III. Крещение Новгорода. — Новгород под властью Киева. — Возвращение его независимости

Русская Земля приняла св. крещение. Из Киева христианство разливалось по славянским землям русского союза. Оно явилось и в Новгороде. В Никоновском списке Сильвестровской Летописи рассказывается коротко, что в 990 году сам Михаил, первый русский митрополит, прибыл в Новгород с епископами, данными ему в числе шести от патриарха, с Добрыней, Володи-мировым дядей, да с Анастасом, греком, предателем Корсуна.

Проходя по землям, они сокрушали идолов, многих людей окрестили, воздвигли церкви, поставили священников по городам и селам. Летопись ничего не говорит о сопротивлении со стороны язычников. "Была — выражается она — тишина велия отвсю-ду". Но, как видно, это была только первая посадка христианства и принялась довольно плохо. Язычество было слишком сильно на севере; принятие христианства не предуготовилось предварительным свободным распространением новой веры, как это было в Киеве, при долговременных его сношениях с Грецией.

В 992 году при Михаиловом преемнике, митрополите Леонтии, епископ Иоанн, назначенный в Новгород, пришедши туда, должен был еще раз сокрушать идолов и разорять требища. Об этой второй проповеди христианства в Новгороде сохранился в так называвшейся Иоакимовской Летописи рассказ, очень правдоподобный и, вероятно, основанный на вековых местных преданиях, как и многое в этом повествовательном отрывке, не лишающее его исторического значения, при всем том, что в нем довольно искажений. Вообще, по известию этой летописи, тогдашнее крещение русского мира происодило не так добровольно и умильно, как можно заключить по рассказам Сильвестровой Летописи. Вместе с мирными пастырями-учителями словесного стада, ходили в другом роде проповедники: Добрыня, дядя Во-лодимиров, да Путята, Володимиров тысячский, а с ними была ратная сила. Где не довлели пастырские увещания, там употреблялись более плотские средства. Таким образом они крестили в разных землях славяно-русского мира народ, где сотнями, где тысячами — как где случится. Неверные люди и скорбели, и роптали, да нечего было делать: не смели сопротивляться ратной силе. Первоначально войско проповедников было, конечно, из Киева, но потом в каждой земле вербовали в него новокрещенцев, и таким образом увеличивалась сила. Приобрев страхом в одном месте новых христиан, апостолы из них же добывали орудия на страх другим местам. Тогда легко было возбуждать воинственные страсти и набирать охотников воевать других: иные могли кресться только для того, чтоб их взяли в войско; легко было при этом пользоваться старыми соперничествами и предрассудками, господствовавшими между одними и другими землями и местами: находились вероятно такие, которые радовались случаю припомнить старину соседям; наконец, удалое честолюбие легко щекоталось и возбуждалось вообще желанием дать почувствовать другим свою силу и заставить других делать по-своему, а не по-ихнему. Так, Добрыня и Путята, бывши с епископами в Ростове, набрали в свое войско новокрещенных ростовцев и пошли к Новгороду. Пока войско, проходя от Киева по разным землям, дошло наконец до отдаленного Новгорода, оно, конечно, усилилось до самой высокой степени, и Новгороду суждено было у себя встретить более гостей, чем другие земли. До того новгородцы-язычники показывал и терпимость к христианам; по крайней мере существовала в Новгороде христианская церковь Преображения, построенная, верно, в приход митрополита Михаила; жили спокойно среди язычников но-вопринявшие крещение их соотечественники. Но когда услышали язычники, что к ним идет ратная сила с тем, чтоб уничтожить богов — их прадедовскую святыню, то составили вече и приговорили не впускать приходящих в город и не выдавать богов. Левая сторона города по течению Волхова держалась упорнее старой веры, притом же была укреплена. Проповедники с войском пришли прежде на правую (Торговую) сторону и увидали, что мост разобран и против них на берегу выставлены камено-метные орудия, называемые пороки: туча каменьев грозила им, как только они покусятся силой переходить на другой берег. Стали они крестить людей на правой стороне, и в течение двух дней окрестили их несколько сот, только вообще заметили, что слово крестное представляется неверным безумием и обманом.

На левой стороне старший жрец Богумил, прозванный за свое сладкоречие "Соловей", возбуждал народ стоять за веру предков. Тысячский Угоняй ездил по городу и кричал: "лучше нам тюмереть, чем отдать на поругание наших богов". Тогда тысячский Володимиров, Путята, муж храбрый и смышленый, ночью переправился с пятью стами ростовцев на другой берег. Новго-•родцы ошибкой приняли их за своих и впустили в город. Ростовцы схватили Угоняя в его дворе, схватили несколько других таких же коноводов (передних мужей). Путята отправил их тотчас на правый берег к Добрыне. Разнеслось об этом по городу. Народ рассвирепел и тут-то возбудилась в нем неистовая нена--висть к христианству; разметали церковь Преображения, ограбили и разорили дома христиан. Тогда, вероятно, убили жену Добрыни, разорили его дом, перебили некоторых из его родни; хотя Иоакимовская Летопись говорит об этом прежде, чем о переправе Путяты на левый берег, но так как разорение церкви и христианских домов последовало уже как следствие народного раздражения, возбужденного этой ночной переправой и нападением на Угоняя,то,вероятно, и поступок с семьей н с домом Добрыни должен был произойти в эти часы всеобщего народного волнения. Странно, однако, что Добрыня, зная хорошо дух новгородский, оставил жену свою и родных в Новгороде, когда собирался туда идти и когда ожидал, что его могут встретить как неприятеля: в таком случае он заранее бы распорядился удалить их в более безопасное место. В то же время до пяти тысяч новгородцев вступили в жестокую сечу с Путятой и ростовцами; тогда Добрыня, пользуясь темнотой ночи, переправился на другой берег и зажег дома на берегу. Сделалось всеобщее смятение, многие бросились тушить пожар, ;( знатные люди, бояре, послали к Добрыне просить мира. Добрыня приказал сам спасать город и перестать грабить. Расправа пошла над богами: деревянных идолов сожгли, каменных побросали в реку. Мужчины и женщины, старые и малые, с воплем н плачем умоляли пощадить богов и не поругаться над ними. Что вы, безумные, их жалеете, — говорил им Добрыня: — что это за боги, что сами оборониться не умеют! Какой пользы от них ожидать!" Конечно, беззащитность богов должна была произвести на массу влияние, как всегда бывало в подобных случаях, когда народ, видя бессилие своих идолов, начинал в них сомневаться; но, по известию повествователя, новгородцы все-таки не хотели креститься. Понятно, что насилие должно было оскорблять вольный дух ильменских славян, хотя не раз поражаемый, но еще не сломленный и не задушенный ни долговременным гнетом, ни чуждым нравственным влиянием. Новгородцы шли в воду только по крайней неволе; не хотевших тащили воины в Волхов: мужчин крестили выше, а женщин ниже моста; и многие, чтоб остаться некрещенными, прибегали к хитрости и уверяли, что они уже крещены. Поэтому проповедники надевали всем крещенным на шею крестики. Повиновались новгородцы, — некуда было деться; омылись в воде, крестики надели, но в душе надолго оставались по крайней мере не христианами, если не совсем язычниками. В воспоминание насильственного крещения, после того, долго упрекали новгородцев, и с насмешкой говорили им: "Путята вас крестил мечом, а Добрыня огнем".

О Перуне, главном идоле, сохранилось в последующих веках такое предание. Когда его сбросили с моста, вступил в него бес и начал идол кричать: "О, горе, ох, мне! Достался я в немило-стивыя руки". Плывя под большой мост, он бросил на мост палку и сказал: поминайте меня этим, новгородския дети! Запрещено было перенимать его. Несчастный божож приплыл к берегу у Пидьбы (на устье реки Пидьбы, впадающей в Волхов с левой стороны, ниже Новгорода). Пидьбянин вышел на реку, собираясь на лодке везти в город горшки на продажу: видит Перуна, ударил его шестом и сказал: "Довольно ты, Перунище, поел-попил, плыви теперь прочь".

Сказание о насильственном крещении Новгорода, по Иоакимов ской Летописи, подтверждает то, что в этот период времени Новгород находился в качестве покоренной земли под такими

Условиями, которые не позволяли новгородцам показать свою самобытность. Избранный добровольно новгородцами, Владимир покорил его себе с помощью варягов-норманнов, а потом, ставши киевским князем, удерживал над ним свою власть: таким образом Новгород через него подпал под власть Киева, стал как бы пригородом последнего. Когда печенеги стали сильно налегать на Киевскую Землю, Владимир в 997 году отправился В Новгород набирать воинов (по верховне вое). Новгородцы должны были проливать кровь вдали от родины на защиту далекой земли. Новгородцы обязаны были платить киевскому князю две тысячи гривен в год, и еще тысячу гривен давали на гридней княжеских, то есть на гарнизон, державший город в повиновении. Сыну киевского князя, Ярославу, поручено было управление. Но, обращаясь с Новгородом как с покоренным краем, киевский князь не уничтожил внутреннего самоуправления города, потому что в Новгороде были посадники, которые собирали дань и давали поставленному над ними князю. Неизвестно, в каких условиях находилась тогда власть князя к правам посадника; судя по вышеприведенному известию, последний служил как бы посредником между властью князей и народом. Скандинавские саги недаром описывают Ярослава любостяжа-тельным и скупым. Собирая с Новгорода уроки, он не отсылал их своему отцу, и старик должен был собираться в поход против сына, чтоб удержать Новгородский край в зависимее™ от Киева. Но как только Ярослав услышал, что отец хочет идти на него, то убежал к варягам за море так же точно, как сделал его отец, когда ему угрожал брат Ярополк. Дело восстания Ярослава против отца было совсем не народным новгородским делом: Новгороду не легче было оттого, что Ярослав не платил отцу, а себе оставлял то, что собирал с новгородцев. Новгородцы, как видно, не дали ему помощи на отца; оттого он и бежал за море. Прибывшие с ним потом из-за моря в Новгород варяги обращались с жителями своевольно и насиловали новгородских жен. Чужеземное насилие вывело новгородцев из терпения: до сих пор их порабощение ограничивалось платежом князю дани; теперь же чужеземцы, приведенные князем, посягали на их домашние права: составился заговор, — перебили варягов. Летописец с точностью указывает на самое место, где произошло это убийство, — во дворе Поромони; Поромоня был, вероятно, один из зачинщиков заговора. Ярослав вышел за город в Раком (на правом берегу Ильменя) и послал к новгородцам сказать: Уже мне не воскресить побитых". Он приглашал зачинщиков к себе, вероятно, на мировую. Обольщенные его словами, они явились и были ?се изрублены. Но в ту же ночь пришло известие, что Святополк перебил братьев. Тогда Ярослав сам явился па вече в поле, просил прощения у новгородцев. Новгородцы отвечали: "Если, князь, наша братья изрублена, то мы можем постоять за тебя!" Соловьев справедливо объясняет согласие новгородцев тем, что, вероятно, Ярослав успел соединить свое дело с делом Новгорода и предоставил новгородцам возможность освободиться от дани, которую платили они киевскому князю. Святополк, овладевши Киевом, уже по тому самому имел притязание на Новгород: при Владимире Новгород подчинялся Киеву, — так должно было оставаться и при Святополке, который стал преемником Владимира. Новгород, принимая сторону Ярослава, в случае успеха его, мог возвратить себе полную независимость. Летописец говорит, что Ярослав собрал варягов тысячу, а прочих сорок тысяч.

Что касается до варягов, то, вероятно, новгородцы перебили только тех из них, кого считали особенно виновными; и действительно, всего варяжского отряда они перебить не могли, когда это избиение происходило в одном частном дворе, где могло поместиться только ограниченное количество. Относительно числа прочих 40.000 едва ли можно принимать его в том самом виде, в каком оно показано в летописи: довольно будет, если заключить по нем, что число поступивших в ряды Ярослава новгородцев было велико. Как бы то ни было, новгородцы приняли усердно сторону Ярослава потому, что видели возможность своего освобождения от Киева и с помощью их ополчения Ярослав выиграл войну. Замечательно, что во время этой войны проявилось притязание не князя, но киевлян на власть над новгородцами. Когда дошло дело до битвы, киевляне, бывшие у Святополка, задирали новгородцев, называли их плотниками и грозили обратить их на постройку своих хором. Киевляне смотрели на новгородцев как на слуг своих, а не только как на данников своего князя: а вы плотници сущи! а поставим вы хоромом рубити нашим! Эти плотники, эти подданные Киева, в свою очередь, сделались господами. Святополк был разбит; Киев завоеван. Ярослав раздавал всем новгородцам по 10-ти гривен каждому: то было право победителей, право завоевателей.

Победитель недолго спокойно усидел в Киеве. Святополк привел Болеслава. Произошла новая битва — битва с ляхами в 1018 году, на берегу Буга. У Ярослава были кроме Руси, т.е. полян, наемные варяги и словене, т.е. новгородцы, те, вероятно, которые остались у него служить на юге. Ярослав был жестоко разбит, и только с четырьмя мужами убежал в Новгород. Не надеялся он и там удержаться и хотел бежать за море, но тут новгородцы, под руководством Коснятина, Добрынина сына (хотя не новгородца по предкам, но сжившегося с Новгородом и, вероятно, там увидевшего свет), остановили Ярослава, сожгли приготовленные лодки и изъявили готовность сами помогать Ярославу. Сделали складчину от старост по 10-ти гривен, от бояр по 18-ти гривен, а от мужа по 4 куны [12]. Однако силы новгородцев были не так важны, как их готовность. Осмотревшись, увидали, что приходилось приглашать наемников, — и поехали за море за варягами. Оно было естественно: последнее поражение должно было обессилить новгородскую военную силу, да и прежняя победа не далась даром. Новгородцы поставлены были в такое положение, что необходимо должны были из всех сил тянуть, чтоб помочь своему князю. Победа Святополка грозила им совершенным порабощением. Уже теперь не довольствовался бы великий киевский князь возвращением прежнего подданства: теперь присоединилось бы мщение за прежнее поражение; дело Святополка было уже и прежде делом Киева: теперь оскорбленное самолюбие киевлян подвергло бы освободившихся подданных той неволе, какая всегда ожидает неудачно возмутившихся рабов. Новгородцы необходимо должны были стоять дружно за Ярослава, чтоб себя самих спасать. Победа при реке Альте в 1019 году утвердила навсегда свободу Новгорода. Новгородцы в другой раз и уже навсегда доставили Ярославу великое княжение в Киеве. С этих пор зависимость от Киева, возникшая в княжение Владимира, поддержанная связью князя со скандинавскими государями, прекратилась. По Софийскому Временнику, Ярослав, наградивши новгородцев деньгами в таком же размере, какой по Новгородской Летописи представил Ярослав новгородцам после первой своей победы над Святополком, дал им "Правду" и "Устав" — грамоту[13].

Примечания:

1

"Сынове их и внуци княжаху по коленом своим и налезоша. себе славы вечныя и богатства многа мечем своим и луком, обладаша же и северными странами и по всему морю даже до предел Ледовитаго моря и окрест желтоводных и зеленоводных вод и по великим рекам Печере и Выми и за непроходимыми высокими горами а стране рекомой Скир по велицей реце Оби до устия Беловодныя реки, еяже вода бела аки млеко: тамо бо звери родятся рекомии соболь. Хождаху же и на египетския страны, воеваху со многою храбростью, показующе в елиньских и зарьварских странах: великий страх тогда от них належаше".

12

Здесь, вероятно, муж не означал княжеского дружинника, ибо невозможно, чтобы приближенный к князю платил так мало а сравнении с боярами, когда очень было естественно, что в княжеской дружине находились бояре, т.е. люди знатные, богатые.

13

Соф. Bp., I, 134. Списав грамоту, рече: по сему ходите и держите, якоже списах вам.