Бофором бунтовал великий мудрец и блистатель­ный острослов герцог Ларошфуко.

Герцог де Бофор и герцог Ларошфуко. За.спи­нами этих двух столь разных мужчин стояли две общие любовницы. Две самые опасные красавицы века. Две белокурые ведьмы-соблазнительницы, две законодательницы мод с пышной грудью и оси­ными талиями.

Это уже известная нам Диана-охотница Мария де Шеврез и знаменитая Анна де Лонгвиль, родная сестра принца крови великого полководца Конде.

Анна много моложе Марии, но уже не менее опытна. Как и у Марии де Шеврез, муж Анны был намного ее старше... И лук Анны так же без про­маха бил мужские сердца... Если Мария де Шеврез была бывшей подругой королевы, то Анна де Лон­гвиль, принцесса королевской крови, сама мечтала стать королевой. И она стала главной бунтовщи­цей Фронды... Анна Австрийская называла ее «дья­волом с ангельским личиком». Белокурая копна волос, обворожительное нежное личико с прелест­мым носиком, трогательная ямочка на подбо­родке... Женственность и слабость. Под этой неж­ной маской скрывалась «похотливая дьяволица, беспощадная в любви и ненависти». С легкостью всепобеждающей молодости отбила она у Марии де Шеврез герцога Ларошфуко.

Если интрига против Ришелье, в которую во­влекла его герцогиня де Шеврез, отправила муд­реца в камеру Бастилии, то интриги, задуманные де Лонгвиль, могли отправить на эшафот. Так что великий острослов долго колебался, участвовать ли в интриге, но... Он печально сказал: «Глупо счи­тать, что мы управляем собой... И если умом мы стремимся к одной цели, то сердце незаметно увле­кает нас совсем к другой... Ум всегда в дураках у сердца». Но философа спасло то, что всегда спа­сает: измена любимой. Он узнал, что его возлюб­ленная не избежала неминуемого — одновременно с Франсуа Ларошфуко она спала с Франсуа де Бофором... Причем оба Франсуа узнали о ситуации одновременно. «Чем больше мы любили красавицу, тем больше будем ее ненавидеть», — сказал тогда Франсуа Ларошфуко. Анна де Лонгвиль была бере­менна, причем уверила в отцовстве обоих Франсуа. И сделала это с чистым сердцем, ибо правду не знала сама. Так что оба Франсуа считали своим мальчика, которого она родила прямо в парижской Ратуше во время буйств Фронды. Что же касается ее мужа... о нем было не принято думать.

Разочаровавшись в возлюбленной, философ разочаровался и во Фронде. Ларошфуко с отвра­щением наблюдал то, что всегда бывает во время вельможных смут. Ничто не ново под солнцем, и низость «власть имеющих» так похожа. Во время вашей Смуты ваши бояре бегали между лагерем Самозванца и царем Василием Шуйским. Так же во время Фронды принцы и вельможи нагло пре­давали друг друга, бесстыдно бегая между короле­вой-регентшей, Мазарини и заговорщиками. Ко­роче, герцог Ларошфуко пресытился заговорами, бунтами, предательствами и любовными изме­нами. Великий мудрец стал великим мизантропом. Он полюбил повторять: «Порок правит миром. Даже наши добродетели зачастую не более чем хо­рошо замаскированные пороки». К примеру, наша скромность. Уклоняясь от похвал, мы всего лишь жаждем восхвалений... уже за это!» Кстати, тогда он сказал мне... — Тут месье Антуан остановился и, как всегда, извинился за оговорку... Засмеявшись, добавил: — Вот так же порой оговаривался граф Сен-Жермен, поселяя в собеседниках ложную ил­люзию своей вечной жизни... На самом деле, как я вам уже говорил, вечная жизнь была бы самым ужасным приговором. Обреченный жить вечно уже вскоре понял бы, как тоскливо одинаковы вре­мена и люди, ибо одинаковы пороки... Посто­янным под солнцем остается и грозное видение — крест, на котором мы, люди, умудрились распять Бога... в компании с разбойниками! — И, помолчав, месье Антуан продолжил: — Но вернемся к Бофору. Этот Голиаф был неутомим в мятеже. Он пил его, как вино. Он жил в бунте. Он не брезговал возглав­лять даже бунты парижской черни, этот «король рынков», как его насмешливо называла знать. Мо­гущественному Мазарини дважды пришлось спа­саться бегством из Франции.

Но что же юный король? После изгнания де Бофора из дворца воспитанием короля занялся Ма­зарини. Королева-регентша привычно назначила нового любовника на должность нового «супер­интенданта при особе короля». Заполучив место Бофора на ложе, Мазарини унаследовал и его обя­занности.

Под присмотром кардинала королю препода­вали латынь, французский язык, курс античной и мировой истории, математику и живопись. Учение было строгим, но в меру глубоким. Мазарини ис­поведовал мудрость Монтеня: «Пусть у него будет здравая голова, нежели забитая всевозможными знаниями». После занятий мальчиком-королем не занимались. Никогда не забывал Людовик, как его кормили знаниями, лишая развлечений. Как зави­довал он веселью, праздности и роскоши, в которых росли его сверстники, сыновья вельмож. Кар­динал был чудовищно скуп, поэтому мальчик имел только пару платьев. И когда на одном появились дыры, Мазарини обстоятельно рассказал камер­динеру короля, как их надо залатать. Скупердяй объяснил королеве-матери, что воспитывает маль­чика-короля в строгости и бережливости. Впослед­ствии Людовик показывал своей любовнице де Лавальер простыню с дырами, на которой спал в детстве. Этой жалкой бедности, заброшенности, в которой рос мальчик-король, сопутствовал по­стоянный страх. В стране шла Фронда — граждан­ская война. Королевская семья жила на краю про­пасти, против ополчились знатнейшие фамилии Франции. Иван Грозный в детстве, наблюдая во­ровство и своеволие бояр, возненавидел их, под­росши убивал беспощадно. Вот так же во время грозной Фронды формировался опасный характер маленького Людовика. Испытания и страх рано превратили ребенка во взрослого мальчика-ко­роля. Но Людовик XIV был европеец и, став госу­дарем, в отличие от вашего царя-азиата, не рубил головы, не сдирал кожу и не поджаривал на костре своих вельмож. Но у Людовика была отменная па­мять, в ней хранился длинный перечень знатней­ших фамилий и их бунтарств в дни Фронды. Он не простил он им до конца, и они до смерти это чувствовали.

Не простил Людовик и восставшему Парижу, заставившему его с матерью бежать из столицы. Холодная снежная ночь была в тот день. Юного короля тепло одели. Но бежать не удалось. Их пре­дали, и по Парижу полетел слух: король и коро­лева-мать собираются бежать из своей мятежной столицы.

Толпы горожан окружили Пале-Рояль, где жила королевская семья. Люди требуют показать им короля. Это был призрак того, что придется когда-то увидеть его несчастному потомку. Коро­леве-матери пришлось допустить депутацию в спальню сына...

Лицо месье Антуана приблизилось... Закатив­шиеся глаза... и изменившийся, хриплый голос... хриплый шепот:

— Там полутьма, горят две свечи... У кровати мужчина в плаще... лица не видно... стоит спи­ной... Мальчик, одетый в дорожное платье... то­ропливо ныряет в расстеленную постель... Жен­щина — это королева Анна — натягивает на него одеяло, подоткнула края... Мальчик, спеленатый, недвижно лежит под одеялом. Мужчина в плаще вышел из спальни... Снова вернулся, встал в тем­ноте у изголовья... Входят по одному, на цыпоч­ках... Это члены депутации города Парижа... Скри­пят сапоги... В полутьме склоняются к самому лицу мальчика. Мальчик ровно дышит, притворяется спящим!

Лицо месье Антуана стало красно и мокро, как после парной. Он на глазах терял силу. Тусклый, еле слышный голос:

— Удовлетворенные горожане покидают дво­рец... Ушли... Мальчик выскакивает из постели... В январском рассвете, в падающем мокром снеге, в полутьме отъезжает карета... Рядом с каретой ска­чет тот человек в плаще и несколько гвардейцев... Вслед за ними выехала еще карета с министрами. Подросток-король и королева-мать уехали... точ­нее, бежали из Парижа.

Уже вскоре мальчик с матерью входили в нетопленный дворец Сен-Жермен-о-Лэ. Никогда не простит Людовик Парижу, что его, короля, заста­вили притворяться, дрожать от страха! Именно поэтому впоследствии он отстроит Версаль и пе­реведет туда из столицы королевский двор. Что ж, он получил в юности отличное образование для будущего диктатора — предательство родственни­ков, своеволие и безумство черни, гамлетовское презрение к матери, осквернявшей королевское ложе с безродным итальянцем... Он должен был ненавидеть Мазарини... Но пройдоха-итальянец был единственным вельможей, на кого они с ма­терью могли всецело положиться. Мальчику при­шлось учиться этой важной науке любить... нена­видя!

Но иногда ненависть прорывалась. Ему было всего шесть лет, когда, увидев кардинала, окружен­ного свитой, он весело-насмешливо выкрикнул: «А вот и наш султан!» На строгие расспросы матери он ответил, что его научили так выкрикнуть, но, к сожалению, он забыл, кто его научил. И стал не­обычайно нежен с Его Высокопреосвященством. С детства жизнь воспитала в нем двоедушие... уме­ние, а потом и коварное желание скрывать свои намерения. Важнейшее качество будущего тирана.

Во время побега из Парижа сопровождал и охранял юного короля и королеву-мать тот самый человек в плаще, стоявший у кровати мальчика, — гасконец по имени д'Артаньян. Я часто вижу в моих снах его лицо... подкрученные усики и хищ­ный гасконский нос. Шарль Ожье де Бац де Кастельмор — таково настоящее имя человека, став­шего бессмертным под именем д'Артаньян. Шарль де Бац Кастельмор, как и герцог де Бофор и герцог Ларошфуко, — это поколение десятых годов XVII века. Он родился в Гаскони в 1611 году 23 сен­тября, — то есть в день, когда встречаются Дева и Весы... Опасный день, ибо смертный подчиняется двум столь противоположным знакам. Его прапра­дед, обычный мещанин, попросту присвоил себе дворянский титул. Отец, Арно де Бац, продолжил этот путь во дворянство — женился на Франсуазе д'Артаньян, происходившей из известной в Гас­кони дворянской семьи. Наш герой впоследствии справедливо предпочтет аристократическую фа­милию своей матери — д'Артаньян.

Для поддержания престижа семьи Арно де Бац купил Кастельморский замок. Если быть точным, купил и назвал замком много раз перестроенный одноэтажный дом. Чтобы сооружение хоть как-то напоминало замок, отец украсил одноэтажное строение башней, над которой гордо развевался королевский флаг. В башне «замка» обитали голуби и его сын Шарль.

Голуби со стоном взлетали под потолок, и он гонялся за ними с отцовской шпагой, безуспешно пытаясь поразить летучих противников. Куда ус­пешней научился он прыгать с башни со шпагой в руках точнехонько в седло несчастной старой клячи. Она стояла, привязанная к коновязи под башней «замка». Сколько раз это умение будет спа­сать ему жизнь во время опасных переделок! Я давно не был в тех местах. «Замок», как я слышал, стоит и поныне, но, кажется, сильно перестроен­ный.

Месье Дюма прочитал апокриф — лжевоспо­минания д'Артаньяна, написанные на самом деле каким-то литератором. Эта беллетристика и стала «исторической» основой его бессмертного ро­мана. Но тем не менее он загадочно точно описал характер истинного д'Артаньяна и даже прибавил некоторые истинные обстоятельства жизни гас­конца, которые не были известны ни автору апок­рифа, ни ему. Все потому, что люди, подобные месье д'Артаньяну, не исчезают совсем. Их тени прячутся в природе, и работа пишущего о них — спиритический сеанс. Умейте вызывать из небы­тия их тени, и вы услышите их голоса.

Юный Шарль де Бац действительно отпра­вился в Париж под фамилией своей матери д'Ар­таньян и действительно доблестно заколол на пер­вой же дуэли некоего знаменитого дуэлянта, гвардейца кардинала. Наш забияка в свой первый год в Париже принял участие в трех дуэлях, и трое несчастных отправились на небо. Он стал знаме­нит. Королева действительно наградила его вели­колепным перстнем, но за историю с приездом Франсуа де Бофора, о которой я вам рассказывал. Этот подарок королевы (гасконец не снимал его до смерти) упоминает и Дюма! Правда по иному, придуманному им поводу. Как и в романе, наш со­рвиголова поступил в роту королевских мушкете­ров благодаря покровительству командира роты гасконца Жана-Армана дю Пейре, графа Труавиль, большого друга семьи матери. После смерти Лю­довика XIII д'Артаньян перешел под знамена и по­кровительство кардинала Мазарини. В это время королевская мушкетерская рота лишилась денеж­ных привилегий: скряга Мазарини попросту отме­нил их. Рота посмела роптать и была тотчас рас­формирована бережливым кардиналом. Но осмотрительный гасконец предчувствовал буду­щее. Избранные умеют слушать голос Судьбы. Д'Артаньян остался сторонником Мазарини. Во время Фронды, как и в романе Дюма, наш д'Ар­таньян доблестно защищал королевскую семью и кардинала. Пять лет после смерти Людовика XIII продолжалась кочевая жизнь королевской семьи, полная опасностей и лишений. И все эти годы ря­дом с королевской семьей был д'Артаньян. Наш сорвиголова не раз выполнял секретные поруче­ния Мазарини и королевы, и были они, поверьте мне, куда опасней фантазий Дюма. Исполнить эти поручения и остаться живым — большая неожи­данность.

Но наконец наступило совершеннолетие ко­роля и закончилось регентство Анны. Официаль­ная церемония состоялась, если не изменяет па­мять, в сентябре 1651 года, во время заседания Парижского парламента... — Здесь месье Антуан остановился. Я уже приготовился к его путеше­ствию во Время, но он сказал каким-то глухим го­лосом: — Я не в силах сегодня. Оставим путеше­ствия ТУДА на завтра, — и продолжил нарочито скучным тоном учителя: — На церемонию были приглашены принцы крови Конде и Конти, и, ко­нечно, Франсуа де Бофор, и прочие знатные мя­тежники.

В тот знаменательный день Бофор впервые увидел Людовика совсем по-иному. Первый раз в жизни он почувствовал... отцовство. С отцовской гордостью он смотрел на красивого молодого че­ловека, своего короля и... сына! Сына!!! Он по­пытался поймать взгляд вчерашнего воспитанника в надежде, что тот почувствует... Он даже выступил вперед... Но Людовик лишь пробежал по нему гла­зами и равнодушно кивнул. Ему было не до Бофора. Молодой король явно нервничал, подпрыгивал, чтобы казаться еще выше. Однако сумел взять себя в руки, заговорил властно, кратко и жестко. Бофор с восторгом слушал решительные слова сына: «Гос­пода, я пришел в мой парламент заявить вам, что, по закону моего государства, я беру правление в свои руки. Я надеюсь на милость Божью и буду править моей страной со страхом Божьим и по справедливости». И мятежники вынуждены были понять: теперь во Франции правит король. Ре­гентство матери закончилось, и должна быть за­кончена Фронда. Ибо раньше мятеж считался мя­тежом против своевластия кардинала, отныне он будет считаться мятежом против власти короля. Фронда становилась государственной изменой — путем на эшафот. Королевская власть возвраща­лась во Францию.

Началось всеобщее бегство вчерашних фрон­деров к королю. Поспешил вернуться в Париж и переждавший Фронду за границей кардинал Ма­зарини. Молодому королю пришлось поделиться властью со своим крестным отцом, страной начал править триумвират — мать, Мазарини и молодой король. Пока править.

Франсуа Бофор, как и остальные принцы крови, покорно подчинился этому трио — невер­ной возлюбленной, выскочке Мазарини и королю. Себе он объяснил, что делает это не из-за жалкого страха, недостойного потомка королей, но из-за... любви к сыну! Так что честь Бофоров была спа­сена.

Как он ждал, что сын его призовет. Но вместо короля герцога позвал Мазарини.

Они встретились впервые после его ареста и бегства из Венсенского замка.

Мазарини был само радушие, будто никакого тюремного замка не было. Кардинал торжественно объявил герцогу, что король поручает ему один из важнейших военных постов... Правда, в действую­щей армии (шла война с испанцами), то есть да­леко от Парижа. Вечного мятежника Бофора вы­сылали из столицы. Коварный итальянец посыпал изгнание сахаром — произнес целый монолог, как ценят мужество герцога король и королева.

Бофор медлил с отъездом. Он все еще наде­ялся, что его примет сын или.... хотя бы она. Но король его не принял... Не позвала его и она. Она его попросту забыла.

Теперь Бофор служил далеко от великой сто­лицы. Он страдал. Он жаждал вернуться ко двору в любимый Париж. Но в Париже продолжали за­ботиться, чтобы мятежный отставной любовник был от столицы как можно подальше и главное — подольше.

Только через три года он вновь увидел сына! Герцога наконец-то позвали. В древнем Реймсском соборе состоялась священная церемония: торже­ственное помазание на трон и коронация Людо­вика XIV. Стоя невдалеке от трона, Бофор увидел этот величайший миг в жизни сына: святое масло из священной ампулы коснулось головы его Людо­вика. Чудо миропомазания свершилось. На его гла­зах сын переставал быть обычным смертным. Те­перь он был человеком только отчасти. И отчасти стал божеством.

Как положено божеству, он обязан излечивать больных. Уже на второй день Бофор и принцы крови почтительно наблюдали древний обряд бо­жественных королей. Две тысячи больных ждали его сына в парке церкви Сен-Реми. Людовик мед­ленно обходил длиннейшую очередь страждущих. Касаясь рукой каждого, произносил тысячелетнее заклятие помазанников Божьих: «Король касается тебя, и Господь излечивает тебя».

«Излечивает»! И это — его сын!

Уже вернувшись в армию, Бофор узнал глав­ную придворную сплетню: у сына начался страст­ный роман с Марией Манчини, племянницей Ма­зарини. Людовик захотел на ней жениться... «Нет! Тысячу чертей — нет! — расхаживая по палатке, кричал Бофор самому себе. — Потомок великих королей не может жениться на родственнице без­родного пройдохи. Да и вообще, зачем жениться королям! Если любишь, надо попросту ее ото­драть!»

Он решил поговорить с сыном о его заблуж­дении. Он написал в Париж, попросил аудиенции у Людовика. Но ни аудиенции, ни ответа он не по­лучил. Впрочем, к счастью, ситуацию с женитьбой сына исправил... сам ненавистный Мазарини! Хотя Джулио Мазарини должен был быть в вос­торге от возможности породниться с королем, но премьер-министр Джулио Мазарини был в боль­шом негодовании. Интересы Франции требовали совсем иного брака. Франция вела войну с Испа­нией. Выгодный мир и примирение между домами Бурбонов и испанских Габсбургов могло быть скреплено только браком французского короля с испанской инфантой Марией-Терезией. Именно об этом вел тайные переговоры с Испанией кар­динал. И переговоры обещали закончиться успе­хом.

Состоялось решительное объяснение молодого короля и кардинала. Людовик XIV сидел как раз за этим столом. — Месье Антуан кивнул на стол с ат­лантами. — Он повторял одно и то же: «Я люблю ее и женюсь. Я так хочу». Но сзади него расхаживал кардинал и тоже повторял одну и ту же фразу: «Во имя Вашей славы, сир, Вы не должны...»

Так продолжалось добрых полчаса. Наконец кардинал несколько изменил и расширил текст: «Во имя Вашей великой славы, сир... молит Вас Франция».

И король замолчал. Он покорился. Он рас­стался с Марией Манчини, женился на испанской инфанте... и еще больше возненавидел кардинала! За то, что кардинал увидел минуту его слабости, и за то, что посмел перечить королю. Следствием скучного брака стал знаменитый Пиренейский мир. Испания уступала французской короне бога­тые провинции. В мире произошла глобальная пе­ремена: Пиренейский договор закончил столетнее величие Испании. В Европе остались теперь только две сверхдержавы — Франция и Англия. Мечта Ришелье сбылась. И это сделал его наслед­ник, кардинал Мазарини. И король, ненавидя, был вынужден славить ум кардинала! Но прошло время, и Бофор узнал радостную весть. Сын отнял у кардинала важнейшие дела — внешнюю политику и армию. Кардинал не сопротивлялся, он тяжко болел. И вскоре из Парижа пришло письмо герцо­гини Монбазон. Она захотела первой сообщить любимому столь желанную весть: кардинал Маза­рини умер. Читая письмо, Бофор испытал это счастье воина: он пережил врага! Герцогиня Мон­базон описала Бофору Государственный совет, ко­торый созвал молодой король. Он обратился к Со­вету со знаменитыми словами, о которых теперь говорил весь Париж: «Я пригласил вас сюда, чтобы объявить вам: я беру всё управление в свои руки. Вы будете помогать мне советом, но только... только если я вас об этом попрошу. Отныне я запре­щаю скреплять печатью любой документ без моего на то приказа. — После чего король помолчал и добавил: — Я за многое благодарен покойному кар­диналу, но жизнь идет вперед, господа. И в управ­лении моим государством, моими финансами и моей внешней политикой я буду придерживаться совсем иных принципов, чем покойный кардинал. Теперь у вас только одна задача — стараться по­нять, чего хочет ваш король».

Бофор с гордостью прочел эту речь сына — ма­нифест абсолютной власти монарха.

Правда, в конце письма герцогиня процити­ровала слова мужа («моего великого мудреца»): «И как не надоест им эта вечная круговерть: новый правитель порицает старого! Нет ничего нового под солнцем... И кто прожил день, считай, прожил вечность».

(Герцог уже успел умереть, и, как нередко бы­вает, герцогиня страстно полюбила мужа... после смерти. Теперь он именовался не иначе как «мой великий мудрец». И Бофор теперь не получал ни одного письма без обязательного изречения «моего великого мудреца».)

Бофор был счастлив. Главное свершилось. Пусть после смерти, но Мазарини был повержен, и это сделал его сын!

Двор и армия тотчас поняли: о покойном кар­динале следовало забыть, и побыстрее. Имя Маза­рини исчезло из обихода, и даже королева Анна редко вспоминала о нем. Разве когда надевала зна­менитые бриллианты, завещанные ей покойным любовником.

Людовик демонстративно воскресил столь лю­бимую его отцом роту королевских мушкетеров. Услуги д'Артаньяна не были забыты, и король на­значил гасконца вторым лейтенантом роты воз­рожденных мушкетеров. Первым лейтенантом по традиции был сам король. Так что д'Артаньян стал фактическим командиром роты мушкетеров... Как это было красиво: гарцующие мушкетеры на лоша­дях серой масти... Серебряные кресты на плащах... Их так и прозвали: «серебряные мушкетеры». И впереди роты — наш гасконец с уже серебряными кудрями, ниспадающими на плечи.

Быстро летело время для стареющего Бофора. Умер отец. В Париже умерла королева Анна. Фран­суа стукнуло полвека. Уходили и старели его воз­любленные, удалялись от двора в свои поместья стареющие сверстники. Но неизменным остава­лось его положение. Франсуа де Бофора по-преж­нему держали вдалеке от Парижа. Ему позволили участвовать в непрерывных победоносных войнах, которые вел его сын. Он храбро бился на полях Фландрии... После смерти отца в знак монаршей милости ему передали наследственное звание ад­мирала. Но в Париж по-прежнему не пустили. Его отправили командовать флотилией в Средиземно­морье... В Ливорно он принял командование над жалкой флотилией. С нею он должен был сра­жаться с турками.

Обиженный невниманием сына и своим заб­вением, герцог много пил и во время слишком ве­селых застолий на его адмиральском корабле со­общал собутыльникам... лишнее. Особенно после того, как узнал о смерти королевы Анны. Выросший во времена Ришелье, он, конечно же, знал, что «стены слышат», но сдержаться, увы, было свыше его сил.

До короля стали доходить пьяные разговоры герцога... о королеве и о неблагодарности... некоего высокого лица, обязанного ему рождением).

И вскоре Людовик вызвал герцога де Бофора в Париж.

Франсуа приготовился к последствиям. Он уже был наслышан о новых суровых порядках при дворе. Должно быть, впервые вечный фрондер по­чувствовал некоторый трепет. Он даже раздумывал, стоит ли ехать в Париж. Но поехал. Он слишком хотел увидеть сына. С возрастом в нем все громче говорили чувства отца.

Король жил в Тюильри, но уже началась гран­диозная перестройка маленького замка его отца в Версале. О будущем дворце рассказывали чудеса.

Король пригласил герцога на обед. В час дня Бофора торжественно ввели в столовую залу. Здесь толпились избранные придворные, удостоенные чести наблюдать обед короля.

Вошел Людовик, и вся зала церемонно скло­нилась в долгом и низком поклоне. Бофор был по­трясен. Как изменился сын! Куда делся тот юноша, которого он так хорошо помнил, — неуверенный, затравленно озиравшийся по сторонам, смешно подпрыгивавший, чтобы, будучи высоким, ка­заться еще выше! Перед ним стоял молодой чело­век с беспощадными холодными голубыми гла­зами. Людовик сухо поздоровался. Повелительным жестом указал Бофору на стул за столиком, серви­рованным на двоих.

Король в своей великолепной шляпе сидел на­против. Из-под шляпы торчал фамильный круп­ный нос Бурбонов. Король молча начал есть. На­против него так же молча ел герцог, с точно с таким же фамильным носом. Как шутила герцо­гиня де Шеврез о незаконных детях Бурбонов: «Все пройдет, даже сплетни, но нос останется». Придворные молча, почтительно стояли поодаль полукругом. Согласно этикету никто не имел права сесть. И дофин, и принцы крови в благоговейном молчании наблюдали за трапезой повелителя. Оба Бурбона, свесив в тарелки фамильные большие носы, молча съели популярные ранние овощи — теплый салат с ботвой и сыром фета, затем суп из зеленого горошка, потом кролика с молодыми ого­родными овощами и умело обглодали ножки пу­лярки... Когда бесконечный обед подошел к концу и слуги убрали остатки еды, король наконец пре­рвал молчание:

— Я назначаю вас, герцог, гроссмейстером, шефом и главным суперинтендантом всей нашей навигации в Средиземноморье. Отныне вы должны не только воевать с флотом наших врагов турок, но и примерно наказать постоянно напа­дающих на наши торговые корабли алжирских пиратов... Десятки наших судов захвачены мер­завцами. Вам будет помогать флот наших союзни­ков-венецианцев.

Итак, сын по-прежнему запрещал ему вернуться в Париж... Людовик прочел его мысли. Он ласково улыбнулся, встал, вышел из-за стола и обнял гер­цога. И хотя Людовик постарался, чтобы объятие было кратким и формальным, однако объятие было! Сын-король впервые обнял отца!

Когда счастливый Бофор, пятясь спиной к двери и отвешивая низкий поклон сыну, покидал залу, он услышал властный голос:

— Я жду от вас подвигов, герцог. Я надеюсь как можно скорее услышать о ваших героических де­лах вместо глупых пьяных фантазий.

Встреча была окончена.

Эти грубые слова-угрозу Бофору пришлось проглотить, он постарался их не понять.

Но, вернувшись домой, ему пришлось повто­рить себе печальную правду: вернуться в Париж ему не дадут. Впрочем, для него открывалась воз­можность вернуться в столицу иным способом — в гробу. Он знал, что, несмотря на пышный чин, у него в подчинении будет все та же потрепанная штормами, малочисленная средиземноморская эс­кадра. С этими жалкими судами он мог сражаться с турецким флотом, но не с алжирскими флибусть­ерами. В Алжире правила династия, основанная знаменитыми пиратами. Они превратили порт Ал­жир в мощную морскую державу, лишь номинально подчинявшуюся туркам... Здесь прятались награб­ленные сокровища, проживало 150 000 человек, трудились под палками 30 000 рабов-христиан, за­хваченных пиратами, и процветал крупнейший не­вольничий рынок. В алжирском порту, защищен­ном мощной линией укреплений, стояли сотни захваченных судов и десятки отлично вооружен­ных корсарских кораблей с командами, составлен­ными из отчаянных головорезов.

Перед отъездом Бофора вдруг навестил один из старых забытых друзей молодости, маркиз де Ля Гар.

Маркиз сначала сообщил ему, что король ждет от него скорейших действий против разбойников (то есть скорейшего отъезда!). После чего маркиз вдруг начал рассказывать герцогу галантную сплетню из прошлого царствования. Оказывается, покойный король Людовик XIII был платонически влюблен в одну из фрейлин королевы. Будучи от природы на редкость застенчивым, Людовик XIII после долгих колебаний все-таки решился объ­ясниться даме в любви. Но во время объяснения благородная дама прервала речь короля. Она на­чала умолять монарха не только перебороть свои чувства к ней, но вернуть эти чувства достойней­шей — перестать быть холодным к королеве. Ее словами, очевидно, говорил сам Господь. Ибо в сердце короля тотчас возродилась любовь к вен­ценосной супруге. Король провел следующую ночь в спальне королевы.

— Ровно через девять месяцев королева Анна родила нашего великого короля, на радость и счастье Франции, — закончил свой рассказ маркиз и пристально взглянул на де Бофора.

Франсуа де Бофор понял: ему передали офи­циальную версию. Так и только так должна была теперь звучать история рождения его сына.

Вот так герцога предупредили дважды.

В Европе стояла холодная зима, когда Бофор вернулся на свою жалкую флотилию. Но вскоре судьба смилостивилась. К счастью для герцога, во главе финансов Франции встал новый человек, о котором завтра мы будем много беседовать. Его звали Жан-Батист Кольбер. Этот новый министр финансов занялся французским флотом. Самым по­пулярным наказанием преступников Кольбер сде­лал отправку на галеры — гребцами. Кольбер нашел деньги и на реконструкцию флота. В короткий срок Бофор получил необходимое: средства на ремонт кораблей, большое пополнение гребцов и четыре новых, прекрасно вооруженных фрегата.

Бедный герцог был готов обменять все эти фрегаты, все свои титулы на возвращение в Па­риж. Но туда его не звали, так что, несмотря на предупреждение, «пьяные фантазии» продолжи­лись.

В самом начале 1669 года Бофор со своей об­новленной эскадрой пошел к берегам дружествен­ной Венеции. По пути сумел нагнать пиратский корабль и освободил французский фрегат, разве­сив пиратов на реях. В Венеции герцог пополнил запасы провианта и готовился отплыть — охранять караван французских торговых судов, плыть с ними мимо пиратского Алжира и Туниса. Но в Ве­неции он неожиданно получил новое задание: Лю­довик благодарил за первые успехи и приказывал идти к острову Кандии (так тогда именовался Крит). Здесь Бофор должен был помочь осажден­ным венецианцам, воевавшим с армией турок. Ко­роль сообщал, что венецианский гарнизон будет подчиняться приказам Бофора.

— Но он отправляет нас на верную гибель, — сказал его друг и помощник граф Л., — на острове целая армия турок!

Бофор только усмехнулся: он понял: от него решили избавиться! Он помолчал и сказал графу:

— Мой отец любил повторять завет древних мореплавателей: «Плыть всегда необходимо, а жить не так уж необходимо». Так что мы выполним приказ Его Величества.

25 июня 1669 года Бофор высадился со своим отрядом у окруженного турками главного города острова (Ираклиона, как именуют его нынче). Ве­нецианцы в ту пору именовали его Кандией, как и весь остров.

Венецианцы прятались за мощной стеной, по­строенной ими еще в прошлом веке. Окружив город плотным кольцом, у стен стояла армия турок во главе с великим визирем. Его войска взяли город в кольцо больше двадцати месяцев назад и потеряли к нынешнему времени более ста тысяч убитыми. Но от города не отступали. Бофор решил попытать счастья — внезапной дерзкой атакой с тыла опро­кинуть осаждавших.

Он послал голубя к осажденным — приказал одновременно с началом атаки организовать вы­лазку венецианцев.

На стене зажгли костер, означавший, что при­каз они получили.

Ночью перед сражением Бофор был смутен. Он сказал в палатке своему адъютанту: «Мой отец долго болел. И когда мне сообщили, что он про­стил всех своих врагов, я сказал — значит, отец скоро умрет. Самый верный признак смерти воина — это примирение с врагами. Сегодня, ко­гда я проснулся, мне мучительно захотелось про­стить всех их — Ришелье, Мазарини и, главное, ее, покойницу...» Адъютант посмотрел на него ис­пуганно.

Сражение началось, как только рассвело. Бо­фор, как всегда, был впереди. Но венецианцы так и не показались из-за стен. Бофор не знал, что они уже вели тайные переговоры с турками о сдаче го­рода и обговаривали мирную, почетную эвакуацию населения.

Атака захлебнулась. Французам пришлось от­ступить. Но отступили они без своего командира. Во время этого сражения один из самых блестя­щих воинов Франции, внук короля Генриха IV, гер­цог Франсуа де Бурбон Вандом, второй герцог де

Бофор, таинственно, бесследно исчез — пропал без вести!

Городок Пиньероль находился на самой гра­нице Франции с Италией. Он был опоясан крепост­ными стенами, и внутри стен находилось сердце Пиньероля — тюрьма, окруженная еще одной вы­сокой зубчатой стеной с башнями.

Население городка работало или стражниками в тюрьме, или обслуживало эту секретнейшую тюрьму. При Людовике XIV сюда начали ссылать самых опасных государственных преступников.

Через два месяца после исчезновения Бофора, 24 августа того же 1669 года, в тюрьму Пиньероль был доставлен особый узник. В приказе о доставке в Пиньероль не было указано его имени. Но в со­проводительных документах узник именовался как «простой слуга Эсташ Доже, вызвавший недо­вольство Его Величества и арестованный по приказу короля». Перед тем как привезли в замок этого «простого слугу», были присланы распоряжения военного министра. Сам военный министр под­робно разработал правила содержания в Пиньероле... «простого слуги»! Эти правила удиви­тельны! «Простого слугу» Эсташа Доже приказано содержать в полнейшем секрете, в специальной камере с двойными дверями.

Итак, время предполагать.

Версия первая. Внук блистательного Генри­ха IV герцог де Бофор так и не смог смириться со своим положением — вечной почетной ссылкой. Возможно, вчерашний любовник королевы про­должал болтать — и об умершей королеве Анне, и О своих походах в королевскую спальню, и об обид­ной неблагодарности короля. Так что молодой ко­роль, болезненно относившийся к этим опасным россказням, не веривший в них (точнее, желавший НЕ верить), мог решиться на меры.

Но убить того, кто мог быть его отцом, моло­дой король не решился.

Вечный фрондер и опасный говорун должен был исчезнуть в каменном мешке.

Как произошло это исчезновение? Мы можем с вами вообразить. Это должен был сделать очень доверенный человек — не просто «очень доверен­ный», но самый доверенный, самый храбрый и са­мый отчаянный. Ведь речь шла о тайном аресте и похищении принца крови, к тому же силача, вели­колепно владеющего шпагой. Впоследствии мы узнаем, что король поручал подобные опаснейшие дела только одному человеку — лейтенанту коро­левских мушкетеров д'Артаньяну и его роте. При Людовике XIV королевские мушкетеры все больше походили на преторианских гвардейцев римских императоров.

Все должно было произойти во время той кровавой заварушки — рассветного боя на ост­рове. (Вот почему король отправил Бофора на Кандию.) В разгар сражения с турками гасконец и его мушкетеры, переодетые турецкими солда­тами, попросту окружили и похитили герцога де Бофора. Во всяком случае, далее все удивительно совпадает. Герцог де Бофор исчез 25 июня, а 24 ав­густа того же 1669 года в Пиньероль был достав­лен тот странный узник. Эти два месяца — как раз то необходимое время, чтобы тайно доста­вить герцога в Пиньероль. Мы помним, что в приказе о прибытии в тюрьму таинственного уз­ника не было указано его имя, но в сопроводи­тельных документах он именовался «простым слугой Эсташем Доже, вызвавшим недовольство Его Величества»... Почему внука короля и принца крови заточают в тюрьму под именем простого слуги? Зная характер Людовика XIV, это понять нетрудно. Это была мстительная ирония ко­роля — заточить гордого герцога, смеющего рас­сказывать, будто он отец короля Франции, под именем жалкого слуги! Во всяком случае слух о том, что под именем слуги Эсташа Доже содер­жится герцог Бофор, был популярен. Когда Эсташа Доже переведут из Пиньероля на остров Сент-Маргерит, губернатор тюрьмы в письмах-от­четах военному министру напишет: «Привезен­ного арестанта принимают, на острове за герцога де Бофора»!

Итак, ПЕРВАЯ ВЕРСИЯ: герцог де Бофор был похищен и тайно заключен в тюрьму Пиньероль в августе 1669 года под именем «слуги Эсташа Доже». Впоследствии на лицо ему наденут маску, чтобы скрыть похищение знаменитого герцога навсегда! Правдоподобно? Граф Сен-Жермен долго верил в эту версию. Хотя меня несколько смущало одно об­стоятельство. Ведь человек, носивший маску, умер В Бастилии в 1703 году. То есть Бофору, рожден­ному в 1616 году, должно было быть... 87 лет! Воз­раст, до которого дожить в те времена было почти невозможно, особенно учитывая буйную и бурную жизнь герцога, Но именно «почти»... Ибо ком­фортные условия, в которых, как мы увидим, со­держался человек в маске, отсутствие треволнений жизни могли помочь Бофору осуществить «почти невозможное» — прожить до этого почтенного воз­раста!

...Так думал и я до тех пор, пока не начал ис­следовать жизнь знаменитых узников Пиньероля. Среди них оказался удивительный персонаж, ко­торый будет героем нашего завтрашнего рассле­дования. И он заставит нас уже завтра похоронить версию о герцоге де Бофоре — Железной Маске... Впрочем, до того, как он стал узником, этот чело­век был одним из богатейших и могущественней­ших людей Европы.

В комнате ударили часы... И продолжили бить во всех комнатах. И я очнулся от обычного наваж­дения, наступавшего во время рассказов месье Ан­туана.

— Да, — засмеялся месье Антуан, — уже час ночи... мы увлеклись. Надеюсь, вы не забыли, я со­бираюсь решить ТРЕХСОТЛЕТНЮЮ загадку за два дня. Час назад закончился ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. И впе­реди решающий день.

Месье Антуан поднял со стола рубиновую ко­робочку, украшенную эмалью с галантной сценой — сатир, преследующий нимфу. Сверкнули брилли­анты, обрамлявшие голубую эмаль

— Это его коробочка для нюхательного табака... Героя завтрашнего расследования. До завтра, мой друг.