Глава 25

Мой батальон разгромлен

Мы добрались до гребня насыпи. Танки, которые поддерживали нас при прорыве через индийские позиции, остановились позади. И хотя местность к востоку и западу была относительно плоской, ни войск, ни артиллерии мы не видели, хотя обстреливали нас c обоих флангов. Когда мы добрались до вершины, я был на крайнем левом фланге, и снаряды рвались вокруг нас. Пару раз я видел вдали тупоносые тягачи, спешно перетаскивавшие британские орудия.

Время от времени вдали появлялся танк, делал несколько выстрелов по нашим позициям и исчезал. Но гораздо больше неприятностей доставляли нам налеты «харрикейнов». Солдаты прозвали их непристойным словом «Hurenkaehne», которое я даже не решаюсь перевести. Самолеты атаковали нас несколько раз. Они подожгли два моих новейших гусеничных тягача, и клубы дыма, возвышавшиеся над пылью, выдавали наше местоположение лучше всего другого.

Я стоял в своей машине на вершине холма спиной к солнцу и, повернувшись в сторону Акромы, рассматривал в бинокль клубы пыли, поднятые, как я понял, танками. Солнце сейчас было с нашей стороны; опустив тент машины, мы прорвались вперед незамеченными и необстрелянными.

Почти все наши автомобили были на равнине, и, рассыпавшись веером, мы видели всего лишь несколько танков, как вдруг на нас посыпались вражеские снаряды. Мы остановились, развернули орудия и дали ответный залп. Противник продолжал вести огонь. Мы вновь свернулись, подцепили орудия к тягачам и продолжили движение. Впереди мы видели знакомые приметы: телефонные столбы, связывающие Акрому с нашим штабом в Белом доме.

Противник теперь стрелял с каменных оборонительных сооружений, расположенных рядом с небольшим фортом в пустыне возле Акромы. Не дойдя до британских позиций, нам пришлось остановиться и вновь развернуть орудия в боевое положение. Предстояла еще одна дуэль между нашим противотанковым орудием и его извечным смертельным врагом – британскими танками.

Мы отвели наши автомобили в небольшое русло, расположенное немного западнее. Солдаты принялись лихорадочно вкапывать орудия и окапываться сами. Но почва была каменистой, и нужны были неимоверные усилия, чтобы вырыть хоть какое-нибудь укрытие. Некоторым пехотным подразделениям повезло – они нашли старые одиночные окопчики, вырытые еще до прошлых боев. Мы ждали начала сражения.

Только я успел отдать команды унтер-офицеру – командиру орудия, развернутому позади меня, как метрах в пятидесяти впереди из-за камней выскочили две газели. Я тут же выхватил винтовку из рук солдата, входившего в расчет орудия. Но поскольку я пришел в армию из университета, то меткостью стрельбы не отличался. Но в этот раз на меня что-то нашло. Я завалил газель, бежавшую наперерез, с одного выстрела. Мы притащили убитого самца и тут же разрезали его на куски, и, спустившись в сухое русло, где стояли наши машины, мы с помощью бензина и ветоши развели костер и тотчас же зажарили мясо.

На левом фланге пока все было спокойно. Но рота, стоявшая на правом фланге, попала под пулеметный обстрел, и я услышал их ответный огонь. Я осмотрел окоп, который ефрейтор Мюллер вырыл для нас двоих. Раньше Мюллер был моим ординарцем, теперь же он стал связным, поскольку у всех офицеров ниже полковника ординарцев забрали в боевые подразделения.

Я посмотрел в бинокль, услужливо подложенный мне Мюллером, и увидел, что мы расположились прямо перед британскими опорными пунктами; и их связные сновали между камней всего лишь в полутора километрах от нас. Справа от меня, высунувшись по пояс из окопа, стоял обер-фельфебель Таудт и спокойно поливал свинцом противника.

Я вспомнил о жареном мясе и крикнул Мюллеру, чтобы тот сбегал в русло и посмотрел, не слопали ли его наши голодные артиллеристы. Но он не ответил. Вместо этого я услышал до боли знакомый многоголосый крик:

– Справа танки!

В этот же момент я увидел, как Таудт упал, сраженный пулей в голову. Он был мертв.

Справа от моей роты из «мертвой зоны» выползли десять танков. Все они были неизвестного нам типа, более мощные, чем все танки, с которыми мы до этого сталкивались. Как мы потом узнали, это были американские танки «генерал Грант», которые в большом количестве были доставлены на Ближний Восток, хотя и не в таком, на которое надеялся Окинлек. По своей мощи они были гораздо ближе к нашим «Т-III» и «Т-IV», чем к тем танкам, которые британцы посылали в пустыню до этого. Танки «генерал Стюарт», или «голубчики», как их называли, которые американцы поставляли своим союзникам, хотя и отличались большой скоростью, но мало чем превосходили бронемашины. Они не могли противостоять нашим тяжелым танкам.

Мы вели огонь, но роты, стоявшие справа от нас, не могли своими 50-миллиметровыми противотанковыми орудиями сдержать натиск противника. Я видел, как их снаряды отскакивают от брони «грантов». А ответный огонь противника был жестоким. Особый урон их снаряды наносили нашей пехоте.

И тут я содрогнулся. Из низины один за другим выкатывались новые танки – штук шестьдесят, не меньше. Они шли на нас, и каждый ствол плевался огнем.

Я скомандовал правому орудию открыть огонь. Это остановило один танк. Несколько других горели. Но основная масса неумолимо надвигалась на нас. Что там случилось с левым орудием? – успел подумать я. Оно молчало, и ствол его наклонился к земле. Я выскочил из окопа, и, не обращая внимания на свист пуль и разрывы снарядов, рванулся к орудию.

Двое солдат из расчета распростерлись на земле. Замок орудия был разбит. Заряжающий лежал рядом с колесом, истекая кровью, он был ранен в грудь пулеметной пулей.

– Воды, воды, – бормотал он, хватая ртом воздух.

Еще несколько снарядов разорвалось рядом с орудием. Танки, очевидно, расстреливали его прямой наводкой. Оставаться там означало погибнуть.

Я прижался к земле и попытался приподнять голову раненого.

Он помотал головой.

– Я дотащу тебя до окопа – там есть вода! – прокричал я ему в ухо.

Он снова замотал головой. К моему изумлению, он поднялся на ноги и, шатаясь, побежал к моему окопу.

Танки противника уже достигли передовых позиций справа от меня. Я пополз назад к своему окопу. Мюллера там не было. Я затащил раненого артиллериста в щель. Моя итальянская бутылка для воды была наполовину наполнена кофе. Я сунул ее в трясущиеся руки раненого. Он с жадностью выпил кофе и повалился на спину, мертвый. Ноги его свешивались в окоп, а тело лежало на краю.

Снаряды рвались теперь повсюду. Неужели я остался один? Но не успел я подумать об этом, как сзади раздался голос фельдфебеля Вебера, командовавшего моим третьим орудием. Он посылал в сторону танков снаряд за снарядом, но толку от его доблести было мало.

На нас двинулось сразу двенадцать танков, чтобы заставить наше орудие замолчать. Их пушки непрерывно изрыгали огонь; они шли прямо на нас.

Я бросил бинокль и скатился на дно своего окопа, где Мюллер расстелил одеяло. Я натянул его на себя, надеясь обрести хоть какую-то защиту. Прямо перед моими глазами висели ноги убитого солдата.

Земля дрожала. Казалось, что горло покрыто наждачной бумагой. Итак, это конец. Под Сиди-Резей я сумел спастись. Но теперь мне крышка. Моей невесте сообщат: «С глубоким прискорбием мы вынуждены известить вас о…» И она прочтет, что я погиб в пустыне за Фатерлянд смертью героя. А что будет означать? Да то, что я превратился в кровавое месиво на песке в захолустной дыре, именуемой Акрома.

Танк наехал на край моего окопа. Я услышал английскую речь. Раздавалась ли она из танка, или это был голос пехотинца, шедшего за ним с примкнутым штыком?

Одеяло – неважная защита от штыка. Но может быть, меня не заметят? Может быть, я останусь лежать здесь и потихоньку сойду с ума? А может, меня убьет снарядом или раздавит другой танк?

Прошло несколько минут. Вдруг я услышал немецкую речь. Очевидно, собирают пленных в моем секторе. А я лежу здесь в окопе.

Стрельба прекратилась. Приблизительно через четверть часа я услышал, как танки ушли на юг. На поле боя опустилась тишина. А я все еще лежал в каком-то оцепенении. Когда я поднял голову, небо светилось бронзовым цветом заката. Наступал вечер. Вокруг не было никаких признаков жизни. И тут я увидел фигуру, которая, словно попрыгунчик, выскочила из окопа сзади меня. Это был Мюллер. С выражением муки на лице он промолвил:

– С вами все в порядке, господин обер-лейтенант? – и как-то странно добавил: – А вот со мной не все.

– Залезайте сюда, – приказал я Мюллеру. – Дождемся темноты, а потом пойдем.

– Господин обер-лейтенант, – сказал Мюллер, – мясо было уже готово, когда явились эти томми.

Когда на поле боя опустилась ночь, Мюллер проводил меня к руслу, где мы зажарили мясо. Окорок, лежавший на листе железа, был еще теплым. У Мюллера остался во фляжке кофе. Мы отрывали куски вкусного, но слишком жесткого мяса и проглатывали их.

Я до сих пор помню вкус сока, стекавшего по уголкам моего рта. Как хорошо жить. Ощущение тщетности надежд на спасение и неизбежности смерти, охватившее меня в окопе, прошло. Сильна в нас воля к жизни!

Но не все выжили. Я взглянул на пушку фельдфебеля Вебера. Ее переехал британский танк. Она была изуродована, но Веберу удалось уйти. Мы нашли его в нескольких сотнях метров вверх по руслу, вместе с восемью солдатами, уцелевшими в этом бою.

От нашего батальона мало что осталось. Часть нашей транспортной техники была уничтожена, и ее обломки валялись вокруг. Много ее было увезено в качестве трофеев, и лишь немногое уцелело.

Я взял на себя командование уцелевшими солдатами, и мы двинулись на юг. Около десяти часов мы наткнулись еще на одну небольшую группу из числа выживших. Мы побрели дальше.

В воздух взлетали ракеты – по их яркому свечению я догадался, что они были немецкими. Один из моих солдат выстрелил красной, белой и зеленой ракетами, и по мере продвижения мы периодически обменивались этими опознавательными сигналами. Через час мы набрели на роту бронемашин. Это было специальное подразделение под командованием ротмистра Хохмейера, личная разведчасть Роммеля.

На следующее утро грузовики, приданные роте бронемашин, доставили нас в штаб 115-го полка, который теперь переместился назад к югу. Мы узнали, что наш батальон был практически весь уничтожен. Командир батальона подполковник Роске, который прибыл к нам только в марте, попал в плен. Я был единственным оставшимся в живых командиром роты, кроме меня удалось спастись только одному офицеру. Из 350 человек, отправившихся в бой, осталось тридцать.

Эти остатки раскидали по двум другим батальонам полка, ждущего переформирования. В будущем новому батальону предстояло воевать под Эль-Аламейном.

На меня теперь смотрели как на человека, доказавшего в бою свою способность командовать батальоном, и отправили в резерв дивизии. Я был приписан к полковому штабу и вместе с войсками участвовал во взятии Тобрука. После этого у меня появилась возможность полететь в отпуск в Германию. Сначала предполагалось, что мой отпуск продлится три недели, но потом его увеличили до восьми. У молодого офицера, воевавшего в пустыне, нашлось, конечно, что рассказать – в том числе и о Тобруке – своим домашним.