• Глава восьмая Тевтонский призрак
  • Глава девятая Подземные лабиринты
  • Глава десятая Нацистский «алькасар»
  • Глава одиннадцатая Коварство «Маршальского ремтера»
  • Глава двенадцатая В каменной западне
  • Часть II

    Королевский замок: тайны рыцарских комнат

    Глава восьмая

    Тевтонский призрак

    …Наизнаменитейшим из всех в Кёнигсберге находящихся зданий можно почесть так называемый Замок, или дворец прежних герцогов прусских. В одном из четырех его боков, или фасов, во втором этаже находятся старинные герцогские покои, состоящие во многих залах и пространных комнатах, которые и в нашу еще бытность обиты были теми старинными тканными обоями, которые находились еще в то время, когда в оных принят был Петр I, когда он путешествовал с Лефортом по разным землям в посольской свите…

    (Из книги «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков».) (Санкт-Петербург, 1871 год)

    Многие калининградцы и гости города хорошо помнят руины, возвышавшиеся на том месте, где сейчас стоят ряды торговых павильонов, громадная яма с археологическими раскопками, отгороженная высоким забором с афишами и рекламой, давно неработающие фонтаны в прямоугольных бетонных «оправах» в окружении зеленых газонов рядом с недостроенной гигантской многоэтажной глыбой в центре города — памятником безвозвратно ушедшей советской эпохи. Когда-то это было место притяжения для калининградских мальчишек, экскурсионным объектом, который делал Калининград отличающимся от многих городов Балтики. Ведь даже тому, кто приезжал сюда на один-два дня, обязательно предлагали посмотреть «замок трех королей» — эти страшные развалины бывшей прусской твердыни, не утратившей своей величественности даже после ее окончательного ниспровержения. Перед моими глазами до сих пор стоит видение из ранней юности, когда, выруливая среди пустырей, наши машины, совершающие автопробег из Москвы, оказались на площади перед грандиозным и мрачным сооружением. Темно-серые высокие круглые башни и массивные стены, окруженные яркой зеленью, производили потрясающее впечатление. Такого мне не приходилось видеть нигде, хотя память сохранила немало ярких картин — суровый силуэт Петропавловской крепости, руины укреплений Старого Изборска, новгородский Кремль, средневековый замок Тоомпеа в Таллине, польские замки Мальборк, Тщев и Гнев, бельгийские крепости в Динане и Намюре, немецкие замки в Гейдельберге и Нюрнберге, зальцбургский замок на высокой скале, Шильонский замок на берегу Женевского озера, крепости в норвежском Бергене и Люксембурге, многие другие сооружения, окутанные ореолом романтики. В развалинах же замка в Калининграде чудилось нечто необыкновенное, таинственное, мистическое и недосказанное. Впоследствии я убедился, что первое впечатление меня не обмануло.

    О Королевском замке в Кёнигсберге написаны десятки книг и сотни статей. Он фигурировал во всех путеводителях и записках современников. Без него в послевоенные годы не обходились съемки художественных фильмов о войне, и во многих любимых нами кинокартинах можно увидеть его очертания. У меня же остались неизгладимые впечатления о времени, когда мне пришлось вплотную соприкоснуться с этим уникальным объектом, полным загадок и парадоксов.

    Как известно, в конце шестидесятых годов прошлого века сохранившиеся до того времени развалины Королевского замка были взорваны, его башни и стены превращены в груды камней и щебня, послуживших впоследствии «сырьем» для калининградских новостроек. Не будем вдаваться в подробности спланированного исчезновения остатков замка. Об этом в свое время много писалось в калининградских газетах. Достаточно упомянуть обширный материал, опубликованный «Калининградским комсомольцем» в апреле 1990 года и напомнивший об острых дискуссиях между противниками и сторонниками окончательного разрушения замка, о том, с каким трудом пробивал себе путь новый взгляд на порядок окружающих вещей, позволивший понять наконец, что наша жизнь должна основываться на непреходящих человеческих ценностях, независимо от того, кто был их создателем. Единственное, что можно добавить, так только то, что я абсолютно убежден — если бы замок не был окончательно уничтожен, это значительно облегчило бы поиски культурных ценностей, исчезнувших в годы Второй мировой войны.

    История замка восходит к временам господства тевтонских рыцарей, когда они на холме Твангсте рядом с небольшим поселением истребленных впоследствии пруссов построили в 1255 году деревянную крепость, получившую название «Кёнигсберг», что в переводе означало «гора короля». Спустя два года были заложены громадные камни в основание будущего Орденского замка, который через несколько лет стал одним из самых укрепленных фортификационных сооружений во всей Пруссии. Отсюда рыцари совершали свои набеги на польские и литовские земли, пока в битве под Грюнвальдом не были наголову разбиты войсками объединившихся против захватчиков славянских и прибалтийских народов.

    В течение почти семи столетий замок неоднократно перестраивался, видоизменяясь и все больше приобретая облик, знакомый нам теперь по рисункам и фотографиям. В мою задачу не входит описание всех этих преобразований и исторических перипетий, тем более что в настоящее время любознательному читателю доступна историческая и краеведческая литература, в которой немало внимания уделяется бывшему Королевскому замку. Подчеркну лишь то, что история замка связана не только с определенными этапами развития Пруссии и Германии, но и с интереснейшими, а потом и драматическими событиями отечественной истории. Достаточно вспомнить неоднократные визиты русских князей и монархов — Петра Великого, Александра I и Екатерины II, или имена крупных личностей России периода Семилетней войны — генерала-аншефа Василия Ивановича Суворова, отца будущего выдающегося полководца; главнокомандующего русской армии Виллима Виллимовича Фермора; графа Петра Ивановича Панина, брата известного министра и реформатора; Андрея Тимофеевича Болотова, оставившего потомкам свои выдающиеся «Записки»; генерал-лейтенанта Николая фон Корфа; будущего предводителя Крестьянского восстания Емельяна Пугачева…

    В период Освободительной войны с Наполеоном в замке некоторое время проживал великий русский полководец генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов. Там же останавливался и ставший главнокомандующим объединенными русско-прусскими войсками после смерти Кутузова генерал-фельдмаршал Петр Христианович Витгенштейн. В Королевском замке побывали почти все посещавшие Кёнигсберг русские общественные деятели и путешественники; сокровища его музеев и убранство залов довелось увидеть многим писателям и журналистам. Взять хотя бы того же Николая Михайловича Карамзина, посетившего Кёнигсберг в 1789 году. Описывая город, он не мог обойти вниманием Королевский замок с его диковинной «Московской залой», цейхгаузом и богатой библиотекой.

    В замке короновались и венчались прусские монархи, там происходили празднества и торжественные приемы, концерты и рыцарские турниры, принимались присяги на верность королю и проводились показательные казни… Словом, замок имел богатую и весьма противоречивую историю, которая наложила свой отпечаток на все последующие события, в том числе и те, которые связаны с исчезновением Янтарной комнаты.

    Теперь, когда я кратко коснулся истории Королевского замка, расскажу подробнее о северном его крыле, поскольку все дальнейшие события будут в той или иной степени касаться именно этой его части.

    Замок имел в плане прямоугольную, слегка вытянутую форму. В трех углах стояли высокие башни, а четвертый был занят четырехэтажной постройкой Унфрида в классическом стиле[117]. Широкий двор замка и выразительная стометровая готическая колокольня-башня подчеркивали громадные размеры этого сооружения.

    Северное крыло представляло собой самую древнюю часть. Оно имело высокие серые стены с небольшими прямоугольными и стрельчатыми окнами, округлыми арками входов, с резной деревянной турнирной галереей на уровне второго этажа и живописными лестницами, украшенными изящными балюстрадами[118]. Над всем северным крылом возвышалась остроугольная двускатная крыша.

    С древних времен эта часть замка служила местом проживания сначала верховного маршала, а затем и магистра Тевтонского ордена. Здесь находились большие залы, в которых собирались рыцари на свои трапезы и сборы, имелись многочисленные хозяйственные помещения, богадельня и небольшая часовня. В казематах массивной прямоугольной башни фогта[119] Лиделау помещались камеры пыток, а башня Хабертурм использовалась в качестве наблюдательного пункта на самом уязвимом с военной точки зрения направлении.

    Спустя века, когда не только от рыцарей, но и от прусских королей осталось одно воспоминание, в этой части замка уже размещались Кёнигсбергская коллегия адвокатов при Верховном земельном суде, залы с коллекциями отдела религии Прусского музея, хранилища одного из отделений Государственного архива Пруссии и выставочные помещения Государственной и Университетской библиотек с книгами знаменитой Серебряной библиотеки Герцога Альбрехта. Бывшие рыцарские комнаты и залы занял винный погребок «Блютгерихт»[120] — его наименование напоминает о вершившемся когда-то в этих подземельях жестоком средневековом суде. Именно помещения этого ресторанчика и станут предметом нашего повышенного интереса, так как здесь сходится целый ряд версий таинственного исчезновения Янтарной комнаты.

    О «Блютгерихте» читатели, наверное, еще помнят по давним животрепещущим описаниям Кролевского и Ерашова. Упоминания о нем стали признаком хорошего тона даже в самых поверхностных рассказах о поисках Янтарной комнаты. Уж очень много зловещего и таинственного скрыто в этом будоражащем фантазию названии. И вправду, «Блютгерихт» как возможный объект укрытия ценностей заслуживает того, чтобы о нем рассказать поподробнее, без наведения мистического тумана и с максимальным сохранением фактической достоверности. Хотя не исключено, что мои описания и исторические реконструкции покажутся кому-то неправдоподобными и вызовут серьезные сомнения. Но я буду стараться придерживаться известных мне фактов и основываться исключительно на документальных материалах и свидетельствах очевидцев.

    Итак, «Блютгерихт».

    Из книги Вальтера Франца

    «О Блютгерихте в Кёнигсберге».

    Лейпциг — Кёнигсберг, 1938 год

    «У нас есть афоризм: „Если житель Восточной Пруссии пропал в Кёнигсберге, то искать его, скорее всего, надо в „Блютгерихте““. В этом есть большая доля правды. Какой кёнигсбержец упустит возможность показать приезжему „Блютгерихт“? Как правило, его посещают в конце любой обзорной экскурсии по городу. Там можно после этого отдохнуть и, не наедаясь, отведать освежающие напитки… На большинство приезжих впечатление производит не гробница Канта, не прекрасный уголок шпайхеров[121], не громадный замок или собор из обожженного кирпича, нет, — такое впечатление прежде всего оставляет именно „Блютгерихт“».

    Из книги Герберта Мюльпфордта

    «Кёнигсберг от А до Я. Городской словарь».

    Мюнхен, 1970 год

    «Вход в этот известный всей Германии винный погребок с жутким названием находится в маленькой пристройке, сооруженной под турнирной галереей… Вино там подносили виночерпии в кожаных фартуках… Рейнское, мозельское и бургонское, бордо и, конечно, „Блютгерихт 7“ — густой красный напиток…»

    Из книги Альфреда Роде

    «Замок в Кёнигсберге и его коллекции».

    Берлин, 1937 год

    «Под историческими залами северного крыла в просторных подвалах находится известный далеко за пределами Восточной Пруссии „Блютгерихт“, — дитя романтики…

    Основателем винного гешефта и первым его арендатором был Вильгельм Балтазар Шиндельмайссер, приехавший из Зальцбурга. С тех пор витают предания и легенды в этих таинственных, лишенных дневного света подземных пространствах времен Тевтонского ордена, а историки не рискуют попытаться отделить вымысел от правды…»

    Действительно, этот винный погребок, располагавшийся в самом сердце Кёнигсберга, был очень популярен среди жителей города благодаря его самобытности и экзотической обстановке. Как уже рассказывалось, он занимал целый ряд помещений, использовавшихся ранее для нужд рыцарского ордена и получивших в наследство самые невообразимые названия типа «Камеры пыток» или «Перечной комнаты», «Карцера», «Большого и малого ремтера»[122], «Конвента»[123] и другие. Там, где раньше при свете факелов проходили шумные сборища тевтонов, одетых в белые плащи с черными крестами, стояли массивные дубовые столы и простые деревянные скамьи и стулья. Вдоль стен возвышались громадные винные бочки, повернутые резными крышками в сторону посетителей. Тяжелые медные светильники, подвешенные на цепях к торчащим из сводчатых потолков крюкам, голые каменные стены, покрытые влагой даже в самый знойный летний день, рога оленей и муфлонов, стеклянные фигурки сов с таинственно блестящим глазами — таким был интерьер подвального и первого этажей «Блютгерихта». К описанию можно лишь добавить, что в низкой пристройке под турнирной галереей, где находился вход в винный погребок, размещались так называемые цивильный и военный кабинеты, где собирались, как правило, завсегдатаи «Блютгерихта» — кёнигсбергские торговцы, адвокаты и судьи.

    Я сообщаю эти подробности только для того, чтобы читатель мог представить, как выглядел винный погребок «Блютгерихт» — место, где в конце войны произошли события, по своей загадочности не уступающие таинственным преданиям времен Средневековья…

    Глава девятая

    Подземные лабиринты

    Мой интерес к «Блюттерихту» объясняется наличием, по крайней мере, трех свидетельств в пользу того, что сокровища Королевского замка (в том числе Янтарная комната) нашли свое последнее пристанище где-то в подземных лабиринтах и каменных склепах этой части сооружения, сохранившейся еще со времен Тевтонского ордена.

    Сначала напомню читателю историю, рассказанную Паулем Зонненшайном, о том, как в конце мая 1944 года он участвовал в укрытии деревянных ящиков с экспонатами музеев Королевского замка в подземном бункере под универмагом «КЕПА». Еще в первой части этого повествования Вы наверняка обратили внимание на одну существенную деталь: четыре ящика, которые непосредственно упаковывал сам Зонненшайн, были отнесены в одно из помещений северного крыла замка. Плохо ориентировавшийся в хитросплетении коридоров тевтонской громады, он не запомнил точного места, куда были уложены эти ящики, но тем не менее сообщил некоторые ценные сведения на этот счет.

    Во-первых, Пауль Зонненшайн обратил внимание на то, что ящики заносились через вход в «Блютгерихт», и тем самым очерчивал территорию их возможного дальнейшего перемещения и местонахождения.

    Во-вторых, он вспомнил, что ящики были доставлены в один из залов подвального этажа винного погребка, а таких там было всего четыре — «Большой ремтер», «Малый ремтер», «Конвент» и «Камера пыток». Все они располагались рядом и соединялись друг с другом непосредственно или через проходные коридоры.

    В-третьих, Зонненшайн утверждал, что ящики были опущены вниз через специально сделанное в полу отверстие, за которым угадывался следующий ярус подвалов. А это уже почти точный адрес! Ведь таковые имелись только под «Конвентом» и «Малым ремтером», что подтверждается результатами исследований известного немецкого ученого Фридриха Ларса — непререкаемого авторитета в области замковой архитектуры и большого знатока кёнигсбергского замка.

    Таким образом, скупые сведения, сохранившиеся в памяти Пауля Зонненшайна, позволяют нам почти с документальной точностью определить местонахождение четырех из шестнадцати ящиков, которые упаковывала специальная группа, сформированная из солдат различных частей вермахта, дислоцировавшихся в районе Кёнигсберга.

    Замурованный свод нижнего яруса подземелий «Блютгерихта», наверное, навсегда укрыл от нас три резных шкафчика, инкрустированных янтарем, и громадное толстое зеркало в раме с золоченым орнаментом. Конечно, эти предметы не имели никакого отношения к Янтарной комнате, да и вообще художественная ценность их для человечества довольно сомнительна. Но дело в том, что четыре ящика Зонненшайна — это всего лишь незначительная часть громадного достояния, хранившегося в многочисленных помещениях Королевского замка, где было сконцентрировано немало сокровищ, вывезенных гитлеровцами из стран охваченной войной Европы.

    Массированный налет на Кёнигсберг, совершенный британской бомбардировочной авиацией в ночь на 30 августа 1944 года, превратил центр города в руины. Десятки фосфорных бомб упали на Королевский замок, отчего мгновенно сразу в нескольких местах вспыхнула его крыша. Через считанные минуты, когда огонь охватил деревянные стропила и прорвался внутрь помещений, замок уже представлял собой гигантский костер, рассыпающий вокруг мириады искр.

    От жара с треском лопались куски старинного шифера и толстые узорчатые стекла, изготовленные столетия назад. Горели великолепные интерьеры бывших королевских покоев, поражавшие воображение современников, изумительное убранство замковой кирхи, старинная мебель и музейные экспонаты, аккуратно расставленные папки-скоросшиватели Государственного архива Пруссии и Верховного земельного суда провинции, древние манускрипты и научные монографии… Обращалось в прах то, что создавалось веками и составляло историческое и культурное наследие Кёнигсберга. Но не отражались ли в пляске этого пламени отблески пожаров Ковентри и Орадура, Лондона и Роттердама, Смоленска и Сталинграда, Петродворца и Пушкина? Всепожирающий огонь войны откатывался туда, откуда политические преступники XX века, возомнившие себя хозяевами Европы, несли смерть и разрушение другим народам.

    Из воспоминаний Ганса Гербаха.

    Газета «Остпройссенблатт».

    7 июня 1969 года

    «К утру 30 августа выгорели все этажи в четырех крыльях замка и в колокольне, обвалились своды замковой кирхи и часть других перекрытий… Огонь не пощадил и подвальные помещения, за исключением бомбоубежища под зданием Унфрида. Только массивные своды подвалов восточной части южного крыла, в которых были сложены ящики с размонтированными панелями Янтарной комнаты, не пострадали. Как ни странно, использовались лишь подвальные помещения упомянутого бомбоубежища, подземелья замковой кирхи и западной части северного крыла…. занимаемые известным винным погребком „Блютгерихт“»

    И все-таки, несмотря на серьезные разрушения, большинство подвальных помещений Королевского замка сохранилось. Своды бывших рыцарских залов выдержали высокую температуру и тяжесть рухнувших перекрытий. Под закопченными стенами «Малого ремтера» и складскими помещениями «Блютгерихта» сохранились неповрежденными глубокие подземелья. От низкой пристройки винного погребка, выходящей во двор, остался лишь остов, а некогда великолепная турнирная галерея превратилась в кучи золы и обугленной древесины.

    Интересно, что именно в это время известный уже читателю доктор Альфред Роде, под началом которого находились коллекции Королевского замка, сообщил своим адресатам — тайному советнику доктору Циммерману, работающему в Музее Кайзера Фридриха в Берлине, и князю цу Дона-Шлобиттену, имевшему обширные владения и замок в Восточной Пруссии, что заранее принятые «меры противовоздушной обороны оправдали себя» и «большая часть художественных произведений была укрыта». Это означает, что тотального уничтожения художественных ценностей в замке все-таки не произошло и многое удалось сохранить.

    На повестку дня ставился вопрос о том, куда можно было перебазировать уцелевшие сокровища, обеспечив не меньшую, чем в подвалах замка, надежность их укрытия. Я не стану вдаваться в подробности, анализируя тот обширный документальный материал, который в течение десятков лет попадал в руки исследователей, занимающихся поисками Янтарной комнаты. Как уже упоминалось, право на существование имеют очень многие, зачастую даже взаимоисключающие версии, в том числе те, которые уводят далеко за пределы Кёнигсберга. Об этом с подкупающей обстоятельностью повествуется в книге Пауля Энке «Репортаж о Янтарной комнате», сообщается в ряде художественно-публицистических работ Юрия Иванова и Валерия Бирюкова. Я же, дорогой читатель, как и обещал, остановлюсь лишь на нескольких конкретных объектах, которые мне кажутся наиболее интересными, в данном случае — на северном крыле Королевского замка, значительную часть которого составляли помещения винного погребка.

    Второе после Зонненшайна свидетельство, подтверждающее, что Янтарная комната могла быть укрыта в тайниках «Блютгерихта», основывается на воспоминаниях некой Магды Путтерс, поселившейся после войны в маленьком западногерманском городке на территории земли Рейнланд-Пфальц. Она, бывшая коренная жительница Кёнигсберга, во время одной из встреч со своим восточногерманским родственником рассказала о том, что ей довелось услышать и увидеть в Королевском замке в мартовские дни 1945 года.

    Магда Путтерс долго работала в известной кёнигсбергской кондитерской Хуго Мотцки на углу улиц Форштедтише-Ланггассе и Кайзерштрассе, но после налета в августе 1944 года, оставившего на месте этого заведения огромную воронку от фугасной бомбы, вынуждена была устроиться сменным поваром в одну из частей фольксштурма, дислоцировавшуюся в районе главного вокзала.

    В начале марта часть перевели в самый центр города и разместили в сохранившихся помещениях Королевского замка. В северо-западной башне, именовавшейся «башней Луизы», была оборудована временная кухня. В выгоревшее помещение затащили несколько пищеварочных котлов, плит, ящиков с посудой и продуктами, установили электрический движок, навесили лампы-времянки, и буквально через пару дней импровизированный «питательный пункт» начал обеспечивать горячей пищей фольксштурмистов четвертого призыва[124].

    Похлебку из бобов и мутный суррогатный кофе дежурные выносили в больших алюминиевых термосах во двор, где тут же выстраивались в очередь, громыхая котелками, новоиспеченные «спасители Третьего рейха». Для офицеров был поставлен стол в смежном с кухней помещении башни, и Магда Путтерс вместе с девушкой из «НСФ»[125] занималась раздачей пищи.

    Однажды (это было в конце марта 1945 года) в питательном пункте на временное довольствие была поставлена группа военнослужащих, по-видимому, прикомандированных к воинскому подразделению, разместившемуся в замке. Поздно вечером, когда Магда уже собиралась уходить домой, оставив дежурных фольксштурмистов мыть котлы, заявились двое эсэсовских офицеров. Она поставила перед ними по миске бобового супа, а сама стала просматривать раскладку продуктов на следующий день. Через некоторое время ее внимание привлек негромкий разговор офицеров, в ходе которого несколько раз прозвучало слово «бернштайнциммер»[126]. Магда Путтерс когда-то читала о Янтарной комнате и ее «спасении немецкими солдатами с линии огня» в одной из статей, опубликованных в газете «Кёнигсбергер Тагеблатт», и с тех пор мечтала увидеть это чудо света, вернувшееся на свою «историческую родину». Поэтому невольно она начала прислушиваться.

    До нее долетали только обрывки фраз, но и того было достаточно, чтобы понять: офицеры участвуют в укрытии ценностей, находившихся раньше в музейных помещениях теперь уже полуразрушенного Королевского замка. Говорили о каких-то картинах, которые нужно немедленно перенести в то место, где уже находится Янтарная комната. Несколько раз упоминался алтарь в церкви, куда можно проникнуть через подвальные помещения бывшего ресторана «Эрбгерихт» и под которым, по-видимому, находится сам тайник.

    На Магду случайно услышанный разговор произвел очень сильное впечатление, и она всякий раз, когда приходили эти двое, не упускала возможности оказаться поблизости. Но о Янтарной комнате речь больше не шла. Эсэсовцы говорили об объявлении Аргентиной войны державам оси, о занятии русскими венгерского города Секешфехервара, о лазутчиках в немецкой форме, проникших на позиции 561-й гренадерской дивизии в районе канала Ландграбен. Впрочем, однажды она услышала громкий смех одного из них, довольного шуткой соседа по столу, заявившего, что теперь и сама дева Мария не сможет отыскать тайник, который так надежно замаскировали. А через пару дней эсэсовцы и прикомандированная команда куда-то пропали, и больше фрау Путтерс ничего не слышала о Янтарной комнате и ее таинственном исчезновении в недрах Королевского замка.

    Потом был шквал артиллерийского огня и ожесточенные уличные бои, вынудившие городское население прятаться в подвалах зданий и бомбоубежищах. Как известно, Кёнигсберг не продержался и пяти дней, капитулировав перед советскими войсками. Через несколько лет Магда Путтерс оказалась во французской зоне оккупации Германии, где встретилась со своими родственниками, начинающими, как и она, трудную послевоенную жизнь на новом месте.

    Информация Магды Путтерс представляла определенный интерес с точки зрения восстановления последовательности событий, происходивших в замке в последние месяцы перед штурмом Кёнигсберга. Вместе с тем в ней содержались неясности, без устранения которых трудно давать какую-либо интерпретацию происходившего. Так, в воспоминаниях Путтерс «Блютгерихт» почему-то назван «Эрбгерихтом», что, конечно, близко по звучанию, но все-таки не одно и то же. Думается, что здесь имела место непроизвольная подмена наименования либо со стороны самой немки, либо со стороны беседовавших между собой эсэсовских офицеров. Дело в том, что такое понятие, как «эрбгерихт», существовало в гитлеровской Германии и обозначало «суды здоровой наследственности», занимавшиеся в соответствии с нацистской расовой теорией рассмотрением вопросов культивирования «арийской расы». Такой «судебный» орган имелся и в Кёнигсберге в составе Верховного земельного суда. Можно допустить, что ни Магда Путтерс, ни оба офицера не бывали раньше в «Блютгерихте», более того — ничего не знали о его существовании и поэтому именовали его иначе, не запомнив когда-то услышанного ими настоящего названия. Во всяком случае, в замке никогда не было другого винного погребка, кроме «Блютгерихта».

    Другой сомнительной деталью в информации Путтерс является упоминание о том, что ценности были доставлены через подвалы «Блютгерихта» в помещение церкви, где были спрятаны в тайнике под алтарем. Но известно, что в замке имелась одна-единственная церковь — замковая кирха в западном крыле, полностью разрушенная во время авианалета в августе 1944 года. Все ее великолепное убранство, включая орган работы мастера Георга Каспари и алтарь, изготовленный в 1706 году, выгорело полностью, и сделать тайник под алтарем было уже просто физически невозможно. Думается, что и здесь возникло небольшое недоразумение. По-видимому, офицеры, участвовавшие в захоронении ценностей, имели в виду… другую церковь — капеллу Святой Анны, размещавшуюся как раз на первом этаже северного крыла замка рядом с помещениями «Блютгерихта». Она действовала как церковь только в давние рыцарские времена и являлась так называемой Орденской капеллой тевтонов. В XX веке — это было уже одно из музейных помещений Королевского замка.

    Из книги Альфреда Роде

    «Замок в Кёнигсберге и его коллекции».

    Берлин, 1937 год

    «…Бывшая орденская капелла, позднее Летний зал Великого магистра, а затем герцогская канцелярия. На восточной стене — следы фресок: слева — Христос, справа — Мария и Иоанн. Между ними на стене, вероятно, раньше висело рельефное распятие, перед которым стоял алтарь… Стеклянная витрина у северной стены: лохштедтская библия, миниатюры XII–XV веков…»

    Если сведения Магды Путтерс считать достоверными, то «тайник под алтарем церкви» мог быть оборудован либо в подвальных помещениях, принадлежавших «Блютгерихту» и расположенных под капеллой Святой Анны, либо в толще стены башни фогта Лиделау, которая непосредственно примыкала к этой части здания и соединялась с ним рядом узких проходов на каждом этаже северного крыла, включая подвалы.

    Самое интересное заключается в том, что в трехметровой толще стены капеллы Святой Анны была проложена узкая лестница, пронизывавшая все сооружение от подвала до второго этажа. В полом пространстве внутри стены можно было разместить значительное количество ящиков, размеры которых ограничивались только шириной метрового прохода. Удобнее места для укрытия ценностей найти трудно, а замуровать входные двери, ведущие к потайной лестнице, было элементарным делом. Кто знает, может быть, именно в этом месте или в подвале под бывшей капеллой Святой Анны и нашли свое последнее пристанище произведения искусства, числящиеся с тех пор пропавшими.

    Сведения о захоронении сокровищ в недрах северного крыла Королевского замка не исчерпываются свидетельствами Пауля Зонненшайна и Магды Путтерс. Поэтому я перехожу к еще одной животрепещущей истории, не имеющей, к сожалению, как и все предшествующие, своего логического завершения.

    * * *

    6 июля 1944 года гаулейтер Вартегау[127] Артур Грайсер издал распоряжение, согласно которому все поляки в возрасте от четырнадцати до семидесяти лет должны были отработать по меньшей мере сорок восемь часов в неделю на окопных работах. Условия, в которых мобилизованные на работы люди строили оборонительные сооружения, были достаточно тяжелыми, но после поражения Варшавского восстания в августе 1944 года они стали невыносимыми, все более напоминающими каторжные. С приближением Красной Армии к границам Германии гитлеровская администрация стала перебрасывать значительные массы польских рабочих на строительство оборонительных сооружений в Восточной Пруссии. В сельской местности нередко мужчин «мобилизовывали» вместе с принадлежащими им инвентарем и лошадьми с повозками. Попали под действие распоряжения Грайсера и жители небольшой польской деревеньки под Позеном[128], среди которых был и Вацлав Флерковский.

    Времени на сборы было отведено очень немного, и спустя некоторое время они влились в бесконечный поток повозок, передвигавшихся по усаженным липами заснеженным дорогам. Через три недели они добрались до Кёнигсберга, где вынуждены были лишиться своих повозок и лошадей, которые были «направлены на нужды фронтовых частей». А сами поляки пополнили громадный лагерь военнопленных и восточных рабочих, расположенный в районе судоверфи «Шихау». Если точнее сказать, то это был конгломерат лагерей, где фашистами использовался подневольный труд французских, итальянских и бельгийских военнопленных, а также гражданских рабочих из Советского Союза и Польши. Среди молов и заводских корпусов стояли лагерные бараки, огороженные колючей проволокой, а их обитатели ежедневно направлялись на самые трудоемкие работы в разные части города и его окрестности — на разборку развалин, строительство всевозможных заграждений и укрытий, рытье траншей и противотанковых рвов.

    Однажды Флерковского и пятерых других поляков из рабочей команды, уже долго работавшей на расчистке цехов артиллерийского завода «Остверке», вызвали прямо с утренней переклички к конторе, именуемой «Бюро главного инженера». Там хмурый офицер в серой шинели и надвинутой на лоб шапке с козырьком и наушниками объявил, что они несколько дней поработают на другом объекте, куда их будет доставлять лагерная охрана.

    В сопровождении двух пожилых фольксштурмистов, вооруженных старыми французскими карабинами, и неизвестно откуда взявшегося солдата-эсэсовца с автоматом поляки вышли за пределы лагеря. Все вокруг казалось заброшенным: пустыми глазницами окон смотрели покинутые жителями дома, полуразрушенные сараи. У занесенных поземкой железнодорожных подъездных путей лежали опрокинутые вагоны и покрытый ржавчиной паровоз. Поваленные телеграфные столбы, кучи мусора и горы пустых металлических бочек делали пейзаж мрачным и безрадостным.

    Когда группа вышла на улицу Хафенштрассе[129], им стали все чаще попадаться жители, одетые в самые невообразимые одежды и уныло бредущие в сторону центра города. Со дня на день ждали наступления русских, и население в панике покидало дома на окраинах, рассчитывая укрыться в глубоких бомбоубежищах или вырваться из западни, добравшись до порта Пиллау, еще продолжавшего эвакуацию. Буквально на всех перекрестках были сооружены баррикады, установлены бронеколпаки, оборудованы огневые точки в первых этажах зданий. И везде — на стенах домов и заборах — одни и те же надписи: «Кёнигсберг останется немецким!», «Мы победим, несмотря ни на что!» Агонизировавший гитлеровский режим все еще жил иллюзиями, отказываясь воспринимать реалии дня. До падения древней столицы тевтонов оставалось несколько недель.

    Дальше Главного вокзала Флерковский никогда не был, поэтому он с угрюмым любопытством поглядывал на уже ставший ему ненавистным город. К своему вполне объяснимому удовлетворению он увидел, что вокруг лежали сплошные развалины, даже отдаленно не соответствующие его представлению о восточнопрусской столице.

    На всем протяжении пути по длинной улице, начавшейся сразу за высокой кирхой у вокзала, по обе стороны были видны только обгоревшие коробки зданий, иногда довольно высокие. Жалко выглядели вывески на стенах: «Кинотеатр „Виктория“», «Кафе „Эсти“», «Меха», «Зоомагазин», «Отель „Континенталь“»… Здесь уже наблюдалось довольно интенсивное движение: военные автомашины, мотоциклы, повозки, нестройные колонны фольксштурмистов, группы солдат в маскхалатах… Напротив почти неповрежденного красивого здания со львами по обеим сторонам широкой лестницы лежал на боку трамвайный вагон с разбитыми стеклами и беспомощно опущенной дугой.

    Перейдя по железному разводному мосту на другую сторону реки, группа оказалась в настоящем ущелье из остовов сгоревших домов, когда-то, по-видимому, плотно стоявших друг к другу. Кое-где на выпавшем ночью снегу виднелись тропинки, ведущие в глубину развалин. От обломков была расчищена только середина улицы, по которой и двигались навстречу друг другу группы людей и транспорт. Через несколько минут, миновав еще один мост, они оказались на большой площади, с одной стороны которой высилась громада Королевского замка. Несмотря на то что стены его были в копоти, крыши над круглыми башнями отсутствовали, а сквозь окна виднелись выгоревшие и обрушившиеся внутренности, он производил грандиозное впечатление. Особенно величественной выглядела остроконечная колокольня, которая, казалось, вздымалась до облаков и снисходительно посматривала оттуда на хаос разрушения.

    Они прошли вдоль стен замка, заметно поднимаясь в гору, затем повернули на узкую улицу. Как и везде в центре Кёнигсберга, здесь тоже были сплошные развалины. Однако улицы выглядели опрятнее — были очищены от обломков и мусора, большие воронки засыпаны, а некоторые руины отгорожены от проезжей части деревянными заборами или щитами. Повсюду виднелись аккуратно написанные указатели с наименованиями улиц, направлением движения транспорта, доски с какими-то объявлениями и списками.

    Уже через несколько минут шестеро польских рабочих из лагеря «Шихау» и трое охранников входили через въездные ворота во двор Королевского замка. Здесь царила заметная суета: по двору, окруженному обгоревшими стенами, сновали фольксштурмисты, перетаскивая и складывая в дальнем углу какие-то мешки и ящики, из кузова грузовой автомашины два солдата сбрасывали доски и длинные деревянные брусья, слышался звук работающего электродвижка. Всем, что происходило, командовал высокий пожилой господин в синем плаще, который тут же по прибытии поляков отдал необходимые распоряжения сопровождающему их эсэсовцу. Получив ломы, кирки и лопаты, они снова вышли из замка и под охраной двух скучающих фольксштурмистов приступили к необычной работе. Им предстояло разобрать брусчатку и поднять плиты тротуара, постепенно удаляясь от внешней стены замка к середине улицы под определенным углом. Место было уже размечено вбитыми кое-где деревянными колышками. Траншея должна была протянуться от стены замка до рельсов трамвайной линии, проходившей по этой улице.

    Копать мерзлый грунт было довольно тяжело, и очень скоро стало понятно, что шестерым полякам выполнить намеченную работу не под силу. К вечеру яма достигала в глубину чуть более полутора метров, а эсэсовец все понукал, все требовал копать глубже. Скоро к рабочим лагеря «Шихау» присоединились еще человек десять немцев в защитного цвета комбинезонах, — по-видимому, это были солдаты одной из саперных частей. Ими командовал унтер-офицер в длинной шинели со странным нарукавным знаком, изображающим готическую букву «W» в круге[130]. Дело пошло заметно быстрее, и к полуночи, когда приходилось работать уже при тусклом свете аккумуляторных ламп, глубина траншеи почти в два раза превысила человеческий рост. Выбрасывать землю на поверхность со дна ямы было уже невозможно, поэтому из досок соорудили промежуточную площадку, куда работавшие внизу кидали землю, а оттуда она уже вынималась наружу, образуя целые насыпи по обеим сторонам траншеи.

    Вацлав Флерковский и его земляк Станислав, трудившийся рядом, испуганно переглянулись, когда в глубине торцевой траншеи, примыкавшей к каменному фундаменту стены замка, вдруг увидели отверстие, достаточное для того, чтобы в него мог свободно пройти человек. Оттуда, из подземного мрака веяло сыростью и холодом, и им обоим захотелось побыстрее выбраться из этого ужасного места, напоминающего могильный склеп. Еще более неуютно они почувствовали себя, когда в темноте пролома раздался какой-то скрежет, а затем послышались голоса людей. Не сразу стало ясно, что там тоже шла изнурительная работа — появились отблески света карманных фонариков, заплясали тени людей, что-то усердно передвигающих в глубине этой преисподней.

    Под утро, когда поляки уже не держались на ногах от усталости, работа подошла к концу. На дно траншеи были уложены ровные квадраты деревянных щитов, земляные стенки выровнены и укреплены досками наподобие того, как укрепляются крутости окопов в слабом грунте. Продрогших до костей и качающихся от непосильного труда польских рабочих привели в одно из помещений замка. Станислав в сопровождении охранника принес с кухни, оборудованной в полуразрушенной угловой башне, котелок кипятка, который они, обжигаясь, пустили по кругу. Спать пришлось на холодном каменном полу, подстелив ворох грязной соломы, сваленной у входа, и какое-то дурно пахнущее тряпье. Собственно, на сон им было отведено не более четырех часов, и очень скоро охранник, покрикивая, уже расталкивал спящих людей.

    До полудня поляки опять трудились в траншее, теперь уже делая на глубине прочные перекрытия из толстых деревянных брусьев и широких досок с неочищенными от коры краями. Было видно, что кое-где на дне траншеи стояли металлические емкости и большие деревянные ящики. Все это было наглухо закрыто и засыпано землей. Брусчатка в этом месте перекладывалась, видимо, не раз и уже давно потеряла свой фигурный веерный рисунок. Поэтому поляки довольно быстро восстановили поверхность мостовой, а также нарушенный участок тротуара вдоль стены замка. Пришедший проверить работу высокий немец в синем плаще, казалось, был доволен. Они отнесли шанцевый инструмент во двор замка, снова отведали кипятку с кухни фольксштурма и двинулись в обратный путь. Однако странным показалось, что вместо двух пожилых охранников их сопровождали теперь автоматчик-эсэсовец и совсем молодой парень в теплой куртке армейского образца, прихрамывающий на одну ногу. Все время, пока они шли, он держал автомат в руках. С его землистого цвета лица не сходила какая-то дьявольская улыбка, отчего у Флерковского во всем теле началась внутренняя дрожь.

    Где-то в районе разбитых сооружений товарной станции, подъездные пути которой были забиты сгоревшими вагонами, смятыми, деформированными цистернами, их застал авианалет. Самолеты шли низко, и рев их моторов стелился над самой землей, заглушая выстрелы зенитных орудий. Вдалеке завыли сирены воздушной тревоги. Было видно, что охранники забеспокоились, стали подгонять поляков, все больше углубляясь в дебри разрушенных путей, пакгаузов и завалов металлолома. Стали попадаться бегущие навстречу люди — с той стороны, откуда поднимались клубы густого черного дыма. Еще немного, и вся группа оказалась в водовороте обезумевшей от страха толпы, которая буквально смяла со своего пути и охранников и рабочих из лагеря «Шихау», закружила их в необузданной стихии. Воспользовавшись паникой, Вацлав Флерковский, не имеющий никаких сомнений относительно своей дальнейшей участи, отдался во власть людского потока и очень скоро увидел, что поблизости уже нет ни охранников, ни товарищей по несчастью. Отсиживаясь в подвалах разрушенных зданий, не раз теряя сознание от голода и изнывая от жажды, он все-таки дождался освобождения. В начале апреля в Кёнигсберге начались бои, а когда взрывы и выстрелы передвинулись ближе к центру города, Флерковский вылез из своего очередного убежища, горячо благодаря советских солдат за спасение.

    Как впоследствии выяснилось, в тот день, когда они попали в охваченную паникой толпу, спасся не только Вацлав Флерковский. Спустя несколько месяцев он встретил в своей деревне Станислава Гуру, вместе с которым копал таинственную траншею у стен Королевского замка в Кёнигсберге, и они крепко обнялись, снова радуясь своему чудесному избавлению.

    Когда спустя много лет Вацлаву Флерковскому попалась на глаза заметка в газете «Глас Ольштынский», в которой граждан Польши призывали помочь в поиске похищенных гитлеровцами в годы войны культурных ценностей и сообщить об известных им случаях укрытия немцами каких-либо предметов на территории бывшего Кёнигсберга, он обратился в местный совет. Так по цепочке различных инстанций информация достигла Калининградской экспедиции и послужила основанием для проведения целой серии поисковых мероприятий.

    Вникнув в содержание воспоминаний Флерковского и Гуры, Вы не можете не обратить внимания на тот факт, что в них опять фигурирует северное крыло замка, но теперь в несколько ином аспекте — как исходная точка для подземного сооружения, в котором были спрятаны предметы неизвестного назначения. Причем сделано это было очень своеобразно: через пробитое отверстие в подвальном помещении, на глубине, достигающей по меньшей мере трех-четырех метров (помните, рабочие не могли выбрасывать лопатами землю на поверхность, в связи с чем была сооружена специальная площадка, служившая промежуточным звеном для выемки грунта!).

    Если принять воспоминания Вацлава Флерковского и Станислава Гуры за основу, то необходимо прежде всего определить, из какой же части северного крыла Королевского замка мог сооружаться такой подземный ход. Как я уже рассказывал, глубокие подвальные помещения в этом крыле размещались только в двух местах: под некоторыми залами «Блютгерихта» восточнее башни фогта Лиделау, и в той части, примыкающей к западному крылу, где под складскими помещениями винного погребка были оборудованы столярные и слесарные мастерские. Судя по описаниям Флерковского, отверстие в фундаменте могло быть проделано с внешней стороны подвалов нижнего яруса под упоминавшимися уже залами «Малый ремтер» и «Конвент». Таким образом, воспоминания поляков приводят в ту же точку Королевского замка, что и свидетельства Пауля Зонненшайна. Думается, это далеко не случайно, хотя и расходится с данными, сообщенными Магдой Путтерс, согласно которым место захоронения ценностей в нашей интерпретации находилось метрах в пятнадцати от «Малого ремтера» — под капеллой Святой Анны.

    Я поведал читателям пока только о трех свидетельствах, указывающих на то, что в северном крыле Королевского замка, а точнее — в месте расположения винного погребка «Блютгерихт» — в 1944 и 1945 годах были проведены тайные работы по укрытию экспонатов и других ценностей, ранее находившихся в музейных и складских помещениях бывшей королевской резиденции. В двух случаях (Зонненшайн и Путтерс) речь однозначно шла о Янтарной комнате или ее отдельных элементах, в воспоминаниях же Флерковского и Гуры фигурировали только какие-то большие ящики, укрывавшиеся с чрезвычайной тщательностью и осторожностью. Для того чтобы нам, не впадая в фантазии, более реально оценить изложенные факты, настало время рассказать о событиях, которые происходили в замке в последние недели перед падением Кёнигсберга под сокрушительными ударами советских войск.

    Глава десятая

    Нацистский «алькасар»

    …Мы идем на тебя непреклонно,
    Город-крепость, город-склеп.
    Громовою пальбой потрясенный,
    Кёнигсберг от огня ослеп…
    (Из советской фронтовой песни, 1945 год)

    …Мы на веки вечные связаны с судьбой крепости Кёнигсберг. Или мы дадим перебить себя как бешеных собак, или мы сами перебьем большевиков у ворот нашего города…

    (Из обращения крайслейтера Вагнера к кёнигсбергскому фольксштурму 5 февраля 1945 года)

    После того как в январе 1945 года Кёнигсберг был прочно блокирован советскими войсками, а единственной ниточкой, связывающей его с портом Пиллау, стала трехкилометровая полоска суши вдоль залива Фришес Хафф, всем стало ясно, что дни немецко-фашистских войск, дислоцированных в городе-крепости, сочтены.

    Это понимали не только опытные военные, но и руководящие функционеры НСДАП, опиравшиеся на безликую массу фанатически преданных «фюреру» номинальных руководителей фашистской партии. Абсолютное же большинство гражданского населения уже не сомневалось в близком крахе гитлеровской Германии и надеялось только на благосклонность судьбы и милость победителей. Общая деморализация достигла апогея, когда один за другим стали тонуть транспорты, пытавшиеся выбраться из находящегося под постоянным огнем Пиллау. Ведь наша авиация и флот к этому времени уже господствовали на Балтике, подавляя ожесточенное сопротивление частей люфтваффе и военно-морских сил Германии.

    У сотрудников реферата 4-А Главного управления гестапо, размещавшегося в здании кёнигсбергского полицай-президиума, было много работы: разлагающие «боевой дух нации» анекдоты и «панические слухи» охватили город. Тюремные камеры, и без того не пустовавшие в течение всего периода господства гитлеровской диктатуры, сейчас были забиты дезертирами, семьями перебежчиков и сдавшихся в плен, «саботажниками», лицами, уклоняющимися от окопных работ, разными «подозрительными элементами».

    5 февраля крайслейтер Эрнст Вагнер, возглавлявший организацию фашистской партии в Кёнигсберге, обратился с воззванием к фольксштурму, в котором призвал оболваненных нацистской пропагандой юнцов и немощных старцев, поставленных под ружье, «мобилизовать все свои силы, верить в фюрера, быть твердыми и стойкими». Вагнер заявлял, что Советская Армия будет разбита у ворот Кёнигсберга, поскольку «большевистский солдат гораздо хуже немецкого».

    Но истерические вопли руководящих функционеров НСДАП уже не могли повлиять на настроение жителей и поднять боевой дух войск. В городе царила атмосфера всеобщего уныния и ожидания полного краха. Участились случаи бегства крупных гитлеровских чиновников и специалистов. Бежал президент Верховного земельного суда Дрегер, приговоренный впоследствии к смерти и казненный 20 апреля в брандербургской тюрьме. Сбежал генеральный прокурор Желинский, после ареста повесившийся в своей камере в печально известном берлинском застенке Моабит. Еще в начале февраля неожиданно исчезло несколько старших офицеров с тыловой базы снабжения боеприпасами. Когда сотрудники гестапо прибыли в расположение части, они обнаружили гору сожженных документов и брошенное оружие. Спустя пару недель во время бомбежки бежал с места службы главный врач сразу двух военных лазаретов: основного в Марауненхофе[131] и резервного — на улице Каноненвег[132], а вместе с ним и весь медицинский персонал. Бегство было настолько поспешным, что в операционном зале одного из отделений лазарета охваченные паникой медики оставили лежать под наркозом не до конца прооперированного тяжелораненого.

    Приводя подобные факты, я стремлюсь сформировать у читателей хотя бы отдаленное представление о том хаосе, который царил в Кёнигсберге в февральские и мартовские дни 1945 года. Это крайне важно, чтобы не оставалось иллюзий относительно масштабов и характера мероприятий гитлеровцев по укрытию культурных ценностей. Безусловно, в этот период фашисты уже не располагали ни силами, ни временем для возведения каких-либо фундаментальных укрытий, а могли только приспосабливать имеющиеся подземные сооружения для размещения в них тех предметов, которые ни в коем случае не должны были попасть в руки русским. В последние недели перед падением Кёнигсберга гитлеровское руководство в Восточной Пруссии уже не имело возможности использовать созданные в 1942 году по приказу Гиммлера строительные бригады, подчинявшиеся Главному административно-хозяйственному управлению СС. Несмотря на то что рейхсфюрер уделял их деятельности, особенно в заключительный период войны, очень большое внимание, щедро субсидируя все виды работ, связанные с уже упоминавшейся «Егер-программой», в Кёнигсберге деятельность этих подразделений была скована громадным объемом строительства оборонительных укреплений. Во всяком случае, эти обстоятельства следует иметь в виду, если мы хотим воссоздать объективную картину происходившего.

    Как уже сообщалось, доктор Альфред Роде сумел принять необходимые меры предосторожности и спасти многочисленные коллекции и экспонаты Королевского замка от неминуемой гибели во время бомбардировки в августе 1944 года. По некоторым данным, демонтированная и уложенная в ящики Янтарная комната также избежала уничтожения, поскольку находилась в глубоких подвалах южного крыла замка под помещениями Прусского музея. Однако усиливающиеся бомбардировки города и приближающийся час решительных боев за него, видимо, вынуждали ответственного секретаря Общества искусств подыскивать более надежное помещение для укрытия ценностей. Таким местом стали подвалы «Блютгерихта». В пользу этого говорят самые различные обстоятельства, но основные аргументы базируются на показаниях Пауля Файерабенда.

    В 1945 году кёнигсбергская фирма «Давид Шиндельмайссер», занимавшаяся продажей марочных вин, должна была отметить свое 207-летие. Основными ее владениями были винный погребок «Блютгерихт» и громадные хранилища вин в северном и западном крыльях Королевского замка. Всеми делами фирмы распоряжался, начиная с 1921 года, некий Карл Матцдорф. Тяжело заболев в последние месяцы войны, он временно передал бразды правления старейшему завсегдатаю ресторанчика Паулю Файерабенду, который почему-то во многих заявлениях назывался директором этого заведения. Он был свидетелем событий, происходивших в замке накануне штурма Кёнигсберга, хорошо знал доктора Роде и, как выяснилось впоследствии, оказался в курсе некоторых обстоятельств, связанных с укрытием ценностей. Анализ немногочисленных документальных свидетельств и изучение других материалов позволяют достаточно подробно воссоздать события и атмосферу, царившую в замке в феврале — марте и начале апреля 1945 года.

    В конце января после резкого обострения обстановки для гитлеровцев, вызванного глубоким прорывом наших войск к заливу Фришес Хафф и фактическим блокированием Земландского полуострова, руководство НСДАП в Восточной Пруссии и Кёнигсберге приняло решение оборудовать в замке командный пункт фольксштурма. С 25 января командующим военным округом генералом Ляшем была объявлена повышенная степень готовности. По терминологии гитлеровского Генштаба — «алярмштуфе-1».

    Руководство подготовкой Королевского замка к обороне взял на себя крайслейтер Эрнст Вагнер, резиденция которого находилась в бункере так называемого «Дома труда» на улице Фордеррозгартен[133], частично сохранившегося среди скопища развалин, окружавших Замковый пруд. Вагнер поставил перед соответствующими гражданскими властями, прежде всего перед Управлением высотного строительства, а также перед приданными коменданту города-крепости 5-м саперным батальоном и саперным штабом специального назначения, задачи сооружения долговременных укреплений в полуразрушенном замке. Для этого намечалось привлечь значительное количество рабочей силы, в основном из числа «восточных рабочих» и военнопленных, используемых акционерными обществами «Дойче Бау АГ», «Хохтиф», фирмами «Рунау & Лебрехт», «Курт Брёдель» и «Шнелль».

    Срочно по указанию крайсляйтунга[134] разыскали бывшего старшего советника по строительству Ганса Гербаха, который долгое время возглавлял Управление высотного строительства, до августа 1944 года располагавшееся в восточном крыле Королевского замка. Капитан запаса Гербах уже три месяца находился в боевых порядках батальона фольксштурма, который дислоцировался в районе военных складов у Шёнбуша[135]. Он был высококвалифицированным специалистом, досконально знающим особенности объемно-пространственной планировки Королевского замка, в том числе его многочисленных подземных лабиринтов и сооружений. Без такого специалиста, даже при наличии опытных фортификаторов, трудно было переоборудовать замок для нужд обороны. Для начала старшего советника Гербаха пригласили в крайсляйтунг, где у него состоялась краткая беседа с крайслейтером Вагнером. Тот располагался уже не в своем шикарном кабинете в «Доме труда», а в одной из комнат громадного железобетонного бункера. Даже на искушенного в вопросах подземного строительства Гербаха внутреннее устройство бункера произвело чрезвычайно сильное впечатление. Пройдя вслед за встретившим его фольксштурмистом вдоль стен «Дома труда» в сторону пруда, Гербах очутился перед массивной металлической дверью со скобами. Рядом под высоко натянутой маскировочной сетью стояло несколько легковых автомобилей, около которых, сбившись в кучу, курили шоферы. Предъявив офицеру ГФП документы, он зашел вместе с сопровождающим внутрь бункера. Вниз вела довольно крутая лестница, на ступени которой падал тусклый свет матовых светильников, забранных в металлическую сетку.

    Спустившись на изрядную глубину, они оказались в начале широкого коридора, по обеим сторонам которого размещалось множество дверей. Часть их была раскрыта настежь. Слышались громкие голоса, стрекот пишущих машинок, телефонные звонки и монотонный шум работы приточной вентиляционной системы. Кругом царила невообразимая суета: из кабинета в кабинет с папками и кипами бумаг сновали люди в униформе различных нацистских формирований, офицеры вермахта, штатские чиновники, гражданские лица с повязками фольксштурма. Попадалось много женщин в форменной одежде — телефонистки или машинистки отделов крайсляйтунга.

    Гербаха пропустили в кабинет без очереди — сидевший в приемной секретарь с золотым значком НСДАП на лацкане френча сразу сказал посетителям, что крайслейтер сам вызвал инженера на беседу и просит других подождать. Подземный кабинет руководителя кёнигсбергских нацистов резко контрастировал со всем тем, что Ганс Гербах видел последние месяцы в Кёнигсберге. Трудно даже было поверить, что здесь, среди развалин Росгартена, где-то глубоко внизу может быть давно забытое великолепие, сопоставимое разве что с королевскими покоями еще не сгоревшего замка. Кабинет, находившийся в чреве подземного бункера, был оформлен в помпезном духе, как бы убеждая наперекор надвигающемуся краху, что власть Гитлера и его приспешников остается незыблемой. Пол устилал мягкий ковер, на стенах висели чудесные гобелены и несколько картин, интерьер дополнял старинный резной книжный шкаф и под стать ему массивный письменный стол на «львиных лапах». И, конечно же, большой портрет самодовольного человека с усиками и спадающей на лоб челкой, да два громадных флага со свастикой — кёнигсбергских организаций НСДАП и Германского трудового фронта.

    Отвлекаясь от повествования, расскажу, как в 1969 году мы вместе с Анатолием Михайловичем Кучумовым, приехавшим на две недели из Павловска для участия в работе Калининградской экспедиции, осматривали этот самый бункер, или вернее то, что сохранилось от него на поверхности земли, поросшей густым бурьяном.

    Из дневниковых записей А. С. Пржездомского.

    18 июля 1969 года

    «…Здание на берегу Schlo?teich[136] — Stadthalle[137] — не представляет, по мнению Анатолия Михайловича, никакого арх. интереса. Рядом, дальше располагаются развалины General-Kommando[138] или в период фашизма — „Дома NSDAP“. Мы зашли с задней части дома. Нас поразило обилие бетонных плит, густо заросших бурьяном и кустами. Анатолий Михайлович обратил наше внимание на тот факт, что перекрытия здания сделаны маленькие, но усилены более чем полуметровой железобетонной подушкой. В некоторых местах среди нагромождения плит видны проломы в подвал.

    Анат. Мих. сказал, что вряд ли подвалы были такие мелкие, какие они сейчас — вернее всего ниже есть еще подвалы, и зачитал нам некоторые места из кн. Ляша, который указывал, что работы по переоборудованию этого здания велись еще в феврале 1945 года.

    Мы спустились в одно из подземелий, но, не имея фонаря, не рискнули продвигаться дальше…»

    Удивительно, но экспедиции не хватило времени на тщательное обследование этого зловещего сооружения. Понятно, что вести непосредственные раскопки на месте бункера было невозможно — уж слишком громадными были глыбы железобетона, вздыбившиеся позади арки с колоннами, еще долго стоявшей на изгибе Клинической улицы. Безусловно, при том ограниченном размере финансовых средств нечего было и думать о крупномасштабных поисковых работах у Замкового пруда, и обследование бункера откладывалось до лучших времен. Правда, в октябре 1970 года было пробурено несколько скважин, да сделаны раскопы на свободных от завалов участках. Ничего, кроме спекшихся стеклянных пластин фотонегативов, обнаружить не удалось, и экспедиция сделала, как всегда, однозначно безнадежное и, на мой взгляд, поспешное заключение: «можно утверждать, что… подвалов или других тайников, которые могли бы использоваться для захоронения ценностей, нет». А ведь уже тогда было известно из архивных материалов Министерства обороны СССР о том, что в самый разгар войны под домом «Трудового фронта» строились разветвленные подземные сооружения!

    Но продолжу рассказ о том мартовском дне 1945 года, когда советник Гербах посетил подземный бункер крайслейтера Вагнера.

    Оказалось, что у крайслейтера уже находились несколько человек — хороший знакомый Гербаха, советник Эрнст Мунир из кёнигсбергского Управления подземного строительства, генерал-лейтенант Микош, возглавлявший с конца января специально сформированную для обороны города дивизию, и два майора с черными петлицами саперных частей. Гербах приготовился к важному разговору, связанному, судя по составу приглашенных лиц, с проведением каких-то важных фортификационных работ. Но то, что он увидел на столе Вагнера, превзошло все ожидания. Перед крайслейтером лежал большой лист светокопии плана Королевского замка с подробными разрезами всех крыльев здания и подвалов, сетью коммуникаций и пометками, характеризующими степень разрушения тех или иных его частей.

    Из краткого вступления, которое сделал Вагнер, следовало, что в самое ближайшее время в городе начнутся уличные бои, и Королевский замок, этот «алькасар[139] Восточной Пруссии», «форпост германского духа на Востоке», превратится в неприступную крепость. Крайслейтер якобы уже решил разместить в замке командный пункт и взять на себя все руководство обороной города. Перед строителями, фортификаторами и саперами, дескать, стоит теперь задача в кратчайшие сроки привести полуразрушенное сооружение в боеспособное состояние.

    Особое внимание Вагнер обратил на тщательное переоборудование всех подземных помещений, чтобы они могли стать надежными укрытиями в ходе длительной обороны. В связи с этим он даже зачитал выдержки из совершенно секретного доклада, подготовленного рефератом IV-D-2 четвертого управления РСХА и процитировал докладную записку обергруппенфюрера СС Эриха фон дем Бах-Залевски[140], в которой обстоятельно разбирались итоги варшавского восстания 1944 года. Эсэсовские аналитики и хладнокровный убийца тысяч поляков обращали особое внимание на использование восставшими подземных сооружений польской столицы, что делало их отряды мобильными, способными перемещаться из одной часта города в другую и наносить неожиданные удары по войскам вермахта и полиции.

    Крайслейтер Вагнер потребовал от Гербаха и Мунира в течение нескольких дней изучить вопрос о возможностях постройки двух подземных туннелей для организованного и скрытого оставления в случае необходимости занимаемых в замке позиций. Причем, по его мнению, следовало максимально использовать уже имеющуюся сеть подземных ходов к северу и к югу от замка с обязательным выходом в систему коллектора городской канализации. «Мы станем неуловимыми, измотаем противника неожиданными ударами, деморализуем его и вынудим к отступлению. Дух тевтонов поможет нам» — таково было резюме крайслейтера.

    Ганс Гербах, старший советник Управления высотного строительства в Кёнигсберге, «замковый архитектор» со стажем, кавалер Железного креста второй степени, полученного за участие в кровопролитных боях на Марне в 1914 году, смотрел на нацистского руководителя, а сам думал: «До какой же степени авантюризма и тупости могут дойти эти „золотые фазаны“[141]», если перед лицом неминуемой катастрофы выдвигают столь фантастические проекты обороны города. Уже всем было известно, что Кёнигсберг прочно блокирован, бои шли на Одере и под Братиславой, а на Западе части союзников стремительно наступали в районе Дюссельдорфа и Маннгейма. Дни Третьего рейха были сочтены. А здесь, в недрах нацистского «Дома труда», разрабатывались планы оборудования долговременного опорного пункта в полуразрушенном орденском замке.

    В заключение крайслейтер предупредил всех присутствовавших, что содержание беседы должно сохраняться в строжайшей тайне, а привлекаемые контингенты рабочих не должны распознать истинного назначения подготовительных мероприятий. Поэтому лучше всего, как это делалось и раньше в таких случаях, использовать краткосрочное привлечение военнослужащих и специалистов вспомогательных частей вермахта, а для проведения тяжелых строительных и подземных работ — военнопленных и «восточных рабочих». Соответствующие указания якобы уже даны четвертому отделу Главного управления гестапо, который предпримет ряд мер, не допускающих утечки секретной информации к противнику. Что же касается других практических вопросов, то советники Гербах и Мунир могут полностью рассчитывать на содействие временного распорядителя винного ресторана «Блютгерихт», старого члена НСДАП Пауля Файерабенда, который уже в курсе планов крайсляйтунга. Вагнер предупредил также, что никаких тайн в этом смысле не должно быть и от господина профессора Роде, директора замкового музейного комплекса, которому персонально поручено имперским комиссаром обороны принять необходимые меры по обеспечению сохранности больших художественных ценностей, сосредоточенных в подвалах Королевского замка.

    Слабая попытка советника Мунира возразить крайслейтеру в том плане, что вряд ли удастся укрепить замок настолько, чтобы он стал серьезным опорным пунктом во время предстоящих боев в городе, натолкнулась на едва уловимую иронию генерала и суровый взгляд нацистского бонзы. Спорить было бессмысленно. Скудные познания лейтенанта резерва Эрнста Вагнера в области тактики не позволяли рассчитывать на понимание с его стороны. Аудиенция закончилась. Теперь надо было приступать к инженерной подготовке замка.

    Через пару дней среди закопченных стен Королевского замка уже кипела работа: толстыми неотесанными бревнами укреплялись давшие трещины перекрытия, выгоревшие помещения обшивались досками, проводились большие бетонные работы по заделыванию окон и устройству амбразур. В большой круглой башне разместилась кухня, обеспечивающая горячей пищей батальон фольксштурма; бывшие рыцарские залы, в том числе занятые «Блютгерихтом», срочно оборудовались нарами — там должен был разместиться личный состав «центрального ядра обороны».

    Нас же с вами, читатель, интересуют, конечно, в первую очередь подземные работы, которые были проведены в замке, потому что именно они прямо или косвенно могли быть связаны с укрытием бесценных замковых коллекций, а значит и Янтарный кабинет. Что же известно из дошедших до нас источников?

    Советники Гербах и Мунир совместно с военными специалистами из саперного батальона дивизии генерала Микоша и инженером Байзером, присланным бургомистром, тщательнейшим образом обследовали подземные этажи замка и установили, что состояние их в основном вполне приемлемо. Лишь огромный подвал с запасами бутылочного вина представлял собой плачевное зрелище — десятки тысяч бутылок под воздействием высокой температуры, вызванной пожаром, взорвались, образовав завалы битого стекла и тягучего, чавкающего под ногами и дурманящего голову сиропа.

    Выполняя задание крайслейтера, оба советника пришли к выводу, что подземный туннель к северу от замка построить можно, только взяв за исходную точку глубокий подвал под «Малым ремтером». Дело в том, что это подземное помещение «Блютгерихта», расположенное на глубине пяти метров от поверхности земли, имело очень удобную конфигурацию, несколько довольно просторных и глубоких ниш, направленных в сторону замкового двора, узкую винтовую лестницу в толще стены, поднимающуюся до самой крыши здания, очень прочные каменные своды и трехметровые стены из громадных булыжников, заложенных в основание замка еще тевтонами. Подвал соединялся проходами с другими подземными сооружениями, примыкающими к нему, а также с «Большим ремтером», куда вела чрезвычайно крутая лестница-щель.

    Правда, существовал и другой вариант строительства подземного туннеля — от четырехугольной башни северного крыла, где размещался государственный архив Пруссии. Там, глубоко под землей, еще в Средние века был прорыт тридцатиметровый подземный ход в сторону орденской мельницы, впоследствии засыпанный песком. Восстановить его не составляло особого труда, но он упирался в глубокий фундамент одного из полностью разрушенных домов неподалеку от Юнкерштрассе[142]. Задача же, поставленная крайслейтером, заключалась в том, чтобы подземный туннель обязательно выводил достаточно далеко за пределы замка и соединялся с городским коллектором. Кроме того, Ганс Гербах обратил внимание на то, что доктор Роде проявляет какой-то особый интерес к этому подземному ходу, видимо, рассчитывая использовать его для своих нужд.

    Так или иначе, но решение о сооружении туннеля из подвала под «Малым ремтером» было принято и согласовано с крайсляйтунгом. В течение недели около трех десятков человек трудились в немыслимых условиях, продалбливая отверстия в глубоких фундаментах и толстых подвальных стенах зданий старого города, вгрызаясь в грунт, как при проходке горных выработок, возводя деревянные, а кое-где и бетонные крепи, пробивая резервные выходы в горловины канализационных и водоотводных колодцев. Так возник туннель, выходящий под прямым углом из подвала под «Малым ремтером», а потом круто поворачивающий на северо-восток вдоль разрушенной улицы Юнкерштрасее. Он получился узким и низким, передвигаться по нему можно было только согнувшись в три погибели. Коридор делал крутые повороты, огибая подземные препятствия, пересекал глухие, заваленные старой рухлядью, подвальные помещения под расположенными наверху домами. Кое-где приходилось идти по колено в шумящем потоке зловонных сточных вод. Естественный свет не проникал в этот зловещий лабиринт, и без автономного освещения передвигаться по нему было невозможно. Извиваясь под развалинами Алтштадта[143], туннель доходил до глубоких подвалов Альтштадтской кирхи, расположенной у перекрестка Юнкерштрассе и Постштрассе[144], в двухстах метрах от замка.

    Если читателям удалось в свое время познакомиться с остросюжетной повестью писателя Станислава Гагарина «Три лица Януса», в которой рассказывается о советском разведчике Ахмедове-Вилксе, действовавшем в Кёнигсберге, они, конечно, вспомнят финальные сцены повести, происходившие в подземном бункере под кирхой. Там немало захватывающих эпизодов, увлекательных приключений, неожиданных поворотов сюжета. Правдоподобность описываемых событий, изображение целого ряда реальных персонажей и использование местного колорита — все это придает убедительность повествованию. Несмотря на то что в повести очень много вымышленных обстоятельств, как и должно быть в приключенческой литературе, автор весьма точно указал место, где у гитлеровцев был оборудован бункер с подземным ходом. Что это — писательская интуиция или наличие конкретных документальных свидетельств? Может быть, когда-нибудь мы это узнаем. Но главное, что удостоенный за эту повесть Почетного диплома Союза писателей СССР и Союза кинематографистов СССР, Станислав Гагарин добавил нам еще одну крупицу уверенности в достоверности происходивших событий.

    К середине марта 1945 года подземный туннель из северного крыла Королевского замка до Альштадтской кирхи был почти готов. Оставалось оснастить вход в него со стороны подвалов «Блютгерихта» массивной герметически закрывающейся бронированной дверью, да укрепить своды некоторых подвалов, которые пересекал туннель. Одновременно с этим был оборудован и другой подземный ход — в юго-восточном направлении от замка.

    Теперь следовало только доложить крайслейтеру о завершении основных работ и заняться внутренним обустройством туннеля. Генерал Микош, осмотрев оба входа в туннели и укрепленные части крепостного оборонительного рубежа, дал указания оборудовать командно-наблюдательный пункт и площадки для огневых средств. А на следующий день в замок прибыл на бронетранспортере сам крайслейтер Эрнст Вагнер.

    Из воспоминаний Ганса Гербаха.

    Газета «Остпройссенблатт». 7 июля 1969 года

    «…Работы оказались очень трудоемкими, но несмотря на то, что сам крайслейтер Вагнер уже стал сомневаться в их целесообразности, должны были продолжаться. Надев прорезиненный защитный костюм инженера Управления подземного строительства, он сам прошел по подземному коллектору, расположенному под Юнкерштрассе, почти достиг Альтштадтской кирхи и заявил впоследствии, что никакая сила не заставит его еще раз туда спуститься…»

    Итак, указание крайслейтера было выполнено, но у советника Гербаха возникло ощущение, что Вагнер всерьез засомневался в целесообразности переноса командного пункта фольксштурма в Королевский замок. Тем более что имелся хорошо оборудованный бункер крайсляйтунга в районе Театерштрассе в двух шагах от площади Парадеплац, где размещался командный пункт генерала Ляша. По всему было видно, что для нацистских руководителей Королевский замок оставался очень удобным элементом пропагандистской кампании, своего рода символом, обозначающим «борьбу до победного конца», но уже не принимался всерьез как опорный пункт, способный противостоять длительной осаде. Именно поэтому, когда дело дошло до практического перенесения командного пункта в одно из уцелевших помещений замка, крайслейтер наотрез отказался это сделать, сославшись на неудовлетворительность проведенных фортификационных работ. Он обошел вместе с генералом Микошем все подготовленные к обороне участки и, выразив свое недовольство их состоянием, распорядился о размещении в замке лишь штаба и одного из батальонов фольксштурма, оставив свой командный пункт в глубоком бункере у «Дома труда».

    Наступил заключительный этап подготовки замка к началу боевых действий в городе. В уцелевшей семиугольной башне Хабертурм, возвышавшейся над северо-восточной оконечностью замка, расположился штаб капитана резерва Ваххольца — бывшего главного лесничего Оберланда[145], а с конца марта 1945 года — командира так называемого боевого участка «Зюйд». А все уцелевшие помещения замка, включая подвалы «Блютгерихта», заняли около двухсот новоиспеченных спасителей Третьего рейха — четырнадцати-пятнадцатилетних школьников, воспитанных в духе слепого подчинения фюреру, и немощных, а зачастую просто больных стариков — бывших бакалейщиков, аптекарей, трамвайных кондукторов и пенсионеров.

    Паулю Файерабенду пришлось свернуть работу по восстановлению винного погребка, так как решением крайсляйтунга все запасы вина, сохранившиеся в замке, неожиданно были объявлены «собственностью нации». У двери, ведущей со двора в складские помещения ресторана, был поставлен пост охраны. Фольксштурмистам, разместившимся на первом этаже северного крыла замка, пришлось довольствоваться самыми примитивными бытовыми условиями: в орденских помещениях были наспех сколочены деревянные нары, установлены большие столы и скамейки. Однако почти каждое помещение, кроме того, было загромождено какими-то ящиками, коробками, металлическими бочками, мешками, туго обвязанными веревками. Когда батальон занимал эти помещения, адъютант командира обер-лейтенант фон Минквитц, ранее бывший лесничим в одном из угодий Восточной Пруссии, строго предупредил всех, что трогать хранящееся в замке имущество категорически запрещается, так как оно является «достоянием рейха» и должно быть непременно сохранено.

    Именно здесь, среди нагромождения ящиков и коробок в рыцарском зале под названием «Большой ремтер», и разместил доктор Роде упакованную в ящики Янтарную комнату, остававшуюся до тех пор невредимой в глубоких подвалах южного крыла замка. Учитывая приближение развязки, когда Королевский замок должен был неминуемо стать объектом ожесточенных обстрелов и бомбардировок, Роде, видимо, решил выяснить у специалистов-фортификаторов, насколько надежны в этом плане подвалы южного крыла. И, безусловно, получил рекомендацию перенести особо ценные предметы в подвалы «Блютгерихта», которые были практически неуязвимы даже в случае прямого попадания авиабомбы или тяжелого артиллерийского снаряда с близкого расстояния. Каким образом ящики были перенесены в северное крыло Королевского замка, мы не знаем. Известно лишь, что это произошло вскоре после массированного бомбардировочного налета на город в августе 1944 года, и, по-видимому, в то время, когда шло переоборудование помещений замка в целях обороны и размещения в них командного пункта фольксштурма, ящики с демонтированными панелями Янтарной комнаты находились уже в «Большом ремтере».

    Что же представляло собой это помещение, размещавшееся на первом (скорее полуподвальном) этаже северного крыла, среди мрачных казематов «Блютгерихта»?

    Из книги Вальтера Франца

    «О Блютгерихте в Кёнигсберге». Кёнигсберг, 1938 год

    «…В „Ремтере“ старые готические своды периода Тевтонского ордена достигают полного совершенства. Стены и колонны, располагающиеся в мудрой последовательности, кажутся массивными и одновременно легкими. Здесь, в „Ремтере“, совсем мало небольших столиков, здесь господствует Его Величество Стол. Поэтому вечерами тут бывает обычно очень шумно. Здесь пьянствуют компании студентов, сюда с удовольствием „заваливаются“ группы путешественников, здесь слышатся споры за каждым столом, все диалекты нашего фатерлянда, здесь дрожат стены от громких песен, а солдаты наслаждаются увольнением и возможностью покомандовать кельнером… Места здесь не пустуют до самого полицейского часа…»

    Но в марте сорок пятого «Большой ремтер» был совершенно другим. Его зал площадью более девяноста квадратных метров был буквально заставлен ящиками самых различных размеров и мебелью, собранной из королевских покоев. Громадные, с тончайшей резьбой шкафы и бюро в стиле рококо, великолепные зеркала в толстых золоченых рамах, стулья и кресла с шелковой обивочной тканью всевозможных расцветок и рисунков… Все это лежало, можно сказать, навалом и кое-где было лишь прикрыто грубой мешковиной или кусками армейского брезента.

    Из «Большого ремтера», считавшегося главным залом «Блютгерихта», узкая каменная лестница вела в соседнее помещение — уже упоминавшийся мной «Малый ремтер», вопреки своему названию значительно превышавший площадь большого. Крестовый свод из серого шершавого камня, пол из широченных досок, громадные бочки с барельефами, вытянутые овальные столы с висящими над ними макетами парусников, рога оленей и муфлонов, медные светильники, подвешенные на цепях к металлическим крюкам, торчащим из потолка… Здесь, в «Малом ремтере», практически ничего не изменилось — благодаря стараниям Пауля Файерабенда этот уголок «Блютгерихта» продолжал функционировать как винный погребок. Правда, основными его посетителями были уже не жители города, а офицеры размещавшихся в округе частей да фольксштурмисты, расположившиеся в замке. Только после того как по приказу крайсляйтунга были конфискованы запасы марочных вин, «клиентов» здесь не стало.

    В один из последних дней марта, когда в замке уже завершались работы по подготовке его к длительной обороне, Пауль Файерабенд, который вместе с двумя работниками «Блютгерихта» занимался поиском остатков столовых приборов, пивных кружек и посуды среди обломков полностью выгоревшего «военного кабинета», увидел, как во двор замка въехал бронетранспортер, сопровождаемый двумя мотоциклами с колясками.

    Через несколько минут к входу в «Блютгерихт» подошла группа военных, среди которых Файерабенд узнал гаулейтера. Эрих Кох был одет в теплую пятнистую куртку, какие обычно носили егеря горнострелковых частей, такие же пятнистые брюки и тяжелые горные ботинки. Рядом с ним Файерабенд увидел несколько незнакомых офицеров, среди которых выделялся один в безукоризненно сидящей шинели с большими отворотами и фуражке с высокой тульей. В его петлицах Файерабенд разглядел по одному дубовому листку, а это означало, что вместе с рейхскомиссаром обороны прибыл кто-то из руководителей службы безопасности. За Кохом следовали его адъютант гауптштурмфюрер СС Гюнтер Ленц и, что было большой неожиданностью для временно исполняющего обязанности управляющего винным погребком, доктор Альфред Роде, который не показывался в замке уже несколько дней. Последний раз при его активном участии и под его строгим контролем переносились в зал «Конвента» какие-то продолговатые ящики, до того хранившиеся в подвалах Прусского музея.

    Кох хмуро кивнул Файерабенду и часовому фольксштурма, стоявшему у входа, и, пропустив Роде вперед, стал спускаться вслед за ним по ступенькам «Блютгерихта». Узкая, почти шестиметровой длины, лестница вела непосредственно в «Большой ремтер». Адъютант Ленц освещал дорогу большим аккумуляторным фонарем.

    Файерабенд не стал спускаться в зал вслед за свитой гаулейтера, понимая, что, будь он нужен, его пригласили бы туда. Он остался стоять около лестницы, с напряжением прислушиваясь к голосам, доносившимся снизу. Но разобрать ничего не мог — звук, гулким эхом перекатываясь по высоким сводам «Большого ремтера», превращался в сплошной гул: кто говорил, о чем — понять было невозможно. Только когда раздались шаги на лестнице, ведущей к выходу из подвала, Файерабенд услышал голос Коха. Обращаясь, по-видимому, к Альфреду Роде, он сказал: «А Вас, доктор, я попрошу оказать всяческое содействие зондергруппе и делать это поактивнее. Культурное достояние рейха ни в коем случае не должно попасть в руки русских. И в первую очередь я имею в виду Янтарный кабинет». Это — единственное, что уловил Пауль Файерабенд, потому у него создалось впечатление (и надо сказать, не безосновательное), будто Кох приезжал в замок исключительно для того, чтобы на месте определить возможности эвакуации ценностей или их более надежного укрытия.

    По обрывку фразы, услышанной Файерабендом, можно предположить, что Кох оказался крайне недоволен условиями хранения ценностей. Ведь он-то знал наверняка, что не сегодня завтра в Кёнигсберг вступит Красная Армия, и замок вряд ли будет надежным укрытием для сокровищ. Но что можно было сделать в эти последние дни перед штурмом? Судя по всему, Кох отдал распоряжение вывезти ценности из замка, поручив это сотрудникам оперативной группы или особой команды полиции безопасности и СД. Это могло быть одно из спецподразделений Главного сектора СД в Кёнигсберге, так называемого «ляйтабшнитта-VII», или группа, подчиненная непосредственно какому-либо из отделов III управления РСХА, которое возглавлял бригадефюрер Отто Олендорф, палач десятков тысяч мирных граждан из оккупированных гитлеровцами «восточных областей», спустя шесть лет после описываемых событий казненный в западногерманской тюрьме как нацистский военный преступник. Во всяком случае, ясно одно: Эрих Кох дал указание принять незамедлительные меры для более надежного укрытия Янтарной комнаты и других ценностей, сосредоточенных в орденских залах Королевского замка.

    К сожалению, мы не располагаем никакой информацией о том, что произошло дальше. Были ли ценности вывезены из замка или спрятаны в каком-либо другом месте на его территории? Что делал доктор Роде в это время; как выполняла задачу, поставленную Кохом, зондергруппа, руководимая неизвестными лицами; и вообще, что творилось в замке после неожиданного визита Коха в «Блютгерихт» — всего этого в подробностях мы не знаем. Поэтому в дальнейшем мне придется «вплетать» в ткань повествования вероятностные схемы развития событий, которые помогут реконструировать обстоятельства «исчезновения» Янтарной комнаты, а с нею и очень многих других произведений искусства, следы которых необъяснимым образом затерялись в апрельские дни 1945 года. При этом я и впредь буду придерживаться строгой документальности, не допуская искажения уже установленных фактов.

    Старший советник Ганс Гербах, участвовавший в инженерной подготовке замка к обороне, впоследствии бегло описал события, которые произошли здесь накануне начала решительного разгрома кёнигсбергской группировки.

    Из воспоминаний Ганса Гербаха.

    Газета «Остпройссенблатт». 7 июня 1969 года

    «…Пасхальное воскресенье (1 апреля) было исключительно теплым и солнечным весенним днем. Оставшееся в городе население могло спокойно наслаждаться чудесной погодой и выйти из подвалов. Но все больше признаков указывало на предстоящее большое наступление, спокойствие было обманчивым. Во второй половине дня 5 апреля в сопровождении большой свиты появился гаулейтер Кох, стремящийся выяснить состояние работ в замке. Его сопровождали оставшиеся в Кёнигсберге заместитель гаулейтера Гроссхерр, „пожарный“ генерал Фидлер из Метгетена, представитель коменданта генерал инженерных войск Микош и др. Сам Кох постоянно находился в Нойтифе под Пиллау и в период осады, по-моему, только два или три раза прилетал в Кёнигсберг на геликоптере с тем, чтобы своими декларациями создать впечатление, будто он лично на месте руководит обороной Кёнигсберга…»

    Указанное наблюдение советника Гербаха очень существенно для нас с точки зрения самого факта посещения Кохом замка. При безусловном дефиците времени гаулейтер и рейхскомиссар обороны нашел возможность специально посетить замок и осмотреть подвалы «Блютгерихта», где хранились ценности. Значит, этот вопрос был одним из самых важных для него, а может быть, даже приоритетным по отношению к другим. Ведь по свидетельствам очевидцев и многих людей, близко знавших Коха, это был алчный, завистливый и жадный сверх всякой меры человек. Он не только бессовестно присваивал попадавшие ему в руки ценности, но и не гнушался прямым расхищением государственных средств, нередко запуская руку в кассу гитлеровской партии. Однажды это стало даже предметом разбирательства РСХА, в результате чего Гиммлер представил Гитлеру доклад о злоупотреблениях восточнопрусского гаулейтера, оставленный, впрочем, без внимания фюрером. Поэтому ценности, хранившиеся в помещениях «Блютгерихта», вполне могли явиться предметом особой заботы рейхскомиссара обороны, реально сознающего сложность складывающейся ситуации и больше помышляющего о перспективе своей личной адаптации в послевоенной жизни, нежели о нуждах безнадежной обороны.

    Во время апрельского визита в замок Кох со своей свитой опять крутился все время где-то вокруг «Блютгерихта». Правда, вначале он в сопровождении упомянутых военных и нацистских руководителей обошел основные рубежи обороны, осмотрел огневые позиции, оборудованные во всех четырех крыльях замка, и принял рапорт капитана Ваххольца, построившего прямо во дворе размещенный в замке батальон фольксштурма боевого участка «Зюйд».

    Невежественный не только в теории военного искусства, но вообще в элементарных вопросах военного дела, Кох тем не менее направо и налево давал советы, как следует организовывать оборону и обеспечивать четкое взаимодействие между частями, где оборудовать наблюдательный пункт или установить огневые средства. Он предложил, например, затащить на почти стометровую высоту замковой колокольни две 105-мм полевых гаубицы и 76-мм противотанковую пушку, которые, по его мнению, позволили бы контролировать подступы к центру города и эффективно поражать живую силу и танки наступающих. Даже генерал Микош, по специальности являющийся военным сапером, не ожидал столь «глубокого» пассажа со стороны главного руководителя обороны и промямлил что-то невразумительное в ответ на абсурдное предложение гаулейтера. Именно в тот момент старший советник Гербах окончательно понял, что дело проиграно полностью, а с такими руководителями, как Эрих Кох и крайслейтер Эрнст Вагнер, невозможно даже говорить сколь-либо серьезно об организации эффективной обороны.

    После осмотра позиций вся компания спустилась в подвалы «Блютгерихта», где предупрежденный о визите Пауль Файерабенд уже накрыл стол в «Малом ремтере», сохранившем свой интерьер, несмотря на все пожары и разрушения. Для высоких визитеров крайсляйтунг сделал исключение, и Файерабенд поставил на середину вытянутого овального стола четыре пузатых бутылки со старинными этикетками. Адъютант гаулейтера Ленц еще по прибытии в замок передал Файерабенду большую банку трофейного английского бекона из запасов продовольствия, хранившихся в одном из бункеров Нойтифа, отчего распорядителю винного погребка стало даже немного дурно — в последнее время в Кёнигсберге несколько раз снижались нормы выдачи продуктов по карточкам и, естественно, уже давно никто из жителей города не только не пробовал, но и не видел никакого мяса.

    Кох собственноручно налил в большой кубок с фирменным вензелем и надписью «Исторический винный погребок „Блютгерихт“» терпкое рейнское вино и, отпив несколько глотков, передал его стоящему рядом своему заместителю Фердинанду Гроссхерру.

    Принятая в кругу старопрусских вояк и студенческих корпораций традиция «круговой чарки» должна была, вероятно, символизировать неразрывную общность судеб участников мрачного подземного застолья. Но судьбы, как известно, сложились по-разному: гаулейтер через несколько дней бежал на ледоколе «Остпройссен» на остров Рюген, а затем на датский остров Борнхольм; Гроссхерр исчез во время попытки прорыва из окружения где-то в районе Хуфена; генерал-лейтенант Микош оказался в нашем плену вместе со штабом генерала Ляша, а «пожарный» генерал Фидлер захлебнулся в зловонных сточных водах подземного коллектора в районе Альтштадской кирхи при попытке выбраться на окраину города.

    На следующий день после массированной артиллерийской подготовки штурмовые отряды советских стрелковых дивизий, подразделения танков и самоходно-артиллерийских установок, сопровождаемые огневым валом артиллерии и минометов, обрушили на Кёнигсберг всю мощь своего удара. К утру же 9 апреля части кёнигсбергского гарнизона удерживали только центральную, наиболее старую часть города. Остатки 367-й немецкой пехотной дивизии, укрепившиеся в районе бастиона «Грольманн» на Литовском вале, пытались не допустить прорыва гвардейцев 8-го стрелкового корпуса в центр города. Но, как известно, еще накануне наши войска завершили полное окружение кёнигсбергского гарнизона — в районе Амалиенау встретились части 18-й и 87-й гвардейских дивизий. В состоянии фатальной безысходности, с остервенением обреченных, яростно сопротивлялись части вермахта и фольксштурма на все сужающемся участке обороны.

    Стремительное наступление наших частей в кварталах центра города поддерживалось бомбардировочными ударами советской авиации, интенсивным действием гвардейских реактивных минометов — прославленных «катюш», которых гитлеровцы в ужасе называли «сталинскими оргaнами». Досталось и замку, ставшему одним из опорных пунктов обороны фашистов. Десятки прямых попаданий мощных авиационных бомб до основания разрушили целый ряд помещений северного и южного крыльев замка, буквально стерли с лица земли остатки пристройки «Блютгерихта», вызвали обрушения сводов в некоторых орденских залах. Попрятавшиеся в глубокие подвалы винного погребка фольксштурмисты, наверное, прощались с жизнью, когда северное крыло замка вздрогнуло от страшного взрыва. Земля заходила ходуном, погас и без того бледный свет времянок. Раздался грохот падающих стен и сдавленные крики не успевших укрыться жертв.

    От прямого попадания авиабомбы завалило вход в бывшую «Камеру пыток» — один из наиболее популярных залов «Блютгерихта». Помещение площадью около пятидесяти квадратных метров, имеющее трехметровую толщину стен, оказалось полностью замурованным рухнувшими сводчатыми перекрытиями капеллы Святой Анны.

    Впрочем, полной уверенности в том, что причиной обрушения было попадание советской авиабомбы, нет. Завал мог быть вызван и другими обстоятельствами, — например, преднамеренным подрывом заранее установленного фугаса в узком помещении уже давно бездействовавшего ватерклозета, примыкавшего к башне фогта Лиделау, где находилась «Камера пыток». Для такого взрыва хватило бы десятка стандартных трехкилограммовых зарядов тротила, использовавшихся в гитлеровской армии. Бомбардировка и обстрел замка, от которых все вокруг дрожало, были вполне удобным естественным фоном для целенаправленного взрыва, производимого с помощью подрывной машинки и электродетонаторов. Если кому-то пришло в голову воспользоваться таким способом для укрытия тайных хранилищ замка, то лучшее время (8–9 апреля 1945 года) найти было трудно.

    Любой взрыв или разрушение воспринимались спрятавшимися в подземельях людьми как очередное попадание советских бомб или снарядов, и никаких других предположений относительно их причин возникнуть не могло. А значит, советскому командованию, когда оно начнет поиски ценностей, никто не сможет сообщить о каких-либо подозрительных моментах, связанных с их укрытием.

    Не исключено, что сделанное мной отступление вызовет скептическую усмешку у некоторых читателей: не слишком ли в данном случае фантазирует автор, постоянно подчеркивающий документальность своего повествования? Ведь для подобных допущений о преднамеренном взрыве вроде бы нет никаких оснований. Прямых, конечно, нет. А косвенных — сколько угодно. И в этом вы сможете еще раз убедиться в процессе дальнейшего знакомства с фактами. Делая отступления, я приглашаю вас к совместному осмыслению минувших событий, к творческой, аналитической работе. А в ней, как известно, не должно быть места догматизму, упрощенному, схематическому пониманию исторических ситуаций. Некоторая доля фантазии, разумеется, стоящей на почве реальности, — только поможет нам разобраться в этой крайне запутанной истории. Но продолжу свой рассказ.

    После неудачного прорыва остатков частей кёнигсбергского гарнизона в сторону городского района Ратсхоф[146] вдоль улицы Альте-Пиллауер-Ландштрассе[147], когда они были буквально накрыты огнем «катюш», генерал Ляш, размещавшийся со своим штабом в бункере на площади Парадеплатц, принял решение о капитуляции и послал парламентеров к советскому командованию.

    Не буду описывать подробности этого драматического эпизода Великой Отечественной войны, поскольку они обстоятельно освещены в многочисленных мемуарах и статьях, посвященных штурму Кёнигсберга, а остановлюсь лишь на тех моментах, которые непосредственно связаны с Королевским замком и событиями последних часов перед тем, как в него ворвались советские солдаты.

    В заключительные сутки боев в Кёнигсберге действовали лишь разрозненные очаги сопротивления гитлеровцев, не имевшие между собой никакой связи и по большому счету не способные к серьезному противодействию нашим войскам. Еще удерживались бастионы «Грольманн» и «Штернварте», казармы «Кронпринц» и «Троммельплатц», башни «Дер Дона» и «Дер Врангель», здания Правительства, «Штадтхауза», Городского театра, Университетской библиотеки, Кёнигсбергского университета и, наконец, Королевского замка. Яростно сопротивляясь, немцы не могли уже не понимать, что это абсолютно бессмысленно, и поодиночке, а иногда и группами пытались выбраться из окутанных дымом развалин, чтобы отсидеться где-нибудь в подвале или канализационном колодце.

    Иначе вели себя нацистские руководители и фанатичные приверженцы режима из государственного аппарата. С одной стороны, они всеми средствами старались активизировать сопротивление, а с другой — стали предпринимать попытки спасения собственной жизни, используя для этого заранее подготовленные варианты бегства. Особенно активными в этом отношении оказались офицеры полицейских и эсэсовских частей, руководители подразделений НСДАП, Германского трудового фронта, группы СА «Остланд», Национал-социалистского автомобильного корпуса и других гитлеровских организаций.

    Когда руководитель Восточнопрусской полиции безопасности и СД оберфюрер СС Бёме узнал о том, что генерал Ляш начал переговоры с представителями советского командования, он объявил «от имени фюрера» о смещении коменданта крепости и заочном смертном приговоре ему, вынесенном судом военного трибунала. С командного пункта боевой группы «Шуберт», который находился в подвале разрушенного дома где-то в районе Ангера[148], на площадь Парадеплатц было направлено несколько эсэсовцев, которые вместе с генералом Фидлером должны были арестовать Ляша, привести приговор в исполнение, а заодно и расстрелять русских парламентеров, если они еще не покинули бункер коменданта крепости. Оберфюрер Бёме, возглавлявший эсэсовский полк, или точнее то, что осталось от него, назначил руководителем обороны города генерал-майора ОРПО[149] Шуберта, а тот, хорошенько подумав о дальнейших перспективах, передал эту должность майору охранной полиции Фойгту, командовавшему остатками 31-го полицейского полка. На заключительном этапе развернувшейся драмы никто не рассчитывал снискать себе славу военачальника. Фойгт принял решение прорываться к Королевскому замку, где, объединившись с батальоном фолькештурма, попытаться осуществить хоть какое-нибудь организованное сопротивление.

    Из книги Отто Ляша

    «Так пал Кёнигсберг».

    Штуттгарт, 1976 год

    «…Майор Фойгт приказал стянуть все оставшиеся силы в замок, чтобы превратить его в последнюю цитадель обороны. Разбившись на группы, остатки соединения под командованием Фойгта общей численностью около 120–150 эсэсовцев и полицейских преодолели сопротивление противника, достигшего уже улицы Францёзишештрассе[150], и прорвались в замок…»

    В замке же в это время творилось что-то невообразимое. Находившийся под сильнейшим артиллерийским обстрелом, он был окутан облаками дыма и кирпичной пыли. Стены его зияли пробоинами, были изъедены как оспой следами тысяч прямых попаданий снарядов, осколков, пуль. Колокольня, ставшая предметом особой «заботы» наступающих, казалось, еле держится и готова рухнуть вниз. Множество пробоин в ее восточной стороне образовали гигантский пролом во всю высоту сооружения, обнажив этажи, полуобвалившиеся лестницы, скрюченную металлическую арматуру.

    Батальон фольксштурма еще пытался огрызаться огнем из амбразур — удобное расположение замка все-таки позволяло держать под обстрелом все прилегающие к нему улицы. Но решительный напор наступающих, подавивших уже многие очаги сопротивления в этом агонизировавшем городе-склепе, заставлял полностью деморализованных «защитников алькасара Восточной Пруссии» бросать оружие и искать спасение в подземельях замка.

    Из воспоминаний Ганса Гербаха.

    Газета «Остпройссенблатт». 7 июня 1969 года

    «…В бомбоубежище здания Унфрида был оборудован батальонный медпункт… В глубоких подвалах „Блютгерихта“, где еще сохранялись неприкосновенные запасы вин, создалось совершенно нетерпимое положение. Пытавшиеся найти спасение от обстрела солдаты и гражданские лица проникали в подземелья, стаскивали с полок бутылки с вином… и напивались до потери чувств… Чтобы пресечь всеобщий хаос, командир фольксштурма приказал поставить вооруженного автоматом охранника у входа в глубокие подвалы. Но толпа смяла и его…»

    Когда в замок прорвались группы майора Фойгта, там царил полный хаос — по двору бродили пьяные, кругом валялось брошенное оружие, из подвалов восточного крыла раздавались беспомощные крики оставленных медперсоналом раненых. Солдаты и офицеры в оборванных мундирах, в которых еще угадывались черты эсэсовской и полицейской униформ, заняли наиболее сохранившуюся часть помещений северного крыла замка. Буквально вышвырнув забившихся туда в животном страхе фольксштурмистов, головорезы бывшей боевой группы «Шуберт» стали готовиться к отражению решающей атаки. Но среди обороняющихся оказалось не так уж много фанатиков, готовых положить свои жизни «за фюрера и фатерлянд». То тут, то там в подземных казематах замка разыгрывались финальные сцены «героической обороны», как о том сообщалось в сводках Верховного командования вермахта. Десятки людей вдруг стали срывать с себя офицерскую униформу и облачаться в грязные солдатские мундиры или брошенное повсюду гражданское тряпье. На пол летело то, что когда-то было предметом их особой гордости, — черные френчи эсэсовцев и серые шинели политических руководителей всех рангов с замысловатыми нашивками и петлицами, кожаные куртки НСКК и мундиры многочисленных полицейских формирований, начиная с полиции безопасности и кончая так называемой водной полицией. В кучи мусора сыпались железные кресты и почетные знаки НСДАП, Германского трудового фронта, Имперского союза германских чиновников, удостоверения сотрудников СД и полиции. Подвалы наполнялись удушливым дымом от импровизированных костров, в которых, корчась, смрадно сгорала нацистская атрибутика, когда-то свидетельствовавшая о высоком общественном положении их владельцев. К слову сказать, не поэтому ли калининградские мальчишки еще долго находили в развалинах замка обгорелые фашистские ордена, медали и знаки отличия.

    Среди тех, кто прибыл под командованием майора Фойгта в замок, было немало лиц, не без основания опасавшихся за свою судьбу, попади они в руки наших солдат: крайслейтер Кёнигсберга Эрнст Вагнер и целый ряд нацистских бонз из других районов Восточной Пруссии, руководитель полиции безопасности и СД оберфюрер СС Бёме и полицай-президент Кёнигсберга обергруппенфюрер СА Шёне, начальник полиции порядка генерал-майор Шуберт и сотрудники его штаба, штандартенфюрер Ланге и многие, многие другие. У нас нет точных данных о том, удалось ли этим лицам спастись из уже захлопнувшейся ловушки — руин Королевского замка. Известно лишь, что некоторые из них оказались к исходу дня, когда замок был уже в наших руках, далеко на окраине Кёнигсберга. В частности, генерал-майор Шуберт и двое офицеров его штаба были обнаружены нашими солдатами в одном из бункеров южнее Йудиттена[151], где они, не пожелав сдаться, застрелились. Куда исчезли крайслейтеры и сотрудники СД, до сих пор остается неизвестным. Во всяком случае, установленный факт бегства из блокированного замка генерал-майора Шуберта свидетельствует о том, что нацистские и эсэсовские руководители могли воспользоваться подземными туннелями, сооруженными накануне под руководством советников Гербаха и Мунира. Теми самыми туннелями, которые сообщались с городской гидротехнической системой и имели прямой выход в канализационный коллектор.

    Пока нацистские функционеры и сотрудники специальных служб, заметая следы, выбирались из замка, фанатики вроде полицейского майора Фойгта продолжали ожесточенное сопротивление, прикрывая своими жизнями трусливое бегство бывших главарей. Но развязка приближалась, и скоро уже руководитель одного из последних опорных пунктов обороны гитлеровцев в Кёнигсберге стал тоже подумывать о прекращении сопротивления и попытке вырваться из окружения.

    Однако в отличие от своих бывших начальников майор Фойгт, видимо, не знал о тайных подземных ходах, а если и знал, то не смог ими воспользоваться. Убегающие, как правило, стараются не оставлять за собой следов, и, думается, для того, чтобы привести в действие заранее заложенные заряды, им не потребовалось много времени.

    Так или иначе, к исходу 9 апреля 1945 года замок как опорный пункт обороны Кёнигсберга перестал существовать. Об этом достаточно красноречиво рассказывается в мемуарах советских военачальников, воспоминаниях непосредственных участников боев, художественной литературе.

    Из книги В. В. Карпова «Взять живым».

    Москва, 1975 год

    «…На третий день полк, пробиваясь через завалы и пожары, вышел к маленькой тесной площади. За ней бойцы увидели высоченные круглые башни с зубчатым верхом — замок прусских королей…

    Над разведчиками волна за волной прошли самолеты и сбросили бомбы на замок. Красная кирпичная пыль и черный дым поднялись выше зубчатых башен. Взвод самоходных пушек бил в одно и то же место, чтобы сделать проломы. Но стены были четырехметровой толщины, а попасть „снарядом в снаряд“ было не так-то просто… Кто мог уцелеть там после такого ужасного обстрела и непрерывной бомбежки? Был дан сигнал атаки, и полки пошли на последний штурм…»

    Из книги В. Н. Балязина «Штурм Кёнигсберга».

    Москва, 1964 год

    «…И когда стало ясно, что ничего живого не осталось, поднялась в атаку пехота. Но крепки оказались немецкие стены, глубоки погреба, живучи… засевшие в замке… Из-под земли и развалин, захлебываясь, залаяли пулеметы — первая волна атакующих залегла…»

    Из книги К. Н. Галицкого

    «В боях за Восточную Пруссию. Записки командующего 11-й гвардейской армией».

    Москва, 1970 год

    «…Первыми ворвались в замок подразделения 169-го гвардейского стрелкового полка под командованием подполковника А. М. Иванникова.

    Штурмовые отряды дивизии при поддержке орудий, поставленных на прямую наводку, и танков с саперами, прикрываясь дымами, прорвались через проломы в стенах во внутренние помещения замка. Более трех часов длился бой в помещениях, на этажах и в отдельных строениях. К 19 часам гвардейцы полностью овладели замком…»

    Сейчас, спустя шестьдесят пять лет после штурма Королевского замка нашими солдатами, трудно восстановить картину последнего боя в его уцелевших помещениях и подвалах. Известно одно — бой был ожесточенный и беспощадный с обеих сторон. Немало наших солдат сложили головы на подступах к тевтонской руине и в ее мрачных казематах. Но и среди оборонявшихся потери были внушительными — на сборный пункт военнопленных, расположенный в громадном монтажном зале ремонтных мастерских Рейхсбанка, из замка направилась лишь горстка понурых людей в изодранной униформе мышиного цвета.

    Во дворе замка, загроможденном обломками, усеянном стреляными гильзами и трупами вражеских солдат и офицеров, расположились гвардейцы Иванникова, с боем продвигавшиеся в центр города с юга. Их стрелковый полк уже имел на своем боевом счету прорыв обороны гитлеровцев в районе Понарт, взятие главного железнодорожного вокзала и форсирование Прегеля. Теперь, когда спало напряжение боя, смертельно уставшие бойцы думали только об отдыхе и еде, которую еще не успели подвезти застрявшие где-то среди руин и завалов тыловые службы.

    Над входом во внутренние помещения «Блютгерихта» и у внешней стены южного крыла замка предусмотрительный Пауль Файерабенд, во время штурма прятавшийся в одном из подвалов, вывесил белые флаги. А заметив во дворе замка фигуру старшего начальника, как показалось ему, — полковника, Файерабенд тут же предложил ему послать солдат в подземелье «Блютгерихта» и воспользоваться богатейшими запасами марочных вин. Старый член нацистской партии, хороший знакомый гаулейтера и известный завсегдатай полуночных застолий «Большого ремтера», теперь заискивал перед победителями, стараясь расположить к себе хмурых и усталых людей в выгоревших ватниках и плащ-палатках. Полковник же, презрительно посмотрев на жалкую согнувшуюся фигуру Файерабенда, просто прогнал его, что-то беззлобно сказав вдогонку. В холодных рыцарских залах, из которых еще не выветрился запах пороховой гари, среди разного хлама и обломков размещались на ночлег советские солдаты, может быть, впервые за последние дни имевшие шанс выспаться.

    Теперь, читатель, в самый раз нам остановиться в столь долгом и пространном повествовании о последних днях боев в Кёнигсберге и событиях, происходивших на территории интересующего нас объекта. Считаю, что обстоятельный рассказ обо всем этом был просто необходим для того, чтобы прийти к очень важному, на мой взгляд, выводу. Выводу, который имеет принципиальное значение для поиска Янтарной комнаты и других художественных ценностей, находившихся в Королевском замке: во время стремительного наступления наших войск 6–9 апреля 1945 года ни один мало-мальски значительный груз не мог быть вывезен с его территории.

    Это невозможно было сделать по целому ряду причин.

    Во-первых, с десяти утра 6 апреля Кёнигсберг находился практически под постоянным артиллерийским обстрелом, советская авиация осуществляла массированные налеты на город, подавляя живую силу и технику, активно действовали подразделения гвардейских реактивных минометов, наносящих колоссальный урон врагу. Вполне понятно, что в таких условиях не могло быть никакой речи ни о перевозке каких-либо ящиков или других крупногабаритных предметов, ни о попытке проведения погрузочно-разгрузочных работ в районе замка.

    Во-вторых, противник в течение всего четырехдневного штурма города испытывал острый дефицит в личном составе, поскольку с самого начала в бой были введены практически все соединения и части кёнигсбергского гарнизона. А для серьезных работ по транспортировке ценных грузов требовалось не менее полусотни физически крепких солдат. Говорить о возможности использования рабочей силы военнопленных или «восточных рабочих» также не приходится, поскольку для их охраны и сопровождения у фашистов уже не было сил.

    В-третьих, вывозить груз было практически некуда: в руках оборонявшихся оставалась территория, ограниченная фортами внешнего оборонительного обвода и окружной дорогой. К исходу же 7 апреля враг удерживал лишь центральную часть города, да пригороды на севере и востоке. С Пиллау связь уже была безнадежно потеряна.

    Таким образом, если ценности не были вывезены из замка до начала нашего наступления, то они, скорее всего, остались в его подземельях. В лучшем случае они могли быть перенесены в какие-то более надежные помещения, — например, в подвалы под «Малым ремтером» или «Конвентом», в относительно надежные помещения башни фогта Лиделау или подземные туннели, подготовленные для скрытого оставления позиций опорного пункта. Ознакомление в последующем с архивами спецслужб, где содержится немало немецких трофейных документов, в том числе СД и гестапо, подтвердило предположение о том, что при сооружении тайных бункеров для боевых групп «Вервольфа» преследовалась двойная цель: ведь они могли служить не только средством эвакуации и базирования, но и надежным укрытием для художественных ценностей, тем более что туннели пересекали целый ряд просторных подвалов с массивными и прочными сводами.

    Знакомясь с версиями укрытия Янтарной комнаты на территории района Штайндамм, вы, конечно, запомнили, что все они так или иначе были связаны с вывозом ценностей из Королевского замка и захоронением их в различных местах: в бункере у Штайндаммской кирхи (Бильке и Ращепа), в неустановленном объекте «Б-III» (Вист), в районе гаража на Хоймаркт (Яблонский) и глубокой штольне под универмагом «КЕПА» (Зонненшайн).

    Временной диапазон событий, о которых сообщалось в воспоминаниях участников и свидетелей укрытия ценностей, достаточно широк — от мая 1944 года до марта 1945 года. Все они приходятся на период, предшествовавший штурму города нашими войсками. Поэтому каждая из этих версий имеет право на существование. Вместе с тем, имеется немало признаков того, что ценности не были (или были, но не все) вывезены из замка до 5 апреля 1945 года, когда там последний раз побывал Эрих Кох. В предшествующей главе я рассказал о некоторых из «замковых» версий исчезновения Янтарной комнаты, основывающихся на заявлениях Зонненшайна, Путтерс, Флерковского и Гуры. Они также могут быть приняты во внимание, если допустить, что гитлеровцы не успели до начала штурма Кёнигсберга вывезти ценности из замка, а смогли только перепрятать их «поглубже». Да и речь в заявлениях может идти о разных предметах, хотя большинство заявителей «утверждают», что это была Янтарная комната.

    Итак, кардинальным вопросом остается определение крайнего срока нахождения Янтарной комнаты и других произведений искусства в замке. Ответив на этот вопрос, можно было бы с большей степенью вероятности уточнить дальнейшее направление поиска, избежать нерациональной траты времени и сил. Но, к сожалению, все поисковые работы, осуществлявшиеся нередко по наитию, так и не дали однозначного ответа на этот вопрос. И по сей день остается загадкой, стал ли замок местом укрытия ценнейших кладов и имеет ли смысл еще раз бередить его жалкие остатки, покрытые бетонными плитами, газонами и фонтанами. Впрочем, пусть читатель сам сделает вывод об этом, а я продолжу рассказ о новом витке событий уже послевоенной истории.

    Глава одиннадцатая

    Коварство «Маршальского ремтера»

    Тысячи путей ведут к заблуждению и только один — к истине.

    (Жан Жак Руссо, французский писатель (1712–1778))

    Первые организованные поиски культурных ценностей в Королевском замке начались практически сразу после взятия Кёнигсберга нашими войсками и проводились преимущественно трофейными частями 11-й гвардейской и 50-й армий. Известно, что еще задолго до штурма был составлен детальный план города с нанесенной на него «трофейной обстановкой», базировавшейся на данных разведки и показаниях пленных.

    Буквально с середины апреля 1945 года в развалинах замка стала работать группа военных, среди которых выделялся невысокий полковник, прибывший специально из Москвы для поиска предметов, представляющих научную ценность. И хотя это был еще довольно молодой человек, его заслуги перед наукой были достаточно широко известны среди специалистов. Правда, прикладные аспекты его научной работы были тогда, что называется, за семью печатями, и о том, что приехавший в Кёнигсберг представитель Сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева полковник Иваненко является крупным физиком-теоретиком, пожалуй, никто не знал.

    Из Советского энциклопедического словаря.

    Москва, 1989 год

    «Иваненко Дмитрий Дмитриевич (р. 1904), советский физик. Профессор МГУ (с 1943). Выдвинул гипотезу строения атомного ядра из протонов и нейтронов (1932). Труды по теории ядерных сил, синхротронному излучению. Государственная премия (1950)».

    Сделав совместно с физиком И. Е. Таммом еще за семь лет до начала Второй мировой войны открытие в области атомной физики, Дмитрий Дмитриевич вошел в историю мировой науки как ученый, заложивший наряду с Гейзенбергом, будущим «мозгом» германского уранового проекта, основы понимания строения атомного ядра. В апрельские же дни 1945 года задача, стоящая перед ним, была довольно проста, хотя и связана с научными изысканиями, — ему предстояло осмотреть различные научно-исследовательские объекты Кёнигсберга и определить, не сохранились ли среди обломков, пепла, груд кирпича и искореженного металла какие-либо остатки лабораторного оборудования и научная документация, спасти которые было просто необходимо.

    В Кёнигсберге располагалось около сорока научно-исследовательских институтов, в том числе немало естественно-научных, имевших мировую известность, — институты теоретической и экспериментальной физики на улице Штайндамм, десяток институтов сельскохозяйственного профиля в районе улицы Трагхаймер Кирхенштрассе[152], а также минералогический, фармакологический, физиологический и многие другие. В городе имелась обсерватория, геофизическая станция и химическая лаборатория, множество научных обществ, — например, известное Физико-экономическое общество, размещавшееся на площади Парадеплатц.

    Замок не был объектом особого интереса ученого, и участие профессора Иваненко в обследовании развалин объяснялось, видимо, тем, что в это время в Кёнигсберге было не так уж много высококвалифицированных специалистов, способных по достоинству оценить значимость тех или иных находок — будь то лабораторное оборудование или музейные экспонаты. Во всяком случае, Дмитрий Дмитриевич активно включился в осмотр отдельных сохранившихся помещений, вместе с солдатами облазил доступные подвалы, поднимался по грозящим рухнуть лестницам… И находки не заставили себя долго ждать.

    Из «Акта об обнаружении ценных предметов в помещениях замка».

    Кёнигсберг, 25 апреля 1945 года

    «Мы, нижеподписавшиеся, Представитель Московского Ордена Ленина Госуниверситета им. Ломоносова и Московской Сельскохозяйственной Академии им. Тимирязева Полковник Профессор Иваненко Д. Д., Старший инструктор политотдела 50 армии Майор Кролик И. Д., Военный переводчик РО 69 ск Лейтенант Махалов В. И. составили настоящий акт в нижеследующем:

    25 апреля 1945 года при осмотре помещений Кёнигсбергского замка-музея (Schloss — шлосс) обнаружены следующие предметы:

    20 кресел из Царскосельских дворцов, имеющих на внутренней стороне старые русские наклейки со штампом… и инвентаризационным номером. Рядом с ярлыками… наклеены инвентаризационные номера Кёнигсбергского замка…

    В этой же комнате обнаружено 12 рам картинной галереи Киевского музея… одна из рам принадлежит полотну Айвазовского „У Константинополя“.

    Всё помещение, в котором найдены вышеуказанные предметы… засыпано щебнем и битым кирпичом, что не дает возможности точно установить наличие имущества.

    В одной из сравнительно сохранившихся комнат первого этажа в южной части замка обнаружена Дарственная книга (Donatoren-Buch — Донаторен-Бух) художественного отдела замка-музея, содержащая инвентарную опись различных предметов, принадлежащих к собраниям музея.

    На стр. 141 под номером 200 от 5 декабря 1941 года в дарственную книгу занесена янтарная комната из Царского Села… насчитывающая 143 предмета. Зеркала, консольные столики, стенные панели, а также 3 ящика с янтарем…

    Кроме того, в книге имеется специальный вкладыш, отпечатанный на пишущей машинке и представляющий из себя акт на прием янтарной комнаты от государственного управления по делам музеев… Подпись принявшего сделана чернилами и неразборчива.

    Другие следы похищенной немцами янтарной комнаты установить не удалось…»

    Кто оставил в найденной профессором Иваненко книге неразборчивую подпись, думается, сейчас ясно каждому, кто мало-мальски знаком с историей поисков Янтарной комнаты. Конечно же, это был доктор Альфред Роде — выдающийся ученый, знаток янтаря, автор многочисленных специальных и научно-популярных работ об этом удивительном самоцвете. Поскольку его фигура уже мелькала в моем повествовании, да и в дальнейшем мы еще не раз встретимся с доктором Роде при рассмотрении тех или иных версий, по-видимому, стоит поближе познакомить читателей с этой противоречивой и даже несколько загадочной личностью. При этом, конечно, трудно не повториться, так как любой уважающий себя публицист, пишущий о Янтарной комнате, считает своим долгом рассказать и о докторе Роде. Однако, попросив у читателя извинения за возможные повторы, я все-таки постараюсь сообщить кое-что малоизвестное широкому кругу людей, интересующихся этой темой.

    Альфред Роде родился 24 января 1892 года в Гамбурге. Изучал историю искусства в Марбурге, Мюнхене и Париже, а в середине двадцатых годов оказался в Кёнигсберге. Здесь он сразу стал работать в замковом музее, изучая и систематизируя многочисленные коллекции. В этот период появляется множество публикаций молодого ученого, касающихся вопросов искусствоведения: в 1928 году он издал книгу под названием «Кёнигсберг», в которой сделал оригинальный обзор наиболее выдающихся архитектурных памятников города, а через год опубликовал интересное описание знаменитой Серебряной библиотеки герцога Альбрехта.

    Со временем Альфред Роде стал приобретать известность как специалист по янтарю и изделиям из него. Его книга «Янтарь — германский материал» стала популярной среди специалистов и до сих пор является одним из обстоятельных исследований по истории художественных изделий из этого замечательного дара природы, который древние греки называли «электроном», а славяне «латырь-камнем». Доктор Роде принимал активное участие в деятельности Кёнигсбергского художественного общества, в котором выполнял роль ответственного секретаря. Ему приходилось организовывать ежегодные вернисажи восточнопрусских художников в Выставочном зале[153], расположенном около башни Врангеля, организовывать передвижные выставки экспонатов из замкового музея в Инстербурге, Данциге, Алленштайне.

    В пригороде Берлина жила некая Лизель Амм, бывшая жительница Кёнигсберга, в годы войны учившаяся с дочерью Альфреда Роде в школе Германа Ленса на Херманналлее[154]. Лизель рассказывала Елене Евгеньевне Стороженко, что она была частым гостем в семье Роде, тем более что квартира ученого располагалась в большом угловом четырехэтажном доме в двух шагах от школы. Здесь, на Беекштрассе, 1[155], и проживал директор музея с женой и двумя детьми — вполне добропорядочная немецкая семья, ведущая размеренный образ жизни, годами придерживающаяся установленного порядка и привычек.

    По словам бывшего референта Министерства просвещения ГДР доктора Герхарда Штрауса, хорошо знавшего Альфреда Роде, это был очень замкнутый и скромный человек, пользовавшийся исключительным уважением и большим авторитетом у сотрудников Прусского музея, Общества древностей и многих других знавших его музейных работников. Доктор Роде являлся членом нацистской партии, что безусловно способствовало его блестящей карьере ученого в годы фашистского режима. Но, как утверждал Штраус, он никогда не симпатизировал национал-социализму и сохранял добрые отношения с людьми, придерживающихся либеральных, а зачастую и левых взглядов.

    Из письма Герхарда Штрауса

    «…Я точно припоминаю, как А. Роде с большим негодованием относился к нацистам — грабителям произведений искусства во время показа мне в замке картин из Киева».

    Вместе с тем, давая такие лестные отзывы, Герхард Штраус вспоминал, что Роде нередко буквально пресмыкался перед высоким начальством, угодливо выполняя отдельные сомнительные с нравственной точки зрения поручения. Это происходило и в ходе многочисленных встреч с обербургомистром Кёнигсберга доктором Гельмутом Биллом, являвшимся одновременно председателем Кёнигсбергского художественного общества, и, конечно же, в тех нередких случаях, когда судьба сводила доктора Роде с самым могущественным человеком в Восточной Пруссии — Эрихом Кохом, который, как мы знаем, был «высоким ценителем» искусства и выдающимся грабителем художественных ценностей Восточной Европы. К слову говоря, о лизоблюдстве Альфреда Роде перед гаулейтером впоследствии упоминали и другие знавшие его немцы…

    Итак, профессор Иваненко, найдя «Дарственную книгу» в руинах замка, был первым, кто обнаружил хоть какое-то упоминание о Янтарной комнате. Во всяком случае, в руках наших исследователей оказался документ, удостоверяющий, что это великое творение старинных мастеров с декабря 1941 года находилось в Королевском замке и было принято на хранение доктором Роде. Спустя две с половиной недели о находках в Кёнигсберге поведала газета «Ленинградская правда», опубликовавшая в номере от 13 мая 1945 года статью под названием «Найдены ценности, украденные гитлеровцами».

    Когда я только начинал работать над рукописью этой книги, мне довелось встретиться с Дмитрием Дмитриевичем Иваненко в его уютной квартире в одном из корпусов главного здания МГУ на Ленинских горах. Мы заранее договорились о встрече. Дмитрий Дмитриевич, несмотря на недомогание, охотно согласился поделиться своими воспоминаниями, тем более что он знал меня еще по моей прежней работе в ректорате Московского университета.

    Мы говорили более полутора часов, неоднократно возвращаясь к тем дням, когда он, участвуя в поисковых работах в замке, обнаружил «Дарственную книгу». Конечно же, тогда, в сорок пятом, он не представлял себе всего значения своей находки. Ведь о Янтарной комнате ему даже слышать не приходилось, хотя он неоднократно до войны бывал в Ленинграде. Только в разрушенном Кёнигсберге он узнал об этом чуде света, но в суете трофейных поисков и на фоне всеобщего победного ликования не воспринял информацию о Янтарной комнате как экстраординарную. Мало ли было в истории «комнат», которые исчезли, сгорели в пожаре войн и других катаклизмов. Иваненко подробно рассказывал о том, как он вместе с офицерами комендатуры осматривал развалины кёнигсбергских научно-исследовательских институтов и лабораторий, собирая среди хаоса опустошения то, что осталось от уникальных физических приборов и научного оборудования. Он вспоминал, как, рискуя сорваться вниз, поднимался на второй этаж по едва уцелевшим лестничным пролетам Института экспериментальной физики, чтобы удостовериться в том, что в сожженных кабинетах не сохранилось чего-либо ценного для науки. К сожалению, смерч ожесточенных уличных боев, когда каждый дом превращался в крепость, которую приходилось брать штурмом, уничтожил в здании института все: и ценнейший спектограф, от которого остались жалкие обгоревшие обломки, и экспериментальную вакуумную камеру, и множество других приборов, превратившихся в бесформенное нагромождение спекшегося от высокой температуры металла и обуглившейся пластмассы.

    С Дмитрием Дмитриевичем мы расстались в надежде еще не раз встретиться и поговорить о прошлом. Но сбыться нашим надеждам было не суждено — спустя полтора года после нашей встречи Дмитрий Дмитриевич умер, оставив о себе добрую память и яркий след в науке.

    В мае в Кёнигсберг один за другим стали прибывать представители различных учреждений, в задачу которых входил розыск похищенных гитлеровцами культурных ценностей. По линии Комитета по делам искусств Совета Народных Комиссаров РСФСР в разрушенный до основания город прибыли сотрудник Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина майор Я. И. Цырлин и секретарь комиссии майор Н. Ю. Сергиевская.

    Из Института истории Академии наук СССР приехали несколько сотрудников во главе с профессором С. Д. Сказкиным, известным ученым-историком, специализировавшимся по проблемам западноевропейского Средневековья. Воронежский музей изобразительных искусств также направил своих сотрудников для осуществления поисковой работы.

    Об их деятельности сохранилось очень мало документальных свидетельств. Поэтому сейчас нелегко судить о том, каковы были реальные результаты работы этих первых исследователей послевоенного Кёнигсберга. Гораздо больше нам повезло с группой, работавшей в городе по линии Комитета по делам культпросветучреждений при Правительстве РСФСР, в которую входил профессор А. Я. Брюсов, оставивший достаточно подробные описания поисков культурных ценностей в те далекие послевоенные годы.

    Я не буду подробно рассказывать о работе группы Брюсова, тем более что читатель уже ознакомился с версией Александра Яковлевича о захоронении Янтарной комнаты в бункере на Штайндамм, — речь об этом шла в начальных главах моего повествования. К тому же значительные фрагменты из материалов Брюсова привел писатель Юрий Иванов в своей повести «Кёнигсбергская версия», где со свойственной ему обстоятельностью поведал о трехъярусном бункере, имении Вильденхоф, Королевском замке, докторе Роде… Я же, чтобы не повторяться и не распыляться (пусть читатель простит этот каламбур), попытаюсь продолжить повествование о поисках Янтарной комнаты в конкретном направлении, с привязкой к рассматриваемому объекту — северному крылу Королевского замка. А работа Александра Яковлевича Брюсова в июньские дни 1945 года в Кёнигсберге давала серьезную пищу для размышлений. Причем многие наблюдения, сделанные профессором более шестидесяти лет назад, важны и для сегодняшних исследователей этого крайне запутанного и таинственного дела.

    Профессор Брюсов стал заниматься поисками на территории замка (или как он его иногда называл на немецкий лад — в «шлоссе»[156]) с первого дня своего прибывания в Кёнигсберге. Сначала проводились внешние осмотры отдельных сохранившихся помещений, а затем началась разборка развалин в тех местах, где вероятность обнаружения ценностей казалась наибольшей.

    Из дневника A. Я. Брюсова. Май — июль 1945 года

    «Со 2 по 15.VI мы с Чернышевым осмотрели в замке все, что могли. Замок разрушен целиком. Сохранилось только несколько зал в северном крыле (старая часть замка), где наверху мы устроили склад извлекаемых вещей, а внутри разместился с 10.VI караул. В работах по раскопкам принимает участие бывший директор Кёнигсбергского музея Роде и сотрудник этого музея Файерабенд; иногда заходит зав. отделом древностей Фридрих…»

    Как видим, в компанию по розыску ценностей включились наши знакомые — доктор Роде и Файерабенд, почему-то представленный Брюсовым как «сотрудник музея».

    Эти немцы, конечно же, не по своей инициативе начали помогать нам в поиске. Сразу же после штурма их разыскали сотрудники городской комендатуры и после обстоятельного опроса привлекли к работам, проводимым в развалинах Королевского замка под руководством гвардии капитана Чернышева. Профессор Брюсов, много общавшийся с Роде и Файерабендом, дает в своем дневнике лаконичные, но меткие характеристики этим людям, чем существенно помогает нам выработать более объективное представление о них. Это очень важно, если учесть, что фигуры крупнейшего ученого-искусствоведа и завсегдатая винного погребка «Блютгерихт» еще не раз будут предметом нашего пристального внимания на страницах данного повествования.

    Из дневника А. Я. Брюсова. Май — июль 1945 года

    «…2. Роде — старик на вид, с трясущейся правой рукой. Одет неряшливо (нарочно?). Искусствовед. Имеет ряд научных трудов. Алкоголик. Доверия не внушает.

    Мне все сдается, что он знает больше, чем говорит, а когда говорит, то нередко лжет. Если на него не смотреть, но следить издали или исподтишка, то его рука перестает дрожать. Уверяет, что лучшие коллекции были эвакуированы, но он не знает, куда; когда я его спросил, не в Растенбург ли, то он тотчас воскликнул: „Так вы их нашли?..“

    3. Файерабенд — пройдоха, враль, но полезный человек. Выдает себя за бывшего члена компартии, но был в замке до момента сдачи, и комендант замка перед сдачей передал якобы ему весь замок. Имел имение, автомобиль и проч. (показывает фотографии), но не мог получить даже среднего образования якобы из-за недостатка средств…»

    Из приведенных здесь характеристик следует, что профессор, как тонко чувствующая художественная натура (ведь он был не только ученым-археологом, но и поэтом, — конечно, не таким известным, как его брат — В. Я. Брюсов, однако весьма талантливым), легко распознал неискренность своих «коллег» по поискам, интуитивно почувствовал, что эти люди знают гораздо больше, чем пытаются показать, и, возможно, сознательно уводят в сторону от цели. Потом Брюсов не раз в своих записях возвращался к этой мысли и уехал из Кёнигсберга, убежденный в том, что Альфред Роде делал все, чтобы «запутать розыски, навести на ложный след», а Файерабенд был совершенно не в курсе дела, ничего не знал о Янтарной комнате и своими выдумками также старался помешать поискам.

    Справедливости ради надо сказать, что у Александра Яковлевича Брюсова было вполне достаточно оснований для таких нелицеприятных выводов в отношении указанных лиц. Взять хотя бы самое начало поисков. Еще до приезда Брюсова в Кёнигсберг Альфред Роде уверял капитана Чернышева, что Янтарная комната находится в одной из подвальных комнат южного крыла замка. Поэтому именно отсюда началось пристальное изучение развалин. Правда, «изучение» — это слишком громко сказано для поисковых работ того времени. Пришли солдаты с кирками, ломами и лопатами и на указанном доктором Роде месте среди обгоревших стен и ужасающе нависавших перекрытий приступили к «раскопкам». Конечно же, перед этим пришлось изрядно поработать саперам: к началу работ из-под каменного крошева были извлечены чудом не взорвавшаяся немецкая противопехотная шрапнельная мина «S», искореженный ручной пулемет МГ-34 с расплющенным магазином и несколько яйцевидных гранат с невывинченными запалами и предохранительными колпачками. Опасности такого рода подстерегали все поколения поисковиков, и теперь даже трудно сказать, сколько людей, молодых и старых, бесшабашных и осторожных, сложило голову от этих притаившихся под камнями и щебнем убийственных сюрпризов.

    И мой опыт поисковой работы богат был подобными подарками. Когда-то на берегу Преголи, неподалеку от большого моста, часть которого до сих пор не восстановлена после подрыва в 1945 году, я со своими товарищами наткнулся на целый склад боеприпасов — бомбы, мины, гранаты лежали навалом в кустах среди каких-то емкостей, похожих на большие канистры. Потом, в 1969 году, при обследовании подземелий южного крыла замка, когда взрыв тротиловой шашки разметал кирпичи и осела каменная пыль, я чуть было не наступил на мерзкую немецкую противотанковую мину «Т-35», на ржавой крышке которой поблескивала пробка взрывателя нажимного действия. Саперы, прикрепленные к экспедиции, долго не решались ее тронуть, а потом, осторожно перенеся в укромное место под южной стеной замкового променада, что-то долго мараковали, прежде чем погрузить мину на БТР и увезти за город в карьер.

    В ноябре 1981 года произошел роковой взрыв на замке Бальга, где сотрудники Калининградской экспедиции проводили буровые работы. При этом погиб солдат, оказались раненными несколько человек — молодой лейтенант, прапорщик, водитель экспедиционного автобуса и фотограф. Как выяснилось в процессе расследования обстоятельств взрыва, причиной его явились какие-то боеприпасы, оказавшиеся в земле рядом с костром, который развели поисковики для обогрева. Замок Нойхаузен, имение Коха, развалины Имперского банка — где только не наталкивались на смертельно опасные находки!

    Когда профессор Брюсов, сопровождаемый капитаном Чернышевым, прибыл в Королевский замок, раскопки были в самом разгаре. Тут же присутствовал и доктор Роде, одетый в грязный, покрытый кирпичной пылью костюм. Солдаты, подставляя ломы под каменную глыбу, отколовшуюся, по-видимому, от стены здания, пытались сдвинуть ее в сторону, чтобы продолжить очистку уже наполовину освобожденного от обломков и кирпичей помещения. Повсюду валялись куски искореженного железа, колотого шифера, под ногами хрустели осколки стекла, все сплошь было усеяно истлевшим тряпьем, головешками самых причудливых форм, хлопьями пепла. И над этим опустошением витал тошнотворный запах разложения…

    Капитан Чернышев пояснил профессору, что доктор Роде указал на эту часть руин, как на точное место, где находились ящики с упакованной в них Янтарной комнатой. Александр Яковлевич, неплохо владевший немецким, переспросил почтенно слушавшего их разговор Роде — действительно ли здесь хранилась «бернштайнциммер»[157]. Немецкий ученый закивал головой, повторяя, что лично сам участвовал в размещении ящиков именно в этой комнате. Брюсов, который не только не был специалистом-искусствоведом, но до приезда в Кёнигсберг, как и Иваненко, вообще ничего не слышал о Янтарной комнате, все же заподозрил неладное. Дело в том, что солдаты, расчищая указанное доктором Роде помещение от завалов, освободили от кирпичей и щебня уже большую часть комнаты. До пола оставалось каких-нибудь полметра — метр, и предположить, что все это пространство заставлено ящиками, было невозможно. К тому же по рассказам профессор Брюсов уже знал, что ящики, в которые упаковывалась Янтарная комната, были различных размеров, в том числе очень большими, достигающими трех метров длины. Как ни ряди, но под оставшимися обломками они поместиться никак не могли.

    Александр Яковлевич поделился этим соображением с капитаном, а затем без обиняков сообщил свои подозрения доктору Роде. Тот, резко повернувшись, пролепетал что-то нечленораздельное и вдруг засуетился, стал оживленно и очень быстро говорить, размахивая руками, о том, что ужасные дни штурма города, которые они с женой и дочерью пережили в полузасыпанном подвале, отшибли ему всю память. Что русские офицеры не должны сердиться на его забывчивость и он готов показать другое (опять совершенно точное) место укрытия Янтарной комнаты.

    Невероятно! Выдающийся знаток янтаря, ученый, проведший более двадцати лет своей жизни в стенах Королевского замка, человек, неотступно «опекавший» Янтарный кабинет в кёнигсбергский период его существования, вдруг «забыл», где было спрятано самое ценное его сокровище! Пробиваясь через завалы, доктор Роде увлек за собой профессора Брюсова и капитана Чернышева. К ним присоединился неожиданно появившийся среди развалин Пауль Файерабенд. Он сразу же согласился с немецким ученым, что ящики с Янтарной комнатой перед самым штурмом города были перенесены в другое место, которое он с готовностью покажет. Это, естественно, вызвало недоумение капитана Чернышева, который вот уже несколько дней занимался безуспешными раскопками в южном крыле замка, основываясь на показаниях того же Файерабенда.

    Северное крыло замка, самая древняя его часть, представляла собой обгоревший остов когда-то величественного сооружения с провалами стрельчатых окон, грудами кирпича и щебня, нагромождением обломков. После многодневных обстрелов и бомбардировок, после уже упоминавшегося разрушительного взрыва в районе башни фогта Лиделау, от когда-то поражавших воображение рыцарских залов и курфюршеских покоев остались жалкие развалины. Наши солдаты, да и время от времени забредающие сюда жители города нередко находили среди мусора и пепла бутылки с вином, остатки некогда великолепных сервизов, какие-то диковинные штуковины вроде бронзовых подсвечников или медных блях с затейливыми гербами и готической вязью надписей. Сюда, под рухнувшие своды одного из обширных помещений, и привел профессора Брюсова и капитана Чернышева человек, считавшийся одним из лучших знатоков Королевского замка.

    «Здесь, в этом зале, стояли ящики с упакованной Янтарной комнатой, а также коллекцией мебели Кайзерлинга», — сообщил доктор Роде, указывая на кучи пепла и нагромождение головешек, покрывавших пол помещения. Сводчатый потолок и стены были в трещинах. Несмотря на мрачную обстановку, в рыцарском зале, имевшем три больших окна со стороны двора, было достаточно светло. Ни Брюсов, ни Чернышев тогда, конечно, не знали, что Роде привел их в гостиную так называемых «Маршальских покоев», бывших в Средневековье местом проживания великих магистров Тевтонского ордена, а затем небезызвестного Альбрехта Бранденбургского — последнего рыцарского гроссмейстера и первого герцога Пруссии. Это был зал, площадь которого достигала не менее ста двадцати квадратных метров, с высокими сводами, большими стрельчатыми окнами — приметами ранней готики, несколькими проемами-арками, ведущими в соседние помещения. В восточной стене просматривалась полутемная ниша непонятного назначения. Штукатурка обвалилась во многих местах, обнажив старинную кладку, и только фигурные кирпичи гуртов[158] сохраняли свое почти первозданное великолепие.

    Итак, это старейшее помещение замка стало, согласно новым свидетельствам Роде и Файерабенда, последним прибежищем Янтарной комнаты.

    Из дневника А. Я. Брюсова. Май — июль 1945 года

    «.. Осмотр большой залы показал, что, к сожалению, и Янтарная комната, и мебель Кайзерлинга сгорели. Были найдены навески от царскосельских дверей (медные), обгорелая резная лепка Янтарной комнаты, железные пластинки с винтами, которыми части комнаты были прикреплены к стенкам ящиков, кусок ящика с прикрепленными к нему ключами от мебели Кайзерлинга…»

    Воспользовавшись пребыванием в Кёнигсберге сотрудника Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина Цырлина, занимавшегося розысками культурных ценностей по поручению Комитета по делам искусств СНК РСФСР, ранее работавшего в Царскосельском музее и неоднократно видевшего Янтарную комнату, Александр Яковлевич привлек его к осмотру «Маршальских покоев». Почувствовав драматизм ситуации, к работе по отысканию следов Янтарной комнаты подключились прибывшие с профессором Брюсовым майор Пожарский и майор Беляева. Они буквально переворошили пепел и обугленные остатки дерева в орденском зале. Доктор Роде безучастно следил за этой суетой, не проявляя заметного интереса к находкам. Время от времени он как бы разговаривал сам с собой, повторяя: «Фербраннт, фербраннт[159]…»

    Записка А. Я. Брюсова

    «О судьбе Янтарной комнаты». 1961 год

    «…Ближе к выходу во двор мы нашли металлические части от мебели Кайзерлинга и остатки обгорелых досок от ящиков, в которые эта мебель была упакована. А в глубине зала у окон, выходивших на площадь, в пепле оказались медные навески и обгорелые позолоченные гипсовые украшения, которые Цырлин признал за части от Янтарной комнаты. Так как никто из присутствовавших, кроме Цырлина, не видел в своей жизни Янтарной комнаты, то мы не имели никаких оснований подвергать это утверждение сомнению, тем более что это соответствовало показаниям А. Роде, что ящики с мебелью Кайзерлинга стояли в той части зала, которая выходила во двор, а Янтарная комната помещалась в глубине зала…»

    Проведя беглую экспертизу обнаруженных остатков, все участники обследования гостиной Маршальских покоев пришли к единодушному выводу: Янтарная комната погибла. Для юридического закрепления этого вывода был составлен документ, который еще шестьдесят с лишним лет назад должен был положить конец надеждам найти это выдающееся творение человечества.

    Акт о гибели Янтарной комнаты. 12 июня 1945 года

    «Акт № 1

    Гор. Кёнигсберг, 12/VI. 1945 г.

    Составлен настоящий акт бригадой Комитета по делам культпросветучреждений майором Беляевой, подполковником Брюсовым и майором Пожарским, бригадой Комитета по делам искусства, майором Цырлиным и майором Сергиевской, и представителем политуправления фронта гвардии капитаном Чернышевым в том, что при обследовании старого замка в целях отыскания „янтарной комнаты“, вывезенной немцами из гор. Пушкина Ленинградской обл., было установлено, что:

    1. Янтарная комната находилась в старом замке в упакованном виде и стояла вместе с мебелью Кайзерлинга в северном крыле здания во втором этаже…

    2. В указанном помещении при обследовании были обнаружены следы пожара в виде большого количества пепла и кусков обгорелых досок, бронзовые панели дверей и небольшое количество обгорелого левкола[160] от резных украшений (частью сохранившего форму) янтарной комнаты. Кроме того, тут же лежала масса железных пластинок с винтами, которыми, по словам Роде, были прикреплены части янтарной комнаты к стенам упаковочных ящиков.

    Вывод: по всем вероятиям янтарная комната сгорела в старом замке Кёнигсберга во время пожара…»

    После того как был составлен указанный акт, удостоверяющий гибель Янтарной комнаты, Брюсов и его коллеги сочли целесообразным сконцентрировать свое внимание на поисках музейных экспонатов, сохранившихся под обломками в других помещениях замка. Вместе с солдатами, приданными комендатурой, они обшаривали все уцелевшие комнаты, подвалы, галереи, с риском для жизни забирались на грозившие рухнуть перекрытия второго и третьего этажей, спускались в глубокие подземные склепы. Конечно, группа Брюсова смогла обследовать лишь те помещения, которые были относительно доступны. Там же, где завалы преграждали путь и требовались большие работы по разминированию и расчистке руин, делать было нечего: у Брюсова не было ни достаточной рабочей силы, ни требуемых технических средств. Так что найденные в эти летние дни 1945 года ценные предметы представляли собой не столько плод интенсивных и скрупулезных поисков, сколько результат поверхностного осмотра сохранившихся помещений и сбора того, что фактически лежало на поверхности. Но при этих условиях перечень найденного составил более тысячи позиций, что свидетельствовало о чрезвычайной плодотворности поисковых работ, организованных профессором Брюсовым и представителями Комитета по делам искусства.

    С присущим первым поисковикам чувством ответственности, каждая найденная в развалинах замка вещь фиксировалась в специальной описи, что позволяет нам сейчас реально оценить результаты их работы. В архивных фондах сохранился этот любопытный документ, исполненный фиолетовыми чернилами на бланках расшитой приходной книги Прусского музея.

    Из «Описи вещей, найденных при раскопках

    в Королевском замке в гор. Кёнигсберге

    в июне — июле 1945 года»

    «1. Картина (на дереве) Циганелли. Богоматерь на троне, нач. XVI в.

    2. (на холсте). Колесников. Пейзаж, 1912 г.

    3. Демьянов. Сад, 1910 г.

    4. Филиппов. Пейзаж, 1902 г.

    5. Неизв. худ. Марина.

    6. Гагарин. Старуха, 1882 г.

    7. Виллевальде. Горный пейзаж, 1871 г.

    8. Русск. худ. серед. XIX в. Сцена в окрестностях Рима.

    9. Неизв. худ. Вечер в Милане.

    10. Неизв. русск. худ. Монастырь.

    11. Люлен Лантье. Слепая турчанка с мальчиком.

    12. Неизв. худ. Жанровая сцена.

    13. XVII в. Вакханалия.

    14. XIX в. Натюрморт…»

    Помимо десятков картин в развалинах замка были найдены многочисленные предметы из стекла и бронзы, фарфора и цветного камня, ювелирные изделия и старинные монеты. Многие из них были разбиты, раздавлены, обожжены. Работавшие в замке осторожно очищали находки от грязи и копоти, складывали их сначала на куски брезента, расстеленные в комнатах, а потом тщательно упаковывали в деревянные ящики, в которых лиможские эмали XVI–XVII веков соседствовали с серебряными и фарфоровыми сосудами, древности бронзового века — с коврами мазурской работы и мундирами 1813 года, карандашные рисунки и акварели — с неолитической керамикой, китайские боксерские шлемы — с коллекцией фарфоровых слепков гитлеровских медалей. Среди развалин было найдено две небольших скульптуры: мраморный торс юноши со щитом и фигурка женщины, работа итальянского художника Вильде, — подарок фашистского диктатора Муссолини кёнигсбергскому замковому музею. Попадались предметы, явно похищенные гитлеровцами из советских музеев. Например, в одном из подвальных помещений среди хлама и мусора, под грудой разбитых ящиков, в луже солярки, вытекшей из опрокинутой металлической бочки, был обнаружен то ли разломанный шкафчик, то ли стол начала XIX века с бронзовым литьем и перламутровой инкрустацией, имеющий инвентарный номер Гатчинского дворца-музея. В другом месте из-под обломков была извлечена большая фарфоровая ваза с изображением сцены «урока музыки» и фирменным знаком Российского Императорского фарфорового завода, вывезенная фашистами из Киева. Под лестницей, ведущей на второй этаж, варварски смятые и завернутые в мешковину, лежали три живописных полотна из Днепропетровского художественного музея…

    Из записки А. Я. Брюсова

    «О судьбе Янтарной комнаты». 1961 год

    «…После составления акта о гибели Янтарной комнаты мы, естественно, перестали думать о ее поисках и сосредоточили свое внимание на извлечении из-под обвалов других памятников древности и искусства…

    При этих розысках вполне определенно выяснилось, что накануне падения Кёнигсберга в музее спешно готовились к эвакуации музейных коллекций и что многое уже было вывезено… в другое место. Кое-где под обвалами обрушившихся стен и перекрытий рядом с разбросанными музейными вещами оказывались пустые ящики, корзины, упаковочный материал в виде бумаги, ваты и т. д.»

    Удовлетворившись «экспертной оценкой» Цырлина, профессор Брюсов совершил очень серьезную ошибку: он без наличия должных оснований поверил в то, что Янтарная комната сгорела, и прекратил всяческие ее поиски. Теперь, в суете выискивания среди развалин и обломков еще сохранившихся культурных ценностей, никто уже не думал о ней, считая этот шедевр окончательно потерянным для человечества. Уверовав в это обстоятельство, подтверждаемое демонстративно сокрушавшимся доктором Роде, Брюсов и его коллеги уже не обращали никакого внимания на возможные признаки умышленного сокрытия сведений о местонахождении Янтарной комнаты. Более того, они не сочли нужным внимательно осмотреть помещения, прилегающие к орденскому залу, на предмет наличия каких-либо замуровок или других признаков тайников. Возможно, тогда было не до скрупулезного анализа, и сил профессора Брюсова едва хватало на то, чтобы вести самые поверхностные, но тем не менее довольно результативные работы. К тому же их уверенность в том, что Янтарная комната погибла, вдруг получила дополнительное подтверждение.

    В самый разгар работ в северном крыле замка неожиданно появился моложавый полковник с целым иконостасом боевых наград на груди. Без особого любопытства осмотрев сложенные на брезенте находки, он рассказал Брюсову и Чернышеву о том, что принимал участие в штурме Королевского замка и в числе первых ворвался в его помещения. Вспоминая детали недавних событий, полковник упомянул, что именно в этом громадном зале видел большие ящики, часть которых была безжалостно разломана. Судя по всему (так показалось полковнику), в них была какая-то старинная мебель. Что стало с ящиками потом, ему неизвестно, — скорее всего, они сгорели от возникшего вскоре пожара.

    Кстати сказать, версия о гибели Янтарной комнаты от пожара, возникшего в северном крыле Королевского замка уже после 10 апреля, неоднократно муссировалась на Западе. Достаточно обратиться к воспоминаниям того же инженера Ганса Гербаха, опубликованным в газете «Остпройссенблатт», где он вину за гибель Янтарной комнаты и других произведений искусства возлагает исключительно на «опьяненных победой русских», которые якобы «взрывали подряд все уцелевшие части зданий» в поверженном Кёнигсберге. Конечно, мы не будем идеализировать ситуацию апреля 1945 года. У большинства наших воинов, прошедших с боями по опустошенной, разграбленной земле России, Белоруссии, Украины и Прибалтики, не было никаких оснований с благоговением относиться к достопримечательностям первых немецких городов, которые приходилось брать в ожесточенных и кровавых боях. И думается, тем более нельзя теперь судить их слишком строго за ненависть, выплескивавшуюся ко всему немецкому, даже если это были незаурядные творения архитекторов, скульпторов, художников. Такова жестокая логика войны. Обесценивая человеческую жизнь, она одновременно заставляет пренебрегать духовным наследием человечества, сеет варварство и разрушение.

    Но в данном случае все было гораздо сложнее. И хотя тогда, в сорок пятом, Александр Яковлевич Брюсов, недолго думая, записал в своем дневнике, что «Янтарная комната погибла, по-видимому, от пожара, устроенного нашими солдатами», на поверку вышло все по-другому. Спустя много лет он признался, что решение прекратить поиски было скоропалительным, безосновательным, продиктованным сиюминутными соображениями. Постоянные причитания Роде и намеки Файерабенда сделали свое дело: они как будто преднамеренно и целенаправленно стремились уверить профессора в бесперспективности розыска «бернштайнциммер».

    Уже потом, ретроспективно оценивая поведение доктора Роде в ходе поисков, профессор Брюсов разгадал тактику немецкого ученого и искренне сожалел о том, что в свое время не понял мотивов его поведения. В результате был упущен самый важный фактор в розыске ценностей — фактор времени. Ведь то, что можно было сделать летом 1945 года, через несколько месяцев представлялось уже гораздо более сложным или вовсе безнадежным делом, а с каждым годом шансы на успех уменьшались катастрофически. Сейчас мы можем уповать лишь на педантичный анализ подробностей всех предшествующих поисков и вновь открывшиеся обстоятельства.

    Из справки А. Я. Брюсова

    «Янтарная комната». 1961 год

    «…Действительно ли Янтарная комната находилась в Кёнигсберге до самого конца, до падения этого города? А. Роде, как бывший директор музея, должен был, конечно, прекрасно знать об этом. Но добиться от него ясного ответа было невозможно. Сколько я с ним ни говорил на эту тему, я все больше и больше убеждался, что этот заядлый фашист, отнюдь не скрывавший этого, всячески старается запутать все дело.

    Надо сказать, что Роде, как и все немецкое население города… горячо надеялся, почти был уверен, что скоро произойдет разрыв между США и СССР, что США начнут войну с СССР и тогда все вернется к прежнему, надо только выждать. Слухи об этом ходили по всему городу. Поэтому тактикой Роде… было тянуть все дело и тянуть до ожидаемой ими несбыточной мечты. Роде готов был, сказав одно, через час уже утверждать противоположное, плести всякие небылицы, стараясь направить нас по неверному пути…»

    Но запоздалые прозрения, к сожалению, не могли восстановить прерванную нить поисков, и спустя некоторое время их пришлось начинать практически заново, тем более что главного и наиболее вероятного участника тайного захоронения Янтарной комнаты уже не было в живых. Доктор Альфред Роде умер в декабре 1945 года в тифозном бараке бывшего гарнизонного лазарета на улице Йоркштрассе[161]. Учитывая, что трагическому концу немецкого ученого неоднократно уделялось внимание в целом ряде публицистических работ, я решил не поддаваться искушению и не высказывать свою версию преждевременной кончины Альфреда Роде, ограничившись лишь констатацией самого этого печального факта.

    Справка с выводами группы профессора Брюсова вместе с прилагаемым актом о гибели Янтарной комнаты была передана руководству Комитета по делам искусств и культурно-просветительских учреждений, после чего вопрос о дальнейших розысках Янтарной комнаты, казалось, отпал сам собой.

    Возможно, на этом еще в 1945 году была бы и поставлена точка. И не ломали бы голову несколько поколений над разгадками тайны исчезновения Янтарной комнаты, не возникали бы все новые и новые версии о местах ее захоронения. Всего этого могло и не быть, если бы итоги работы профессора Брюсова в Кёнигсберге не стали известны Анатолию Михайловичу Кучумову.

    Из статьи А. Казакова «Красота возрождает человека».

    Газета «Литературная Россия». 11 ноября 1989 года

    «Искусствовед Анатолий Михайлович Кучумов начинал свой путь музейного работника в начале тридцатых годов, когда его, рабочего-комсомольца, участника „рабочего кружка“ Эрмитажа, рекомендовали в экспозиционный отдел знаменитого Павловского дворца-музея.

    Когда началась Великая Отечественная война, он работал хранителем Александровского дворца в городе Пушкине (бывшее Царское Село). С первых же дней войны двадцатидевятилетнему Анатолию Кучумову было доверено ответственное государственное дело — эвакуация художественных ценностей из всех пригородных дворцов Ленинграда…

    В 1944 году Кучумов был вызван из Новосибирска в Ленинград и отправлен на Западный фронт с поручением вести розыски похищенного фашистами имущества дворцов-музеев. За три года Кучумов сумел отыскать и вернуть на Родину сотни тысяч всевозможных экспонатов, вывезенных врагами из ленинградских пригородов (Гатчина, Пушкин, Павловск, Петергоф), Киева, Минска, Керчи, Новгорода, Пскова…»

    Именно этому человеку совершенно случайно в начале 1946 года стало известно содержание разговора двух приехавших в Пушкин из столицы работников московских музеев, будто профессор Брюсов, работая в Кёнигсберге, доподлинно установил, что Янтарная комната полностью сгорела, и теперь можно только сожалеть об утрате этого гениального творения великих мастеров. У Анатолия Михайловича Кучумова, имевшего самое непосредственное отношение к поискам похищенных ценностей, не было оснований сомневаться в обоснованности столь плачевного вывода Брюсова. Но он все-таки решил на месте перепроверить результаты предшествовавших поисков и обратился в связи с этим в Комитет по делам культпросветучреждений.

    В здании на Софийской набережной к намерению Анатолия Михайловича отнеслись благожелательно. Но после обсуждения проблемы решили, что одному ему ехать в Кёнигсберг не стоит. Обстановка там оставалась тревожной, и лучше всего было бы подыскать себе напарника. Им стал после недолгих уговоров заведующий сектором музеев отдела культуры Ленгорсовета большой знаток искусства Станислав Валерианович Трончинский. Перед поездкой в Кёнигсберг у них состоялась встреча с профессором Брюсовым, который проживал в Москве. Тот буквально огорошил Кучумова, сообщив подробности «поисков» Янтарной комнаты в развалинах Королевского замка. «Незачем вам туда ехать. Кроме ломаной мебели в этих развалинах ничего нет. То, что нам удалось найти, хранится временно в здании бывшего Государственного архива…» — так отговаривал Кучумова и Трончинского от поездки Брюсов.

    Но намерения у Анатолия Михайловича были самые серьезные, и 4 марта 1946 года он вместе с Трончинским выехал в Кёнигсберг. Время, проведенное в дороге, показалась вечностью. До Луги доехали еще довольно быстро, а потом поезд подолгу останавливался на полустанках, пропуская литерные составы. За окном мелькали опустошенные земли Псковщины, полуразрушенные городки Латвии, разоренные хутора Литвы… Только через трое суток поезд подошел к бывшей германской границе, пересек ее, и за окном стали проплывать аккуратные кирпичные фольварки[162] с пробитыми черепичными крышами, остовы сгоревших станционных построек, обсаженные деревьями дороги, голые, заснеженные поля с черными проплешинами оттаявшей земли. Шталлупёнен, Гумбинен, Инстербург, Норкиттен, Велау, Тапиау, Леванхаген, Гутенфельд[163]… — мелькали освещенные одинокими фонарями таблички с непривычными немецкими названиями городов, еще не получивших свои новые имена. Больше часа поезд простоял на каком-то совершенно голом полустанке, где в темноте угадывались очертания сараев и разрушенных домов. Знающие люди говорили, что Кёнигсберг совсем рядом, а поезд все никак не мог доехать до места назначения.

    Около двух часов ночи еле передвигающийся состав резко затормозил, вагоны сильно дернулись, и поезд стал. За окном послышалась суета, голоса людей, хлопанье дверей в громадном бараке, на стене которого в отсвете раскачивавшегося фонаря легко можно было прочитать надпись, намалеванную, по-видимому, масляной краской, — «КЁНИГСБЕРГ». Приехали!

    Оказывается, вокзал, сильно разрушенный во время апрельских боев, до сих пор не был восстановлен, и пассажиров высаживали, не доезжая до него несколько километров. Станислав Валерианович спросил у железнодорожника, как добраться до центра города. Тот посоветовал идти вслед за другими вновь прибывшими прямо по путям в сторону вокзала. Дорога по шоссе была немного длиннее, но вела через пригород и вливалась в одну из главных улиц Кёнигсберга.

    В августе 1990 года мы всей семьей гостили несколько дней у родственников в Ленинграде. Эрмитаж, Исаакий, Морской музей, Петропавловка, Петродворец — калейдоскоп впечатлений и удивительных встреч с прекрасным. Мои дети, десятилетняя дочь Нина и шестилетний Сережа, открывали для себя город Петра, восхищаясь старинными памятниками и разводными мостами, фонтанами и каналами. Смертельно усталые после прогулок по городу и посещения музеев, мы возвращались в квартиру наших родственников на Ленинском проспекте, где за чашкой вечернего чая рассказывали дорогим ленинградцам о полученных за день впечатлениях.

    Конечно же, из пяти дней, проведенных в Ленинграде, один был запланирован для посещения города Пушкина, где в доме ветеранов архитектуры проживал со своей женой Анатолий Михайлович Кучумов, тяжелобольной, частично парализованный после случившегося несколько лет назад инсульта. С Кучумовым мы постоянно перезванивались по телефону, я неоднократно бывал у него в Павловске, где он проживал не один десяток лет. Навестить Анатолия Михайловича, вспомнить с ним о том времени, когда мы вместе работали в Калининградской экспедиции, совместно обсудить некоторые детали готовящейся к изданию рукописи — все это я намеревался сделать, посетив город Пушкин.

    Несмотря на то что Анатолий Михайлович чувствовал себя неважно, встреча все-таки удалась на славу: мы поговорили о многом из того, что интересовало нас обоих, — о Янтарной комнате, о возможностях, которые не были реализованы во время работы экспедиции, о путях продолжения поисков утраченных сокровищ.

    По моей просьбе Анатолий Михайлович под диктофон рассказал о событиях 1946 года, когда он впервые побывал в Кёнигсберге и принял участие в розыске Янтарной комнаты. Именно таким образом появились «диктофонные записи», которые я воспроизвожу в этой повести.

    Из воспоминаний А. М. Кучумова.

    Диктофонная запись. Август 1990 года

    «…Трончинский сказал, что идти в темноте по путям он не хочет. Пойдем лучше по мостовой. Мы пошли. А было раннее утро, очень холодно, мы совершенно продрогли…

    …Навстречу нам попалась колонна немцев — жителей города. Все — с противогазными сумками, идут на расчистку вокзала и подъездных путей…

    Шли очень долго, буквально выбились из сил. Трончинский даже в сердцах бросил свой чемодан в придорожную канаву… „На кой он мне, черт!“ — говорит. Делать нечего. Я спустился вниз, чемодан Трончинского достал и крепко-накрепко привязал его брючным ремнем к своему чемодану. Так мы и дотащились до городской комендатуры, которая располагалась в большом сером здании на Хаммервег[164]…»

    Несмотря на то что было раннее утро, комендант — молодой боевой генерал, недавно оказавшийся в роли «хозяина города», — был на месте. Он приветливо встретил прибывших, напоил их чаем, даже рассказал о том, что в этом самом кабинете весной 1945 года допрашивали командующего немецкой группировкой в Кёнигсберге генерала Ляша. Комендант распорядился через своего адъютанта о предоставлении гостям комнаты в офицерской гостинице на улице Гарденбергштрассе[165], совсем недалеко от комендатуры.

    В сопровождении капитана-артиллериста, которому генерал поручил опекать «представителей искусства», Кучумов с Трончинским быстро добрались до гостиницы. Этот район города казался не столь разрушенным. Здесь в Амалиенау[166] было много больших домов, роскошных вилл, сохранились даже вывески магазинов и афишные тумбы. Волна переименований только еще поднималась, так что кое-где можно было увидеть курьезные названия типа «Пищепромовская улица», что тут же обратно переводилось на немецкий как «Продуктенштрассе».

    Первый день прошел в хлопотах, связанных с размещением, оформлением необходимых документов в разных учреждениях города. А на следующее утро Анатолий Михайлович и Станислав Валерианович в сопровождении офицера из комендатуры отправились в замок. Путь их лежал через центр города, представлявший собой сплошные развалины.

    Из воспоминаний А. М. Кучумова.

    Диктофонная запись. Август 1990 года

    «…Мы шли к замку. Был очень сильный ветер, особенно почему-то на Штайндамме. С изуродованных крыш домов летела черепица и поэтому нам приходилось идти по середине улицы. А там — машины, одна за другой. Вот так, шарахаясь, и шли…

    Штайндаммская кирха была полуразрушена, колокольня отсутствовала… На тротуаре лежал громадный слегка покореженный циферблат башенных часов с золочеными цифрами… Около кирхи — какой-то бетонированный водоем и памятник из серого камня: солдат, обнимающий плачущую женщину…»

    Скелеты зданий на бывшей Кантштрассе[167] сохраняли призрачное великолепие своих фасадов, как будто это были декорации гигантского театра абсурда. Живописные развалины почтамта, покрытые копотью готические формы Альтштадтской кирхи, руины Росгартенской кирхи, классическая архитектура двух некогда величественных зданий на Мюнцплатц. И над всем этим возвышалась громада Королевского замка.

    Конечно, первое, что намеревались осмотреть Кучумов и Трончинский — это Большой орденский зал, где в 1945 году Брюсов обнаружил остатки сгоревшей Янтарной комнаты. Обогнув нагромождение развалин, они прошли вдоль северной части замка по улице, еще не очищенной от громадных куч щебня и перегороженной в самом начале высокой баррикадой. Поваленные и искореженные фонарные столбы, сгоревший остов трамвая с чудом сохранившейся на боку рекламой яблочного сока, ржавая афишная тумба с раскисшими обрывками каких-то объявлений… За углом, там, где высилась семиугольная башня Хабертурм, открылась площадь, с одной стороны которой находилось здание Имперского банка, сильно пострадавшее во время штурма, а с другой — восточное крыло Королевского замка со старинными въездными воротами посередине. Анатолий Михайлович разглядел прямо над аркой дату постройки, изображенную римскими цифрами — MDXXXII[168], и лаконичную надпись по-латыни: «Turns fortissima nomen domini», что Станислав Валерианович перевел как «Имя Господа — сильнейшее оружие».

    Двор был пустынен. Все сооружения замка по его периметру казались вымершими. Черные глазницы окон и арок, проломов и пробоин в сочетании с кое-где сохранившимися сугробами снега производили жуткое впечатление. И только стоявший около одного из подъездов «студебеккер» свидетельствовал о том, что среди зловещих развалин присутствует жизнь и какое-то движение: по-видимому, хозяйственники одной из воинских частей собирали среди хлама остатки того, что могло еще послужить, — посуду, столовые приборы, бутылки из толстого зеленого стекла… Как потом оказалось, замок не был столь уж необитаемым: одну из уцелевших комнат облюбовало себе подразделение дорожно-эксплуатационного батальона.

    Поднявшись по ступенькам портала, некогда украшавшего северное крыло замка с внутренней стороны, Кучумов с Трончинским попали прямо на тот этаж, где находились основные орденские помещения — так называемые покои Великого магистра, Маршальские покои и ремтер, капелла Святой Анны и Фирмария[169]. В залах с огромными стрельчатыми окнами был собачий холод. Ветер продувал насквозь, а пол, усеянный обломками и мусором, был покрыт, особенно в углах каменных стен, толстым слоем слежавшегося грязного снега. Стены и сводчатый потолок были в крупных трещинах и черной копоти. Под ногами хрустело стекло.

    Из книги А. М. Кучумова и М. Г. Воронова

    «Янтарная комната». Москва, 1989 год

    «…При тщательном просмотре всего слоя гари и мусора на каменном полу Большого Орденского зала, где якобы сгорела Янтарная комната, были обнаружены кусочки золоченого левкаса[170], большое количество мебельных пружин и железных оковок старых немецких шкафов, из чего можно было сделать вывод о том, что в этом зале находилась и сгорела мебель Кайзерлинга[171].

    Около входа в зал с наружной лестницы в слое гари были найдены три совершенно перегоревшие, обесцветившиеся мозаичные картины. По профилю бронзовых рам и чеканным виньеткам, украшенным камнями на углах, удалось установить, что это были флорентийские мозаики работы XVIII века из Янтарного зала…»

    Многие годы спустя, вспоминая подробности того дня, Анатолий Михайлович рассказал мне, как бегло осмотрев зал, обратил внимание на слежавшуюся кучу золы справа от входной двери. Среди золы и пепла были отчетливо видны обуглившиеся доски, составлявшие, по-видимому, когда-то упаковочный ящик. Он стал осторожно очищать это место от грязи и увидел такое, от чего у него потемнело в глазах. Под трухой сгоревшей древесины лежало хрупкое панно флорентийской мозаики — элемента убранства Янтарной комнаты. Как известно, эти изящные инкрустации из цветных камней украшали ее центральные панели и представляли собой аллегорические картины, символизирующие пять чувств человека — вкус, зрение, слух, осязание и обоняние. И вот сейчас творение художников Флоренции, некогда сверкавшее яркими красками, лежало в груде мусора, обесцвеченное, деформированное, потускневшее. И хотя в потрескавшемся изображении на панно можно было узнать один из сюжетов, стало ясно, что это фактически только жалкий след прежнего великолепия. Едва Анатолий Михайлович попробовал приподнять панно, оно рассыпалось на мелкие кусочки, а шифер, служивший основой для мозаики, образовал кучки пепла, который сразу же стал разноситься сквозняком по всему залу. Под первым панно лежало второе, точно в таком же состоянии, затем третье, уже почти полурассыпавшееся. Чудесные флорентийские мозаики, исполненные по эскизам итальянского художника Джузеппе Дзокки в середине XVIII века, исчезли навсегда.

    Разгребая золу, Анатолий Михайлович нашел несколько кусков бронзовых рамок, служивших оправой для мозаики. Все было каким-то скрюченным, обожженным, оплавленным. Чудом сохранились чеканные латунные виньетки с растительным орнаментом, располагавшиеся в углах рам. Но и они были покрыты копотью и совершенно потеряли свой прежний вид. Бережно завернув их вместе с россыпью потускневших осколков мозаики в кусок материи, Анатолий Михайлович положил находки в вещмешок. Похоже, что они были единственным материальным свидетельством гибели Янтарной комнаты. Кстати говоря, и эти находки ожидала печальная судьба.

    Из воспоминаний А. М. Кучумова.

    Диктофонная запись. Август 1990 года

    «…Когда мы вернулись в Ленинград, Трончинский попросил меня привезти ему найденные в Кёнигсберге остатки флорентийских мозаик Янтарной комнаты для того, чтобы показать их своему начальству. Я привез ему жалкие остатки в небольшой картонной коробочке…

    Спустя некоторое время Трончинский ушел в отпуск, оставив обгоревшие куски мозаичных панно в книжном шкафу. По-видимому, в его отсутствие уборщица, наводившая порядок в рабочем кабинете, посчитала кучку серых камешков и закопченных металлических предметов никому не нужным мусором и из благих побуждений, естественно, выбросила находки…»

    Казалось бы, находки в гостиной «Маршальских покоев» должны были убедить Кучумова в справедливости вывода Брюсова о гибели Янтарной комнаты. Превратившиеся в прах панно из цветных яшм — какие еще нужны доказательства того, что Янтарная комната сгорела в этом мрачном замковом помещении?

    Вместе с тем, оказывается, то, что обнаружили Кучумов и Трончинский в марте 1946 года в северном крыле Королевского замка, ни в коей мере не подтверждает предположение о гибели Янтарной комнаты. К такому выводу они пришли еще тогда, внимательно осматривая рыцарские залы и подвалы «Блютгерихта». В своей книге о Янтарной комнате, написанной совместно с известным ленинградским искусствоведом Михаилом Григорьевичем Вороновым, Анатолий Михайлович приводит веские аргументы, которые убедительно доказывают, что находка мозаик в орденском зале вовсе не означала, что можно ставить точку на поисках похищенного сокровища.

    Специалистам было совершенно ясно, что в этом зале сгорели только мозаики, по-видимому, упакованные и хранившиеся отдельно от демонтированной Янтарной комнаты. Нигде в кучах золы и мусора не попадались целые или расплавленные кусочки зеркальных стекол. Но ведь не могли же бесследно исчезнуть двадцать четыре зеркальных пилястры, обрамленные золоченой резьбой! Кроме того, на каждой пилястре имелось по одному бронзовому чеканному бра. Каков бы пожар ни был, испариться же они не могли!

    Из записки А. М. Кучумова

    «К вопросу о судьбе Янтарной комнаты Екатерининского дворца». 1950 год

    «…Если допустить, что указанные зеркальные пилястры, деревянная резьба и бронзовые бра находились в другом месте замка, не будучи упакованными с Янтарной комнатой, наличие и гибель янтарных панелей в данном помещении отвергает другое обстоятельство.

    В четырех больших янтарных панно боковых стен комнаты были вмонтированы четыре небольшие фигурные зеркала фацетного стекла, которое невозможно было изъять из панно, не разрушив художественно исполненные янтарные рамы-картуши[172]. В гари даже малейших кусков стекла, какого бы ни было, не обнаружено.

    Приведенные выше обстоятельства заставляют с полным основанием отвергнуть сообщение Роде, доверчиво принятое за истину профессором Брюсовым, о гибели Янтарной комнаты в огне пожара в орденском зале замка…»

    Если в гостиной «Маршальских покоев» остатков Янтарной комнаты обнаружить не удалось, то надо было искать в других местах. Поэтому Кучумов и Трончинский стали внимательно обследовать прилегающие помещения. В первую очередь их внимание привлек уже упоминавшийся «Маршальский ремтер», куда из гостиной вела стрельчатая готическая дверь-арка со сложным резным архивольтом[173].

    Это было одно из самых загадочных помещений Королевского замка, служившее когда-то главным залом военных предводителей Тевтонского ордена — орденских маршалов или великих магистров — и располагавшееся над помещениями «Блютгерихта». В XX веке в нем, как и в других залах северного крыла, размещались экспозиции Прусского музея.

    Из книги Альфреда Роде

    «Замок в Кёнигсберге и его коллекции».

    Берлин, 1937 год

    «…Большой ремтер Великого магистра, XV век. Вместе с примыкающим с запада помещением № 17 (Архив) первоначально представлял собой большой зал со сводами, включающий часть стены старой оборонительной башни… Витрина в центре зала: немецкие рукописи (кёнигсбергские миниатюры в рукописях Фомы Аквинского из управления Верховного маршала, мариенбургские миниатюры в рукописях Генриха фон Хеслера)… Картины: Мария и дитя из Ауловенена, округ Инстербург, XV век… Сидящая Мария и дитя из Шмодиттена, округ Прейссиш-Эйлау, XVI век…»

    «Маршальский ремтер» был интересен тем, что имел в толще одной из стен узкую потайную лестницу, которая вела в «Камеру пыток» и Капеллу Святой Анны. Вход в нее был через незаметную дверь-нишу, рядом с которой, как и в Капелле Святой Анны, имелось маленькое стрельчатое слуховое окошко. История сооружения замка сложилась так, что этажи его более древней части, куда входила башня фогта Лиделау, оказались гораздо выше позднее пристроенных орденских залов. Поэтому вход из «Маршальского ремтера» располагался на высоте пяти метров от пола и, естественно, не использовался. В смежное же с ним помещение капеллы можно было попасть двумя путями — либо через потайную лестницу в стене, либо по ступеням, ведущим к боковой двери самой капеллы непосредственно из «Маршальского ремтера». Это делало орденский зал крайне удобным для всякого рода неожиданностей, — например, для внезапных появлений каких-либо лиц, присутствие которых на рыцарском сборе не предполагалось заранее. Или давало возможность Великому магистру внезапно арестовать кого-либо из своих гостей и, при необходимости, препроводить прямо в «Камеру пыток», расположенную в подвале башни фогта Лиделау. По преданию, предводители рыцарского ордена неоднократно использовали эту особенность «Маршальского ремтера», из-за чего за ним закрепилась дурная слава.

    Здесь царило то же опустошение, что и в соседнем зале, но у стены стояло несколько чудом сохранившихся каркасов от музейных витрин, конечно, обгоревших и немного деформированных, но вполне пригодных после небольшого ремонта для использования. Анатолий Михайлович, зная бедственное положение полностью разграбленных и разрушенных гитлеровцами дворцов-музеев пригородов Ленинграда и особенно Екатерининского дворца, решил отправить эти остатки в город на Неве.

    Через пару дней вместе с солдатом-регулировщиком они отобрали наиболее пригодные витрины и стали упаковывать их в заранее сколоченные ящики, — благо, досок на территории замка было достаточно и одной деревянной перегородки хватило на несколько ящиков. Но «Маршальский ремтер» оказался верен своему зловещему предначертанию и, может быть, последний раз в своей истории показал свой жестокий, тевтонский нрав.

    Уложив несколько ящиков один на другой у стены зала рядом с дверью, ведущей в сторону капеллы Святой Анны, Кучумов и молодой парень с ефрейторскими погонами решили передохнуть. Солдат достал пачку трофейных немецких сигарет в яркой упаковке и с наслаждением затянулся. В холодном рыцарском зале запахло чем-то очень ароматным, совершенно не гармонирующим с обстановкой. Анатолий Михайлович хотел что-то сказать по этому поводу, но не успел… Раздался страшный грохот, на миг стало темно, поднялся столб пыли. Прижавшись к стене, они с ужасом увидели, что сводчатый потолок, рухнув вниз, обнажил высокие голые стены с торчащими из них металлическими балками. Сверху еще падали кирпичи и сыпался песок, но постепенно «камнепад» прекратился — и снова стало тихо. От великолепного стрельчатого готического свода с нервюрами[174] не осталось и следа. Часть «Маршальского ремтера» лишилась перекрытия. Казалось, что другие два свода чудом удержались и не рухнули вниз. Многотонная бесформенная масса кирпича и щебня буквально раздавила, расплющила ящики с упакованными в них витринами. Анатолию Михайловичу стало не по себе, когда, осознав все произошедшее, он представил, что было бы, задержись они хоть на несколько секунд дольше в том месте, где сейчас лежало нагромождение обломков. «Маршальский ремтер» мог стать могилой для тех, кто пытался вернуть людям утраченные культурные ценности.

    Убедившись, что Янтарная комната не погибла в развалинах замка, как утверждал профессор Брюсов, ссылаясь на свидетельства Роде и Файерабенда, Анатолий Михайлович с утроенной энергией стал продолжать работу. И первое, что он счел необходимым предпринять, — это разыскать свидетелей ее укрытия. Нужно было во что бы то ни стало найти Файерабенда, этого пройдоху, убедившего Брюсова прекратить поиски. Искать же Роде было уже бесполезно: Кучумов знал от профессора о смерти немецкого ученого.

    Но как найти Пауля Файерабенда в громадном городе, где старая жизнь была полностью разрушена, а новая только-только зарождалась? Ведь не было ни адресного стола, ни справочного бюро, ни каких-либо других учреждений, где можно получить точные сведения о месте жительства того или иного лица. Большая часть немецкого населения ютилось в развалинах, определить местонахождение которых было просто невозможно. Многие улицы уже не существовали, так как от них не осталось ни одного целого дома, да и немецкие названия стали потихоньку уступать место русским переименованиям. В общем, разыскать человека в Кёнигсберге 1946 года было делом не легким.

    Помог случай. Среди вдрызг разбитых домов центральной части города уцелевшие жители втыкали дощечки с надписями или просто писали на стенах домов: «Семья Фогель. Все живы. Проживаем на Капорнерштрассе, 27» или «Тетя Марта, наш адрес — Байдриттер вег, дом № 18». Так немцы пытались сообщить своим родственникам и знакомым о новом месте жительства. В районе замка, особенно на Мюнцплатц, закопченные стены уцелевших коробок зданий были буквально испещрены такими посланиями. Стихийно образовались своего рода справочные бюро, где можно было попытать счастья найти друг друга тем, кто потерялся в последние дни войны и месяцы послевоенной разрухи. Кто-то из немецких жителей и сообщил здесь Кучумову, что видел Файерабенда в Больнице Милосердия на Хинтерросгартен[175]. В 1946 году там размещалась центральная немецкая больница, где бок о бок трудились немецкие и советские врачи, пытаясь вырвать у смерти сотни человеческих жизней, к которым подбирались тиф и малярия — вечные спутники всех войн и исторических катаклизмов.

    Из воспоминаний А. М. Кучумова.

    Диктофонная запись. Август 1990 года

    «…Я пошел в немецкую клинику. Это там, где теперь городская больница, недалеко от пруда. Большое серое здание, расположенное как бы углом. Над входом — огромный католический крест. Внутри я увидел монахинь. Одеты они были во все черное, только поверх головы белые платки…

    Я стал их спрашивать насчет Файерабенда, а они не понимают меня — я ведь без переводчика. Наконец сообразили — послали за врачом, знающим русский язык. С ним удалось кое-как объясниться, и немец, поняв, что я кого-то разыскиваю, вызвал главного врача клиники Штарлингера…»

    Откуда было знать Анатолию Михайловичу, что вышедший к нему энергичный пятидесятилетний человек в белом халате был довольно известным немецким врачом, профессором медицины, заведующим отделением внутренних болезней. Он успевал руководить первым инфекционным лазаретом в здании Университетской клиники, бороться с вспышками эпидемий, организуя специальные отделения в бывшем гарнизонном лазарете на Йоркштрассе, практиковал в Больнице милосердия…

    Разговор, состоявшийся между Кучумовым и Штарлингером, был непродолжительным. Профессор очень быстро установил через больничную картотеку, к счастью сохранившуюся, что недавно выписавшийся Пауль Файерабенд работает в районе Йудитгена на лесопилке, которая раньше была мебельной фабрикой. В картотеке стоял ее адрес — «Вальдштрассе[176], 19». А это, как узнал Анатолий Михайлович, находится где-то на западной окраине города.

    Кучумов, отправившийся один на поиски Файерабенда, долго шел через мало пострадавший во время войны район Амалиенау[177]. Потом за поворотом потянулись какие-то пустыри и развалины. По всему было видно, что здесь шли ожесточенные бои. Их следы обнаруживались во всем: в сгоревших коробках некогда шикарных вилл, в испещренных следами от пуль и осколков стенах домов, в ржавеющих остовах разбитых автомашин и автобусов, в поваленных или погнутых фонарных столбах. У одной закутанной в платок немки, которая переходила улицу около Йудиттенской кирхи[178], Анатолий Михайлович спросил дорогу. Она неопределенно махнула куда-то в сторону виднеющегося неподалеку леса, и Кучумову ничего не оставалось делать, как продолжить путь в надежде на то, что удастся встретить человека, который сможет членораздельно объяснить ему, где же начинается улица Вальдштрассе.

    Вскоре на перекрестке он увидел покосившийся столбик-указатель с табличками — названиями улиц. Среди них Кучумов обнаружил ту, что была ему нужна. А через несколько минут он услышал вой циркулярной пилы, почувствовал запах опилок и свежей древесины. Около кирпичного дома за невысоким заборчиком ровными штабелями лежали распиленные доски, рядом — несколько деревянных ящиков, по-видимому, только что сколоченных. Это и была та самая лесопилка, куда пришлось так долго добираться. Но к глубокому разочарованию Анатолия Михайловича, Файерабенда здесь не оказалось. После сумбурных объяснений с немцами ему удалось только понять, что бывший распорядитель винного погребка «Блютгерихт» действительно здесь работает, но после выписки из больницы договорился с «майстером» и несколько дней побудет дома. Это показалось Кучумову странным, так как жизнь в городе в то время не была налажена и местные жители очень дорожили подвернувшейся работой, ведь это был единственный способ обеспечить себе пропитание. Весна 1946 года еще не сулила качественного улучшения в этом вопросе, и тяготы послевоенных месяцев создавали отнюдь не благодушную атмосферу в холодном, разрушенном городе. Человек, легко отказывавшийся, даже на непродолжительное время, от постоянной работы и гарантированного заработка, должен был либо иметь какой-нибудь дополнительный источник существования, или же обречь себя и свою семью на голодное прозябание и даже гибель.

    Правда, Анатолию Михайловичу еще в комендатуре рассказали, что спустя некоторое время после окончания войны в городе стали появляться новоявленные дельцы, которые неизвестно из каких источников умудрялись доставать уникальные вещи — картины, скульптуры, книги, драгоценности, церковный инвентарь, посуду и столовые приборы. На черном рынке у Луизенкирхи[179] в то время можно было купить или обменять на продукты не только просто дорогие вещи, но и настоящие шедевры искусства, и кто знает, какие ценности исчезли тогда в руках спекулянтов и перекупщиков. Известно, например, что один бывший скромный чиновник кёнигсбергского телеграфного ведомства Фридрих Роке сколотил даже целое состояние на торговле книгами. Сначала он распродал собственную библиотеку, которая перед штурмом города была им спрятана в подвале своего дома на улице Канцлерштрассе[180], а затем организовал настоящую фирму, занимавшуюся поисками ценных фолиантов. Привлекая мальчишек, прекрасно ориентировавшихся в руинах, он с их помощью обшарил все подвалы и чердаки в развалинах старого города и в полуразрушенных виллах пригородов. Ему удалось обнаружить уникальные книги и манускрипты в грудах хлама и мусора на месте бывшей университетской библиотеки на улице Миттельтрагхайм[181], в развалинах громадного Дома техники[182], в подвалах военной библиотеки на Фридрихштрассе[183] и библиотеки на площади Фихтеплатц[184] в Понарте. Предприимчивый делец, гревший руки на хаосе послевоенной жизни, приобрел среди немецкого населения кличку «Маленький Грефе унд Унцер»[185]. Кто знает, может быть, сегодняшние спекулянты от искусства и представители, так сказать, «теневой культуры», о которых мы время от времени узнаем из прессы, что-то унаследовали и от проходимца Роке?

    Итак, Кучумову не удалось встретиться с Файерабендом, но ему дали точный адрес, и теперь нужно было снова возвращаться в центр города и искать улицу с необычным наименованием — Кёнигсэкк[186], что в переводе с немецкого означает «королевский угол».

    Калининградцы хорошо знают эту улочку и дом, через овальную арку которого когда-то можно было пройти во двор. Собственно, на нынешней улице Фрунзе сохранилось не так уж много старых домов, поэтому красивое четырехэтажное здание с арками, строгим эркером и овальным окошком в верхней части фасада, обращало на себя внимание. В 1946 году, когда весь бывший район Нойе Зорге лежал в руинах, дом с аркой был чуть ли не единственным неразрушенным зданием в этом районе. Устоявший среди бомбежек и артобстрелов, переживший ожесточенные схватки уличных боев, сохранившийся в годы массовой застройки города типовыми и однообразными домами, он гибнет в наши дни, разрушаясь и превращаясь в настоящие руины, символизирующие алчность и тупость нашего цинично-меркантильного века. Сюда, в дом на нынешней Угловой с полустертой надписью на первом этаже «Kreuz-Apotheke»[187], и отправился на следующий день вместе с переводчиком Анатолий Михайлович Кучумов.

    Грязь, теснота, скученность — эти неотъемлемые атрибуты послевоенного быта сильно разрушенных городов — воочию предстали перед Кучумовым. Пауль Файерабенд оказался пожилым, сутулым человеком, облаченным в какой-то старый комбинезон. Он с явной опаской смотрел на нежданных гостей и долго не мог понять, что от него хочет «русский товарищ из Ленинграда». Или делал вид, что не понимает. Разговор состоялся в какой-то полутемной комнате, загроможденной старыми вещами и полуразвалившейся мебелью. Сначала Файерабенд говорил, что все известное ему о Янтарной комнате уже было сообщено профессору, который приезжал в Кёнигсберг сразу после окончания боев. Кучумов понял — речь шла о Брюсове. Затем, вопрос за вопросом, — и Файерабенд стал вспоминать какие-то дополнительные моменты и детали.

    Я не буду заниматься вольным пересказом содержания той давней беседы, тем более что по просьбе Анатолия Михайловича Файерабенд в заключение разговора собственноручно записал свои «показания» на оборотной стороне какого-то старого банковского счета — бумага была дефицитом в послевоенном Кёнигсберге.

    Из «Показаний директора ресторана „Кровавый суд“

    в Кёнигсбергском замке Пауля Файерабенда».

    Кёнигсберг, 1 апреля 1946 года

    «…После того как Кёнигсберг в августе 1944 года был бомбардирован, Янтарную комнату тотчас запаковали и перенесли в Орденский зал… Упакованная в многочисленные ящики, комната оставалась там до начала штурма Кёнигсберга. Роде говорил мне много раз, что комната должна быть увезена в Саксонию, но вследствие многочисленных транспортных затруднений это не могло быть осуществлено.

    В конце марта 1945 года замок посетил гаулейтер Кох. Кох сделал доктору Роде серьезный выговор за то, что он упакованную Янтарную комнату оставил в замке до сих пор. Кох хотел позаботиться о немедленном вывозе, но жестокая боевая обстановка уже не допустила вывоза. Упакованная комната осталась стоять в Орденском зале…

    …Начиная со второй половины дня 9 апреля 1945 года в замке распоряжался комендант, назначенный гаулейтером, а начальник, назначенный военным порядком, неожиданно исчез. Я находился в винном погребе. По договоренности с некоторыми офицерами, я вывесил в северном и южном крыле замка белые флаги как знак капитуляции.

    …Когда я покинул замок в 12 часов 30 минут ночи, ресторан был занят только одним артиллерийским подразделением. Подвал и Орденский зал были совершенно неповреждены. До возвращения из Эльбинга, где я лежал в госпитале, я услышал от доктора Роде, что Орденский зал и ресторан полностью выгорели. Во время падения города, 9 апреля 1945 года, я слышал, как командир в форме СС дал приказ предать замок огню. Я до сих пор подозреваю, что Орденские покои, как и ресторан, были ограблены эсэсовцами и умышленно подожжены. То же самое подтверждал и доктор Роде предыдущей русской комиссии».

    Вот так пространно рассказал Кучумову уже известную нам историю Пауль Файерабенд. Однако читатель, наверное, заметил новое обстоятельство, неожиданно появившееся в рассказе об апрельских днях 1945 года. Странно, что во время работ Брюсова в замке ни Роде, ни Файерабенд даже не обмолвились об эсэсовцах, ограбивших Орденский зал, где были сложены сокровища замка, а затем предавших его огню. Более того, Альфред Роде указал попеременно сразу два «точных места» захоронения Янтарной комнаты, а присутствовавший при этом Файерабенд, кстати, не отрицающий того, что на протяжении всего времени боев находился в Королевском замке, спокойно наблюдал за бессмысленной работой «русской комиссии». Это свидетельствует по меньшей мере о том, что Файерабенд, так же, как и доктор Роде, был неискренен. И более того — «вспомнив» о приказе эсэсовского командира, Пауль Файерабенд как бы предлагал окончательно поставить точку на поисках Янтарной комнаты и прекратить работу в развалинах замка. Но и этого ему, наверное, показалось мало. Поэтому на следующий день Анатолий Михайлович держал в руках новые «показания» бывшего распорядителя винного погребка «Блютгерихт».

    Из «Показаний директора ресторана „Кровавый суд“

    в Кёнигсбергском замке Пауля Файерабенда».

    Кёнигсберг, 2 апреля 1946 года

    «…В июле 1944 года во двор замка пришли две машины, высоко груженные ящиками. Некоторые маленькие ящики были сгружены в Прусском музее, остальные остались в машинах… Роде сказал мне, что это Янтарные стены из России. Сейчас же после прибытия машин доктор Роде имел совещание с обербургомистром доктором Биллом в Городском управлении. Машины оставались всю ночь нагруженные на дворе замка.

    На следующий день машины с грузом ушли. Около полудня Роде пришел ко мне купить несколько бутылок вина в запас на дорогу… Он действительно после этого отсутствовал три недели. По возвращении Роде сказал мне, что он был в каком-то большом имении и там много поработал…

    Место и название имения доктор Роде мне не сказал. Впоследствии доктор Роде сказал мне, что дело шло о Янтарном зале из России, который находился упакованным на машинах…»

    В этих воспоминаниях удивительны не сами факты, которые изложил Пауль Файерабенд, — хотя бы потому, что это перекликается со свидетельствами другого Пауля — Пауля Зонненшайна. Вызывает недоумение, мягко говоря, несколько запоздалое сообщение о том, что Янтарной комнаты (Янтарных стен, Янтарного зала!) вообще не должно быть в замке, так как ее, дескать, вывезли оттуда еще в июле 1944 года. Получается, что эту «подробность» Файерабенд «вспомнил» лишь тогда, когда Кучумов с уверенностью заявил об ошибке Брюсова, посчитавшего Янтарную комнату уничтоженной, и приступил к обстоятельным и энергичным поискам.

    После бесед с Файерабендом Кучумов понял, что ключ к разгадке тайны лежит прежде всего в свидетельствах очевидцев, в сопоставлении противоречивых показаний и определении самой реальной версии. Поэтому следовало опросить как можно больше людей, причастных к этой запутанной истории. И когда появится более или менее стройное представление о последнем месте нахождения Янтарной комнаты и других произведений искусства, следует приступать к непосредственным поискам — раскопкам, разборам завалов, откачке воды из подвалов.

    Большую помощь в поиске нужных людей оказал бургомистр Кёнигсберга, руководитель временной немецкой администрации, действовавшей в городе наряду с Управлением по гражданским делам при военном совете Кёнигсбергского особого военного округа и военными комендатурами. Именно он подсказал адрес некоего инженера Байзера, якобы имевшего отношение к работам, проводившимся на территории замка в последние месяцы войны. На сей раз военный комендант выделил Кучумову и Трончинскому автомашину, и они отправились на поиски.

    От бывшего района Амалиенау до площади Трех маршалов[188] доехать не составило труда. А вот затем водителю Иоганну пришлось изрядно покружить. Ориентировался он плохо, несмотря на то что был немцем и коренным жителем Кёнигсберга. Согласно имевшимся сведениям, Байзер жил в подвале где-то на бывшей улице Пассаж Трагхайм[189], что неподалеку от развалин оперного театра. Сначала Иоганн попытался попасть туда через площадь Парадеплатц. Они проехали по хорошо очищенной от обломков широкой проезжей части, но неожиданно наткнулись на громадный завал от рухнувшего дома около Парк-отеля. Пришлось объезжать сгоревшую коробку Кёнигсбергского университета со стоящим перед ней памятником — всадником.

    С большим трудом петляя среди развалин, они наконец добрались до узкой щели между зловещими остовами высоких зданий, сохранивших на обезображенном фасаде куски лепнины и чудом уцелевший балкон с дверью, ведущей в черный провал. Узкая щель — это и была известная когда-то улица Пассаж Трагхайм, имевшая стеклянную крышу, — улица художников и торговцев. Здесь находился очень популярный в Кёнигсберге «Северогерманский книжный магазин» Юлиуса Штёра, в некотором роде даже конкурировавший с уже упоминавшимся фирменным магазином «Грефе унд Унцер».

    Водитель Иоганн по только ему одному известным признакам отыскал среди голых стен с опасно нависающими перекрытиями железную дверь, ведущую в подвал, и, открыв ее, пригласил Анатолия Михайловича и Станислава Валериановича последовать за ним.

    Из воспоминаний А. М. Кучумова.

    Диктофонная запись. Август 1990 года

    «Немец пригласил нас за собой. „Э-э, — думаю, — нет. Мало ли что. Ты иди вперед“. Говорю ему: „Ну, ведите, показывайте дорогу“. Он стал спускаться, мы — сзади. И все в абсолютной темноте. Я положил ему руку на плечо. Идем. Вдруг слышу какие-то звуки, а потом и бледный свет, падающий сверху из какого-то окошечка.

    Подошли к двери, постучали. Помещение было небольшим, сырым, темным. У стен сделаны какие-то нары. На них сидели притихшие при нашем появлении люди, в основном женщины и дети. Грязь страшная. В углу на нарах как раз и лежал инженер Байзер…»

    Конечно, обстановка не располагала к обстоятельной беседе. Но все же Байзер рассказал Кучумову кое-что интересное. Во-первых, инженер сообщил, что ему пришлось в марте 1945 года участвовать в инженерной подготовке замка к обороне. Эта работа проводилась под непосредственным руководством генерал-лейтенанта Микоша и советника Гербаха из Управления высотного строительства. Байзер занимался сооружением амбразур по периметру замка и бетонированием оконных проемов на всех этажах здания. Разумеется, он имел возможность наблюдать, как складировались различные предметы в замковых помещениях, но не мог припомнить что-либо конкретное о судьбе музейных коллекций и Янтарной комнаты. Байзер подробно рассказывал о том, как выглядел замок перед штурмом, описал многие из его помещений, сохранившихся после пожара 1944 года, рассказал, как спускался в подземелья под «Блютгерихтом». Но при этом он молчал о главном. Или действительно ничего не знал, или не хотел говорить.

    Единственное, чем встреча с Байзером оказалась полезной, так это тем, что он пообещал разыскать для Кучумова адрес некоего Эрнста Шаумана, якобы близкого друга Альфреда Роде, который должен быть в курсе всех дел, связанных с укрытием ценностей.

    Эрнст Шауман был академиком живописи. Он преподавал не то в «Школе мастеров Германа Геринга» в Кроненбурге, не то еще в каком-то созданном уже в годы нацизма учебном заведении художественного направления, хотя был уроженцем Кёнигсберга.

    Незаурядный портретист, он неоднократно выставлял свои картины на различных выставках и вернисажах, а в 1938 году его работы удостоились даже представления на Большой германской выставке искусств в Мюнхене. С началом войны Шауман, как многие немецкие художники, не упустил возможности снискать себе лавры баталиста и колесил по различным участкам Западного фронта, где его натурой стали пленные французские солдаты и, конечно же, вояки гитлеровских генералов Гёпнера, Клейста и Рейнгардта.

    К середине 1944 года академик живописи Эрнст Шауман почувствовал, что скоро во Франции «запахнет жареным», и незадолго до высадки войск союзников в Нормандии покинул французскую столицу и решил направиться в самое, как ему казалось, безопасное место Германии — в Восточную Пруссию, тем более что давний знакомый Шаумана, доктор Роде, неоднократно приглашал его в Кёнигсберг. Это знакомство состоялось еще в 1931 году, когда известный искусствовед, специалист по янтарю доктор Роде только начинал свою карьеру в замковом музее. Бомбардировочные налеты на Кёнигсберг в августе 1944 года спутали все карты, и Шауман ни в коем случае не отправился бы в опустошенный город, если бы ему не пришлось сначала спешно бежать из Парижа в Саарбрюккен, а затем после массированного налета британской авиации на этот город в ночь с 5 на 6 октября в страхе перебираться в Кёнигсберг. Видимо, в расчете на то, что второй раз восточнопрусская столица вряд ли подвергнется разрушению. Так академик живописи Эрнст Шауман оказался в Кёнигсберге.

    Из воспоминаний А. М. Кучумова.

    Диктофонная запись. Август 1990 года

    «…Академик Шауман — интересный человек. Седовласый, с кудрями, он жил в однокомнатной квартире на улице Бетховенштрассе[190]. Дом этот цел и сейчас на левой стороне, если идти от Генерал-Литцманн-штрассе[191]… У него была очень молодая и симпатичная жена, двое чудесных детишек…

    Я пришел к нему с переводчиком. Мы долго беседовали с академиком… Потом я его попросил записать все на бумаге. Но курьез, — ее не оказалось. Пришлось академику писать своим бисерным почерком на оборотной стороне старых немецких продуктовых карточек…»

    Из «Показаний академика живописи

    Эрнста Шаумана». Кёнигсберг, 5 апреля 1946 года

    «…Во время войны в помещение рядом с Янтарным собранием была перевезена т. н. Янтарная комната. Эту Янтарную комнату, которая имела размер приблизительно 50 кв. м, я видел однажды мимоходом во время войны, когда в качестве военного художника посетил интересовавшие меня собрания картин в замке. Я припоминаю, что Янтарная комната была отделана янтарными инкрустациями, в особенности стены. У меня сохранилось в памяти 4–5 зеркал в роскошных янтарных рамах, а также 6–7 мозаичных картин…

    Где находилась Янтарная комната и Янтарные собрания, я не знаю. После своего возвращения из Франции в октябре 1944 года я спрашивал доктора Роде о судьбе Янтарного и картинного собраний. Он ответил мне, что по приказу Управления замками в Берлине они были упакованы и отправлены в безопасные места — имения Восточной Пруссии и Саксонии.

    Позднее, в то время, когда Кёнигсберг был окружен, Роде повторил мне то же самое…»

    Таким образом, чем больше Анатолий Михайлович пытался распутать клубок неясностей вокруг исчезновения Янтарной комнаты, тем дальше он удалялся от Королевского замка. И Файерабенд, и Шауман по существу предлагали свои версии, упирая на то, что Янтарную комнату вывезли из замка и спрятали в каких-то имениях на территории Восточной Пруссии или далеко за ее пределами. Однако свидетельства того и другого имели один источник информации — оба ссылались на доктора Роде, а это, как мы уже знаем, не позволяет оценивать данные показания как объективную реальность.

    Позже, в 1950 году, Анатолий Михайлович Кучумов, внимательно изучив и обобщив все имевшиеся на тот период сведения о Янтарной комнате, сделал в служебной записке целый ряд принципиальных выводов, не потерявших, по моему мнению, своей актуальности и сейчас.

    Из записки А. М. Кучумова

    «К вопросу о судьбе Янтарной комнаты

    Екатерининского дворца». 1950 год

    «…Сам собой напрашивается вывод, что Янтарная комната была сохранена и укрыта в безопасном месте, которое, несомненно, должно было быть известно Роде. Версия о гибели Янтарной комнаты в пожаре орденского зала, выдвинутая Роде, должна была отвлечь внимание комиссии от дальнейших поисков.

    Ошибка профессора Брюсова заключалась в том, что он слишком доверчиво отнесся к показаниям Роде, положившись на слово коллеги — музейного работника, забыв, что имеет дело с ярым нацистом-фанатиком.

    Учитывая, что с середины января 1945 года железнодорожное сообщение Кёнигсберга с остальной Германией было прервано, т. к. фронт отрезал Восточную Пруссию, сухопутным путем ящики могли быть вывезены лишь в окрестности Кёнигсберга… Не исключена возможность, что Городское управление, принявшее на себя ответственность за Янтарные панели, укрыло эти ящики в одном из многих подземных убежищ Кёнигсберга…»

    Более определенно в отношении Королевского замка Кучумов высказался спустя много лет, уже после своего повторного приезда в Кёнигсберг в 1949 году и непосредственного участия в течение почти двух десятков лет в практических поисках художественных ценностей. В подготовленном им «Обзоре изыскательских работ в бывшем Королевском замке (1945–1967)» Анатолий Михайлович делал однозначный вывод о том, что «Янтарная комната не погибла, а лишь надежно укрыта в одном из тайников, не исключая самого замка с его глубокими подземельями и ходами».

    В течение всего периода работы Кучумова и Трончинского в Кёнигсберге весной 1946 года обследованию, разумеется, подверглось не только интересующее нас северное крыло Королевского замка, но и другие его части — подвалы южного крыла под помещениями бывшего Прусского музея, руины здания Унфрида и обширные подземелья юго-восточной части замка с разветвленной сетью старинных ходов, огромные склепы, расположенные в толще земли под западным крылом руин тевтонской громады. Им довелось спускаться в подземные казематы фортов и башен внутреннего оборонительного обвода, осматривать некоторые железобетонные бункеры и городские ворота, в частности, Закаймские, расположенные на перекрестии Московского проспекта и Литовского вала, обследовать руины замка Лохштедт под Пиллау, пробираться среди зловещих, наполовину залитых водой сейфовых камер имперского банка… Обо всем этом можно было бы рассказывать бесконечно, тем более что поисковые работы, проводимые в 1946 году, не только изобиловали самыми невероятными приключениями и сопровождались опасностями, но и привели к серии ценных находок. И это — несмотря на то, что работать приходилось самостоятельно, практически не прибегая к помощи военных властей.

    Конкретным результатом чрезвычайно плодотворной поездки Кучумова и Трончинского в Кёнигсберг явился вагон-пульман, прибывший через несколько недель на станцию Ленинград-Товарный. В нем были экспонаты и мебель из пригородных дворцов-музеев Ленинграда, почти пять лет считавшиеся утраченными. В Екатерининский дворец города Пушкина вернулась уникальная мебель, изготовленная по рисункам Растрелли; ценнейший гарнитур работы французского мастера Жоржа Жакоба; лаковые стулья из Китайского зала и остатки мебельного гарнитура из Лионского зала; множество великолепных рам от картин…

    Примечательно, что Александр Яковлевич Брюсов, которому очень скоро стало известно о результатах поездки Кучумова и Трончинского в Кёнигсберг, а также об их выводах в отношении судьбы Янтарной комнаты, в целом положительно оценил эту работу и критически переосмыслил свое собственное мнение, сформировавшееся под впечатлением встреч с Роде и работ в замке весной и летом 1945 года. В то же время он считал, что Кучумов «несколько разбрасывается в работе», что надо было бы сосредоточиться на одном-двух конкретных объектах, полностью их отрабатывать, а затем уже переходить на другие. Знал ли Александр Яковлевич, что спустя три года судьба сведет его с Анатолием Михайловичем Кучумовым, да не где-нибудь, а в Калининграде, и ему предоставится блестящая возможность продемонстрировать последовательность и обстоятельность своего подхода к поисковой работе.

    Действительно, буквально через три года Кучумов и Брюсов встретились на калининградской земле, где уже действовала специальная комиссия, которую возглавлял Вениамин Дмитриевич Кролевский, заместитель председателя Калининградского облисполкома. В этот же период в Калининград был приглашен из Берлина бывший сотрудник Инспекции по охране памятников Восточной Пруссии референт Министерства просвещения ГДР доктор Герхард Штраус. Его приезд был результатом заявления, сделанного им одному из научных сотрудников Государственного Эрмитажа, — о том, что Янтарная комната спрятана в Королевском замке бывшего Кёнигсберга. По мнению членов комиссии, Штраус мог значительно облегчить поиски и на месте показать участки наиболее вероятного захоронения ценностей. Именно к моменту вызова Штрауса в Калининград и был приурочен приезд сюда Кучумова и Брюсова.

    Одним из основных объектов работы комиссии в этот период являлся, конечно, Королевский замок и прежде всего — его северная часть, которая нас собственно интересует. Поэтому я, придерживаясь принципа концентрации внимания на выбранном объекте, не стану переключаться ни на что другое и продолжу свой рассказ. Однако задача эта усложняется тем, что деятельность комиссии в рассматриваемый период, за редким исключением, не нашла отражения в документах, и опираться на какие-либо подробные описания проведенных работ не представляется возможным. Тем не менее мне удалось обнаружить материалы, которые проливают свет на детали поисков и позволяют судить об их эффективности. Кроме того, как я уже рассказывал, летом 1990 года мне удалось встретиться с Анатолием Михайловичем, проживающим в Доме ветеранов архитектуры в Пушкине под Ленинградом, и подробно записать его воспоминания.

    Итак, предоставлю слово участникам событий.

    Из отчета А. Я. Брюсова о командировке в Калининград 21–29 декабря 1949 года

    «По приезде моем 23 декабря меня встретил тов. И. П. Трофимов[192], с которым мы проехали с вокзала прямо в Шлосс. Замок этот сильно разрушился с 1945 года, когда я там был в первый раз. Обвалилось перекрытие почти всего второго этажа; рухнули многие стены; вымостка двора снята и т. д.

    В замке производилась работа воинской командой по поискам Янтарной комнаты. В северном крыле, под орденским помещением, были пробиты полы и обнаружен ряд подвалов, оказавшихся пустыми; в некоторых местах были заложены глубокие шурфы и обнаружены новые кирпичные кладки, многоярусные бетонные перекрытия, нарушения старых арок, а в одном месте водоизолирующий слой. В засыпках находили поздние (современные) вещи. Не будучи архитектором, я не могу судить, являются ли эти признаки следами сокрытия каких-либо ценностей или нормальными конструктивными деталями…»

    Из подготовленного А. М. Кучумовым

    «Обзора изыскательских работ в бывшем

    Королевском замке (1945–1967)». Март 1967 года

    «…Комиссией были проведены разведывательные работы в некоторых частях Королевского замка, в частности, в подвале северного крыла (около дворовой лестничной башни)… В результате обследования одного из помещений северного крыла („комната со сводами“, прилегающая к бывшему гаражу-конюшне) установлено, что в этой части замка, относящейся к XIV–XV вв., были проведены большие строительные работы, относящиеся к современному периоду. Под полом комнаты оказалась свежая песчаная засыпка с тремя слоями бетонной смазки на различной глубине. Ввиду отсутствия соответствующей техники (бурильные установки) проверить наличие подземного бункера под обнаруженным укрытием не удалось. Не удалось найти входы в дворцовые подвалы под южным и северным крылом замка…»

    Пусть читатель простит меня за сухость этой части повествования, несколько перенасыщенной документальными материалами. Но раз уж мы договорились строить рассказ о поисках Янтарной комнаты на фактах, а не на домыслах, приведение таких документов, на мой взгляд, просто необходимо.

    В обоих процитированных материалах появилась, как вы уже заметили, качественно новая информация: наконец-то в северном крыле Королевского замка были обнаружены следы каких-то строительных работ, проведенных, по-видимому, уже в годы войны и имеющих признаки преднамеренного их сокрытия. Давайте попытаемся разобраться, о чем идет речь.

    И Брюсов, и Кучумов сообщают о каком-то расположенном в северном крыле помещении, при бурении пола которого обнаружились многоярусные перекрытия. В беседе с Анатолием Михайловичем мне удалось установить, что речь шла о небольшой комнатке первого этажа, примыкавшей к бывшему гаражу, который располагался в дворовой части замка, ближе к башне Луизы. Когда Кучумов с Трончинским осматривали северное крыло в 1946 году, они обратили внимание на то, что бушевавший когда-то пожар обошел стороной эти комнаты и они остались совершенно неповрежденными. Тогда в помещении, о котором я сейчас рассказываю, жили солдаты-регулировщики: стояли железные кровати, пара столов какого-то богатого мебельного гарнитура, кучей лежали вещмешки, шинели и полушубки. Теперь же помещение было совершенно пустым, лишь грязь покрывала пол, да куча снега возвышалась у окна с выбитой рамой.

    В своем повествовании о северном крыле Королевского замка я еще не описывал подробно эту удивительную, полную средневековой романтики, часть крепости тевтонов. Именно здесь мы сталкиваемся с таинственными подземельями и скрытыми орденскими ходами, замурованными рыцарскими комнатами и нишами. У меня нет необходимости прибегать к мистификациям и серьезно напрягать свою фантазию: в свое время немецкие ученые достаточно обстоятельно изучили конструктивные особенности архитектуры Королевского замка и оставили нам немало серьезных исследований в этой области.

    Когда-то эта часть замка называлась «Фирмарией», то есть попросту богадельней, где доживали свой век одряхлевшие и иссеченные шрамами «орденские братья», некогда грозные рыцари Тевтонского ордена. Фирмария была построена где-то в середине XIV века, потом неоднократно перестраивалась, перепланировывалась, но всякий раз вызывала острое любопытство современников своеобразием архитектуры и интерьера. В XVIII веке в ее залах разместились хранилища Прусского государственного архива. Многие путешественники, побывавшие в Кёнигсберге, обращали внимание на необычность сооружений этой части северного крыла замка.

    Из книги Карла Розенкранца

    «Кёнигсбергские зарисовки». Данциг, 1842 год

    «…Коснемся теперь… той части замка, которая производит очень сильное, прямо-таки фантастическое, сказочное впечатление. Это архив, помещение которого служит местом заседаний Королевского германского общества, с его арками и прекрасными готическими окнами… квадратными и прямоугольными… Здесь есть… замурованные двери и окна, которые обладают подлинно поэтическим эффектом. Куда вели эти проемы в давние времена? Что могло быть спрятано за ними? Такие мысли, возникающие перед этими призрачными дверями, погружают нас в фантазии, полные приключений. Мы мысленно переносимся в прошлое, в то время, когда замок окружали рвы и подъемные мосты, захватывались пленные, правили комтуры[193]…»

    Все-таки поразительно! Одни и те же мысли волновали совершенно разных людей, оказавшихся среди этих стен в различные исторические эпохи.

    Что же представляли собой интересующие нас помещения западной части северного крыла замка? На первом этаже (на том же уровне, где располагались знаменитые залы «Блютгерихта» — Большой и Малый ремтер) размещались одна за другой шесть комнат разной величины, самая большая из которых имела площадь тридцать шесть, а самая маленькая — шестнадцать квадратных метров. Комнаты соединялись между собой внутренними дверями, причем некоторые из помещений имели выход и в длинный коридор, тянувшийся вдоль комнат с внутренней стороны замка, то есть со двора. Массивные внешние стены из камня, построенные еще в XIII веке, достигали толщины двух с половиной метров (!), а кирпичная стена, отделявшая комнаты от коридора, тоже построенная в рыцарские времена, совсем немного уступала им в размерах.

    Самой интересной по конструкции в этой анфиладе была последняя комната, примыкающая к бывшему гаражу, от которого ее отделяло две стены (!), одна такая же толстая, как и внешняя, а другая — толщиной всего в два кирпича, конечно, уложенных поперек. Между стенами находилась узкая камера-полость шириной чуть более метра. Примечательно, что такая же замурованная щель была и на втором этаже сооружения. Кучумов сразу обратил внимание на эту непонятную архитектурную деталь, еще в первый раз с недоумением осмотрев стены и своды.

    Известный немецкий ученый, историк средневековой архитектуры Фридрих Ларс в своем фундаментальном труде, посвященном Королевскому замку, приводит богатый фактический материал, который является результатом его многолетней исследовательской работы. Так вот, в этой монографии есть целый ряд подробнейших схем, в том числе — северного крыла Королевского замка. Интересующая нас комната бывшей Фирмарии, обозначенная на плане цифрой 101, имеет какие-то две странные полости в стене, совмещенной с коридором, назначение которых установить не мог даже такой специалист, каким был Ларс. Наверное, именно поэтому на схеме, где пунктиром обозначены указанные замуровки, он поставил два знака вопроса. Еще более интересная особенность этой комнаты заключается в том, что она является по существу единственным помещением, под которым отсутствуют подвалы. Древнейший рыцарский погреб, образованный фундаментами старого «бурга» и имеющий длину почти тридцать метров, почему-то был в самой западной его части отгорожен стеной и засыпан грунтом. На схеме Ларса в этом месте остались только пунктирные очертания прежних стен подвала. Когда была замурована эта часть подземелья — неизвестно; может быть, еще в рыцарские времена или уже в период, когда образовалось прусское герцогство. А может быть, гораздо позже, и Фридрих Ларс неслучайно отказался от изображения на схеме подвала под комнатой № 101. Ведь его книга, хотя и основывалась на изысканиях двадцатых — тридцатых годов, вышла в свет в ФРГ уже в 1956 году.

    Так или иначе, но в 1949 году таинственная комната со сводами оказалась в центре внимания поисковиков.

    Из воспоминаний А. М. Кучумова.

    Диктофонная запись. Август 1990 года

    «…Нас эта комната как-то сразу привлекла. Разобрали паркетный пол, под ним старые перекрытия, как и полагается, в четыре кирпича. Дальше шел слой бетона, сантиметров 10–15.

    Пробили бетон, пошел песок. Причем в песке попали куски битого черного шифера, которым были, как известно, покрыты крыши замковых построек, маленький осколок от фарфоровой куколки — традиционной немецкой детской игрушки…

    Солдаты пробивали в подвале, примыкавшем к „Блютгерихту“, стену из булыжников, чтобы снизу проникнуть в замурованное помещение… Любопытно, что, когда они вывернули несколько каменных глыб в песчаной засыпке, попался кусок истлевшей газеты с готическим шрифтом. Обрывок этот не содержал ни дат, ни цифр, поэтому определить время, когда газета могла попасть туда, было невозможно…

    Копали дальше. В песке обнаружили двухметровый металлический стержень, вроде как часть какой-то арматуры… Сделать больше в тех условиях мы ничего не смогли…»

    До сих пор остается загадкой, как попали в толщу песка предметы, имевшие явно более позднее происхождение, чем можно было предполагать по конструктивным особенностям этой части сооружения. Никакого сомнения нет в том, что здесь велись какие-то скрытые строительные работы, причем велись очень тщательно, аккуратно и квалифицированно. Ведь нужно было не только засыпать грунт в имевшиеся полости, но и сделать так, чтобы снаружи (как со стороны комнаты, так и со стороны смежного подвала) не оставалось никаких признаков проведенных работ.

    Но самое интересное, читатель, я приберег напоследок. Дело в том, что Анатолий Михайлович обратил внимание на две чрезвычайно существенные детали, связанные с «комнатой со сводами», которые делают наши подозрения еще более обоснованными.

    Деталь первая. В центре потолка комнаты № 101, в том месте, где своды образуют так называемый замок, торчал массивный кованый крюк толщиной не менее трех сантиметров. Трудно даже предположить, что можно было подвешивать на таком толстом крюке в маленькой комнатке с высотой потолка около трех метров. Для люстры, даже самой массивной, такого мощного крюка не требовалось. Тогда для чего же? Может быть, для того, чтобы закрепить на нем систему подъемных механизмов с блоками и лебедкой, а затем осторожно опускать тяжелый груз в вырытую внизу шахту? К сожалению, ответа на этот вопрос до сих пор нет.

    Деталь вторая. Со стороны коридора, проходящего вдоль всей анфилады, именно в этой части стены, которая прилегала к интересующей нас комнате, была массивная железная дверь, ведущая в… никуда. Сплошная кирпичная кладка наглухо замуровывала дверной проем. Как раз в том месте, где у Фридриха Ларса на схеме стоят знаки вопроса. В связи с этим Кучумов при нашей последней встрече вспоминал о найденном после войны письме доктора Роде профессору Циммерману, тайному советнику, работавшему в берлинском музее Кайзера Фридриха — культурном центре христианского, византийского, азиатского и исламского искусства, имевшем богатую картинную галерею и нумизматический кабинет.

    Из письма Альфреда Роде доктору Циммерману.

    Кёнигсберг, 2 сентября 1944 года

    «Глубокоуважаемый тайный советник! Несмотря на полное разрушение кёнигсбергского замка взрывами и зажигательными бомбами, меры противовоздушной обороны, которые мы предприняли, оправдали себя. Художественное собрание до сих пор не потеряло ни одной значительной картины… Также обе миниатюры герцога Альбрехта и Анны Прусских, которые находились в дворовом бункере[194]. От этого бункера мы потеряли ключи к железной двери, так что пока не можем попасть в это помещение… Прошу вас сообщить… господину директору доктору Галлю, что Янтарная комната осталась неповрежденной…»

    В 1945 году профессор Брюсов, обнаруживший это письмо в числе других документов замкового музея, интерпретировал почерпнутые из письма сведения как данные о бункере, расположенном за пределами Королевского замка. Доктор Роде, как я уже рассказывал в соответствующей главе, поведал в связи с этим о трехъярусном бункере в районе Штайндамм, получившем впоследствии у поисковиков наименование «бункера Брюсова». Кучумов же в течение всего времени поисков придерживался мнения о том, что этот объект является одной из мистификаций доктора Роде, стремившегося всеми правдами и неправдами отвлечь внимание от замка и, в первую очередь, от «дворового бункера», вход в который, может быть, и располагался как раз под «комнатой со сводами» или в прилегающих к ней помещениях. Такой же точки зрения придерживаются и некоторые компетентные специалисты, занимающиеся поисковой работой в последнее десятилетие.

    Наш интерес к помещениям бывшей Фирмарии не исчерпывается наблюдениями Кучумова, сделанными в отношении комнаты № 101, потому было немало и других, объективно существовавших обстоятельств, которые нельзя не брать во внимание, если всерьез пытаться внести ясность в возможные способы укрытия ценностей на территории замка. Одним из обстоятельств такого рода является наличие древнейшего подземного хода из подвалов Фирмарии, использовавшихся в качестве складских помещений винного погребка «Блютгерихт». Нет ни одного из тех мифических ходов, сведения о которых почерпнуты с оборотной стороны случайно найденного кирпича, о чем в конце 1990 года не раз писала газета «Калининградский комсомолец»[195], а недавно даже сообщал один из уважаемых каналов центрального телевидения. Наш «скромный» подземный ход не обладал, конечно, всеми теми достоинствами, которыми, по мнению авторов этих сюжетов, должны обладать орденские ходы. Смелые гипотезы о разъезжавших по ним в былые времена каретах и о поражающей воображение протяженности подземных «ярусов» к нему совершенно не имеют отношения. Но мне кажется, что даже самые общие сведения о нем представляют определенный интерес, хотя бы уже потому, что основываются на точных фактических данных.

    Упоминаемый подземный туннель соединял подвальную часть Фирмарии с существовавшим некогда на месте замкового двора Домом Конвента — древнейшим сооружением орденского замка, построенном в первой четверти XIV века и являвшимся одно время местом пребывания Верховного маршала Тевтонского ордена. Ход, имевший довольно скромные размеры — около двух метров в высоту и полутора метров в ширину, — под прямым углом выходил из подвалов Фирмарии, на глубине около трех метров пересекал почти тридцатиметровое открытое пространство внутренней части замка и вливался в подземные лабиринты Дома Конвента. Пользуясь этим ходом, рыцари имели возможность незаметно посещать своего предводителя, если требовалось провести конфиденциальную беседу, могли препровождать допрошенных верховным маршалом пленных прямо в камеру пыток, расположенную в подвале башни фогта Лиделау, или в случае осады перемещаться с одного укрепленного участка на другой.

    В подземный ход под Фирмарией можно было попасть, спустившись в небольшой тамбур, который располагался рядом с мастерскими и складом «Блютгерихта». Это всего в нескольких шагах от громадного подземелья, где наши солдаты пробивали стену из булыжников, чтобы попасть в замурованное пространство под упоминавшейся «комнатой со сводами». Когда-то ход был засыпан песком, но сохранившиеся прочные стены и полуциркульные своды из старинного обожженного кирпича позволяли в любой момент легко расчистить его и использовать в случае надобности. Кто знает, может быть, это было сделано осенью 1944 года или позже, в феврале — марте 1945 года, и старый орденский ход еще раз сослужил службу, на этот раз помогая скрыть в подземных недрах Королевского замка ценности, которые мы ищем уже более шестидесяти лет. Так или иначе, но обстоятельные поиски, проведенные зимой 1949 года в самой древней части замка, не дали желаемых результатов.

    Не оправдались надежды и на доктора Штрауса, специально приглашенного в Калининград из Берлина для консультации по интересующим поисковиков вопросам. Фактически он повторял уже известные сведения, ничего не добавляя к тому, что рассказывали Роде и Файерабенд. Кучумов обратил внимание на то, что Штраус был категорически против разбора завалов и ведения каких-либо раскопок на территории замка. Свою позицию бывший сотрудник Инспекции по охране памятников Восточной Пруссии мотивировал необходимостью прежде всего найти хранившиеся в Берлине рабочие чертежи Королевского замка, чтобы, руководствуясь ими, искать не вслепую, а целенаправленно и с большим эффектом. Но где эти чертежи? Берлин лежал еще в развалинах, а смерч войны уничтожил многие архивные фонды. Разыскивать папки с планами, может быть уже не существующие, и в связи с этим прекратить практические поиски казалось тогда нерациональным.

    Завершая работу в Калининграде, Александр Яковлевич Брюсов подготовил обстоятельную записку, в которой попытался проанализировать результаты поисков Янтарной комнаты и высказать ряд соображений о перспективах их дальнейшего проведения.

    Из записки А. Я. Брюсова

    «Дополнительные предположения по поводу поиска Янтарной комнаты».

    Калининград, 25 декабря 1949 года

    «1. Полагаю, что Янтарная комната сохранилась, так как:

    а) на месте, где, по словам Роде, она хранилась (в Орденском зале) и где она якобы сгорела, оказались только следы сгоревших дверей от нее и не сохранилось ни кусочка от бронзовых частей ее;

    б) другие сотрудники музея, бывшие в Кёнигсберге (Файерабенд, Фридрих), ничего не знали о том, что комната сгорела, а это — невероятно;

    в) по словам д-ра Штрауса (сказано 23.XII.1949 года в присутствии т. Кучумова), Роде перед смертью заявил, что Янтарная комната цела…

    … 3. Комната могла быть скрыта в самом замке. Но при этом надо обратить внимание на следующее:

    …при моих раскопках в 1945 г. двух комнат Художественного отдела, которым заведовал Роде, были найдены многие вещи большой художественной ценности, как, например, картины итальянских мастеров XIV в. Вещи лежали в помещении 1-го этажа в южном крыле здания, по-видимому, подготовленные к упаковке и переносу их оттуда, так как рядом стояли ящики, корзина и лежал упаковочный материал. Следовательно, только в самую последнюю минуту Роде собирался переместить эти вещи, но не успел. Даже очень ценные вещи до самого конца не были вывезены из замка (из отдела, которым заведовал Роде)…»

    В заключение своей записки А. Я. Брюсов делал вывод о том, что Янтарная комната все-таки была спрятана не в северном, а в южном крыле Королевского замка, а именно в подвалах Прусского музея, относящихся к отделу, который возглавлял доктор Роде, так как именно это якобы могло обеспечить с его стороны постоянное наблюдение.

    Кучумов же еще долго вспоминал «комнату со сводами», необъяснимые находки, сделанные в грунте, неизвестно когда засыпанном в полость подвала, массивный крюк на сводчатом потолке…

    К сожалению, поиски, проведенные в замке зимой 1949 года, оказались бесплодными. Северное крыло замка принесло на этот раз крайне скудные находки — осколки фарфоровых сервизов, спрессованные пачки сгоревших документов Государственного архива Пруссии, которые буквально рассыпались в руках… Анатолий Михайлович увез с собой в Пушкин десятки керамических пробок от бутылок некогда знаменитого «Блютгерихта». На каждой из них имелось миниатюрное изображение замковой колокольни или северного крыла с турнирной галереей, въездных ворот с полукруглой аркой или восьмиугольной башней Хабертурм, а по окружности — надпись: «200 лет винному погребку „Блютгерихт“». Потом еще долго закрытые этими пробками бутылки с самодельным вином восхищали участников праздничных застолий и дружеских вечеринок. Смакуя янтарное вино и разглядывая экзотические пробки, гости говорили: «Умели же делать. А?»

    Как легко мы обманываемся чисто внешними признаками, якобы говорящими о глубине внутреннего содержания. За красивой оболочкой мы зачастую не умеем распознать истинный смысл явления, разгадать чью-то хитрость. С орденскими залами северного крыла замка в те далекие послевоенные годы произошло то же самое. Талантливые исследователи, горячие энтузиасты поиска утраченных в годы войны сокровищ так и не смогли найти ключ к таинственным захоронениям в этих мрачных подземельях. Загадка осталась неразгаданной. Она терпеливо ждала своих открывателей. Но пока не дождалась.

    Глава двенадцатая

    В каменной западне

    Приблизиться к цели — еще не значит достигнуть ее: не дойдя одного шага, можно встретить пропасть, которую не перейдешь…

    (Луи Огюст Бланки, французский политический деятель (1805–1881))

    Вот уже более сорока лет, как на калининградской земле отсутствует хоть какое-нибудь напоминание о том, что в самом центре города стоял некогда поражавший воображение современников Королевский замок. На его месте сейчас известная каждому калининградцу большая площадь с фонтанами и цветниками перед массивным, недостроенным и теперь уже никому не нужным зданием-монстром — символом ушедшей советской эпохи. Так и не состоявшийся Дом Советов стоит бесполезной громадой, и никто не знает, что делать с ним, разоренным, опустошенным, брошенным. Сколько стоять колоссу, одному Богу известно. И остается только надежда на то, что кому-нибудь придет в голову гениальная идея и будет найдено удачное решение, которое сможет вдохнуть в него новую жизнь.

    Автор этих строк, как, впрочем, и многие калининградцы, конечно, помнят, как выглядело это место полвека назад: тогда здесь не было еще ни гостиницы, ни безвкусных, похожих на фабричные корпуса, махин торговых комплексов, ни эстакадного моста через Преголю. Среди громадного пустыря, лежащего между пятиэтажками, возвышались зловещие руины Королевского замка.

    К середине шестидесятых годов от замка действительно остались лишь развалины. В 1954 году была взорвана угрожающая рухнуть стометровая колокольня, в 1955-м — подорваны стены северного и южного крыльев замка, а кирпич стал использоваться для изготовления строительных блоков. До 1956 года, когда разрушение Королевского замка было временно приостановлено, на его территории работала камнедробильная установка, превращавшая в пыль старинный кирпич с острова Эзель. Спустя годы стало известно, какая острая дискуссия развернулась в это время в связи с намечаемой окончательной разборкой руин. Мы знаем и о письме Брежневу главного архитектора города В. В. Ходаковского, и об активной позиции писателя В. П. Ерашова, архитектора В. Еремеева, участника штурма Кёнигсберга Г. Зуева, и о выступлении первого секретаря обкома Н. С. Коновалова, энергично поддерживавшего на собрании актива в декабре 1965 года планы уничтожения «фашистского замка». Так или иначе, но с 1966 года начались плановые работы по ликвидации сохранившихся частей сооружения: подрывались башни и стены, обрушивались своды, разбирались на кирпич и камни горы обломков… Замку оставалось жить считанные месяцы.

    Именно в это время мне, тогда еще московскому школьнику-старшекласснику, довелось побывать в Калининграде и оказаться в центре событий, которые надолго запали в память, определив во многом тот жгучий интерес к прошлому этого города, который сопровождает меня и в зрелые годы. Поскольку обстоятельства моего давнего знакомства с Королевским замком имеют прямое отношение к рассказу о древнейшей части тевтонской твердыни и связанными с нею версиями об укрытии художественных ценностей, давайте пытаемся окунуться в весенний день 1967 года, когда мы, двое шестнадцатилетних ребят-одноклассников, учеников 427-й московской школы Андрей Пржездомский и Володя Черный сидели на боковых местах в самом конце плацкартного вагона скорого поезда № 29.

    Внизу под откидным столиком стояли на полу наши спортивные сумки, на плече у меня висела старая потертая папина полевая сумка с оттопыренным клапаном, а Володя сжимал в руках футляр старенького «ФЭДа». С каждой минутой мы приближались к цели, которой жили последние месяцы школьной жизни и которой были посвящены наши разговоры на переменах, множество записей и рисунков на последних страницах школьных общих тетрадей.

    За окном уже мелькали пригороды большого города. Земля, освободившаяся от снежного плена, была покрыта мусором. Повсюду у заборов, у стен покосившихся сараев еще виднелись пласты почерневшего снега. Поезд замедлил ход. Рядом замельтешили пути со стоящими на них составами и отдельными вагонами, станционные постройки, длинные кирпичные сараи под черепичными крышами. За частоколом еще голых деревьев виднелись городские здания, улицы. Вдали медленно проплывали две высокие колокольни — одна с округлым черепичным куполом, другая — готическая, с зияющей на месте бывших когда-то часов пробоиной. Много позже первая из них, именовавшаяся Лютер-кирхой, была взорвана и на ее месте до сих пор пустота, а вторая — бывшая Кирха Святого Семейства — стала Калининградским органным залом.

    Пассажиры, нагрузившись вещами, стали проталкиваться к выходу в тамбур, запрудили проход. Медленно наплывало здание вокзала, поезд тихо въезжал под застекленную крышу перрона. С двух сторон появились платформы с суетящимися на них фигурами встречающих и носильщиков, спешащих к пребывающему московскому поезду.

    Под гулкой крышей вокзала, сквозь открытые окна вагона, впустившие запахи весенней свежести, мазута и какого-то специфического станционного духа, зазвучало: «На вторую платформу первого пути прибывает скорый поезд номер двадцать девять, следующий из Москвы». Состав проехал еще немного, заскрипели тормоза, вагоны слегка дернулись, и поезд застыл на месте. Пассажиры засуетились, стали выходить на платформу. Возгласы встречающих, крики носильщиков «Посторонись!» слились в однообразный гул.

    Мы выбрались из общей толкотни, спустились на платформу, с интересом озираясь по сторонам. В этом городе нас никто не мог встречать, и, постояв немного, мы с Володей направились к спуску в тоннель, ведущий в город…

    Калининград давно будоражил наше воображение. В свои шестнадцать лет мы уже были достаточно хорошо осведомлены в истории и знали, что земля, именуемая ныне Калининградской областью, совсем еще недавно, каких-нибудь двадцать с лишним лет назад, проклиналась всем человечеством, так как являлась частью страны, которая породила страшное чудовище XX века — германский фашизм. Это была та самая Германия, вернее восточная ее окраина, откуда прусская военщина испокон веков осуществляла свою агрессию на Восток. Со времен псов-рыцарей захватчики несли отсюда народам Польши, Литвы, России кровь, слезы и смерть. Но мы знали также, что никакие кровавые события истории не способны были стереть в памяти людей страницы прошлого, связанные, например, с именем Канта, Бесселя, Эйлера, пребыванием в Кёнигсберге выдающихся россиян, созданием незаурядных архитектурных памятников…

    Калининград привлекал не только своей многовековой историей, но и возбуждал воображение своим необычным видом: во второй половине шестидесятых годов среди множества новостроек сохранилось еще немало развалин — излюбленных мест для игр калининградских мальчишек и паломничества киностудий, снимавших фильмы о войне. К тому же в это время газеты запестрели броскими заголовками: «Тайна Янтарной комнаты», «Судьба сокровищ, награбленных фашистами в СССР», «Будет ли раскрыта тайна Янтарной комнаты?» Дело в том, что в феврале 1967 года неожиданно заявил о себе… Эрих Кох, бывший гаулейтер Восточной Пруссии и имперский комиссар обороны.

    Из статьи Ю. Пономаренко «Признания Коха.

    Тайна похищения Янтарной комнаты приоткрывается».

    26 февраля 1967 года

    «ВАРШАВА. 25 февраля (по телефону от соб. корр.). Польские газеты принесли сегодня сенсационное сообщение: заговорил военный преступник Эрих Кох, приговоренный польским судом к смертной казни и доживающий свой век в тюрьме. Бывший гаулейтер… приоткрывает тайну грабежа неповторимых ценностей искусства в Советском Союзе, среди которых находилась Янтарная комната из Пушкина, оцененная знатоками в 50 миллионов долларов.

    — Янтарная комната, которую ищут более двадцати лет, спрятана в Калининграде, — заявил Кох…

    Не кто иной, как именно Кох отдал приказ вывезти Янтарную комнату из Пушкина в Кёнигсберг (ныне Калининград) в его личное распоряжение, где она находилась до 1944 года.

    Когда начались налеты советской авиации на Кёнигсберг, произведения искусства, в том числе и Янтарная комната, были упакованы в ящики и скрыты в подвалах замка. Немного позже город окружили советские войска. Кох отдал распоряжение спрятать награбленные богатства с особой тщательностью…»

    Во всех статьях со ссылкой на бывшего гаулейтера и беседовавшего с ним польского журналиста Славомира Орловского говорилось о том, что Янтарная комната спрятана в бункере возле кирхи, расположенной неподалеку от школы Песталоцци в районе Понарт. Но и Королевский замок фигурировал во всех сообщениях, навеивая романтические настроения и пробуждая фантазию. Кроме того, перед поездкой нам удалось прочитать повесть Дмитриева и Ерашова «Дело о Янтарной комнате» с ее захватывающим полуфантастическим сюжетом, где действие в основном разворачивалось именно в развалинах замка. Словом, у нас с Володей было все для того, чтобы с трепетным чувством ожидать необычных приключений.

    Из дневниковых записей A. C. Пржездомского.

    22 марта 1967 года

    «…Все устроилось самым наилучшим образом. Директором Дома пионеров на Молодежной оказалась миловидная женщина, которая, получив рекомендательную записку, доброжелательно встретила нас, тут же пригласила коменданта, и он определил нас на „постой“ в небольшую комнату на втором этаже — раздевалку кружка бальных танцев. На полу появились два толстых матраца, на стуле — стопка чистого постельного белья и полотенца. В руке у меня — ключ от комнаты. Наши обязательства сводятся лишь к тому, чтобы никого из посторонних не приводить в Дом, да и самим засветло возвращаться из города. Таким образом, уже через пару часов после приезда мы оказались устроенными и свободными для приключений…»

    Надо сказать, что к поездке мы готовились основательно, но город совсем не знали, а в продаже тогда просто не могло быть каких-либо планов или схем Калининграда — города, закрытого для посещения иностранцами, в котором было много военных объектов и предприятий оборонки. Поэтому было решено ориентироваться по имеющемуся плану Кёнигсберга 1906 года из «Путеводителя по Германии» Карла Беддекера, который я купил в букинистическом магазине на Литейном в Ленинграде. Насколько это оказалось сложным, а зачастую даже невозможным, стало ясно очень скоро, когда мы убедились, что центр города претерпел сильнейшие изменения и очертания плана в большинстве случаев не соответствовали нынешнему состоянию: там, где раньше проходила улица и стояли дома, — либо высились совершенно другие, не совпадающие со старой планировкой пятиэтажки, либо место было совершенно голым, как поле с поросшими бурьяном холмиками на месте фундаментов. И лишь трамвайные линии да брусчатка мостовых пролегали там, где они обозначались на карте — на месте старых улиц и переулков.

    Полчаса езды на трамвае, юрком и раскачивающимся из стороны в сторону, тоже показавшимся необычным из-за малых его размеров и узкой колеи, — и мы выехали на площадь перед замком.

    «Дом профсоюзов», — объявила остановку женщина-кондуктор, и мы, новоиспеченные искатели приключений, разглядев вблизи громадину замка, соскочили на землю. Да, зрелище было действительно грандиозное. Стандартные четырех- и пятиэтажки по сравнению с высоченными развалинами выглядели карликами рядом с изувеченным великаном. На площадь выступали две цилиндрические башни высотой с двенадцатиэтажный дом с огромными окнами-проломами и овальными бойницами в верхней части. Серый камень был испещрен тысячами выбоин, царапин и трещин. Башни соединялись между собой высокой каменной стеной с колоссальными окнами во всю высоту стены, отделенными друг от друга гигантскими контрфорсами[196]. Сквозь глазницы окон виднелись обвалившиеся стены, лопнувшие и рухнувшие перекрытия, торчащие балки и прочий хаос — следствие катастрофического разрушения.

    В нижней части замок покоился на сложенном из камня возвышении, становящемся все выше и выше по мере уклона холма к реке. По верхнему краю каменной кладки проходила фигурная ограда из красного кирпича и гранита. Застарелые завалы и кучи щебня были покрыты пожухлой травой и всяческим мусором. То тут, то там виднелись голые кусты и небольшие деревца. Один из таких кустов облюбовал себе место даже на верхотуре правой башни, свешиваясь в том месте карниза, где зияла заметная выбоина. От стен и особенно от нижних, наполовину засыпанных окон замка, казавшихся входами в пещеры, веяло промозглой сыростью и холодом запустения. По спине невольно пробежали мурашки.

    Сделав несколько шагов, мы с Володей очутились в пространстве, окруженном со всех сторон высокими полуобвалившимися стенами. Еле заметная тропинка вела через нагромождение обломков, мимо слежавшихся кирпичных завалов и торчащих из них балок рухнувших перекрытий. Руины были столь впечатляющими, что невольно вспоминались прочитанные в книгах описания то ли лунного, то ли какого-то другого неземного ландшафта. В одном месте стены соединялись между собой дугообразной перемычкой, напоминавшей причудливый мост между скалами. Стены еще хранили следы существовавших когда-то этажей: кое-где уцелела фигурная лепка, поблескивали на солнце изразцовые плитки, удивляли своим местоположением сохранившиеся части лестничных маршей, добраться до которых теперь уж было просто невозможно.

    Обогнув остов стены, похожий на валун высотой с трехэтажный дом, мы вышли через другой пролом во внутренний двор замка. Открывшаяся перед нами картина запустения потрясала своей грандиозностью. Куда ни бросишь взгляд — повсюду развалины, кое-где совсем свежие. Увидев у обломков южного крыла замка трактор и гусеничный тягач, пару деревянных вагончиков на колесах, в которых обычно располагаются строители и хранится их инвентарь, мы поняли, что приехали в Калининград вовремя и, видимо, через несколько месяцев с руинами замка будет покончено.

    Доносившиеся издалека звуки проезжающих машин и шум трамваев казались нереальными в этом угрюмом хаосе. Городские улицы проходили в стороне от руин замка, а калининградцы, насмотревшись на всяческие развалины, которых в округе было предостаточно, не проявляли особого интереса к этому месту. Лишь вездесущие мальчишки, которые издавна облюбовали для своих игр руины замка, могли позволить себе удовольствие лазить по высоким стенам, спускаться в зияющие проломы подземелий, подниматься на головокружительную высоту, каждый раз рискуя сломать себе шею. И сейчас, где-то на противоположной стороне замкового двора мелькало несколько маленьких фигурок в легких курточках.

    Володя сразу предложил подняться на остов какого-то сооружения слева в северном крыле замка. Высотой с шестиэтажный дом, оно напоминало причудливый корабль, несущийся по волнам из каменного крошева. По-видимому, раньше здесь была прямоугольная башня — сохранилась чудом не рухнувшая стена с огромным круговым плоским окном, а также достаточно ровная площадка одного из верхних этажей, загроможденная обломками и битым кирпичом. На площадке виднелось несколько молодых березок, еще с голыми ветками. Странно было видеть их среди руин на такой высоте. Откуда нам было знать, что это и есть знаменитая башня фогта Лиделау, о которой уже не раз шла речь в этой повести.

    Из книги Фридриха Ларса

    «Кёнигсбергский замок».

    Штуттгарт, 1956 год

    «Башня фогта Дитриха фон Лиделау… имеет площадь 11 ? 12,8 метра и сильно выступает за пределы внешней стены…

    Дитрих фон Лиделау был в 1278–1292 годах фогтом Замландии… По его указанию и была построена башня.

    …Со стороны двора в стене башни находился сдвинутый слегка на восток дверной проем. Из этой ниши… в западном направлении спускалась к нижним помещениям лестница, а в восточном — проход в толще стены к крепостному ходу…»

    Если читатель внимательно знакомился с предыдущими главами повести, повествующими о Королевском замке, то он, конечно, вспомнит рассказ немки Магды Путтерс о «тайнике под алтарем», который мог находиться в одной из стен капеллы Святой Анны. Тогда читатель, может быть, не обратил внимания на упоминание о потайной лестнице в толще стены башни фогта Лиделау, примыкавшей к капелле, и на описание «Маршальского ремтера», где Анатолий Михайлович Кучумов и солдат-регулировщик чудом избежали в 1946 году гибели от рухнувших вниз сводов. А ведь «Маршальский ремтер» как раз примыкал к интересующей нас башне. В 1967 году случай свел меня в первую очередь именно с этим загадочным и романтическим сооружением времен Средневековья. Конечно, тогда я очень мало знал о самом замке и многочисленных версиях, связанных с захоронением в недрах прусской громады несметных сокровищ. И только благодаря подробным записям и десяткам любительских фотографий, сделанных стареньким «ФЭДом», впоследствии удалось реконструировать события тех дней, «привязать» их к конкретным объектам и по достоинству оценить обстоятельства, которые в 1967 году, к сожалению, не привлекли особого внимания.

    Володя, а вслед за ним и я, не без труда стали подниматься на башню фогта Лиделау. Самое интересное заключается в том, что уже тогда нам бросился в глаза непонятный пролом в широкой трехметровой стене сооружения. Многократные разрушения этой части замка, последние из которых проводились путем подрыва стен и сводов орденских залов, полностью обнажили внутренние стены капеллы Святой Анны и «Маршальского ремтера». Среди кирпичного монолита трехметровой толщи башни, казалось, расколотого гигантским молотом на две части, обозначилась узкая, рваная щель, пронизывающая рыцарское укрепление сверху донизу. Трудно было представить, чтобы кирпичи, намертво связанные каким-то древним раствором, сами вывалились из стены и образовали непонятную полость. Причем ее очертания имели явно правильную прямоугольную форму. Уступами (когда-то здесь были ступени!) щель уходила вверх на почти пятнадцатиметровую высоту и там достигала верхнего этажа башни.

    Карабкаясь между нависающими каменными глыбами, мы достигли «вершины» — достаточно ровной поверхности сводов второго этажа. Пол, если так можно было назвать шероховатую поверхность, на которой мы оказались, был усеян осколками кирпичей, на невесть откуда взявшейся земле валялось несколько бутылок из-под водки, пара ржавых консервных банок, обрывки газет, смятая лачка сигарет.

    — Андрей, пожалуй, мы здесь не первые, — заметил с усмешкой Володя.

    Действительно, мы были далеко не первыми «исследователями» башни. В 1953 году почти все помещения северного крыла Королевского замка буквально обшарила группа, возглавляемая Иваном Тимофеевичем Цедриком. Читатель, должно быть, помнит мой рассказ об этом незаурядном поисковике и кладоискателе, который, работая в гараже «Балтрыбстроя», пытался найти подземные сооружения на улице Барнаульской в районе бывшей площади Хоймаркт. Тогда неудачи чередовались с неожиданными успехами, и скоро вокруг Ивана Тимофеевича собралась группа энтузиастов, таких же, как и он, одержимых идеей открыть тайны кёнигсбергских подземелий и отыскать спрятанные фашистами ценности. Их было пять человек: сам Цедрик, работавший механиком, инженер Кулешенко, научный сотрудник Областного краеведческого музея Лебедев, столяр Осокин и машинист паровозного депо Озеров. Иван Тимофеевич, понимая, что самодеятельность в этом вопросе чревата серьезными осложнениями, обратился в обком партии, где его неожиданно поддержали. Кролевский, сам активный сторонник развертывания поисков культурных ценностей, решил использовать авантюризм кладоискателей-энтузиастов «в мирных целях» и направить его в организованное русло. Цедрику было выдано городским отделом коммунального хозяйства специальное удостоверение, разрешавшее предъявителю обследование различных зданий и развалин на территории города, а также вести раскопки в местах, где это не требует особого согласования с другими инстанциями.

    Одним из первых объектов, которым занялась группа Цедрика, был Королевский замок. Зная об успехах и неудачах Брюсова и Кучумова, самодеятельные исследователи сосредоточили свое внимание на северном крыле замка, как раз в том самом месте, о котором я рассказываю в этой повести. Сначала они осмотрели все доступные рыцарские помещения — «Большой», «Малый» и «Маршальский ремтеры», «Маршальские покои» с гостиной, «Конвент», Капеллу Святой Анны, бывшую «Фирмарию»… Конечно, Иван Тимофеевич и его друзья не только не знали, как назывались эти комнаты и залы раньше, но и не имели никакого представления о внутренней планировке замка вообще. И, разумеется, совершенно не могли знать о всяческих исторических, архитектурных и фортификационных хитростях типа узкой лестницы, проходящей в толще стены башни фогта Лиделау. Но они добросовестно исследовали все закоулки, бросали горящие факелы в дымоходы, пытались простукивать стены.

    Настойчивость поисковиков была вознаграждена в конце января 1953 года, когда, спустившись в одно небольшое подвальное помещение под «Конвентом», они обнаружили едва заметный замурованный кирпичом дверной проем. В дело тут же пошли лом и кирка. Несколько сильных ударов и… кирпичи обрушились куда-то вовнутрь, открывая вход в подземелье. Не без волнения Иван Тимофеевич входил в него, освещая себе дорогу шахтерской лампой-подвеской. Но, увы! Комната оказалась совершенно пуста. Никакой мебели, никакого строительного материала, ни даже обыкновенного мусора не было в этом небольшом помещении с крестовым сводом, лишь у стены угадывалась кучка песка и известки, по-видимому, насыпавшихся сверху через четко обозначившуюся на своде трещину.

    Разочарование, которое испытали все в тот миг, не остановило группу Цедрика, и она продолжала поиски в других частях замка, добившись вскоре неплохих результатов. В короткий срок было найдено большое количество старинной фарфоровой посуды, в том числе чудесный сервиз, состоящий из множества тарелок, чаш, бокалов, ваз и кувшинов, некоторые экспонаты Прусского музея, остатки нумизматической коллекции. Поэтому огорчение, вызванное обнаружением пустого подвала, быстро забылось, да и работала группа Цедрика в таком динамичном режиме, что некогда было даже поразмыслить над возникающими загадками. О замурованной, но пустой комнате больше не вспоминали, как будто сама по себе эта нелепость не должна была натолкнуть на серьезные подозрения. Правда, тогда никто еще не имел тех свидетельств, которые стали поступать в шестидесятые и семидесятые годы, — например, заявлений Пауля Зонненшайна, Вацлава Флерковского и Станислава Гуры об укрытии ценностей в подвалах под «Конвентом» или «Малым ремтером». Так и «повисла» информация о подвальной комнате, найденной в северном крыле Королевского замка, не получив не только логического завершения (в виде обстоятельного обследования этого места), но и какого-либо вразумительного объяснения.

    Если уж такому загадочному обстоятельству, как находке замурованной комнаты под «Конвентом», не придали серьезного значения, то уж, конечно, подвергать скрупулезному исследованию особенности строения башни фогта Лиделау группа Цедрика не стала. Думается, ее внимание не привлекла потайная лестница в толще башни еще и потому, что значительная часть этого древнего рыцарского хода была тщательнейшим образом заложена кирпичом. Именно на это я и обратил внимание весной 1967 года, когда разборка развалин замка, можно сказать, шла полным ходом.

    Из дневниковых записей А. С. Пржездомского.

    22 марта 1967 года

    «…Когда мы с Володей спустились с верхней площадки башни, я заметил нечто интересное в том проломе, через который мы пробирались как по щели в гигантской скале. Поднимаясь на башню, мы не могли заметить того, что увидели, спускаясь вниз, потому что смотрели теперь совсем в другом направлении. Сверху отчетливо видны ступени, и даже какие-то металлические скобы в стене…

    Володя посветил фонариком в глубокую нишу. Очень странно, что ее задняя стенка грубо заложена обычными красными кирпичами, которые заметно уступают своими размерами замковой кладке… Мы решили, что здесь замурован спуск куда-то вниз, потому что с внешней стороны нигде не видно выхода…»

    Я до сих пор помню возбуждение, которое охватило нас после спуска с башни. Мне и Володе казалось, что еще немного, и удастся отыскать какой-нибудь скрытый от посторонних глаз вход в подземелья Королевского замка и приблизиться к разгадке тайны захоронения ценностей. Конечно же, это было наивным. И не только потому, что в замке уже не раз основательно работали специалисты, а десятки мальчишек до самого последнего закутка «прочесали» руины. Главным фактором, который мешал добиться успеха (впрочем, не только самодеятельных поисковиков-авантюристов), — это самые примитивные представления об объекте, в данном случае — о Королевском замке. Справедливости ради надо сказать, что в этом мы были не одиноки. Архитектурные особенности этого сооружения, характеристики опорных конструкций, имеющихся проемов, ниш, потайных лестниц и рыцарских комнат, подземных подвалов и глубоких колодцев — обо всем этом не знал никто из многочисленной армии специалистов, работавших в древних руинах, включая и участников Калининградской экспедиции, в том числе тех, кто выдавал себя за крупных специалистов в вопросах фортификации. Поразительно, но представления о Королевском замке ограничивались лишь самыми общими сведениями, почерпнутыми из немецкой краеведческой литературы и довольно поверхностных описаний этого сооружения в книге Адольфа Бёттихера «Памятники архитектуры и искусства провинции Восточная Пруссия», изданной в Кёнигсберге аж в 1897 году (!). Точных же чертежей замка, которые, по данным уже упоминавшегося Герхарда Штрауса, хранились в Берлине, так никто раздобыть и не смог. Таким образом, на протяжении всего периода обследования работы велись в основном по наитию, особенно тогда, когда исчезли стены и башни замка, уступив место нагромождению валунов, кирпича и щебня.

    Тогда, весной 1967 года, нам, юным искателям приключений, приехавшим в Калининград из столицы, казалось, что нашей напористости и страсти будет достаточно для того, чтобы сделать хотя бы небольшое открытие, ну, например, обнаружить какое-нибудь ранее неизвестное подземелье, о которых так много написано в разных исторических романах и приключенческих повестях. Самое удивительное, что нам с Володей частично удалось исполнить задуманное, и это остается до сих пор одним из самых сильных впечатлений нашей юности.

    Через пару дней после «обследования» башни и обнаружения замурованного хода в стене мы, как всегда быстро собравшись утром и наскоро позавтракав кефиром с хлебом, купленными накануне, отправились в центр города. Знакомой тропинкой мы прошли через арку западного крыла замка, перелезли через кучи кирпичей и обломков во внутренний двор. Мы уже собирались направиться к заинтересовавшему нас сооружению с высокой башней на берегу Преголи, как вдруг увидели стайку мальчишек лет семи-восьми, копошащихся в развалинах под башней ниже того места, где накануне была обнаружена замурованная полость в нише. Они что-то оживленно обсуждали, показывая руками на груды развалин.

    Мы с Володей медленно, стараясь сохранить достоинство старших по возрасту, подошли к мальчишкам.

    — Ну как, ребята, нашли чего-нибудь здесь?

    В ответ — молчание. Лишь парень в темно-синем свитере, по-видимому, самый старший и заводила среди них, пожал плечами.

    — Говорят, тут есть глубокие подземелья, — была сделана еще одна попытка разговорить мальчишек.

    — Да мы тут уже все облазили. Только вот теперь, с тех пор как стали рушить «замок трех королей», появились новые подземные ходы, — нехотя проговорил парень.

    — Почему ты называешь его «замком трех королей»?

    — Потому, что в нем жили три немецких короля, а подземные ходы отсюда шли аж вон туда, — он указал рукой в сторону острова, на котором высилась громада Кафедрального собора.

    — Прям-таки уж туда?

    — Честное слово, Васька лазил и вытащил оттуда немецкий автомат и гранату с деревянной ручкой…

    И сразу ребят как прорвало. Они, перебивая друг друга, стали рассказывать о громадных подземельях, будто бы пронизывающих весь город, по которым могли разъезжать королевские кареты, об удивительных находках, о страшных привидениях и о эсэсовцах, блуждающих до сих пор в темноте сырых подвалов… Здесь с правдой переплетался вымысел, с имеющими место реальными событиями — ребячья фантазия и преднамеренная детская ложь. Потом мне не раз приходилось встречаться с калининградскими ребятами, слушать их истории, порой не такие уж и неправдоподобные, а время от времени и пользоваться их советами, особенно во время работы в экспедиции по розыску Янтарной комнаты.

    Мальчишки, в отличие от всегда занятых и зачастую скептически настроенных взрослых, поступками которых иногда движет откровенный рационализм, свободны в своих действиях, раскованны и при условиях, дающих пищу их фантазии, способны на многое, даже на открытия. Нечто похожее произошло и в тот раз, когда один из мальчишек вдруг начал рассказывать о взволновавшем всю их компанию событии.

    — Там, — мальчишка показал на руины у подножия башни фогта Лиделау, — вот за этой стеной после экскаватора на той неделе открылась дыра в подземелье. Мы уже лазили туда. Но у нас не было фонарика, а спички быстро все сгорели. Мы зажгли, правда, тряпку на палке, но она очень дымила, и с ней невозможно было ходить.

    — Там знаете какие подвалы. Во-о-о… — невысокий паренек в кепочке, вступивший в разговор, широко развел руки и округлил глаза, наглядно демонстрируя величину подвалов замка.

    — Пойдемте, мы вам покажем вход.

    Входом оказалась узкая щель, образовавшаяся между верхней частью арочного проема и обрушившимися сверху обломками стен и сводов северного крыла. Она располагалась на бывшем замковом дворе чуть правее башни фогта Лиделау, — там, где, как мы теперь знаем, находился когда-то «Большой ремтер», помещение которого принадлежало винному погребку «Блютгерихт».

    Из дневниковых записей A. C. Пржездомского.

    25 марта 1967 года

    «…Щель узкая, но достаточная для того, чтобы пролезть внутрь, при этом, конечно, изрядно испачкавшись в кирпичной пыли и известке. Я свечу фонариком: щель, как трещина в скале, ведет куда-то под небольшим наклоном вглубь и пропадает в темноте. Оттуда веет сыростью и холодом.

    Ребята выжидательно смотрят на нас. По их лицам видно, что им ужасно хочется посмотреть, что же там внутри, в том зловещем подземелье „замка трех королей“. Но страх, навеянный необыкновенными историями, не позволяет им лезть в такую пугающую своей бездонностью щель. Да они, наверное, и не были там, — думаю я…

    Володя безучастно отворачивается в сторону и всем своим видом показывает, что его совсем не интересует эта „дыра“ и он уж, во всяком случае, не собирается лезть в нее. Я мучительно соображаю, какую бы уловку придумать для того, чтобы тоже увильнуть… На ум приходят мысли о том, что риск должен быть только оправданным и разумным. А здесь? Лезть куда-то во мрак и неизвестность, рискуя свалиться в какой-нибудь колодец или быть заваленным обломками! Нет уж! Это не для меня».

    Наверное, благоразумие все-таки взяло бы верх и мы с Володей благополучно отправились бы дальше — на остров или в сторону Литовского вала, и не было бы волнующих и запавших в память впечатлений. Но все решила реакция одного из мальчишек. Он, вдруг точно прочел мои мысли, криво усмехнулся и с явной издевкой сказал:

    — Ну что, боитесь? Дайте мне фонарик, я сам слазаю туда.

    Это было уж слишком. Кровь ударила мне в голову, застучала в висках. Нет, не потому, что слова парня показались оскорбительными. Я понял — лезть в эту дыру все-таки придется, хотя по-прежнему боялся протиснуться в узкую щель и оказаться один на один с мрачным подземельем. А вдруг там внутри уже ждет здоровенный обросший детина в изодранном черном мундире и с автоматом в руках? — такая жуткая мысль мелькнула в голове.

    Я очень отчетливо помню, как опустился на корточки, затем встал на колени, еще раз посветил фонариком внутрь: проходу, казалось, нет конца и он спускается куда-то прямо в саму преисподнюю.

    — Ну что ж, слазаем, посмотрим, — наигранно бодрым голосом сказал автор этих воспоминаний. Наверное, выражение моего лица не очень соответствовало тону, которым говорилась эта фраза, и ребята уже без тени улыбки посмотрели на меня. Я согнулся в три погибели, вытянул вперед руки. В одной из них был Володин фонарик, старый немецкий батареечный «дайман», луч которого тонул в глубине щели. Просунув голову и ощутив плечами холод кирпичной стены, я подтянул свое тело, оттолкнувшись ногами от большого обломка, лежащего рядом со входом. Извиваясь, задевая локтями и головой нависающую кладку туннеля, медленно продвигался вглубь.

    В щели стало совершенно темно — своим телом я почти загородил весь свет, проникающий снаружи. Я прополз уже метра три, а конца туннеля не было видно. По спине пробежали мурашки. Помню пронзившую мозг мысль о том, что я могу застрять здесь и уж тогда никто не сможет вытащить меня из этой каменной западни. Такого страха, как тогда, 25 марта 1967 года, я, наверное, никогда больше не испытывал в своей жизни. Разве что в февральские дни 1990 года во время массовых беспорядков в Душанбе, когда дрогнул даже небезызвестный герой современности «комиссар Катани» — киноартист Мигель Плачидо, оказавшийся в гуще разъяренной толпы.

    Вдруг проход резко расширился, я смог поднять голову, затем приподнялся сам, присел на корточки. Фонарик выхватил в темноте сводчатый потолок, мрачные массивные стены, заваленный чем-то неразличимым пол. Свет сюда едва проникал, образуя световую полоску, растворявшуюся в темноте подземелья. Мельком осмотревшись вокруг и убедившись, что ничего опасного здесь пока нет и уж во всяком случае эсэсовцы давно покинули это помещение, я прокричал в туннель, чтобы Володя спускался вслед.

    — Здесь та-а-а-кое огромное подземелье, — крикнул я в проход и сразу поймал себя на том, что сам непроизвольно развел руки и округлил глаза, как это делал мальчишка, рассказывающий о подвалах. Мне вдруг стало очень весело, все страхи сразу ушли, я почувствовал себя смелым и мужественным первооткрывателем сокровищ Королевского замка. И когда Володя появился внизу, я, уже на правах хозяина, помог ему подняться и покровительственно похлопал его по плечу. Вслед за ним в пролом спустились двое мальчишек.

    Подвальное помещение поражало своими размерами. Свет фонарика таял в темноте, сквозь которую проступали очертания массивных стен, полукругом сходящихся где-то вверху. Пол был усеян обломками кирпичей, то тут, то там торчали полуистлевшие доски и громадных размеров металлические обручи. С потолка свешивались длинные ржавые крюки и обрывки проводов. Слева от входа гора кирпичей и огромных камней достигала до сводов под самым потолком, — видно, они рухнули вниз через пролом в перекрытиях. Откуда нам тогда было знать, что этот зловещий подземный зал назывался когда-то «Большим ремтером» и являлся главным залом «Блютгерихта».

    Из книги Вальтера Франца

    «О „Блютгерихте“ в Кёнигсберге».

    Кёнигсберг, 1938 год

    «Как выглядел „Блютгерихт“ в первой половине XIX века, демонстрирует старая картина, изображающая главный зал. Громадные бочки на заднем плане еще не были украшены великолепной резьбой. Кажется, уже тогда использовался и большой стол, который сегодня стоит в центре зала, а два других — вдоль стен. Зал полон посетителей: военные в униформе периода Освободительной войны[197], студенты в рубашках с высокими стоячими воротничками, торговцы в цилиндрах… Кельнер подносит новый штоф вина, проходя мимо музыкантов, играющих на арфе и гобое. Невзрачные светильники должны были концентрировать свет в нижнюю часть зала для того, чтобы хоть немного осветить толстые, серые стены…»

    Спустя сто пятьдесят лет в этом зале было еще более мрачно, а два карманных фонарика позволяли получать лишь бледные пятнышки света на стене. Притихшие «исследователи» с любопытством осматривали подземелье, никакой звук не проникал сюда, ведь над головой у нас была многометровая толща камня и спрессованного кирпича. Наверное, так же мрачно здесь было и тогда, в марте 1945 года, когда «Большой ремтер» был завален ящиками самых различных размеров и мебелью, собранной из королевских покоев. По некоторым данным, как я уже рассказывал, доктор Роде именно здесь хранил после августовской бомбардировки ящики с демонтированными панелями Янтарной комнаты. Именно сюда за несколько дней до штурма он привел гаулейтера Коха и тот отчитал ученого-искусствоведа за нерасторопность в укрытии ценностей.

    Но посетители «Большого ремтера» в 1967 году ничего этого не знали, потому и не задавались вопросом, куда же могли деться сокровища. Нас интересовали подземелья вообще, и какой-либо конкретной цели, спускаясь сюда, мы, конечно, не могли преследовать. Для нас «Большой ремтер» был просто громадным и зловещим подвалом полуразрушенного замка. Обшаривая фонариком стены зала, мы увидели, что справа, в углу — глубокая ниша, из которой несколько ступенек вели к дверному проему. Однако и здесь, по-видимому, разрушительная сила взрыва сделала свое дело, завалив вход в соседнее помещение. Попасть туда (а это был знаменитый «Малый ремтер») не представлялось возможным. Таким образом, я собственноручно мог бы удостоверить, что это помещение «Блютгерихта» в 1967 году было полностью завалено рухнувшими конструкциями. Они погребли не только то, что находилось в самом помещении, но и наглухо завалили расположенные еще ниже подземелья.

    Как мы знаем из документальных источников, под «Малым ремтером» на глубине пяти метров располагался громадный сводчатый подвал площадью свыше ста десяти квадратных метров. Массивные цилиндрические своды поддерживались прямоугольным трехметровым пилоном[198]. Интересно то, что зал этот имел несколько глубоких ниш в фундаментах орденской постройки. Во внешней стене северного крыла эти ниши углублялись почти на всю толщину каменной кладки и даже несколько расширялись в своей верхней части. Для чего они служили в древние рыцарские времена? Для входа в подземные лабиринты старого города? Для спуска на глубину каких-либо грузов? Для каких-то других хозяйственно-бытовых целей? К сожалению, это неизвестно.

    Вместе с тем, наличие ниш в заваленном подвале «Малого ремтера» наводит на очень любопытные предположения, в частности, с наибольшей степенью вероятности определяющие место одного или, может быть, двух (ведь ниши тоже две!) подземных ходов, ведущих к северу от Королевского замка. О первом рассказали в свое время поляки Вацлав Флерковский и Станислав Гура, которые участвовали в строительстве глубокой траншеи, под прямым углом пересекавшей брусчатку мостовой рядом с замком. О втором поведал в своих воспоминаниях старший советник Управления высотного строительства Ганс Гербах, руководивший постройкой трехсотметрового подземного туннеля, который соединялся с канализационным коллектором и доходил аж до Альтштадтской кирхи. Остается только гадать о том, когда же все-таки оказались обрушенными своды «Малого ремтера», ведь двумя этажами выше располагалась гостиная «Маршальских покоев», где Брюсов видел обгоревшие медные навески, а затем Кучумов обнаружил остатки трех панно флорентийских мозаик, являвшихся элементами декора Янтарной комнаты. Так или иначе, но к началу обстоятельного обследования замка подземелья под «Малым ремтером» оставались заваленными и, естественно, не могли быть изучены должным образом.

    Не менее интересными были и другие конструктивные детали подвала под «Малым ремтером». Так, во внутренней стене замка, там, где находилась турнирная галерея и вход в «Блютгерихт», под землей располагались обширные ниши, почти на пять метров уходящие вглубь двора. Какой цели служили эти хранилища, также неизвестно, хотя не исключаются довольно прозаические объяснения, так как винный погребок являлся хлопотным хозяйством, своего рода торгово-производственным комплексом, требующим наличия многочисленных подсобок и технических помещений.

    Ближе к углу подземной комнаты рядом с пятиметровыми нишами в стене была проложена узкая винтовая лестница, которая поднималась до расположенных двумя этажами выше «Маршальских покоев». Не по этому ли потайному ходу ретировались из осажденного замка нацистские бонзы и эсэсовские главари? Прошмыгнуть в горячке боя в узкую дверь и потом пятнадцатью метрами ниже попасть в длинный туннель-лабиринт, протянувшийся под старым городом вплоть до Альтштадтской кирхи, было делом нетрудным.

    Где-то там во время постыдного бегства с поля боя сорвался в зловонную жижу канализационного коллектора генерал Фидлер, бывший уполномоченный обер-президента по вопросам противопожарной безопасности, директор Пожарной школы в Метгетене, пытавшийся по указанию оберфюрера Бёме помешать капитуляции кёнигсбергского гарнизона и расстрелять советских офицеров, прибывших в бункер генерала Ляша для ведения переговоров. Должно быть, десятки крупных и мелких фашистских руководителей скрылись через этот ход, прежде чем рухнули своды «Малого ремтера». Трудно понять, почему до сих пор никого не заинтересовал этот подземный лабиринт, выходящий из северного крыла замка, ведь по существу никаких основательных работ по его поиску проведено не было, если не учитывать немногочисленные и вялые попытки найти хотя бы «что-нибудь» в этом месте, предпринятые в шестидесятые — семидесятые годы. Впрочем, об этом речь пойдет дальше.

    Внимательно осмотрев «Большой ремтер», самодеятельные исследователи в 1967 году неожиданно обнаружили большую арку, конусом поднимающуюся прямо до сводчатого потолка. Недолго думая, мы шагнули в темный проем…

    Из дневниковых записей А. С. Пржездомского.

    25 марта 1967 года

    «…Шаги гулко отдаются в высоких сводах подвала. Ноги то и дело натыкаются на кирпичи, цепляются за проволоку и какие-то истлевшие тряпки. Шаг, другой. Остановка. Свет фонарика выхватывает тяжелые железные петли, вмурованные в стены. А дверей нет…

    Весь пол усеян битыми бутылками, и стекло хрустит у нас под ногами. Очень холодно и сыро, как в какой-нибудь глубокой пещере… В конце подвала — опять дверной проем. Куда он ведет? Мы остановились перед ним и посветили фонариком…»

    То, что предстало перед глазами ребят, спустившихся в недра рыцарского замка, было грандиозным. Длинный, похожий на громадную нору, арочный проем заканчивался большим, почти квадратным залом с высокими, не менее шести метров, сводами. Стало понятно, что мы неожиданно проникли в основание разрушенной башни фогта Лиделау, в самую нижнюю ее часть, заваленную практически со всех сторон обломками рухнувших стен северного крыла. Откуда-то сверху едва сочился дневной свет, позволяя рассмотреть очертания зала. Но тут чуть не случилась неприятность, которая могла обернуться большой бедой. Первый, кто сделал шаг в сторону зала (это был Володя), вдруг почувствовал, что нога не находит опоры и он проваливается вниз. Слава Богу, ему удалось ухватиться за выступ стены и удержаться на ногах. Теперь уже все заметили, что пол помещения утопал в темноте и, кажется, располагался значительно ниже порога.

    Как выяснилось, от дверного проема вниз вела вдоль стены узкая, в один кирпич, лестница с чрезвычайно высокими неудобными ступенями, а пол зала располагался метра на два ниже входной двери, так что, оступившись, можно было разбиться. Тем более что внизу был приличный завал из обломков неизвестно откуда взявшихся здесь.

    Трудно сейчас вспомнить, что взяло верх, когда мы приняли решение не спускаться вниз, — благоразумие или резко обострившееся чувство опасности, но дальше дверного проема-туннеля шага никто не сделал. А зря! Ведь мы оказались, пожалуй, как раз в том месте, тщательный осмотр которого мог дать серьезную пищу для размышлений, послужить поводом для активизации поиска в дальнейшем, когда к делу приступили специалисты.

    Подземный зал нижнего яруса башни фогта Лиделау был если не самым интересным, то уж, во всяком случае, самым страшным помещением Королевского замка. Ведь именно благодаря ему винный погребок, разместившийся здесь, приобрел столь зловещее название — «Блютгерихт», что в переводе с немецкого означало «Кровавый суд» или «Суд крови». Дело в том, что этот зал популярного ресторана именовался «Камера пыток». Прекрасно, не правда ли, — особенно для торжественных застолий и дружеских вечеринок?

    Из книги Вальтера Франца

    «О „Блютгерихте“ в Кёнигсберге».

    Кёнигсберг, 1938 год

    «Камера пыток… пожалуй, самое возбуждающее помещение, даже если мы не будем вспоминать о бедолагах, томившихся в этом застенке. Как в каждом зале, одна стена здесь занята пятью бочками с резьбой по дереву — работа мастера Лидтке… „Камера пыток“ — это место отдыха спокойных собутыльников, компаний в два, три или четыре человека… Через очень узкую щель, которая к тому же застеклена в несколько слоев, проникает лишь слабый дневной лучик… Здесь внизу постоянно горит свет. Все яркое изгнано отсюда, несколько ламп сохраняют лишь приятный полумрак в древнем подземелье. Но свечи были бы еще эффектнее!..»

    Да, практически в последний год существования руин замка мне удалось не только увидеть могучие развалины, но и побывать в самом чреве этого-таинственного сооружения, места наибольшего притяжения не только всех поисковых групп и сознательных энтузиастов, но также и авантюристов-кладоискателей с криминальным уклоном. Обстоятельства сложились таким образом, что еще задолго до осмысленного участия в поисковой работе мне повезло соприкоснуться с такими удивительными вещами, которые, казалось, могли существовать только в книгах, — мрачные подземелья, потайные рыцарские лестницы, страшные ходы-лабиринты… В обыденность вторгались тайны прошлого, образуя с ним связующую нить с современностью и помогая лучше понять ее. Как жаль, что нынешним энтузиастам поиска утраченных сокровищ недостает таких романтических объектов, каким был Королевский замок!

    Конечно, тогда, в шестьдесят седьмом, обшаривая фонариком углы подземного зала башни фогта Лиделау, никто не знал о том, что творилось здесь во времена Тевтонского ордена. Предания и документы свидетельствуют, что именно здесь вершился жестокий суд Средневековья над людьми, объявленными врагами крестоносцев, а врагами в те мрачные времена считались не столько разбойники, сколько политические противники магистра и комтура или жертвы интриг их окружения. Известно, например, что трех прибывших из Данцига высокопоставленных вельмож комтур Тевтонского ордена заманил в «Маршальский ремтер», а затем по потайной лестнице их буквально приволокли в саму преисподнюю — подвал с сырыми каменными стенами и вмурованными в них железными кольцами. Что пережили там эти несчастные, подвергавшиеся страшным пыткам и истязаниям в течение двух дней и ночей, можно только предполагать. Достоверно лишь то, что их обезображенные трупы, завернутые в полотно, были ночью тайно вывезены из замка и погребены за пределами города. Эти истории щекотали нервы кёнигсбергского обывателя, поэтому винный зал под названием «Камера пыток» был наиболее популярен в «Блютгерихте».

    Почти во всех путеводителях по Кёнигсбергу и более или менее подробных описаниях замка обязательно упоминается это древнее подземелье, живописуются зловещие приспособления, которые призваны были вырвать любое признание из уст узников. «Испанская игла», «большой колпак», «перечная камера» — вот далеко не полный перечет из арсенала заплечных дел мастеров Тевтонского ордена, орудовавших когда-то в сыром подземелье, где мне довелось побывать более чем сорок лет назад.

    Мои запоздалые сожаления о том, что в 1967 году не хватило духа подробно осмотреть «Камеру пыток», связаны прежде всего с одним очень важным обстоятельством, которое нельзя не учитывать, если всерьез задаться целью выяснить возможные пути исчезновения сокровищ из Королевского замка. Тогда, не имея никакого представления о назначении и устройстве замковых подземелий, мы — одни из последних посетителей винного погребка — ограничились беглым осмотром каменного склепа башни фогта Лиделау. И только спустя годы, после изучения многочисленных документов можно с уверенностью сказать, что тогда, по-видимому, была упущена реальная возможность приоткрыть еще одну тайну Королевского замка.

    Как я уже рассказывал, пол «Камеры пыток» располагался ниже входа в само помещение. Фридрих Ларс, известный исследователь замковой архитектуры, объяснял это значительной осадкой всего сооружения, простоявшего почти семьсот лет на холме Твангсте. Именно поэтому оборудованная когда-то в толще трехметровой стены входная дверь с проходом в подземелье постепенно опустилась вместе с башней почти на два метра и, разумеется, уже не совпадала с этажами северного крыла замка. Попасть в подвал можно было только по узкой лестнице-щели в толще стены, о которой я уже не раз рассказывал. А это было, конечно, не очень удобно, — ведь для того, чтобы там оказаться, предстояло подняться на этаж выше, а затем, рискуя сорваться вниз по чрезвычайно крутым ступеням, спускаться в «Камеру пыток». В XIX веке это неудобство было устранено — потайную лестницу соединили проходом с полуподвальным этажом здания и навесили массивную железную дверь, точь-в-точь такую же, как делали в рыцарские времена.

    Читатель, наверное, недоумевает, зачем ему знать эти подробности давно минувших столетий, связанные с несуществующим сейчас сооружением. А дело как раз в той самой двери, которая погрузилась в толщу земли вместе с фундаментом башни фогта Лиделау. Получилось, что основательно сооруженный в свое время проход в каменной стене вел теперь в… никуда. Оказавшись на два метра ниже пола соседнего помещения, примыкавшего к «Большому ремтеру», этот трехметровый туннель не мог использоваться по назначению и был замурован кирпичной кладкой. С другой стороны, это мог быть только грунт, потому что в этом месте северного крыла замка глубоких подвалов не было.

    Теперь самое время, читатель, напомнить Вам свидетельства немки Магды Путтерс, о которых я рассказывал ранее. Помните, она, работая поваром в части фольксштурма, дислоцировавшейся в замке, случайно услышала разговор двух эсэсовцев о том, что Янтарная комната надежно укрыта в каком-то подвале под капеллой Святой Анны, куда можно якобы попасть через залы винного ресторанчика. Конечно, допустимы различные интерпретации этих, прямо скажем, не очень конкретных сведений, и читатель при желании может поупражняться в выдвижении тех или иных версий. Но в связи с рассказанным о «Камере пыток» напрашивается очень правдоподобная и довольно заманчивая версия: значительные ценности могли быть укрыты как в оказавшемся ненужным проходе в толще стены башни, так и ниже полуподвальных помещений, расположенных под капеллой Святой Анны. В пользу этого свидетельствуют, в частности, следующие обстоятельства.

    Во-первых, исключительная надежность самих подвалов, трехметровые стены которых и почти метровые перекрытия сводов гарантировали предметам сохранность даже при прямом попадании снарядов и бомб в расположенные выше сооружения замка.

    Во-вторых, простота подготовки помещений для укрытия ценностей. Чтобы поместить туда ящики, достаточно было разобрать слабую кирпичную замуровку XIX века, а в случае необходимости выбрать немного грунта под соседним помещением, для чего требовались считанные часы.

    В-третьих, почти абсолютная уверенность в том, что никто не знает о давным-давно замурованной двери во внутренней стене. Ведь даже на самых точных планах, составленных Фридрихом Ларсом, она обозначается едва различимым пунктиром.

    В-четвертых, объем подземных полостей для укрытий представлялся довольно значительным. Ведь только туннель в стене имел в длину три, а в высоту и ширину — полтора метра. Возможности же оборудования укрытия за пределами башни, куда вел указанный проход, были почти неограниченными — выбирай песок с двухсотметровой площади пространства между подвалами и укладывай что угодно среди фундаментов из гигантских валунов. Даже не требовалось заботиться об отводе сточных вод. Ведь в самом низу башни хорошо сохранился старый дренаж — крайне узкий, выложенный камнем туннель, по которому просочившаяся в подвал вода уносилась к бурным потокам проходящего по трубе ручья Катцбах.

    Наконец, в-пятых, воспоминания очевидцев последних дней перед падением замка в апреле 1945 года свидетельствуют, что именно здесь произошел громадной силы взрыв, заваливший вход в «Камеру пыток» со стороны капеллы Святой Анны. Уже тогда некоторым показалось, что это было не попадание советской авиабомбы, а преднамеренный подрыв заранее установленного фугаса. Не исключено, что взрыв этот мог разрушить лишь часть помещений, оставив невредимым проход в башню фогта Лиделау под самой капеллой, иначе как бы мы проникли в это подземелье в 1967 году?

    От того романтического визита в залы винного погребка «Блютгерихт» более сорока лет назад у меня остались, как говорится, неизгладимые впечатления, которые потом, спустя несколько лет, заставляли вновь и вновь обращаться к этому загадочному объекту. Тем более что новый виток поисков начался как раз с Королевского замка.

    Насколько интересно переплетаются судьбы людей, как часто ждут нас неожиданные встречи, известно, конечно, каждому. Но тогда, в марте 1967 года, нам с Володей и в голову не могло прийти, что мы были совсем рядам с теми, кто всерьез решал задачи поиска Янтарной комнаты. Почти каждодневно «обследуя» развалины замка, забираясь в самые немыслимые его уголки, мы, конечно же, обратили внимание на часто появляющуюся здесь группу солидных, представительных людей. Они что-то оживленно обсуждали, о чем-то спорили, глядя на руины замка. Один из них, коренастый мужчина невысокого роста в сером плаще, время от времени энергично указывал рукой то на возвышающийся остов бывшей колокольни, то на пролом в стене, то на груду обломков в восточной части замкового двора. Остальные, как по команде, поворачивали головы в нужном направлении. Со стороны это не могло не вызвать улыбки. Изредка доносились странные, звучавшие как заклинания слова: «Блютгерихт», «Роде», «Штраус», «бункер», «Файерабенд»…

    Мы, прислушиваясь, старались уловить смысл разговора, но на расстоянии это сделать было трудно, а приблизиться к столь представительному обществу казалось неудобным. Так и не удалось тогда узнать, чем занимались эти люди, и лишь спустя два года мне посчастливилось познакомиться с тем самым невысоким человеком в сером плаще. Встреча с ним во время работы экспедиции положила начало длительного знакомства, со временем он стал добрым старшим другом, контакт с которым не прерывался в течение всех последующих лет, вплоть до его смерти в 1994 году. Мы вместе участвовали в поисках Янтарной комнаты на территории Калининградской области, встречались в Москве и Ленинграде, Пушкине и Павловске. А в моей личной библиотеке есть немало книг по искусству с дарственными надписями этого человека. Как читатель, видимо, уже понял, это был Анатолий Михайлович Кучумов, — человек, спасший в лихую годину десятки тысяч произведений искусства, авторитет, признанный в широких научных кругах, непременный участник многих поисковых групп, действовавших в Калининграде. О его работе в 1946 и 1949 годах я достаточно подробно рассказал в предыдущих главах.

    Тогда, в марте 1967 года, в Калининграде начинался новый этап поисков, в ходе которого предполагалось на принципиально новой основе обобщить накопленные сведения и целеустремленно приступить к обследованию всех возможных объектов укрытия похищенных гитлеровцами ценностей. Именно для этого в Калининград была направлена специальная рабочая группа.

    Из докладной записки председателю комиссии

    по розыскам Янтарной комнаты Стриганову В. М.

    25 марта 1967 года

    «…По Вашему поручению в г. Калининграде с 17 по 26 марта 1967 года находилась рабочая группа в составе т.т. Ермолаева А. И., Глушкова В. К., Кучумова А. М., Лернера Я. М., Поповой М. И. и Роганова С. М. Перед данной группой была поставлена задача на месте изучить имеющиеся материалы… и на основании их анализа выработать предложения для правительственной комиссии…

    …Было проведено совещание рабочей группы в облисполкоме с участием организаций, которые в той или иной степени могут оказать помощь в розысках похищенных… ценностей…

    Анализ… материалов и документов, а также имевшие место беседы дают основания полагать, что многие музейные ценности, не исключая Янтарную комнату, немцам из Кёнигсберга вывезти не удалось и они находятся в различных тайниках и укрытиях города или его окрестностей.

    По нашему мнению, наиболее вероятными местами укрытия Янтарной комнаты и других ценностей следует считать:

    1. Королевский замок (северо-западная часть, южная часть и другие части…).

    2. Бункер под кирхой ул. Штайндамм (у нынешнего дома облпрофсовета).

    3. Бункер на ул. Штайндамм — Ланге Райе (в районе нынешнего размещения автобазы)…»

    Итак, как мы видим, Королевский замок был в числе первоочередных объектов поисковой деятельности, а это позволяло надеяться, что уж теперь-то его исследуют вдоль и поперек. Возникал шанс дать исчерпывающие ответы на вопросы, поставленные Брюсовым и Кучумовым еще в первые послевоенные годы.

    6 апреля 1967 года в Министерстве культуры РСФСР состоялось первое заседание Правительственной комиссии, на котором начальник Управления музеев Ермолаев обстоятельно рассказал о результатах командировки в Калининград и выводах рабочей группы. Главное, по мнению Александра Ивановича, заключалось в том, чтобы грамотно решить вопрос об организации поисковых работ. В этом был залог успеха создаваемой экспедиции.

    Не буду утомлять читателя пересказом в целом небезынтересной дискуссии, развернувшейся на заседании. Скажу лишь, что разговор там шел достаточно компетентный и проблема поиска рассматривалась с разных точек зрения. Думается, и для нынешних поисковиков принципиальные подходы некоторых участников Правительственной комиссии не утратили своей актуальности и в наши дни.

    А что же решили члены комиссии в отношении Королевского замка? Ведь в 1967 году полным ходом шла разборка развалин и расчистка площадки для будущего Дома Советов, а это лишало возможности вести обстоятельную исследовательскую и изыскательскую работу в руинах. Да и времени до того момента, когда на месте замка должна была появиться ровная площадка, оставалось совсем немного.

    В ходе того памятного заседания Правительственной комиссии о Королевском замке говорилось очень много. Например, представитель инженерных войск армии предложил не вести раскопок подвалов Королевского замка, а сначала обеспечить подрыв и снос всех строений на поверхности — башен, стен с контрфорсами, остатков громадной колокольни. В крайнем случае он рекомендовал обследовать самый верхний ярус подвалов, а за второй и третий ярусы приняться тогда, когда обломки будут вывезены и на образовавшейся площадке можно будет вести работы по вскрытию подземных сооружений — подвалов, ходов, замуровок. Эта точка зрения в целом была поддержана участниками заседания, но Вениамин Дмитриевич Кролевский все-таки не удержался и высказал свое скептическое отношение к работам в развалинах замка.

    Из выступления В. Д. Кролевского на заседании

    Правительственной комиссии 6 апреля 1967 года.

    Стенограмма

    «…Теперь относительно поиска на первом ярусе, в подвале. Боюсь, что там ничего существенного нет. Первый ярус я проходил сам, но проходил там, где нет обвала; еще в 1949 году там можно было пройти, а потом уже произошли обвалы, когда начали проводить работы.

    …Дальше 25 метров не углублялись. Мы находили разные вещи, даже золотые, ювелирные, они носили бытовой характер. Музейных ценностей не нашли. Надо углубиться. Я думаю, что все работы сосредотачивать на одном Королевском замке не стоит. Думаю, что Роде не был таким простаком, чтобы оставить в „Блютгерихте“…

    Вы знаете, что Кох посетил… (замок. — Авт.). Он ругал Роде за то, что он как будто не укрыл Янтарную комнату. Но это необходимо проверить, так как заботы у Коха были другие…»

    В то же время приглашенные на заседание комиссии специалисты резко критиковали характер работ, проведенных в прошлом на территории замка. Без точных планов, фотоснимков и описаний поиск вести невозможно, так как «методом тыка» никогда никто и ничего не достигал. С такой сентенцией нельзя не согласиться, жаль только, что в жизни так и не удалось в полной мере избавиться от подобного «творческого» метода, даже в работе Калининградской экспедиции.

    Серьезную озабоченность почти у всех членов Правительственной комиссии вызывал огромный ажиотаж, возникший вокруг поиска Янтарной комнаты, который мог стать существенным препятствием для вдумчивой, обстоятельной работы. Председатель и члены комиссии сетовали на то, что «невероятные полчища людей устремляются (в Королевский замок. — Авт.), стремясь найти золотые вещи», что обнаруженная в развалинах буквально перед отъездом из Калининграда старинная посуда с фирменным вензелем винного погребка «Блютгерихт» оказалась разграбленной мародерами. Но еще больше организаторов поисков беспокоили инициативные группы кладоискателей, хорошо организованные и оснащенные.

    Из выступлений на заседании Правительственной

    комиссии 6 апреля 1967 года. Стенограмма

    «…Во время нашего пребывания в Калининграде на поверхности замка ковырялись несколько „поисковых“ групп, и прежде всего… группа некоего Цедрика, который продолжительное время работает над этим объектом и… весьма целеустремленно — нанимает бульдозеры, технику, рабочих.

    …Мы были вынуждены, уезжая из Калининграда, оставить своего работника — члена группы А. М. Кучумова — бывшего хранителя Янтарной комнаты в Царском Селе, с тем, чтобы он там дежурил и как только обнаружит каких-то разбойников… немедленно сигнализировал…»

    Обидно, конечно, что такие инициативные и деятельные люди, как Иван Тимофеевич Цедрик, о котором я уже не раз рассказывал в этой повести, попадали в разряд «разбойников», в то время как, на мой взгляд, было крайне важно всячески привлекать таких энтузиастов к поисковой работе, использовать их авантюрную жилку, направляя их усилия в организованное русло. По-видимому, и мы с Володей, «обследовавшие» руины замка как раз в то время, когда там работала группа Правительственной комиссии, тоже производили впечатление подозрительных личностей и вполне могли быть отнесены к категории «разбойников». Хотя спустя два года это не помешало мне стать сотрудником экспедиции и внести свою лепту в поисковую работу.

    Несмотря на то что в течение 1967–1968 годов, в период решения очень сложных вопросов организационного характера, связанных с образованием Калининградской геолого-археологической экспедиции, плановые работы на территории замка не проводились, по инициативе В. М. Якубовича, который долгие годы сам активно участвовал в поисковой работе, было сделано несколько раскопов среди гигантского нагромождения обломков и мусора. Тому, что еще сохранилось от замка, — двум никак не поддающимся подрыву крутым банным и громадным стенам западного крыла — оставалось стоять считаные месяцы. Вереницы самосвалов вывозили, казалось, ничуть не уменьшающиеся завалы кирпича и щебня. Саперы перевели уже не одну сотню подрывных шашек, а танковым тягачом был порван уже не один металлический трос, с помощью которого заваливались остовы стен.

    Раскопы производились при помощи одноковшового экскаватора в разных местах, но ни единого раскопа не было сделано в кирпичном крошеве, оставшемся от северного крыла. По-видимому, Владимир Михайлович не считал достаточно перспективной в плане поиска эту часть Королевского замка или не хотел до геофизического обследования даже пытаться вскрыть подземелья под старыми орденскими залами. В результате вплоть до лета 1969 года руины северного крыла замка практически не исследовались, и только с созданием экспедиции началась там, прямо скажем, несколько запоздалая поисковая суета.

    Поначалу предполагалось, что территория замка перед разборкой оставшихся обломков и проведением раскопок будет подвергнута проверке геофизиками. Но как всегда у нас бывает, сплошные накладки и организационные упущения привели к тому, что работа экспедиции и геофизические исследования проводились почти одновременно.

    Из отчета о результатах

    опытно-производственных геофизических работ

    Калужской геолого-геофизической экспедиции.

    Калуга, 1974 год

    «…Геофизические исследования на территории бывшего Королевского замка… проведены по одиночным профилям, по которым невозможно дать сколько-нибудь уверенных рекомендаций. Кроме того, этот объект был исследован буро-вскрышними работами… которые не вскрыли каких-либо подземных захоронений. Интересно, однако, что на глубине 10–13 м скважинами № 2, 4, 6, 8 встречены пустоты, заполненные водой, с мощностью до 1,5 м. В случае определенной площадной приуроченности этих скважин следует обратить на это особое внимание».

    Чтобы читателю, знакомящемуся с этой косноязычной абракадаброй, было ясно, какие конкретно участки северного крыла замка «просветили» своими приборами геофизики, сообщу, что профили обследования пересекали груды кирпича и обломков в месте расположения бывшей башни фогта Лиделау и чуть в стороне от нее (там, где под землей располагались громадные винные подвалы «Блютгерихта»), а также в том месте, где, по данным Кучумова, должна находиться уже упоминавшаяся «комната со сводами». Но, как видим из отчета, результаты оказались неутешительными. В северном крыле замка, буквально нашпигованном подземельями, в том числе имеющими второй, углубленный ярус, не было обнаружено ни одного мало-мальски интересного подвала! Почему? Отчасти геофизики это объяснили сами.

    Из выступления начальника геофизической партии

    В. П. Климовских на совещании по итогам работы

    Калининградской экспедиции. 15 декабря 1969 года.

    Стенограмма

    «…Работы в городских условиях… очень затруднены вследствие наличия промышленных помех и других наружных построек, которые оказывают влияние на наши методы…

    …Мы сейчас находимся в затруднительном положении в смысле выдачи определенных выводов… Имеются аномалии, но чем они вызваны, мы не знаем… Если мы получим результаты проверки наших аномалий, мы будем умнее… А так как мы сделали в этом году, собрав все методы — этого делать не стоит. И этот печальный опыт надо учесть…»

    Итак, современная наука явно подводила поисковиков. То ли набор методов не соответствовал решаемым задачам, то ли проверяли не там, где следует. Например, почему не провели магнито- и электроразведку подвалов под «Большим» и «Малым ремтером», а также «Конвентом»? Факт налицо: когда на территории замка начал работать экскаватор, в экспедиции имелись крайне смутные представления о том, где же надо в первую очередь проложить траншею или выкопать котлован. Как ни прискорбно это сознавать, но заключительный этап обследований замка, который продолжался до тех пор, пока оставшуюся от него кирпичную пыль не скрыли плиты и газоны Центральной площади, проводился больше по наитию, чем на основании выверенных данных и точных расчетов.

    Я имел возможность не только лично наблюдать за этими беспорядочными, хаотическими действиями, но и непосредственно участвовать в работах, названных впоследствии громкими словами «исследовательские и поисково-производственные работы». Мария Ивановна Попова, руководившая в то время поисками, человек энергичный и самоотверженный, пыталась организовать дело так, как это предполагалось с самого начала, как предусматривали решения Правительственной комиссии, рабочей группы и планы самой экспедиции. Но сразу обозначились труднопреодолимые препятствия с выделением техники для проведения земляных работ. Казалось бы, что еще нужно — есть постановление Совета Министров РСФСР, решения Правительственной комиссии, облисполкома. Во все привлекаемые к работам организации отправлены соответствующие заявки и письма. Выделены достаточные средства. Но все стоит на месте, потому что необходимые работы, оказывается, не были включены в план 1969 года, и экспедиционному руководству каждый раз приходилось, унижаясь и заискивая, выпрашивать у «богатых» начальников то экскаватор, то буровую установку, то бульдозер. Причем давали они технику нехотя и, как правило, в субботние и воскресные дни, когда уговорить рабочих трудиться после обеда было практически невозможно. Получалось как в известной интермедии Аркадия Райкина: кирпич есть — раствора нет, раствор есть — кирпича нет.

    Спустя два с лишним года после памятной поездки в Калининград, от которой у меня остались смутные ощущения упущенных возможностей, в июльские дни 1969 года, я, уже будучи студентом истфака МГУ, работал в качестве полноправного члена экспедиции. Не буду рассказывать подробно, как московскому студенту удалось попасть в столь романтическое и не очень афишируемое предприятие. Жажда приключений и уверенность в собственных силах помогли преодолеть массу преград — и нежелание родителей отпускать в город, таящий в себе немало опасностей; и грядущий призыв на службу в армию, который неумолимо поджимал оставшиеся до осени дни; и подозрительность экспедиционного начальства, крайне осторожного в подборе кадров. В Калининград я приехал вместе с Виктором Купцовым, с которым нас со школьной скамьи до сих пор связывает крепкая дружба. Потом мы еще не раз бывали вместе в Калининграде, но лето 1969 года оставило самые сильные впечатления, предопределившие во многом наш дальнейший интерес к проблемам поиска художественных ценностей.

    Решающее слово сказал находившийся в то время в Калининграде Анатолий Михайлович Кучумов, и после нескольких обстоятельных бесед с В. М. Якубовичем и М. И. Поповой нас зачислили в штат экспедиции. И завертелся калейдоскоп интереснейших событий: осмотры подземелий замков, раскопки вероятных захоронений ценностей, спуски в страшные колодцы и обмеры бункеров, обследования «глухих» уголков в городе и области, беседы с людьми удивительной судьбы…

    Конечно же, память вряд ли бы сохранила подробности работы на том или ином объекте. Тем более что «поисковых точек» летом 1969 года существовало несколько десятков. Но Королевский замок, или, точнее, территория, где он раньше находился, среди них занимал особое место. И не только потому, что у меня еще свежи были воспоминания о спуске в подвалы «Блютгерихта» и башню фогта Лиделау. Как все дороги ведут в Рим, так и многие версии в той или иной степени связывались с мрачными подземельями замка. А в том, что под толщей обломков сохранились обширные подземелья, не сомневался никто — ни Анатолий Михайлович Кучумов, сам обследовавший некоторые из них в 1946 и 1949 годах; ни Иван Тимофеевич Цедрик, теперь уже штатный сотрудник экспедиции; ни, конечно, я сам, готовый вместе со своим приятелем, несмотря на подстерегающие опасности, спуститься в саму геенну огненную.

    Большинство работ тем летом проводилось на месте южного и восточного крыльев замка. Саперы подрывали предполагаемые своды подвалов, экскаватор с воем и скрежетом переваливал каменное крошево, образуя глубокие траншеи, бульдозер вслед за ним засыпал ямы. На месте северного крыла было сделано только три раскопа. Один, шестиметровой глубины, — с внешней стороны фундаментов «Малого ремтера» и «Конвента», — где, по некоторым версиям, мог быть подземный ход в сторону несохранившейся Альтштадтской кирхи. Другой — в том месте, где, по предположению А. М. Кучумова, располагалась «комната со сводами», подвалы под которой безуспешно искали в послевоенные годы. А там, где когда-то проходил подземный ход, соединявший орденскую Фирмарию с бывшим рыцарским «Домом Конвента», была прорыта глубокая тридцатиметровая траншея.

    Нельзя сказать, что проведенные работы оказались уж совсем безрезультатными — кое-что интересное удалось все-таки обнаружить в летние дни 1969 года. А это лишний раз доказывало, что искать здесь стоило, но делать это надо было как-то иначе, более целенаправленно, что ли — не перескакивая с места на место, не удовлетворяясь поверхностными раскопами и не переходя в другую часть объекта до тех пор, пока не станет совершенно очевидной тщетность попыток обнаружить что-то в первоначальном месте. Такие мысли возникли в период работы экспедиции на территории Королевского замка. Возникают они и сейчас при чтении старых записей. Судите сами.

    Из дневниковых записей А. С. Пржездомского.

    22 июля 1969 года

    «…Подъем — 6.00. Встали, собрались… взяв спецовки, поехали на замок. Там уже бродил Анатолий Михайлович…

    Часов в 9 начались работы. Экскаватор выгребал куски кирпича, камни, мусор, взломал „ложный подвал“, который мы вчера взрывали. Через полчаса он переехал к месту „колодца“, который указывал Цедрик, и начал копать там, а мы с Витей, пока не было солдат, начали копать в котловане.

    Первой находкой в нем была моя. Разгребая киркой кирпичи, я наткнулся на камень округлой формы… Стал руками в рукавицах очищать предмет. Это было ядро из камня, видимо, старое средневековое ядро. Я… показал его нашим археологам. Они были в восторге. Наконец, нашли!

    …Тут же под лопатой обнаружили старинный тевтонский меч в ножнах, несколько копий, металлические украшения — медные и железные браслеты…

    Часам к 12 приехали солдаты, и они продолжили нашу работу. Экскаватор копал в районе „колодца“ …но найти его не удалось, хотя выкопали большой котлован, широкую глубокую траншею, Так и бросили это дело…

    После „колодца“ экскаватор послали раскапывать другие завалы… чуть западнее места, где проводились взрывы сегодня… и нашли „стилизованного прусского орла“. Выбрав груды кирпичей и создав колоссальный котлован, экскаватор переместился в другое место… Вот так бессистемно работала экспедиция и не только сегодня, но вообще все эти дни…

    К вечеру начали копать в районе бывшей северо-западной башни (башни Луизы. — Авт.), там, где должны быть конюшни. Но опять взрыли массу щебня, кирпича, мусора, камня, взломали ряд стен, а ничего хорошего не обнаружили. Таким образом, за весь день так и не смогли рационально использовать силу мощного экскаватора… Рабочий день кончился…»

    Подобных записей у меня в дневнике немало. Они — как немой укор всем участникам, как напоминание о неиспользованных возможностях, излишней торопливости и досадных промахах, исправить которые теперь, по-видимому, уже никогда не удастся.

    Хотя к началу семидесятых от замка уже не осталось и следа, работы периодически возобновлялись, кое-где были пробурены скважины, прорыты траншеи и раскопаны котлованы. Однако успех не сопутствовал исследователям — отчасти, может быть, потому, что их надежды связывались с другими, казавшимися более перспективными объектами. Одна за другой отметались поисковые версии. Прорытая вдоль северного крыла траншея пятиметровой глубины и несколько раскопов с внешней стороны замка не выявили подземного хода, о котором свидетельствовали поляки Вацлав Флерковский и Станислав Гура. В результате в отчетной документации экспедиции появилась лаконичная запись о том, что они «ошиблись местом расположения объекта или их заявление сделано под впечатлением прочитанной статьи в газете „Глас Ольштынский“». Не нашлось подтверждения версии об укрытии ценностей во втором ярусе одного из подвалов «Блютгерихта», содержащейся в заявлении Пауля Зонненшайна. Не удалось доказать наличия захоронения сокровищ под алтарем капеллы Святой Анны, о чем поведала Магда Путтерс.

    Думается, все эти отрицательные результаты конца шестидесятых — начала семидесятых годов объяснялись определенной непоследовательностью самого поиска, стремлением в одночасье проверить сразу несколько версий, поставить точки над «и» там, где требовалась прежде всего обстоятельная аналитическая работа, детальное сопоставление фактов, наложение их на хронологическую канву и увязка с планировкой Королевского замка. Как мы с вами уже установили, практически каждое помещение северного крыла в свое время использовалось или могло быть использовано для укрытия ценностей. Поэтому важно было, проведя точную привязку сохранившихся развалин к подробному плану замка, последовательно, помещение за помещением, подвал за подвалом, аккуратно очищать от обрушившихся кирпичей и конструкций. Эта часть замка требовала не выборочной, а сплошной проверки. А получилось, что обследованными оказались лишь несколько отрезков сооружения. Остальные же помещения, — например, громадные подземелья под бывшей Фирмарией, где хранились винные запасы «Блютгерихта», подвалы и потайные ниши в стенах башни фогта Лиделау, второй ярус рыцарских комнат под «Малым ремтером» и «Конвентом», — не подверглись обстоятельному осмотру.

    Ковш экскаватора без разбора ворошил слежавшиеся кирпичи и каменное крошево, натыкаясь то на неподдающиеся фундаменты из валунов, то на железные балки, искореженную арматуру и металлические трубы. Но ведь еще в 1967 году доступны были только некоторые из интересующих нас подземелий, а большая их часть была полностью завалена рухнувшими сводами и стенами. В отдельных казематах замка не довелось после 1945 года побывать никому, потому что они были превращены в сплошные завалы еще в ходе апрельских боев. А. Я. Брюсову и А. М. Кучумову, успешно работавшим в развалинах замка в послевоенные годы, не удалось организовать трудоемкие, требующие мощной техники, раскопки.

    В. М. Якубович, как я уже сообщал, почему-то обошел своим вниманием северное крыло замка, а И. Т. Цедрик со своей компанией энтузиастов «обшаривал» лишь легкодоступные места. К сожалению, и экспедиция, сделавшая за четыре года работы на территории северного крыла шесть раскопов и несколько скважин, оставила без внимания многие интересные его уголки.

    Одно из многочисленных разочарований, сопутствовавших поискам Янтарной комнаты и других похищенных культурных ценностей, безусловно, связано с Королевским замком. Этот объект всегда был в центре внимания, и до последних дней поисков рядом с досадой теплилась надежда. Надежда на то, что вот подковырнет ковш экскаватора еще одну груду кирпичей, осыплется внутрь свод древнего подвала, образуя зловещую черную дыру, посветят поисковики фонариками вглубь подземелья и увидят заветные ящики или хотя бы уходящий куда-то в сторону таинственный подземный ход. Но этого не случилось. И в 1982 году появилась в отчете экспедиции уже знакомая нам по рассказам о других объектах запись, не оставляющая надежды на успех.

    Из отчета Калининградской экспедиции по объекту

    «Бывший Королевский замок». 1982 год

    «…Ничего не обнаружено…

    В 1973–78 гг. территорию бывшего Королевского замка начали готовить под Центральную площадь, а рядом возводить здание Дома Советов: планировалась местность, прокладывалась дренажная система, рылись траншеи под водопровод и канализацию, укладывалось бетонное покрытие, строились фонтаны, подпорные стенки, подъездные пути и т. д….

    …При проведении вышеуказанных работ на глубине 3–5 м в западной части двора замка вскрыты старые фундаменты (видимо, бывшего здания форбурга[199]) и небольшие пустые подвалы с мусором…

    ВЫВОДЫ:

    …3. Утверждать однозначно о вывозе Янтарной комнаты из замка или захоронении в его подвалах нельзя, т. к. достоверными документами об этом экспедиция… не располагает, а те заявления, которые были сделаны иностранными гражданами, не подтвердились производственными работами…

    6. Сейчас на территории бывшего Королевского замка сооружена новая Центральная площадь Калининграда, и поиски музейных ценностей там вести нельзя, да и все имевшиеся до сего времени заявления проверены.

    В связи с изложенным… считаем необходимым объект „Бывший Королевский замок“ передать в комиссию на закрытие».

    Так была поставлена точка на продолжении поисков в руинах замка тевтонов. Только не осталось ли у нас с Вами, читатель, некоторого недоверия к приговору, вынесенному почти тридцать лет назад? Не возникли ли у Вас сомнения в том, что сделано было все возможное для обнаружения сокровищ на территории этого загадочного объекта? Не настанет ли день, когда, вооруженные современными приборами и точными чертежами, придут на площадь с фонтанами и цветниками исследователи-энтузиасты, готовые еще раз потревожить скрытые плитами останки старого замка и, наконец, дать убедительные и мотивированные ответы на вопросы, скоро уже более шестидесяти лет волнующие человечество?


    Примечания:



    1

    «Einsatzstab Reichsleiter Rosenberg» (нем.) — гитлеровская организация, проводившая захват культурных ценностей на оккупированной территории; возглавлялась главой Внешнеполитического управления НСДАП Альфредом Розенбергом.



    11

    Bernstein (нем.) — янтарь.



    12

    Пилястра — вертикальный прямоугольный выступ на плоскости стены, состоящий из тех же частей, что и колонна.



    13

    Воронов М. Г., Кучумов А. М. Янтарная комната. Шедевры декоративно-прикладного искусства из янтаря в собрании Екатерининского дворца-музея. Ленинград, 1989; Бирюков В. Г. Янтарная комната. Мифы и реальность. Москва, 1992; Аксенов В. Дело о Янтарной комнате. Москва, 2000; Овсянов А. П. Янтарная комната. Калининград, 2002; Овсянов А. П. В руинах старого замка. Калининград, 1998; Петровский Н. В. Отблеск янтаря. Поиски похищенного шедевра. Москва, 2009; Турченко С.И. Военные тайны. Янтарная комната. Москва, 2005; Enke Р. Bcmsteinzimmer-Report: Raub, Verschleppung u. Suche e. weltbekannten Kunstwerkes. Berlin, 1987.



    14

    Капитель — верхняя часть колонны или пилястры.



    15

    РККА (сокр.) — Рабоче-Крестьянская Красная Армия — наименование Вооруженных Сил Советской России и СССР в 1918–1946 годах.



    16

    Бергхоф — резиденция Гитлера в Оберзальцберге (Бавария).



    17

    Поссе Ганс (1879–1942) — немецкий ученый, директор Дрезденской картинной галереи, был уполномочен Гитлером организовать «Мировой музей» в Линце, для которого повсеместно собирал экспонаты, в том числе культурные ценности, награбленные фашистами на оккупированных территориях.



    18

    Гиммлер Генрих (1900–1945) — видный нацист, рейхсфюрер СС, руководитель РСХА, главный военный преступник, покончил жизнь самоубийством.



    19

    Розенберг Альфред (1893–1946) — видный нацист, министр по делам оккупированных восточных территорий, организатор захвата культурных ценностей, глава «Штаба Розенберга», как главный военный преступник казнен на основании решения Международного трибунала в Нюрнберге.



    117

    Четырехэтажная постройка в юго-восточной части Королевского замка была возведена по проекту архитектора Иоахима Людвига фон Унфрида.



    118

    Балюстрада — невысокое ограждение балконов, лестниц, террас, галерей в виде стоек с перилами.



    119

    Фогт — чиновник рыцарского ордена, осуществляющий судебные функции.



    120

    «Blutgericht» (нем.) — «Кровавый суд».



    121

    Шпайхеры — старинные сараи-хранилища, составлявшие целый район старого Кёнигсберга — Ластадие. Ныне — местность вокруг спортивного комплекса «Юность» на улице Баграмяна.



    122

    Ремтер — зал для сбора и общих трапез рыцарей в средневековых замках.



    123

    Конвент — здесь: зал общего собрания монахов рыцарского ордена.



    124

    С начала образования фольксштурма в октябре 1944 года гитлеровцы провели четыре призыва населения Германии, последний из которых поставил под ружье шестнадцатилетних юнцов и стариков, в том числе признанных «полностью непригодными» к военной службе.



    125

    НСФ — принятое в гитлеровской Германии сокращенное наименование «Национал-социалистского женского союза».



    126

    Bemsteinzimmer (нем.) — Янтарная комната.



    127

    Вартегау — административно-территориальная единица, образованная гитлеровцами на территории одной из частей оккупированной Польши.



    128

    Ныне этот польский город называется Познанью.



    129

    Ныне — улица Портовая.



    130

    Отличительный знак техника по строительству укреплений в немецко-фашистской армии.



    131

    Ныне — район улицы Герцена.



    132

    В настоящее время — улица Артиллерийская.



    133

    Ныне — улица Клиническая.



    134

    В соответствии с организационным построением фашистской партии крайсляйтунг являлся руководящим органом НСДАП в данном районе, здесь — в городе.



    135

    В настоящее время — район улиц Суворова и Керченской.



    136

    Schlo?teich (нем.) — Замковый пруд.



    137

    Stadthalle (нем.) — Городской концертный зал.



    138

    General-Kommando (нем.) — Генеральное командование.



    139

    Алькасар — название укрепленных замков в Испании; использовалось гитлеровской пропагандой для обозначения очагов сопротивления в последние месяцы войны.



    140

    Бах-Залевски Эрих Юлиус (1899–1972) — видный нацист, генерал полиции и СС, в 1942–1943 годах — уполномоченный рейхсфюрера СС по борьбе с партизанами, организатор массовых казней на оккупированной территории. В 1963 году — приговорен к пожизненному заключению, умер в тюрьме.



    141

    Так пренебрежительно население гитлеровской Германии именовало руководящих функционеров нацистской партии, большинство из которых имели «золотой партийный знак».



    142

    На месте этой улицы и прилегающих к ней кварталов ныне находится широкая проезжая часть улицы Шевченко, там, где она сливается с Центральной площадью.



    143

    Историческое наименование одного из старейших центральных районов Кёнигсберга — так называемого «Старого города» (Altstadt).



    144

    Улица Постштрассе (Poststrasse) сохранилась между нынешним «Инвестбанком» и торгово-развлекательным центром «Плаза» на Ленинском проспекте.



    145

    Оберланд (Oberland) — название холмистой местности в бывшей Восточной Пруссии, ныне — на территории польского Поморья между рекой Пасленка и Любавской грядой.



    146

    В настоящее время — район улиц Бассейной и Воздушной.



    147

    Ныне — улица Дмитрия Донского.



    148

    Ныне — территория, занятая проезжей частью и газонами около Дворца бракосочетаний в самом начале улицы Фрунзе.



    149

    ОРПО — сокращенное наименование так называемой полиции порядка в гитлеровской Германии, в состав которой входили имперская и муниципальная охранная полиция, жандармерия, пожарная охрана и другие службы.



    150

    Ныне на этом месте широкая проезжая часть улицы Шевченко рядом с гостиницей «Калининград».



    151

    Ныне — район улиц Тенистая аллея и Химическая.



    152

    Ныне — улица Подполковника Иванникова.



    153

    Ныне здесь размещается склад «Ростекстильторга» на улице Профессора Баранова.



    154

    В настоящее время — улица Чайковского.



    155

    Сейчас — улица Алябьева.



    156

    Schlo? (нем.) — замок.



    157

    Bernsteinzimmer (нем.) — Янтарная комната.



    158

    Гурт — ребро, составляющее основу свода.



    159

    Verbrannt (нем.) — сгорела (речь идет о Янтарной комнате).



    160

    По-видимому, имеется в виду левкас — разновидность жидкой шпаклевки, используемой при позолоте художественных изделий.



    161

    Ныне здесь размещается Городская инфекционная больница. Бывшая улица Йоркштрассс называется сейчас улицей 1812 года.



    162

    Фольварк (польск.) — небольшая усадьба, хутор.



    163

    Ныне — города и поселки Нестеров, Гусев, Черняховск, Междуречье, Знаменск, Гвардейск, Комсомольск, Луговое.



    164

    В настоящее время — проспект Мира.



    165

    Ныне — улица Пугачева.



    166

    В настоящее время — район, прилегающий к улицам Кутузова, Чернышевского, Каштановой аллее.



    167

    Сейчас на месте этой улицы — отрезок Ленинского проспекта от гостиницы «Калининград» до набережной Преголи вдоль эстакадного моста.



    168

    1532 год.



    169

    Фирмария — богодельня рыцарского ордена.



    170

    Левкас — меловой грунт в русской средневековой живописи.



    171

    Кайзерлинга — старейший графский род в Пруссии, среди которого наиболее известны ученый-естествоиспытатель Александр Кайзерлинг, писатель Эдуард Кайзерлинг и философ Германн Кайзерлинг.



    172

    Картуш — лепное украшение в виде не совсем развернутого свитка, на котором помещаются надписи, эмблемы, панно.



    173

    Архивольт — профиль, обрамляющий арку.



    174

    Нервюра — ребро готического свода.



    175

    Ныне — это здание кардиологического корпуса областной больницы на улице Клинической.



    176

    В настоящее время — Химическая улица.



    177

    Район улиц Кутузова и Разина.



    178

    Ныне — православный храм Святого Николая на улице Тенистая аллея.



    179

    В настоящее время — Театр кукол на проспекте Победы.



    180

    Ныне — улица Нахимова.



    181

    В настоящее время — улица Пролетарская.



    182

    Простоявшее в полуразрушенном виде более пятидесяти лет это здание было отремонировано и сейчас в нем располагается торгово-развлекательный комплекс «Эпицентр».



    183

    Ныне — улица Томская.



    184

    В настоящее время — Октябрьская площадь в Балтийском районе.



    185

    «Грефе унд Унцер» — наименование всемирно известного кёнигсбергского издательства и книжного магазина, основанного в 1832 году и располагавшегося на площади Парадеплатц.



    186

    Ныне — улица Угловая.



    187

    «Kreuz-Apotheke» (нем.) — «Аптека Креста».



    188

    Так в первые послевоенные годы именовалась нынешняя площадь Победы.



    189

    Эта улица не сохранилась. Сейчас на этом месте — современные жилые дома на перекрестке улиц Пролетарской и Генерала Соммера.



    190

    Ныне — улица Кирова.



    191

    В настоящее время — Советский проспект.



    192

    И. П. Трофимов был заведующим областным отделом по делам культпросветучреждений и являлся членом комиссии по поискам культурных ценностей.



    193

    Комтур — обладатель одного из самых высоких титулов среди рыцарей Тевтонского ордена, предводитель комтурства — территории, находящейся во владении ордена.



    194

    В немецком тексте употреблено слово «Hofbunker», что в переводе означает «дворовый бункер» или «бункер во дворе».



    195

    См., например, газету «Калининградский комсомолец» от 24 ноября 1990 года.



    196

    Контрфорс — каменная поперечная стенка или выступ, усиливающие основную несущую конструкцию; один из основных элементов готической архитектуры.



    197

    Имеется в виду Освободительная война 1813 года, которая велась Германией за освобождение от господства наполеоновской Франции и являлась историческим примером боевого содружества с русским народом и российской армией.



    198

    Пилон — большой столб, поддерживающий своды.



    199

    Форбург — предмостное укрепление средневековой крепости, замка.









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх