Глава 17. Великое стояние у Царьграда

К концу 1877 г. разгром турецкой армии стал свершившимся фактом. Переход русскими Балкан произвел на турок ошеломляющее впечатление. Турецкий военный министр Сулейман предложил оттянуть от Шипки к Адрианополю войска Весселя, пока не поздно, но его не послушали — погубив уже армию Османа, сераскириат губил армию Весселя. Султан назначил главнокомандующим военного министра Реуфа, а Сулейману повелел вступить в непосредственное командование Западной турецкой армией. Сулейман успел сосредоточить между Софией и Филиппополем[48] до 50 тыс. человек со 122 орудиями, а у Ени-Загры находилось еще 25 тыс. человек Мехмеда-Али. Однако, получив 29 декабря известие о капитуляции у Шипки армии Весселя, Реуф пал духом, испугавшись за Константинополь. Сулейману и Мехмеду-Али было предписано немедленно отступить к Адрианополю, а командовавшему Восточной армией Неджибу оставить в Добрудже и «четырехугольнике» лишь войска, необходимые для удержания крепостей, а остальные погрузить в Варне на корабли для отправки в Константинополь.

Порта рассчитывала успеть сосредоточить 120 тыс. человек у сильной Адрианопольской крепости (чем надеялась задержать наступление русских). Одновременно она просила Англию о мирном посредничестве, но Россия отвергла представление Лондонского кабинета, предложив Порте самой обратиться за аманом, т. е. просить пощады.

Отойти к Адрианополю удалось лишь одному Мехмеду-Али. Сулейман спешно отступил 30 и 31 декабря на Татар-Базарджик. Гурко намеревался здесь его окружить, но в ночь на 2 января турецкая армия ускользнула от охвата, перешла реку Марицу, уничтожив за собой мост, и вечером 2 января сосредоточилась у Филиппополя.

Сулейман решил дать отдохнуть войскам у Филиппополя, а в случае если русские его атакуют, принять бой. Это решение привело в ужас подчиненных паши, просивших его не рисковать последней турецкой армией, но переубедить «сердарь-экрема» им не удалось.

2 января вечером авангард генерала Гурко (граф Шувалов с павловцами и гвардейскими стрелками) перешел в темноте, по грудь в воде и в 8-градусный мороз, широкую и быструю реку Марицу, по которой уже шел лед. 3 января тем же путем перешла остальная часть 2-й гвардейской дивизии. Переправившиеся войска весь день вели затяжной бой, ожидая развертывания главных сил. Сулейман, заметив опасность, приказал немедленно отступить, но было уже поздно. Утром 4 января русские овладели Филиппополем, форсируя ледяную Марицу везде, где были броды, а вечером Лейб-Гвардии Литовский полк, ворвавшись в самую середину отступавшей турецкой армии у Карагача, внезапной ночной атакой уничтожил пехотную бригаду и захватил 23 орудия. 5 января турецкая армия свернула прямо на юг, причем две дивизии, потерявшие связь с главными силами, были уничтожены. Главным силам удалось оторваться от русских. Наша конница под начальством генерала Д. И. Скобелева 1-го (отца) выясняла весь день 6 января направление отступления неприятеля, и утром 7 января турки были настигнуты у Караджалара лихим 30-м Донским полком Грекова, атаковавшим полторы турецкие дивизии и захватившим всю оставшуюся у турок артиллерию — 53 орудия. Этой блистательной победой и закончилось преследование разбитой под Филиппополем армии Сулеймана, потерявшей 20 тыс. человек (двух пятых состава) и всю артиллерию (114 орудий). В Константинополе долго не знали, где находятся ее остатки. К 15 января они собрались у Карагача и оттуда морем были перевезены частью в Константинополь, частью на Галлиполи. Русские потеряли у Филиппополя 41 офицера и 1209 нижних чинов.

Пока Гурко громил турок у Филиппополя, центр нашей армии, не теряя времени, пожинал плоды шейновской победы. В авангарде Скобелева шли 1-я кавалерийская дивизия и герои Шипки — орловцы и «железные стрелки». Сразу оценив обстановку, сложившуюся на театре войны, Скобелев, немедленно по занятии 1 января Эски-Загры, двинул в глубокий рейд на Адрианополь имевшуюся у него конницу — три полка 1-й кавалерийской дивизии под командованием генерала Струкова.

Этот блистательный рейд решил кампанию. 2 января московские драгуны заняли важнейший железнодорожный узел театра войны — Семенли, отрезав армию Сулеймана от Адрианополя и предрешив ее разгром. Девять русских эскадронов нарушили все стратегические расчеты Турции. Неутомимый Струков громил тылы противника, захватывал обозы, огромные склады продовольствия и снаряжения и 6 января был уже в Мустава-Паше, в кавалерийском полупереходе от Адрианополя.

8 января была без боя захвачена мощная крепость Адрианополь. В крепости было 70 исправных орудий.

Естественно, что перед русским командованием встал вопрос — брать или не брать Константинополь и (или) Проливы, и как, и на каких условиях заключать с турками мир или перемирие?

27 декабря 1877 г. командующий русской армией на Балканах великий князь Николай Николаевич получил от турецкого военного министра Реуф-паши телеграмму с просьбой известить его, куда следует отправить мушира Мегмет-Али, уполномоченного для заключения перемирия, и на каких условиях оно может быть заключено. Николай Николаевич 28 декабря отправил ответную телеграмму: «Содержание вашей депеши доведено до сведения императора. Переговоры могут быть ведены только непосредственно со мною, но о перемирии не может быть речи без принятия предварительных оснований мира» (56. Кн. вторая. С. 399–400).

Александр II одобрил все распоряжения брата и сообщил, что все ожидаемые великим князем инструкции и полномочия уже высланы 21 декабря. Император предупреждал, что не следует торопиться сообщать туркам условия заключения перемирия, а следует затянуть это дело, при этом не ослабляя военных действий.

2 января 1878 г. Александр II получил телеграмму от султана Абдул Гамида II, в которой говорилось, что, глубоко скорбя об обстоятельствах, вызвавших злополучную войну между двумя государствами, призванными жить в добром согласии, и желая как можно скорее прекратить бесцельное кровопролитие, султан в силу соглашения, состоявшегося между его правительством и великим князем Николаем Николаевичем, назначил своими уполномоченными министра иностранных дел Сервер-пашу и министра двора Намык-пашу, которые через три дня отправятся в русскую главную квартиру для установления условий перемирия. Абдул Гамид II выразил надежду, что русский император прикажет незамедлительно прекратить военные действия на всех театрах войны.

Александр II ответил, что не менее султана желает мира и восстановления дружбы между Россией и Турцией, но он не может остановить военных действий до тех пор, пока Порта не примет предварительных условий мира, которые будут сообщены ей главнокомандующим русскими армиями.

Об отправлении турецких уполномоченных в русский лагерь известила Александра II и королева Виктория. А британский посол потребовал от Горчакова очередного обещания не занимать русскими войсками Галлипольского полуострова (т. е. Дарданелл) и заявил от имени своего правительства, что договор, заключенный между Россией и Турцией и касающийся трактатов 1856 и 1871 гг., должен быть договором «европейским» и не будет действителен, если состоится без согласия всех стран — участниц перечисленных выше трактатов.

Что касается Дарданелл, то князь Горчаков уверил британского посла, что военные операции русских армий не будут распространяться на Галлиполи, если турки не сосредоточат там свои регулярные войска, тем более что и Англия не высадит там свои войска. Приняв заявление к сведению, британский кабинет заявил, что «при нынешних обстоятельствах» и не думает о занятии Галлиполи.

Александр II известил великого князя Николая Николаевича об обращении султана и «назойливых требованиях» британских дипломатов. Подтвердив телеграммой, что все эти обстоятельства никак не должны влиять на действия главнокомандующего, предписанные ему инструкцией, высланной 21 декабря, он написал в письме брату: «Пока уполномоченные турецкие не примут безусловно наших предварительных кондиций для мира, о перемирии и речи быть не может и военные действия должны продолжаться со всевозможною энергиею. Да поможет нам Бог довершить начатое святое дело, как мы того желаем для пользы и достоинства России» (56. Кн. вторая. С. 401).

8 января 1878 г. великий князь Николай Николаевич принял представителей султана — Сервера и Намыка. Русский главнокомандующий начал переговоры с вопроса, какие мирные условия предлагает России Порта. Турки ответили, что побежденный не может предъявлять победителю никаких требований и что султан вверяет судьбу своей страны великодушию русского царя. Тогда Николай Николаевич вручил представителям султана текст полученных из Петербурга условий мира и потребовал от них конкретного ответа, добавив, что от этого ответа зависит столь желаемая Портой приостановка военных действий.

Русские условия мира, состоявшие из тринадцати статей, содержали решение всех проблем, возникших на Балканах за последние пять лет. Условия были следующие:

Болгария в пределах болгарской национальности и никак не меньших против тех, что были намечены константинопольской конференцией, составит автономное княжество, платящее дань султану, но пользующееся христианским народным правлением, народной милицией, с выводом из ее пределов турецких войск.

Черногория, Румыния и Сербия признаются не зависимыми от Турции и получают за счет нее земельное приращение.

Боснии и Герцеговине даруется автономное управление с достаточными гарантиями, при ближайшем участии в определении их соседней с ними Австро-Венгрии.

Такие же преобразования вводятся во всех прочих подвластных Турции областях с христианским населением.

Порта вознаграждает Россию за военные издержки. Земельным вознаграждением служат: в Европе — прилегающий к Дунаю участок Бессарабии, отошедший к Молдавии по Парижскому договору 1856 г., и в Азии — крепости Ардаган, Карс, Баязет и Батум с их округами. Добруджу получает Румыния в обмен за участок Бессарабии, Помимо земельного вознаграждения Порта уплачивает России денежную контрибуцию.

Ознакомившись с русскими условиями, послы воскликнули в ужасе: «Это конец Турции!» Дать ответ они пообещали на следующий день.

9 января 1878 г. посланники султана вручили великому князю Николаю Николаевичу ноту, в которой большая часть русских условий отвергалась, а остальные принимались с существенными оговорками и ограничениями. Русский главнокомандующий, ознакомившись с нотой, заявил, что и слушать не желает ни о каких изменениях условий и что турки должны ответить «да» или «нет». На что Намык-паша возразил: «Но самостоятельная Болгария знаменует собой гибель Турции, прекращение ее владычества в Европе, и после этого туркам ничего не остается, как уйти обратно в Азию» (56. Кн. вторая. С. 404).

Николай Николаевич разрешил послам связаться по телеграфу с султаном и получить инструкции, при этом заявив, что Россия будет продолжать активные военные действия и что даже в случае получения из Порту удовлетворительного ответа, он примет его только после предварительного разрешения на то Александра II.

В телеграмме к царю главнокомандующий спрашивал, может ли он в случае принятия султаном русских условий мира, заключить перемирие или должен ожидать новых инструкций из Петербурга. В этой же телеграмме великий князь докладывал: «Кроме того, ввиду быстро совершающихся событий, неожиданно скорого движения наших войск, возможного в эту же минуту занятия нами Адрианополя и неоднократно высказанного тобою желания о безостановочном движении вперед наших войск, испрашиваю, как мне поступить в случае подхода моего к Царьграду, что легко может случиться при панике, которою объято турецкое население от Адрианополя до Стамбула включительно, а также что делать в следующих случаях: 1) Если английский или другие флоты вступят в Босфор? 2) Если будет иностранный десант в Константинополе? 3) Если там будут беспорядки, резня христиан и просьба о помощи к нам? 4) Как отнестись к Галлиполи, с англичанами и без англичан?» (56. Кн. вторая. С. 404).

Нерешительность турецких посланников, видимо, повлияла на настроение главнокомандующего и изменила его взгляды на исход войны. После занятия русскими войсками Адрианополя он телеграфировал Александру II: «События так быстро совершаются и опережают все возможные предложения, что если так Бог благословит далее, то мы скоро можем быть невольно под стенами Царьграда». Указав на «страшную, неописуемую панику, овладевшую турками», он выражал свое убеждение, «что при настоящих обстоятельствах нам нельзя остановиться и, ввиду непринятия турками условий мира, необходимо идти до центра, то есть до Царырада», и там «покончить святое дело». «Сами уполномоченные Порты, — говорилось далее в телеграмме, — говорят, что их дело и существование кончены, и нам не остается ничего другого, как занять Константинополь. При этом, однако, неизбежно занятие Галлиполи, где находится турецкий отряд, чтобы предупредить, если возможно, приход туда англичан и при окончательном расчете иметь в своих руках самые существенные пункты для разрешения вопроса в наших интересах». «Вследствие этого не буду порешать с уполномоченными до получения ответа на депешу, и с Богом иду вперед» (56. Кн. вторая. С. 405), — заканчивал великий князь свое послание.

Отправив Александру II подробный отчет о переговорах с Сервером и Намыком, Николай Николаевич в собственноручном письме к императору из Казанлыка писал: «Надеюсь, что ты усмотришь, что я употребил все усилия, чтобы действовать по твоим указаниям и предупредить разрушение Турецкой монархии, и если это мне удалось, то положительно виноваты оба паши, которые не имели достаточно гражданского мужества взять на себя и подписать наши условия мира. Войска мои движутся безостановочно вперед. Ужасы, делаемые уходящими, бегущими в панике турками, — страшные, уничтожая все за собою и предавая многое пламени. Войска следят по пятам за бегущими и, по возможности, тушат горящее и помогают бедствующим. Я лично завтра выхожу отсюда и 14-го или 15-го буду в Адрианополе, где, полагаю, останусь недолго и, перекрестясь, пойду дальше, и кто знает, если не получу твоего приказания остановиться, с благословением Божиим, может быть буду скоро с виду Царырада! Все в воле Божией! Но мое убеждение то, что настало время, что необходимо идти до конца, т. е. до сердца Турции. Жду с нетерпением от тебя уведомления: доволен или нет моими действиями?» (56. Кн. вторая. С. 405).

14 января 1878 г. главнокомандующий перевел свою главную квартиру в Адрианополь, туда же последовали и оба турецких паши. Русские войска продолжали наступление. Передовые отряды были высланы на востоке к Каракилиссе, а на юге — к Демотике. Авангард генерала Струкова, направляясь вдоль железной дороги к Константинополю, занял Люле-Бургас и 17 января с боем взял город Чорлу, находящийся всего в трех милях от Константинополя.

Как записал 9 января 1878 г. в своем дневнике военный министр Д. А. Милютин, весть о перерыве переговоров в Казанлыке и об общем наступлении наших войск к Константинополю нисколько не смутила царя, а, наоборот, вызвала в нем «живейшую радость». Александр II воскликнул: «Если суждено, то пусть водружают крест на св. Софии!» «В этом настроении его поддерживал великий князь Константин Николаевич, выступивший на одном из совещаний, проходивших под председательством императора, со смелым предложением идти прямо на Константинополь, занять его и оттуда возвестить России и Европе об окончании многовековой борьбы христианства с исламом и о прекращении турецкого владычества над христианами, после чего Россия, довольная совершенными ею подвигами и ничего не требуя для себя, созывает в Царьград представителей европейских держав, дабы сообща с ними воздвигнуть на очищенной ею от обломков прошлого почве здание, достойное XIX века» (56. Кн. вторая. С. 406).

Однако идеи генерал-адмирала не были поддержаны большинством участников совещания. Как всегда, Горчаков оглядывался на Англию, на сей раз его поддержал и Милютин. Уступая им, Александр II решил предпринять наступление на Константинополь только в случае окончательного отказа Порты принять все предложенные Россией условия мира.

12 января император отправил главнокомандующему следующую телеграмму: «Изложенные в трех твоих шифрованных телеграммах от 10-го января соображения относительно дальнейшего наступления к Константинополю я одобряю. Движение войск отнюдь не должно быть останавливаемо до формального соглашения об основаниях мира и условиях перемирия. При этом объяви турецким уполномоченным, что если в течение 3-х дней со времени отправления ими запросной телеграммы в Константинополь не последует безусловного согласия Порты на заявленные нами условия, то мы уже не признаем их для себя обязательными. В случае, если условия наши не приняты — вопрос должен решиться под стенами Константинополя.

В разрешение поставленных тобою на этот случай четырех вопросов предлагаю тебе руководствоваться следующими указаниями:

По 1-му. В случае вступления иностранных флотов в Босфор войти в дружественные соглашения с начальниками эскадр относительно водворения общими силами порядка в городе.

По 2-му. В случае иностранного десанта в Константинополе избегать всякого столкновения с ним, оставив войска наши под стенами города.

По 3-му. Если сами жители Константинополя или представители других держав будут просить о водворении в городе порядка и охранения личности, то констатировать этот факт особым актом и ввести наши войска.

Наконец, по 4-му. Ни в каком случае не отступать от сделанного нами Англии заявления, что мы не намерены действовать на Галлиполи. Англия, со своей стороны, обещала нам ничего не предпринимать для занятия Галлипольского полуострова, а потому и мы не должны давать ей предлога к вмешательству, даже если бы какой-нибудь турецкий отряд находился на полуострове. Достаточно выдвинуть наблюдательный отряд на перешеек, отнюдь не подходя к самому Галлиполи.

Ввиду твоего приближения к Царьграду, я признал нужным отметить прежнее распоряжение о съезде уполномоченных в Одессе, а вместо того приказал генерал-адъютанту графу Н. П. Игнатьеву немедленно отправиться в Адрианополь для ведения совместно с Нелидовым предварительных переговоров о мире в главной квартире» (56. Кн. вторая. С. 406–407).

В тот же день граф Игнатьев отбыл из Петербурга. Горчаков дал ему инструкции, где предписывалось не придавать трактату, который он должен был заключить с турецкими посланниками, вида окончательного договора, а только как бы «прелиминарного» протокола, не вдаваясь в подробности, поскольку все вопросы, касавшиеся других европейских держав, предполагалось решить потом, на общеевропейской конференции.

Граф Игнатьев должен был заехать в Бухарест и там договориться с князем Карлом и его министрами об обмене принадлежащего Румынии придунайского участка Бессарабии на Добруджу.

Тем временем, видя русские войска под стенами своей столицы, султан и его советники пребывали в панике. Они велели своим посланникам немедленно принять все русские условия заключения мира. Телеграмма об этом была направлена в Казанлык, но Сервер и Намык к этому времени были уже вместе с русским главнокомандующим в Адрианополе. Не зная этого и удивляясь возникшему промедлению, Абдул Гамид отправил телеграмму лично Александру И, где говорилось, что уже шесть дней, как Порта приняла все требования России, а наступление русских войск до сих пор не остановлено.

«Я не имею еще известия, — отвечал царь 18 января, — о получении уполномоченными вашего величества в главной квартире вашего принятия оснований, предложенных для заключения перемирия. После того, как они это предъявят, я разрешу моему брату даровать перемирие. Ваше величество можете быть уверены, что он искренно разделяет ваше желание о мире, но мне нужен, — я даже скажу, обоим нам нужен, — мир долговечный и прочный» (56. Кн. вторая. С. 408).

Александр II 20 января телеграфировал Николаю Николаевичу: «Желательно ускорить заключение перемирия, дабы отвратить нарекания. Приближение к Константинополю не должно отнюдь входить в наши виды, коль скоро Порта приняла наши условия» (56. Кн. вторая. С. 408).

Телеграмму императора, отправленную 12 января, Николай Николаевич получил только на пятый день, 17-го. В тот же день посланники султана заявили великому князю, что Порта принимает все условия в надежде, что Россия немедленно прекратит военные действия. Тогда великий князь решился подписать предварительные условия мира и заключить перемирие. Полученные им из Петербурга приказания были несколько сбивчивы. С одной стороны, он должен был требовать от Порты решительный ответ на все условия России, а с другой — сообщалось о скором прибытии в Адрианополь для ведения переговоров о мире графа Игнатьева.

Разрешение идти на Константинополь зависело от отказа Порты ответить на запрос русского правительства, и в то же время строго запрещалось занятие Проливов, которое одно могло обеспечить доминирующее положение русской армии под стенами турецкой столицы. Горчаков хотя и выразил свое мнение, что лучше бы было дождаться установления окончательного соглашения с Австро-Венгрией об основаниях мира, но не уведомлял, есть ли надежна на такое соглашение и в какой срок оно может последовать. В то же время он извещал о грозящем разрыве с Англией и о ее намерении вести свою эскадру в Босфор.

Это последнее известие положило конец колебаниям великого князя. Он приказал немедленно приступить к составлению конвенции о перемирии, и 19 января сам подписал с турецкими уполномоченными предварительные условия мира. Намык-паша долго не мог решиться подписать протокол, заключавший, по его мнению, смертный приговор Турции. Великий князь протянул ему руку и выразил надежду, что, напротив, мир упрочит существование Оттоманской империи, так как отныне Россия и Турция будут жить в согласии и дружбе.

Между тем британский кабинет чуть ли не круглосуточно обсуждал ситуацию на Балканах. Королева Виктория писала премьеру истеричные письма, уверяя, что «будь она мужчиной, она немедленно отправилась бы бить русских» (21. Т. II. С. 122). Султан не решался проявлять инициативу и просить о посылке английских кораблей, как это ему все время подсказывал Дизраэли через посла Лайарда. Абдул Гамид ссылался на то, что боится русских, но англичан он боялся не меньше, и перспектива оказаться зажатым между русскими войсками и британским флотом совсем ему не улыбалась.

По поручению премьера британский кабинет снова запросил Вену, не собираются ли там объявить мобилизацию? Андраши был готов на это, но по требованию военного командования был вынужден повторить англичанам отказ, ссылаясь в том числе и на то, что мобилизация стоит больших денег, и только крайняя необходимость может побудить Австро-Венгрию на это.

11 (23) января 1878 г. британский кабинет наконец-то принял решение об отправке флота в Проливы. У парламента было испрошено 6 млн фунтов стерлингов на военные издержки. Британский кабинет рассчитывал, что этот шаг побудит и Австро-Венгрию к активным действиям.

В знак протеста против принятого решения министр иностранных дел лорд Дерби и статс-секретарь по делам колоний лорд Карнарвон подали в отставку.

Вскоре была получена телеграмма от посла Лайарда о том, что турки приняли русские условия. В следующей телеграмме Абдул Гамид просил британский кабинет либо отказаться от посылки эскадры, либо публично заявить, что эскадра послана против его, султана, воли. Тут же отменив свое решение, кабинет послал адмиралу Хорнби приказ немедленно вернуться в Безикскую бухту. После этого лорд Дерби вернулся на свой пост.

Одновременно с подписанием мира генералы Непокойчицкий и Левицкий подписали с турецкими военными уполномоченными конвенцию о перемирии, заключенную на все время переговоров о мире, вплоть до их окончания. Этим актом устанавливалась демаркационная линия между русской и турецкой армиями на всем Балканском полуострове. Турки обязывались немедленно очистить дунайские крепости Виддин, Силистрию и Рущук, а также Эрзерум в Малой Азии. Русская армия занимала всю Болгарию, за исключением четырехугольника вокруг Варны и Шумлы, ограниченного берегом Черного моря между Бальчиком и Мисиври. Далее разграничительная линия шла от Деркоса на Черном море до впадения реки Карасу в Мраморное море. Между русской и турецкой демаркационными линиями находилась нейтральная полоса, на которой не позволялось ни воздвигать, ни усиливать, ни исправлять укрепления в течение всего перемирия. Русские войска занимали Родосто на Мраморном море и Дадсагач в Архипелаге, не переступая, однако, за перешеек от Таркиой до Урши, отделяющий от материка полуостров Галлиполи. Той же конвенцией снималась турецкая блокада с русских черноморских портов и русские заграждения на Дунае.

Приказы о приостановке военных действий тотчас же были отправлены во все отряды Дунайской армии, в Румынию, Сербию и Черногорию, в Малую Азию и на Кавказ.

Тем временем в большую политику решили вмешаться… греки. Сразу же после падения Плевны (28 ноября 1877 г.) афинское правительство под сильным давлением населения объявило мобилизацию. 21 января 1878 г., через два дня после подписания в Адрианополе перемирия, греческое правительство под предлогом притеснений башибузуками христианского населения Фессалии и Эпира ввело свои войска в эти области, не объявляя Турции войны. Британское правительство немедленно начало уговаривать греков, угрожая применить силу.

Император Александр II тоже был серьезно озабочен этим «нечаянным осложнением», считая вмешательство Греции крайне несвоевременным, и приказал русскому послу в Афинах дать королю Георгу I настоятельный совет остановить военные действия и отозвать свои войска, тем более что Порта, заключив перемирие с Россией, видимо, не прочь была принять вызов и тотчас же отправила к Пирею турецкую броненосную эскадру. Сообщив об этом великому князю Николаю Николаевичу, царь заметил, что как ни неразумно поведение Греции, «но оставлять ее на жертву туркам нам тоже нельзя и придется, может быть, угрожать им перерывом перемирия в случае новых насилий» (56. Кн. вторая. С. 413).

Оставшись без поддержки России, Георг I, кстати, женатый на Ольге Константиновне, племяннице Александра II, решил отступить, и греческие войска оставили Фессалию и Эпир.

Когда в Лондоне узнали о состоявшемся 19 января перемирии, в кабинете министров снова подняли вопрос о посылке эскадры в Проливы. Тщетно русский посол пытался убедить лорда Дерби, что появление британской эскадры под стенами Константинополя освободит Россию от всех ее прежних обещаний Англии и неминуемо повлечет за собой занятие русскими Босфора и Дарданелл.

Дерби не устоял против давления своих коллег-министров. Известие о занятии русскими войсками Чаталжи — местечка, расположенного всего в переходе от Константинополя, — в Англии сочли за первый шаг к занятию русскими турецкой столицы, которое, как заявил лорд Август Лофтус князю Горчакову, уже не могло быть вызвано военными соображениями и, следовательно, противоречило положительному обещанию императора Александра II.

Не успел еще дойти до Лондона примирительный ответ князя Горчакова, как адмиралу Хорнби был послан новый приказ: немедленно с шестью броненосцами[49] войти в Дарданеллы и идти прямо к Константинополю.

Извещая русского посла графа П. А. Шувалова о решении послать эскадру в Проливы, лорд Дерби пытался его уверить, что это связано исключительно для обеспечения безопасности проживающих в Константинополе англичан и их собственности от проявлений мусульманского фанатизма и отнюдь не является враждебной России демонстрацией. В том же смысле высказался и британский премьер перед обеими палатами парламента и в сообщении великим державам, в котором приглашал их последовать примеру Англии и также послать свои эскадры в Босфор.

Граф Шувалов наотрез отказался передавать в Петербург трактовку британского министра, чтобы не ввести свое правительство в заблуждение. Ведь было ясно, что истинной причиной посылки эскадры в Проливы было желание Англии опередить там русских, а потом явиться на конференцию, приглашение участвовать в которой, сделанное графом Андраши, британский кабинет поспешил принять.

Граф Шувалов длительное время был настроен проанглийски, но сейчас его возмущению не было предела. В письме Горчакову 28 января 1878 г. он призывал канцлера действовать решительно и объявить, что посылка британских броненосцев в Мраморное мере освобождает Россию от прежних обещаний Англии и что если англичане высадят на берег хоть одного матроса, то русские войска будут вынуждены, «подобно им», вступить в Константинополь. «Я думаю, — писал далее Шувалов, — что такая решимость не только не вызовет разрыва, но предупредит его, остановив англичан на наклонной плоскости опасных вызовов, которые без нее, конечно, продолжались бы» (56. Кн. вторая. С. 417).

Как записал в своем дневнике Д. А. Милютин, посылка британской эскадры в Черноморские проливы сразу же после заключения перемирия между Россией и Турцией была наглым и вопиющим нарушением Англией не только целого ряда европейских договоров, запрещающих иностранным судам доступ в Проливы, но и обязательств, принятых Англией перед Россией во время войны, которыми были обусловлены все уступки России. Александр II воспринял действия Англии как оскорбление, требующее немедленного возмездия. Заявив своим министрам, что принимает на себя всю ответственность «перед Богом и народом», он 29 января лично продиктовал телеграмму главнокомандующему: «Из Лондона получено официальное извещение, что Англия на основании сведений, отправленных Лайярдом, об опасном будто бы положении христиан в Константинополе, дала приказание части своего флота идти в Царьград для защиты своих подданных. Нахожу необходимым войти в соглашение с турецкими уполномоченными о вступлении и наших войск в Константинополь с тою же целью. Весьма желательно, чтобы вступление это могло исполниться дружественным образом. Если же уполномоченные воспротивятся, то нам надобно быть готовыми занять Царьград даже силою. О назначении числа войск предоставляю твоему усмотрению, равно как и выбор времени, когда приступить к исполнению, приняв в соображение действительное очищение турками дунайских крепостей» (56. Кн. вторая. С. 418).

Однако опять Горчаков и Милютин стали умолять царя не отправлять этой телеграммы и в конце концов добились своего. На следующий день, 30 января, Александр II отправил брату другую телеграмму, в которой занятие Константинополя русскими войсками ставилось в зависимость от появления английской эскадры в Босфоре и от высадки английского десанта на берег. «Вступление английской эскадры в Босфор слагает с нас прежние обязательства, принятые относительно Галлиполи и Дарданелл. В случае, если бы англичане сделали где-либо вылазку, следует немедленно привести в исполнение предположенное вступление наших войск в Константинополь. Предоставляю тебе в таком случае полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл, с тем, однако же, чтобы избежать непосредственного столкновения с англичанами, пока они сами не будут действовать враждебно» (56. Кн. вторая. С. 418), — говорилось в телеграмме.

Александр II был в полнейшем смятении. 31 января он втайне от Милютина и Горчакова все-таки отправил великому князю Николаю Николаевичу свою первую телеграмму, составленную 29 января.

Историограф Александра II Татищев пытался оправдать противоречивые действия царя: «Поступая так, Александр Николаевич, очевидно, хотел посвятить главнокомандующего во все свои намерения, причем одна депеша должна была служить как бы пояснением и дополнением другой. Между ними, в сущности, не было ни малейшего разноречия. Первая телеграмма выражала решимость государя ввести наши войска в Константинополь, как прямое последствие прорыва английской эскадры через Дарданеллы, предоставляя усмотрению великого князя определение времени и способа исполнения этого приказания; вторая же предписывала тотчас же принять эту меру возмездия в случае появления британских броненосцев в Босфоре или высадки англичан на берегах его…» (56. Кн. вторая. С. 418–419).

На самом же деле отправка обеих телеграмм была не чем иным, как классическим русским «казнить нельзя помиловать».

Александр II подумал-подумал и решил сообщить о планах захвата Константинополя… турецкому султану и 30 января 1878 г. отправил ему телеграмму: «Ваше величество, отдадите мне справедливость, признав, что я продолжаю искренно желать устойчивого и прочного мира и восстановления дружественных сношений между обеими нашими странами. В то самое время, когда наши обоюдные уполномоченные стремятся к этому результату, великобританское правительство решилось, на основании донесений своего посла в Константинополе, воспользоваться ранее полученным фирманом, чтобы ввести часть своего флота в Босфор для охраны жизни и безопасности своих подданных, а другие державы приняли ту же меру, с тою же целью. Это решение обязывает меня, со своей стороны, сообразить меры ко вступлению части моих войск в Константинополь для ограждения жизни и собственности христиан, которым могла бы угрожать опасность. Но если я буду вынужден принять эту меру, она будет направлена лишь к одной миролюбивой цели: поддержанию порядка, а потому она и не может быть в противоречии с намерениями вашего величества» (56. Кн. вторая. С. 419).

Об этом решении императора Горчаков оповестил все правительства великих держав, в том числе и британское. В своей циркулярной телеграмме от 29 января он повторил выражения императорской депеши к султану об отправлении английской эскадры «к Константинополю», а не в Босфор, как выразился царь, и о предлоге, которым сент-джемский кабинет прикрыл эту меру, а также о принятии подобных же мер другими державами, и заключил ее так: «Совокупность этих обстоятельств обязывает нас позаботиться и с нашей стороны о средствах оказать покровительство христианам, жизни и имуществу коих будет угрожать опасность, и для достижения этой цели иметь в виду вступление части наших войск в Константинополь» (56. Кн. вторая. С. 419).

Решение Александра II занять Константинополь вызвало панику в британском кабинете. В тот же день, 30 января, лорд Дерби через посла лорда Лофтуса срочно запросил русское правительство, чем вызвана эта мера: заботой о безопасности христианского населения или военными причинами, чтобы в то время, когда Англия и другие государства поднимут свои флаги в Константинополе, там появилось и русское знамя? Горчаков ответил, что русское правительство руководствуется теми же побуждениями, что и британское, с той лишь разницей, что считает своим долгом покровительствовать не только своим подданным в Царьграде, но и всем христианам вообще, что оба правительства таким образом исполняют долг человеколюбия и что общее их миролюбивое дело не должно поэтому иметь вид взаимной враждебности.

Лорд Дерби не согласился с Горчаковым. Он утверждал, что положение Англии и России неодинаково, поскольку Англия находится в дружбе с Турцией, а Россия ведет с ней войну, поэтому появление британского флота в Дарданеллах не может быть приравнено к занятию Константинополя русскими войсками, в нарушение заключенного перемирия.

Русский посол граф П. А. Шувалов в своих объяснениях с лордом Дерби решительно настаивал на том, что Россия теперь свободна от всяких обязательств перед Англией. И это произвело нужное действие. При обсуждении вопроса на совете министров британский министр иностранных дел уже не настаивал на отказе России от предполагаемого занятия Константинополя, а ограничился лишь замечанием, что если одновременно с занятием Константинополя русский войска займут и Галлиполи, то Англия воспримет это как casus belli, поскольку британская эскадра, находившаяся в Мраморном море, в случае заграждения Дарданелл минами оказалась бы в западне. В этом случае Англия была бы вынуждена объявить России войну.

Из этого сообщения лорда Дерби граф Шувалов заключил, что занятие Царьграда грозит России войной с Англией, и потому советовал русскому кабинету не занимать Галлиполи и линии Булаира с тем условием, что и Англия не высадит ни одного человека ни на европейском, ни на азиатском берегу.

Горчаков поручил Шувалову заверить в этом лорда Дерби и заметить ему, что, поскольку британская эскадра вошла в Дарданеллы против желания Турции, то временное занятие Константинополя русскими войсками теперь неизбежно.

Через несколько дней британский кабинет возобновил свой протест против введения русских войск в турецкую столицу без предварительного согласия султана, пригрозив пусть не войной, но отзывом своего посла из Петербурга и отказом принять участие в конгрессе. Горчаков, в очередной раз напомнив, что английские корабли вошли в Дарданеллы без согласия Порты, ответил: «Пусть британское правительство поступает, как ему угодно. История, а быть может, и современники изрекут свой приговор этому полному отсутствию логики и этому презрению ко всеобщему миру» (56. Кн. вторая. С. 421).

Султана привело в ужас известие о неизбежности вторжения русских войск в его столицу, что было ответом России на вход британской эскадры в Дарданеллы. Теперь Абдул Гамид оказался между двух огней, но все-таки России он боялся больше, чем Англии, и поэтому отказал адмиралу Хорнби в проходе через Дарданеллы, в чем лично уведомил Александра II 31 января: «Депеша, посланная мне вашим императорским величеством 11 февраля (новый стиль), крайне встревожила меня. Я принял перед вашими уполномоченными обязательства с целью восстановления мира. Все народности, подчиненные моему скипетру, имеют равное право на покровительство и живут в совершенной безопасности. Права моей империи соблюдены, как о том ваше императорское величество, конечно, уже знает и по поводу самого последнего случая в Дарданеллах, так как английский флот удалился тотчас после того, как правительство мое напомнило, что вход его был бы противен трактатам. Поэтому я не могу предположить ни одной минуты, чтобы ваше императорское величество, узнав уже об истинных подробностях этого случая, могли дать ход мерам, указанным в вашей депеше» (56. Кн. вторая. С. 421).

Но Англия не отступала, в Петербурге и Константинополе британские послы уведомили правительства, что английская эскадра войдет в Проливы, даже если для этого придется применить силу.

Поэтому Александр II 31 января 1878 г. телеграфировал султану: «Я только что получил телеграмму вашего величества от сегодня в поддень. Я остаюсь в прежнем дружественном и миролюбивом расположении, но мне трудно согласовать то, о чем вы меня просите, с сообщением, полученным от английского правительства. Оно дает мне знать, что, несмотря на отказ в фирмане, часть английского флота войдет в Босфор для ограждения жизни и имущества британских подданных. Если английская эскадра вступит в Босфор, мне нельзя будет не ввести временно в Константинополь часть моих войск. Ваше величество обладаете в слишком высокой степени чувством собственного достоинства, чтобы не сказать себе, что если произойдет вышеозначенный случай, то я не могу поступить иначе» (56. Кн. вторая. С. 421–422).

Испуганный Абдул Гамид срочно отослал две телеграммы. В первой он убеждал королеву Викторию срочно вывести эскадру из проливной зоны. Во второй телеграмме султан умолял Александра II отложить ввод войск в Стамбул, по крайней мере, до получения ответа из Лондона. Царь, по его словам, «всегда готовый оказать содействие с целью избавить человечество от бедствий», согласился уважить просьбу султана. А когда Александру II доложили, что британский флот уже вошел в Дарданеллы и стоит у Принцевых островов, он срочно телеграфировал султану, что тот сам по справедливости должен признать, что теперь временное занятие Константинополя русскими войсками неизбежно.

Абдул Гамиду удалось добиться лишь, чтобы британское правительство отозвало свою эскадру от Принцевых островов к заливу Мандания в Мраморном море, который, как уверял султан Александра II, расположен далеко от Босфора. Еще Абдул Гамид просил императора не вводить войска в Стамбул, поскольку он еще не получил ответа от королевы Виктории. На это Александр II 4 февраля ответил: «Теоретический протест не воспрепятствовал английской эскадре ворваться в Дарданеллы. Прямое обращение вашего величества к королеве не приведет к ее отозванию. Поэтому я предоставляю вашей справедливости решить: возможно ли мне остановить временное введение моих войск в Константинополь? Они будут там лишь для облегчения вашему величеству поддержания общественного порядка» (56. Кн. вторая. С. 422–423).

Абдул Гамид отправил в Петербург еще три телеграммы, умоляя императора изменить свое решение, выражая намерение отправить в Петербург своего посла, который лично изложит царю все опасности, грозящие султану, и уведомляя о приказании, данном им своему уполномоченному в Адрианополе ускорить заключение предварительного мира, о котором там уже велись переговоры с графом Игнатьевым. Но император был непоколебим. 7 февраля он телеграфировал в Константинополь: «Как только Савфет-паша окончит переговоры с графом Игнатьевым на основаниях, принятых вашим величеством перед заключением перемирия, и результат этих переговоров будет утвержден вашим величеством, от вас будет зависеть отправить чрезвычайного посла через Одессу. До тех же пор такая посылка была бы бесцельна. Что же касается до временного вступления части моих войск в Константинополь, то таковое не может быть ни отменено, ни отложено, коль скоро английская эскадра остается в Мраморном море вместо того, чтобы уйти обратно за Дарданеллы. Я одобрю предложения, сделанные моим братом по этому предмету» (56. Кн. вторая. С. 423).

Все телеграммы Абдул Гамида и ответы на них Александра II немедленно сообщались главнокомандующему русской армией великому князю Николаю Николаевичу с тем, чтобы он руководствовался ими в своих распоряжениях. Сообщая брату, что, невзирая на протесты Порты, британская эскадра идет к Константинополю, не дожидаясь разрешительного фирмана, император 2 февраля наставлял главнокомандующего: «Мы должны действовать соответственно действиям англичан, как мною приказано на этот случай» (56. Кн. вторая. С. 423).

Александр II уведомил брата о данном графу Шувалову приказании объявить британскому правительству, что появление их эскадры в Мраморном море делает неизбежным занятие русскими войсками Константинополя «с тою же мирною целью». Царь сообщал главнокомандующему, что подтверждение обещания не занимать Галлиполи — это последняя уступка Англии, да и то с условием, что англичане не высадят ни одного матроса на берег, и велел Николаю Николаевичу проконтролировать это. В случае же попытки высадки английского десанта русские войска с согласия Порты должны были занять несколько укрепленных пунктов на европейском берегу Босфора.

Получив от брата телеграмму о предложенном им султаном занятии «ближайших к Константинополю предместий», Александр II одобрил этот акт и настаивал на скорейшем его исполнении. «Для сего, — телеграфировал он 6 февраля, — нужно назначить кратчайший по возможности срок для получения согласия султана и на случай отказа его приготовить достаточные силы. По твоему сообщению, вообще предоставляю тебе действовать, не ожидая особых моих разрешений» (56. Кн. вторая. С. 424).

Вскоре главная квартира русской армии была перенесена из Адрианополя в предместье Константинополя Сан-Стефано, но и тут Александр II напоминал брату о необходимости не терять из виду Босфор и применить все силы, чтобы закрыть английским кораблям проход в Черное море.

27 января 1878 г., через неделю после заключения перемирия, в Адрианополь прибыл граф Н. П. Игнатьев, назначенный русским уполномоченным для переговоров о «предварительном» мире с Турцией. А на следующий день прибыл турецкий уполномоченный. Им был сменивший Сервера на должности министра иностранных дел Савфет-паша.

Едва начались переговоры, как Савфет-паша сообщил Николаю Николаевичу, что английский адмирал намеревается ввести свою эскадру в Дарданеллы, несмотря на отказ Порты пропустить его. Великий князь одобрил это действие Турции и предложил ей вступить в союз с Россией, чтобы действовать против насилия англичан сообща. «Войдемте вместе друзьями в Царьград, — сказал он Савфет-паше, — и, если англичане станут противиться, выступим против них, рука в руку. Я поставлю около моего орудия ваше в надежде, что вы, наконец, поняли, что англичане вас эксплуатируют» (56. Кн. вторая. С. 426).

Савфет-паша тут же телеграфировал в Стамбул об этом предложении русского главнокомандующего.

Со своей стороны Николай Николаевич отправил в Константинополь первого драгомана (переводчика) русского посольства Ону, чтобы тот разведал, насколько турецкое правительство склонно допустить временное занятие столицы русскими войсками. Ону доложил, что турецкие министры противились вводу русских войск больше для виду и на словах, а Абдул Гамид собирался послать в Адрианополь Намык-пашу, чтобы тот попытался убедить русского главнокомандующего отказаться от намерения занять Константинополь. Но, по мнению Ону, все должно было кончиться тем, что Порта поторгуется-поторгуется и в конце концов уступит. Турки даже называли драгоману казармы, где должны были разместиться русские солдаты: Дауд-паша, Ильдиз-Чифтлик, на высотах Эюба.

29 и 30 января великий князь Николай Николаевич получил две телеграммы от Александра II с повелением занять Константинополь. Поскольку телеграммы эти содержали некоторые разногласия, советники великого князя посоветовали ему обратиться к императору за разъяснениями, но Николай Николаевич не последовал этому совету и 4 февраля телеграфировал царю: «Все будет исполнено, как тобою приказано» (56. Кн. вторая. С. 426).

Однако занять Царьград не удалось. Султан так и не дал разрешения на ввод войск. Наши войска стояли всего в двух переходах от Царьграда, но перемирие изменило положение далеко не в нашу пользу. Турки увеличили численность войск, стоявших перед столицей, и теперь взять Константинополь было не так просто. Британская эскадра, хотя и находилась в пятидесяти милях от Царьграда в заливе Мраморного моря, но в Босфор не проходила и высадок не производила.

Великого князя Николая Николаевича одолели сомнения, а тут еще начались сбои полевого русского телеграфа, и телеграммы пришлось давать через Константинополь. Турки и англичане их, видимо, задерживали, и они доходили до Петербурга на третий, четвертый или пятый день. Ввиду этих «недоразумений», а также «переполнения Царьграда бежавшими переселенцами и крайней болезненности в столице», Николай Николаевич решился предложить туркам занять отрядом численностью 10 тыс. человек не саму столицу, а ее предместье на берегу Мраморного моря — Сан-Стефано, откуда он бы смог следить за британской эскадрой. На сей раз султан дал согласие, и русские войска перешли через установленную перемирием демаркационную черту и заняли Сан-Стефано, оказавшись на расстоянии двенадцати верст от Царьграда. Причем Николай Николаевич не догадался занять ни господствующих над Константинополем высот около Сан-Стефано, ни выйти на берег Босфора.

Турки же разместили свои оставшиеся в их распоряжении силы между русской армией и Константинополем.

Неудачное расположение русской армии под Константинополем стало не только следствием строительства турками укреплений, но и косности «сухопутного мышления» Николая Николаевича. В начале января 1878 г. русские войска могли без проблем занять берег Босфора севернее Стамбула. Тогда же можно было потребовать от ошеломленных турок прохода русских судов из Черного моря в тот же Сан-Стефано. Повод мог быть вполне человеколюбивый — эвакуация больных и раненых из русской армии, в чем, кстати, русские весьма нуждались. Пароходы могли привезти в армию не только продовольствие и медикаменты, но и боеприпасы, а главное, морские мины. Несколько десятков мин, поставленных в узком Дарданелльском проливе или даже просто брошенных в него, могли надолго закупорить пролив.

Надо сказать, что Морское ведомство подготовило в январе — марте 1878 г. несколько пароходов для постановки мин, правда, не в Дарданеллах, а в Босфоре. Но ни великий князь, ни дипломаты, видимо, вообще не представляли себе, что такое морские мины.

Была и другая важная причина ввода войск в Константинополь или хотя бы занятия пары бухт в Босфоре или Мраморном море. В ходе боевых действий в 1877 г. у русских генералов и политиков постоянно вызывала сильную головную боль угроза Австрии нанести удар по Румынии и Бессарабии и полностью прервать растянутые коммуникации нашей действующей армии. Это было по силам австрийской армии. Другой вопрос, что две трети русской армии не было задействовано в турецкой кампании, и этих сил было достаточно, чтобы раздавить лоскутную империю.

Взятие Константинополя могло полностью исключить угрозу австрийцев нашим коммуникациям. В этом случае боевая мощь русской армии резко возрастала. Вместо тысячи километров ужасных дорог от Бессарабии до Адрианополя любой груз мог быть оперативно доставлен по железной дороге до Одессы, Севастополя или портов Азовского моря, а затем за сутки на пароходе или за двое-трое суток на паруснике переброшен в Константинополь. Таким образом, 8-дюймовые мортиры из Брестской или Ивангородской крепостной артиллерии, снаряды, изготовленные петербургскими заводами, и мобилизованные резервисты из Нижегородской губернии могли быть доставлены в Проливы за неделю.

Русская береговая артиллерия из Севастополя, Одессы, Керчи и Очакова могла быть за одну-две недели переброшена к Дарданеллам. Половины ее было бы достаточно, чтобы отразить атаку всего британского флота. В принципе, в узких проливах английские броненосцы могли быть расстреляны даже 6-дюймовыми мортирами обр. 1867 г. Тонкие броневые палубы английских броненосцев (25–75 мм) не могли выдержать попадания бронебойных мортирных бомб. Броненосцы же ранней постройки вообще не имели брони на палубах.

В конце концов русское командование отдало приказ о переброске тяжелой артиллерии в Босфор. Но сделало это на четыре месяца позже, чем следовало, и очень бестолково. 31 марта 1878 г. в Керченской крепости начали погрузку на корабли пяти 11-дюймовых пушек, пяти 9-дюймовых пушек, шести 9-дюймовых мортир и девяти 6-дюймовых мортир, как говорилось в приказе: «…для отправления их по назначению». Куда же береговые орудия назначались, в приказе было дипломатично опущено. Однако вскоре было получено распоряжение о выгрузке орудий и возвращении их на батареи Керченской крепости.

По приказу главнокомандующего в Галаце начали погрузку на суда орудий береговой и осадной артиллерии, оставшейся после захвата крепостей на Дунае. К 16 апреля 1878 г. на пароход «Одесса» и шхуны «Ингул» и «Салгир» было погружено восемь 8,5-дюймовых пушек, одна 8-дюймовая свинтная пушка, одна 9-дюймовая свинтная мортира, десять 6-дюймовых пушек дальнего боя (в 190 пудов) и двадцать 9-фунтовых пушек. Суда готовы были двинуться к Босфору, но 17 апреля поступил приказ об отмене похода.

Метания Александра II из стороны в сторону, длившиеся много недель, ослабили русскую армию, стоявшую у ворот Константинополя. Этим не замедлила воспользоваться и Австрия. 23 января 1878 г. австрийский министр иностранных дел Андраши предложил Горчакову собрать в Вене общеевропейскую конференцию по Балканам и, не дожидаясь ответа из Петербурга, разослал приглашения правительствам всех великих держав.

Русский канцлер согласился на конференцию и на обсуждение на ней всех постановлений о мире, носящих общеевропейский характер, но был категорически против созыва ее в Вене, ссылаясь на то, что это воскресит неприятные воспоминания о совещаниях, происходивших в Вене во время Крымской войны, и возмутит русское народное чувство. В депеше от 24 января он писал: «Россия несла одна всю тяжесть войны, и дорого обошлись ей победы, которые сломили упорство турок и вынудили их подчиниться воле Европы. Она имела бы преимущественное право пригласить уполномоченных прочих держав собраться в Петербурге, но русский двор не руководится в данном случае побуждениями честолюбия или тщеславия. Он предпочитает созвать конференцию в каком-либо городе, не принадлежащем ни одной из великих держав, с тем, чтобы приняли в ней участие сами первенствующие министры, руководящие политикою своих государств» (56. Кн. вторая. С. 428–429). Городом этим Горчаков предлагал назначить Баден-Баден или Дрезден.

В Петербурге рассчитывали на посредничество Бисмарка в преодолении разногласий с Австрией, и с этой просьбой Александр II лично обратился в письме к императору Вильгельму. А русскому послу в Берлине было поручено сообщить Бисмарку возражения русского двора на австрийские замечания. Считая соглашение трех императорских дворов «осью политического положения» и «венцом свода европейского мира», германский канцлер выразил надежду, что Германии удастся удержать венский двор в составе этого трио, согласовать противоположные взгляды России и Австрии и не допустить сближения последней с Англией.

5 февраля 1878 г. рейхсканцлер Бисмарк выступил с речью в германском парламенте. Он в общем одобрил русские условия мира и перешел к обсуждению вопроса об отношении Германии к происшедшим на Балканах переменам. По мнению Бисмарка, те из них, которые изменяют постановления Парижского трактата, могут происходить только с общего согласия Европы. В этом и заключается задача предстоящей конференции, и в интересах всех держав, в том числе и России, избежать войны и решить все проблемы мирным путем. «Германия никому не станет навязывать своих взглядов, не будет разыгрывать из себя третейского судью, а ограничится ролью честного маклера, желающего, чтобы между спорящими сторонами действительно состоялось соглашение» (56. Кн. вторая. С. 431).

Вслед за этой речью между Петербургом, Веной и Берлином началась оживленная переписка по организации этой конференции.

А тем временем в Сан-Стефано граф Н. П. Игнатьев и А. И. Нелидов вели переговоры о заключении «предварительного» мира с турецкими представителями Савфет-пашой и Саадулах-беем. Представители Порты пытались тянуть время, но Игнатьев и Нелидов объявили, что пока мир с ними не будет подписан, Россия не согласится на созыв конференции. Кроме того, русские пытались прельстить турок некоторыми уступками. В частности, значительную часть контрибуции Россия соглашалась взять турецкими броненосцами.[50] Предлагалось также заключить тайное русско-турецкое соглашение о Проливах.

Игнатьев и Нелидов хотели закончить переговоры и подписать трактат к знаменательной дате — дню восшествия Александра II на престол. Поэтому они не стали настаивать на статьях, на которые турки не желали соглашаться: о совместных действиях России и Турции на предстоящем конгрессе и о позволении в Буюк-Дере на берегу Босфора сажать на суда русские войска, предназначенные к возвращению на родину.

19 февраля 1878 г. состоялось подписание «предварительного» мира между Россией и Турцией. Сан-Стефанский мирный договор совершенно менял политическую картину Балканского полуострова. В Европе за Турцией оставались Константинополь, Адрианополь, Солунь, Эпир, Фессалия, Албания, Босния и Герцеговина. Вся Болгария от Дуная до Эгейского моря и от Черного моря до Охридского озера становилась княжеством, хоть и вассальным по отношению к Турции, но все же достаточно самостоятельным, с христианским управлением и народной милицией, с правом избрания князя. Турецкие войска выводились из Болгарии, дунайские крепости должны были быть срыты, а русские войска должны были занять княжество сроком на два года, пока там не организуется собственная милиция. Также по договору Турция признавала независимость Черногории, получающей значительные земельные приращения за счет Албании и Герцеговины, а также по Адриатическому побережью. Румыния и Сербия тоже становились независимыми. От Румынии к России отходила часть Бессарабии, отторгнутая по Парижскому договору 1856 г., а взамен Румыния получала Добруджу. Земли Сербии увеличивались к югу в направлении Старой Сербии.

Контрибуция России определялась в 1410 млн рублей. Большую часть этой суммы — 1100 млн рублей — Россия получала в виде уступки ей земель: Ардагана, Карса, Батума и Баязета с окрестностями, вплоть до Саганлугского хребта. Остальная часть контрибуции, 310 млн рублей, должна быть выплачена деньгами. Порта также обязывалась удовлетворить все предъявленные к ней или к ее подданным иски русских подданных.

Россия обязывалась вывести свои войска из Европейской Турции в трехмесячный срок, а из Азиатской — в шестимесячный. Турция объявляла всеобщую амнистию. Обмен военнопленными должен был состояться немедленно по ратификации договора Александром II и Абдул Гамидом II, которая должна была состояться в Петербурге в пятнадцатидневный срок.

Великий князь Николай Николаевич 19 февраля телеграфировал брату в Петербург: «Имею счастье поздравить ваше величество с подписанием мира. Господь сподобил нас, государь, окончить предпринятое вами великое, святое дело. В день освобождения крестьян вы освободили христиан из-под ига мусульманского» (56. Кн. вторая. С. 436).

Князь Бисмарк предложил собрать общеевропейский конгресс в Берлине, на что быстро согласились все ведущие державы. Лишь британский кабинет 25 февраля 1878 г. заявил, что согласится участвовать в конгрессе при условии, если на нем будут рассмотрены все вопросы, затронутые в мирном договоре между Россией и Турцией, и что никакие изменения порядка, утвержденные прежними трактатами, не будут признаны действительными иначе, как с общего согласия великих держав.

Требование это, высказанное к тому же в вызывающем тоне, князь Горчаков признал оскорбительным для России. Удовлетворение этого условия означало для России присутствовать на конгрессе не в качестве равноправной участницы, а в качестве подсудимой, и потому канцлер отклонил притязания британского кабинета, заявив, что русский двор уже выразил согласие на обсуждение конгрессом вопросов, касающихся европейских интересов, и что дальше этого он пойти не может.

Британское словоблудие ставило своей целью пошантажировать Россию. 20 марта (31 апреля) 1878 г. лорд Биконсфильд издал королевский указ о призыве резервистов. Несогласный с этим указом лорд Дерби вышел из кабинета министров, а на его место министра иностранных дел был назначен лорд Салисбюри. Новый министр немедленно обнародовал циркуляр к дипломатическим представителям Англии, ставший грозным обвинительным актом в адрес России.

Австро-Венгрия также выступила против Сан-Стефанского договора. Граф Андраши упрекал Россию в нарушении соглашения, заключенного между Россией и Австро-Венгрией до войны. Александр II посчитал, что недовольство венского кабинета вызвано простым недоразумением и отправил в Вену графа Игнатьева, вручив ему собственноручное письмо Францу-Иосифу. Но Игнатьеву не удалось убедить австрийского императора в полном соответствии статей Сан-Стефанского договора с австро-русским соглашением 1877 г. Русскому дипломату удалось лишь вынудить Андраши предъявить конкретные замечания, которые он считал противоречащими интересам Австро-Венгрии, и высказать предложения, которые он желал бы внести.

Предложения эти сводились к следующим пунктам: 1) занятие Австро-Венгрией не только Боснии и Герцеговины с южными округами, присужденными Сан-Стефанским договором Черногории, но и Ново-Базарского пашалыка, т. е. местности, расположенной к югу от Герцеговины между границами Сербии и Черногории, а также крепости Ада-Кале в дельте Дуная; 2) отказ от согласия на дарование Черногории какого-либо порта на Адриатическом море; 3) изменение западной границы Сербского княжества, установленной Сан-Стефанским договором со стороны Боснии и Старой Сербии; 4) исключение из состава Болгарии всей Македонии, т. е. округов, расположенных к западу от водораздела между Черным и Адриатическим морями, а также проведение южной границы княжества на менее близком расстоянии от Адрианополя; 5) сокращение срока занятия Болгарии русскими войсками с двух лет до шести месяцев.

В случае согласия России принять эти предложения Австро-Венгрия обязывалась остаться верной своему с ней соглашению, не вступать в сделки с Англией, поддержать требование России о возвращении ей Дунайского участка Бессарабии и вообще на будущем общеевропейском конгрессе во всем поддерживать Россию. Если же Россия откажется изменить Сан-Стефанский договор по сценарию Австро-Венгрии, венский двор перестанет считать себя связанным прежними обязательствами и предоставит себе полную свободу действий.

Русский двор и не думал удовлетворять требования графа Андраши, тем более что те из них, которые касались занятия Австро-Венгрией южной Герцеговины и Ново-Базарского пашалыка и лишения Черногории порта на Адриатическом море уже являлись нарушением русско-австрийского соглашения 1877 г. Поэтому, не прерывая доверительных переговоров с Веной, в России стали интенсивно готовиться к войне не только с Англией, но и с Австро-Венгрией.

В русском Главном штабе были составлены планы военных действий на случай объявления войны России Англией и Австро-Венгрией. На австрийской границе решено было собрать армию из войск, не участвовавших в балканском походе 1877 г., и усилить их частями, переброшенными с Кавказа и из-за Дуная. Но возможно было это только в случае занятия берегов Босфора и минирования этого пролива, что закрыло бы доступ британскому флоту в Черное море и воспрепятствовало действиям англичан как на коммуникациях Дунайской и Кавказской русских армий, так и на Черноморском побережье.

Генерал-адъютант Обручев в пространной записке высказал необходимость занятия Босфора, указывая не только на стратегическое, но и политическое значение этой меры. «Нужно прежде всего, — писал он, — выяснить вопрос о нейтралитете Турции. Из трех решений, которые может принять Порта: быть за нас, быть против нас или объявить себя нейтральною, самое невыгодное для нас — последнее. Присутствие нейтральных вооруженных сил даже в соседстве с театром войны составляет нечто фальшивое; в районе же самих военных операций оно положительно немыслимо. Тут положение должно быть совершенно чистое. Доколе Турция имеет вооруженные силы, она должна быть или за нас, или против нас. Признать же ее нейтралитет мы можем лишь в том случае, если она безусловно сложит свое оружие, т. е. откажется от всякой возможности пользоваться во вред нам своею армиею, своим флотом и своими укрепленными пунктами. Пока под Константинополем перевес сил еще на нашей стороне. Им и следует безотлагательно воспользоваться, чтобы произвести решительное давление на Порту, потребовав от нее, чтобы она восстановила в проливах порядок, определенный международными договорами для мирного времени, т. е. удалила бы из них английскую броненосную эскадру и заявила нам: готова ли и может ли она это исполнить собственными средствами, — а если не может, то согласна ли достигнуть этой цели совместно с нами? В случае же отказа ее под тем или другим предлогом нужно требовать от нее немедленной сдачи нам всех укреплений в Босфоре и в Дарданеллах, распущения армии и разоружения флота. Но если и на это не последует согласия султана, то необходимо тотчас же прибегнуть к открытой силе для занятия обоих берегов этих проливов и для заграждения минами водного пути из Средиземного в Черное море» (56. Кн. вторая. С. 444–445).

Александр II в целом согласился с мнением Обручева и в соответствии с ним 5–7 марта отправил несколько телеграмм Николаю Николаевичу. В одной из них, отправленной 5 марта, говорилось: «Теперь главною нашею заботою должно быть сосредоточение больших сил к Константинополю и Галлипольскому району на случай войны с Англиею» (56. Кн. вторая. С. 445).

6 марта царь отправил телеграмму следующего содержания: «Ввиду явно враждебного расположения Англии, которая ищет предлогов к разрыву, необходимо приостановить отправление гвардии и гренадер и принять решительные меры к воспрепятствованию прорыва англичан через Босфор. Прошу тебя, не теряя времени, обдумать во всей подробности и сообщить мне твой план действий. Можно ли надеяться на содействие турок или исполнить помимо их?» (56. Кн. вторая, с. 445).

В третьей телеграмме, отправленной 7 марта, Александр II сообщал брату: «Касательно отношений Австрии тебе известно из телеграммы канцлера настоящее положение дел. Стратегические соображения наши остаются прежние. В моих телеграммах не упоминалось об Австрии, потому что в них заключались лишь указания на ближайший предмет наших забот и распоряжений, именно на Босфор. Судя по твоей последней телеграмме, надеюсь вполне, что все меры будут приготовлены к быстрому захвату проливов, когда окажется нужным. Прошу сообщить, к какому именно сроку считаешь возможным это исполнить. Образ действия турок в этом деле не согласуется с заверениями здесь от Реуфа, как увидишь из посылаемой сегодня записки Игнатьева» (56. Кн. вторая. С. 445).

6 марта 1878 г. Александр II отправил великому князю собственноручное письмо, где делился своими соображениями относительно занятия Босфора: «Опасения мои, о коих я тебе уже не раз заявлял, начинают все более и более оправдываться и, как ты увидишь из сообщаемых тебе депеш, Англия ищет только предлога, чтобы объявить нам войну, и поэтому вымышляет всякий день претексты, чтобы затруднить собрание конференции в Берлине, так как, видимо, не желает и даже опасается для своего достоинства мирного исхода. Угрозы ее Порте, чтобы не допустить посадки наших войск в Босфоре, ясно изобличают ее намерение ворваться в Черное море, что в случае войны может иметь для нас самые пагубные последствия. Вот почему я вчера в шифрованной телеграмме повторил тебе, что считаю необходимым нам занять Босфор, если возможно, — с согласия Порты, а в противном случае — силою. По той же причине я счел нужным приостановить отправку войск в Россию, чтобы не ослаблять тебя, пока не получишь уверенности, что Турция не присоединится к англичанам, а будет действовать заодно с нами, как Реуф-паша нас о том уверял. Последний разговор его с Игнатьевым будет тебе сообщен и должен оставаться в твоих руках, как документ. С нетерпением буду ожидать твоих соображений как для занятия и заграждения Босфора, так и Галлиполи, если оно еще возможно. При этом надеюсь, что Попов окажет тебе большую пользу относительно помощи со стороны морского ведомства» (56. Кн. вторая. С. 445–446).

Великий князь Николай Николаевич при первом же личном свидании в Ильдыз-киоске 15 марта прямо спросил султана, как отнесется Турция к разрыву России с Англией и на чью сторону встанет. Абдул Гамид ответил уклончиво. Сказал, что спрашивать его об этом несправедливо, «после того как ему обломали руки и ноги и довели Турцию до состояния полного бессилия». Не мог же он силой задержать британскую эскадру перед Дарданеллами в то время как русские войска наступали на Стамбул. И теперь всякая его попытка воспрепятствовать действиям англичан обречет его столицу на гибель. Ведь он принял тяжкие условия мира с Россией только ради спасения Константинополя. Абдул Гамид сравнил свое положение между Россией и Англией, как между молотом и наковальней. Он с ужасом думает о возможности вступления англичан в Босфор, и спрашивать его о том, как он поступит в этом случае, все равно, что спросить, «что станется с ним на том свете». И он этого не знает, а знает только то, что Россия довела Турцию до такого беспомощного состояния. Почему англичане вошли в Мраморное море? Из опасения занятия русскими Константинополя. Теперь, после подписания мира, русская армия должна удалиться из-под Константинополя, тогда же и англичане уйдут за Дарданеллы.

Выслушав пространные рассуждения и туманные речи Абдул Гамида, Николай Николаевич продолжал настаивать на конкретном ответе. Но султан снова начал распространяться о своем намерении соблюдать в отношении России доброжелательный нейтралитет, о своей несчастной стране и о невозможности предвидеть, как поступит он в случае «ужасной катастрофы», под которой подразумевал столкновение России и Англии и едва ли не разрушение Стамбула.

«Если русский император желает, чтобы я сделал более, пусть и он сделает что-нибудь для нас», (56. Кн. вторая. С. 447), — предложил Абдул Гамид и добавил, что в этом случае он сможет изменить свою политику и даже заключить с Россией наступательный и оборонительный союз, что будет ей на руку в случае создания против нее общеевропейской коалиции. «Так не лучше ли сделать это ныне же, оказать более справедливости несчастным туркам, которых преследуют дикари-болгары, не заслуживающие питаемого к ним Россиею сочувствия» (56. Кн. вторая. С. 447).

На великого князя Абдул Гамид произвел благоприятное впечатление, но он не решился предложить ему вновь совместно защищать Босфор от англичан, а «овладеть же Босфором без помощи турок — вещь до крайности трудная», так утверждал он в собственноручном письме брату 16 марта 1787 г. В том же письме Николай Николаевич писал, что в связи с вероятностью разрыва с Англией «сделаны все распоряжения, чтобы немедленно двинуться к Босфору, занять его берег и этим помочь нашим морякам забросать его минами… Войскам приказано, в случае, если при движении нашем турецкие войска нам окажут сопротивление, силою пробиться через них, но все-таки исполнить твое приказание: во что бы то ни стало дойти до Босфора. Полагаю сопротивление турок нашему движению вперед считать как объявлением нам с их стороны войны. Так ли я смотрю на это дело или нет? Да поможет нам Бог окончить все запутанные дела миром! Если же суждено опять драться, то верь, что каждый из нас исполнит свой долг свято» (56. Кн. вторая. С. 448).

Александр II, прочитав телеграмму от великого князя, где вкратце сообщалось о разговоре его с Абдул Гамидом, 15 марта протелеграфировал брату: «Разговор твой с султаном хорошего не обещает», и добавил, что никакие уступки Турции невозможны.

18 марта 1878 г. Александр II телеграфировал Николаю Николаевичу: «Соображения, изложенные в твоем письме от 9-го марта, в общих чертах одобряю. Разрыв с Англиею почти неизбежен. Мы должны неотлагательно все приготовить к решительным действиям и только тогда, когда все будет готово, потребовать от Порты категорического ответа: как намерена она действовать в случае враждебных действий Англии? Если заодно с нами, то немедленно должна передать в наши руки укрепления Босфора, по крайней мере, на европейском берегу, и войти с тобою в соглашение о распределении ее военных сил. Если же она сочтет себя слишком ослабленною для участия в войне против Англии, то должна, сдав нам означенные укрепления, прекратить все вооружения, распустить или удалить войска, затрудняющие наши действия, разоружить остающиеся в Черном море суда и поставить их в те порты, которые будут нами указаны, и воспретить своим подданным всякое участие во враждебных нам действиях. В том и другом случае мы не должны вступать в самый Константинополь, но утвердиться только на берегах Босфора, заняв несколько пунктов, чтобы эшелонировать заграждения. Начинать решительные переговоры и действия следует только тогда, когда все будет вполне подготовлено, и притом отнюдь не следует подвергать предприятие какому-либо риску, и для сего желательно заранее притянуть ближе к Босфору наибольшие силы, какие признаешь возможным» (56. Кн. вторая. С. 448–449).

19 марта Александр II отправил брату еще одну телеграмму, подтверждавшую первую и предписывавшую главнокомандующему уведомить, когда все будет готово для действия. Телеграмма заканчивалась словами: «Нам не следует терять времени, чтобы предупредить десант английских войск» (56. Кн. вторая. С. 449).

Николай Николаевич ответил императору, что обе его телеграммы «принял к сведению», чем крайне удивил брата, который подразумевал принять их «к исполнению и руководству». И в тот же день, 19 марта, Александр написал письмо великому князю: «Что скажет Россия и наша доблестная армия, что ты не занял Константинополя!.. Я с трепетом ожидаю, на что ты решишься…» (56. Кн. вторая. С. 449).

Но Николай Николаевич так и не решился. Данные царем главнокомандующему инструкции предусматривали два крайних случая: первый — добровольная уступка турок, и второй — высадка британского десанта. Но реальность оказалась иной: англичане не высаживались, а турки собрали со всей империи войска вокруг Константинополя и круглосуточно строили укрепления. Время работало на турок, и султан отказывался выполнять условия русских.

Николай Николаевич боялся ответственности в случае неудачи и хотел, чтобы царь лично отдал приказ о наступлении на Константинополь, а августейший братец также не решался брать на себя ответственность. Кончилось дело тем, что великий князь попросил брата разрешить ему оставить армию в связи с «расстроенным состоянием здоровья».

Царь повелел Николаю Николаевичу ехать в Петербург, а на место командующего армией был назначен генерал-адъютант Тотлебен, прибывший в Сан-Стефано 21 апреля 1878 г. Тотлебен был настроен крайне пессимистично. 27 апреля он отправил царю донесение, где называл успешное заграждение Босфора минами немыслимым делом. Да и само занятие Босфора генерал находил бесполезным, поскольку это, по его мнению, не помешало бы англичанам войти в Черное море. Также Тотлебен считал сложной и опасной операцией взятие укреплений Константинополя и его штурм, хотя и допускал, что занятие турецкой столицы произведет должное впечатление на турок и на европейские державы. Но война на этом не закончится, предрекал генерал, а лишь затянется на неопределенное время, что может вынудить русскую армию оставить Константинополь из-за нехватки продовольствия, вспышек эпидемий и нападений противника на наши коммуникации. В случае же неудачного штурма Константинополя Россия может потерять все, чего добилась в предыдущую войну. Поэтому Тотлебен предлагал добровольно отступить к Адрианополю, что дало бы возможность после оставления турками Шумлы и Варны отбить все попытки Турции занять завоеванную Россией Болгарию и разбить турецкую армию в открытом поле. И только после этого, считал новый главнокомандующий, возможно два корпуса Дунайской армии перебросить на подкрепление войск, сосредоточенных у австрийской границы.

Донесение Тотлебена лило воду на мельницу Горчакова и K°, которые хотели склонить Александра II к переговорам с Англией и Австрией, а, попросту говоря, к капитуляции.

Горчаков и K° все рассчитывали на содействие Бисмарка, чтобы умерить аппетиты Австрии и при этом удержать ее в составе союза трех империй. Но германский канцлер не желал отступать от политики, начатой им в начале восточного кризиса, и отказывался как-либо влиять на венский двор. Он считал, что России даже выгодно позволить Австрии «зарваться» на Балканах, и уж ни в коем случае не стоит рисковать ввязаться в войну с мощной державой из-за большей или меньшей протяженности границ Болгарии. Бисмарк считал, что «если же, невзирая на это, война все-таки вспыхнет между ними, то Германия останется нейтральною, так как ей одинаково было бы неприятно поражение и той, и другой из воюющих сторон» (56. Кн. вторая. С. 452).

8 апреля 1878 г. во время беседы с русским послом Убри при обсуждении Сан-Стефанского мира Бисмарк в раздражении воскликнул: «В сущности, я всегда думал, что вам нужно только несколько бунчуков пашей да победная пальба в Москве!» (56. Кн. вторая. С. 452).

Избегая вмешиваться в споры Австрии и России, Бисмарк тем не менее сам предложил свое посредничество между Россией и Англией, чтобы предотвратить столкновение британского флота с русской армией под стенами Константинополя. Он брался устроить соглашение между ними, результатом которого стали бы уход британской эскадры из Мраморного моря за Дарданеллы и одновременное удаление русских войск от турецкой столицы.

Английский и русский дворы приняли это предложение, но к соглашению оно не привело. Англичане требовали удаления русской армии за линию Мизия — Адрианополь — Дедеагач, т. е. на гораздо большее расстояние от Константинополя, чем бухта Безика в Эгейском море — обычное место стоянки британского флота. В Петербурге, естественно, на это не согласились, а также не сошлись на сроке возвращения обеих сторон на прежние позиции в случае нового разрыва.

Прошло уже два месяца со дня подписания Сан-Стефанского договора, а вопрос о мире ни на шаг не приблизился к развязке.


Примечания:



4

Номинальная лошадиная сила — это расчетная мощность паровых машин; индикаторная лошадиная сила — фактическая мощность.



5

В 1860-х гг. в России пушкам одного калибра в зависимости от длины ствола давали № 1–4. Наиболее длинные имели № 1.



48

Современный Пловдив



49

Броненосцы «Ахилес», «Султаин», «Эджинкорт», «Свифтшур», «Инвизибл» и «Дифенс».



50

Замечу от себя, что их ремонт и перевооружение русскими орудиями обошлись бы казне в сумму, соизмеримую с постройкой новых броненосцев









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх