Зимняя катастрофа на севере

Северный фланг нашей армии достиг Ладожского озера, захватив старинный город-крепость Шлиссельбург. После мужественного нападения наших войск к нам перешел Тихвин. Однако за этой линией фронта положение зловещее. Отсутствует связь с тылом, нет дорог. Сообщение с фронтом осуществляется главным образом по льду через Волхов.

Войска начали наступление на Тихвин при температуре 10–15 градусов мороза. Одна группа перекрыла путь на важном участке железной дороги, связывающей Москву и Ленинград, Чудово и Тихвин. Но в ночь на 21 ноября внезапно, буквально за несколько часов, ртутный столбик термометра опустился до – 43 °C. В мгновение ока на наши боевые войска обрушивается невообразимая катастрофа. Танки, моторы, пушки – все выходит из строя. Лишенные всякого опыта солдаты, в своих тоненьких летних мундирах и пальто, стали абсолютно незащищенными под ударами страшного мороза.

Сопротивляясь порывам ветра, Густель устало ведет наш автомобиль по северной трассе вдоль Волхова по направлению к Чудову. Температура – 37–40 градусов ниже нуля.

Я разыскиваю человека, прижигавшего раны, и впервые хочу посетить лазареты, расположенные за северной линией фронта. В машине не работает обогреватель. Мы мерзнем просто смертельно. Ноги у меня до самых бедер холодны как лед. Я их едва ощущаю.

Стекла постоянно замерзают, обогреватель стекол полностью подводит. На такой мороз он не рассчитан. Время от времени нам приходится отогреваться в какой-нибудь крестьянской избе или в военном подразделении. Естественно, на нас, как и на всех солдатах, надета только обычная униформа и пальто. Шуб нет. У нас нет даже зимних шапок, прикрывающих уши, и, пребывая в абсолютном неведении относительно сурового характера русской зимы, мы носим высокие кожаные сапоги. Они лишают ноги последнего тепла, превращаясь в ледник.[25] По пути вследствие чрезмерного переохлаждения в мышцах то и дело возникают судорожные боли, стягивающие и пронизывающие обе ноги. Видимо, артериальные сосуды тоже сводит судорогой из-за мороза. Возникает странная глубокая боль – боль, вызванная кислородным голоданием. Мы оба думаем, долго ли еще это будет продолжаться.

Тем не менее мы быстро продвигаемся вперед, срезаем путь, поскольку все дороги, даже многочисленные бревенчатые настилы, полностью замерзли.

Перед нами Спасская Полисть. Ее полевой госпиталь уже относится к той дивизии, где прижигались раны. Мы отыскиваем лазарет, и я сразу же вступаю с хирургами в доверительную беседу. Тут все и выясняется. Сам дивизионный врач, подполковник медицинской службы, хирург по имени Паукер, приказал прижигать раны и всеми силами старается распространить этот метод. Меня охватывает неприятное предчувствие, что его голыми руками не возьмешь.

Чтобы быть абсолютно корректным и самому точно сориентироваться в ситуации, я разыскиваю этого врача. Мы находим его неподалеку от одной из медико-санитарных частей. Дивизионный врач Паукер – коренастый человек с шарообразной головой, низким лбом и не слишком выразительной физиономией. По его бойким и дерзким манерам можно догадаться, что самообладание, интеллигентность или чувство такта ему не свойственны, скорее, наоборот, его отличает упрямая самонадеянность и склонность к бахвальству. Он старается произвести впечатление, сразу заметно. И кажется, совсем не стесняет себя в выборе средств для удовлетворения своего тщеславия. Вскоре выясняется, что, к сожалению, первое впечатление не обмануло.

Я представляюсь подчеркнуто официально и деловито. Мы осторожно прощупываем друг друга.

Подполковник Паукер выдает себя за ученика Августа Вира. Через слово произносится имя Вира. Возможно, его однажды командировали к нему в клинику. Я осторожно завожу разговор о прижигании ран. Естественно, поскольку это ему на руку, господин Паукер ссылается на Вира и говорит, что продолжает дело великого хирурга. Действительно, когда-то Август Вир прижигал раны небольшими газовыми горелками для возбуждения сопротивляемости тканей. Однако после него никто не использовал этого метода, имея на то полные основания. Господин подполковник медицинской службы рассказывает удивительные вещи о чудесном воздействии прижигания и, кажется, до безумия увлечен новым методом. Чтобы окончательно убедить меня в своей правоте, он собирается продемонстрировать мне его на собаке. Очевидно, надеется склонить меня на свою сторону и с моей помощью распространить свой метод.

Все-таки нужно увидеть своими глазами, решаю я, и соглашаюсь посмотреть на этот опыт, который, как полагает доктор, непременно увенчается успехом.

На спине собаки, погруженной в глубокий наркоз с помощью хлороформа, он рассекает мышцы, инфицирует рану заразным гноем из грязных ран, затем в два ряда на расстоянии в два сантиметра прижигает ткани самым обыкновенным паяльником – моделью, которую ветеринары применяют на крупных животных – лошадях и быках. Сбоку из паяльника вырывается пламя, обжигающее кожу, чего господин Паукер, по всей видимости, не замечает. Теперь, вопреки всем правилам хирургии, он зашивает рану – и к тому же герметично.

– И это заживет? – спрашиваю я в изумлении.

– Конечно! – отвечает он самоуверенно. – В госпитале я покажу вам случаи прижигания!

У меня нет слов.

Преисполненный сознанием важности своего метода, он показывает мне восемь случаев прижигания, которые находятся здесь же в госпитале. Трещит, не замолкая ни на секунду. Молча, очень тщательно я осматриваю раны пациентов. Все сильно гноятся, покрыты струпьями и образовавшимися некрозами, от них исходит дурной запах, воздух отравлен. В помещении трудно дышать. Ни одна из ран не находится в хорошем состоянии заживления.

Мне показывают два случая прижигания ампутированных ног в результате ранения в бедро. Поистине отвратительное зрелище. Из ран течет кровь с гноем. Изнутри клочьями свисают омертвевшие ткани. Из раны на несколько сантиметров торчит оголенная кость. И этот человек еще нашел чем гордиться! Непостижимо! Просто голова идет кругом.

Нет, при всем желании я не могу убедить себя в преимуществах прижигания. Напротив, это ужасный метод, наносящий дополнительные повреждения раненым. Я молча с отвращением отворачиваюсь.

Дальше – больше. Подполковник Паукер показывает мне список раненых с газовой гангреной, которым было сделано прижигание, и хвастается, что с помощью своего метода существенно снизил уровень смертности. Однако, бросив взгляд на даты, можно заметить, что смертность в случае прижигания намного превышает показатели наших опытных фронтовых хирургов. Господин просто недостаточно осведомлен.

Сначала я ничего не говорю по поводу прижигания. Но у меня созрело решение не только энергично бороться с этим методом, но и принять решительные меры против самого дивизионного врача, который навязывает своим хирургам прижигание ран против их воли. Совершенно спокойно я даю ему понять, что, к сожалению, на основе всего увиденного я не смог никоим образом убедиться в каких-либо преимуществах метода прижигания.

– Как ответственный консультирующий хирург армии я, напротив, вынужден просить вас, господин подполковник, никогда больше не применять этот метод и не заставлять это делать других, по крайней мере, пока не будет соответствующего разрешения от инспекции медико-санитарной службы.

Вспыхнув, он возмущенно заявляет:

– Я не согласен, господин капитан. Я буду продвигать этот метод.

– Я так и думал, господин подполковник, но мы посмотрим.

– Вы воображаете, что имеете право критиковать меня только потому, что профессор? – нападает он на меня.

Я не сразу отвечаю. Кажется, бессмысленно продолжать разговор. Все же я пытаюсь вразумить его еще раз, уже другим тоном:

– Позвольте мне, как врачу и, пожалуй, как ученому и вашему коллеге, сказать вам одну вещь. Каждый из нас, случается, бывает одержим какой-то идеей, безумно увлечен ею и переоценивает ее возможности. А спустя некоторое время вдруг сам замечаешь, насколько сильно ты ошибался и заблуждался. Сделайте паузу, пусть пройдет какое-то время, потому что вы совершаете серьезную ошибку.

Кажется, он вообще не слышит меня. Я понимаю, что говорить с ним совершенно бесполезно.

– Большое спасибо за добрые советы, – раздается в ответ шипение. – Вы для меня ничего не значите. Не понимаете моего метода – ваше дело. В любом случае я не потерплю, если вы попробуете вмешаться.

Сразу после этого я спешно и корректно прощаюсь и направляюсь к своей машине.

Нужно ехать дальше, – до нас дошли ужасные новости о тысячах обмороженных. Последний разговор и поведение этого дивизионного врача глубоко возмутили меня. В таком состоянии я продолжаю путь. Густель украдкой поглядывает на меня, он, конечно, заметил, что творится что-то неладное.

Говорят, потери армии настолько огромны, что фронт уже начинает распадаться. Повсюду царит беспокойство. И совсем не Иваны, нет, а зима, ледяная стужа ставят нас на колени. Русские сразу же заметили, в каком трудном положении оказались германцы, и вводят в бой свою 42-ю армию. Яростные нападения русских теснят линию фронта. Приходится жертвовать последними людьми, приносить последние жертвы. Мы несемся прямо в эпицентр катастрофы.

Бесконечной полосой тянется дорога на север. Снова и снова путь преграждают снежные заносы. Машине приходится преодолевать снежные сугробы, колеса буксуют и теряют сцепление – несмотря на шипованные шины. Иногда мне приходится выходить из автомобиля и подталкивать сзади, но вскоре мне становится дурно, больше я не могу этого выносить. Снова мы страшно мерзнем. Ноги становятся ледяными и бесчувственными. Стекла покрываются изморозью прямо на глазах. Нам удается проехать лишь несколько километров, затем приходится останавливаться и соскребать лед со стекол, чтобы Густель мог снова хоть как-то видеть дорогу. Никакого средства для растапливания льда у нас, естественно, нет. Мешки с солью не особо помогают, мороз слишком крепок. Время от времени Густель посматривает на меня, чтобы понять, нужно ли ему снова останавливаться. Теперь он понимает мое состояние. И все же будто какая-то сила тянет меня вперед. Что мы там обнаружим?

После многочасовой поездки наконец-то добираемся до Чудова, важнейшей базы медицинской службы на всем северном фронте. Над городом полыхает пожар. Темные клубы дыма застилают сумрачное небо. Автомобиль медленно въезжает на территорию этого населенного пункта. Перед госпиталем собралась угрожающая толпа. Мы не можем проехать, все дороги в ближайшем окружении запружены. Пожар вспыхнул в соседнем госпитале, который только-только обустроился. Просто невосполнимая потеря при таком морозе. По крайней мере, удалось вынести раненых, только сейчас они лежат и стоят прямо на улице.

И это еще не все. Перед крыльцом лазарета теснится бессчетное количество саней. На них лежат солдаты, плотно закутанные в одеяла, они не могут идти. Едва ли среди них есть раненые, все обморожены. Между санями стараются протиснуться мужчины с туго перевязанными руками. Повязки пропитаны грязью. Люди обморозили себе руки, они уже не могут себе помочь. Для них ищут места в соседних домах, но прежде чем их разместят там, придется подождать. С трудом я проталкиваюсь через эту толпу и вламываюсь в ворота. Повсюду лежат раненые и люди с обмороженными ногами. Мне приходится перешагивать через них, чтобы попасть в бревенчатую избу. Приоткрывается дверь, ведущая в темный коридор. Распахнуть ее невозможно – перед ней лежат и стоят люди. Начальник с трудом протискивается в коридор через щель. Он обескураженно смотрит на меня и, узнав, взволнованно кричит:

– Поглядите, профессор! Сплошные обморожения за последние две ночи. В лазарете у нас до семидесяти – восьмидесяти процентов обмороженных. Просто невообразимо, что здесь творится.

– Передайте как можно скорее своему дивизионному врачу, – кричу я ему в ответ, – пусть в Чудово немедленно выезжают другие подразделения медицинской службы. Где ваша приемная?

– Там!

– Я останусь здесь, – кричу я ему вслед, – хочу осмотреть больных.

Сквозь массу безмолвных или глухо стонущих людей я пробираюсь к двери, ведущей в приемную. Легкие раны перевязывают прямо здесь, и пациенты отправляются дальше, тяжелые случаи отделяют и оставляют. Помещение переполнено, но оно хотя бы очень большое – настоящий зал. Здесь находятся все врачи лазарета, они помогают осматривать и перевязывать раненых. В данный момент никто не оперирует. Я прошу выдать мне белый халат. Какой-то санитар помогает осматривать одного человека за другим. Разве кто-нибудь в мирное время сталкивался с такими тяжелыми обморожениями? Никто! Да, конечно, иногда холод причинял некоторый вред. Как правило, повреждения были незначительными, и никто особо не беспокоился. Но сейчас – сейчас приходится задуматься.

Санитары снимают с пациентов повязки. Их просто разрезают. Многие пациенты лежат на носилках, поскольку количество случаев обморожения ног намного превышает обморожения рук или вообще таких частей тела, как уши, щеки, нос. Я всех осматриваю. Мне надо учиться, учиться, учиться.

Передо мной лежит солдат. Очевидно, он испытывает мучительную боль. Лицо перекосилось, но он не жалуется.

– Что с тобой, приятель? – спрашиваю я его. – Расскажи-ка, как все произошло? Разве ты не чувствовал, что у тебя постепенно немеют пальцы и стопы?

– Нет, господин капитан, – отвечает он, – то, что ноги похолодели, мы, конечно, заметили, но затем это ощущение совсем пропало. Никто из нас не почувствовал, что обморозился. Ведь всю ночь напролет наступали русские, шли массами. Мы пролежали в снежных окопах до следующего дня. Продовольствие не подъезжало. Только прошлой ночью мы добрались до какого-то двора и сумели немного отогреться. Своих ног я совсем не ощущал. В тепле они начали болеть все сильнее и сильнее и отекать. Я попробовал разуться, но не смог, настолько отекли ноги. Товарищам пришлось разрезать сапоги.

– Как выглядели твои ноги? Ты можешь описать?

– Они были такими серо-синими, – сказал он, – все в волдырях, которые лопались. Один санитар перевязал нас и отвез сюда. По пути мы страшно замерзли, господин капитан. На холоде боли немного стихли, но сейчас, в тепле, они снова усилились и становятся все сильнее и сильнее. Едва выношу.

Мои мысли лихорадочно скачут. В конце концов, ни один человек здесь не знает, что такое обморожение. Нам не известна тайна воздействия холода. Я продолжаю задавать вопросы:

– Скажи-ка, в избе вы грели ноги в воде или нет? Санитар делал что-нибудь с ногами? Вы ведь зашли в помещение прямо с улицы, значит, с ледяными ногами. Что делал санитар?

– Да, господин капитан, об этом я и забыл. Он отогревал наши ноги в теплой воде. Некоторые хотели обработать ноги снегом, чтобы возобновить приток крови, но он попробовал это сделать теплой водой.

– Так, так, значит, он отогревал их в теплой воде.

Правильно он поступил или нет? Мы все блуждаем в потемках. Судьба отмороженных конечностей решается на линии фронта, далеко впереди. Мы получаем уже оттаявшие конечности в чрезвычайно опухшем состоянии, со всеми признаками отморожения. Волдыри увлажняются, многие гноятся. Люди поступают к нам слишком поздно. Это мое первое непосредственное впечатление. Обмороженные солдаты бесконечной чередой проходят через наши руки. К вечеру мы уже знаем, что особенно чувствительны к холоду определенные участки конечностей и что образуются типичные границы отморожения. Часто это всего лишь один палец ноги, особенно уязвимы большой палец и мизинец. Иногда видно, что бледно-синими или даже темными стали все пальцы и предплюсна, им грозит отмирание. В некоторых случаях повреждены подушечки пальцев ног, внешние края стопы, иногда наблюдаются тяжелые повреждения всей стопы полностью или голени.

Вот передо мной стоит совсем юный солдат с обмороженными, оплывшими руками. Пареньку едва ли исполнилось 17 лет. Он тихонько хнычет, по щекам текут слезы.

– Что с тобой?

– Я отморозил себе руки.

Мы удалили повязку и отпрянули в ужасе. То, что мы видим, напоминает опухшие обезьяньи лапы, с которых клочьями свисает кожа.

– И как же это получилось?

– Господин капитан, я отморозил себе руки, в основном пальцы, во время сражения. Лейтенант отправил меня к санитару, тот сделал перевязку, а потом я снова вернулся на свою позицию.

– Да, но зачем же ты полез обратно в окоп? Почему санитар не отправил тебя в тыл?

Какое-то мгновение он медлит с ответом.

– Лейтенант сказал: возвращайся назад, люди здесь на исходе. Тогда я еще раз отморозил себе руки, вот они и стали такими, господин капитан.

То, что мы здесь видим и слышим, просто ошеломляет.

Теперь к нам подходит человек с перевязанной головой. Очевидно, он отморозил себе уши, они стали бесформенными и оттопыриваются, как у слона, настолько отекли. Кроме того, он отморозил себе губы, даже кончик языка, но это не сильно бросается в глаза. Над ушами видны обморожения в височной области.

– Давайте рассказывайте, что произошло? Откуда такие повреждения?

– Это от стального шлема, господин капитан. Шлем у меня сидит слишком низко, металл соприкасается с кожей головы, как раз эти места и замерзли!

Во время работы ко мне обращается один коллега:

– Господин профессор, подойдите, пожалуйста, сюда. Тут нечто серьезное.

В соседней комнате на носилках лежат несколько человек. У всех новые гипсовые повязки, которые были разрезаны.

– Что здесь стряслось? – спрашиваю я молодого обер-лейтенанта, который привел меня сюда.

– В общем-то ничего особенного. Вот у этого был простой перелом лодыжки, в главном перевязочном пункте его загипсовали. У другого – стреляное ранение икры, рана довольно безобидная. Всех загипсовали позавчера и той же ночью на санях перевезли сюда. В пути у них возникли невыносимые боли. Поэтому я тут же приказал снять гипс.

С этими словами коллега наклоняется и снимает разрезанный гипс, чтобы можно было видеть ноги. Страшное зрелище. Конечности полностью окрасились серо-синим цветом, покрылись пузырями, они абсолютно ледяные, кровь не циркулирует. Несомненно, они в состоянии отмирания.

С наилучшими намерениями доктор на передовой, загипсовав конечности, обеспечил им полный покой, но отправил людей в дорогу по морозу с влажными гипсовыми повязками. Гипс заледенел, и в этом ледяном панцире ногам пришел конец. Ни у кого не хватает мужества, чтобы сказать солдатам правду. Ампутировать, конечно, только ампутировать, что еще тут можно сделать?

Несколько часов мы продолжаем работать. Среди огромного количества обморожений нам встречается довольно неординарный случай: сняв покрывало и оглядев лежащего на боку человека, мы лишаемся дара речи. И снова, как всегда, я спрашиваю:

– Ну, молодой человек, как такое стало возможно?

– Мы очень долго сидели на танках, как сопровождающая пехота, – произнес он в ответ.

В результате обморожения у него возникли глубокие некрозы не только в ягодичной области по обеим сторонам над седалищными костями, от холода отморозилась вся промежность и половой член.

За две последние ночи в результате обморожений в некоторых полках на линии фронта выбыло из строя от 60 до 70 процентов солдат. По счастливой случайности многие случаи обморожения конечностей относительно легкие, так что мы можем сразу же отпустить этих пациентов.

Тихвин снова проигран. Русские резко продвигаются вперед, бросив в бой свою хорошо вооруженную зимнюю армию. Видимо, они захватили всю Тихвинскую гряду. Теперь возникает вопрос, долго ли еще продержится северная линия фронта вдоль Волхова.

В Чудове находится самый важный на северном фронте пункт приема раненых. Там работают люди из одной медицинской роты во главе с младшими лейтенантами. Я не могу себе представить, каким образом этот приемный пункт справляется с огромным потоком пациентов. Поэтому на следующее утро отправляюсь туда лично и попадаю в страшное столпотворение. Отвожу в сторону одного из молодых докторов и спрашиваю, что здесь происходит.

В его словах звучит жалоба:

– Мы уж не знаем, что и делать, господин профессор. Не можете ли вы нам помочь? Вдвоем за 12 дней мы оказали помощь 6271 солдату, в основном с обморожениями. Людей с гнойными повязками, которые не меняют по семь дней, нам приходится просто отправлять дальше, потому что мы не можем оставлять их здесь, у нас нет времени, чтобы перевязать их. Раненых с переломами берцовых костей иногда привозят прямо с линии фронта без оказания первой медицинской помощи. Мы успеваем лишь накладывать шины, а затем вынуждены сразу же бросить их, так как беспрерывно подвозят новых раненых.

Какое свинство! Я тотчас же бегу к начальнику полка, описываю ситуацию и требую подкрепления для пункта приема раненых в Чудове. Он осознает, что положение критическое, и отправляет телефонограмму главному врачу армии.

И что же происходит после этого? Обоих выбившихся из сил врачей наказывают за уклонение от служебных обязанностей из-за того, что они сообщили мне о сложившемся критическом положении! Несомненно, для окончательной победы фюрера это крайне необходимо…









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх