«Густые каштановые волосы, ярко синие глаза и немного загадочная улыбка». Таким он остался в памяти людей знавших его. Впрочем, улыбка Льва Александровича видна и на некоторых из тех черно-белых фотографий, которые сохранились до нашего времени. Имя Л. А. Боровича, как наставника и связного Рихарда Зорге, было обнародовано у нас в стране в 1964 году. Писатель Василий Ардаматский, например, упомянул его в одной из первых статей о Зорге в газете «Красная Звезда» (16 сентября): «…рядом с ним находятся замечательные учителя: тт. Берзин, Борович и другие славные разведчики революции, уже имеющие опыт работы». Потом были другие упоминания, небольшие заметки в книгах о Зорге, немногочисленные статьи. Многое о жизни и деятельности Льва Алесандровича, надеюсь, нам ещё предстоит узнать, когда будут открыты соответствующие архивные фонды.

Лев Александрович Розенталь родился 10 декабря 1896 года в городе Лодзь в Польше, входившей в то время в состав Российской империи. Его отец, купец 2-й гильдии Александр Розенталь, владел небольшой текстильной фабрикой. Поначалу жизнь юного Левы складывалась вполне благополучно. Он поступил в местную гимназию и к 1914 году успел окончить шесть классов. Однако начавшаяся Первая мировая война полностью перевернула его жизнь, как и многих других людей. Вместе с тысячами беженцев из западных районов России его семья эвакуировалась вглубь страны, в Баку. Здесь он с отличием закончил в 1917 году электротехническое отделение местного Политехнического училища, получив специальность электромеханика. Здесь же, в Баку, в октябре 1916 года он вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию, однако на первых порах примкнул не к большевикам, а к меньшевикам. С ними он порвал в мае 1917-го.

В сентябре 1918 года Розенталь добровольцем ушел в Красную Армию. Служил в Москве — помощником для поручений 1-го караульного батальона, в Харькове — сначала красноармейцем, затем командиром отделения 2-го крепостного полка укрепленного района. В мае 1919 года в Киеве вступил в партию большевиков. Тогда же он принял фамилию Борович. Летом и осенью сражался против Деникина в составе Группы войск Харьковского укрепленного района, был контужен и направден на учебу в Москву на Военно-инженерные курсы комсостава.

По окночании курсов, как выходец из Польши, Лев Борович был откомандирован весной 1920-го в распоряжение Региструпра штаба Западного фронта, ведущего боевые действия против поляков. Там он встретился с руководителем Управления Артуром Карловичем Сташевским, более известным тогда под фамилией Верховский, и с членом РВС фронта, уполномоченным Региструпра РВС Республики по разведке в Польше Иосифом Станиславовичем Уншлихтом, который еще в Лодзи хорошо знал его отца. По его рекомендации Борович был принят на работу в разведку.

Незадолго до этого, в конце января 1920 года, И. Уншлихт и А. Верховский представили комиссару Полевого штаба РВСР Д. И. Курскому отчет о работе Агентурного отдела Региструпра, где писали: «Общее число высланных агентов достигает 8; резиденции разбиты по следующим участкам: 1 резидент — Варшава с наблюдением на станциях в Молодечно, Седлец, Ивангород и Кельцы. 1 резидент исключительно на Варшаву. 2 резидента — Вильно, узловые станции — Кошедары, Свенцяны, Молодечно, Барановичи, Лида и Гродно. 3 — Ново-Свецяны. 1 — Минск, район Молодечно, Лида, Барановичи, Борисов, Бобруйск и Вильно» и жаловались, что «постановка работы в широком масштабе тормозится», в частности, «отсутствием достаточного количества работников» (РГВА, ф.6, оп.10, д.17, л.68-69). Так что Борович прибыл на Западный фронт ещё и по этой причине.

Первым руководителем новичка стал опытный чекист и разведчик, заместитель начальника фронтового Региструпра Бронислав Бортновский. «В следующей беседе, — давал показания на следствии Борович, — он сообщил о том, что меня будут обучать разведработе. Я ходил некоторое время на пункт, где меня обучал бывший полковник царской разведки основным установкам разведки. После окончания учебы меня… направили в Гомель в качестве нелегального запасного работника». В Гомеле (май — июль), а затем в Минске (июль — сентябрь 1920), Борович руководил разведпунктами, где встречал и провожал людей через линию фронта. «Переброска производилась очень просто. В прифронтовом районе в тылу у поляков действовали партизанские отряды, имевшие связь с нами. Партизаны одиночками, а иногда даже группами в 2-3 человека, переходили на нашу сторону, и я, как резидент Разведупра должен был их снабжать деньгами, документами и направлять дальше… Я переправил за период времени работы в Гомеле, с мая по июль 1920 года, примерно 10 человек — 4-х одиночек и остальные группами по 2-3 человека. Из СССР было переправлено в Польшу человека 3».

Соратник Боровича по военной разведке, сотрудник её в 1920-1941 годах, полковник Борис Яковлевич Буков полагал, что в тех условиях «скоротечности военных и политических событий», которые «требовали от Советского командования исключительно быстрой осведомленности… т. Алекс проявил себя столь прекрасным организатором и непосредственным исполнителем разведки».

Затем, в сентябре — ноябре, Борович служит в Отдельной бригаде особого назначения при РВС Западного фронта. Эта уникальная бригада, именуемая иначе «Спартаковской», состояла в основном из бывших немецких и австрийских военнопленных. По замыслу, она должна была после захвата Польши двинуться дальше на Запад, в Германию. Комсостав бригады почти сплошь состоял из работников разведки Западного фронта, среди которых особо выделялись командир бригады Артур Карлович Сташевский (Верховский) и комиссар Семен Григорьевич Фирин (Пупко). Лев Борович был сначала начальником связи батальона, которым командовал Вольдемар Розе, потом служил на той же должности в штабе бригады и, наконец, его назначили заместителем комиссара бригады.

Однако поход на Варшаву окончился неудачей, в том числе и из-за недостатков в деле молодой ещё советской разведки и контрразведки. Это касается, в частности, радиотелеграфа, роль которого «была очень велика, и принесенная польза войскам неоспорима». Однако уже после гражданской войны выяснилось, «что раскрытие шифров было детской игрой для польских специалистов», поскольку «в Красной Армии в тот период ещё применялись кодовые таблицы, сохранившиеся со времени империалистической войны», имевшиеся, конечно, и у поляков. Кромее того, «о смене ключей противник любезно предупреждался по радио, все радиостанции любезно сообщали о своих переходах и местах стоянок» (Файвуш Я. Предисловие // Стежинский М. Радиотелеграф как средство разведки. М., 1929. С.3).

В начале ноября бригада была расформирована, костяк руководства разведки Западного фронта отозван в Москву. Здесь многие командиры были направлены на учебную базу военной разведки. База находилась вдали от шумных дорог и многолюдных поселений. Занятия длились по 10-12 часов в день, не считая самоподготовки. Особого прилежания требовали специальные дисциплины, такие, как легализация в чужой стране, вживание в чужой быт, в чужие привычки. После прохождения краткосрочных курсов все эти люди, тесно спаянные между собой совместной работой, были направлены за границу — создавать разведывательную сеть молодого Советского государства за рубежом. Начались годы напряженной работы, связанной с постоянным риском.

12 января 1921 года Лев Борович поступил в распоряжение Разведупра Штаба РККА, получил оперативный псевдоним «Алекс», выехал в Берлин как военнопленный румынский солдат, возвращающийся на родину через Штеттин, и прибыл в столицу Германии в феврале.

Первая его командировка продолжалась более 4 лет. Это было время, когда берлинский центр Разведупра фактически превратился во второй по значению, после Московского, центр советской разведки. Отсюда протянулись нити нелегальной агентурной сети, не только в страны Центральной, Восточной и Западной Европы, но также и на Ближний Восток, в Индию, Америку. Руководителем берлинского центра с января 1921-го был уже известный нам Артур Сташевский (теперь «Степанов»), официально работавший секретарем торгпредства РСФСР, а его ближайшим помощником другой бывший начальник и друг Боровича — Бронислав Бортновский. В центре работали такие известные советские разведчики, как Стефан Раевский и его жена Ирэна, Семен Фирин, Стефан Жбиковский, Владимир Ромм.

Первоначальной задачей Боровича было выявление немецкой агентуры в Польше и дезинформация польской разведки. Но в Берлине «Алекс» проработал недолго. Уже в мае его перевели помощником резидента Юзефа Красного в Вену, откуда в то время велось руководство разведывательной деятельностью на Балканах. Там он работал совместно с Мечиславом Логановским, Юрием Мазелем, Зосей Залесской, Феликсом Гурским, Альфредом Тылтынем, Бертольдом Ильком, Михаилом Уманским, братьями Брониславом и Сигизмундом Яновскими, Карлом Небенфюром и Яковом Локкером.

Во время первой командировки Борович познакомился и подружился с видным деятелем мирового большевизма Карлом Радеком и благодаря этому знакомству оказался в самом центре как планов Коминтерна по развязыванию мировой революции в Германии и странах Восточной Европы, так и, с другой стороны, деятельности руководства СССР по налаживанию и развитию нелегального сотрудничества Красной Армии с рейхсвером. Борович сопровождал Радека во время секретных переговоров с начальником штаба рейхсвера генералом фон Хессе в апреле 1922 года. С лета 1923 года Борович на основе межгосударственных соглашений осуществлял контакты разведки РККА с абвером. Именно тогда он познакомился со знаменитым полковником абвера Оскаром Нидермайером, который с германской стороны являлся главным координатором нелегального военного сотрудничества двух стран.

Борович стоял у истоков военно-технической разведки, усилиями которой в странах Западной Европы приобреталось или похищалось так необходимое Советской России оборудование и материалы, разведка также помогала заключению выгодных для РСФСР — СССР торговых сделок. Лев Александрович принимал участие в создании нелегальной организации, которая позднее получила название — мобилизационная сеть коммерческих предприятий Разведупра Штаба РККА за рубежом. Знакомые ему братья Эренлиб (Яновские) основали в Берлине в 1922-м одно из первых предприятий этой сети — акционерное общество «Востваг», имевшее впоследствии филиалы во многих странах мира. Мобсеть в основном помогала в легализации разведчиков и финансовом их обеспечении.

Одновременно Борович являлся техническим секретарем делегации Коминтерна и ЦК РКП(б) в Дрездене и руководителем ее нелегальной техники во время так называемого «Германского Октября» осенью 1923 года — неудавшейся попытки большевистского восстания в Германии. Несколько ранее, в декабре 1922 года, он же сопровождал советскую делегацию в составе Радека, Лозовского и Ротштейна на международный конгресс мира в Гааге, организованный профсоюзами (где присутствовал на закрытых совещаниях советской делегации с западными рабочими лидерами), а в начале 1923 года — Карла Радека на съезд компартии Норвегии в Осло. Работая в берлинской и венской резидентурах, Борович познакомился с печально известными позднее перебежчиками — Вальтером Кривицким и Игнатием Рейссом.

Резидентом в Чехословакии, вместо С. В. Жбиковского, Лев Борович был назначен в мае 1924-го, а спустя месяц в Праге разразился шпионский скандал. Полиция арестовала 11 человек, которых обвинили в том, что они занимались военной разведкой в пользу СССР. Руководитель этой организации Владимир Горвиц-Самойлов, избежавший ареста, как сообщалось, был связан с агентурой не только в самой ЧСР, но и в Польше, Румынии, Венгрии и Югославии. Возможно, именно с этим связано его недолгое руководство разведкой в этой стране. В сентябре того же года он направлен помощником резидента в Польшу, но и оттуда вскоре был отозван.

Лев Александрович вернулся в СССР в феврале 1925 года и приступил к работе во 2-м (агентурном) отделе Разведывательного управления Штаба РККА, где сначала был завсектором, затем — начальником 1-й части и помощником начальника отдела. В июле 1927 года окончил разведупровские Курсы усовершенствования комсостава по разведке. Относительно спокойная жизнь длилась свыше полутора лет. Осенью 1927-го Борович вновь выезжает в долгосрочную командировку за рубеж, резидентом в Вену. Работает в тех же странах — Австрии, Германии, и на Балканах. Помимо работы по Германии и Польше его задачей являлся сбор сведений о чехословацкой армии, положении в Румынии и Юго-Восточной Европе.

Борович был одним из первых, кто обратил внимание на опасность, которую представляет собой гитлеровский нацизм. Его донесения, по оценке ветеранов военной разведки, отличались глубиной анализа, широтой обзора. Вот некоторые выдержки из них:

«Фашизм вбирает в себя наиболее низменные, деклассированные отбросы общества, именно их он подсаживает на пьедестал „героев дня“. Характерно, все сборища отличаются преднамеренной наглостью, шум, крики, мы-де хозяева положения, надежда нарождающегося национал-социализма».

«Все нахрапистее расталкивает свое окружение Гитлер, он не скрывает, что метит в вожди… Гитлер буквально демонизирует собравшихся, часто срывается на театральный крик, видя, что это нравится обывателям. Тема выступлений одна: „Только национал-социализм принесет вам процветание, все остальное сгнило. Вступайте в наше движение, голосуйте за нас! « И так почти ежедневно, нередко по два-три раза в день“.

Подполковник в отставке Наталья Владимировна Звонарева, работавшая личным секретарем начальника Разведупра Берзина, вспоминала, что некоторые донесения Боровича докладывались высоким армейским и государственным руководителям не в обзорах, а отдельно. Выезжая по спецзаданию за рубеж, Звонарева видела, какой сумасшедший ажиотаж развернулся вокруг книги Гитлера «Майн кампф». Ее навязывали, ее всучивали всем и каждому как «священную книгу» национал-социализма.

«А первую оценку человеконенавистнической исповеди Гитлера, — вспоминала она, — нашла я перед отъездом в своеобразной рецензии, присланной Боровичем, в строках-разоблачениях, в строках-предупреждениях представал автор воюющим политиком, бойцом».

Уже упомянутый нами полковник Буков высоко оценивал Боровича как профессионала: «Тов. Алекс, наряду с профессиональной зрелостью и отличным знанием иностранных языков, обладал ясным умом и разносторонним образованием… Он умел ценить людей и ладить с ними и был притягательной силой для большого круга товарищей. Его отношение к начальству, к подчиненным и к самому себе раньше всего определялись интересами дела. Он умел по отдельным мелочам правильно оценивать обстановку, в которой приходилось действовать, безошибочно отличать врагов от друзей Советского Союза. На служебных совещаниях он отличался ясностью мысли, точностью в определении положения и полинной самокритичностью. Не случайно поэтому, что, несмотря на долгие годы работы за рубежом в нелегальных условиях, т. Алекс сумел избежать провалов, хотя работал в странах, обладающих сильными контрразведками».

Вторая командировка Боровича закончилась в июне 1930 года. К этому времени заместитель председателя РВС Уншлихт перешел на ту же должность в ВСНХ СССР. Это было вызвано тем, что на рубеже 30-х годов резко повысилась вероятность военного столкновения Советского Союза с ведущими странами Запада, в первую очередь с Англией, и все наиболее технически грамотные руководящие кадры были брошены на срочное развитие советской военной промышленности. Вслед за бывшим начальником переходит в ВСНХ и Борович, зачисленный в июле в резерв РККА. Вначале он работает порученцем при Уншлихте в Президиуме ВСНХ, а затем заместителем начальника фосфатного управления Всехимпрома. Тогда же в ВСНХ были направлены ещё два сотрудника Разведупра — Георгий Иванович Килачицкий (август) и Макс Германович Максимов (октябрь).

Однако работа в народном хозяйстве мало соответствовала наклонностям Льва Александровича. Поэтому он с удовольствием откликнулся на предложение Радека, назначенного руководителем Бюро международной информации ЦК ВКП(б), и заняв в июне 1932 года должность ответственного секретаря Бюро стал фактически его ближайшим помощником. С апреля 1934 года он, по совместительству, работает сотрудником технического секретариата Оргбюро ЦК. И всё это время продолжает оставаться в распоряжении Разведупра РККА. Надо заметить, что Карл Радек, фактически явившийся, еще в 30-е годы, одним из основателей модной теперь геополитики, находился в курсе всех тайных интриг и хитросплетений мировой политики, во многом определяя решения Политбюро ЦК ВКП(б) и НКИДа по международным вопросам.

В августе 1935 года Борович возвращается на работу в военную разведку, где начальником уже был не Ян Карлович Берзин, а Семен Петрович Урицкий. В Управлении он получил должность заместителя начальника 2-го (восточного) отдела Разведывательного управления РККА, то есть знаменитого Федора Карина, только что перешедшего в военную разведку из Иностранного отдела НКВД вместе со своим начальником Артуром Артузовым.

В центре интересов Льва Боровича находились Китай и Япония. В 30-е годы военно-политическая обстановка в этом регионе резко обострилась, и Советский Союз был главным препятствием на пути милитаристской Японии и гитлеровской Германии к мировому господству. В случае заключения союза между ними нашей стране угрожала война на два фронта. Чтобы выбрать правильный курс в сложившейся ситуации, советское правительство остро нуждалось в достоверной информации о германо-японских отношениях. Тогда же Лев Александрович начал готовиться к новой командировке в Китай.

Во время аттестации высшего комсостава осенью 1935 года, Борович получил звание дивизионного комиссара, присвоенное ему приказом наркома обороны СССР от 23 ноября 1935-го. Вот как описывает его в этот период жизни советская разведчица Раиса Мамаева: «Повернувшись на какой-то шум, я увидела нового для меня человека. Он стоял ко мне спиной. Отлично сложенный, по-юношески подтянутый, с гордо посаженой головой, волосы каштанового оттенка были ровно пострижены над крепким и упрямым затылком. Я с интересом подумала, какое может быть лицо у этого человека. „Кто это, новенький?“ — спросила я у соседа. „Да что ты, какой новенький! Это Алекс“. Словно почувствовав, что о нем говорят, — дьявольская интуиция и нервная восприимчивость жили в этом человеке, — Алекс повернулся. На меня глянули очень заинтересованные, слегка насмешливые, грустные и еще какие-то очень сложные глаза. Потом мы встречались много раз, так как вместе работали. Он поразительно проникал в людей, с которыми его сталкивала судьба. Узнавал их. И уж если верил в них, то верил безоговорочно. Преданно. И защищал их самозабвенно …».

«Именно меня он выбрал для работы ответственной и опасной. Поверил в меня и начал работать над очень сырым, неподготовленным работником. С ним я прошла большую и трудную школу. Это была подлинная школа „Старика“. Алекс был ее порождением и ее продолжением».

В апреле 1936 года Борович выезжает в свою последнюю заграничную командировку, на этот раз резидентом в Шанхай. Вместе с ним в Китай отправилась и его молодая жена Лидия Ефимовна Дорохова, которая в это время ждала ребёнка. Они познакомились в Ленинграде в августе 1935-го и через полгода поженились.

Документы любящий супруг получил на фамилию Лидова, а его жена стала Лидией Ефимовной Лидовой. Основной задачей «Алекса» была связь с японской резидентурой, возглавляемой Рихардом Зорге. Отдавая должное разнообразным способностям Зорге, начальство в Москве было уверено, что тот ещё не обрёл достаточного опыта самостоятельной работы. Поэтому Второй (Восточный) отдел Управления, курировавший резидентуру «Рамзая», решил, что необходимы частые встречи Зорге с квалифицированными наставниками из Центра. Борис Гудзь, работавший в Восточном отделе с 1936 по 1937 год, пишет в своих воспоминаниях: «Алекс был в курсе принципиальных установок в руководстве разведки по операции, обладал большим опытом в разведывательной работе и поэтому мог бы совместно с Зорге обсуждать те или иные неотложные проблемы и принимать те или иные решения. Он имел полномочия… корректировать работу Зорге в рамках поставленных перед ним задач. На него была возложена не просто живая связь как бы транзитного характера, но и роль ответственного руководителя, рекомендации которого имели силу указаний Центра».

Борович хорошо знал Рихарда Зорге еще по Германии начала 20-х годов, а в начале 1933 года, работая в Бюро международной информации, во время подготовки разведчика к поездке в Токио обсуждал с ним различные внешнеполитические проблемы. В своих «тюремных записках» в главе «Посещение Москвы в 1933 году» Зорге пишет об этом: «Радек из ЦК партии с согласия Берзина подключился к моей подготовке. При этом в ЦК я встретился с моим старым приятелем Алексом. Радек, Алекс и я в течение долгого времени обсуждали общие политические и экономические проблемы Японии и Восточной Азии … Ни Радек, ни Алекс не навязывали мне своих указаний, они только излагали свои соображения». В главе «Моя поездка в Москву в 1935 году» Зорге вновь упоминает Боровича: «Я встретился с новым начальником IV Управления Урицким и работавшим у него в подчинении Алексом».

Работа в Шанхае была очень напряженной. Частые разъезды, встречи, обработка информации требовали много сил и времени. Пожалуй, наиболее важным результатом деятельности советской разведки в этот период было полученное от Зорге сообщение о подписании пакта между Японией и Германией. Через «Рамзая» советскому правительству еще до формального подписания стало известно о содержании «Антикоминтерновского пакта» и секретного приложения к нему. Центр дал указание Зорге: «Изыщите возможность немедленного личного контакта с „Алексом“. Желаем успеха».

В августе или сентябре 1936 года состоялась их встреча в Пекине, в парке знаменитого Храма Неба. Зорге молниеносно передал Алексу микропленку с документами. Вот как происходила «моменталка» в описании жены Алекса Лидии Ефимовны:

«Оставив меня на ближайшей скамье около парка, Алекс ушел и спустя некоторое время вернулся. По дороге на встречу и после нее Алекс был серьезен, собран и замкнут. (Выезжая на встречи, Алекс почти всегда вел машину сам). Перейдя площадь, пошли к Храму Неба и, только спустя некоторое время после осмотра его достопремичательностей и огромной позолоченной фигуры Будды — Алекс успокоился и сев в машину мы поехали в город. Только через многие годы из печати я узнала, что в парке Алекс встречался с Р. Зорге, который передал ему микропленки с отчетом об „Антикоминтерновском пакте“«.

По поводу той же встречи предшественник Льва Александровича на посту резидента Яков Бронин писал: «Единственный и последний раз, когда Рамзай после 1935 года имел возможность „отвести душу“ со своим человеком, была его встреча в августе 1936 года в Пекине с представителем ГРУ Алексом, которого он знал ещё в Москве. Алекс потом рассказывал в письме, что Рамзай, этот „волевой человек“, „чуть не послезился при прощании со мной“ (Дело Рихарда Зорге. М., 2000. С.189).

Вернувшись в Шанхай, Алекс продолжал встречаться с другими разведчиками из группы Зорге, а также агентами китайской резидентуры, которой он руководил. Эти встречи происходили и в Тяньцзине, и в прибрежном городе Циндао, в горном пансионате «Ляошань», где отдыхали служащие советской колонии в Шанхае.

Ближайшими соратниками Боровича по работе в китайской резидентуре были руководитель отделения ТАСС в Шанхае Андрей Скорпилев, заместитель заведующего отделением Раиса Мамаева, корреспондент ТАСС Владимир Аболтин, помощник резидента Залман Литвин и другие. Нелегальным резидентом в Шанхае в то время был инженер-полковник Христо Боев (Федор Русев), который появился в городе летом 1936-го как представитель крупной американской фирмы с документами на имя Юлиуса Бергмана. Нет нужды говорить, насколько важна была их деятельность для советской разведки.

10 декабря 1936 года, в домашних условиях, отметили 40-летие Льва Александровича. Пришли сотрудники консульства, ТАСС, других советских представительств. А спустя шесть дней у него родилась дочь. «Вернувшись домой, — вспоминала Лидия Ефимовна, — я к своей радости и удивлению увидела в квартире детскую коляску и другие необходимые детские вещи. Меня эта его забота очень тронула. Он очень любил дочку. Днем Алекс работал, а вечерами были „встречи“, после которых он возвращался поздно. Дочка уже спала, а я его дожидалась. Было не спокойно на душе. Доходили „слухи“ о жизни в Москве, о работе, о товарищах». В марте 1937-го в Советский Союз были отозваны «по болезни» Р. М. Мамаева и «по политическим соображениям» А. И. Скорпилев. 30 июня того же года бригадный комиссар Андрей Иванович Скорпилев умер. А техник-интендант 2 ранга Раиса Моисеевна Мамаева была уволена из РККА 31 января 1938-го в связи с арестом органами НКВД.

В то время следователи госбезопасности раскручивали так называемое «дело ПОВ» («Польской организации войсковой»). Арестовывали поляков, служивших в РККА и НКВД, и получали от них признание в работе на вражескую разведку. Фамилия Боровича как члена ПОВ появилась в показаниях арестованных в середине июня, но ещё в начале мая он был уволен в запас РККА «по ходатайству начальника Разведывательного Управления комкора т. Урицкого от 29.4.37 № 37260» (Приказ НКО СССР по личному составу № 00106 от 5 мая 1937 г .).

Вскоре «помощник заведующего отделением ТАСС в Шанхае Лев Лидов» получил срочный вызов в Москву. 20 июня он с женой и маленькой дочкой, отплыл на пароходе «Север» во Владивосток. 7 июля Борович прибыл в свою квартиру в доме 8 по Столешникову переулку. Через четыре дня он явился для доклада к начальнику Управления. Об этом дне 11 июля 1937 года рассказала много лет спустя секретарь начальника Разведупра Н. В. Звонарёва: «Однажды начальник Управления С. П. Урицкий вызвал меня к себе и сказал, что сейчас приедет Алекс, его будут брать, чтобы я с ним поговорила. Я вышла от него совершенно удручённая и сказала своей помощнице Фире Беленькой: „Сейчас придут за Алексом, но я не могу этого вынести, ты знаешь его меньше, поговори с ним“. А в дверях столкнулась с Алексом. „Ты не знаешь, зачем меня вызывали“, — спросил он. Я еле-еле выдавила из себя, что не знаю, и ушла. Когда вернулась через час, то Алекса уже не было». Не понятно, правда, почему Наталья Владимировна упоминает Урицкого, который был снят с должности начальника Разведупра ещё в июне и заменён вернувшимся из Испании Берзиным, но факт остаётся фактом: одним из вариантов ареста был вызов подчинённых на доклад к начальству.

19 июля на заседании партбюро Разведупра РККА Я. К. Берзин сообщил об аресте ряда руководящих работников Управления, которых «собрание постановило исключить из рядов партии», в их числе и дивизионного комиссара Л. А. Розенталя-Боровича. На заседании, помимо Берзина, присутствовали: секретарь партбюро Г. Л. Туманян, его заместитель В. С. Яковлев, А. Ю. Валин, О. А. Стигга, П. О. Колосов, К. К. Звонарев. Кроме Туманяна и Яковлева, всех остальных вскоре постигла та же участь.

На первый допрос Боровича вызвали 13 июля и предъявили обвинение в шпионаже в пользу Польши. В качестве доказательства фигурировали показания А. К. Сташевского, Б. Б. Бортновского и С. В. Жбиковского, уже арестованных к тому времени его соратников по Нелегальной военной организации Западного фронта. Следователь — помощник начальника 3-го отдела Главного управления госбезопасности НКВД майор госбезопасности Ильицкий, счёл компрометирующими фактами польское происхождение Льва Александровича, проживание его родителей за границей, а также явно не пролетарское происхождение подследственного. Подобные факты считались тогда крайне подозрительными, а показания сослуживцев дополняли картину «измены Родине». Однако Ильицкий решил не останавливаться на выявлении существовавшего лишь в его воображении сотрудничества подозреваемого с польской разведкой (с 1920 г .) и счёл нужным получить от Боровича показания о работе с немцами (с 1928 г .). Алекс действительно неоднократно встречался с германскими военными в 1923-1924 и в 1928 гг., в том числе и с деятелем немецкой разведки О. Нидермайером. Однако, как уже отмечалось выше, контакты с ними осуществлялись в рамках секретного военного сотрудничества двух стран, но следователем это расценивалось как шпионаж Боровича в пользу Германии. Через месяц Ильицкий написал обвинительное заключение, которое утвердил заместитель прокурора СССР Рогинский. Спустя неделю, 25 августа, состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда «без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, в порядке закона от 1 декабря 1934 г .». Председательствовал на «процессе», продолжавшемся двадцать минут, корвоенюрист Плавнек. Он огласил приговор по ст.58 п.1б и ст.17 п.58-8 УК РСФСР: высшая мера наказания, конфискация имущества и лишение воинского звания. Окончательный и не подлежащий обжалованию приговор приведен в исполнение немедленно.

Определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 17 ноября 1956 года Борович Лев Александрович был реабилитирован и 4 мая 1957 года восстановлен в рядах партии, так как «в процессе дополнительной проверки дела по обвинению БОРОВИЧА Л. А. установлены новые, ранее не известные суду обстоятельства, которые свидетельствуют о его необоснованном осуждении».

Имя Л. А. Боровича останется в истории, наряду с именами многих других советских разведчиков, патриотов и защитников Отечества.

КОММУНИСТ-ЭСЕР-КОММУНИСТ: ГРИГОРИЙ СЕМЁНОВ КАК ЗЕРКАЛО БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ПОЛИТИКИ

Многими чудными делами славились революционные годы. Но даже на фоне происходивших тогда совершенно невероятных событий трудно было представить себе, что помощником начальника агентурного отдела военной разведки станет эсеровский боевик, и не просто какой-нибудь рядовой террорист, а руководитель эсеровского террора против руководства большевистской партии, организатор покушения на Ленина, собственноручно вручивший заряженный пистолет Фанни Каплан! Человека, совершившего столь крутой поворот в своей жизни, которому простили даже Ленина звали Григорий Иванович Семёнов.

Он родился в городе Юрьеве, ныне Тарту, 29 ноября 1891 года, пятым — самым младшим ребёнком в семье акцизного чиновника Ивана Семёнова. В 1849 году глава семьи проходил по делу Петрашевского, но, в числе многих, отделался лёгким испугом. В большой семье бывшего «разночинца» царили революционные настроения, несмотря на то, что ненавистный Семенову режим позволил ему получить чин коллежского советника, занять выгодную вакансию и дать неплохое образование всем детям. Тем не менее, трое сыновей и две дочери Ивана Семенова воспитывались в духе радикализма.

С 14-ти лет Григорий начал выполнять технические поручения в анархистско-коммунистической группе, взрослые члены которой учили сообразительного подростка конспирации и «науке террора». Старшие братья, под влиянием которых он пришел в эту романтическую среду, после революции 1905 года благополучно эмигрировали во Францию, получили там высшее техническое образование и стали жить как вполне законопослушные граждане цивилизованной страны. В Россию, где их ждал арест, они уже не вернулись. Сестрам повезло меньше — обе они были схвачены и попали в тюрьму, где одна скончалась при невыясненных обстоятельствах, а другая вскоре после освобождения покончила жизнь самоубийством. На стезе профессионального революционера удержался один Григорий. В 1906 году он уже вел самостоятельную работу парторганизатора, официально вступив в группу анархо-коммунистов. В 1907 году его арестовали за участие в революционной организации и через 10 месяцев заключения выслали из Прибалтийского края.

Мягкий приговор, который мог бы послужить хорошим предупреждением для другого, менее революционно настроенного человека, на Семенова совершенно не повлиял. В 1908 году он принял участие в организации дерзкого освобождения заключённых-смертников из Рижского централа. Его поймали, продержали под следствием около года, но, как несовершеннолетний, Григорий отделался двумя годами ссылки в Архангельскую губернию. С 1909 по 1911 годы молодой боевик проходил революционные университеты в ссылке, где подобралась довольно пёстрая компания политических, принадлежащих к разным партиям и течениям. Семёнов познакомился с Авелем Сафроновичем Енукидзе, темпераментным и энергичным человеком, знаменитым впоследствии большевиком. Организатору РСДРП в Баку и руководителю подпольной типографии «Нина» было в ту пору всего 32 года, но 18-летнему Григорию он казался старым и опытным революционером. Все же, несмотря на все влияние Енукидзе, к социал-демократам Семенов не примкнул. Знакомство с ним и с другими товарищами оказали на него несколько неожиданное действие: он разочаровался в анархизме и стал приглядываться к эсерам.

В начале 1912 года срок ссылки закончился. Григорий вернулся в родной Юрьев, где вскоре был вновь арестован. Через несколько недель его освободили, однако было ясно, что надзор полиции за молодым революционером будет плотным. Поняв, что продолжение революционной работы на родине сопряжено с почти непреодолимыми трудностями и не желая вести жизнь законопослушного обывателя, Семенов решил, по примеру братьев, эмигрировать во Францию. Братья, инженеры-электротехники, помогли с работой, и с 1912 по 1915 год Жорж, как теперь, на французский лад, стал себя именовать Григорий, работал электромонтёром в Марселе и Ницце, бывая в России лишь наездами. В 1915 году он окончательно порвал с анархистами и перешёл в партию социалистов-революционеров, в которой состоял с 1912 по 1921 год, в том числе в 1919 — декабре 1920-го был членом меньшинства ПСР (возглавляемая Вольским группа «Народ», по ряду позиций поддерживавшая большевиков и в 1919 году, во время наступления Деникина, мобилизовавшая своих членов в Красную Армию, но выступавшая против «красного террора»).

Первая мировая война заставила Жоржа вернуться в Россию, где он почти сразу был призван в армию. Служил в Прибалтике в электротехническом запасном батальоне, инструктором по обслуживанию станций высокого напряжения. Февральскую революцию унтер-офицер Семёнов встретил в Риге и сразу же стал одним из организаторов Совета солдатских депутатов расположенной здесь 12-й армии и товарищем председателя исполкома местного Совета. Оказавшись в Петрограде в качестве солдатского делегата I Всероссийского совещания Советов, Семёнов встретил там давнего товарища по ссылке Авеля Енукидзе, который свёл его с другими видными большевиками, в том числе и с Николаем Николаевичем Крестинским. 26-летний эсер сразу стал своим среди бывших конспираторов, ринувшихся из подполья и эмиграции в бурлящий котёл революции. Уже в апреле 1917 года Семёнов стал членом бюро исполнительного комитета Петросовета и руководителем его ключевой — фронтовой коллегии. С июня по октябрь он избирается делегатом I и II съездов Советов и Демократического совещания, работает во фракциях партии эсеров в Ромнах и Яссах, куда он назначен комиссаром 9-й армии, комиссаром 3-го конного корпуса и помощником комиссара Румынского фронта.

Товарищ Семенова по партии Виктор Шкловский вспоминал: «Это человек небольшого роста, в гимнастёрке и шароварах, но как-то в них не вношенный, со лбом довольно покатым, с очками на небольшом носу, и рост небольшой. Говорит дискантом и рассудительно. Внушает своим дискантом. Верхняя губа коротка. Тупой и пригодный для политики человек. Говорить не умеет. Например, увидит тебя с женщиной и спрашивает: Это ваша любимая женщина? Как-то не по-живому, вроде канцелярского: „имеющая быть посланной бумага“…». Шкловский также назвал Семенова «человеком без ремесла», «не умеющим работать». Впрочем, его нельзя считать беспристрастным. Во время написания мемуаров у него были серьезные основания не любить Семенова (чуть ниже станет ясно, за что). Тупых в российской политике тогда попросту не водилось — им не было места среди умных и предприимчивых политиков, активно состязавшихся между собой. Там, где соревнуются таланты, посредственность не имеет ни малейшего шанса проявить себя. Другое дело, что в сравнении с прочими деятелями революционного правительства Семёнов мог выглядеть недостаточно опытным, но опыт приобретается в борьбе, а для него с победой большевистской революции время нелегальной борьбы отнюдь не закончилось.

В то время Семёнов совершил несколько поступков, принёсших ему уважение и авторитет в глазах товарищей по партии эсеров. Спасение Александра Фёдоровича Керенского в октябре 1917 года в Гатчине от разбушевавшихся красных моряков, активная защита Учредительного собрания, а затем непримиримая позиция по отношению к большевикам — всё это показывало, что по основным позициям Семенов не расходится с партией. А настроены эсеры были решительно. Руководитель ПСР Абрам Гоц сказал тогда: «Если Смольные самодержцы посягнут и на Учредительное собрание… партия с. — р. вспомнит о своей старой испытанной тактике». Большевики Учредительное собрание разогнали, и эсеры в самом деле всерьёз стали вспоминать боевое прошлое. Не обошлось без в этом деле и без Семёнова.

После октября 1917 года он становится членом ЦК ПСР. Когда, 10 июня 1918 года, во время нелегального собрания на Николаевской улице, петроградские чекисты арестовали десять членов военной комиссии эсеровского ЦК и её руководителя Р. Р. Леппера (при обыске были обнаружены поддельные документы, оружие, бланки и печати, в том числе чекистские), он стал руководителем Петроградской военной организации и военной комиссии при ЦК. «Постепенно я приходил к выводу, что террор по отношению к советскому правительству допустим и целесообразен. Я был убеждён, что коммунисты захватили власть насильственно, правят против воли народа; я был убеждён, что они губят дело революции, объективно являются врагами революции, поэтому я считал, что все способы борьбы против них допустимы. Думал, что террористические акты на вождей советской власти подорвут советское правительство, ускорят переворот» — рассказывал Семёнов позднее.

В мае 1918 года при ЦК партии социалистов-революционеров был организован Центральный боевой отряд, насчитывавший 15 человек. Целью его создания было физическое уничтожение верхушки РКП(б). Отряд поручили возглавить тому, кто проявил инициативу по его созданию — Семёнову. Первую акцию боевики осуществили в Петрограде 20 июня 1918 года. Машина, в которой ехал член Президиума ВЦИК, комиссар по делам печати Петросовета В. Володарский, внезапно остановилась на Шлиссельбургском тракте якобы от нехватки бензина. Когда Володарский, его жена Н. А. Богословская и сотрудница Петросовета Е. Я. Зорина вышли из машины, ожидавший за углом террорист открыл огонь. Пуля попала Володарскому в спину. Ранение было смертельным.

Удачное дело вдохновило эсеров на главную акцию, целью которой должен был стать Ленин. Боевики Центрального боевого отряда эсеров тщательно отслеживали маршруты передвижения председателя Совнаркома. Лёгких подходов, к вождю, (как сумели подобраться к Володарскому, испольщзуя его личного шофера) — на сей раз не было. Однако, используя тот факт, что охрана вождей революции была организована на редкость безалаберно, можно было выбрать удобный момент, когда Ильич сам подставится под пулю. Удобней всего было напасть на него после какого-либо выступления. Покушение состоялось 30 августа 1918 года, после выступления Ленина перед рабочими завода Михельсона в Москве, когда он возвращался к своей машине. Согласно официальной версии, эсерка Каплан, женщина мирной и неприметной внешности, сумела приблизиться к вождю и ранила его выстрелами из браунинга. Фанни Каплан тут же схватили рабочие, однако дело было сделано. А жертвовать собой во имя дела эсеровским боевикам было не

привыкать (Каплан Фейга Хаимовна (Фанни Ефимовна, Дора) родилась в 1890 году в семье сельского учителя. В 1906 году была ранена во время подготовки теракта против киевского генерал-губернатора, арестована. С группой других анархистов приговорена к пожизненной каторге. После Февральской революции 1917 года находилась на партийной работе в Крыму. В 1918 году приехала в Москву и вступила в боевую организацию. Каплан с Семеновым познакомил член Военной комиссии эсеровского ЦК в Москве Иосиф Дашевский. Задержана сразу после покушения на В. И. Ленина 30 августа 1918 года, расстреляна 3 сентября 1918 года.).

После покушения началась подлинная охота за террористами. 22 октября 1918 года сотрудники Военного контроля РВС Республики, так называлась тогда военная контрразведка, за принадлежность к боевой организации задержали и Семенов. Явных улик против него не было, арест носил случайный характер, но основания опасаться самого худшего у известного боевика имелись — время было такое, что могли шлепнуть и без всяких улик. По дороге в караульное помещение он выхватил револьвер и сумел ранить двух конвоиров-красноармейцев, но бежать Семенову не удалось.

Тем не менее, его не расстреляли. В тюрьме Семенов просидел до апреля 1919 года. В его «истории отсидки» были все традиционные способы воздействия заключенного на тюремщиков, включая недельные голодовки. На все предложения сотрудников ВЧК, пытавшихся склонить к сотрудничеству упрямого эсера, следовал категорический отказ. Тем труднее объяснить то, что было потом. После объявленной 27 февраля 1919 года амнистии тем, кто даст письменное обязательство отказаться от продолжения борьбы, к Семёнову в тюрьму приехал старый знакомый Авель Енукидзе, чтобы взять «раскаявшегося товарища» на поруки. Трудно сказать, какие аргументы в пользу «замирения» с большевиками он приводил, но руководителя эсеровской боевой организации выпустили на волю, с полным освобождением от суда и прекращением дела Верховным трибуналом, и даже без письменного обязательства.

Примерно в это время Семенов становится сотрудником советских спецслужб. Согласно данным современного исследователя С. В. Журавлева, он начинает негласно работать с Региструпром Полевого штаба РВСР, т.е. с военной разведкой. Правда, в справке ГРУ Генштаба Министерства обороны СССР от 1957 г ., на которую ссылается Журавлев, утверждается, что Семенов в 1919-1921 гг. в основном работал по линии ВЧК. Сам Григорий Иванович писал в анкетах, что с самого начала служил в военной разведке, хотя задания могли исходить и из другого ведомства. И в протоколе партийного собрания Разведупра от 19 июля 1937, где его исключали из партии как «врага народа», отмечена его служба в Красной Армии с 1919 года. Полагаю, что составителям этого документа не было никакой нужды преувеличивать стаж военной службы арестованного органами НКВД разведчика.

Как бы то ни было, факт начала сотрудничества Григория Семенова с большевиками очевиден. Однако для эсеров он продолжал оставаться «своим» — амнистированным арестантом, членом меньшинства ПСР, преследуемым Советской властью. Новое начальство помогало ему сохранить незапятнанную репутацию в глазах товарищей по партии. Летом и осенью 1919 года он дважды задерживался ВЧК и, в целях сохранения алиби, некоторое время проводил за решёткой. Затем политическая ситуация в очередной раз изменилась. 17 октября 1919 года на заседании Оргбюро ЦК РКП(б) было рассмотрено заявление эсеров группы В. К. Вольского, в которую входил и Семенов о том, что они «предоставляют себя в полное распоряжение правительства для направления всех на фронт». Подчиняясь решению руководства, Семёнов был официально мобилизован в Красную Армию и отправлен на Южный фронт. В июле 1920 года его откомандировали в распоряжение члена Реввоенсовета Западного фронта Ивара Тенисовича Смилги, будущего известного троцкиста, который отправил его к Алексею Антоновичу Мазалову, начальнику отдела военной разведки штаба фронта и уполномоченному РВС по ведению секретной работы (в 1922-м он был экспертом на процессе эсеров, далее работал в Разведупре, был военным атташе в Эстонии, арестован и расстрелян в 1937 году в звании полковника).

Мазалов поставил перед Семеновым задачу: внедриться в савинковский «Народный союз защиты родины и свободы». Для него, известного эсера, это было не так уж трудно. Борис Викторович и Григорий Иванович были знакомы, повидимому, ещё с парижских времен, а уж по работе в армии в 1917 году сталкивались наверняка, да и секретарь Савинкова Смолдовский знал Семенова по эмиграции. Поскольку членство в том крыле партии эсеров, которое сотрудничало с большевиками, могло помешать секретной деятельности, в конце 1920 года Семёнов инсценировал открытый конфликт со своей группой, после чего был исключён из партии.

Как пишет С. В. Журавлев, «в этот период Семёнов использовался командованием РККА на закордонной работе, в военных кругах белой эмиграции, строившей планы вооружённого свержения большевистской власти. Для советской разведки он оказался уникальным приобретением. Используя репутацию непримиримого врага большевиков и старые связи в среде эсеров и анархистов, Семёнов добывал ценнейшую информацию. Ему принадлежит заслуга в пресечении активной деятельности „Русского политического комитета“ и лично Бориса Савинкова, с которым Жорж был знаком с дореволюционных времён. В одном из донесений Семёнов сообщал: «Ввиду сложившихся у меня отношений с Савинковым, придавая некоторую важность его организации, я счёл необходимым ознакомиться с положением дел в ней. (Далее излагались подробности их личной встречи в Варшаве.)

Авторитет у командира Центрального боевого отряда, организовавшего столь удачные акции против верхушки РКП(б), был огромен. Воодушевившись обрисованными им возможностями, Савинков поручил Семёнову подготовку терактов против советских лидеров и даже выделил на эти цели крупную сумму, дал ему явку в Гельсингфорсе и познакомил с начальником 2-го отдела польского генштаба полковником Матушевичем. Семенов и его жена и коллега по разведработе Наталья Богданова, отправившаяся с ним на это задание, получили разрешение работать в варшавской пиротехнической школе, где занимались взрывными науками. Задача перед ними была поставлена чрезвычайно серьезная — ни много, ни мало, покушение на «нашу двойку», как писал в те годы Демьян Бедный, — Ленина и Троцкого. Этот теракт должен был парализовать деятельность правительства в момент всеобщего восстания, которое намечалось на 28 августа 1921 года. В этот день савинковские партизанские отряды под командованием Эльвенгрена, Эрдмана-Бирзе, Павловского, Данилова из Польши, Латвии и Эстонии должны были начать наступление, в ходе которого планировалось занять Псков, Полоцк, Витебск, Смоленск, а затем Петроград и Москву, где, как и в Одессе, должны были состояться эсеровские восстания. Обо всех этих грандиозных планах посвященный в них Семенов сообщал в Москву. Ознакомившись с его донесением, Дзержинский счёл его настолько важным, что передал Ленину с просьбой: «т. Ленину. После прочтения прошу мне вернуть. Дзержинский». Другим адресатом экземпляра донесения с такой же припиской стал Троцкий. Таким образом, главный организатор покушения на жизнь Ленина теперь защищал вождя революции.

Троцкий в справке для Верховного ревтрибунала 1 июля 1922 года так оценил работу Семенова: «1)Реввоенсовет Республики через соответственные свои органы счел возможным дать в свое время т. Семенову столь ответственное и рискованное задание только потому, что на основании всех тщательно собранных сведений пришел к выводу, что т. Семенов искренно порвал со своим антисоветским прошлым и в интересах обороны рабоче-крестьянской республики готов принять всякое, в том числе и самое трудное, ответственное и рискованное поручение. 2) Работа т. Семенова в Польше вполне отвечала заданию и свидетельствовала о личной добросовестности и преданности т. Семенова делу обороны республики. 3) Работа, выполнявшаяся Семеновым, имела военно-конспиративный характер, требовала величайшей осторожности и находчивости и, разумеется, основывалась на введении в заблуждение врагов Советской России, в том числе и Савинкова, как одного из наиболее бесчестных и продажных агентов иностранного империализма. Отсюда совершенно ясно, что завязывание т. Семеновым контакта с Савинковым вполне вытекало из существа данного ему поручения и представляло собой военную хитрость, продиктованную интересами обороны революции (Янсен М. Суд без суда. 1922 год. Показательный процесс социалистов-революционеров. М., 1993. С.209-210.).

А Семенов, успешно выполнив задание, в конце того же года, через «Данцигский коридор» прибыл в Германию, а оттуда с помощью советской миссии — в Москву.

В январе 1921 года Григорий Семёнов, продолжавший работать по линии военной разведки, в секретном порядке без прохождения кандидатского стажа был принят в РКП(б) специальным решением Оргбюро ЦК. Это означало официальное прощение прошлого, в том числе участие в подготовке убийства Володарского и покушения на Ленина. Рекомендацию в партию ему дали старые знакомые: секретарь ВЦИК А. С. Енукидзе, секретарь ЦК РКП(б) Н. Н. Крестинский и начальник Политического управления РВС Л. П. Серебряков. Одновременно его официально зачислили в штат Разведупра РККА. Семёнов стал готовиться к выполнению нового задания партии — нанесению решающего удара по недобитым эсерам. Он сел писать книгу «Военная и боевая работа Партии социалистов-революционеров в 1917-18 гг».

Брошюра была издана в феврале 1922 года, одновременно в Берлине и Москве, тиражом 20 тысяч экземпляров, а опубликована также в берлинской газете «Новый мир» и московской — «Известия». Насыщенная пристрастно подобранным фактическим материалом о деятельности социалистов-революционеров, она получилась убойная в самом прямом смысле — многие из упомянутых в ней люди вскоре сложили голову на эшафоте красного правосудия. Предварялась она письмом в ЦК РКП(б) от 5 декабря 1921 года, в котором Семёнов излагал мотивы написания книги: «разочарование в деятельности эсеров», приход к мысли «о необходимости открыть тёмные страницы прошлого п.с. — р», а так как эсеры представляют собой реальную силу, могущую «сыграть роковую роль при свержении Советской власти», то нужно их разоблачить перед лицом трудящихся. На переписанном варианте рукописи брошюры (в следственных делах по процессу) имеется датированный 3 декабря 1921 г . чернильный автограф: «Читал И. Сталин. Думаю, вопрос о печатании этого документа, формах его использования, и, также, о судьбе (дальнейшей) автора дневника должен быть обсужден на ПБ (Политбюро). И. Сталин» (Фейга Хаимовна Каплан // Фанни Каплан или кто стрелял в Ленина. Сборник документов. Казань, 1995. С.19.).

С момента выхода «Военной и боевой работы социалистов-революционеров» Семёнов полностью раскрылся как большевистский агент в эсеровском стане. В общем, обезопасился разведчик грамотно, придраться к заказному характеру книги формально было невозможно. Книга произвела эффект разорвавшейся бомбы. Естетвенно, она не способствовала установлению мира между вчерашними соседями по царским тюрьмам и сибирским ссылкам — вражда между большевиками и эсерами вспыхнула с еще большим ожесточением. Едины они были только в отношении к Семенову: автора возненавидели все разом, не только эсеры, но и большевики, которые, как вчерашние подпольщики, воспитанные на жёстких правилах конспирации и взаимовыручки, органически не принимали предательства.

Этим и объясняется столь нелестный отзыв Виктора Шкловского о Семенове. Шкловский, которого экс-товарищ по партии также не обошёл своим вниманием, быстро сориентировался и сразу после публикации брошюры повторил известный подвиг Ленина — ушёл по льду Финского залива из Петрограда в Финляндию, благо граница в ту пору находилась под Сестрорецком. В письме родственнику от 22 марта 1922 года он, разгневанный, сообщил, что собирается писать книгу о 1918-1921 годах: «борьба с большевиками (подпольная) в противовес, что ли, брошюре Г. Семёнова». И написал. Книга называется «Сентиментальное путешествие», где Семёнов показан в самом незавидном ракурсе — впрочем, вряд ли справедливо, ибо гнев — плохой соавтор.

Естественно, столь ценного агента не стали бы раскрывать ради сомнительного удовольствия еще больше стравить большевиков и эсеров. Незадолго до выхода (но уже после написания) книги, 28 декабря 1921 года, пленум ЦК РКП(б), после доклада Дзержинского, постановил предать суду Верховного трибунала Центральный комитет партии эсеров, обвинив их в контрреволюционной деятельности, совершении террористических актов против Ленина, Володарского и Урицкого. Этот шаг необходимо было обосновать, и через месяц, 21 января 1922 года, Политбюро ЦК поручило заместителю председателя ГПУ И. С. Уншлихту принять меры, «чтобы известная ему рукопись вышла за границей не позже, чем через 2 недели».

Вскоре покаянные мемуары Семёнова были напечатаны в Берлине, а 28 февраля, сразу вслед за выходом книги, «Известия ВЦИК» опубликовали информацию о состоявшемся накануне заседании президиума ГПУ, на котором было решено предать открытому суду Верховного революционного трибунала арестованных лидеров социал-революционной партии. Там же было сказано: «ГПУ призывает гражданина Семёнова и всех с. — р., причастных к деяниям этой партии, но понявших её преступные контрреволюционные методы борьбы, явиться на суд над партией социалистов-революционеров».

Чекистское следствие над эсерами было завершено 21 марта. 23 марта на заседании Политбюро ЦК РКП(б) в присутствии Каменева, Сталина, Троцкого, Молотова, Калинина, Цюрупы и Рыкова, по инициативе ГПУ (докладчик Уншлихт) рассматривался вопрос о подготовке процесса над эсерами. Было решено: «Назначить для фактического начала процесса с. — р. срок не позднее чем через месяц».

На том же заседании Политбюро по инициативе ГПУ обсуждался и вопрос о книге Семёнова. В ней «раскаявшийся» руководитель эсеровских боевиков приводил сенсационные подробности участия своей боевой группы в убийстве Володарского, покушении на Ленина и подготовке убийства председателя Петроградской ЧК Урицкого. Но, поскольку Урицкого застрелил петроградский поэт Леонид Канегиссер, в партии эсеров не состоявший, Семёнов вынужден был ограничиться рассказом о слежке членов боевой группы за Урицким, а также Зиновьевым и Троцким. Такая откровенная «сдача» бывших товарищей по партии была воспринята основной массой большевиков как действие аморальное. Для подготовки судебного процесса общественное мнение следовало откорректировать. Уншлихт огласил на заседании докладную записку следующего содержания:

«В связи с брошюрой тов. Семёнова для ряда товарищей, имеющих общее с ним прошлое, а теперь находящихся в наших рядах или работающих фактически как коммунисты, создалось совершенно невыносимое положение. Как в среде, близкой к с. — р., так и в обывательской среде, не способной понять всей глубины переживаний этих товарищей, отношение к ним неизбежно выливается в самой омерзительной форме. Для мещанской психологии они являются авантюристами, убийцами, взломщиками, „тёмными личностями“. Для психологии, связанной с с. — р. работой людей, и для самих с. — р. они к тому же ренегаты, предатели и провокаторы. Для ГПУ моральная чистота побуждений этих т.т. вне сомнения. ГПУ, учитывая невыносимую обстановку, создавшуюся в жизни товарищей, считает необходимым, чтобы в партийной среде они нашли бы полное понимание и нравственную поддержку. Между тем, благодаря слабой осведомлённости партийных масс, а также благодаря наличию в партии элементов с мещанской психологией, уже были случаи, когда вместо поддержки товарищей они встречали такое же отношение, как во враждебной нам или обывательской среде. ГПУ просит ЦК РКП издать специальный циркуляр, разъясняющий обязанности членов партии — выходцев из других партий в отношении борьбы с контрреволюцией, и дающий общие указания об отношении партии к роли Семёнова, Коноплёвой и др. ГПУ просит ЦК РКП применять в отношении мещански мыслящих элементов партии, проявляющих враждебное отношение к б. с. — р., решительные меры».

По данному вопросу Политбюро постановило: «1. Поручить Оргбюро составить циркуляр, согласно приложению т. Уншлихта; 2. Поручить т.т. Преображенскому и Ярославскому написать статьи относительно Семёнова. О характере и тоне статей переговорить с т. Троцким». Разъяснительная работа была проведена на должном уровне. А Семёнов тем временем готовился к процессу над эсерами, который начался 8 июня 1922 года. На суде «раскаявшиеся эсеры», давшие ценные свидетельские показания, были, в основном, сотрудниками военной разведки. Причём, связаны они были не только ведомственными и партийными, но и семейными узами!

В своей книге Семёнов подробно рассказал о подготовке покушения на Ленина. «Особое значение я придавал в тот момент убийству Троцкого, считая, что это убийство, оставив большевистскую армию без руководителя, значительно подорвет военные силы большевиков… Покушение на Ленина я расценивал как крупный политический акт…».

Соратница Семёнова по Регистрационному отделу РВС Юго-Западного фронта Лидия Васильевна Коноплёва в прошлом состояла в Центральной боевой группе ПСР. Ранее она вместе с Семеновым была в архангельской ссылке, затем они оба работали в Петроградском комитете ПСР. В 1920 году она находилась на подпольной работе в Крыму, и с 1921 года, после недолгой работы в Наркомпросе, вновь служила в Региструпре Штаба РККА. Семенов описал, как вместе с Коноплёвой отравлял ядом кураре пули, которыми стреляли в Ленина, на суде Коноплёва это подтвердила. На вопрос, почему же яд не подействовал, оба свидетеля ответили, что не знали о свойстве кураре терять свои качества при высокой температуре. Заключение эксперта, профессора химии Д. М. Щербачёва, о том, что высокая температура не разрушает подобные яды, не было принято во внимание, равно как и протесты ряда эсеров, заявивших о своём незнакомстве с Каплан и отрицавших её членство в их партии. Позже академик Б. В. Петровский, изучавший историю болезни Ленина, подтвердил: никаких отравленных пуль не было — кураре, даже в незначительной дозе, блокирует дыхательный центр; попади в кровь Ильича хоть малая частица яда, он скончался бы на месте. История с кураре сомнительна и, вполне возможно, придумана для усиления драматического эффекта. Впрочем, не стоит забывать, что покушение-то было непридуманным!

Вообще, касаясь покушения на Ленина, следует сказать, что в нем также участвовали левый эсер Александр Протопопов, участник событий 6 июля 1918 года, арестованный и расстрелянный сразу после покушения, и Василий Новиков, впоследствии неоднократно находившийся в заключении и во время своего последнего следствия в 1937-м сообщивший о своей встрече с Каплан в пересыльной тюрьме в 1932-м, что вызвало безрезультатное расследование.

Сам Семенов в момент операции находился в подмосковном поселке Томилино. На суде он, Коноплева, а также сотрудничавший со следствием бывший боевик Константин Усов сообщили о готовившемся покушении на Троцкого (Коноплева вместе с Каплан осматривала дорогу, по которой Троцкий ездил на дачу), и подтвердили, что это планировавшееся покушение, так же как и покушение на Ленина, санкционировали эсеровские руководители Абрам Гоц и Дмитрий Донской (те отрицали эти обвинения, но Донской признал факт встречи с Каплан, которую он, по его словам, пытался отговорить от покушения).

Бывший министр юстиции Бельгии Э. Вандервельде, защищавший эсеров на суде от имени Международного бюро II Интернационала, 25 июня 1922 года писал, что показания Семёнова и Коноплёвой носят такой характер, что «ни один нормальный суд не мог бы принять их во внимание» (не совсем понятно, почему — показания как показания, не считая, конечно, кураре). Так или иначе, все разоблачения Семёнова вошли в обвинительное заключение Верховного трибунала и подвели черту под жизнями их бывших соратников. Кстати, это же обвинительное заключение инкриминировало Семёнову организацию покушений на Володарского и Ленина, слежку за Зиновьевым и Троцким, а также экспроприацию денег на нужды эсеровской партии в разных кооперативах. Верховный революционный трибунал в составе Г. Пятакова, О. Карклина и А. Галкина приговорил Семёнова и Коноплёву также к расстрелу. Но тут же счёл возможным освободить их от «всякого наказания, учитывая полное раскаяние в совершённых преступлениях». 8 августа 1922 года Президиум ВЦИК РСФСР подтвердил судебное решение. Впрочем, поскольку на процесс Семёнов и Коноплёва ходили не столько как на суд, сколько как на работу — без конвоя, с перерывом на обед и ночёвкой у себя дома — приговора они явно не опасались.

Процесс партии социалистов-революционеров стал в биографии Семёнова переломной точкой. На суде он познакомился с Н. И. Бухариным, выступавшим в качестве официального защитника группы раскаявшихся эсеров, и его женой Эсфирь Гурвич.

После процесса в жизни бывшего эсеровского боевика начался «мирный» период. Вместе с женой, тоже «раскаявшейся эсеркой» и сотрудницей Разведывательного управления штаба Красной Армии Натальей Богдановой, в прошлом сотрудницей секретариата ЦК ПСР, он был отправлен в бессрочный отпуск. По решению ЦК РКП(б) сентябрь и октябрь 1922 года они пробыли в крымском санатории «по причине усталости и переутомления». По возвращении супруги вселились в комнату № 418 в 1-м Доме Советов (гостинице «Националь). В ноябре Учраспредотдел ЦК направил Семёнова на работу в Главэлектро ВСНХ на должность инспектора при начальнике Главэлектро А. З. Гольцмане. В должности инспектора Семёнов прослужил десять месяцев. В соответствии с мандатом, подписанным Гольцманом 25 ноября 1922 года, он был „уполномочен на всестороннее обследование… всех предприятий электропромышленности, электроснабжения и их руководящих органов“. Наделённый чрезвычайными инспекторскими полномочиями, Семёнов ездил по стране, добросовестно претворяя в жизнь ленинский план ГОЭЛРО.

Этот документ в то время был важнейшим направлением хозяйственной деятельности советского правительства. Этот план, разрабатываемый с 1918 года, даже называли «второй программой партии». Западными исследователями он был охарактеризован как гигантский по масштабам, монументальный по целям технический проект, символизировавший «исключительные амбиции» Советской власти. Амбиции амбициями, но сама логика технического прогресса выдвигала электропромышленность в число ключевых и наиболее перспективных отраслей и непременным условием промышленного подъема.

Знаменитые «лампочки Ильича», символ электрификации, на самом деле были американского и немецкого происхождения. Собственного производства ламп накаливания в РСФСР практически не существовало. Так, в 1920 году Советская Россия закупила за границей в 3 раза больше электроламп, чем было изготовлено в стране. Не говоря уже о том, что у нас производились лампы безнадежно устаревшей конструкции, с угольной нитью накаливания. Угольные лампочки светили тускло и служили недолго. Это обстоятельство являлось предметом постоянных насмешек западной прессы: где уж Советам создать современное индустриальное общество, если они не умеют делать даже элементарные бытовые лампочки! Партийное руководство прекрасно понимало, что многочисленные электростанции и плотины будут совершенно ни к чему, если иностранные фирмы вдруг откажутся продавать лампы или вольфрамовую нить накаливания. Такая зависимость от «капиталистического» окружения могла стать роковой, да и влетала в копеечку: один только импорт вольфрамовой нити ежегодно обходился нищей республике в 250 тысяч золотых рублей. Технологию её изготовления крупнейшие производители — американский концерн General Electric и германские AEG и Osram — держали в тайне и отказывались продавать за любые деньги. Значит, технологию надо было получить иным способом — промышленным шпионажем которым не брезговали даже самые развитые промышленные державы.

7 сентября 1923 года в Главэлектро ВСНХ поступило распоряжение секретаря ЦК РКП(б) В. М. Молотова: «Немедленно, сегодня же, откомандируйте т. Семёнова Г. И. в распоряжение ЦК РКП(б)». Снова потребовался его опыт разведчика, вдобавок разбирающегося в элетротехнике. Семёнов был вновь зачислен в штат Разведотдела Штаба РККА и занялся разработкой операции по получению и переправке из Германии в Москву информации по технологии вольфрамового производства. Операция проводилась совместно военной разведкой и чекистами, координировал её Феликс Эдмундович Дзержинский, а технические задания разведчикам давали руководители советской электропромышленности — уже упоминавшийся Абрам Гольцман, Константин Уханов (будущий председатель Моссовета) и Николай Булганин, будущий председатель Совета Министров СССР.

Разведка должна была найти и использовать для получения информации рабочих вольфрамовых цехов фирм AEG и Osram. В то время новым, но широко используемым направлением работы Иностранного отдела ОГПУ и агентурного отдела Разведупра РККА стало использование симпатизирующих коммунизму рядовых иностранных граждан. Вербовались они на идейной основе и работали, как правило, бесплатно, иной раз с немалым возмущением отказываясь от предложенного вознаграждения. Идеи коммунизма в то время были чрезвычайно популярны среди рабочего класса западных стран, а особенно в Германии.

Осенью 1923 года Семёнов прибыл в охваченную революционным брожением Германию. Проработав несколько лет в Европе, он знал французский и немецкий языки, обычаи рабочего населения Германии, что позволило ему легко вжиться в среду берлинского пролетариата. Военный отдел Компартии Германии рекомендовал для вербовки квалифицированных рабочих Юлиуса Хоффманна, трудившегося на AEG, и Эмиля Дайбеля — механика с Osram. Разведупр вышел на них через партийную разведку Коммунистической партии Германии. Товарищи были проверенные, ветераны Первой мировой войны, твердые коммунисты. Семёнов с воодушевлением включился в любимое дело и вскоре тесно сошёлся с Дайбелем. Этого 40-летнего опытного механика он охарактеризовал в своём донесении как «авантюриста, способного на геройский подвиг, человека большой личной храбрости и решительности». Дайбель, в свою очередь, рекомендовал товарищу Жоржу (как на привычный французский манер представлялся Григорий Семёнов) других работников Osram. Слесарь-механик Франц Гайслер и токарь Вилли Кох состояли в нелегальной ячейке КПГ, организованной на заводе параллельно с легальной. Всего через месяц эти новые связи весьма пригодились Семёнову, когда неудавшаяся революция октября 1923-го и последовавшие за нею репрессии против коммунистов вынудили Дайбеля и Хоффмана искать политического убежища в СССР.

После краткого периода смуты, Жорж Семёнов восстановил агентурные связи с Кохом и Гайслером, которые, будучи членами нелегальной ячейки, уцелели после массовых увольнений коммунистов. 28-летний Кох и 26-летний Гайслер уже привлекались к сбору материалов о вольфрамовом производстве, выполняя отдельные поручения руководителя заводской парторганизации Дайбеля. Теперь они стали работать всерьез. Вилли Кох вспоминал, как в начале 1924 года его вызвали в райком КПГ берлинского района Лихтенберг, где он состоял на партучёте. Секретарь Карл Ковальски, ссылаясь на Дайбеля, объяснил ему суть нового партийного задания и сказал Коху, «чтобы он всё, что касается вольфрамового производства, передавал через одного человека». Встречи с «одним человеком», представившимся необычным для немца именем Жорж, происходили сначала в помещении райкома партии, а затем в более располагающем для задушевной беседы хорошем ресторане. Тут-то Семёнову и пригодилось электротехническое образование. Не вдаваясь в тонкости технологического процесса, он в общих чертах понимал его суть и знал, что спросить и о чем вести разговор. Уточнение же деталей происходило следующим образом: руководители вольфрамовой лаборатории московского кабельного завода формулировали специальные технические вопросы, вызывавшие у них затруднения в процессе исследовательской работы, и передавали их сотруднику Разведупра, затем задание дипломатической почтой пересылалось Семёнову, который знакомил с ним немецких рабочих Osram. Имея доступ к чертежам, образцам и другим секретам производства, те давали Жоржу нужную информацию. Получив таким путём сведения из Германии, советские специалисты двигались дальше в освоении протяжки вольфрамовой нити и прочих технологий, в том числе не только имеющих отношение к электротехнике. Так, в вольфрамовой лаборатории фирмы Osram велись опыты по получению принципиально новых типов сверхпрочных сплавов, изготовлявшихся невиданным доселе методом, позднее названным металлокерамическим. В 1923 году здесь впервые в мире был получен сплав карбида вольфрама с кобальтом, внедрение которого в массовое производство под названием «видиа» произвело настоящую революцию в индустриальном производстве: резцы с такой напайкой обрабатывали деталь в 5-8 раз быстрее стальной! Вскоре тот же самый сплав под названием «победит» появился на советских заводах.

Разработка молибденовой и вольфрамовой технологий, производившаяся, в том числе, и с помощью разведки, открыло учёным Страны Советов дорогу к новейшим видам брони для кораблей, самолётов и танков — не говоря уж о том, что Московский электроламповый завод вскоре наладил выпуск электрических лампочек. Сам же Семёнов к середине 1924 года изрядно заскучал от кропотливой возни с технической информацией, да и недостаток специальных знаний все больше давал себя знать. Наладив связь и бесперебойную передачу разведданных, оперативный сотрудник Семенов, стал проситься на другую работу. На смену ему прислали высококвалифицированного инженера из вольфрамовой лаборатории кабельного завода, а Семёнова отозвали в Москву.

Его вернули на то же место работы. Ходатайствовало об этом Главэлектро, о чём сохранилось отношение в Учраспредотдел ЦК РКП(б) от 25 июля 1924 года за подписью Гольцмана: «Прошу откомандировать т. Семёнова Григория Ивановича, вернувшегося с заграничной командировки, обратно на ответственную работу Главэлектро ВСНХ». Решением ЦК партии 31 июля 1924 г . ходатайство было удовлетворено, и конец 1924 — начало 1925 годов прошли для Семенова в инспекторских поездках по ведомственным предприятиям. При этом он продолжал участвовать в переписке с немецкой агентурой, а весной 1925 года, вместе с проверенным товарищем Дайбелем, прибыл в Берлин, где встречался с рабочими завода Osram. Целью командировки было подобрать квалифицированных специалистов-вольфрамщиков для работы по контракту в СССР. Немецкие коммунисты с восторгом приняли предложение работать на благо страны Советов (не говоря уже о выгодных условиях индивидуальных договоров), и вскоре первая группа носителей ценной информации и обладателей уникальных навыков отбыла в Республику Советов. Вскоре отъезд немецких рабочих на работу в Советскую Россию обрёл характер налаженного потока. В советском торгпредстве в Берлине сотрудником представительства Главэлектро работал функционер КПГ Фридрих Мюллер, организовывавший отъезд специально отобранных квалифицированных кадров. «Когда я ехал в СССР, то имел адрес Коха, кроме того, Фридрих Мюллер дал мне адрес Жоржа Семёнова, мы называли его тогда просто „Жоржем“, — вспоминал рабочий Ганс Ольрих. Механизм переброски был продуман коммунистами до мелочей. Так, Ольрих свой партбилет отдал в Берлине Фридриху Мюллеру, а по прибытии в Москву получил от своего заводского куратора документы и новый партийный билет. Опекаемые разведкой немцы образовали на предприятии целую общину иностранцев, исправно передавая знания и умения своей новой родине. К этому времени Гольцмана на посту руководителя Главэлектро ВСНХ сменил не кто иной, как Лев Троцкий — такое значение придавалось в Советской России электроэнергетике.

В апреле 1925 года Семёнова назначили директором Московского авиационного завода № 12 «Радио» — важного предприятия радиотехнической промышленности, напрямую связанного с оборонным ведомством и также крайне зависящего от скорейшего решения вольфрамовой проблемы (нить накаливания применялась в радиолампах — необходимых деталях средств связи). В должности директора авиазавода он пробыл до 1927 года — года, судьбоносного во всех отношениях.

В 1927 году советские экономисты приступили к разработке первого пятилетнего плана, который должен был предусмотреть развитие всех районов и использование всех ресурсов для индустриализации страны. В первую пятилетку намечалось создать индустриальную базу — 1500 крупных предприятий. Рывок предполагалось сделать небывалый. Сталин по этому поводу заявил: «Задержать темпы — значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми… Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Главным источником средств, которые пошли на осуществление I-й пятилетки, были «внутренние накопления»: лес, нефть, золотой и алмазный запасы, произведения искусства и продовольствие. На вырученные средства закупали импортные станки, материалы и сельхозтехнику. Вторая пятилетка продолжила развитие индустриальной базы. Выполнение заданий периода 1933-1937 гг. превратило страну из аграрной в мощную индустриальную державу, экономически независимую от других стран. Коллективные хозяйства, объединявшие к 1934 году три четверти крестьянских дворов, позволили, при значительном уменьшении числа занятых в сельском хозяйстве, поддерживать производство пищевой продукции на уровне, не допускавшем длительного голода. Та же коллективизация предоставила в распоряжение города огромное количество рабочих рук. Одновременно с техническими и экономическими преобразованиями в верхушке Коммунистической партии в решающую фазу вступила борьба за власть. В 1927 году был полностью отстранен от власти, а в 1929 году выслан за границу Троцкий. Затем настала очередь Зиновьева и Каменева, а потом — Бухарина: «любимец партии» был расстрелян в марте 1938 года.

Семёнов не принадлежал к лагерю сторонников Сталина. Рекомендацию в партию ему дали Серебряков и Крестинский — заслуженные троцкисты, следовательно, он получался явным «протеже» Троцкого и «отмываться» от этой репутации не спешил. С Бухариным же его связывала не только дружба, но и отношения почти семейные. Знакомство с бывшей женой Бухарина Эсфирь Гурвич переросло в чувство более нежное, и Семёнов некоторое время жил в её доме, где периодически встречался с Бухариным, навещавшим свою дочь Светлану.

Пикантность ситуации ни в коей мере не сказалась на рабочих и товарищеских отношениях с «любимцем партии». «В 1927 г . при активной поддержке Бухарина я был назначен советником Военной Комиссии при ЦК Китайской компартии», — скажет Семёнов на следствии через десять лет.

В том же самом судьбоносном году его опыт и организаторские способности вновь понадобились военной разведке. Гоминьдан, китайская национальная партия, к 1927 году резко разошлась в своих позициях с СССР и Коминтерном. Некоторые горячие головы из числа дипломатов и коминтерновцев взяли курс на государственый переворот и строительство социализма в Китае. Инициативу поддержал Сталин. Для реализации этих планов на помощь Коммунистической партии, направили военных советников. А поскольку Коминтерном фактически руководил Бухарин, просьба заскучавшего на бумажной работе Семёнова о назначении на более «весёлую» службу была по-товарищески удовлетворена. 3 марта 1927 года на закрытом заседании Политбюро ЦК ВКП(б) по докладам Бухарина, Ворошилова и Карахана было принято постановление по предложениям Китайской комиссии Политбюро, 10-м пункт которого был сформулирован следующим образом: «Считать возможным командировать в Китай тов. Семёнова для работы в Военном отделе ЦК ККП» ((ВКП(б), Коминтерн и Китай. Т.2, ч.1. М., 1996. С.633.). В апреле Семенов был откомандирован в Китай, где он, под псевдонимом «товарищ Андрей», а также «Андрэ», развернул бурную деятельность. Энергия опытного боевика нашла выход в создании вооружённых сил КПК, готовивших свержение гоминьдановского режима. 26 мая Политбюро разрешило Киткомиссии: «из её средств ежемесячно отпускать т. Андрею 1000 ам.долларов для работы Военки». По тем временам, тысяча долларов была весьма приличными деньгами.

Семёнов, как он указал в письме к неустановленному адресату, скорее всего Берзину, занимался «дворцовым переворотом»: пытался вести работу в армии Чан Кай-ши, организовывал рабочие «пятерки» по типу эсеровских структур, вёл «антиработу» — выпускал прокламации на английском и французском языках, собирал сведения об английских и французских войсках в Китае — «ВО должен знать все, что делается в лагере противника». И обо всем регулярно отправлял донесения в Центр. Радио для агентурной связи разведчиков с Центром тогда еще почти не использовалось, телеграф для этих целей был ненадёжен. Поэтому «Андрей» регулярно писал письма, в которых излагал обстановку и давал рекомендации начальству. В частности, предлагал послать советником в армию Фэн Юй-сяна бывшего начальника Разведотдела Штаба РККА и резидента в Харбине Арвида Зейбота. Но это предложение Семёнова начальство не приняло.

Восемь месяцев готовилась революция и, наконец, вспыхнула 11 декабря в Гуанчжоу (Кантоне), где у КПК была крепкая коммуна. Через два дня восстание рабочих и солдат жестоко подавили правительственные войска. Семенов участвовал в кантонском восстании, от начала до самого конца, от решения ревкома о выступлении до эвакуации из Кантона. Через месяц в своем докладе в Москве он привел ряд подробностей: «Потери во время захвата города исчисляются человек 20… Было несколько убитых при штурме полиции и несколько десятков убито при штурме 4-го корпуса… Во время второй части восстания…было убито около 200 человек. Потери коммунистов…около 150 человек… Потери противника трудно определить… Было расстреляно около 800 полицейских. Объезжая город, я видел повсюду трупы полицейских…было расстреляно около 600-700 человек китайских буржуев. Когда рабочим отрядам попадался толстый буржуй, то его немедленно расстреливали, и нужно отметить, что рабочие это делали с большим энтузиазмом. Во время захвата полков офицеры убивались на месте. После подавления восстания мне пришлось проезжать через весь город — это было жуткое зрелище. Повсюду валялись трупы…рабочих было убито около 3-4 тысяч… Рабочие революционных профсоюзов, в особенности Союза рикшей, убивались беспощадно…». Среди причин поражения «Андрей» назвал то, что «план восстания не был продуман до конца», а также не были своевременно захвачены ключевые пункты. И «очень большой ошибкой», по его словам, было назначение Е Тина, против чего он возражал (Там же. Т.3, ч.1. С.311, 313-314.).

До января 1928 года Семёнов, совместно с коминтерновскими товарищами, пытался выправить ситуацию. Но из этого ничего не вышло, поражение восстания было окончательным, в стране начались жестоие преследования коммунистов. Вернувшись в Москву, он выступил на расширенном заседании Президиума Исполкома Коминтерна с докладом о Кантонском восстании, в котором рассматривались причины поражения коммунистов. Наркоминдел Георгий Васильевич Чичерин своеобразно оценил китайскую деятельность «Андрея»-Семенова, назвав его в письме Сталину 20 июня 1929 года «механически пережевывающим мнимореволюционные формулы комсомольцем», наряду с коминтерновскими деятелями Виссарионом Ломинадзе, Лазарем Шацкиным и Павлом Мифом (Цит. по: Беседовский Г. На путях к термидору. М., 1997. С.392.).

Однако другие руководящие товарищи деятельность Семёнова в качестве военного советника оценили иначе. После возвращения из Китая его перевели в центральный аппарат Разведупра РККА и вскоре назначили на должность помощника начальника 2-го (агентурного) отдела Б. Б. Бортновского. В Управлении он проработал до мая 1929 года. В апреле 1929 года состоялась XVI партконференция, на которой было принято решение о второй чистке партии. Первая состоялась в 1921 году, но тогда Семёнов под неё не попал. Теперь же, поскольку он был замечен в числе активных сторонников правой оппозиции, партячейка Разведупра исключила его из рядов ВКП(б). В мае его уволили. Несколько месяцев Семёнов вёл непрерывную борьбу за восстановление в партии, безуспешно апеллируя в районную контрольную комиссию, во Фрунзенский райком и, наконец, к парттройке МКК ВКП(б). Только эта последняя инстанция, учтя его прежние заслуги и выслушав 5 сентября 1929 обязательство «в практической работе проводить линию партии», приняла решение ограничиться строгим выговором с предупреждением.

Разведка, равно как и другая серьезная работа, теперь для Семенова была недоступна. И тогда он, в поисках дела, где мог в полной мере проявить себя, снова нашел себе «горячую точку»: пошёл в ЦК и попросился на колхозную работу. Не он один сделал этот выбор — призыв партийцев на колхозную работу насчитывал 25 тысяч человек. По направлению Колхозцентра он попал в Хопёрский округ Нижне-Волжского края, где был назначен председателем крупного колхоза «Краснознаменец», состоявшего примерно из тысячи хозяйств и располагавшего 24 тысячами гектаров земли.

Осень 1929-го была временем начала сплошной коллективизации. Колхоз «Краснознаменец» был уже собран. В декабре Сталин объявил о конце НЭПа и переходе к политике «ликвидации кулачества как класса». Всю зиму активисты колхозного строительства изо всех сил ликвидировали кулачество, а кулачество, как могло, ликвидировало активистов и сельское хозяйство как таковое. К весне стало ясно, что дело движется к полной катастрофе сельского хозяйства, и 2 марта 1930 года в «Правде» была опубликована статья Сталина «Головокружение от успехов», где резко критиковались «перегибы на местах». На партконференции Хопёрского округа Семенов выступил с критикой политики партии в области коллективизации, но, развивая выводы Сталина, зашёл слишком далеко. Его выступление было вновь квалифицировано как правый уклон, после чего, к лету, Семёнова сняли с председательской должности. 25 ноября того же года Михайловская районная контрольная комиссия исключила его из партии за правооппортунистические взгляды, но уже через 5 дней (! ) ЦКК ВКП(б) восстановила его в рядах большевиков.

Начинался «великий перелом». Троцкого уже выслали из страны, а Бухарина уволили с поста редактора «Правды» и вывели из состава Политбюро. Не повезло и всем их друзьям, в том числе и Семенову. Одно время он работал начальником строительства Болшевского механического и чугунолитейного завода под Москвой, затем начальником авторемонтных мастерских ВОГФа (Всесоюзного объединения гражданского воздушного флота, которым до своей гибели в авиакатострофе в 1933 г . руководил бывший начальник Семенова по Главэлектро Гольцман). По словам биографа Семенова С. В. Журавлева, «отовсюду его „вычищали“ — слишком богатая биография вкупе с разрисованным выговорами партийной учетной карточкой рождала в коллективе настороженное отношение». После того, как по инициативе секретаря Краснопресненского райкома партии Никиты Сергеевича Хрущёва Семёнова уволили из ВОГФа, он попросился на прежнее место в Главэлектро. Однако и оттуда вскоре был уволен — всплыла работа под начальством Троцкого в Главэлектро и рекомендации троцкистов Крестинского и Серебрякова, данные ему для вступления в партию.

В 1933 году Семёнов покидает столицу и уезжает в Ленинград, на должность начальника отдела рабочего капстроительства машиностроительного завода им. Ворошилова. Здесь к нему отнеслись помягче. В сентябре 1933 года Семёнов успешно проходит очередную партийную чистку, хотя и со скрипом — товарищи по партии задали ему 52 вопроса!

В Ленинграде ему удаётся спокойно проработать полтора года, до 1 декабря 1934 года, когда первого секретаря Ленинградского обкома С. М. Кирова убили в Смольном прямо у дверей кабинета. Одним из

следствий убийства стала чистка всей ленинградской парторганизации. 1 февраля 1935 года заводской партком в третий раз исключает Семёнова из рядов ВКП(б). Опальный коммунист снова берётся за привычное дело — подаёт апелляцию и 22 февраля 1935 года на заседании бюро Володарского райкома Семёнова восстанавливают в партии.

Понимая, что за чистку партии взялись всерьез и теперь его едва ли оставят в покое, Семёнов предпринимает отважный шаг. В марте он едет в Москву и пробует вернуться в разведку: явившись в Разведупр, предлагает свои услуги в любом рискованном мероприятии. Лучше война, с её ясными и привычными законами, чем полная непредсказуемых нюансов и потому смертельно опасная для человека с его биографией мирная жизнь. Семёнов пришёл не с пустыми руками, у него была идея. Он «вызвался возглавить группу инструкторов-специалистов по всем областям военного искусства и техники и перебросить её на самолётах или на верблюдах через пустыню Гоби на помощь Китайской Красной армии». В апреле 1935 года его в очередной раз зачисляют в штат Разведупра, и он приступает к подготовке экспедиции через пустыню Гоби. В качестве помощника Семенов привлекает старого приятеля, закалённого в уличных боях и проверенного на разведработе Эмиля Дайбеля, который тоже работает в военной разведке.

Однако экспедиция не состоялась. В ноябре Семёнову присваивают звание бригадного комиссара и посылают в Монголию с более частным заданием — «для налаживания связи с Китайской Красной армией и проверки маршрута». Он должен был «организовать переброску 6 китайских товарищей через Монголию в Китай», что и сделал, но затем расконспирировал себя, и в мае 1936 года его отозвали в Москву. Между тем в Разведупре РККА решался вопрос о дальнейшей судьбе 21 сотрудника, которые в прошлом являлись «участниками оппозиционных группировок». По поводу бригадного комиссара Г. И. Семенова «принято решение оставить в Управлении для специальной работы» (РГВА, ф.9, оп.29, д.327, л.5.).

Его ждало новое задание. В июле 1936 года в Испании генерал Франко возглавил фашистский мятеж против республиканского правительства. Помощь ему оказали фашистская Италия и национал-социалистическая Германия. 4 октября СССР открыто заявил о своей поддержке Испанской республики. В Испанию направили советскую военную технику, 2 тысячи советников, а также большое число военных специалистов. В ноябре подучивший испанский язык Семёнов выехал в Париж, а оттуда в Барселону (в том же месяце Комиссия партконтроля при ЦК партии, по ходатайству парторганизации Разведупра РККА, сняла с него все партийные взыскания, кроме выговора 1929 года).

Снова были востребованы умения бывшего эсеровского боевика в области индивидуального террора. Семёнову надлежало «пробраться в тыл мятежников и ликвидировать некоторых руководителей фашистского движения». С аналогичным заданием в Испанию была направлена сотрудница Разведупра Элли Бронина, жена арестованного в 1935 году в Шанхае резидента военной разведки Якова Бронина. А по линии внешней разведки, с помощью диверсантов-интербригадовцев и будущего знаменитого советского разведчика Кима Филби (бывшего в то время корреспондентом английских газет при штабе франкистов), такое покушение готовил представитель НКВД в Испании Александр Орлов-Никольский. Одним из руководителей разведывательно-диверсионной деятельности в Испании по линии военной разведки был бригадный комиссар Х. И. Салнынь, нелегальный резидент в Китае в 1926-1929 годах.

Опытный боевик и организатор покушения на Ленина, казалось, вот-вот нанесет решающий удар… но вместо этого «товарищ Андрей», осмотревшись на месте, начал с развёртывания широкого партизанского движения в тылу врага. Семёнов полагал, что массовая диверсионная деятельность принесёт в будущем больше пользы и, одновременно, создаст необходимые кадры для терактов против членов правительства. Позже, во время Великой Отечественной войны, такая тактика принесла богатые плоды, но в 1936 году в Москве ждали иного. Полагали, что Семенов организует что-то наподобие своего Центрального боевого отряда для индивидуального террора, и работу по организации партизанских отрядов расценили как самоуправство. В Испании он проработал всего три месяца. За это время его помощник, возглавлявший проведение диверсий, вместе с несколькими испанскими боевиками взорвал 5 вражеских поездов, но на последней операции погиб. В конце января 1937 года Семёнова отозвали в Москву, как он думал, для расследования обстоятельств гибели помощника. 11 февраля, прямо на перроне вокзала, его арестовали сотрудники НКВД.

Семёнов был обвинён в участии в «контрреволюционной организации правых». При обыске на его квартире изъяли большое количество писем и фотографий, две из которых доказывали несомненную близость с «лидером правых»: Семёнов с Бухариным были сфотографированы вместе. Всплыла и связь с Эсфирь Гурвич, а также то, что Бухарин защищал Семёнова на процессе правых эсеров в 1922 году. Сам же Николай Иванович ещё в заявлении на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года писал, что пример с Семёновым неудачен. Ведь «Семёнов фактически выдал советской власти и партии боевые эсеровские группы. У всех эсеров, оставшихся эсерами, он считался „большевистским провокатором“. Роль разоблачителя он играл и на суде против эсеров. Его эсеры ненавидели и сторонились его как чумы». Бухарин подчёркивал, что в 1922 году защищал Семёнова «по постановлению ЦК партии. Партия наша считала, что Семёнов оказал ей большие услуги, приняла его в число своих членов» (Вопросы истории. 1992. № 2-3. С.27-28.).

Все эти доводы оказались бесполезны. Ефим Цетлин, бывший первый секретарь ЦК РКСМ и секретарь Бухарина, 14 декабря 1936 года дал показания о том, что в начале 1930-х Бухарин дал Семёнову задание подобрать людей из числа бывших эсеров-боевиков и организовать покушение на Сталина и других руководителей государства. Эти показания стали основанием для ареста.

Первый допрос Семёнова состоялся 23 февраля 1937 года. Он подробно и откровенно рассказал о всех фактах своей непростой биографии. Относительно деятельности в Центральной боевой организации ЦК ПСР Семёнов подтвердил, что «при его непосредственном участии и руководстве» в 1918 году был убит Володарский и ранен Ленин. Он признал, что действительно разделял идеи правых, но отрицал участие в контрреволюционной организации: «Я привык нести ответственность за свои действия, за свои поступки. Пусть меня моя социалистическая страна судит и воздаст должное за мои преступления». Вины за собой он не видел. И на последующих допросах он также продолжал её отрицать.

4 июня 1937 года Семёнову устроили очную ставку с другим партийным реликтом — «раскаявшимся боевиком» Константином Усовым, бывшим соратником по боевой организации 1918 года. Усов заявил, что является членом боевой организации правых, а Семёнов — её руководитель, готовивший покушения на Сталина и членов правительства. Этого наш герой уже не выдержал. «В ответ на признание Усова Семёнов разразился грубой площадной бранью, начал оскорблять следователей». Смысл сказанного Семёновым в форме непечатных ругательств, следователь записал так «Вы Усова замучили угрозами, смотрите, на кого он похож, и поэтому даёт показания». После этого Семёнов отказался отвечать на вопросы, и очная ставка была прервана.

В течение последовавших 10 дней, в качестве наказания за оскорбление следователей, арестованный перенес 5 суток карцера. Одновременно к нему применили физические и психологические методы воздействия, то есть, попросту говоря, пытки. Вскоре та же участь постигнет и самих палачей: в феврале 1939 года сотрудник 4 отдела ГУГБ НКВД М. Л. Гатов, который вёл дело Семёнова, будет осуждён за фальсификацию следственных дел, а в 1956 году, в ходе дополнительного расследования откроются новые вопиющие факты применения им незаконных методов ведения следствия. 22 августа 1961 года Семенова реабилитируют.

Но все это будет потом, а в июне 1937 г . его железную волю сломали самыми безжалостными методами. 15 июня он написал заявление на имя наркома НКВД Н. И. Ежова, которое начиналось словами: «В течение 4-х месяцев я упорно отрицал своё участие в организованной контрреволюционной террористической деятельности». Он обещал «во всём признаться», и признался — протоколы допросов от 26 июня и 4 июля содержали в себе обилие фактов и имён, едва прикрытых завесой правдоподобия. 15 июля комиссия партконтроля при ЦК ВКП(б) исключила его из партии как контрреволюционера.

7 октября 1937 года Семёнов получил копию обвинительного заключения, в котором ему инкриминировалось сразу несколько статей УК РСФСР. На следующий день его дело слушалось на закрытом заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В. Ульриха. Заседание длилось всего полчаса — с 20.45 до 21.15. После оглашения обвинительного заключения Семёнов встал и заявил, что «виновным себя не признаёт…. что показания на предварительном следствии дал ложные». Он уточнил, однако, что за собой признаёт только следующее: «В своё время я был руководителем боевой организации при ЦК ПСР и организовал покушение на убийство Ленина и, кроме того, организовал убийство Володарского». (Как отмечает С. В Журавлев, «трудно представить, чтобы, отказываясь от ложных показаний, „выбитых“ из него на предварительном следствии, Семенов мог наговаривать на себя относительно роли организатора покушения на Ленина… Можно считать окончательно установленным, что убийство Володарского и покушение на Ленина в 1918 г . … были подготовлены именно группой эсеров-боевиков во главе с Семеновым. Это означает, что все остальные существующие версии, в том числе и о мистификации или инсценировке покушения самими большевиками с целью оправдания „красного террора“, следует признать несостоятельными»). Но это ему в вину как раз и не поставили, ограничившись обвинением в преступлениях против нынешних руководителей партии и государства. Тут же зачитали вердикт коллегии — высшая мера наказания. В тот же Семёнов Григорий Иванович был расстрелян.

ХРИСТОФОР САЛНЫНЬ: ГЛАВНЫЙ ДИВЕРСАНТ РАЗВЕДУПРА

Этот человек появлялся там, где шли боевые действия, и была нужда в специальных действиях в тылу врага («активная разведка»). Подобных ему специалистов своего дела в предвоенный период существования военной разведки можно было пересчитать по пальцам. Осваивать эту профессию он начал еще в пору первой русской революции, когда товарищи звали его «Гришка». Как и многие другие революционеры, он привык к своему подпольному имени и даже подписывался: «Салнынь (Гришка)». Человек он был прямой и решительный, объездил весь свет, и погиб от пули, но не вражеской.

Кристап (Христофор Интович) Салнынь родился 26 августа 1885 года в Риге. Его отец Инт Юрьевич был сыном латышского батрака, мать Лина Савельевна (в девичестве Зубова) — украинкой. Инт Салнынь перебрался в Ригу вскоре после свадьбы, сначала устроился рабочим на пивоваренный завод, потом на винный склад, а затем на лесопильный завод. Зарабатывал он гроши, и семья жила впроголодь. Из десятерых детей Инта и Лины выжили только Христофор и его младшая сестра Екатерина. Позднее в автобиографии Салнынь писал о своем детстве:

«Пропитание себе начал зарабатывать с 9 летнего возраста, сперва нанимаясь на лето пастухом у зажиточных крестьян, а потом, работая у печников на постройках домов до поступления в школу и во время школьных каникул. В 1900 году я кончил 2-х классную народную школу и через некоторое время определился на 4 года учеником в столярную мастерскую Брик и Иогансен в Риге. На втором году учения поступил в Русское Ремесленное Училище, которое посещал по вечерам после работы в мастерской. Кое-какие понятия о революционном движении я уже получил от своего отца, который с 1908 г . состоял в кружке латвийских социалистов на лесопильном заводе Е. Домбровской, на котором он работал носчиком» (РГАСПИ. Ф. 124. Оп. 1. Д.1706. Л. 7.).

По стопам отца, участника нелегального кружка, осенью 1902 года 17-летний Христофор вступил в социал-демократический кружок «Пристав», стал членом РСДРП и начал активно участвовать в распространении революционной литературы и листовок. В 1903 году он уже сам организовал кружок «Боя», в который вошли сплавщики леса на Двине. В него входили, правда, всего 5 человек, но все-таки это было дело, которым 18-летний революционер самостоятельно руководил. А уже с начала 1904 года он был заместителем представителя района Ивановских ворот, поддерживал связь районной организации с Рижским комитетом социал-демократической организации. В его обязанности входила и работа по получению литературы с пароходов, на которых ее привозили из-за границы. Примерно в то время он получил кличку, которая осталась за ним на всю жизнь: «Гришка».

В начале того же 1904 года Христофор приобрел первый опыт боевой подпольной работы, которая со временем стала его основным делом. «Из нескольких членов наших кружков, — писал Салнынь в автобиографии, — уже в начале 1904 г . была создана небольшая группа, человек 4 — 5, „боевиков“, обязанностью которых было, кроме другой партработы, еще пойти по требованию в другие районы около заводов и фабрик и „проучить“ дубинкой тех мастеров или лизунов из рабочих, которые делали доносы на наших товарищей… Скоро после январских дней 1905 г . и расстрела рабочих-демонстрантов в Риге у железного моста начались формироваться группы „боевиков“ из наиболее активных молодых рабочих заводов и фабрик, а также среди учащейся молодежи и я целиком ушёл на эту работу. Такая же группа была создана и в нашем районе и я стал её руководителем». В числе прочих в этой группе были Я. Чокке, Е. Дубельштейн, Р. Делин, Ф. Гринынь.

Среди первых акций группы Салныня — убийство сотрудника рижской жандармерии и по совместительству священника Натауской церкви барона Шилинга. После этой операции «Гришка» вынужден был перейти на нелегальное положение. Летом 1905 года он занимался только партработой и принимал участие по всех серьезных делах боевиков. Но наиболее громким делом боевиков стало освобождение из Рижской центральной тюрьмы члена ЦК ЛСДРП Я. Лациса-Крюгера и рабочего, члена Рижского комитета ЛСДРП, Ю. Шлессера. Им грозил смертный приговор за организацию подпольной мастерской по изготовлению ручных бомб на заводе «Феникс», где некоторое время чертежником работал и сам Х. Салнынь. Вечером 7 сентября 1905 года две группы боевиков напали на тюрьму и с боем освободили заключенных. Одну из них, в составе которой было 15 человек, возглавлял Салнынь, одетый в студенческую шинель, на которую были нашиты

офицерские погоны, и в фуражке с жандармской кокардой.

Подробности операции сохранились в материалах охранки и сообщениях прессы: «Предварительно перерезав телефонные провода, злоумышленники подставили к стене, которая вышиной в 3 сажени, лестницу и по ней взобрались на стену, а оттуда спустились во двор по вревочной лестнице. Здесь часть толпы вступила в перестрелку с тюремными надзирателями… Другие[1] посредством отмычек отперли две входные двери одиночного корпуса и, разбив там в двух камерах откидные форточки и увеличив отверстия, вывели из камер арестантов… Когда надзиратели по тревоге своего старшего выбежали из корпуса, где они живут, у подъезда этого корпуса нападавшие устроили засаду и стреляли по выбегавшим надзирателям…»

Эта акция, продолжавшаяся не более получаса, получила широкий резонанс и за рубежом. Так, парижская газета «Le Temps» 9 сентября по этому поводу писала: «Позапрошлой ночью группа в 70 человек напала на Рижскую центральную тюрьму…. где после жаркой стычки было убито двое тюремных сторожей и трое тяжело ранено. Манифестанты освободили тогда двоих политических, которые находились под военным судом и ждали смертного приговора. Во время преследования манифестантов, которые успели скрыться, за исключением двух, подвергшихся аресту, был убит один агент и ранено несколько полицейских».

Покинув после этого Ригу, Салнынь, которого жандармы считали «одним из выдающихся деятелей революции в Прибалтийском крае», продолжал организацию боевых дружин в Либаве и других городах и весях, участвовал в их акциях. 17 января 1906 года возглавил вооружённое нападение на здание полиции в Риге, откуда были освобождены шесть революционеров, в том числе два члена ЦК ЛСДРП Я. Лутер-Бобис и Т. Калнынь-Мистер. Николай II, читая донесение об этом налете, подчеркнул слова: «полицейские чины разбежались».

Вскоре после этого Салнынь уехал в Санкт-Петербург, где выполнял поручения городского комитета РСДРП(б) и в тоже время представлял боевиков Прибалтийского края в Боевой технической группе (БТГ) при ЦК РСДРП(б), в функции которой входило ввоз оружия в Россию, его хранение и доставка, изготовление боеприпасов. Н. Е. Буренин, один из членов БТГ, вспоминал о них: «Все это были совсем молодые люди, но они поражали своим огромным революционным энтузиазмом, боевым опытом, выдержкой и дисциплинированностью. Почти все они прошли школу партизанской борьбы в отрядах боевых дрцжин и „лесных братьев“. Их опыт и революционная закалка оказались очень ценными для нашей работы».

Салнынь съездил в Баку, где принимал участие в ликвидации провокатора матроса Феодора, а затем опять вернулся в Прибалтику. Все это время полиция делала все возможное, чтобы схватить неуловимого лидера боевиков. На квартире его отца 36 раз производили обыск. Неоднократно устраивали засады. В досье царской охранки говорится: «Приметы: немного выше среднего роста, очень худой, блондин, заикается… В случае обнаружения надлежит препроводить его в Ригу, принять чрезвычайные меры охраны».

Летом 1906 года во время экспроприации (по заданию Либавского комитета) 28 тысяч рублей из почтового отделения в Либаве Салнынь был задержан полицией. Ничего хорошего для него это не означало — в то время с боевиками не церемонились. Уверенный, что его все равно поставят к стенке, он нашел в сарае, где его держали, забитое досками оконце под самой крышей и бежал. Позднее его еще не раз арестовывали, однако каждый раз ему удавалось вырваться на свободу.

Об одном из таких происшествий, которое случилось тем же летом, рассказала Екатерина Интовна: «Он прибыл в Ригу в форме морского офицера. Взял извозчика и поехал на явку, находившуюся в небольшой столовой на улице Дзирнаву. Там уже сидела засада из нескольких шпиков, и Салныня арестовали. Кристап не потерял самообладания. Он разыграл сцену радостного успокоения, когда узнал, что его скрутили не „эти бандиты-революционеры“, а представители законной власти…», но «в следующее мгновение со звоном разлетелось стекло — „Гришка выпрыгнул со второго этажа“ и скрылся на ближайшем заводе. В обеденный перерыв полицейские во главе с „главным истязателем рижского полицейского застенка“ Грегусом начали осмотр рабочих, полагая, что прыжок сквозь стекло не мог пройти бесследно для „злоумышленника“. „Дошла очередь и до „Гришки“… Картуз Салнынь снял безбоязненно: он знал — никаких порезов нет. Прыгать в критическую минуту через оконное стекло научил его товарищ — замечательный боевик Екабс Дубельштейн: рука, согнутая в локте, закрывает лицо и тараном вышибает стекло. Сыщики не опознали Салныня…“

Уже тогда он был человеком отчаянной храбрости, некоторые его даже считали едва ли не авантюристом. Однако его преданность делу революции была беспредельной.

В январе 1907 г . Салнынь уехал в Гамбург, затем в Женеву, но уже в марте 1907 года вернулся в Петербург и продолжил работу в БТГ. Его главной задачей в это время была переправка из Европы в Россию оружия и партийной литературы. С этой целью летом 1907 года он выезжал в Англию и Бельгию, откуда с помощью своей сестры Екатерины доставил через Ригу в Петербург Красину большую партию «маузеров», «браунингов» и взрывателей к бомбам.

В 1907 г . БТГ распустили, но де-факто группа продолжала существовать. По этому поводу в одном из писем товарищам Салнынь писал: «Будут ли заграничные дела ТГ ликвидированы, или готовятся новые операции — это Вам знать не надо, и за это отвечаю я как заграничный представитель ТГ». В 1908 году Салнынь поселился в Лондоне, где содержал конспиративную квартиру БТГ, а затем отправился в Берлин, чтобы организовать освобождение из тюрьмы своего коллеги, революционного боевика Камо. Но сделать ему это не удалось.

В период с 1908 по 1912 год Салнынь, в основном, заведывал одним из каналов по транспортировке революционной литературы в Россию, куда он неоднократно наведывался нелегально по партийным делам. Давелось ему побывать также в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, Брюсселе. В эмиграции он познакомился с многими известными впоследствии деятелями, в том числе М. Литвиновым, В. Менжинским, Я. Петерсом, А. Сташевским и секретарем Международного социалистического бюро II Интернационала известным бельгийским социалистом, впоследствии министром, К. Гюисмансом.

В 1912 г . Салнынь обосновался в Бостоне, работал в паровозоремонтных мастерских и продолжая политическую деятельность в рядах латышской объединенной организации при Американской социалистической партии (латышская организация насчитывала 32 отделения в США и Канаде, в ней состояло 2000 членов, издавалась газета. Салнынь одно время был секретарем ЦК).

В письме из-за границы он писал: «Работаю за четверых. Жить было бы и неплохо, только иногда переполняет душу страшная тоска по России». В апреле 1917 года Салнынь с первой партией политэмигрантов вернулся в Россию. Ехали через Японию, и он осел во Владивостоке, где работал сборщиком в вагоносборочных мастерских и занимался партийной работой во Владивостокской организации РСДРП (б). Однако связь с Америкой не терял, и уже в конце сентября вернулся обратно, на сей раз в Сан-Франциско, для борьбы с меньшевиками и организации постоянной связи Америки с Дальним Востоком. Как он сам писал, «Октябрьская революция застала меня на волнах Тихого океана».

В США Салнынь делал все, что мог, для помощи долгожданной революции. Во время интервенции вел работу в порту, где грузчики портили военные припасы, отправляемые в Россию. Затем участвовал в работе созданного в начале 1920 года в Сан-Франциско отделения Красного Креста сибирских красных партизан. С первым транспортом медикаментов Салнынь через Китай отправился в Россию. В Шанхае он передал транспорт представителю Коминтерна Г. Н. Войтинскому, а сам отправился в Пекин, к полпреду Дальневосточной республики и, наконец, в Благовещенск, где в ноябре вступил добровольцем Народно-революционную армию ДВР. Из автобиографии: «В 1921-1922 годах до окончания оккупации Дальнего Востока иностранными войсками и белобандитами работал в тылу противника[2] по заданиям 2-й Амурской армии, потом 5-й Краснознаменной армии». Там он действовал под фамилией «Завадский».

По окончании гражданской войны Салныня вызвали в Москву в распоряжение Разведупра Штаба РККА. Некоторое время он работал в разведотделе Петроградского военного округа, но уже в начале 1923 года вновь оказался на Дальнем Востоке. Его направили в Китай, где он работал в маньчжурском городе Харбин и в Шанхае. Дело в том, что после установления на Дальнем Востоке советской власти в Маньчжурию бежало значительное число белогвардейцев, и многие из них готовились к вооруженному реваншу.

Поэтому отслеживание планов белой эмиграции стало одной из основных задач не только внешнеполитической, но и военной разведки СССР.

В Китае Салнынь выдавал себя за бежавшего из России коммерсанта

Христофора Фогеля, фамилию которого он уже использовал однажды в самом начале 20-х годов. Новоявленный предприниматель выразил готовность поддержать любую вооруженную борьбу с советской властью, и таким образом стал своим человеком в военных кругах белой эмиграции. Это дало ему возможность быть в курсе планов и замыслов белогвардейцев и информировать Москву о возможных акциях против Советской России.

Вернувшись в Москву, Салнынь вскоре получил новое задание. Весной 1924 года Военный центр Болгарской компартии приступил к организации партизанского (четнического) движения в Болгарии, конечной целью которого был захват власти. Разумеется, партизанские отряды остро нуждались в оружии. Часть необходимого им вооружения и обмундирования коммунисты добывали на месте, но основная масса оружия поступала по нелегальным каналам из СССР ещё с 1920 года.

Руководство этой операцией на новом этапе было поручено Христофору Салныню. В его распоряжении находилась группа болгарских коммунистов, которые на рыбачьих лодках и парусниках переправляли оружие по Черному морю из Одессы в Варну и Бургас. 5 августа 1924 года, по заданию Разведупра и приглашению ЦК БКП, он, вместе с транспортом оружия, был направлен в Болгарию как военный специалист «Осип». В Бургасе его встретили представители болгарской компартии Янко Андонов, Г. Мындев и П. Станев. Через Айтос они выехали в Сливен, где Андонов был назначен командиром партизанского отряда, который действовал в Сливенском округе. «Осип» провел в этой чете (отряде) около 4-х месяцев. Отряд занимался приемкой оружия, прибывающего из СССР, проводил боевые акции, совершал диверсии на железной дороге и телеграфных линиях связи.

В январе 1925-го Андонова назначают руководителем Военной организации Сливенского окружкома партии и Салнынь становится инструктором ВО, оказывает организации «ценную помощь». При содействии болгарских товарищей «Осип» побывал и в других городах страны, а по окончании своей миссии через Турцию вернулся в СССР.

В 20-х годах Салнынь женился. О жене его известно немного. Звали ее Елизавета Поликарповна Портнягина, из крестьян. В семь лет лишилась родителей. Ездила с мужем в загранкомандировки, деля с ним трудности и опасности жизни разведчика.

В 1925 году Х. Салныня вновь посылают в Китай резидентом военной разведки, а потом и советником Китайской народно-революционной армии. В одном из донесений военного атташе в Китае А. И. Егорова (№ 80 от 17 июля 1925 г .), направленном в Москву «Мирскому» (М. В. Фрунзе), говорится о резиденте Разведупра в Шанхае Осипе Лауберге, кличка «Гриша» и отмечается, что «тов. Лауберг многолетний сотрудник имеющий большой опыт».

Советнические функции Салынь выполнял в 1926-1927 годах в 1-й Национальной армии маршала Фэн Юйсяна. Его задачей было оказание помощи в организации разведки и диверсионной деятельности в тылу противника, работа против спецслужб Японии, Англии, Германии, Франции и США.

Весной 1927 года отношения между СССР и Китаем резко обострились, главнокомандующий НРА и глава нанкинского правительства Чан Кайши разорвал с Москвой дипломатические отношения, и советские советники были вынуждены покинуть страну. Но «Гришка» остался в Китае — теперь уже нелегальным резидентом. Штаб-квартирой его группы стал Шанхай. Он поселился в городе под именем американца Христофора Лауберга и приступил к созданию нелегальной резидентуры, которая помимо разведывательной работы должна была снабжать оружием компартию Китая, которая воевала против японцев и войск Чан Кайши. Помощником Салныня был Иван Цолович Винаров, а курьером и шифровальщицей — жена Винарова, Галина Петровна Лебедева. Для прикрытия этой деятельности была организована экспортно-импортная торговая фирма с филиалом в Пекине и с торговыми агентами почти во всех крупных портах и многих городах Китая. В Харбине прикрытием для их работы служила консервная фабрика, хозяином которой был эмигрант из России Леонид Вегедека, завербованный через его жену Веронику, давнюю знакомую Галины Винаровой, которая устроилась на работу в Харбинский Дапьневосточный банк.

Одной из самых громких операций, которую осуществила резидентура «Гриши», была ликвидация в 1928 году фактического главы пекинского правительства генерала Чжан Цзолиня, занимавшего откровенно антисоветскую позицию и постоянно устраивавшего провокации на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). Спецоперация была проведена успешно — 4 июня Чжан Цзолинь погиб в результате взрыва его специального вагона во время поездки по железнодорожной линии Пекин-Харбин. Помощник резидента Иван Винаров, который ехал в соседнем вагоне, сфотографировал место происшествия. Все было устроено так, что подозрение в убийстве генерала на долгие годы пало на японскую разведку.

В апреле 1929 года Х. И. Салнынь и ряд его сотрудников вернулись в Москву. Но проработать в центральном аппарате ему пришлось лишь несколько месяцев.

10 июля китайские власти захватили принадлежащюю СССР Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД), закрыли все советские учреждения на китайской территории и арестовали более 200 советских граждан. После этого последовали провокации на советско-китайской границе, а затем глава нанкинского правительства Чан Кайши и правитель Северного Китая Чжан Сюэлян начали стягивать к границе свои войска.

Учитывая сложившуюся ситуацию, советское руководство в августе сформировало Особую Дальневосточную армию, командующему которой Василию Блюхеру было приказано упреждающим ударом разгромить китайские войска. Разрабатывая план операции, Блюхер принял решение вызвать из Москвы Христофора Салныня, которому поручил организацию разведывательно-диверсионных операций в тылу врага. Салнынь и его люди начали действавать ещё в сентябре, а 12 октября участвовали в боях, когда ОДВА захватила китайский город Лухасусу. После очередных провокаций последвали новые операции советских войск и 18 ноября события, вошедшие в историю как «конфликт на КВЖД», завершились. Но разведгруппы созданные в связи с ним продолжали свою работу и в декабре. Их миссия окончилась в связи с подписанием 22 декабря 1929 года в Хабаровске протокола, который восстанавливал положение, существовавшее до конфликта.

«За работу в связи с событиями на Дальнем Востоке» шесть сотрудников Разведупра были награждены ценными падарками, а один — Л. А. Анулов — орденом Красного Знамени. Салнынь еще за два года до этого, в 10-ю годовщину РККА, был награжден орденом Красного Знамени «за заслуги периода гражданской войны».

В 1930 году Салнынь окончил Курсы усовершенствования комсостава по разведке при IV Управлении Штаба РККА и был направлен в Европу с задачей возрождения нелегальных боевых групп, занимающихся «активной разведкой» (так называлась тогда разведывательно-диверсионная деятельность), а также с инспекцией ряда резидентур.

После разрыва дипломатических отношений с Англией в 1927 году, советское руководство полагало возможным военную интервенцию Запада против СССР. В течение двух лет Салнынь работал в Германии, Чехословакии, Австрии, Англии, Италии, Швейцарии, Финляндии и Румынии, создавая боевые группы, главным образом из болгарских эмигрантов, и попутно расширяя агентурную сеть. При его участии был привлечен к работе на военную разведку сотрудник Коминтерна инженер Ян Досталек, изобретатель новейшего радиопередатчика. Он не только передал советской разведке техническую документацию на свое изобретение, но и вынес с завода пять аппаратов, наладил их и обучил радистов, благодаря чему три передатчика сразу же вышли в эфир.

В Австрии Салнынь и нелегальный резидент Разведупра в Вене Винаров завербовали молодого болгарина Ивана Пылова, проходившего обучение в местной пожарной школе. Он получил псевдоним «Z-9». В качестве помощницы, а потом и жены к Пылову направили опытную разведчицу Гертруду Браун. С помощью «Z-9» в Центр получил материалы о новых немецких противогазах и результатах их испытаний в условиях, приближенных к боевым. В Румынии, где нелегальным резидентом был болгарин Иван Тевекелиев, советские разведчики завербовали японца, который передал списки русских эмигрантов, проходивших обучение в диверсионной школе, расположенной в Карпатах. Её работу, направленную против СССР, курировал японский военный атташе.

В 1932 году Салнынь вернулся в Москву и уже в октябре получил новое назначение — в штаб ОКДВА (Отдельная Краснознаменная Дальневосточная Армия) помощником начальника разведки по диверсионной работе. Главной задачей Салныня была организация в Северном Китае разведывательно-диверсионных и партизанских отрядов, действующих против японской армии, которая в 1931 году оккупировала Маньчжурию.

26 августа 1935 года в приказе по ОКДВА, изданным в связи с 50-летием Христофора Интовича, было сказано: «Обладает твердым характером и сильной волей. Специализировался по вопросам партизанской войны и подрывного дела. В трудных условиях не теряется, обладает большим мужеством и личной храбростью, быстро ориентируется в обстановке и быстро принимает решения. Умеет управлять людьми и подчинять их своей воле. Любит дисциплину и сам дисциплинирован. С подчиненными тактичен; пользуется авторитетом и любовью. Все возложенные задачи, по существу требующие большого риска, выполнял безотказно. Заслуженный крупный боевик-партиец с большим стажем подпольной работы». Через полтора месяца заместитель наркома обороны СССР Я. Гамарник наградил его золотыми часами «за исключительно добросовестную работу при выполнении особо ответственных заданий». 13 декабря ему было присвоено звание воинское «бригадный комиссар» (Соответствовало званию комбрига для строевых командиров. После введения генеральских званий в 1940 г . часть командиров и бриг. комиссаров стала полковниками, меньшая часть — генерал-майорами.).

Богатый опыт Салныня было решено использовать для организации работы созданного в 1935 году спецотделения «А» Разведупра РККА (активная разведка). В феврале 1936 года он был назначен помощником начальника этого спецотделения. После начала в июле 1936 года гражданской войны в Испании перед Разведупром РККА была поставлена задача — оказать всемерную помощь республиканскому правительству и армии (операция «Х»). В Мадрид были направлены военные советники, среди которых оказался и Салнынь, ставший одним из руководителей разведывательно-диверсионной деятельности республиканцев. В качестве старшего советника XIV (партизанского) корпуса под псевдонимом «коронель (полковник. — В. К.) Виктор Хугос» он пробыл в Испании с июля 1937 по март 1938 года. «С конца лета 1937 года динамитчики полковника Хугоса держали фашистские тылы в постоянном напряжении. В районах, куда проникали республиканцы, мятежники вынуждены были держать значительные силы. На охрану каждых ста километров автомобильных и железных дорог ставился пехотный полк… И все равно почти каждый день взлетали на воздух воинские эшалоны фашистов, бензохранилища, арсеналы, пороховые погреба…» — писали биографы разведчика А. Сгибнев и М. Корневский. Постановлением ЦИК СССР (не подлежащим опубликованию) от 2 ноября 1937 года бригадный комиссар Х. И. Салнынь был награжден орденом Ленина.

В Москву Салнынь вернулся в апреле 1938 года, в самый разгар «чистки», развернувшейся в Разведупре. За то время, что он воевал в Испании, были арестованы многие его соратники и друзья: Ян Берзин, Лев Борович, Бела Кассони, Анатолий Геккер, Александр Никонов, Август Гайлис, Александр Гурвич, Карл Римм, Владимир Горев и другие. Не избежал этой участи и сам Салнынь. Его арестовали 21 апреля 1938 года по обвинению в шпионаже и участии в заговоре против советской власти. Следствие по его делу продолжалось больше года, и 8 мая 1939 года он был приговорен к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Реабилитировали Христофора Интовича 25 июля 1956 года.

Жена Салныня арестована не была, хотя лишилась жилья и работы. Она намного пережила своего мужа. В 1990 году о ней писала газета «Труд» — тогда Елизавете Поликарповне было 89 лет…

ЛЕОНИД БУРЛАКОВ: ОТ ПРИМОРЬЯ ДО «САТУРНА»

Военная разведка — это не только «Центр» со своей опутывающей мир паутиной резидентур, но и многочисленные разведки более скромного, местного масштаба — окружные, армейские, дивизионные. Немало известно о деяниях разведчиков стратегического и тактического уровней и много меньше о представителях разведки оперативного уровня (округ, армия), особенно мирного времени. А ведь люди там служили не менее замечательные. Одним из них был Леонид Яковлевич Бурлаков. Он родился 27 октября 1897 года в городе Бугульме Самарской губернии, в семье выходцев из крестьян. Отец, отслужив в армии, устроился работать конторщиком на КВЖД и увез семью на Дальний Восток. В русско-японскую войну он снова был призван в армию, попал в плен. Вернувшись, был чернорабочим и умер в Хабаровске в 1909 году, работая на постройке моста через Амур. Чтобы прокормить детей, жена его раобтала прачкой. Семья жила на станции Ханьдаохэцзы КВЖД. Там Леонид, закончив одноклассное училище и едва научившись грамоте, пошел работать подручным слесаря.

Летом 1914 года он приехал во Владивосток, где тогда жил его старший брат. Работал слесарем, медником в военном порту, мастеровым во Владивостокском крепостном батальоне. Трудно сказать, как его занесло на другой конец огромной империи, в Свеаборг, но, как бы то ни было, с мая по сентябрь грозового 1917 года он находится там. Партий вокруг множество, но, не мудрствуя лукаво, девятнадцатилетний Леонид примыкает к большевикам. В сентябре он, вместе с друзьями, вступает в ряды финской Красной гвардии. Вскоре его, к тому времени уже квалифицированного рабочего, направляют в Гельсингфорс, на завод Иогансона, где строили для Советской республики столь прославившие себя в годы гражданской войны бронепоезда. Когда к Гельсингфорсу подошли немецкие войска, Бурлаков, в числе последних большевиков, покидавших финскую столицу, на канонерке «Грозящий» уходит в Петроград.

Он не пошел искать себе занятие ни в Смольный, ни в Кремль. Через охваченную разгорающимся пожаром гражданской войны страну Бурлаков пробрался к себе, на Дальний Восток. В июне 1918 года он уже во Владивостоке. Вместе со старшим братом вступает в красногвардейский отряд союза горняков, занимается национализацией золотых приисков. Когда Приморье захватывают белые, устраивается на работу в Хабаровский арсенал — квалифицированные рабочие нужны везде. И там он не столько ремонтирует оружие во славу белой идеи, сколько занимается вооружением красных партизан.

В апреле 1919 года Леонида призывают в колчаковскую армию, но он бежит от призыва, и отправляется снова во Владивосток, работает в паровозоремонтных мастерских военного порта. В июле его задерживают как забастовщика, выясняют, помимо прочего, что он бежал от призыва и отправляют в армию — на Русский остров, в Учебно-инструкторскую школу имени генерала Нокса. Он бежит и оттуда, собираясь отправиться к партизанам, но получает партийное задание — вернуться в школу и заниматься пропагандистской работой.

Приморье постоянно переходит из рук в руки, и, в соответствии с колебаниями маятника гражданской войны, Бурлаков то показывается на поверхности, занимаясь легальной работой, то снова уходит в глубокое подполье. В ноябре 1919 года белые едва не расстреляли его, но, с помощью солдат-подпольщиков, он снова сумел бежать. С 31 января 1920 года, после поражения Колчака, он становится адъютантом (т.е. начальником штаба) политотдела Военного Совета Приморья. В марте вступает в партию, минуя кандидатский стаж, как человек, зарекомендовавший себя на подпольной работе. Когда в апреле японцы оккупировали Приморье, Бурлакова вместе с другими коммунистами арестовывают, но под угрозой всеобщей забастовки рабочих Владивостока, оккупационные власти отпускают заключенных, решив, что местные дела их не очень-то касаются.

Ситуация в охваченном смутой крае была чрезвычайно пестрой. Наряду с оккупационными, сохранялись и некоторые органы советской власти. Здесь же находилось множество офицеров белых армий и банд, резидентов всех мыслимых и немыслимых разведок, наконец, просто уголовников.

После освобождения Леонид некоторое время работает в Техническом отделе Владивостокской организации РКП (б), где занимается опять же, в основном, снабжением партизанских отрядов. В конце августа — новое поручение. Бурлакова направляют в Приморский областной отдел Госполитохраны Дальневосточной республики, он становится чекистом.

В отдел постоянно поступала информация о том, что готовится крупное выступление белых. Однако правительство ДВР, не предпринимало достаточно активных действий. 26 мая 1921 года произошел очередной переворот. Белые снова захватили Приморье, а красные опять ушли в подполье. Бурлаков, наконец-то, попадает к партизанам. Вначале он занимается организацией отряда в Зыбунском районе (где сейчас город Артем), затем командует Железной ротой на юге. В октябре 1921 года вновь возвращается во Владивосток. Перед ним стоит задача — воссоздание большевистского подполья в условиях жесточайшего белого террора. Он занимается тем же самым, чем занимались позже его коллеги-нелегалы в Западной Европе: явки, конспиративные квартиры, каналы связи. Плюс к этому то, чем они не занимались — снабжение партизанских отрядов оружием, медикаментами. У Бурлакова рекордное количество псевдонимов, многие из которых известны белой контрразведке: «Ганс», «Егоров», «Никифоров», «Озонин». За неуловимым руководителем подпольщиков охотились упорно и настойчиво, но безрезультатно. Обезвредить его белые так и не смогли.

В мае 1922 года во Владивосток прибыл Христофор Салнынь — тогда он один из руководителей разведки 5-й армии. Бурлаков поступает в его распоряжение, руководит разведсетью армии в Приморье и Китае, среди эвакуировавшихся туда белогвардейцев. С этого времени он числится в кадрах военной разведки.

Вскоре гражданская война закончилась. Наступило относительно мирное время. Леонид Яковлевич награжден часами и начинает заниматься легальной работой — становится инструктором информационного отдела губкома партии. Незадолго до того он женился, у него родился сын. Однако работа в губкоме во многом выполняла роль «крыши». Бурлаков по-прежнему работает на военную разведку. В апреле 1923 года — на Сахалине, в 1924 году — в Манчжурии, в мае-июле 1925 года — в Кантоне. В 1925 году он снова работает с Салнынем, служит у него курьером. 24 сентября, по несчастливой случайности, его и еще двух товарищей — Матвеева и Власенко — арестовывает полиция на ст. Пограничная, да еще с грузом взрывчатки для «Гришки», обнаруженной в двух чемоданах. Бурлакову удалось бежать (недаром китайцы прозвали его «летающим человеком» — т.е. беглецом). Но по пути он неудачно обратился за помощью к русскому стрелочнику, который оказался бывшим белогвардейцем. Тот сдал беглеца властям. Снова допросы, пытки. Советская разведка поддерживала с ним связь, в частности, через резидента Разведупра в Харбине «Марка» — Власа Рахманина и пыталась его освободить. Летом 1926 года китайский суд приговорил его к 9 годам каторжной тюрьмы. Почти пять лет его держали в Мукденской тюрьме в одиночке, в кандалах — чтобы не убежал. В 1929 году его попытались выкупить — но неудачно. За большую взятку удалось лишь освободить арестанта от кандалов. И только 14 апреля 1930 года Бурлакова и еще двоих арестованных из числа советских граждан обменяли на пятерых пленных китайских офицеров, взятых во время конфликта на КВЖД.

В мае 1930 года Бурлаков, наконец, в Москве, лечится в санатории. При всем опыте работы образование у него оставалось прежним — один класс поселковой школы. Леонид обращается в ЦК с просьбой разрешить ему учиться. За полтора года он заканчивает в 1931 году рабфак и первый курс факультета цветной металлургии Урало-Казахстанской Промакадемии в Свердловске. На этом его образование завершилось.

Тогда же его награждают орденом Красного Знамени. В одном списке с ним, где он стоит на первом месте, известные резиденты Разведупра В. Г. Кривицкий, К. М. Басов, И. Ц. Винаров, И. И. Зильберт, Р. М. Кирхенштейн. Награды удостоены за то, что «своей выдающейся инициативой и безграничной преданностью интересам пролетариата в исключительно трудных и опасных условиях только благодаря личным своим качествам сумевших дать необходимые и высокоценные сведения».

В декабре 1931 года Бурлаков снова в армии — помощник начальника разведки 57-й стрелковой дивизии, а с февраля следующего года — в разведотделе ОКДВА, и снова работает с Х. Салнынем. Бурлаков — помощник начальник разведотдела, Салнынь — заместитель начальника. А в ноябре 1932 года его направляют на флот — помощником начальника разведотдела морских сил Дальнего Востока, затем Тихоокеанского флота. С марта 1936-го он возглавляет отделение активных операций в том же разведотделе. Создает разведточки в сопредельных странах, партизанские базы на случай возможной войны. 13 мая 1936-го ему присвоено воинское звание «майор». Спустя год его отзывают в Москву, назначают начальником отдела и преподавателем Центральной школы подготовки командиров штаба РККА, которая распологается в Московской области на ст. Сходня Октябрьской железной дороги. Страна готовится к войне, армия растет и отчаянно нуждается в командном составе.

До сих пор Бурлакову относительно везло. Можно сказать, что повезло ему и на этот раз. Его арестовали 2 сентября 1938 года и предъявили обвинения по пяти пунктам печально известной ст.58 УК РСФСР. Он вполне мог получить девять грамм свинца в затылок, умереть от пыток на допросе, если бы многочисленные аресты не научили его как себя вести в такой ситуации. Следователем у него был «костолом» младший лейтенант, Иващенко. Бурлаков держался двадцать дней, потом начал давать показания. Однако, показания путаны, неконкретные, противоречивые.

Например, Бурлакова спросили:

— Вы занимались шпионской работой, чьи задания выполняли?

— Да. Занимался, задания получал от Салныня.

И дальше в таком же духе: выполнял работу в соответствии со своими прямыми обязанностями. Так и продержался.

Не сумев ни в чем толком разобраться, его в январе 1939 года отправили на «место преступления» — на Дальний Восток. Там Бурлаков рассказывает товарищам по заключению об аресте Ежова, о запрещении пыток, предлагает отказываться от «выбитых» показаний. И продолжает тянуть время, понимая, что время работает на него. Полностью отказывается от московских показаний, заявляя, что дал их под пытками. Все приходится начинать сначала. Почти два года тянется следствие, дело рассыпается на глазах, его даже не удается довести до суда, и 4 декабря 1940 года Особый отдел НКВД Тихоокеанского флота прекращает дело «за недостаточностью улик», а Леонид Бурлаков выходит на свободу. Находит в Омске, у родных свою семью, вновь получает квартиру в Москве, Бурлакову назначают хорошую пенсию. Впрочем, пенсионером ему пришлось побыть очень недолго — через полгода начинается война.

В июле 1941 года Леонид Яковлевич по мобилизации он попадает в Москву, в распоряжение НКВД СССР. Несколько раз выполняет задания за линией фронта. Его жена находится в числе сотрудников будущей нелегальной организации (какой — об этом несколько позже…). В июне 1942 года ему присваивают звание «Заслуженный работник НКВД СССР». Во второй половине 1943 года он снова за линией фронта — занимается разведкой и контрразведкой в партизанском отряде А. И. Воропаева на Смоленщине. Непростой это был отряд, и не зря туда отправили такого матерого волка, как Бурлаков. Это был отряд спецназначения, сформированный в 1942 году из чекистов для борьбы с «Абверкомандой — 103». Позывным этой абверкоманды был… «Сатурн»! Тот самый, который «почти не виден»…

В ноябре 1943 года отряд встречается с частями Красной Армии. Бурлаков вновь в Москве, занимается подготовкой зафронтовых работников при штабе партизанского движения Белоруссии. После освобождения Белоруссии его направляют в запасный полк, и только в сентябре 1945 года 49-летний подполковник Бурлаков снова оказывается пенсионером. Образования у него не прибавилось, и он идет работать на завод рабочим, что, согласитесь, не совсем характерный поступок для ветерана разведки.

Умер Леонид Яковлевич Бурлаков в 11 июля 1957 года, нескольких месяцев не дожив до своего 60-летия. Похоронен он на Новодевичьем кладбище. Его единственный сын Юрий погиб в 1943 году на Курской дуге.

«СИЛЬНЕЕ ВЛАСТИ И ДЕНЕГ»: ДЖЕЛАЛ КОРКМАСОВ, БОРИС ИВАНОВ, МАРИЯ СКОКОВСКАЯ.

Впервые все вместе они встретились более ста лет назад в одном из красивейших городов мира, столице Франции — Париже. Преследования российской полиции вынудили их покинуть страну. Во Францию, которая была основным центром эмиграции, они приехали, чтобы продолжить свое образование. С тех пор, несмотря на все сложности жизни и различные повороты судьбы, они оставались неразлучными друзьями. Они имели отношение ко многим крупным событиям начала ХХ века, жили счастливо и погибли в одно время, которое называют периодом «Большого террора».

Джелал-эт-Дин Асельдерович Коркмасов (Коркмас) родился 1 октября 1877 года в с. Кум-Торкала в Дагестане в семье дворянина (почетнейшего уздена Дагестана). Род Коркмасовых, связанный с имамом Шамилем, давно известен на Кавказе «своими подвигами и общественными заслугами». Коркмасы были мюридами, воинами, отец Джелала состоял в Собственном Его Величества Конвое при Императоре Александре II. По окончании Ставропольской гимназии, Джелал поступил на естественный факультет Московского университета и сразу же втянулся в студенческое движение. Негласный надзор полиции поставил под вопрос возможность достижения тех высоких целей в науке, которые он поставил перед собой. В 1898 году Джелал покинул Россию и поселился в Париже, где продолжил свое образование на естественном факультете Сорбонны. Много времени он проводил в библиотеках, изучал мировую историю и культуру, языки, плюс к тем, современным и древним, которые освоил ещё в гимназии. В поисках истины он наткнулся на журнал анархистов «Le Revolte» («Бунтовщик»), который заинтересовал его, дали знать о себе и горские традиции, что способствовало его увлечению учением Петра Кропоткина — анархо-коммунизмом или безгосударственным коммунизмом, основанным на идее полного равенства, взаимопомощи и солидарности всех людей. Однако, общался Коркмасов не только с коммунистами-анархистами и их лидером Жаном Гравом, но и французскими социалистами и их лидерами Жаном Жоресом и Жюлем Гэдом. Он дружил с писателями Эмилем Золя, Анатолем Франсом, Анри Барбюсом и Роменом Ролланом, с норвежским ученым и путешественником, исследователем Арктики Фритьофом Нансеном. По годам эмиграции Джелал хорошо был знаком с лидером большевиков Владимиром Ульяновым. В Сорбонне, где он окончил три факультета: антропологический, естественных наук и юридический, Коркмасов знакомится в 1902-м с Марией Вацлавовной Скоковской.

Потомственный польский дворянин Вацлав Скоковский, друг и соратник Ярослава Домбровского, активный участник революционного движения и Польского восстания 1863 года был сослан вместе с семьей в глубь России в город Иркутск. Там 2 марта 1878 года у него родилась дочь Мария. С юных лет она принимает участие в революционном движении. В 1894 году Мария вместе с матерью и сестрой отправляется в Швейцарию, учится в Женевском университете, но через два года из-за болезни возвращается в Иркутск. Незадолго до её отъезда в Швейцарию полиция установила, что в сходках иркутской молодежи на квартире политического ссыльного Рухлинского участвует и гимназистка Мария, дочь дворянина Скоковского. В 1898-1899 годах она вновь учится в Женеве, а затем в Париже в Сорбонне, на филологическом факультете. Среди её хороших знакомых того времени поэт, художник и переводчик Максимилиан Волошин, который в 1901-1915 годах часто бывал в Париже, слушал лекции в Сорбонне, занимался в Национальной библиотеке. Её имя есть в адресной книжке поэта (в его написании: Мария Вацлавовна Скаковская). В своем дневнике он вспоминал май 1902 года, когда ежедневно бывал у Скоковских в Шарантоне (южном пригороде Парижа).

Когда грянула первая русская революция, Мария вернулась в Россию и приняла активное участие в событиях 1905-1906 годов. Но с наступлением реакции вернулась в Париж. Помимо учебы в Сорбонне она общается с французскими и итальянскими социалистами и анархо-коммунистами. Среди последних — видная деятельница международного социалистического движения, член ЦК Итальянской соцпартии Анжелика Балабанова.

Коркмасов в 1905 году возглавил социал-демократический «Крестьянский центр», в котором вместе М. Хизроевым, А. Даитбековым, Долгатом, Куваршаловым, М. Дахадаевым и другими руководит революционным движением в Северном Дагестане, проходит выборщиком в 1-ю Государственную думу. За революционную деятельность его арестовали и сослали в Олонецкую губернию. В 1908-м в Париже Мария и Джелал поженились и стали жить в двухэтажном доме в Латинском квартале недалеко от Пантеона, от мэрии и факультета права, что на площади Согласия. Половина дома принадлежала известному во Франции писателю Полю Луи Курье, в отличие от наших героев, в память о нем на этом здании установлена мемориальная доска.

В тот период жизни они сближаются с младотурками, организация которых «Единение и прогресс» действует также и во Франции. Среди них и студент факультета социальных наук Сорбонны Мустафа Субхи, будущий руководитель Компартии Турции. Подготовленная младотурками революция привела к провозглашению в июле 1908 года конституционной монархии. Султан Абдул-Хамид II вынужден был возобновить действие Конституции 1876 года. Состоялись выборы в парламент, который в декабре провел свое первое заседание. Младотурки составляют в нём большинство.

В конце 1908 года Коркмасов, Скоковская и деятели парижской организации «Единение и прогресс» отправляются в Константинополь, где принимают деятельное участие в революционных событиях. Вместе с ними отбыл в Турцию и друг Коркмасова князь Рашидхан Капланов, будущий министр Горского правительства, женившийся в Париже на подруге Марии — Ольге Аршон.

В апреле 1909 года в Стамбуле вспыхнул контрреволюционный мятеж, который был быстро подавлен вызванными из Македонии войсками верными младотуркам. Абдул-Хамид был низложен и отправлен в изгнание, а султаном поставлен его брат Мехмет V. Однако, придя к власти и заняв министерские посты, младотурки все больше уклоняются от социалистических преобразований в стране. Поэтому Джелал Коркмасов и Мария Скоковская сначала отходят от них, а затем полностью порывают с ними. Но позднее связи возобновляются и, как свидетельствуют донесения российской полиции, Коркмасов неоднократно бывал в Стамбуле на съездах и конгрессах партии «Единение и прогресс» по приглашению её лидеров.

Во время многочисленных поездок по Турции, Ближнему Востоку и Балканам, они всюду пропагандируют необходимость социальных перемен, способствуют объединению в сентябре 1910 в Стамбуле разрозненных социалистических кружков в единую Османскую социалистическую партию (ОСП). Наряду с видными общественными деятелями Турции, журналистами, адвокатами Коркмасов стал одним из первых её членов. Вступил в новую партию и Мустафа Субхи. Коркмасов издает газету «Елдаш» («Товарищ»). А в 1909 году он становится главным редактором первого на Востоке еженедельника на русском языке «Стамбульские новости», в издании которого участвует также Мария Скоковская и Рашид Капланов. В работу редакции были вовлечены и крупные журналисты, писатели и поэты, которые относились к Коркмасову как к «большому знатоку и ценителю культуры». Их газета широко распространяется в Турции, а также в Лондоне, Берлине, Париже, Санкт-Петербурге, Москве, Баку, Ташкенте. Поначалу русский посол в Стамбуле Чариков восторженно встретил издание «Стамбульских новостей» и в том же духе проинформировал о еженедельнике государя, отметив, что его главный редактор является российским подданным. Между тем в газете все чаще появляются различные статьи, критикующие политику правительств Турции и России. Газета освещает национальные, финансовые, военные проблемы, женский и земельный вопросы. Совместными усилиями властей двух стран в 1910 «Стамбульские новости» были закрыты.

В то же время Коркмасов и Скоковская, по сведениям российской полиции, содержат пансион, в котором живут русские политические эмигранты, а Джелал руководит ещё и интернациональной социал-демократической группой, в которой примерно 100 человек русских, болгар, македонцев, кавказцев и украинцев. Некоторое время к ним примыкал С. А. Тер-Петросян, он же Камо. Группа вела активную агитационно-пропагандистскую работу среди моряков Черноморского флота. Мария тогда вместе с Марком Натансоном и Натадзе-Горским занималась нелегальной транспортировкой литературы и обеспечивала связь эсэровской «Константинопольской группы» с европейскими звеньями партии социалистов-революционеров. Помимо этой большой работы, они преподавали в созданной Джелалом Школе политических наук, выступали на страницах русской и немецкой прессы в Стамбуле с обличительными статьями против режима, существующего в царской России.

Джафер Сейдамет (Кырымер), директор внешних и военных дел Крымскотатарского национального правительства (1917-1918), а с 1918 года эмигрант в Турции, вспоминал: «В 1910 в Стамбуле я имел счастье познакомиться с двумя замечательными личностями. Один из них был Джалал Коркмас из северокавказских тюрок. Прекрасно владевший французским, русским языками Джалал принадлежал к левым социалистам. Он вместе со своей гражданской супругой, революционеркой Марией, происходившей из семьи польских аристократов, держал на Диван-йолу пансион…». Джафер тоже жил в этом пансионе и брал уроки французского у Скоковской. О ней он писал: «Подруга его полячка Мария была женщиной обширных знаний и благородного воспитания. Быть полезной другим (ближним) до самозабвенья — было её основным жизненным инстинктом и философией. Джалал в спорах был излишне горяч и эмоционален, Мария же полностью контролировала свои мысли и чувства. Во всем, в воспитании, чувствах, мыслях была видна её основательность, возвышенность. Никогда не забуду, как во время одного из споров Мария, критикуя Джалала сказала: „Ты не прав, если бы было так, как ты полагаешь, то есть юридические основы буржуазного общества пришли бы в негодность и упадок, иссякли его творческие источники и обрушились нравственные основы — наше дело было бы проще простого… Нет противник не низвержен, он стоит еще крепко на ногах. И не только в экономическом, правовом смысле, но и, особенно — в общественно-умственном“. Джафер замечает: „Анархизм Джалала не знал границ. И это было причиною нескончаемых страданий Марии, не дававших жить спокойной жизнью ни самому Джалалу, ни ей…“.

В 1912 году из-за угрозы ареста они возвращаются в Париж и поселяются по старому адресу. Во французской столице Мария содержала пансион, владела рестораном, доставшемся ей от матери. Её пансион был известен российской полиции как центр польской и русской эмиграции. Служила она также в русской военной миссии у графа Павла Алексеевича Игнатьева. С января 1917 по январь 1918 года Игнатьев возглавлял русскую секцию в Межсоюзническом бюро при Военном министерстве Франции. Бюро координировало деятельность союзных разведывательных служб, через него шел и обмен информацией. К тому же Павел Алексеевич возглавлял небольшую, но весьма эффективную разведывательную организацию, добывавшую ценные сведения о противнике.

В 1915 году Мария Вацлавовна и Джелал Коркмасов разошлись, но остались добрыми друзьями на всю жизнь. В 1919 году в столице Турции вышел написанный ими «Иллюстрированный путеводитель по Константинополю, окрестностям и провинции». Расставшись с Джелалом, она вскоре вышла замуж за большого друга Джелала Семена Львовича Больца, который спустя годы стал советским разведчиком.

Мустафа Субхи в 1915 году вступил в РСДРП(б) вел революционную пропаганду среди турецких военнопленных. Выполнял партийные задания в Москве, Казани, Крыму и Ташкенте. С 1918 года издавал газету «Ени дюнья» («Новый мир»). Воевал против петлюровцев на Украине летом 1919 года. Субхи стал первым председателем Компартии Турции, образованной в сентябре 1920-го в Баку на Съезде народов Востока. Наряду с Григорием Зиновьевым, Еленой Стасовой, Джелалом Коркмасовым, Серго Орджоникидзе, Нариманом Наримановым, Бела Куном, Исмаилом Хакни, Субхи вошел в состав его президиума, а затем в «Совет действия и пропаганды народов Востока». Это подразделение Коминтерна создается для руководства нарастающим революционным и национально-освободительным движением на всем Востоке. В январе 1921 года Субхи и ещё 14 членов ЦК и активистов КПТ вернулись на родину. В Трабзоне их захватили турецкие жандармы, вывезли на барже в открытое море и потопили.

В 1921 году произошел новый поворот в судьбе Скоковской. В Париже она встретила Бориса Иванова, который, будучи нелегальным резидентом Разведупра во Франции, предложил ей сотрудничество с советской военной разведкой. Она, «симпатизируя событиям в России», соглашается с его предложением. За короткий срок Мария стала ближайшей помощницей Иванова. Во французской резидентуре работают также инженер Григорий Зозовский, баронесса Лидия Сталь, Адольф Чапский, Мария Баракова, Ольга Голубовская (Елена Феррари) и другие. Чапский работал в Париже нелегально под псевдонимом «Шустер», он обеспечивал переправку секретных документов, получаемых от Скоковской. Мария и Семен Больц встречались с ним в местечке Дипсон, расположенном на границе со Швейцарией. Интересными сведениями делится и граф Александр дю Шайля, знакомый Иванова ещё с прежних времен по Электротехническому институту. Его полное имя Арман Александр де Бланке дю Шайля.

Он родился в 1885 году в местечке Сен-Лежье вблизи от Веве в Швейцарии. Ещё в молодости Александр заинтересовался Россией, изучил русский язык и поселился в нашей стране, приняв православие. Теперь его звали Александр Максимович. Он учился в Электротехническом институте и Духовной академии, был корреспондентом французской газеты «Матен». Написал на французском языке несколько трудов по истории русской культуры и религии. В 1914-1917 года участвовал в Первой мировой войне в рядах российской армии, служил в 101-й пехотной дивизии, 8-м броневом автомобильном батальоне, в штабе 8-й армии. За боевые заслуги был награжден георгиевскими медалями всех 4-х степеней.

Во время гражданской войны в 1918 — 1920 годах служил в Донской армии у П. Н. Краснова, А. И. Деникина, П. Н. Врангеля. Он был штабным офицером для поручений по дипломатическим делам, начальником политической части, политического отдела штаба армии. В Крыму редактировал официальный орган донского командования «Донской вестник». Возможно, уже с того времени дю Шайля сотрудничал с советской разведкой. Деятельность штаба Донского корпуса и содержание его газеты не понравилось Врангелю, который счел, что донские командиры генералы В. И. Сидорин и А. К. Кельчевский окончательно порвав с «добровольцами» ведут свою самостоятельную казачью политику. Генералы Сидорин, Кельчевский и сотник дю Шайля были арестованы. В момент ареста Александр пытался покончить жизнь самоубийством, тяжело себя ранил, но остался жив. Его судили отдельно в сентябре 1920-го. К тому времени страсти уже поутихли, и суд его оправдал. После эвакуации армии Врангеля из Крыма, он вернулся во Францию через Стамбул в апреле 1921-го. Вскоре Александр Максимович встретился с Борисом Ивановым.

Борис Николаевич родился в апреле 1884 года в станице Прочноокинская Кубанской области в семье дворянина, крупного кубанского помещика — землевладельца. С 1894 по 1902 год учился в Ставропольской гимназии, там он познакомился с Джелалом Коркмасовым. Сразу же по окончании гимназии он поехал в Париж, там вся тройка и встретилась. В Париже Иванов пробыл недолго и вернулся в Россию. С сентября 1902 года по октябрь 1905 он студент Электротехнического института в Санкт-Петербурге. Тогда же попадает под влияние народовольцев, и, в частности, последователя Нечаева Виктора Лукина.

За участие в событиях 1905 года Борис сослан в город Яранск Вятской губернии. По окончании срока ссылки в 1907 году выехал во Францию и поступил на математический факультет Сорбонны. В одно время с Коркмасовым Борис женился на другой подруге Марии Скоковской — Августине Мартемьяновой. В 1912 году у них родился сын — Сергей. С 1907 по 1919 год Борис Иванов состоит в партии эсеров. На родину из Франции он возвращается в июле 1913 года и поселяется на хуторе Романовском на Кубани, где до января 1915 года является членом правления Общества взаимного кредита.

В январе Борис поступает в Александровское военное училище в Москве, ускоренный курс которого заканчивает через полгода. По окончании обучения Иванова отправляют в г. Новониколаевск (Ныне Новосибирск.) в 21-й Сибирский стрелковый полк. С декабря 1915 года он на Западном фронте, помощник командира пулеметной команды 59-го Сибирского стрелкового полка 2-й армии. В январе — июне 1917 года Борис слушатель Смоленских офицерских саперных курсов, окончив которые возвращается в свой полк на прежнюю должность. Последнее его звание в старой армии — штабс-капитан.

После Февральской революции Иванова выбирают председателем комитета 15-й Сибирской стрелковой дивизии на Западном фронте, председателем бюро Главного штаба Красной Гвардии. С декабря 1917 по март 1918 год Иванов сначала в Смоленске, работает в Совете солдатских и рабочих депутатов, занимает должность военкома, помощника командующего войск Минского военного округа, потом командует Западным участком войск Завесы.

В апреле — сентябре 1918 года Иванов помощник командующего войсками Самарско-Оренбургского фронта, и там же чрезвычайный комиссар железной дороги. С октября 1918 по август 1919 год он командует войсками Закаспийского фронта, затем помощник командующего и начальник Главного штаба Туркестанского фронта.

1 мая 1919 года парторганизация Первого Боевого поезда Красной Армии принимает его в РКП(б). С августа по ноябрь 1919 года Ивано военный атташе полпредства сначала в Бухаре, затем РСФСР в Афганистане в городе Кабуле. А с января 1920 года — слушатель Академии Генерального штаба. В период гражданской войны, да и позднее слушателей военно-учебных заведений нередко откомандировывали на фронт или с особыми заданиями за рубеж. И Борис Иванов не стал исключением. С октября по декабрь 1920 года он был начальником штаба Морской экспедиционной дивизии на Врангелевском фронте, когда начался Кронштадтский мятеж, он и ещё 11 слушателей академии 3 марта 1921 года были направлены в распоряжение Л. Троцкого. Сначала Иванов состоял для поручений при командующем Южной группы, а в период подавления мятежа возглавлял Полевой штаб Кронштадтской группы. За отличия при штурме фортов и крепости Борисра 16 апреля 1921 года был нагжден орденом Красного Знамени, а впоследствии и знаком «Почетного чекиста». В июле 1921-го Бориса Иванова вновь отзывают, на этот раз со старшего курса Академии Генерального штаба и переводят в распоряжение Разведупра Штаба РККА «для выполнения специальных заданий». Путь его лежит во Францию.

Джелал Коркмасов вернулся в Россию, через Англию, Норвегию, Швецию и Финляндию сразу же после Февральской революции в марте 1917-го. Имея первоклассное образование и большой опыт революционной работы, он сразу включился в происходящие в России и на Кавказе события. С его возвращением в Дагестан в мае 1917 года создается «Социалистическая группа», сыгравшая в переходный период (май 1917 — февраль 1919) по сути дела роль национальной партии. Соцгруппа стояла на платформе развития Советов, как органа народовластия, способного обеспечить контроль над деятельностью государственного аппарата и наиболее гармоничным образом обеспечить формирование институтов гражданского общества. Ядро её составили видные представители коренных народов Дагестана, получившие прекрасное образование в лучших учебных заведениях России, и ставшие известными задолго до Октябрьской революции. Это — М. Хизроев, А. Даитбеков, А. Зульпукаров, С. Габиев, М. Дахадаев, А. Тахо-Годи, П. И. Ковалев и другие. Джелал Коркмасов стал первым и последним председателем этой организации. От неё он прошел выборщиком во Всероссийское Учредительное Собрание.

В деятельности группы был использован опыт молодых реформистских движений стран Востока, в том числе и младотурок. Основное внимание уделялось земельному вопросу, проблемам образования и просвещения. К осуществлению реформ группа стремилась привлекать самые широкие слои населения. Естественно, неустанная работа СГ задевала интересы имущей верхушки, которая всячески (вплоть до вооруженной борьбы) сопротивлялась тому новому, что сулило ей лишение власти и отмены многочисленных льгот. С ними еще предстояла нелегкая борьба в годы гражданской войны.

К Октябрьской революции Коркмасов отнесся очень сдержано, если не критически, но его привлек провозглашенный большевиками принцип самоопределения наций, вплоть до отделения, предоставление народам широкой автономии. Привлекла идея Советов, как органа народовластия, призванного обеспечить экономический и политический контроль за государственным аппаратом.

Джелал Коркмасов был председателем Дагестанского областного исполкома, Военного совета и Военно-революционного комитета, а в сентябре 1919 года в Баку его избрали председателем бюро временного обкома партии. В столице Азербайджана Коркмасова арестовали муссаватисты и отправли в тюрьму. Однако Рашидхан Капланов добился его освобождения через одноклассника Джелала генерал-губернатора Баку Техлиса. Позднее в 1920 году Капланова взяли азербайджанские чекисты, и дело в отношении него было передано в Особый отдел 11-й армии. За друга вступился Коркмасов, обратившись к председателю Азербайджанского РВК Н. К. Нариманову, он охарактеризовал Капланова как незаурядного человека, который может быть полезен обществу во всех отношениях.

Между тем Джелал после бакинского приключения возглавлял Совет обороны Дагестана и Северного Кавказа, с апреля 1920-го был председателем ВРК Дагестана, осуществлявшего всю полноту власти в Республике. 12 февраля 1921-го Коркмасов во главе дагестанской делегации побывал у Ленина, который встретил его дружески, как старого товарища. В ходе беседы вождь живо интересовался ситуацией в крае, давал советы на перспективу по хозяйственным вопросам, которые следовало решать исходя из местных условий, шла речь и о самостоятельных внешнеэкономических связях республики, главным образом в деле мелиорации и развития концессионных отношений с ведущими капиталистическими странами.

С сентября 1921-го по 1931 год Джелал Коркмасов — председатель Совета Народных Комиссаров, был также членом ВЦИК и ЦИК СССР всех созывов, делегатом ряда съездов партии и Советов. В декабре 1921 года его наградили высшим тогда орденом «Красного Знамени» за руководство всей борьбой с контрреволюцией в Дагестане. На II-м Съезде Советов в 1923 году, вошел в президиум вместе с Л. Троцким, И. Сталиным, С. Орджоникидзе, Н. Бухариным, Ф. Дзержинским, А. Енукидзе, В. Куйбышевым, М. Фрунзе, председательствовал на ряде заседаний. Как и другие руководители СССР, в день смерти Ленина Коркмасов был в Горках, сопровождал тело вождя в Москву, стоял в почетном карауле у его гроба в Доме Союзов.

Вместе с Георгием Чичериным (с которым познакомился в Англии), в качестве полпреда РСФСР в Турции Коркмасов вел переговоры с представителями этого государства в Москве. Итогом переговоров стало подписание 16 марта 1921 года договора о дружбе и братстве. Джелалу не составляло труда найти общий язык с турецкими деятелями, ведь он хорошо знал процессы, происходящие в их стране, да и вообще на Востоке, настроения и взгляды этих людей, стремление многих из них вывести свои государства на более высокий уровень развития. Несколько ранее — 28 февраля 1921-го — состоялось подписание советско-афганского договора, лепту в заключение которого вложил и разведчик Борис Иванов, успевший познакомиться с этой страной.

В мае 1922 года Борис покидает Францию и отправляется резидентом на Балканы под именем Бориса Краснославского. Числился он и в составе официальной Советской миссии Красного Креста, которая прибыла в Болгарию 20 октября. Возглавляет миссию Иван Корешков, а среди восемнадцати его штатных сотрудников, по крайней мере, ещё два разведчика — Федор Карин (А. Корецкий) и Герман Клесмет (Р. Озол). Быстро и без всяких проволочек миссия получила разрешение от Министерства внутренних дел правительства А. Стамболийского помогать с отъездом тем русским беженцам, которые желают вернуться в Россию.

В Болгарию прибыл и граф дю Шайля, которого Иванов устроил на работу в Международный Красный Крест, где, помимо разведывательной деятельности, он занимался «русским беженским вопросом». Начальник Красного Креста в армии Врангеля С. Н. Ильин писал А. И. Гучкову 16 мая 1923 года: «Выступление Астрова и графини Паниной идет вразрез с репатриационной политикой русских организаций, единодушно в свое время осудивших деятельность как Нансена, так и его русских прихвостней, которая была направлена к вселению в умы русского беженства убеждения в том, что в случае возвращения в Россиию их ждет гарантированная Нансеном и Дю-Шайля амнистия, возможность пользоваться всеми гражданскими свободами и даже частичное возвращение собственности. Мы уже знаем из приходящих из России писем и из рассказов возвратившихся оттуда, что все эти обещания Нансена оказались блефом. Ныне гр. Панина и г-н Астров своим выступлением присоединили свои имена к именам Дю-шайля и Корешкова, уподобился Земгор знаменитому в Болгарии „Союзу возвращения на родину“, усилили позицию Нансена в репатриационном вопросе и льют воду на его мельницу».

«Краснославскому», которого многие его сотрудники знали как советского командира Бориса Николаевича, была поручена разведка и разложение белой эмиграции в Болгарии и Румынии. Он стал одним из руководителей операции в Варне в августе 1922-го по срыву десанта генерала В. Л. Покровского на Кубань. Усилиями его резидентуры был привлечен к разведывательной работе бывший полковник Белой Армии А. М. Агеев, который стал активным деятелем «Союза за возвращение на родину», одним из основателей, редакторов и авторов газеты Союза «Новая Россия», членом Советской миссии Красного Креста. Александра Михайловича убили 3 ноября 1922 года за публикацию в газете документов о подготовке кубанского десанта.

Деятельность по разложению частей Белой Армии удачно сочеталась с официальной задачей миссии. В 1922-1923 годах с её помощью в Советский Союзе вернулось 9.550 солдат, казаков и офицеров бывшей врангелевской армии. На этом направлении работали также и другие разведывательные организации, а также Коминтерн, Болгарская компартия, «Союз за возвращение на родину».

Борис Иванов налаживал отношения и с деятелями македонского национально-освободительного движения. Современный македонский исследователь И. Катарджиев писал: «В 1922 году в Софию для выяснения политической ситуации в Болгарии и возможностей для переворота прибыл некий советский полковник Борис Николаевич. Через Павла Шатева[3] он вступил в контакт с македонцами — федералистами и вел с ними переговоры о совместной деятельности. В результате переговоров два представителя федералистов Славе Иванов и Филип Атанасов 20 марта 1923 года через Вену и Берлин отбыли в Москву для закрепления достигнутого соглашения. В Москве они встретили теплый прием».

На смену Иванову во Францию прибыл Семен Урицкий, в курс дела ешл ввела Мария Скоковская. В апреле 1923 года французская полиция арестовала Зозовского. Как вспоминал позднее Григорий, ему были предъявлены серьезные обвинения, но из-за недостатка улик, через три месяца его освободили и выслали из страны.

Между тем полиция вышла на след и других сотрудников резидентуры. В связи с этим Мария Скоковская в конце августа — начале сентября покидает страну и отправляется в Берлин. Туда же собирался перебраться и Урицкий, но через несколько месяцев его арестовали. По поводу своего ареста он давал показания в 1937-1938 годах в НКВД. Обвинение его в том, что он был завербован французской разведкой, конечно, не соответствует действительности, собственноручное изложение Семеном Петровичем этого события интересно тем, что в нем указаны некоторые сотрудники парижской резидентуры:

«В ноябре или декабре 1923 года меня арестовали на улице и привезли во французскую охранку „Сюртэ-Женераль“. Во время обыска у меня было обнаружено подброшенное в пальто агентами охранки письмо члена ЦК Французской компартии Сюзанны Жиро, завернутое в газету „Юманите“… Сначала я подписал заранее составленную на французском языке записку о том, что… я являюсь секретным агентом Красной Армии…. что я сотрудничаю с французской компартией…. что мне помогал в работе Зозовский…. что ко мне приезжал курьер — итальянец Пьерр…. что бывший белый моряк Насветович доставал французские морские материалы и передавал их мне через Зозовского…. что со мной была связана Мария Скоковская, завербовавшая для работы в пользу РСФСР секретаря польского посла Шумборович…. назвал как агента, работавшего на РСФСР, Тадеуша Шимберского…»

Тем временем не раскрытые полицией сотрудники парижской резидентуры продолжали свою работу, среди них были — Мария Баракова, Луиза и Мадлен Кларак. Нелегальным резидентом стал Ян-Альфред Матисович Тылтынь. Вместе с ним работали также: его жена Мария Тылтынь, брат Пауль Тылтынь (Поль Арман), Владимир Ромм, Николай Яблин (Янков).

Вернувшись в СССР в марте 1924 года, Урицкий доложил обо всем начальнику Разведупра Я. К. Берзину и по собственной просьбе был направлен на работу в войска, чтобы не ограничиваться «узко специальной деятельностью разведчика, находясь вне русла общеармейской созидательной практической и военно-теоретической работы», но при этом он просил разрешения у Берзина «не порвать связи с вверенным Вам отделом, принимать участие в обработке информационного отдела и пр. …».

Между тем, Джелал Коркмасов, которому была поручена важная дипломатическая миссия в Италии и Франции, предварительно списался с Борисом Ивановым и Марией Скоковской, оговорив с ними место и время встречи. В Берлине, где он выполнял какое-то особое задание, возможно имевшее отношение к «Германскому Октябрю», Джелал встречался с Марией и её мужем советским разведчиком Семеном Львовичем Больцем.

В то же время берлинский резидент Артур Сташевский предложил Скоковской поработать в Польше, учитывая тот факт, что у неё на руках паспорт ещё Российской империи, а в стране немало влиятельных родственников. Её двоюродный брат Збигнев, например, работал в Лиге Наций. Другие занимали большие посты, были среди них и депутаты Сейма. Однако, она согласилась не сразу. Мария съездила в Польшу, повидалась с родными и обменяла свой старый паспорт на документы польской гражданки и, побывав в Берлине, отправилась в СССР. В Москве с ней дважды беседовал член РВС СССР и куратор военной разведки Иосиф Уншлихт, убеждавший её занять пост варшавского резидента. Вопрос о её назначении он предварительно согласовал с Ф. Э. Дзержинским. И она, наконец, дала свое согласие.

Скоковской предстояло возобновить деятельность резидентуры, которой нанесла урон дефензива (контрразведка). Ей, действительно, удалось создать эффективно работающую организацию. Она держала связь с легальной резидентурой в полпредстве, с небезызвестным разведчиком — нелегалом Вальтером Кривицким. В работе ей помогала Эвелина Закс, владелец такси Константин Стейнерт, Ян Бжезинский, шофер такси и другие сотрудники. Среди её агентов был Мигута, полковник Генерального штаба польской армии, Александр Ламха, поручик запаса, бывший член правления Союза легионеров, имевший обширные знакомства в польских военных кругах, Винцент Илинич, поручик запаса, член Союза земледельцев и Совета Банка польских механиков, владелец нескольких игорных заведений и другие. По сведениям польской разведки «организация эта работала в кругах сейма, в МВД и МИД, но главным образом в войсках, где они добывали необходимую информацию и вербовали людей». Благодаря усилиям её резидентуры и других советских разведчиков начальник информационно-статистического отдела Разведупра Александр Матвеевич Никонов мог доложить на одном из совещаний, что «наиболее важный противник СССР — Польша изучена во всех отношениях с весьма большой детальностью и большой степенью достоверности» (РГВА, ф.25895, оп.1, д.834, л.49-50.).

Тем временем после несколько месяцев работы в Вене Борис Иванов выехал в Рим, где он вновь встречался с графом А. М.дю Шайля, передававшим ему важную информацию. В Италии Иванов стал нелегальным резидентом Разведотдела Штаба РККА. 20 сентября туда прибыл и Джелал Коркмасов. Они работали в одном направлении, каждый по своей линии. Коркмасов был направлен в Италию официально как представитель Главконцесскома Мелиоранский, а на самом деле в качестве посла по особым поручениям. В подготовке его секретной миссии самое непосредственное участие принимал И. В. Сталин.

Джелалу предстояло выяснить готово ли правительство Бенито Муссолини признать Страну Советов де-юре и заключить торговый договор между двумя странами, чтобы поспособствовать развитию важных для СССР концессионных отношений. Учитывался тот факт, что Джелал был знаком с Муссолини по социалистическому движению в Европе в дореволюционные годы, кроме того, среди родных дуче были анархо-коммунисты, сражавшиеся под знаменами Джузеппе Гарибальди.

В итальянской столице в это время уже находился советский полномочный представитель Н. И. Иорданский, но у него не сложились отношения ни с Муссолини, ни с членами его правительства. Помимо поведения самого Иорданского, имело значение ещё и то, что итальянцы не воспринимали его всерьез, ведь накануне приезда в Рим этот неизвестный им человек был всего лишь чиноваником Госиздата.

На переговорах с членами кабинета министров Италии Коркмасов кроме общих вопросов взаимоотношений двух стран обсуждал в течение пяти дней и конкретные вопросы хозяйственного и технического сотрудничества, в частности, в области мелиорации. Последний день миссии Коркмасова был посвящен беседе с Муссолини, который встретил советского посланца, согласно докладу полпреда СССР, «в высшей степени предупредительности и любезности». В результате переговоров итальянское правительство признало СССР де-юре. В начале февраля 1924-го между двумя государствами были установлены нормальные дипломатические отношения.

Из Рима Джелал Коркмасов выехал в Париж, где вел переговоры с другим своим давним знакомым Эдуаром Эррио депутатом парламента, лидером радикальной партии, который в 1924 г . стал премьер-министром Франции. Они оказались столь же успешными — последовало признание Страны Советов, а в октябре того же года установление дипломатических отношений. Благодаря усилиям молодой советской дипломатии и разведки 1924 год вошел в историю как год признания СССР развитыми капиталистическими странами. А вопросу о поездке «Мелиоранского» в Рим и Париж было посвящено отдельное заседание Политбюро ЦК ВКП(б).

Информацию о таинственных переговорах в Париже Эррио и какого-то приезжего из Советского Союза получил Александр дю Шайля и, не зная истинной их цели, сообщил добытые сведения римскому резиденту Борису Иванову.

В том же году Борис по собственному желанию перешел на работу в ИНО ОГПУ и три года провел за рубежом: в Латвии, Чехословакии, Италии, Швейцарии, Иране, Австрии, Японии. Последним пунктом его заграничного турне стал Нью-Йорк, прикрытием для его разведывательной деятельности стало акционерное общество «Амторг».

Начальник военной разведки Я. К. Берзин высоко оценивал работу Бориса Иванова в 1921-1924 годах. В аттестации от 17 января 1928 года он писал: «За время нахождения на закордонной работе тов. Ивановым были удачно, а иногда и блестяще, исполнены ряд весьма важных и опасных заданий». А начальник ИНО Михаил Трилиссер приписал следующее: «Характеристику данную т. Берзиным т. Иванову Борису полностью можно подтвердить относительно работы т. Иванова за период 1924-1927 гг.» (РГВА, ф.37837, оп.1, д.248, л.255.).

4 июля 1925 года произошел провал в Польше. Виной тому был Илинич, за которым давно уже следила полиция из-за его денежных махинаций. Кроме того, только Илинич располагал детальной информацией о встрече, на которой Скоковская должна была получить документы Генерального штаба, но была арестована. Видимо, в какой то степени повинен в этом, и полиред СССР в Польше Петр Войков. Однако, утверждать, что он был непосредственно причастен к провалу, как написал в своей книге невозвращенец Беседовский, нет достаточных оснований, архивными данными эта информация не подтверждается. Однако поведение Войкова вообще обсуждалось на Политбюро, окончательное решение должно было быть принято на заседании с его присутствием, после его приезда по вызову в Москву. Но 7 июня 1927-го года он был убит Борисом Ковердой на Варшавском вокзале, куда он приехал встречать советских дипломатов.

Следствие приняло или сделало вид, что приняло Илинича за руководителя группы, в этом качестве он фигурировал не только в прессе, но и в документах польской военной разведки (2-й отдел Генерального штаба). О Скоковской в донесении 2-го отдела ГШ военному министру 9 июля 1925-го было сказано: «Связной с советским посольством была Скоковская Мария переведенная в Варшаву из Парижа, где она также занималась разведкой».

Мария Вацлавовна была осуждена на 4 года каторги, но в тюрьме провела два с половиной года. 3 января 1928 года на советско-польской границе у с. Колосово состоялся обмен заключенными. За 29 своих граждан поляки передали СССР 9 осужденных, в том числе Марию Скоковскую и Винцента Илинича.

В мае — июне 1928 года дело Марии Скоковской рассматривала Центральная контрольная комиссия ЦК ВКП(б). Было принято решение считать её членом партии с 1921 года и обеспечить ей хорошие бытовые условия. Все возможное для обмена и устройства Скоковской сделал Джелал Коркмасов. С 1931 по 1937 год он работал заместителем секретаря Совета Национальностей Союза ССР (вторая палата), где «функционально обеспечивал кураторство» над всеми учеными и над высшими учебными заведениями СССР, занимался вопросами культа. Вместе с тем он являлся заместителем председателя, а фактически руководителем Всесоюзного центрального комитета нового алфавита при Президиуме ЦИК СССР. У него в ВЦКНА секретарем научного сборника работала Мария Скоковская. Коркмасов состоял членом Ученого комитета при ЦИК СССР, который в 1929-1933-м возглавлял А. В. Луначарский, активно участвовал в его работе.

Капланова, в то время проживавшего в Москве, Джелал также привлекал к работе в Комитете для консультаций по правовым вопросам. На следствии в 1937-м Рашидхан отозвался о своем друге в превосходной степени и заявил, «что выполнял и выполнил бы всякий раз любую просьбу Коркмасова исходя хотя бы из одной лишь любезности к нему».

Постановлением ЦИК СССР от 21 февраля 1933-го Мария Вацлавовна была награждена орденом Красного Знамени «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество». Награда ей была вручена в торжественной обстановке на заседании ЦИК СССР 7 июля. Официальная формулировка награждения была как обычно довольно расплывчатой, а конкретно она получила орден за работу во Франции, где её руководителем был Борис Иванов.

Вернувшись в Москву в 1927 году, Иванов поступил в распоряжение IV Управления Штаба РККА, и был направлен на общевойсковое отделение Курсов усовершенствования высшего комсостава при Военной академии им. М. В. Фрунзе. С 1929 по 1935 год Иванов возглавлял Главное военно-промышленное управление ВСНХ, затем Наркомата тяжелой промышленности. 20 ноября 1935-го ему присвоено воинское звание «дивизионный интендант». В 1935-1936 годах Борис Иванов был начальником Отдела стандартизации НКО СССР, а в 1936-1937 годах находился в резерве управления ПВО НКВД СССР.

22 июня 1937 года органы НКВД арестовали Джелала Коркмасова. Его сына Эрика тут же взяла на воспитание Мария Вацлавовна. Против Д. Коркмасова, Я. Рудзутака, Т. Рыскулова, Ш. Шотемора и других национальных лидеров было выдвинуто немало нелепых обвинений. Их назвали германо-турецкими агентами, руководителями межрегионального центра, которые вкупе с троцкистско-зиновьевскими и бухаринско-рыковскими бандитами готовили теракты против Сталина и членов правительства, и даже проводили свою подрывную работу на фронте письменности и языка.

19 октября пришли и за Скоковской. На следствии и суде Мария Вацлавовна не признала себя виновной. Не помогла следователю и очная ставка с разведчиком А. С. Чапским, который дал против неё показания. То, что он говорил, Мария Вацлавовна назвала бредом и преднамеренной чушью, так и было записано в протоколе. Защищала она и своего друга Джелала Коркмасова, заявив, что он честный коммунист, с юношеских лет посвятивший себя служению народу… Однако, все выдвинутые против неё обвинения, целый букет пунктов печально известной статьи 58-й УК РСФСР, все равно фигурировали в выданном ей 9 ноября 1937-го обвинительном заключении. 10 декабря 1937 года Соколовской был вынесен смертный приговор, в тот же день он был приведен в исполнение. Реабилитировали Марию Вацлавовну только в 1992 году.

Джелала Коркмасова приговорили к ВМН 27 сентября 1937 года и в тот же день расстреляли. Реабилитировали его 4 августа 1956 года.

Борис Иванов арестован 10 августа 1937 года, приговорен к ВМН 22 августа 1938-го и расстрелян. Реабилитировали его 23 января 1957 года.

Рашидхан Завитович Капланов арестован 10 декабря 1937 года, приговорен к расстрелу уже 10 декабря и в тот же день приговор приведен в исполнение. Его реабилитировали 29 апреля 1991 года.

Александр дю Шайля погиб в застенках гестапо во Франции в 1944 году.

ЛАТЫШСКИЙ СТРЕЛОК ВОЛЬДЕМАР ОЗОЛС

Особое место среди резидентур Разведупра в Европе во время Второй мировой войны занимала резидентура Озолса («Золя»). Она была создана в конце 1940-го года и существовала сама по себе, не связанная с другими резидентурами и группами ГРУ. Поэтому её не затронули провалы, произошедшие в 1941-1942 годах. Резидентом являлся Владимир Антонович Озолс («Золя») — латыш, бывший офицер латвийской армии. В старом журнале «Атпута» («Отдых») в 1934 году поместили карикатуру: подполковник латвийской армии Озолс в виде могучего дуба, который пытается рубить мужичок — недавно пришедший к власти президент Карлис Ульманис. Под рисунком поместили подпись: «Дубы в Латвии есть ещё! „. («Озолс“ по-латышски — дуб). Странно, Ульманиса сейчас в Латвии хорошо помнят, а о могучем Озолсе как-то забыли. В самом деле, этот человек играл в политической жизни Латвии немалую роль. А вот какую роль он сыграл в истории советской военной разведки — во многом остается загадкой. Из официальной, рассекреченной биографии Вольдемара Озолса неясно, что же столь замечательного сделал этот человек, что наша военная разведка называет его в числе своих героев.

Вольдемар Озолс (Вольдемар-Оскар Анжеевич Озол, Владимир Антонович Озолс) родился 17 октября 1884 года в селе Выдрея, под Витебском, в семье токаря. Отец его был родом из латышского города Пиебалги Видзиемского уезда. В 1882 году он вернулся из армии (участвовал в русско-турецкой войне 1877-1878 гг.), женился. Хорошей работы здесь не нашёл. Семья перебралась в Белоруссию и устроилась в латышской колонии в Выдрее. В 1891 году гонимая нищетой многодетная семья мигрирует в Москву. Тут кормилец находит работу на «Мануфактуре Эмиля Цинделя», однако, зацепиться в большом городе не сумел. Семейство вновь переезжает в Гжатский уезд, где подросший Вольдемар идёт в подпаски к хозяину-латышу. Благодаря своим странствиям, он свободно говорит на латышском, русском и белорусском языках.

В 1895 году родители, желая дать детям образование, возвращаются в Латвию. Происходит это поэтапно. Весной отец с караваном плотов по рекам Обше, Меже и Даугаве отправляется в Ригу, где ищет работу, а семья живёт пока в деревне — там легче прокормиться. Осенью, найдя место на Русско-Балтийском вагонном заводе, он выписывает к себе домашних.

Начинаются трудовые будни. Зимой Волдемар учится в школе, летом таскает кирпичи на стройке, а затем работает подсобником в чугунолитейном цехе. От хорошей жизни семья Озолсов получает прибавление, на сей раз — девочку.

Кроме учебы и работы, Волдемар ухитрялся еще и участвовать в общественной жизни. В школе он принимает активное участие в создании Клуба спорта и просвещения, который входит в состав латышского молодежного движения «Аусеклис». В 1902 году заканчивает Рижскую городскую школу императрицы Екатерины II и после сдачи специальных железнодорожных экзаменов получает право занимать должность помощника начальника станции. И такую работу он получает на станции «Александровские ворота». Карьера железнодорожника была Вольдемару обеспечена, но пылкость юных лет распорядилась его судьбой иначе.

В 1903 году молодой Озолс вступил в Латвийскую социал-демократическую рабочую партию. В это время, как он сам писал позднее в автобиографии: «во мне и моих единомышленниках родилось убеждение, что для победы революции необходимо овладеть военным искусством». С этой целью 1 сентября 1904 года он поступает в Виленское пехотное юнкерское училище, где становится членом действующей среди курсантов и солдат гарнизона подпольной военно-революционной организации, связанной с рижским и петербургским революционным движением. Он читает рижским подпольщикам лекции по тактике уличного боя и применению артиллерии. Лекции были кстати — на улице стоял кровавый 1905 год. Курсантов, на их счастье, в мясорубку не затянули, но бдительность в школе повысилась. Начальство школы считало Озолса «красным», однако прямых доказательств не было: члены организации соблюдали строгую конспирацию, и, как бы усердно не проводились обыски, компромата обнаружить не удавалось.

Впрочем, подпольная деятельность не заслоняла основного. Выходец из бедной семьи, Озолс прекрасно понимал правду поговорки: «Ученье — свет» и старательно пополнял военное, политическое и общее образование. В 1907 году он закончил военную школу и стал подпоручиком 8-го гренадерского Московского полка. Зимой полк находился в Твери, а летом в Ходынском лагере под Москвой. В 1911 году, после четырех лет тщательной подготовки, Вольдемар-Оскар Анжеевич Озол выдержал конкурс и поступил в Николаевскую военную академию в Санкт-Петербурге, полный курс которой окончил 15 мая 1914 года с дипломом первой степени, был причислен к Генеральному штабу и назначен для продолжения службы в штаб Кавказского военного округа. Незадолго до этого знаменательного события он получил звание штабс-капитана и был награжден орденом Св. Станислава 3-й степени.

Начавшаяся Первая мировая война дала Озолсу возможность проявить свои способности. Будучи уполномоченным царского правительства на Турецком фронте, он руководит формированием армянской национальной армии и вместе со сформированными восемью полками участвует в Ван-Дильманской операции, которая оканчивается 5 мая 1915 года освобождением от турецкого ига старой армянской столицы Ваны.

В ноябре 1915 года Озолса переводят на Западный фронт, в район будущей польско-белорусской границы, начальником штаба 55-й дивизии. К этому времени началось формирование латышских национальных воинских подразделений — восьми стрелковых батальонов. Узнав об этом, Озолс добивается перевода и 19 февраля 1916 года становится командиром роты 8-го Латышского Вольмарского стрелкового батальона и, кроме того, принимает активное участие в дальнейшем формировании латышских частей. «По моему проекту, — пишет он в автобиографии, — отдельные батальоны латышских стрелков были переформированы в полки и бригады». 25 сентября 1916 года Озолс назначается старшим адъютантом штаба 2-й Латышской стрелковой бригады.

23 декабря 1916 года под Ригой начались «рождественские бои». Шестеро суток латышские стрелки находились в непрерывных сражениях. Потери составили около 40% личного состава — такова оказалась цена бездарных решений армейского и фронтового командования. Что же касается Озолса, то он честно и самоотверженно выполнял свой солдатский долг, свидетельством чему — следующий приказ:

«Приказом XII армии от 13 февраля сего года за N 161 пожалован Орденом Св. Георгия 4-ой степени Генерального Штаба старший адъютант штаба вверенной мне бригады Штабс-Капитан Озол за то, что в боях с 23 по 25 декабря 1916 года за овладение Бабитским языком[4] самоотверженно и под действительным огнем противника произвел ряд боевых рекогносцировок, на основании коих был составлен план атаки 25 декабря, закончившийся блестящим успехом. Когда вверенная мне бригада прорвала проволочные заграждения противника и ворвалась в расположение его западнее лес Мангель, Штабс-Капитан Озол лично обрекогнесцировал в тылу окопа местность в направлении к югу и, выяснив, что прорыв необходимо прикрыть на юго-востоке, он лично провел в прорыв и поставил на место батальон 10 Сибирского стрелкового полка, что впоследствии, как оказалось, обеспечило бригаду латышей от окружения, так как противник повел ряд атак именно на этот батальон. 25 декабря, когда решено было атаковать расположение противника на фронт Битинь-Лединг, Штабс-Капитан Озол ночью, на совершенно незнакомой местности, провел лично 53 Сибирский стрелковый полк в узкий прорыв и пройдя с полком по мало промерзшему болоту около 5 верст под перекрестным огнем противника, поставил этот полк в исходное положение и правильно нацелил его на указанный ему фронт. Впоследствии он провел и 3 Латышский Курземский стрелковый полк, который двинут был для прикрытия правого фланга 53 полка. Штабс-Капитан Озол проявил мужество, неустрашимость, знание местности и отличную ориентировку, что способствовало успеху всей операции по овладению языком. Командующий 2-ой латышской стрелковой бригадой Полковник Аузан».

После Февральской революции волна «демократизации» захлестнула российскую армию. С 27 по 29 марта 1917 года в Риге состоялся 1-й съезд латышских стрелков. Избранный съездом Исполнительный комитет (Исколастрел) стал первым и единственным органом управления внутривойсковой жизнью во всех восьми стрелковых полках, объединенных в 1-ю и 2-ю бригады, в запасном полку, санитарных частях и воинских командах. Тогда же штабс-капитана Озолса избирают председателем Исколастрела, а также председателем 1-го объединенного совета латышских стрелков. В мае его переизбирают председателем 2-го объединенного совета латышских стрелков. Некоторое время Озолсу удается успешно балансировать между эсеро-меньшевистским большинством Исколастрела и большевиками, однако по мере усиления последних он в августе 1917 года отказывается от поста председателя Исколастрела, сдав дела одному из будущих руководителей Разведупра Оскару Стигге.

23 августа 1917 года германские войска захватили Ригу и попытались развить наступление, с целью окружить XII армию и открыть себе путь к Пскову и на Петроград. Ценою героических усилий латышские стрелковые бригады остановили немецкое наступление в 40— 50 километрах северо-восточнее Риги и удерживали фронт на этих рубежах до 18 февраля 1918 года. Когда фронт стабилизировался, Озолс вновь обратился к идее реорганизации латышских частей. За месяц до Октябрьской революции он разрабатывает предложения о формировании из существующих бригад Латышского стрелкового корпуса. Однако в боях у Юглы он получил тяжёлое ранение и попал в госпиталь. Проектом занялся Юкумс (Иоаким) Вацетис. После захвата власти большевиками в Могилев была отправлена телеграмма: «Телеграмма 30 XI 11: 40 СТАВКА ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ ПРАПОРЩИКУ КРЫЛЕНКО. В начале октября подан был проект сведения латышских полков в корпус точка Разрешение последовало точка Но до сих пор нет приказа о том чтобы приступить к формированию согласно поданному проекту подписанному капитаном Генерального штаба Озол точка Прошу отдать приказ о немедленном формировании латышского корпуса так как в настоящее время более чем когда бы то не было является необходимым возможно скорее создать такую революционно боевую единицу точка N 0929 командующий 2 Латышской стрелковой бригадой Полковник Вацетис».

17 декабря главком Крыленко отдал приказ о формировании корпуса и назначении командиром полковника Вацетиса. Автор проекта Озолс в это время по-прежнему находился на излечении. Выздоровление шло тяжело и затянулось до ноября 1918 года. А что же Латышский корпус? Он так и остался на бумаге. Почти все старшие, большинство средних и младших офицеров покинули строй. Но два месяца спустя в Москве началось формирование первой регулярной дивизии Красной Армии — Латышской стрелковой советской, под руководством Вацетиса. Однако в Красную Армию вступила только часть латышских стрелков. Из другой их части на Урале и в Сибири были сформированы латышские полки, стремившиеся вернуться в Латвию через Дальний Восток. Те же стрелки, которые остались на родине, вступили в латвийскую национальную армию и сражались за буржуазную республику.

В строй Озолс вернулся только в ноябре 1918 года. В декабре старые друзья по Исколастрелу, занявшие к тому времени ключевые посты в большевистской разведке и контрразведке, направляют Волдемара на родину создавать партизанское движение против немцев. Однако его миссия потерпела полное фиаско. Бдительные власти независимой Латвии разоблачили его как «красного шпиона» и заключили в лиепайскую тюрьму. Дальше начинается типичная чехарда гражданской войны. Почему-то Озолса не расстреляли и не стали держать в тюрьме, а посадили на уходящий в море катер, капитан которого должен был сбросить своего «пассажира» за борт. Но капитан этого не сделал, а сдал Озолса эстонским властям. А в это время только что учрежденный латвийским правительством военно-полевой суд приговорил его к расстрелу — но уже заочно. Вероятно, вовремя сделать это не позволяло отсутствие правового обоснования, тюремщики занервничали и поторопились.

В Эстонии наш герой встретил старого знакомого. Главнокомандующим эстонской армией в то время был генерал Й. Лайдонер, бывший российский офицер и товарищ Озолса по Академии и Кавказскому фронту. Генерал назначил его инструктором по формированию эстонских и латвийских войск, и вскоре смертник Озолс выступил одним из инициаторов заключения военного союза между Эстонией и Латвией, а через некоторое время уже занимал должность начальника штаба Северолатвийской бригады, которая со 2 по 24 июля 1919 года в боях под Цессисом сокрушила оккупационный корпус генерала фон дер Гольца. Повидимому, латвийские власти про смертный приговор предпочли забыть.

В январе 1920 года, на земле Латвии наступил мир, Озолса приглашают инструктором литовской армии, в составе которой он сражается против войск Ю. Пилсудского и Л. Желиговского до зимы 1921 года. Успешно закончив войну в Литве, Волдемар вернулся на родину и вышел в отставку.

С 1922 года Озолс играл видную роль в политической жизни Латвии. Он был одним из руководителей оппозиционного к правящим кругам движения «Рабочий союз», во главе с латышским экономистом профессором Карлисом Балодисом и латышским национальным поэтом Янисом Райнисом, редактировал газету движения «Новый день», а после смерти Балодиса в 1932 году возглавил движение, боровшееся против фашистской немецкой политики в Латвии.

«Моя популярность в латышском народе, несмотря на все интриги ульманисовцев, постоянно возрастает, — писал Озолс в своём дневнике уже после Великой Отечественной войны. — Но скоро я сталкиваюсь с неразрешимыми противоречиями, — Мне нужно было расстаться с латышским гражданством — она (Латвия) упрекала меня в двух смертных грехах: 1) принятие так называемой большевистской резолюции на Совете стрелков 17 мая 1917 года и вместе с тем — 2) переманивание примерно организованных стрелков на сторону большевиков.

Тогда из ссылки вернулся Райнис. Народ его принял так, как Райниса следовало принять, с наивысшим восторгом… свободная Латвия могла быть только Латвией Райниса, ибо он был её духовным отцом. Народ это знал, чувствовал, и это понимала лучшая часть интеллигенции.

Мы надеялись, что Райнис станет первым президентом Латвийского государства! Это кажется более чем логичным. Также мы ожидали, что приглашённый и зимой 1919 года приехавший профессор Берлинского университета, всем латышам хорошо известный Карлис Балодис станет первым главой правительства Латвии, её первым и настоящим президентом кабинета министров и министром финансов. И это тоже нам казалось более чем логичным. Профессор К. Балодис выдвинул глубоко продуманную и до основ проверенную программу строительства государства. Было также ясно, что в этом смысле мы скорее всего найдём общий язык, во-первых, со своим большим социалистическим соседом — Советским Союзом.

Но реальные исторические обстоятельства были таковы, что во главе этого революционного (по своей сути) движения стрелков встало в известной степени соглашательское с русским царизмом наше гражданство. Это вполне естественно, ибо наши социалисты, занявшие очень принципиальную позицию по отношению к войне, находились либо в тюрьмах, либо в ссылке… Во всяком случае, вне Латвии. Неверно было то, что это наше тогдашнее гражданство, каковым оно было всегда, считало стрелков своей собственностью, своим общественным предприятием и задумало их использовать в эгоистических интересах своего класса и руководить ими вечно!

Этот конфликт, фактическая сторона которого ещё очень слабо освещена, и характернейшие и весьма важные не только для Латвии исторические обстоятельства известны лишь их интимным соучастникам, стоят Райнису ( 1929 г .) и Карлису Балодису ( 1932 г .) преждевременной могилы, а мне — заключения и ссылки на эти 11 лет».

Работал ли Озолс в этот период на советскую разведку? Трудно сказать. Материально он не нуждался, но на советскую разведку, как известно, работали не только за деньги. И есть свидетельство, что в конце 20-х годов он встречался с Оскаром Стиггой, своим давним знакомым и преемником на посту председателя Исколастрела. О чём беседовал политический лидер, бывший боевой командир, кавалер ордена Лачплесиса, с другим боевым командиром, одним из руководителей военной разведки Советской России? Ответа пока нет.

6 мая 1934 года, за девять дней до совершения Ульманисом государственного переворота, Озолс был арестован и просидел в тюрьме до 18 июня 1935 года, когда его выслали за пределы страны. Приютила изгнанника Литва, за свободу которой он сражался в начале 20-х годов. А через год в его жизни вновь случился крутой поворот.

«В 1936 году республиканское правительство Испании пригласило меня в испанскую армию. — писал Озолс. — С тех пор я беспрерывно боролся против режимов Франко, Муссолини и Гитлера. С 1940 по 1945 годы в оккупированной немцами Франции участвовал в движении Сопротивления».

Ещё по пути в Испанию, в Париже, Озолс вновь встретился со своим старым знакомым Оскаром Стиггой, бывшим в то время начальником 3-го отдела Разведупра РККА, который занимался военно-технической разведкой. Они вместе прибыли в Валенсию к Яну Берзину, бывшему начальнику Разведупра, а ныне главному военному советнику республиканского правительства Испании, который и рекомендовал зачислить Озолса в народную армию. Сначала его планировали использовать в качестве командира создаваемой латышской бригады. Однако, когда выяснилось, что добровольцев из Латвии по количеству недостаточно для создания отдельной бригады, он в звании бригадного генерала стал работать в штабе интербригад. Вскоре, по беспочвенному обвинению в связях с франкистами, Озолса арестовали сотрудники СИМ (испанской военной контрразведки), однако уже через месяц его оправдали и освободили из-под ареста.

После окончания испанской войны Озолс уехал во Францию, поступил там на работу в научно-исследовательское бюро в Париже. В 1940 году, после вхождения Латвии в состав СССР, он обратился в советское полпредство с просьбой о возвращении. В своём заявлении Волдемар Озолс писал: «Я предлагаю все свои силы и знания на работу для пользы нашей Советской Родины и буду работать там и использовать то, что Советские власти найдут нужным». Но в СССР он так и не попал. Опытному бойцу нашли другое применение. По просьбе военного атташе во Франции генерал-майора И. А. Суслопарова он остается в Париже. Отныне он нелегальный резидент советской военной разведки, оперативный псевдоним «Золя».

У Озолса были все предпосылки для успешной работы. Он хорошо подготовлен в военном отношении, имел прочное положение в обществе, знал несколько языков. Он разработал и представил Центру схему будущей разведывательной организации в оккупированной Франции, которая предусматривала создание разведывательных групп в важных стратегических пунктах. Схема была одобрена Центром, который предлагал, прежде всего, создать группу в Париже. В начале 1941 года Озолс занялся созданием организации: привлёк ряд агентов, которые составили ее ядро, подобрал радиста и конспиративные квартиры, организовал сбор ценной информации по вооружённым силам Германии во Франции. В июле ему передали рацию для самостоятельной связи с Центром, но радиста он найти не успел, и, после нападения Германии на СССР его резидентура осталась без контактов с Москвой.

Долгие два года Озолс не имел связи с Центром. А когда встреча с московским представителем, наконец, состоялась, ничего хорошего из этого не вышло. Дело в том, что в течение 1942-1943 годов гестапо разгромило многие нелегальные резидентуры Разведупра во Франции и начало использовать арестованных резидентов Леопольда Треппера («Отто») и Анатолия Гуревича («Кент») в игре с советской разведкой. Так, Треппер с января 1943 года, под контролем гестапо, установил радиосвязь с Москвой и начал передавать дезинформацию. Ему удалось через связного из французской компартии известить Центр о своём аресте и, после получения сообщения Треппера, которое пришло 7 июня 1943 года, Москва, в свою очередь, начала вести радиоигру с немцами. Но, к несчастью, всего за три месяца до этого сообщения, 14 марта 1943 года, Центр дал указание Трепперу установить через Гуревича связь с резидентурой «Золя», с которой не было связи почти два года. Это задание Москвы фактически подписывало Озолсу смертный приговор.

Уже в июле 1943 года гестапо установило адрес, по которому проживал Озолс, после чего Гуревич сообщил в Центр о том, что нашел «Золя». Тогда из Москвы приходит ещё одно задание: «Кент» должен встретиться с «Золя». Эта встреча состоялась 1 августа 1943 года в парижском кафе «Дюпон» на площади Терн. Озолс пришел на встречу без всяких сомнений — у него не было никаких оснований не верить «представителю Центра», письмо которого было подписано знаком «Зет», как это было обусловлено заранее на случай восстановления прерванной связи. Из окна кафе ему были хорошо видны какие-то люди, явно не гуляки, а несшие дежурство.

«Вас очень хорошо охраняют, — заметил Вольдемар своему собеседнику. „Да, это у нас умеют делать“, — подтвердил „Кент“.

Во время этой встречи Озолс рассказал Гуревичу о себе и о своей группе. О том, как в 1940 году получил указание создать нелегальную резидентуру, как ему передали рацию, но не удалось найти радиста, как после вступления немцев во Францию он скрывался в Нормандии. Правда, он не сказал Гуревичу о том, что в 1940 году у него был контакт с Треппером. В свою очередь, «Кент» дал указание Озолсу активизировать работу и усилить агентурную сеть за счет французских техников и чиновников, которые могли бы поставлять информацию.

После встречи с Гуревичем Озолс незамедлительно приступил к выполнению его указаний, и уже в декабре 1943 года установил контакт с 65-летним отставным капитаном французской армии Полем Лежандром. Лежандр, с конца 1940 года руководивший подпольной группой французского сопротивления «Митридат», которая действовала в районе Марселя, согласился сотрудничать с Озолсом, справедливо считая, что они борются против общего врага. В январе 1944 года Лежандр встретился с Гуревичем, и в частности сообщил, что его жена арестована и депортирована. Гуревич пообещал освободить её, из чего Лежандр сделал вывод о том, что советские разведчики обладают громадными возможностями. Он передал Гуревичу полный список своих агентов в Марселе, что помогло гестапо взять под контроль сеть «Митридат» и использовать её для получения информации о военных планах союзников. А сеть Озолса-Лежандра, как признал полковник Ведель из Абвера, позволяла немцам проникать в подпольные организации французской компартии и выяснять, какого рода сведения вызывали наибольший интерес Москвы.

Составил отчет о группе Озолса-Лежандра и американский летчик Мозес Гатвуд, сбитый летом 1944 года над Францией и нашедший убежище у членов организации Озолса. В конце 1944 года он сообщил в Управление стратегических служб (УСС) США сведения, из которых следует, что уже в июне 1944 года группа Озолса полностью находилась под контролем гестапо. По мнению УСС, организуя бегство Гатвуда через Испанию, люди Озолса не могли не поставить об этом в известность немцев, которые хотели использовать побег для установления контактов с союзниками.

Возникает вполне законный вопрос: почему гестапо не арестовало членов групп Озолса и Лежандра? Очевидно, по каким-то причинам им это было тогда невыгодно.

После освобождения Франции войсками союзников Озолс и Лежандр 7 ноября 1944 года были арестованы французской контрразведкой (DST) по обвинению в шпионаже. При обыске в доме Озолса в руки полиции попал доклад, который он подготовил для передачи заместителю «Кента». Из этого доклада было видно, что Озолс действительно считал, что работает на советскую разведку. Этот доклад сыграл положительную роль в освобождении его из французской тюрьмы и передаче советским властям. В скором времени, по требованию сотрудника советской военной миссии во Франции полковника Новикова, обоих арестованых отпустили. После освобождения Озолс до 17 мая 1945 года оставался в Париже и работал в советском торгпредстве, а потом вместе с женой вернулся в СССР.

В отличие от Леопольда Треппера, Анатолия Гуревича и Шандора Радо Озолс не был арестован. Он отказался от предложенной ему должности преподавателя военной академии и 22 июля 1945 года вернулся в Ригу. Там он с осени 1945 года работал на географическом факультете Латвийского государственного университета и в Рижском педагогическом институте, где преподавал военную географию и геодезию. Беспартийный пожилой доцент, он не привлекал к себе внимания окружающих и счастливо избежал послевоенной чистки. Его младший брат Пётр был арестован НКВД 14 июня 1941 года в дни массовых репрессий в Латвии. Как и Вольдемар, подполковник и кавалер ордена Лачплесиса, Пётр вполне подходил под определение «латышского белогвардейца». Он умер в лагере 24 апреля 1942 года.

Вольдемар Озолс пережил младшего брата почти на семь лет. Он скончался 5 июня 1949 года в Пиебалге.

«ЧЁРНЫЙ» КОММЕРСАНТ

В разных странах резидентура Разведупра знала его под разными именами и оперативными псевдонимами: Иван Петров, Станко Кукец, Стоян Владов, Музыкант, Чёрный, Мориц, Мимико. В Москве он был известен как Никола Василев Попов или Николай Васильевич Попов, хотя и это имя не вполне соответствовало настоящему.

Никола Попвасилев Зидаров родился 7 (19) августа 1888 года в селе Мадлеш Бургасского округа Болгарии в семье священника Васила Зидарова и Станы Козаровой. Детство Николы прошло в соседнем селе Голямо Буково, где он учился в начальной школе. Мальчик рос бойкий, весёлый, имел неплохой музыкальный слух и необычайную память. В 1904 году отец умер и семья оказалась в тяжёлом положении. Маленькой пенсии попадьи не хватало, чтобы прокормить троих детей. В 1906 году Никола под фамилией Попов поступил в Русенское военное училище машинистов Дунайской флотилии. За пять лет учёбы, как было нередко в те времена, молодой человек вступил в социал-демократический кружок, где ознакомился с произведениями Маркса, Энгельса, Плеханова. Получив квалификацию машиниста 2-го разряда, Никола Попов уволился в запас в звании старшего подофицера (что соответствует старшему сержанту). Год проработал машинистом на железной дороге в Софии. С началом Балканской войны в 1912-1913 годах служил в армии, затем демобилизовался и осел в Пловдиве, где познакомился с видным лидером ссоциал-демократов «тесняков» Василом Коларовым. В 1914 году Попов вступил в Социал-демократическую партию и стал энергично участвовать в её деятельности. Великая Транспортная стачка 1919-1920 гг., в которой Никола Попов принял самое активное участие, послужила причиной массовых увольнений железнодорожников. Выставили за ворота и Попова.

Оказавшись на улице безо всякой перспективы использовать в дальнейшем профессиональные навыки машиниста, Попов призвал на помощь врождённые музыкальные способности. Он устроился тапером в городской кинотеатр «Эксельсиор», а в свободное от игры на рояле под «немую фильму» время подрабатывал в оркестре Народного дома. Вскоре он женился на служащей парфюмерной фирмы Невене Калистровой, и в 1921 году семья Поповых переехала в Бургас. Там Никола некоторое время работал техником и играл в оркестре ресторана «Элит». Затем до начальства дошли вести об его активном участии в Транспортной забастовке, и с техникой пришлось распрощаться уже навсегда. Остался оркестр и партийная деятельность.

В период подготовки Сентябрьского вооружённого восстания 1923 года Никола Попов был избран членом резервного Бургасского окружного комитета БКП, который и возглавил вооружённую борьбу в округе после ряда арестов. Под руководством Попова отряд повстанцев захватил пограничную заставу в селе Текенджа, чтобы пополнить запасы оружия. Вернувшись в Бургас, они вместе с другими отрядами наступали на город, но огнём воинских частей «сговористов» (членов и сторонников партии «Народен сговор») были рассеяны и вынуждены бежать. Никола Попов переправился в Константинополь, где связался с советским консульством.

Судьбой болгарских коммунистов-беженцев первой волны занимался только что прибывший в Турцию после окончания Военной академии РККА Семён Максимович Мирный («Абдулла»), назначенный заместителем председателя советской репатриационной комиссии. Помимо официальной дипломатической должности, «Абдулла» выполнял задания Коминтерна и Разведупра. В частности, у него на связи находился резидент Никола Трайчев (Давыд Давыдов), известный константинопольский коммерсант. С их помощью 30 сентября 1923 года шестьдесят болгарских эмигрантов отбыли на советском корабле «Эльбрус» в Одессу. Беженцев поселили на специальном сборном пункте, где из них формировали группы, направляемые в разные города на работу и учёбу. Николу Попова направили в Москву.

Знающему болгарское побережье боевику вскоре нашлась «работа по специальности». Весной 1924 года Никола Попов принял участие в переправке оружия для Военной комиссии. Ящики со стволами и боеприпасами доставляли на парусных лодках проверенные сектанты-липоване. Так продолжалось до 13 августа, пока власти случайно не обнаружили на берегу маленький арсенал. Полиция начала аресты. Попов спешно вернулся в Советскую Россию и вместе с другими болгарскими коммунистами был направлен для прохождения ускоренного курса военной подготовки в Тамбовскую спецшколу.

Подготовленного разведчика Коминтерн направил в Югославию. Получив оперативный псевдоним «Иван Петров», Никола Попов два года заведовал участком партийного канала связи София-Белград-Вена. Его штаб-квартира находилась на узловой станции Инджия, в сорока километрах от Белграда по направлению к Загребу. По каналу, который просуществовал с 1920 по 1928 год, переправлялись нелегалы, партийные средства, литература — все, кроме оружия. Оружие по этому каналу в Болгарию не отправляли, чтобы не подвергать весьма важную линию связи излишнему риску. Для него существовали морские пути.

В начале 1927 года Никола Попов, с паспортом на имя хорвата Станко Кукеца, приехал через Австрию в Париж. В эмигрантских кругах его прозвали «Чёрным» за смуглый цвет лица. Кличка прилипла крепко и вскоре превратилась в оперативный псевдоним, оставшийся до конца жизни. «Чёрный» поселился в отеле «Де ля Пост», где жили болгарские коммунисты, состоял в особой Партийной группы содействия (ПГС создавались БКП в 20-е годы в ряде стран Восточной и Западной Европы, они должны были начать действовать в случае нападения на СССР, а пока выполняли задания советской разведки и Коминтерна), был членом Французской коммунистической партии.

Официально Попов числился сотрудником советского торгпредства и выполнял обязанности представителя МОПР (Международной организации помощи борцам революции) — распределял денежные суммы среди нуждающихся беглецов. Вместе с тем, он выполнял задания советской военной разведки. Прежде всего он занялся в гостинице «Де ля Пост» вербовкой надежных людей. Помощников он отбирал себе поодиночке и с каждым работал в отдельности. Среди болгарских коммунистов к сотрудничеству он привлек Илью Хайдукова, Илко Младенова, Ивана Атанасова, Вылчо Ибришимова, Яне Богатинова, Георгия Булгурова, Валентина Велоянца и Петрану Иванову (урождённая Илиева), которая весной 1927 года нелегально выехала в Париж под именем Петраны Попилиевой, к своему мужу Димче.

Работать приходилось в крайне напряжённой обстановке. Дело в том, что в апреле случился крупный провал советской военной разведки во Франции. Был арестован нелегальный резидент Стефан Лазаревич Узданский (живший в Париже под именем художника Абрама Бернштейна) и его помощник Стефан Гродницкий, а также ряд деятелей Французской компартии, которые по профсоюзным каналам организовали получение информации с оборонных предприятий. Узданского на посту резидента сменил Павел Владимирович Стучевский. Он обеспечил бесперебойное поступление французских технологических секретов советским специалистам, но контрразведка уже «села на хвост» многим членам ФКП и обитателям отеля «Де ля Пост». Под наблюдением полиции оказался и коммерсант Кукец. Полиция неоднократно обыскивала его номер в гостинице, но всякий раз безрезультатно.

Несмотря на слежку, Попов в 1928 году написал жене в Бургас, чтобы она приехала к нему с детьми. Самовольное воссоединение с семьёй стало позднее причиной записи в его характеристике: «…нарушает конспирацию». Невена Попова с сыновьями Адрианом и Василом прибыли в Париж в августе 1929-го. К тому времени шпионские страсти немного утихли. Однако весной 1931 года в результате тщательной разработки французских спецслужб была вскрыта разветвлённая сеть коммунистов на военно-промышленных предприятиях. После провала Стучевского «Чёрный» выехал с семьёй в Москву.

Поселились Поповы в общежитии Коминтерна, в гостинице «Люкс» на Тверской улице (ныне гостиница «Центральная»). Потом им выделили квартиру в доме политэмигрантов на улице Новая Башиловка, 26. В Москве Никола, которого именовали здесь Николаем Васильевичем, поначалу работал в аппарате Коминтерна, но «бумажная» работа ему не понравилась. Вскоре по протекции Васила Коларова, старого друга ещё с тесняцких времён, «Чёрный» вернулся в IV Управление Штаба РККА. От Управления его направили учиться в Военную академию имени Фрунзе, и с осени 1932 года он успешно изучал военное дело, технику, общеобразовательные дисциплины, а также прошёл специальную подготовку. В том же году Никола Попов перевёлся из БКП в ВКП(б).

Весной 1935 года, по окончании курса, «Чёрный» прибыл в Разведывательное Управление РККА для получения нового задания. Разведупр, обретший своё прежнее название, претерпел серьёзные изменения. Вместо Я. К. Берзина начальником его стал Семён Петрович Урицкий, заместителем — А. Х. Артузов, начальник Иностранного отдела ГУГБ НКВД; агентурный отдел разделили на две части — 1-й (западный) и 2-й (восточный), которые возглавили сотрудники ИНО О. О. Штейнбрюк и Ф. Я. Карин. Новое руководство активизировало закордонную работу и направило за рубеж новых резидентов. Никола Попов (уже под официально зарегистрированным псевдонимом «Чёрный») должен был обосноваться в Кракове, откуда отслеживать события в Германии, политическую обстановку в Польше и её отношения с соседними государствами.

Такая глубокая засылка и оседание требовали надёжной легализации. Кроме того, следовало наладить каналы связи в странах Западной Европы.

В конце октября 1935 года «Чёрный» прибыл в Париж, где задействовал свою агентуру из числа болгарских политэмигрантов. Для пущей достоверности он взял себе документы и биографию реального человека — Стояна Владова Николова (1891-1978) и несколько дополнил её. Так «Чёрный» стал богатым фермером из Русе, вернувшимся из Америки вместе с племянницей — эту роль сыграла Петрана Иванова, которая всё это время продолжала вместе с мужем выполнять в Париже задания Разведупра. В марте 1936 года «Стоян Владов» с «племянницей» приступили к следующему этапу легализации и налаживания связей. Они отправились в Вену, где наладили отношения с Обществом садоводов. Это было необходимо для укрепления легенды, поскольку именно в качестве владельца садоводческого хозяйства «Чёрный» собирался осесть в Кракове. Это оказалось несложно, поскольку коллективы болгарских садоводов существовали тогда во многих странах Европы, а разгон Земледельческого народного союза пополнил их проверенными людьми.

Легализовавшись, Никола Попов и Петрана Иванова поселились в Кракове на улице А. Пражновского (после войны — Юлиана Мархлевского) в доме № 9 и закупили большой участок земли в пригороде. Развитие хозяйства шло параллельно с созданием разведгруппы «Монблан». Возможности «Монблана» были весьма обширны. Информация поступала от сотрудников болгарского посольства в Варшаве Димитра Икономова и Трифона Пухлева, от секретаря болгарского торгпредства в Берлине Алексия Икономова, сотрудников болгарских представительств в Вене, Праге, Будапеште, руководителей обществ садоводов в Австрии, Чехословакии, Венгрии, от студентов и преподавателей Ягеллонского университета. Когда агентурную сеть стало вскрывать гестапо, у немцев сложилось впечатление, что на советскую разведку дружно работали все болгарские эмигранты: садоводы, военнослужащие, художники, рабочие оборонных предприятий, вовлекая в разведдеятельность родственников и друзей. Героическая же Петрана Иванова снова выехала в 1938 году во Францию и работала там до 1960 года, поставляя ГРУ ценную информацию. В 1960-м она вместе с мужем Димче Ивановым вернулась в Болгарию, где была удостоена высоких правительственных наград. Умерла Петрана 19 апреля 1987 года в Софии.

Донесения для «Центра» Попов передавал в 1936-1938 годах радистке Урсуле Кучинской (впоследствии известная пистельница Рут Вернер), с которой он встречался раз в месяц. На связи у ней была также группа антифашистов в Данциге.

Вторжение немцев в Польшу 1 сентября 1939 года нарушило многие планы и связи группы «Монблан». Столицей Генерал-губернаторства стал Краков — штаб-квартира польской резидентуры Разведупра. В условиях оккупации Никола Попов сумел наладить контакты с ответственными работниками гитлеровской администрации и даже гестапо. Его не смущали доносы людей, завидовавших преуспевающему бизнесмену. В своей традиции, «нарушая конспирацию», коммерсант Владов совершенно официально переводил в Софию деньги, которые затем использовались для нужд подполья. «Чёрный» действовал смело, но осмотрительно. После нападения Германии на Советский Союз, связь с «Директором» (кодовое наименование начальника Разведупра с 1937 года) прервалась. Ни радиостанции, ни радиста в составе «Монблана» тогда не было. Весной 1942 года в окрестностях Кракова высадилась группа советских парашютистов. Десантники связались с резидентурой, однако воспользоваться услугами радиотелеграфиста Леонида Четырко Попов не решился. В августе 1942 года к «Мимико» прибыла подготовленная радистка и до января 1945 года поставлял информацию (которая получила в «Центре» положительную оценку), главным образом, о дислокации и перемещении немецких войск на маршруте Краков — Катовицы — Ченстохов. Кроме того, он организовал заброску в приобретение легализационных документов наших разведчиков в Чехию.

В январе 1945 года связь с Николой Поповым прекратилась, дальнейшая его судьба неизвестна.

6 сентября 1977 года в Кракове на доме № 9 по улице Юлиана Мархлевского в память о нём была открыта мемориальная доска с надписью: «С конца 1939 по 1943 г . в этом доме жил и отсюда руководил антифашистской деятельностью болгарских патриотов в Кракове Стоян Владов, верный сын своей родины и герой польского и болгарского народов, погибший в лагере смерти Освенцим. От краковской общественности». Агент Разведупра и после смерти продолжал соблюдать полную конспирацию.

ОТТО БРАУН: ВОСТОК — ДЕЛО ТОНКОЕ

Отто Браун родился в Германии 28 сентября 1900 года в г. Исманинг под Мюнхеном в семье торговца, четвертым из пяти детей. В 1902 году отец умер, а мать с детьми переехала в Мюнхен, где стала работать учительницей. Семья жила в бедности, дети посещали народную школу, созданную городом на частные пожертвования для нуждающихся детей. С 13 лет Отто учится в Королевском баварском училище для подготовки учителей в Пасинге вблизи от Мюнхена. В июне 1918 года его призывают на военную службу в Баварскую армию, но юноше повезло — война шла к концу, уже в ноябре он демобилизован. В следующем году Отто сдает, наконец, выпускные экзамены в своем училище и получает место учителя. Но к работе он так и не приступил, выбрав для себя совсем другую стезю. Вся дальнейшая его жизнь профессионально связана с партийной работой, с которой он связан ещё с 1918 года.

В апреле — мае 1919-го Отто Браун участвует в боях за Баварскую советскую республику, в декабре, одним из первых, вступает в «Союз свободной социалистической молодежи», работает в Союзе Спартака в Гамбурге, участвует в выступлениях против мартовского путча 1921 года в Средней Германии и тогда же становится коммунистом. Вся дальнейшая его жизнь профессионально связана с партийной работой.

С марта того же, 1921-го — он член ЦК КПГ и находится на руководящей работе в нелегальном военном аппарате партии в Берлине. Одновременно Отто Браун работает на советскую военную разведку. Впервые его арестовали уже в июне за участие в налете на квартиру русского полковника Фрейберга, представителя генерала Семенова, откуда они с товарищами вынесли два чемодана политических документов, оставив нетронутыми деньги и ценные вещи. Находясь в полиции, он не только не назвал своих товарищей, но и выдал себя за деятеля правых взглядов и потому в августе был освобожден из под ареста. В феврале 1922 года его приговорили к семи месяцам тюрьмы, однако, отбывать наказание подсудимый не явился и перешел на нелегальное положение.

С этого времени и до ареста в 1926 году он был одним из руководителей военного и разведывательного аппарата КПГ под именем «Карл Вагнер», попутно выполняя и другую партийную работу: сотрудник пресс-службы ЦК, преподаватель партшколы в Йене в 1923 году, оргсекретарь района Тюрингия в 1923-1924 годах, руководитель контрразведки КПГ в 1924-1925 годах.

В 1924 году Отто познакомился с 16-летней дочерью мюнхенского адвоката Ольгой Бенарио, которая вскоре стала его подругой. Эта юная женщина сыграла в судьбе Брауна решающую роль.

В сентябре 1926 году Брауна арестовали. Сначала он отбывал срок, назначенный ему по делу Фрейберга, а затем содержался в тюрьме по более серьезным обвинениям, в том числе и в государственной измене в форме шпионажа. Ольга регулярно ходила к нему на свидания в знаменитую берлинскую тюрьму Моабит. И вот, 11 апреля 1928 года, в 9 часов утра, она пришла на очередное свидание, которое, как обычно, происходило в комнате судебного следователя. Вслед за ней в комнату ворвались еще шесть человек, вооруженных пистолетами, нейтрализовали охрану и служащих, после чего все благополучно скрылись. Сообщения о дерзком побеге обошли все газеты, за головы Ольги и Отто было обещано вознаграждение в 5 тысяч марок. Но разыскать их не удалось, и не удивительно — они прямиком отправились в СССР, где немецкой полиции было их, разумеется, не достать. В Москву Отто прибыл 10 мая.

Дальше их судьбы расходятся. В Москве о дерзком побеге уже знали, и молодая пара сразу стала знаменитой. Ольгу избрали членом ЦК КИМ (Коммунистического Интернационала Молодежи). Она работала, учила иностранные языки. Отто не смог смириться с тем, что у жены совсем не остается времени для него. В 1931 году они расстались.

Дальнейшая судьба Ольги трагична. В 1934 году она, по заданию Коминтерна, отправилась в Бразилию вместе с легендарным бразильским революционером Луисом Карлосом Престесом, для подготовки революции. Они ехали туда под видом мужа и жены, и действительно стали таковыми еще по пути в Бразилию. Однако времени им было отпущено совсем немного. Бразильская революция не удалась, в 1936 году Луис и Ольга были арестованы. Престес попал с бразильскую тюрьму, а Ольгу, как немецкую гражданку, власти депортировали в Германию. Там, в немецкой тюрьме, она родила дочь Аниту. Девочку удалось вызволить из тюремных застенков, и она выросла в Мексике, у бабушки, а сама Ольга Бенарио погибла в концлагере Бернбург 5 апреля 1942 года.

Что же касается Отто Брауна, то он был куда удачливее, хотя к тому было немного предпосылок, учитывая его место работы. 11 октября он был принят в члены ВКП(б), работал в ИККИ, учился в Международной Ленинской школе, в качестве гостя в июле-сентябре 1928 года присутствовал на заседаниях 6-го конгресса Коминтерна. Потом стал слушателем Военной академии имени М. В. Фрунзе. По окончании академии, весной 1932 года, по заданию Исполкома Коминтерна и IV-го Управления Штаба РККА, он был в качестве военного советника направлен в Китай, где в то время разгоралась гражданская война, и коммунисты вели борьбу на два фронта, против Чан Кай-ши и японских агрессоров. Первоначально местом его работы был контролируемый гоминьданом Шанхай.

Принадлежность к Коммунистической партии в Китае каралась смертной казнью. Наши советники работали в условиях строжайшей конспирации. Главный военный советник, руководитель Отто, еще не прибыл. Раз в неделю Браун («товарищ Ли Дэ») вместе со своим товарищем, представителем Коминтерна при ЦК КПК Артуром Эвертом, посещал конспиративный дом ЦК. В то время секретариат ЦК КПК поддерживал регулярную связь по радио с Исполкомом Коминтерна в Москве и с Центральный советским районом Китая, где находилось временное революционное правительство и базировалась китайская Красная Армия. У представительства Коминтерна не было собственной радиостанции, и им приходилось связываться с Москвой через посредство ЦК. С другими «красными» и партизанскими районами не было даже радиосвязи — информацию о том, что там происходит, приносили лишь нерегулярно циркулирующие курьеры. С партийными организациями в других городах связь была не лучше. Как в такой ситуации ЦК ухитрялся руководить партией — совершенно непонятно. Скорее всего, руководство с его стороны было минимальным.

Революционное движение ширилось, в партизанских районах все больше приобретая характер гражданской войны. В 1931 году был созван первый съезд рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, образовано временное революционное правительство во главе с Мао Цзедуном и Реввоенсовет, руководителем которого стал Чжу Дэ. Съезд провозгласил главной задачей преобразование революционных вооруженных сил в Красную Армию, консолидацию и расширение советских районов, и усиление партизанской войны в районах, контролируемых гоминьданом. В конце 1932 года ЦК, наконец, решило: в Шанхае работать с каждым днем становится все труднее, да и большинство членов ЦК находятся кто где: в Москве, в советских районах, так что и Центральный Комитет следует перевести в Центральный советский район.

Весной 1933 года члены ЦК отправились на новое место базирования, с ними должен был отправиться и Отто Браун в качестве советника с ограниченными полномочиями. Однако он довольно туманно представлял себе ситуацию в стране и в партии, никаких конкретных директив он тоже не получил. До сих пор не прибыл и задержавшийся где-то в пути главный военный советник. К счастью, по техническим причинам отъезд отложили до осени, и Отто, которому такая задержка была на руку, усиленно учил китайский язык и ждал.

Тем временем прибыл и главный военный советник, Манфред Штерн, который добирался в Китай через Европу, Америку и Японию и опоздал на несколько месяцев. Получив, наконец, директивы, осенью Отто Браун отправился в Центральный район. Вскоре остававшееся в Шанхае бюро ЦК было арестовано, гоминьдановцы захватили радиостанцию, связь с представительством Коминтерна прервалась. Изоляция ЦК КПК от Москвы продолжалась до 1936 года.

На новом месте службы авторитет и влияние Отто Брауна поначалу были велики. Еще бы: советский товарищ, опытный боец. Несмотря на то, что военный советник не имел никаких полномочий, а мог только советовать, все равно все военные вопросы сначала обсуждались с ним, а потом уже выносились на Военный совет. Однако постепенно его влияние на события стало уменьшаться. Дело в том, что, как дисциплинированный коммунист и работник Коминтерна, в Китайской компартии он попал в трудное положение.

«Уже в 1932-1933 годах, — пишет Отто Браун в своих „Китайских записках“, — главным врагом для нас был агрессивный японский империализм. Непосредственными же противниками, особенно в вооруженной борьбе, выступали гоминьдан и милитаристы различных провинций. Данное обстоятельство определило то, что в советских районах, которые ежедневно имели дело с этими непосредственными противниками, особенно в районе Цзянси — Фуцзянь, врагом номер один под влиянием Мао считался Чан Кай-ши, глава гоминьдановского правительства и верховный главнокомандующий вооруженными силами гоминьдана. Чтобы разбить Японию, заявлял Мао, необходимо сначала разгромить Чан Кай-ши… Под давлением чрезвычайных обстоятельств представительство Коминтерна и Политбюро ЦК также все больше склонялось к односторонней ориентации на советские районы и гражданскую войну» (Браун О. Китайские записки (1932-1939). М., 1974. С.16.).

Однако по некоторым теоретическим вопросам, имевшим большие практические последствия, Мао и Коминтерн расходились. Мао все чаще утверждал, что рабочий класс утратил свою руководящую роль в революции и основной ее движущей силой стало крестьянство (среди которого авторитет Мао был особенно велик). Но это было бы еще полбеды — вскоре Мао стал намекать, а затем и открыто заявлять, что центр мировой революции теперь переместился на Восток, то есть, в Китай. Коминтерн считал главным противоречием в мире противоречие между СССР и капиталистическими странами, а Мао — противоречие между Китаем и Японией. Из этих теоретических выкладок делалось одно практическое следствие: что Советский Союз должен любой ценой помогать революционному Китаю, не останавливаясь даже перед войной. Нетрудно догадаться, что и находящийся в Москве Исполком Коминтерна, и советское правительство смотрели на эти вопросы несколько по-иному. По иному рассматривал их и получивший европейское коммунистическое воспитание Отто Браун. Но, в условиях отсутствия связи с Москвой, в руках у Мао были все козыри, он все больше и больше завоевывал в партии абсолютную власть, а сторонники «московского курса» теряли свои позиции.

Постепенно Брауна перестали посвящать в важные вопросы политической жизни и вообще начали потихоньку отстранять от дел. Тогда он посчитал свою задачу в Китае выполненной, тем более что он находился здесь уже более четырех лет — в то время это был очень большой срок для работы в одной стране. Начиная с 1936-го и по 1938 год Браун неоднократно просил передать в Москву его просьбу об отзыве в СССР, но все его обращения оставались без ответа, и он даже не знал, передавались ли они. А друзья из КПК советовали ему не настаивать на отзыве, предупредив, что в Советском Союзе его могут ждать большие неприятности. Впрочем, Отто и сам уже кое-что слышал о «врагах народа». Тем не менее, он решил, что ему все равно надо отчитаться в Москве за свою работу в Китае. Но вызова все не было, и Браун настроился остаться в Китае надолго, может быть, навсегда.

Он вступил в КПК, женился на китаянке-певице Ли Лилянь и начал всерьез изучать язык. Мао предложил ему быть военным советником в штабе тыла. Но работы там для Брауна не было, да и работники штаба явно показывали, что его сотрудничество нежелательно. Наконец, он понял, что его прикрепили к штабу тыла, лишь потому что надо было где-то числиться. Впрочем, похоже, что после перехода Брауна в КПК Мао стал относиться к нему благожелательнее — нет, военный советник не стал его сторонником, но он уже не был столь важной фигурой, чтобы обращать на него серьезное внимание.

В один из воскресных дней, осенью 1939 года, рано утром, еще до восхода солнца, его разбудил посыльный из Центрального Комитета и передал записку, в которой говорилось: «Немедленно поезжай на аэродром, ты летишь в Москву». Оказалось, что в советскую столицу отправлялся Чжоу Энь-лай, и Брауна «с оказией» тоже отправили домой. Взять Ли Лилань с собой ему не разрешили. Правда, Чжоу Энь-лай обещал «все уладить», но жену Отто так больше никогда и не видел. Мао холодно пожелал советнику счастливого пути, не сказав ему ни слова благодарности за работу. Но, как бы то ни было, годы в Китае позади, и Отто летит в Москву!

По прибытии в Москву начались странности. Отто Браун неделями отвечал на вопросы, писал отчеты и докладные. Сначала он думал, что так и положено, но потом понял, что за этой дотошностью скрывается нечто большее, чем должностная волокита. В декабре его пригласили на беседу с представителями КПК, где присутствовали и некоторые руководящие работники Исполкома Коминтерна. Там Брауну предъявили множество обвинений, от которых, впрочем, он успешно отбился. Поскольку в Китае он добросовестно придерживался «московского курса», и беседа тоже происходила в Москве, нетрудно догадаться, что на сей раз козыри были у него на руках.

Впоследствии Браун узнал, что присутствовавшие на совещании Чжоу Эньлай и младший брат Мао Цзедуна Мао Цзэминь получили задание: добиться в Москве не просто исключения Брауна из партии, но уничтожения его как «врага народа». Однако из этого ничего не получилось. Никаким репрессиям Отто Браун не подвергался, все время он спокойно жил и работал сначала в Москве, а потом в ГДР. Все ограничилось тем, что его уволили из армии и отстранили от дел, связанных с Китаем, предложив помалкивать о том, что там происходит. Эту рекомендацию он неукоснительно выполнял вплоть до 1964 года, когда выступил в «Нойес Дойчланд» со статьей «От чьего имени говорит Мао Цзе-дун?».

Когда все проверки и обсуждения завершились Отто Браун получил работу редактора и переводчика в Издательстве иностранной литературы. В период Великой Отечественной войны он был политинструктором в лагерях немецких, а затем японских военнопленных. Там его знали как «комиссара Карла Вагнера». С 1946 по 1948 Браун преподавал в Центральной антифашистской школе в Красногорске под Москвой. Потом снова работал в Издательстве иностранной литературы. В ГДР вернулся в 1954-м. На родине Отто Браун стал научным сотрудником Института марксизма-ленинизма при ЦК СЕПГ, где отвечал, в частности, за немецкое издание трудов В. И. Ленина. В 1961 году партия направила его на новый пост. После трехлетней работы на посту первого секретаря Союза писаталей ГДР, Браун занимался переводами с русского языка, был научным сотрудником Института общественных наук при ЦК СЕПГ. Награжден орденами Карла Маркса (ГДР) и Отечественной войны I-й ст. (СССР). Умер Отто Браун в августе 1974-го в Болгарии.

МАНФРЕД ШТЕРН: ЕГО НАЗЫВАЛИ «СПАСИТЕЛЕМ МАДРИДА»

Как и у многих других разведчиков, и деятелей Коминтерна, у этого человека было много имен и псевдонимов. В Германии, Австрии, США, Китае и Испании — в каждой стране новые документы и клички. А на страницах партийной печати он писал военно-политические статьи за подписью М. Фред. Его настоящее имя — Манфред Штерн.

Манфред Штерн (Манфред Сальманович Стерн) родился в 20 января 1896 года в деревне Волока, Северная Буковина, на территории Австро-Венгрии (сейчас Украины), в семье бедного крестьянина. Он был вторым сыном, а всего у его родителей было двенадцать детей. Тем не менее, Манфред сумел окончить начальную школу в родном селе и 1-ю государственную гимназию в Черновцах, а затем с помощью старшего брата Филиппа, который был адвокатом, смог поступить в Венский университет, где изучал медицину. Там он и примкнул к революционному рабочему движению.

Когда началась первая мировая война, его призвали в австро-венгерскую армию, где он сначала был унтер-офицером санитарной службы, а затем окончил офицерскую школу. В июне 1916 году, во время наступления русской армии на Юго-Западном фронте, он попал в плен и был отправлен в Россию, сначала в Троицкосавский, а затем в Березовский лагерь для военнопленных.

В Сибири Манфред валил лес, строил бараки, батрачил у богачей. В июне 1918 года он вступил в Интернациональный отряд, сражавшийся на стороне красных против Чехословацкого корпуса и войск Белой Армии. В одном из сражений Манфред попал в плен к врагам и был заключен в Иннокентьевский концлагерь, откуда был освобожден во время восстания против колчаковцев в Иркутске в декабре 1919 года. Воевал в составе Народно-революционной армии Дальневосточной республики (НРА ДВР).

С начала 1920 года Штерн комиссар партизанского отряда, под Читой ранен, после выздоровления вернулся на фронт, где был принят в члены ВКП(б). По списку большевиков избирался депутатом Учредительного собрания ДВР (январь 1921). Но долго заседать в парламенте ему не пришлось, его назначили командиром Сводного отряда, который на территории Монголии воевал с отрядами Р. Ф. Унгерна. Командовал батальоном Иногдинского полка 5-й армии НРА. В 1921-23-м М. С. Стерн (так его величали в документах того времени) учился с перерывами в Военной академии РККА. И в то же время был военным советником КПГ в период революционных боев в марте 1921 года в Средней Германии, советником штаба знаменитого Гамбургского восстания 20 — 25 октября 1923 года, политическим руководителем которого был Эрнст Тельман. Как писал после подавления восстания один из полицейских чинов, «события свидетельствуют о том, что повстанческое движение в Гамбурге готовилось планомерно и издавна. Несмотря на это, оно не было известно полиции и вспыхнуло совершенно неожиданно». Наряду с военно-партийной работой Штерн выполнял также и задания советской военной разведки.

Нужно отметить, что в первой половине 20-х годов слушателей Военной академии РККА (затем Военной академии им. М. В. Фрунзе) нередко отрывали от занятий:

— для работы в самом Разведупре, где «академики» участвовали, например, в создании серии справочников «Материалы стратегической разведки» в начале 20-х годов;

— для участия в боевых действиях на территории страны, например, в марте 1921 года группа слушателей участвовала в подавлении Кронштадтского мятежа;

— для зарубежной работы по легальной и нелегальной линиям в Польше, Турции, Персии (Иране), Афганистане и других странах;

— для работы в качестве советников в период восстаний и боевых действий в Германии, Эстонии, Китае.

В 1924 году Манфред Штерн советник военной организации КПГ, как в ЦК в Берлине, так и на местах. Наездами бывал в Москве, но на завершение учебы в академии времени у него не оставалось, и потому 1 августа 1924 года он был отчислен с последнего — дополнительного курса.

Вернувшись в СССР, Манфред, который числился сотрудником резерва 2 (агентурного) отдела Разведупра Штаба РККА, был назначен в январе 1925 года помощником начальника 3-й (военно-политической) части 3-го (информационно-статистического) отдела Разведупра. Одновременно он руководил Особой военной школой для зарубежных коммунистов, где готовили кадры для военных подразделений компартий. Проработав на этих должностях до ноября, он вновь был принят на 3-й курс Военной академии РККА и, наконец, окончил её в июле следующего года. Как и положено, в таких случаях, в августе его отправили на стажировку по должности начальника штаба 250 стрелкового полка.

В 1927 году Манфред Сальманович попытался продолжить обучение в Военной академии им. М. В. Фрунзе, на её Восточном факультете, но ему отказали «ввиду наличия достаточного образования и знания иностранных языков». Видимо это следует понимать так — ВАФ уже ничего не могла ему дать, а Академии Генерального штаба в Красной Армии ещё не существовало. Отслужив в войсках более года, Штерн получил новое назначение, в учебный отдел Военной академии им. М. В. Фрунзе, где служил до декабря 1929 года, когда его перевели в распоряжение IV Управления Штаба РККА. руководство военной разведки направляет Штерна нелегальным резидентом в США.

На американский континент он прибыл в 1930 году с документами на имя Марка Зильберта. Основным направлением его деятельности была военно-техническая разведка. Позднее Манфред рассказывал сыну, что приобрел у кого-то в американской армии… танк, который разобрал на части, упаковал и отправил морем в Советский Союз. В 1932 году ФБР вышла на его след, и Штерн покинул США и через Канаду вернулся в Москву.

В конце 1932 года его направляют в Китай, в качестве главного военного советника ЦК КПК. (Впрочем, подчинялся он не ЦК, а Дальневосточному бюро Исполкома Коминтерна, которое в то время возглавлял Артур Эверт). Обстановка была сложная. После провала четырех карательных походов против Красной Армии Китая Чан Кай-ши пригласил в качестве главного военного советника опытнейшего немецкого генерала фон Секта, одно время бывшего начальником немецкого Генерального штаба. Кроме него, в гоминдановской армии работало еще около ста других иностранных военных советников. А Манфред Штерн был не только опытным военным специалистом, но еще и хорошо знал стратегию и тактику немецких генералов. Кроме того, он свободно владел русским, немецким, французским, испанским и другими языками, имел большой опыт революционной и конспиративной работы.

После переезда ЦК КПК в советский район, Манфред Штерн остался в Шанхае, откуда информировал ЦК о военных приготовлениях и планах гоминдановских войск, давал рекомендации. В советский район он отправил своего помощника Отто Брауна, работавшего в Китае под именем Ли Дэ. Браун участвовал в разработке оперативных планов Красной Армии, а Штерн разрабатывал стратегические планы, в соответствии с указаниями Коминтерна. Кроме того, он занимался и «политикой» — добивался создания единого национального антияпонского фронта. Он встречался со многими известными демократическими деятелями, в том числе и с вдовой Сунь Ятсена Сун Цин-лин.

В Шанхае Манфред Штерн находился до 1934 года. Дольше оставаться там было нельзя, коммунистическое подполье потерпело ряд серьезных провалов, а за «Фредом» и полиция международного сеттльмента, и агенты гоминьдана охотились особо. Его отозвали в Москву, где он продолжал заниматься китайскими делами в восточном секретариате ИККИ, пока не был командирован в Испанию. Но ещё раньше 10 марта 1936 года Стерн Манфред Сальманович уволен из РККА (Приказ НКО СССР по личному составу № 00265).

В Мадриде, куда он прибыл в сентябре 1936-го, его знали как генерала Клебера (кстати, свой испанский псевдоним он выбрал в честь Жана Батиста Клебера, который руководил подавлением мятежа в Вандее во время Французской революции). Сначала он занимался организационной военной работой в ЦК КПИ и пятом полку, а в ноябре 1936 — декабре 1937 года командовал 11-й Интербригадой, самой первой из тех, что были сформированы в испании. Был военным советником ЦК КПИ в Валенсии, выполнял отдельные распоряжения ЦК. Командовал 12-й Интербригадой и 45-й дивизией.

Его называли «спасителем Мадрида» (он защищал его в ноябре 1936 — феврале 1937), и не без оснований. Вот что говорил другой герой испанской войны «генерал Лукач» (Матэ Залка): «… Не совсем зря его еще недавно „спасителем Мадрида“ величали, пусть даже так ни про кого говорить нельзя… Однако, Клебер, как ни крути, а больше любого другого в часы пик сделал, и с ним отвратительно поступили — неблагодарно и неблагородно». Тем не менее, из-за интриг Манфред Штерн вынужден был в октябре 1937 года покинуть Испанию.

Китайский революционер Го Шаотан в своих мемуарах дает описание внешности Штерна: «Даже по прошествии стольких лет передо мной встает яркий образ М. Штерна: высокий, красивый мужчина богатырского сложения. Он казался не по возрасту серьезным, несколько угрюмым, даже суровым. Но в действительности это был добродушный, жизнерадостный и душевный человек. Он был замечательным собеседником и чутким товарищем, много знавшим и много видевшим. Ему были свойственны исключительное трудолюбие и работоспособность. Внешне этот элегантный представительный мужчина походил скорее на ученого, литератора или дипломата, трудно было представить, что это легендарный храбрый военачальник» (Го Шаотан (А. Г. Крымов). Историко-мемуарные записки китайского революционера. М., 1990. С.318.).

В СССР Манфред Штерн вернулся в самый разгар репрессий, работал референтом в секретариате ИККИ, был политическим помощником О. В. Куусинена. В 1938 году арестовали и 14 мая 1939 года осудили на 10 лет ИТЛ — исправительно-трудовых лагерей, и отправили на Крайний Север. В заключении, где его назвали Александром Фёдоровичем, он прокладывал железную дорогу от Котласа до Печоры, опять валил лес, добывал уголь в Воркуте, был лекпомом. Во время Великой Отечественной войны неоднократно обращался к лагерному начальству с просьбой отправить его на фронт, но каждый раз получал отказ. По отбытии первого срока, работал фельдшером в больнице, однако, через несколько месяцев вновь осужден по обвинению в антисоветской деятельности. После этого сидел в Инте в спецлагере Минеральный, в Озерлаге работал на трассе Тайшет — Братск и на лесоповале. Умер Манфред Штерн 18 февраля 1954 года в лагере на станции Сосновка.

АРНОЛЬД ШНЕЭ — ЛЕГЕНДАРНЫЙ «КРАСНЫЙ СОЛИСТ»

О знаменитой сети резидентур советской разведки, которая действовавла в Западной Европе в годы Второй мировой войны и получила в германских спецслужбах название «Красная капелла», написано множество статей и книг, а также снято несколько кинофильмов. Казалось бы, в этой истории не должно оставаться белых пятен. Однако до сих пор о многих участниках тех событий практически ничего не известно. Об одном из таких разведчиков, Арнольде Шнеэ, и пойдет речь. Более всего он известен под псевдонимами Генри (Анри) Робинсон, «Гарри», но использовал также имена: Анри Бауманн, Альберт Бухер, Гарри Леон, Джиакомо, Люсьен, Андрэ и другие.

Арнольд Шнеэ, бельгийский еврей, родился 6 мая 1897 года в Брюсселе. Позднее он переехал во Францию, получил французское гражданство и в 1920 году вступил во французскую компартию, а позднее и в компартию Германии. Высшее образование он получил в Цюрихском университете, где изучал юриспруденцию. Всесторонне образованный человек, Шнеэ свободно владел английским, немецким, итальянским, французским и русским языками, что очень помогало ему в дальнейшей работе. В 20-е годы он познакомился с немецкой коммунисткой Кларой Шаббель, которая вскоре стала его женой. Впрочем, поскольку она постоянно жила в основном в Берлине, а он разъезжал по всей Европе, то виделись они, несмотря на рождение сына Лео, довольно редко.

С 1921 года он работал в Москве в КИМе, вел подпольную антивоенную работу против оккупации немецкой Рурской области французской армией, за что суд Франции приговорил его заочно к 10 годам тюрьмы. И вновь Арнольд — «Гарри» появляется в Москве, занимается конспиративной работой в Испанской комиссии Секретариата и в Орготделе ИККИ (1924-1928 гг.). Выполняя задания Коминтерна, он неоднократно выезжает в Германию, Францию и другие страны. Работал он и в «М-аппарате» — военной организации КПГ, в результате чего с 1930 года его фамилия фигурирует в немецком «Бюллетене розысков». В 1924 году судьба (или ИККИ) привела в Москву его жену, которую в Советском Союзе называли Кларой Людвиговной. Она работала стенографисткой в Разведупре Штаба РККА (1924-1925 гг.) и в Коминтерне (1925-1926 гг.).

Помогать советской военной разведке Шнеэ начал ещё в 1923-1924 годах, когда работал по линии Коминтерна в Германии. Спустя три года он возобновил контакты с ней. Подобное совмещение обязанностей не было исключительным явлением в 20-е годы. Такое случалось сплошь и рядом. Да и обе разведки РУ и ИНО по ряду направлений объединили свою работу в первой половине 20-х. Тогда Шнеэ и обзавелся новыми документами — на имя Анри Робинсона (английский вариант этого имени — Генри Робинсон). Под ним он и войдёт в историю.

Сотрудником советской военной разведки Робинсон стал в 1933 году когда, по указанию Берзина, его завербовал «Оскар», резидент Разведупра в Германии Оскар Ансович Стигга, впоследствии руководитель военно-технической разведки. Робинсона собирались использовать во Франции, Англии и Германии, где его жена работала в это время в советском торгпредстве в Берлине, а потом многие годы была разведчицей и хозяйкой явочной квартиры. Шнеэ получил псевдоним «Гарри» и начал работать. В декабре 1935 года он становится помощником резидента, а спустя два года — резидентом. Его штаб-квартира находилась в Париже. В период с 1937 по 1939 год Робинсону, который работал под видом журналиста, удалось создать большую, хорошо законспирированную и весьма эффективную агентурную сеть, добывавшую исключительно важную информацию, которая, по заключению Наркомата оборонной промышленности, позволила сэкономить миллионы инвалютных рублей. Агенты Робинсона работали в Англии, Франции, Германии, Италии, Швейцарии и других странах. Среди них можно назвать Андре Лабарта («Жером»), Мориса Ойнис-Хенцлина («Робин»), Василия Максимовича («Макс»), Эрнста Вайса («Жан»), Ганса Любшинского, Хайнца Кальмана. Для того, чтобы понять насколько информированы были эти люди, стоит коротко рассказать о некоторых из них.

Учёный Андре Лабарт до 1938 года работал в министерстве авиации Франции, позднее возглавлял несколько государственных научно-исследовательских лабораторий. В июле 1940 года он одним из первых вступил в образованную в Лондоне генералом де Голлем организацию «Свободная Франция».

Мориц Ойнис-Хенцлин родился 20 февраля 1893 года во Франции. Примкнув к коммунистическому движению, он некоторое время был функционером ЦК компартии Швейцарии и одновременно работал в качестве инженера в торговой фирме «Унипектин». Использовался как курьер между Робинсоном и нелегальным резидентом Разведупра в Швейцарии Рашель Дюбендорфер. Позднее он перебрался во Францию и организовал в Париже небольшое предприятие, деньгами которого пользовались члены западноевропейских компартий. Снабжал он деньгами и Робинсона, по поручению которого снял в Париже дорогую квартиру, используемую в качестве конспиративной. 12 апреля 1943 года Ойнис-Хенцлин был арестован гестапо, приговорён к смертной казни, но освобождён по ходатайству швейцарского правительства.

Василий Максимович («Макс», «Проф») был завербован военным атташе во Франции генералом И. А. Суслопаровым. Несмотря на свое происхождение из русских белоэмигрантов, восторженно относился к СССР, мечтал вернуться на родину. Он был ученым, занимался телевидением. Имел прекрасные связи в немецкой оккупационной администрации, а также в парижском архиепископстве, в Виши, Испании, Ватикане.

Эрнст Давид Вайс родился в 1902 году в Бреслау (Германия). В 1927 году окончил Бреслауский университет, а в 1932 году завербован Разведупром. В 1932 году он работал в Англии, в 1933-1935 годах в США. В 1936 году Вайс был передан на связь Робинсону и по его указанию руководил группой агентов в Англии. Однако в 1941 году он попал под подозрение в шпионской деятельности и был подвергнут допросу сотрудниками МИ-5, после чего прекратил контакты с советской разведкой.

Герхард Ганс Любшинский родился 31 августа 1904 года в Берлине. Получил инженерное образование, работал в известной фирме Телефункен. После прихода Гитлера к власти эмигрировал в Англию. Разыскивался немецкими спецслужбами (РСХА, 4-е управление, отдел А1). Включен в список, составленный в 1940-м в связи с предполагаемым вторжением в Англию. (Как, кстати, и Андре Лабарт и многие другие.)

Среди других источников Робинсона были рабочие и инженеры военных заводов, сотрудники министерств и ведомств, ученые, журналисты, политики. Немцы, анализируя документы, найденные при обыске в доме «Гарри», отметили, что он имел связи с военным командованием Франции.

Осторожный Робинсон не всегда сообщал в Центр фамилии своих источников. Так, однажды из Москвы ему прислали сообщение, в котором говорилось: «Вы ни разу не написали нам, от кого получаете эти материалы. Неясность вокруг этого вопроса нас несколько беспокоит».

Ответ Робинсона был категоричен: «В отношении источника… могу сообщить следующее: этот друг сделает безвозмездно всё, что сможет, я знаю его в течение 20 лет и сообщу его имя только устно». Арнольд Шнеэ был порядочным человеком, и друзья, хорошо знавшие его, делали всё, что могли. Тайна источников Робинсона умерла вместе с ним. В своем последнем донесении, переданном из тюрьмы, он пишет: «Из аппарата все связи, вкл. с франц. минист. и ген. штабом, безопасностью, известны только ГА». А значит, с этой стороны им ничего не грозило.

«Диапазон военно-технической информации „Гарри“ был необычайно широк: тут и сведения о разработках „сигнальной системы автоматических уловителей и предупредителей о приближающихся самолётах“, магнитной торпеде, „слепой“ посадке самолёта. Как правило, информация носила документальный характер. Например, доклады о частичной мобилизации в Англии в сентябре 1938 года, мероприятиях в области авиационных вооружений. В последнем содержались сведения о подготовке английских экспедиционных сил к переброске во Францию. Он шлет материалы о разрывном снаряде, кислородных приборах и скафандрах для летчиков, автопилотах последних марок, обстоятельное сообщение о создании во Франции „министерства экономического ведения войны“ из 500 офицеров, имеющих доступ к материалам разведки. В январе 1939 года „Гарри“ посылает донесение о готовящейся к выпуску на заводе „Испано“ пушки, при выстреле из которой ночью не видно пламени, об автоматически поворачивающемся в направлении звука летящего самолёта зенитном орудии, о проводящихся опытах с радио — и инфракрасными лучами для управления боевой техникой на расстоянии… В июне 1939 года он вышел на человека, работавшего на заводе в Цойххаузе, который за 150 марок продал ему два новейших немецких противогаза — для солдат и офицеров. Центр получил также бронированную пластинку 12-тонного танка, который, по словам немцев. Не могло взять ни одно оружие. Даже способ сушки овощей, которым пользуются на флоте и который купило французское правительство, резидент не обошел вниманием…» писал биограф Н. Поросков.

В апреле-мае 1941 года от него поступали сообщения о переброске из Франции на восток, в частности, в Польшу, большого количества военной техники.

«5.04.1941 г. По железным дорогам Франции на восток отправляется большое количество санитарных машин».

«17.04.1941 г. Ближайшие помощники Гитлера считают, что завоевание Украины — одна из задач готовящейся войны».

«27.04. 1941 г . 70-тонные танки заводов Рено перебрасываются в Катовице (Польша). С 21 по 23 апреля на восток отправлено 800 легких танков».

«7.05.1941 г. В Польшу отправлено 350 французских 12-тонных танков с заводов Гочкис».

«10.06.1941 г. Знакомый полковник имел беседу с одним из высших немецких офицеров, который заявил, что не позднее чем через два месяца часть территории СССР будет захвачена немцами. По мнению немцев, СССР превосходит их в численности личного состава и техники, но они считают своих солдат лучше подготовленными к войне, а генштаб более квалифицированным».

Резидентура «Гарри» была хорошо законспирированной, подготовленной к работе в условиях военного времени, имела две рации. Для каждой линии связи они имели почтовый адрес, для чего использовали несколько магазинчиков. Сам резидент получал почту ещё через один промежуточный адрес. Координаты своих помощников он высылал в Москву частями, в нескольких сообщениях. Иногда информация содержалась на не проявленной плёнке, вделанной в переплёт книги. Переезжая с квартиры на квартиру, разведчик обрубал все концы, и на новом месте появлялся только что приехавший из другой страны человек. Часть паспортов высылал Центр, часть покупалась у имевшего к ним доступ местного чиновника. Шнеэ и сам умел подделывать печати, он внимательно наблюдал за переменами в паспортной системе европейских стран, о чём также ставил в известность Разведупр: где-то изменился цвет внутренних страниц паспорта или «…последний штемпель контрольного пункта Белграда теперь грязно-лиловый». С такой маскировкой резидентура «Гарри» дожила бы до конца войны и передала ещё немало ценных сведений, но… удар в спину был смертельный.

Согласно жестким правилам конспирации, резидентуры должны быть полностью независимы, их работники, а тем более, руководители не должны знать друг друга. Но война внесла свои коррективы. В сентябре 1941 года Робинсон неожиданно получил указание Центра установить связь с нелегальным резидентом «Отто» (Леопольдом Треппером). Треппер в 1938-40 годах был резидентом в Бельгии, а после ее оккупации немцами был вынужден перебраться во Францию. Первое время он передавал информацию в Москву через советского военного атташе и легального резидента в Виши генерал-майора И. А. Суслопарова, но после июня 1941 года остался без связи. Именно поэтому в Центре были вынуждены дать «Отто» указание встретиться с Робинсоном и через него поддерживать связь с Москвой. Их первая встреча произошла в сентябре 1941 года на квартире Анны Гриотто, давнего агента Робинсона. Однако, как оказалось впоследствии, это было роковое решение.

Незадолго до того Треппер установил связь с нелегальной резидентурой Ефремова («Паскаль») в Бельгии, а ещё раньше руководил работой нелегального резидента Гуревича («Кент») в Брюсселе. При этом, Треппер не раз нарушал правила конспирации, что резко повышало вероятность провала, не могло не привести, в конце концов, к провалу. Но всего этого осторожный Робинсон знать не мог.

Роковая цепь провалов началась с 13 декабря 1941 года. В этот день в Брюсселе немцы арестовали членов резидентуры Гуревича, после чего он сам, спасаясь от ареста, вынужден был выехать во Францию, в Марсель. На несколько месяцев уцелевшие члены группы «Кента» прекратили работу. Помощники «Отто» проводят обстоятельный и серьёзный анализ всех обстоятельств провала, и он 1 февраля 1942 года докладывает в Центр о случившемся, называет имена тех, кого схватили немцы, предлагает провести перестановки в группе «Кента», вывести уцелевших от немецкого удара.

Вскоре Треппер получает приказ — остатки группы «Кента» переподчинить резиденту другой бельгийской группы, который живет в Брюсселе с 1939 года, выдавая себя за финского студента. За кодовыми именами «Бордо» и «Паскаль» скрывается советский офицер, капитан Константин Ефремов. Вместе с Иоганном Венцелем («Герман»), который был его заместителем и радистом, им была создана хорошо законспирированная сеть агентов в Бельгии, Голландии.

Решение Центра ввести в эту группу остатки провалившейся резидентуры ставит судьбу многих людей под угрозу провала. Треппер вынужден выполнить приказ Центра. Он снова указывает на ошибочность этого решения, и, с большим запозданием, из Москвы приходит ответ, в котором ему разрешают расформировать остатки группы «Кента» и принять те меры, которые он считает необходимыми. Но поздно — «Паскаль» уже работает с людьми «Кента» — с «Бобом», «Голландцем» и другими, узнал адреса радиоквартир и очень скоро — в июне 1943 года, арестован гитлеровцами. Те хорошо умеют «уговаривать», Константин Ефремов продержался недолго.

10 июня 1942 года во Франции были арестованы радисты Треппера супруги Сокол, 7 августа — резидент в Бельгии Ефремов, 9 ноября — Гуревич, а 24 ноября 1942 года и сам Треппер. В руки гестапо попали коды, были расшифрованы многие радиограммы, в том числе с явками и адресами группы «Гарри». Но сам Робинсон был арестован по другой причине. Досье немецких спецслужб, захваченное союзниками, говорит о том, что причина провала Робинсона — чье-то предательство.

Робинсона взяли без особого труда. Руководитель зондеркоманды «Красная капелла» во Франции Хайнц Панвиц праздновал победу: в его руках оказалось недостающее звено разведсети, одно из главных действующих лиц. Через Анри Робинсона гестаповцы намеревались выйти на резидентуру Радо в Швейцарии, а затем достичь главной цели — ведя через перевербованных «музыкантов» радиоигру, доказать, что советский Генштаб ищет соглашения с Германией, и тем самым перессорить СССР с союзниками.

При обыске под деревянным полом квартиры «Гарри» обнаружили секретные документы и несколько фальшивых паспортов и удостоверений личности. Благодаря этой находке, немцам удалось установить настоящую личность Робинсона. Так, в сопроводительном письме гестапо от 19 января 1943 года говорилось, что советский агент «Гарри» направлен в Берлин, поскольку он с 1930 года находится в имперском розыске и является исключительно важной персоной в партийно-политическом смысле. Но это было ещё не всё — вместе с документами Робинсон прятал… подробные воспоминания, которые писал с довоенных времён, включая полные тексты посланий из Москвы! Это была невероятная беспечность, совершенно неожиданная для такого умелого конспиратора, как Робинсон.

Однако, допустив фатальную ошибку с дневником, «Гарри» во всем остальном держался стойко. С первых минут ареста он принялся утверждать, что всего лишь исполняет обязанности курьера и очень мало знает о людях, с которыми находится в контакте. Треппер после возвращения в Москву свидетельствовал:

«Гарри» рассказал много, но о таких знакомых, которые или мертвы, или в Лондоне». Это подтверждает выдержка из доклада английской МИ-5: «Робинсон, который был необычайно умным и разносторонне образованным человеком, мало дал немцам сведений во время допросов. Ему удалось спасти большое число своих агентов… Многие остались неопознанными до настоящего времени».

Разумеется, в гестапо тоже служили люди неглупые, которые понимали, что «красный солист» хочет их обмануть. Его пытали, чтобы узнать коды и расписание сеансов связи, однако состояние здоровья арестованного было таким, что от форсированных методов допроса он мог умереть, а такая ценная добыча нужна была гестаповцам живой.

Первые сведения о судьбе Робинсона после ареста Центр получил в конце сентября 1944 года, когда неизвестный передал в советское представительство в Софии следующую записку: «Французский товарищ Анри Робинсон „Гарри“ был арестован гестапо в декабре 1942 года в своем доме. Он был выдан лицом, которое получило его адрес в Москве. Его жена и сын были подвергнуты пыткам и заключены в тюрьму, а затем казнены. Сам „Гарри“ был заключен в одиночку и впоследствии отвезен в Берлин, Гауптзихерхайтсамт (РСХА, Главное имперское управление безопасности, — авт.), Принц-Альбрехтштрассе, где содержится в большом секрете в камере 15 в ожидании смертного приговора. Пишущий настоящие строки видел его последний раз 20 сентября 1943 года в день выхода из соседней камеры 16 и обещавший передать его сообщение».

Само послание Робинсона помещалось под «запиской неизвестного». Как вскоре установили компетентные органы Болгарии, эту записку вынес из тюрьмы болгарин Петро Божков. Он был студентом берлинского университета, когда гитлеровцы напали на Советский Союз. За антифашистскую пропаганду и контакты с советскими военнопленными Божков был арестован гестаповцами и оказался в тюрьме на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине. Там он, во время одной из прогулок в тюремном дворе, познакомился со своим товарищем по судьбе, назвавшим себя «Гарри». В сентябре 1943 года, узнав, что Божкова высылают на родину, в Болгарию, он передал ему записку и попросил переслать её в Москву.

Вот полный текст письма Робинсона из тюрьмы:

«1. Паскаль с июля 42 работал на гестапо. Он предал: свою группу, группу Хемница, группу Симекс и Отто, и своих людей.

2. Муж Паолы в дек.. 42 предал — Анни и Сисси, мою жену и моего сына.

3. Отто арестован перед нояб.42. Также его помощники в дек.42. Паола и радист Леон арест. в янв.43. Арестованы радисты в Брюсселе и Париже. Н. из Бр. арестован в Марселе.

4. Выдан адрес в Праге.

5. Парашютист Оглиборн арестован в сент.42 в Малинэ.

6. Предан мужчиной, единственным имевшим связь и адрес, полученные от вас. Я с другом был арестован в дек. По этому адресу найден материал. Друг приговорен к смерти, Жена 10 лет. Мой швейцарский друг в П. арестован в апреле, Бланше в мае. Четыре знакомых сотрудника также арестованы. Из аппарата все связи, вкл. с франц. минист. и ген. штабом, безопасностью, известны только ГА.

7. Здесь Анни со мной, предупредите Сисси.

Обезглавлен или расстрелян. Победа будет наша. Ваш Г.»

На клочке бумаги размером со спичечный коробок было сказано максимально много. Попробуем вслед за сотрудниками Разведупра расшифровать последнее донесение легендарного Робинсона — Арнольда Шнеэ.

«1. Паскаль с июля 42 работал на гестапо. Он предал: свою группу, группу Хемница, группу Симекс и Отто, и своих людей».

О том, что случилось с «Паскалем» — Ефремовым — мы уже знаем. «Хемниц» — псевдоним советского офицера, лейтенанта Михаила Макарова. Он родился в 1915 году, окончил семилетнюю сельскую школу, в июле 1931 года поступил в Московский институт иностранных языков, где изучал французский и испанский языки. Когда началась война в Испании, вместе с группой других добровольцев Макаров уехал туда. Он был военным переводчиком в одной из республиканских эскадрилий, и судя по его рассказам, человеком не трусливым, любителем острых ощущений. В 1939 году с документами на имя уругвайского гражданина Карлоса Аламо он появляется в Брюсселе, куда Центр направил его в распоряжение «Отто». «Очень скоро у меня сложилось самое благоприятное мнение о нём, — вспоминал впоследствии Треппер. — Правда, многое, несомненно свидетельствовало о его неподготовленности. Герои на полях сражений не всегда становятся хорошими разведчиками. Его обучение на радиста в Центре длилось всего три месяца, что было явно недостаточно для подготовки виртуоза в этом деле. Но его чисто человеческие качества с лихвой компенсировали эти недостатки». Под крышей бельгийской фирмы «Король каучука» Карлос Аламо принимал активное участие в деятельности разведгрупп «Отто» и «Кента», пока не был схвачен гитлеровцами 13 декабря 1941 года в доме на улице Атребатов, в Брюсселе. Где был убит Макаров и где похоронен — до сих пор неизвестно.

Говоря о группе «Хемница», Робинсон, вероятно, имел ввиду тех, кто избежал первого ареста в декабре 1941 года в Брюсселе и был схвачен гитлеровцами позже: Огюст Сесе, Герман Избуцкий, Морис Пеппер и многие другие антифашисты, входившие в состав брюссельских групп «Отто» и «Кента», работавшие под крышей фирмы «Симекс».

«2. Муж Паолы в дек. 42 предал Анни и Сисси, мою жену и моего сына». «Паола», «Марта», «Симон» — имена, под которыми была известна подпольщикам Жермен Шнайдер, швейцарка по национальности. Старые функционеры Коминтерна, Жермен и её муж Франц, много лет выполняли обязанности связных, курьеров и «почтовых ящиков» и были знакомы со многими коммунистами, которые останавливались в их квартире в Брюсселе. В их доме неоднократно бывал и Робинсон. «Анни» — Анна Максимович, дочь русского генерала, врач, вместе со своим братом Василием принимала активное участие в работе парижской группы Треппера. «Сисси» — Огюст Сесе, член брюссельской группы, был арестован 28 августа 1942 года в Брюсселе, в апреле 1943 года в Бреендонке приговорен к смерти, в январе 1944 года казнен в берлинской тюрьме Плетцензее.

Клара Шаббель в годы Второй мировой войны сотрудница советской военной разведки и хозяйка явочной квартиры, была связана также с антифашистской организацией в Берлине, которой руководили немецкие патриоты Харро Шульце-Бойзен и Арвид Харнак. Гестаповцы схватили ее 18 октября 1942 года в Хеннигсдорфе, в дверях собственной квартиры, после того, как она вернулась из госпиталя, где навещала своего сына Лео, раненного на Восточном фронте. Она с достоинством прошла свой дальнейший путь: гестаповские тюрьмы Плетцензее, на Принц-Альбрехтштрассе, Альт-Моабит и Барнимштрассе не смогли сломить её. Имперский военный суд 30-го января 1943 года приговорил Шаббель к смертной казни. Она подала прошение о помиловании, которое Гитлер отклонил. 5 августа 1943 года она была казнена в Плетцензее, вместе с другими женщинами: Хильдой Коппи, Эльзой Имме, Одой Шоттмюллер, членами организаций Шульце-Бойзена и Харнака. «Гарри» так и не узнал о смерти жены.

Лео Шаббель, бывший германский солдат, был арестован 11 марта 1943 года и спустя 10 дней осужден гитлеровскими судьями к 5 годам тюремного заключения с формулировкой: «За подготовку к предательству». Весной 1945 года был освобождён Красной Армией. В 1969 году по ходатайству командования ГРУ Клара Шаббель была посмертно награждена орденом Отечественной войны II степени. Посол СССР в ГДР вручил орден её сыну Лео.

«3. Отто арестован перед нояб. 42. Также его помощники в дек. 42. Паола и радист Леон арест.в янв.43. Арестованы радисты в Брюсселе и Париже. Н. из Бр. арестован в Марселе». «Отто» — Леопольд Треппер был арестован гестаповцами 24 ноября 1942 года в Париже, в кабинете зубного врача, о чём он много лет спустя рассказал в своих воспоминаниях. Его ближайшие помощники: Гилель Кац арестован в Париже 2 декабря 1942 года, Лео Гроссфогель — в Брюсселе 16 декабря 1942 года. «Паола» — Жермен Шнайдер, имя которой уже упоминалось выше, была арестована 31 января 1943 года в Париже. Пройдя через гитлеровские застенки, она выжила и умерла вскоре после окончания войны, в цюрихской больнице, в ноябре 1945 года.

В архиве Разведупра сохранилась радиограмма Робинсона от 15 сентября 1942 года, адресованная в Центр, когда он пытался спасти своего товарища от ареста. Он сообщал, что «Паскаль» был замечен у дома Жермен Шнейдер в сопровождении агентов гестапо и предлагал ей сотрудничать с ними, стать двойником. «Гестапо сосредоточило все усилия на нашей французской группе», — говорилось там.

«Н. из Бр. арестован в Марселе». Известно, что 12 ноября 1942 года там был арестован бывший руководитель брюссельской разведгруппы «Кент», но ведь в марсельской группе работали и другие. Кого обозначил буквой «Н» Робинсон, остаётся загадкой.

«6. Предан мужчиной, единственным имевшим связь и адрес, полученные от вас. Я с другом был арестован в дек. По этому адресу найден материал. Друг приговорен к смерти, Жена 10 лет. Мой швейцарский друг в П. арестован в апреле. Бланше в мае».

Здесь уомянут человек, выдавший Робинсона. Но можно гадать, кто это… Упоминаемый «друг» — Медардо Гриотто, выполнявший в их группе обязанности радиста. Гитлеровцы приговорили его к смертной казни, и он был гильотинирован 28 июля 1943 года в берлинской тюрьме Плетцензее. Та же участь ждала и самого «Гарри».

«Обезглавлен или расстрелян. Победа будет наша. Ваш Г.» Так заканчивает свое предсмертное послание Анри Робинсон. Он не ошибся, предвидя такой конец. Некоторое время ходили легенды о том, что Робинсон жив, что он, как другие, согласился работать на немцев. Протоколы его допросов не сохранились. Однако арестованный англичанами шеф зондеркомиссии «Красная капелла», гаунштурмфюрер СС и криминалрат-Хорст Копков рассказал, что «Гарри» был судим тем же судом, что и Шульце-Бойзен, и казнен.

Глава немецкой военной разведки — абвера адмирал Канарис говорил, что деятельность «Красной капеллы» стоила Германии 200 тысяч погибших солдат. В её работе есть и заслуга Робинсона, «Гарри» — Арнольда Шнеэ, которого некоторые исследователи считают «резидентом № 1» советской разведки.

ЖЕНЕВСКИЙ ГЕОГРАФ ШАНДОР РАДО

Другим героем «Красной капеллы» был знаменитый «Дора» (он же «Альберт») — работавший в Швейцарии венгр Шандор Радо. С территории нейтральной Швейцарии он и его группа снабжали СССР информацией о Германии и Италии. С этой группой работал и легендарный «Люци» — один из самых результативных агентов Второй мировой войны. И все нити этой большой и сложной организации были завязаны в небольшом здании в Женеве — конторе фирмы «Геопресс»…

Шандор Радо родился в 5 ноября 1899 года в Будапеште. Родители его были выходцами из очень бедных семей. Отец в молодости служил приказчиком, мать до замужества работала белошвейкой на фабрике. Потом отец открыл собственную торговлю и разбогател, но жили они по-прежнему, несмотря на материальный достаток, в Уйпеште, рабочем пригороде Будапешта.

В 1917 году, после окончания гимназии Радо, несмотря на то, что он был несовершеннолетним, призывают на военную службу. Он окончил школу крепостной артиллерии и в 1918 году получил направление в артиллерийский полк. Уже после призыва он поступил в университет на факультет юридических и государственных наук, на заочное отделение.

Но, как и многим другим, учиться ему помешали события в стране. В декабре 1918 года Радо вступил в коммунистическую партию. В октябре того же, 1918 года, в Венгрии произошла буржуазно-демократическая революция, которая вскоре переросла в народное восстание, а 21 марта 1919 года в стране была провозглашена Советская республика. Защищая республику, Радо участвовал в боях в рядах Венгерской Красной Армии (апрель — июль) в качестве политкомиссара артиллерии 6-й дивизии.

После поражения революции Шандор эмигрировал в Австрию. Только там, в Вене, он смог продолжить учебу. Он учился в университете и одновременно сотрудничал в Коминтерне, с июля 1920 по июль 1922-го заведовал венским отделением российского информационного агентства Роста (Rosta-Wien). С «Роста-Вин» сотрудничали известные впоследствии люди: дипломат и разведчик Константин Уманский, сотрудник ОМС ИККИ и советской разведки Альфред Глезнер (Федин, Федя), философ Дьёрдь Лукач, видный деятель компартии Германии Герхард Эйслер, советский разведчик, бежавший в 1937 году на Запад, Вальтер Кривицкий. Радо писал, что «Венское агентство Роста-Вин сыграло заметную родь в распространении правды о русской революции» (Радо Ш. Под псевдонимом Дора. М., 1973. С.25.). К этому можно добавить: а возможно и в сборе информации о ситуации в Европе.

Из Австрии он вскоре переехал в Германию, чтобы завершить образование. В Берлинский университет его, как неблагонадежного, не приняли, но он сумел поступить в Иенский университет, а после того, как его будущая жена Лена, получив партийное задание, отправилась в Лейпциг, перевелся в университет этого города.

То было горячее время. По всей Германии шла подготовка к вооруженному восстанию. Лену пригласили работать в Среднегерманский ревком, который находился в Лейпциге. Шандора, как опытного и обстрелянного бойца, назначили организатором и военным руководителем пролетарских сотен и партийных войск в Западной Саксонии, где он действовал под именем Фридрих Кеммель. Но германский «Красный Октябрь» не состоялся, вооруженное выступление коммунистов было разгромлено, и руководство КПГ в сентябре 1924 года отправляет Радо в Москву.

В советской столице, где его называют Александром Гавриловичем, он заведует отделом пропаганды Российского отделения Межрабпома (Международной рабочей помощи), работает ученым секретарем Института мирового хозяйства и на других должностях, но главная его забота и интерес это — картография. В Москве он принимает участие в составлении первого путеводителя по Советскому Союзу, который издается на нескольких языках. В феврале 1925 года его приняли в ВКП(б).

В конце 1926-го года, когда полицейские преследования в Германии прекратились, Радо с женой и сыном Имре возвращается в Берлин. По поручению ТАСС он организует там филиал фотослужбы этого агентства «Прессклише», материалы которого пользуются спросом в Германии. Но, как писал сам Шандор Радо, он «не хотел продолжать карьеру в качестве чиновника или исключительно партийного деятеля» и потому передал дела «Прессклише» в «ответственные руки», а сам занялся научной работой. В Европе Шандор выпустил целый ряд атласов и путеводителей, в том числе «Рабочий атлас» ( 1929 г .) и первый авиационный путеводитель по всему миру ( 1932 г .), сотрудничал с советскими коллегами. Не имея возможности работать в научных учреждениях Германии, как иностранец и коммунист, он создает в 1932 году первое в мире, по его словам, географическое и картографическое пресс-агентство «Прессгео» или «Прессгеографи», работа которого продолжалась впоследствии (под другими названиями) в Париже и Женеве. Большую помощь в этом деле ему оказал видный деятель КИМ и Коминтерна Вилли Мюнценберг. А Лена, его жена, работала тем временем в штаб-квартире КПГ — «Доме Карла Либкнехта».

В марте 1933 года, после прихода к власти нацистов, Радо с семьей эмигрирует сначала в Австрию, а затем во Францию. С помощью спонсоров Радо создает независимое агентство печати «Инпресс», которое публикует ежедневный антифашистский бюллетень на французском, немецком и английском языках. Материалы для него частично поступают нелегально из Германии, а также черпаются их провинциальной немецкой прессы, где подробнее освещаются происходящие события. Радо вспоминал, что, по дошедшим до них сведениям, их агентство удостоил вниманием Гитлер, он назвал Инпресс «особо опасным идеологическим противником третьего рейха». Поначалу антифашистский бюллетень пользовался широкой популярностью. Однако, после убийства в октябре 1934 года премьер-министра Луи Барту, политика французского правительства изменилась и в работе Инпресса начались затруднения.

Год спустя Шандор Радо вновь приезжает в Москву. Эта поездка круто изменила его жизнь. Его приглашают в Разведывательное управление РККА и предлагают работать в советской разведке, он принимает предложение. Местом его работы должна была стать традиционно нейтральная Швейцария. На средства, предоставленные Центром, Радо основал в Женеве частное агентство «Геопресс», которое с августа 1936 года начало свою издательскую деятельность. Издавались, в основном, географические карты для различных нужд. Надвигалась война, и на продукцию этого рода был повышенный спрос, а его хозяин пользовался уважением в женевском обществе и имел хорошую репутацию.

Первоначально группой Радо руководили из Парижа, через столицу Франции осуществлялась и связь. «Я встречался там с работниками разведуправления, — вспоминает он. — Им передавал информацию о военных приготовлениях Германии и Италии, а также карты, выполненные по специальному заданию. Карты размещения в фашистских странах военной промышленности мною были сделаны на основе экономической, географической литературы, газет и журналов, выпускаемых в Германии и Италии. Эти материалы отправлялись затем в Москву. В некоторых случаях донесение в Париж посылал почтой. Подписывался я, конечно, не своим именем. У меня было два псевдонима: Дора и Альберт».

3 сентября 1939 года, в ответ на агрессию против Польши, Англия и Франция объявили Германии войну. Нейтральная Швейцария тут же закрыла границы, и группа потеряла связь с Центром. У них был припасенный на крайний случай передатчик, но не было радиста, шифра, программы связи. Месяц шел за месяцем, а положение не менялось. И вот, наконец, в декабре 1939 года, ожиданию пришел конец. В почтовом ящике он нашел долгожданное письмо, извещавшее, что с нему скоро придет представитель Центра. Этим представителем оказалась другая героиня нашей книги — Соня, Урсула Кучински. Некоторое время разведчики работали вместе, но вскоре Соню направили в Англию. Впрочем, к тому времени она уже успела подготовить для «Доры» нескольких квалифицированных радистов. А к 1940 году с группой «Доры» объединили и другие оставшиеся без связи швейцарские группы. Это было против правил конспирации, но другого выхода просто не было..

«Трудно поверить, но в составе резидентуры было семьдесят семь человек! В Женеве работали девятнадцать помощников Доры. В Берне у него было пятнадцать тайных агентов. В Цюрихе — девять. В других городах Швейцарии еще двадцать семь человек. В Германии для Радо добывали информацию семнадцать человек. В Италии — два, в Австрии — три, во Франции — пять. Наиболее крупными агентурными группами были организации Сиси — двадцать человек и Пакбо — тридцать четыре агента. В группу Джима входили девять человек. В группе Пьера было четыре агента» — писал один из биографов Ш. Радо В. Лота. Для такой маленькой страны, как Швейцария, это была огромная организация — и не только по размеру, но и по значению. Один «Люци» стоил целой группы.

Порой его называют самым результативным агентом Второй мировой войны. Конечно, это не Олимпийские игры, где любой результат поддается подсчету, и трудно сказать, кто был самым-самым… но, в любом случае, вклад этого человека в Победу огромен.

Вспоминает Шандор Радо: «Когда началась битва под Сталинградом, удивительную осведомленность о действиях немцев на фронте стал проявлять „Тейлор“ (Христиан Шнейдер, один из агентов „Доры“. — В. К.)… Его информация отличалась конкретностью, широтой охвата вопросов. Это было поразительно.

Вольно или невольно возникала мысль: не подсовывает ли кто-то через Тейлора явную фальшивку с намерением дезинформировать, запутать нас? В самом деле, не странно ли, что человек, занимавший в Международном бюро труда скромную должность переводчика и не имевший доступа к сведениям военного характера, вдруг стал поставлять очень ценный материал? Такие данные, которые, узнай об этом противник, вызвали бы панику среди немецких генштабистов. Было отчего призадуматься… Первую информацию Тейлора я послал Директору с ощущением, будто делаю что-то опрометчивое» (Там же.).

Однако Центр заинтересовался новыми возможностями Тейлора и, для проверки, предложил ему установить номера немецких частей в южном секторе фронта и выяснить число немецких военнопленных, находившихся в СССР. Спустя несколько дней Радо получил исчерпывающий ответ на оба вопроса. Проверка показала, что «Тейлор» поставляет верную информацию. Однако он ни словом не обмолвился о том, откуда ее берет.

Примерно в конце ноября 1942 года «Тейлор» передал, что некий «немецкий друг», может регулярно снабжать советскую разведку интересующими ее материалами. Повидимому, этот «друг» работал в швейцарской разведке, потому что, со слов «Тейлора», он был взбешен тем, что информация о Восточном фронте, которую он передает англичанам, не используется по назначению, то есть, не попадает русским. Однако новый агент ставил и условия: связь он будет держать только через «Тейлора», и советская разведка не должна выяснять, кто он и чем занимается. Единственное, что было известно о нем — то, что человек этот живет в Люцерне. На эти условия Центр согласился, и новый источник получил псевдоним «Люци» — по названию города Люцерны. Кто он такой, узнали уже в 1944 году, после провала группы. Подлинное имя «Люци» было Рудольф Рёсслер.

Родился он в Баварии, в городке Клауфбойрен, в семье крупного чиновника лесного ведомства. Во время Первой мировой войны пошел на фронт добровольцем. После войны занялся журналистикой. Он писал статьи о театре, редактировал в Аугсбурге местную газету, издавал в Мюнхене литературный журнал, в начале 30-х годов был руководителем Народного театрального союза в Берлине. В 1933 году вместе с женой эмигрировал в Швейцарию, где открыл книжное издательства «Vita Nova» в Люцерне. Там же он нашел себе и политических единомышленников — стал членом группы левых католиков «Die Entscheidung» — («Решение»).

Весной 1939 года начальник Генерального штаба Швейцарии генерал Гюйсан организовал службу ND (Nachrichten-Dienst или Служба информации армии Швейцарии. Эта разведка небольшой нейтральной страны во время Второй мировой войны была одной из наиболее информированных спецслужб. Она имела своих агентов в Германии, сотрудничала с разведками западных стран и обменивалась с ними информацией. А при ее организации, весной 1939 года, одним из первых ее сотрудников стал Рёсслер. Он передавал информацию, которую получал из Германии от противников Гитлера, которых в то время было немало в политических и официальных кругах, а также от немецких эмигрантов. Как особо ценный сотрудник, Рёсслер получил от Генштаба швейцарской армии документ, который предписывал всем чиновникам оказывать ему содействие. Сотрудники контрразведки взяли его под охрану.

Вскоре Рёсслеру доверили особо важную работу — анализировать весь материал по Германии, которым располагало люцернское бюро. Теперь он имел доступ ко всей информации, стекавшейся в бюро из множества источников.

Сперва Рёсслер и его сеть работали только на швейцарскую разведку. После начала Второй мировой войны доступ к этой информации получили страны антигитлеровской коалиции. А на советскую разведку Рёсслер стал работать после того, как убедился, что его сведения не попадают русским.

От «Люци» поступала ценнейшая информация: сведения о стратегических планах немецкого командования, о составе, структуре и вооружении германской армии, даже об отдельных частях и генералах, о планах действий вермахта на Востоке. Кто были его источники, точно не известно до сих пор. Однако кое о чем догадаться можно.

Еще живя в Берлине, Ресслер поддерживал знакомство с некоторыми высокопоставленными чиновниками из министерства иностранных дел Германии и генералами, тайными противниками фашизма. В Центр просочились сведения о том, что одним из нескольких поставщиков информации был генерал от инфантерии Георг Томас, известный как участник антигитлеровского заговора. Не так уж удивляет информированность Рёсслера, если на него работала целая разветвленная организация, многие члены которой были на самом верху немецкой военной и государственной машины.

Только за 1942 и 1943 годы группа Радо передала в центр более трех тысяч радиограмм. Всего же донесений и телеграмм было, по словам самого «Доры», около шести тысяч. Как ни осторожно работали радисты, при таком количестве сеансов связи все радиоточки достаточно скоро были обнаружены. Трудно сказать, когда об их существовании узнали швейцарцы, немцы же запеленговали швейцарские радиоточки еще в июне 1941 года, однако это мало что им дало. Долгое время они не могли расшифровать сообщения, а следовательно, и определить, что это за группы, на кого они работают, какой информацией располагают. Естественно, СД засылало в Швейцарию своих людей, но те действовали наугад.

Положение изменилось в 1942 году. После провала бельгийской, а затем французской групп «Красной капеллы» немцы, захватившие шифры, смогли прочитать часть сообщений «Красной тройки» (так они называли три швейцарских передатчика) и пришли в ужас, обнаружив, что через Швейцарию идет утечка информации из высшего командования вермахта. Теперь немецкая радиослужба сосредоточилась на «Красной тройке», а VI управление Главного управления государственной безопасности (РСХА) — на группе Радо в Швейцарии. К лету 1943г. бюро «Ф» составило список возможных членов швейцарской группы. Но что делать дальше? Ведь организация работала на территории нейтрального государства.

Немецкое правительство на официальном уровне требовало от швейцарского правительства ареста Радо, при этом каждый раз предоставляя огромное количество обвинительных материалов. Только в 1943 году это требование повторялось пять раз. Еще 8 сентября 1942 года начальник VI Управления РСХА Шелленберг посетил Швейцарию и встретился с начальником швейцарских спецслужб, бригадным полковником Роже Массоном, который обещал «принять меры», но ничего не сделал. В марте 1943 года Шелленберг встретился с ним и с начальником швейцарской полиции Маурером и намекнул, что, если они и дальше будут тянуть время, то это может серьезно испортить немецко-швейцарские отношения. Под нажимом Германии швейцарские спецслужбы всерьез взялись за «Красную тройку».

Операция началась 9 сентября и продолжалась 34 дня — за это время полицейская служба пеленгации сумела выяснить расположение двух из трех радиопередатчиков группы. 14 октября радисты были арестованы, а 20 ноября был схвачен и последний из радистов — Александр Фут. Узнав об арестах, Радо перешел на нелегальное положение, скрываясь в Берне, у друзей.

На допросах радистам показывали фотографию Радо, называли его фамилию и псевдоним «Дора», говорили, что он — руководитель организации. Ясно было, что эти сведения швейцарская полиция получила от немцев. Однако арестованные полностью отрицали работу на советскую разведку, Радо «не узнавали». Не было никакой возможности привлечь их к радиоигре. Тогда швейцарская контрразведка попыталась начать игру самостоятельно, но сделала это чрезвычайно грубо и неумело. Естественно, в Центре тут же обо всем догадались и, в свою очередь, начали игру со швейцарцами, которая продолжалась некоторое время, пока те не догадались о происходящем. Эта возня с радиоиграми на некоторое время задержала следующую волну арестов.

После арестов и ухода Радо в подполье во главе агентурной сети встали те, кто остался на свободе — Рашель Дюбендорфер и Пауль Бётхер. Арест был «верхушечным» — сама сеть осталась почти не затронутой, но у оставшихся на свободе разведчиков не было связи и совершенно не было денег. 19 апреля 1944 года Дюбендорфер, Бётхер и Шнейдер были арестованы, вскоре арестовали и Рёсслера. Полковник Массон, безусловно, сделал бы все возможное, чтобы уберечь своего самого ценного сотрудника от ареста — но это, к сожалению, было невозможно. На допросе заговорил Христиан Шнейдер, дело получило огласку, хотя и в узких кругах, и информация о том, кто снабжал русских сведениями из высших эшелонов Третьего Рейха, наверняка дошла бы до гестапо. Так что самым безопасным местом для «Люци» была швейцарская тюрьма.

Суд над советскими разведчиками состоялся 22-23 октября 1945 года, уже после капитуляции нацистской Германии. Причем на суде присутствовали только двое из четверых обвиняемых. Ни Пауль Бётхер, ни Рашель Дюбендорфер на суд не явились, приговор им вынесли заочно. Бётхер был приговорен к двум годам тюрьмы, денежному штрафу в размере 10.000 тысяч швейцарских франков и 15 годам изгнания из страны. Дюбендорфер — к двум годам тюрьмы, поражению в правах на пять лет и денежному штрафу в той же сумме. Рудольфа Рёсслера признали виновным, но, поскольку он оказал большие услуги Швейцарии, то наказан он не был. Итоговый суд состоялся в октябре 1947 года в Лозанне. Радо, также заочно, получил три года тюрьмы, его жена — один год, плюс к тому денежные штрафы и поражения в правах. Несколько иначе все было в России…

После арестов дальнейшее пребывание Радо в Швейцарии стало бессмысленным. 16 сентября 1944 года с помощью французских партизан Шандор и его жена перешли французскую границу и 24 сентября были уже в освобожденном Париже. Там Радо нашел представителей ГРУ и сообщил подробности разгрома резидентуры. Вскоре опытный разведчик по неуловимым особенностям поведения представителей Центра догадался, что ему не доверяют и что в Москве его ждет, скорее всего, не отдых и награды, а совсем-совсем другое.

8 января 1945 года Радо, вместе с другими собравшимися в Париже разведчиками-нелегалами, вылетел на самолете в Москву. Война в Центральной Европе еще продолжалась, и самолет летел кружным путем, через Триполи, Каир, Анкару и Тегеран. Пассажиры понимали, что их ожидают в Москве проверки НКВД, которые многим из них, особенно руководителям провалившихся резидентур, ничего хорошего не обещают. Радо, кроме того, находился в депрессии после полученных из Венгрии известий о гибели всех родных.

В Каире самолет задержался на сутки. Пассажиров разместили в гостинице. Радо сказал, что у него ангина и утром пошел к врачу, оставив в номере пальто, шляпу и чемодан. Но ко времени отправления в аэропорт он не вернулся, не приехал он и в сам аэропорт. Самолет улетел без него. Сам же он в это время находился в английском посольстве с просьбой о политическом убежище.

Если бы Радо смог более толково объяснить англичанам, кто он такой, то, вероятно, его дальнейшая судьба сложилась бы иначе. Но он имел документы на имя Игнатия Кулишера, бывшего военнопленного, которые ему вручили перед отлетом, и англичане посчитали, что он не представляет для них интереса. Тогда Радо пытался покончить с собой, но и тут потерпел неудачу. Его поместили в госпиталь, а потом — в лагерь для интернированных.

Тем временем руководство ГРУ разыскивало своего исчезнувшего резидента. Советский посол в Египте заявил, что Игнатий Кулишер совершил убийство в СССР, потребовал его выдачи, и египетские власти выдали Радо. В августе 1945 года его привезли в Москву и в декабре 1946 года он был осужден Особым совещанием на 10 лет тюремного заключения «за шпионаж». Такие же сроки получили Рашель Дюбердорфер и Пауль Бётхер.

В 1954 году Радо был освобожден из заключения и в июле 1955 года уехал в Венгрию. По иронии судьбы, годы, проведенные в лагерях, спасли его во время венгерского восстания в 1956 году. Он был занесен восставшими в списки коммунистов, и к его дому явилась разъяренная толпа — а с коммунистами в те дни не церемонились! Но кто-то из руководства восстания объяснил, что этот человек тоже пострадал от рук НКВД, и его оставили в покое. Так Шандор Радо, который формально не был на стороне восставших, уцелел.

Из Франции к нему в Будапешт приехала жена. Правда, прожила она на родине всего три года — до своей смерти в 1958 году. На ее могиле на почетном кладбище Керепеш написано: «Член Коммунистической партии Германии с момента основания». Сыновья Радо, выросшие в Швейцарии и десять лет прожившие во Франции, к тому времени успели освоиться в этой стране, женились там и возвращаться в незнакомую им Венгрию не пожелали.

Радо покончил с разведработой и занялся своей любимой картографией, сумев внести значительный вклад в науку. Он был избран членом ряда иностранных академий, много участвовал во всевозможных конференциях и симпозиумах, руководил государственным управлением геодезии и картографии, географическим комитетом Академии наук, был награжден орденами ГДР, Венгрии и Советского Союза. Судьбу одной из советских наград выяснить так и не удалось. 7 ноября 1942 года «Директор» сообщил «Доре», что он награжден орденом Ленина. После реабилитации 27 июня 1956 года (определением Военной коллегии Верховного суда СССР) Радо обращался по этому поводу в Верховный Совет СССР, но никаких следов той награды не было обнаружено. В 1972 году ему от имени ГРУ принесли извинения за неправильную оценку его деятельности в Швейцарии, а потом он был награжден орденами Отечественной войны I-й степени и Дружбы народов.

Михаил Мильштейн, который в годы Великой Отечественной войны был заместителем начальника Агентурного управления ГРУ Генштаба Красной Армии, а в октябре 1940 года встречался с Шандором Радо в Белграде для передачи ему денег, вспоминал:

«В облике Радо, его характере, поведении, взглядах не было ничего, что выдавало бы в нем крупного разведчика. Наоборот, на вид он был типичным ученым: невысокого роста в очках, застенчивый, очень вежливый человек. Таким он навечно остался в моей памяти.

Как же ему удалось создать столь успешно действовавшую, эффективную разведывательную организацию, которой могла бы гордиться любая разведка в мире? Объясняется этот феномен несколькими причинами.

Во-первых, беспроигрышным выбором места расположения резидентуры. Женева находится в самом центре Европы, в нейтральной стране, которая давала приют многим эмигрантам и

противникам гитлеровского режима. Во-вторых, было найдено прекрасное прикрытие для разведывательной работы: изготовление географических карт и справочников. В-третьих, очень удачной для разведчика стала и соответственная этому занятию специальность — картограф и географ. При этом Радо был действительно признанным во многих ученых кругах крупным специалистом в своей области. И, наконец, самое главное. Многие в Швейцарии, особенно политические эмигранты, стремились активно участвовать в борьбе против фашистской Германии… Поэтому не случайно, что пик успешной деятельности Радо пришелся именно на переломные годы войны на восточном фронте. Таковы некоторые причины, обусловившие успех резидентуры Шандора Радо» (Мильштейн М. Сквозь годы войн и нищеты. М., 2000. С.60-61.).

Согласно сведениям 2-го (информационного) управления ГРУ ГШ КА, группа «Доры» «поставляла обширный материал по следующим вопросам: планы и намерение военно-политического руководства Германии и командования её вооруженных сил, резервы армии, переброска войск по странам Европы и на Восточный фронт, возможности Германии по производству танков, самолетов, артиллерии, сведения о возможностях развязывания Германией химической войны против Советского Союза» (Лота В. ГРУ и атомная бомба. М., 2002. С.159.).

Умер Шандор Радо в Будапеште 20 августа 1981 года.

РУТ ВЕРНЕР: «СОНЯ РАПОРТУЕТ»

Так называется ставшая бестселлером книга воспоминаний легендарной разведчицы, работавшей в Китае, Польше, Швейцарии и Англии под псевдонимом «Соня». Имя это придумал ее первый начальник — Рихард Зорге, но оно никогда не стало бы широко известно, если бы не книга. Потому что разведчик становится известен, как правило, после провала, а эта женщина проработала без провала двадцать лет, сумев, кстати, «без отрыва от производства» родить и вырастить троих детей — случай, вообще-то, уникальный. Но, как она сама говорила, «грудные дети — великолепная маскировка». Кто бы мог подумать, что эта такая приличная с виду мать семейства…

Урсула Кучински родилась 15 мая 1907 года в Целендорфе, фешенебельном районе Берлина, в семье Кучинских: немецкого ученого-статистика Рене Роберта и художницы Берты. Она была вторым ребенком в семье: кроме нее и старшего брата Юргена, у родителей было еще четыре младших девочки. Семья жила небогато, хотя и не бедно — смотря с чем сравнивать. Правда, в войну им, как и большинству немцев, пришлось хлебнуть лиха, да и после войны в разоренной войной Германии жить было не сладко. В семнадцать лет, закончив лицей и торговую школу, Урсула пошла работать ученицей в книжный магазин «Прагер», вступила в комсомольскую организацию района Целендорф и стала членом профсоюза служащих. В том же, 1921 году, ее отец получил приглашение поехать работать в США — это была возможность хоть как-то прокормить семью, и он согласился. Мать поехала с ним, и девушка осталась фактически главой семьи, поскольку старший брат, как мужчина, не очень-то вникал в домашние дела. С тех пор по шесть месяцев в году родители проводили в Америке, оставляя детей дома.

В мае 1926 года Урсула стала членом коммунистической партии Германии и сразу же активно включилась в партийную работу. А в 1928 году ее политическая деятельность стала известна ее работодателям, и девушка потеряла работу. В Германии того времени это было катастрофой. Поиски работы ни к чему не привели, и она решила уехать в Америку, где к тому времени уже обосновался ее старший брат Юрген. Два года, 1928 и 1929, она провела в США. Сначала жила в Филадельфии, где давала уроки немецкого языка детям одной квакерской семьи, потом служила горничной в гостинице «Пенсильвания», затем ей посчастливилось найти работу по специальности — в книжном магазине в Нью-Йорке.

Однако Америка Урсуле не понравилась, и в 1929 году она вернулась в Германию, где почти сразу же вышла замуж за молодого архитектора Рудольфа Гамбургера. Жизнь не сулила молодым людям ничего хорошего, ибо перспективы найти работу в охваченной кризисом Германии у Рольфа также не было. Однако представилась возможность получить неплохую должность в Китае. Знакомый Рудольфа сообщал ему, что требуется архитектор в городское управление Шанхая, во главе которого стоит английская администрация. Вскоре супруги выехали в Китай: Рудольф в поисках перспективной работы, а Урсула еще и с тайной мыслью вести революционную работу бок о бок с китайскими коммунистами, о которых тогда много писали.

Летом 1930 года они добрались, наконец, до Шанхая и поселились на авеню Жоффр, 1464. Урсула увидела совершенно иной мир, столкнулась с ужасающей азиатской эксплуатацией и нищетой. Впрочем, европейцев это не касалось. Никогда еще она не жила в такой роскоши и безделье. В то время как Рольф работал помощником архитектора в отделе общественных работ муниципального совета, она искала себе работу, хоть какое-то занятие, и искала возможность связаться с китайскими коммунистами, просила о помощи товарищей по КПГ, но тщетно. Однако возможность вскоре появилась — правда, совсем с другой стороны, и это были совсем не китайцы…

Осенью 1930 года Урсула познакомилась со знаменитой Агнес Смедли — американской писательницей и журналисткой левого направления, жившей в Шанхае. Женщины подружились, и как-то раз Урсула пожаловалась американке, что никак не может найти себе применение как коммунистка. Через некоторое время, присмотревшись к молодой немке, Агнес сказала, что, если та согласится, ее мог бы навестить один коммунист, которому можно полностью доверять. Так Урсула познакомилась с Рихардом Зорге и вскоре стала хозяйкой конспиративной квартиры, где встречались члены его группы. Урсула должна была предоставлять для совещаний одну из своих комнат. Ни присутствовать при разговоре, ни, тем более, интересоваться тем, что там происходит, ей не полагалось. Этого требовали правила конспирации, которые в Шанхае начала 30-х годов, когда за принадлежность к Компартии грозили пытки и смертная казнь, были условием выживания. А зимой 1931 года, у супругов Гамбургер родился сын Миша.

Постепенно Урсула приобретала опыт, ее знания ширились. Рихард стал давать ей все более и более сложные поручения. Она обрабатывала поступающую информацию, переводила донесения с английского языка на немецкий, фотографировала документы. Получала почту и донесения, встречалась с теми китайцами, которые не могли приходить к ней на квартиру, начала заниматься вербовкой, постигала основы конспирации. «Конспирация стала моей второй натурой, поскольку товарищи, которых надо было уберечь, действовали в условиях постоянной опасности. Забота о них вошла у меня в плоть и кровь, так же, как и забота о моем маленьком сыне…» — вспоминая то время, писала она. При этом Урсула пока еще не знала, на кого работает. Она выполняла партийную работу, ее соратниками были коммунисты — этого было достаточно для нее.

Основной проблемой были отношения с Рудольфом. Несмотря на свои левые убеждения, муж, как только они приехали в Китай, упрашивал Урсулу отказаться от партийной работы, чтобы не подвергать риску себя и ребенка. Так что конспирироваться пришлось, в первую очередь, от Рольфа. В течение всех трех лет их жизни в Шанхае он так и не узнал ни о работе Урсулы, ни того, что их квартира использовалась для нелегальных встреч.

В декабре 1932 года Зорге внезапно покинул Китай и её руководителем стал «Пауль» он же ветеринар из Эстонии Зельман Клязь, а на самом деле советский военный разведчик Карл Римм. К тому времени Урсула уже знала, на кого она работает, но, как коммунистка, ничего против этого не имела. А летом 1933 года ей предложили поехать в Москву на учебу. Это предложение означало, что, в случае согласия, она станет штатным сотрудником Разведупра Штаба РККА.

В Москве, в разведшколе она пробыла полгода. За это время ее подготовили на радистку, после его она получила новое назначение, не менее опасное, чем ее прежняя работа — в Манчжурию, в Мукден. К этому времени Урсула твердо решила расстаться с мужем, несмотря на то, что к тому времени он стал коммунистом. Но партия партией, а любовь — любовью… Сына она оставила у себя.

В Мукден Урсула поехала с новым напарником. Им стал молодой немецкий коммунист, бывший моряк Иоганн Патра. Совместная работа давалась им нелегко — слишком разными по психологии и культуре были женщина из семьи профессора и пролетарий Иоганн, человек с непростым характером, вспыльчивый, обидчивый и довольно деспотичный. Все же они сработались, а вскоре и полюбили друг друга.

Задание у них было опасное: передавать в Москву разведданные, а кроме того, работать с манчжурскими партизанскими отрядами. Они должны были осуществлять связь между партизанами и СССР, передавать информацию и запросы отрядов, консультировать партизан и, если нужные рекомендации не мог дать Иоганн, запрашивать их из Москвы. Разведчики проработали в Мукдене почти год, когда, в апреле 1935 года, один из хорошо знавших их китайских товарищей был арестован японцами. Надо было срочно уезжать из Мукдена. Вскоре Урсула покинула и Китай. Янина, дочь ее и Иоганна, родилась уже в следующей ее загранкомандировке — в Польше. Урсула вспоминала: «Когда я почувствовала, что у меня будет второй ребенок, меня не покидали сомнения: а возможно ли это при моей опасной работе? … И тогда я сказала себе: дети придают силы, вселяют уверенность и делают жизнь веселой. Лучше быть веселым разведчиком, чем грустным, спокойным, чем нервным. А там, где висят пеленки, вряд ли кто ожидает встретить разведчика. И я решилась».

По странной прихоти судьбы, в Польшу ей предложили ехать… с ее первым мужем Рудольфом, который к тому времени тоже стал работать на советскую разведку. Московское начальство ничего не знало о нюансах их отношений, а Рудольф был готов по-прежнему заботиться о ней и её детях. Они поселились в Варшаве. Одно время Урсула была радисткой у Николы Попова («Черный»), затем некоторое время, вместе с детьми, жила в Данциге, работая с местной антифашистской группой. Но потом работы стало мало, ее отозвали и почти сразу направили в Швейцарию. Вообще пребывание в Центре для Сони, в отличие от других разведчиков, было сведено до минимума, необходимого для переподготовки — вероятно, потому, что она резко отрицательно относилась к разлуке с детьми, которых брать с собой в СССР было нельзя.

Следующим место ее командировки стала Швейцария, куда Соня поехала уже в качестве резидента, руководителя хоть и маленькой, но собственной группы. К тому времени все ее немецкие родственники, спасаясь от фашизма, перебрались в Лондон, там же были и дети. Заехав туда по пути, Урсула, во-первых, привлекла к работе на советскую разведку отца, брата и одну из своих сестер, а во-вторых, через английских ветеранов испанской войны сумела найти себе двоих помощников — Леона Бертона и Александра Фута. Еще один человек из ее группы — Франц Оберманнс — должен был прибыть из Москвы.

Урсула с детьми поселилась в горах у Монтрё, неподалеку от Лозанны. Работать ей предстояло против Германии, и ее помощники-англичане сразу же по приезде отправились на территорию Третьего Рейха: Фут должен был поехать в Мюнхен и попытаться проникнуть на авиационные заводы «Мессершмитт», а Леон — легализоваться во Франкфурте-на-Майне и проникнуть на завод «И. Г. Фарбениндустри». Англичане находились в Германии до самого лета 1939 года, пока из Центра не пришел приказ: срочно отозвать их обратно в Швейцарию и обучить на радистов. Близилась мировая война, которая неизбежно должны была привести к закрытию границ, и главной проблемой нашей разведки, в ближайшем будущем должна была стать — и стала! — связь с зарубежными резидентурами. Однако швейцарская сеть, в основном, благодаря работе Урсулы Кучински, этих трудностей не испытывала никогда.

Вскоре после начала Второй мировой войны Урсула получило новое задание: связаться в Женеве с «товарищем Альбертом», резидентом Разведупра, после начала войны потерявшим связь с Центром. Это был не кто иной, как Шандор Радо. Сначала она сама передавала его сообщения, потом подготовила для «Альберта» еще двоих радистов — супругов Хамелей. Пожалуй, такого количества радистов не имела в то время ни одна советская разведсеть.

Начало войны и эмигранский статус сильно осложнили положение Урсулы в Швейцарии. Ей нужен был надежный паспорт и хорошее гражданство. И тогда она решает заключить фиктивный брак с одним из своих помощников-англичан. Выбор пал на Леона Бертона. Так Урсула вышла замуж в третий (и последний) раз, прожив со своим третьим мужем с любви и согласии всю оставшуюся жизнь.

Военные действия в Европе развивались стремительно. Никто не мог предсказать, сможет ли Швейцария сохранить нейтралитет, или она будет оккупирована немцами. Урсула, еврейка и коммунистка, ничего хорошего для себя в этом случае ожидать не могла. Центр дал ей задание выехать из страны, и в декабре 1940 года она с детьми уезжает в Англию.

В Англии жизнь для Урсулы была безопасней, чем в Швейцарии, но значительно труднее. Началось все с того, что связник из Центра на условленное место не пришел, и не приходил несколько месяцев. Не было связи — не было и денег. Начались проблемы с жильем, детей пришлось отдать в пансион (а девочке в то время было всего четыре года! ). Леон тоже никак не мог добраться до Англии через охваченную войной Европу. Она уже почти потеряла надежду на появление связника, когда в мае, через полгода после ее появления в Англии, он вышел на связь.

Снова ей приходилось совмещать в одном лице радиста и резидента. Сначала она поставляла в центр, в основном, политическую и экономическую информацию, сдобренную некоторым количеством сведения о военных разработках. (Кстати, именно она сообщила в Москву знаменитую фразу известного английского лейбориста Стаффорда Криппса «Советский Союз потерпит поражение не позднее, чем через три месяца. Германский вермахт пройдет сквозь Россию, как горячий нож проходит сквозь масло».) А вскоре брат Юрген связал ее с одним своим знакомым, который оказался причастен ни больше, ни меньше, как к атомным разработкам. Это был немецкий физик Клаус Фукс.

Клаус Фукс родился 29 декабря 1911 года, в Германии, неподалеку от Дармштадта, в семье лютеранского священника. После окончания гимназии поступил в Лейпцигский университет, где занимался математикой и теоретической физикой, сразу же показав блестящие способности. В 1931 году Клаус вступил в Социалистическую, а в 1932 году — в Коммунистическую партию Германии. После прихода к власти нацистов Фукс перешел на нелегальное положение, чудом избежав ареста, а в июле 1933 года эмигрировал, выехав сначала во Францию, а затем в Англию, где стал работать в Бристольском университете, занимаясь теоретической физикой. В 1937 году он переехал в Эдинбург, где стал работать у знаменитого немецкого физика Макса Борна. Все это время Фукс оставался коммунистом и даже особо не скрывал своих взглядов, но, поскольку он был физиком-теоретиком, представителем «чистой науки», в то время это мало кого волновало.

После начала Второй мировой войны Фукс, как немец, был интернирован и освобожден только в декабре 1940 года, после чего вернулся к прерванным занятиям физикой и в начале 1941 года принял английское гражданство. А в мае 1941 года профессор Бирмингемского университета Пайерлс предложил ему поучаствовать в «одном военном проекте». Это оказался проект «Тьюб эллойз». Англия раньше США начала исследовать возможности создания атомной бомбы. Уже в октябре 1940 года в Британском комитете по науке обсуждался вопрос о работах над этим проектом. Тогда же был основан Урановый комитет, а 16 апреля 1941 года на его заседании был сделан вывод, что атомная бомба может быть разработана в течение двух лет. Итогом заседания стало начало проекта «Тьюб эллойз».

В июне 1942 года активные работы над проектом «Манхэттен» — так называли работы по создания американской атомной бомбы — начались в США, а в конце того же 1943 года решение о создании атомной бомбы было принято и в СССР.

Еще осенью 1941 года, во время одной из поездок в Лондон, Фукс попросил Юргена Кучински помочь ему связаться с советской разведкой. Юрген выполнил его просьбу, но первым связником Клауса стал секретарь советского военного атташе Семен Кремер («Барч»), один из офицеров лондонской резидентуры. Однако весной 1942 года связь Фукса с лондонской резидентурой прекратилась, он снова обратился к Юргену, и теперь тот связал его непосредственно со своей сестрой. Первая встреча Фукса и Сони состоялась летом 1942 года, последняя — в ноябре 1943, когда Фукс получил приглашение от Оппенгеймера продолжить работу уже за океаном, в лаборатории Лос-Аламоса.

Всего за время сотрудничества с военной разведкой от Клауса Фукса поступило 116 фотокопий и 1018 листов информационных материалов, а также 5 образцов. Это была ценнейшая информация. В 1943 году Фукс был направлен в США для участия в проекте «Манхеттен». Во время последней встречи Урсула передала ему инструкцию для установления контакта с советской разведкой в Америке. Новым его связником стал агент НКВД, поскольку к тому времени ведомство Берия стало курировать все атомные вопросы.

Среди источников информации, связанных с «Соней», был и Ганс Кале сыгравший в Испании видную роль в Интернациональных бригадах как командир дивизии. Кале родился в 1899 году. Воевал на фронтах первой мировой войны в звании лейтенанта. Вступил в КПГ в 1928 году. С 1933 года в эмиграции во Франции и Испании, где участвовал в рабочем движении и гражданской войне. В 1939 перебрался в Великобританию, там входил в руководство местной организации КПГ, был военным корреспондентом газеты КПВ «Дейли уоркер», а также журналов «Тайм» и «Форчун». С «Соней» сотрудничал в 1941-1942 годах, передвая ей сведения собранные им лично и ещё пятью немецкими эмигрантами. Она с ним виделась примерно дважды в месяц и получала полезные данные. Для Ганса приходили запросы, по которым можно было судить, что именно важно для Центра.

О другой работе Урсулы известно, например, что в период активных бомбардировок немецкой авиацией английских городов от ее источников поступала информация об их эффективности, которая подчас составляла 30 процентов. Эти данные поступали от источников, служивших в ВВС.

Летом 1942 года, наконец, в Англию приехал и Леон. Он хотел пойти на фронт, а Урсуле хотелось, прежде чем муж уйдет на войну, иметь от него ребенка. Тогда-то она и сказала эту замечательную фразу: «Грудные дети — великолепная маскировка». 8 сентября 1943 года у них родился сын Петер. А вскоре Леона призвали в армию, и незадолго до окончания войны он отправился на фронт — в Европу.

… Вроде бы они делали будничную работу — но Центр считал иначе. Как-то раз, в августе 1943 года, на встрече связник передал ей благодарность из Центра дословно. Ее начальник сказал: «Имей мы в Англии пять Сонь, война кончилась бы раньше».

В 1945 году, после предательства шифровальщика советского военного атташе в Канаде Игоря Гузенко и попытки бежать Шандора Радо, Центр прекратил связь с Соней. Из-за неправильно определенного места тайника она не получила денег. Начались трудные дни неизвестности и безденежья. Летом 1947 года, после того, как бывший её радист Александр Фут перешел к англичанам, к ней домой наведались работники английских спецслужб. Правда, ничего конкретного сказано не было, о её работе после Швейцарии Фут ничего не знал, но было ясно: в Англии ей больше не работать. И тогда Урсула стала добиваться возвращения домой, в Германию. Но вскоре после ареста Фукса, а именно в марте 1950 года ей пришлось уже срочно бежать из страны и с двумя младшими детьми вернуться в Берлин.

Через некоторое время к ней присоединяется Леон, а затем и Миша. Семья снова вместе. Сначала она работала в ведомстве информации, оставив эту работу в 1953 году, когда туда пришли новые люди, с которыми она не сработалась. Затем некоторое время служила во внешнеторговой палате, откуда она уволилсь в 1955 году, решив посвятить себя занятию, к которому испытывала склонность с самого детства — литературе. Ранее она выпустила несколько книг по экономике, подписавшись Урсула Бертон.

Подводя черту под прошлой своей работой, она избрала литературный псевдоним Рут Вернер и в 1957 году выпустила первый свой роман «Необычная девушка». В 1961 году вышла ставшая известной книга «Ольга Бенарио», посвященная памяти немецкой революционерки, трагически погибшей в концлагере. Всего она написала 15 книг, из которых три посвящены разведке, в том числе и знаменитые, ставшие бестселлером мемуары «Соня рапортует». Нелегко далось бывшей разведчице, приученной к строжайшей конспирации, решение написать о своей работе. Как она сама говорит, об этом «попросила партия». Книга вышла в свет только в 1977 году, спустя двадцать лет после начала литературной работы ее автора, и тридцать лет после окончания карьеры разведчицы Сони.

За свои заслуги она была дважды награждена орденом Красного Знамени, орденом Дружбы народов СССР; орденом Карла Маркса (ГДР).

Урсула Кучински умерла в Берлине 7 июля 2000 года, на 94 году жизни. Ее муж, Леон Бертон, умер в 1997 году, в возрасте 83 лет. Похоронены они на небольшом кладбище своего района.

Несмотря ни на что, Урсула Кучински удивительным образом сумела сохранить верность идеалам своей молодости, убеждение в том, что она жила правильно. «Многие говорят, что я прожила жизнь напрасно, — рассказывала она в 1991 году. — Так говорят мои товарищи, те, кто покинул партию с чувством разочарования. Я же утверждаю, что моя борьба была борьбой против фашизма. Если моя работа приблизила победу хотя бы на три дня, даже на два часа, я могу ходить с высоко поднятой головой».

ХАДЖИ-УМАР МАМСУРОВ — ГОРЕЦ, ПЕРВЫЙ И НАСТОЯЩИЙ

В своем романе о гражданской войне в Испании «По ком звонит колокол» Эрнест Хемингуэй вывел героический образ американского добровольца — подрывника Роберта Джордона. Главный герой имел несколько прототипов, но основным был человек известный в Испании как Ксанти. Создавая роман, писатель распросил его и других добровольцев, о деятельности партизанских и диверсионных отрядов. Но действительность в данном случае, как и во многих других, оказалась намного богаче, выдумки писателя. Да и собеседники Хемингуэя, нужно сказать, не раскрывали всех карт, сообщая лишь малую толику того, что происходило на самом деле. И Ксанти, наверное, был самым сдержанным из них. Много лет спустя, прочитав роман, он сказал: «Хемингуэй многого не понял. И все-таки о борьбе испанских партизан он рассказал необычайно взволнованно, с настоящей любовью к ним… А мое имя Хемингуэй так и не узнал. Он спросил меня в Валенсии: кто вы? Я ответил: македонец, македонский террорист Ксанти. Македонцы всегда были отличными террористами».

«Ксанти» — это был псевдоним майора советской военной разведки Хаджи-Умара Джиоровича Мамсурова.

Тайны его биографии начинаются сразу же со дня рождения. «Я родился в селении Ольгинском Владикавказского округа бывшей Терской области, — писал в автобиографии Мамсуров… — Точную дату своего рождения я не знал, как и мои родные, указывающие приблизительной датой моего рождения период русско-японской войны…».

Дату — 15 сентября 1903 года — он стал указывать в документах с 1920 года, когда вербовался добровольцем в Первую Конную армию. Его отец, происходивший из горцев Даргавского ущелья, около 20 лет батрачил в различных селах области, чтобы прокормить большую семью. Брат отца Саханджери Мамсуров был известным революционером, да и сам Джиор Гидзович помогал подпольщикам, укрывал их от полиции, хранил и распространял нелегальную литературу.

Боевой дух истинного кавказца Хаджи-Умара проявлялся уже в детстве. В семь лет он бросился с кинжалом на жандармов, которые пришли арестовывать его дядю, а подростком, по его совету, подался в июле 1918 года из пастухов в красноармейцы. В составе отряда Владикавказского Совета рабочих и солдатских депутатов он защищал город и его окрестности, а через месяц его зачислили в Горскую Красную кавалерийскую сотню 11-й армии. Там он провоевал до конца года, но заболел тифом и был оставлен отступающей 11-й армией вместе с другими ранеными и больными недалеко от ст. Прохладная. Его взял к себе местный житель, у которого Мамсуров, когда выздоровел, был батраком.

Весной 1919-го он перебрался в родные места, но, как оказалось, в селе Ольгииском расположились белые, его отец арестован, а семья выселена из дома. Хаджи-Умару удалось пробраться к партизанам, которые сражались в районе Владикавказ — Грозный. Вскоре он уже участвовал в боях и диверсиях на железной дороге, вел разведку в районах расположения частей Белой Армии, выполнял задания по связи между отдельными отрядами. Видимо именно тогда он впервые столкнулся с разведывательно-диверсионной деятельностью, которая с течением времени станет для него основной.

С приходом Красной Армии в марте 1920 года Хаджи-Умара направили в распоряжение Терской областной Чрезвычайной комиссии. В составе оперативной группы ЧК, а иногда и частей Красной Армии, он участвовал в ликвидации уцелевших ещё белогвардейских отрядов и групп. В марте же 1920 года Мамсуров вступил в комсомол и тогда же в ряды РКП(б). Через четыре месяца его направили на учебу в областную партийную школу, но, как это часто бывало в те времена, курсантов не раз снимали с учебы для участия в боях, теперь они сражались с восставшими на Тереке казаками.

По завершении курса подготовки Мамсурова назначили инструктором Владикавказского комитета РКП(б), однако и чекистскую работу он не бросал, по линии областного ЧК боролся с бандитизмом. В начале 1921 года, его направили политбойцом в эскадрон 10-й армии, которая вела бои против меньшевистских войск Грузии. Но повоевать ему пришлось недолго, в горах он сильно обморозился и попал в госпиталь, откуда вновь командирован на учебу, теперь в Москву, в Коммунистический университет трудящихся Востока им. т. Сталина.

За два с небольшим года (март 1921 — май 1923) он проходит полный курс обучения в КУТВ с отличными показателями. Хуже обстояло дело с членством в партии. Отправляясь в Москву Хаджи-Умар не взял с собой свое партийное дело и во время чистки 1921 года механически выбыл из РКП(б). Снова приняли кандидатом в её члены лишь в феврале 1923 года. Это не помешало ему в сентябре получить назначение в Ростов-на-Дону на должность начальника национальной группы окружной Военно-политической школы им. К. Е. Ворошилова. Работая на этом посту, он одновременно учился в своей школе, окончил её в августе 1924 года и вновь принят в партию.

В 1924-1933 годах, занимая должности преподавателя Национальной кавалерийской школы в Краснодаре, помвоенкома и военкома национальных кавалерийских частей в СКВО, Махачкале и Орджоникидзе, Мамсуров командовал подразделениями при ликвидации бандитизма и кулацких восстаний на Северном Кавказе, занимался хлебозаготовками, учился на Курсах усовершенствования комиссаров при Военно-политической академии в Ленинграде. В марте 1933 года командование удовлетворило неоднократные просьбы Хаджи-Умара о переводе с партийной на командную работу. Его направили в Казань, в 1-ю стрелковую дивизию им. ЦИК Татарской АССР, где он командовал сначала Отдельным кавалерийским эскадроном, а потом Отдельным разведывательным дивизионом.

Согласно положению о повышении квалификации командиров разведывательных подразделений, Мамсуров отправили в феврале 1935 года в Москву на Курсы усовершенствования по разведке при Разведупре РККА. Через восемь месяцев, по завершении учебы, его назначили командиром полка. Но к исполнению должности он так и не приступил. Видимо, во время занятий на курсах Хаджи-Умар проявил себя должным образом и поэтому его в конце концов оставили для работы в Управлении. С января 1936 года, в течение двух лет, он весьма успешно выполнял важные правительственные задания; работа секретным уполномоченным в Специальном отделении «А» (активная разведка) Разведупра РККА.

16 февраля 1936-го в Испании, на парламентских выборах победил антифашистский Народный фронт и образовано левореспубликанское правительство во главе с Мануэлем Асанья, который восстанавливает действие республиканской Конституции 1931 года. Однако, утром 17 июля 1936 года в эфире прозвучала ставшая знаменитой фраза-сигнал «Над всей Испанией безоблачное небо», которую передала в метеосводке радиостанция города Сеута в Испанском Марокко. Она возвестила о начале мятежа воинских частей во главе с правыми генералами против Испанской республики. Под их контролем оказались некоторые провинции на Севре и Юго-Западе страны. Глава мятежников профашистски настроенный генерал Франсиско Франко обратился за помощью к Муссолини и Гитлеру и немедленно её получил. Началась трехлетняя гражданская война.

На помощь Республике, которая превратилась в плацдарм борьбы с фашизмом, хлынули волонтёры из многих стран мира. Но основная поддержка была оказана Советским Союзом. В пылающую страну направляются многочисленные транспорты с оружием, продовольствием, медикаментами и людьми. Они добираются туда и по суше: через Польшу, Германию и Францию. Среди них тысячи военных советников. В большинстве своем они ехали туда как иностранцы, хотя полностью скрыть их гражданство все же не удалось. В этом качестве в Испанию, которая для конспирации называлась у нас «страна Х» направили и Хаджи-Умара Джиоровича, который ехал с документами на имя македонского коммерсанта Ксанти. Об испанской командировке в автобиографии он написал кратко: «Организовывал и был одним из руководителей обороны Мадрида. Организовывал и руководил всем партизанским движением Испании. Лично участвовал в операциях ряда отрядов. Был ранен в руку и контужен в ноябре 1936 г .». (Т.е. во время обороны столицы, когда Мамсуров готовился сам и готовил людей для подпольной работы в городе.)

Смелый и удачливый полковник Ксанти уже в Испании стал героем легенд, его вспоминали впоследствии многие из советских добровольцев и журналистов, побывавших на Перинееях.

«Он славился той отчаянной кавказской храбростью, — вспоминал журналист Овидий Савич, — которой восторгались Пушкин, Лермонтов и Лев Толстой. Однако в его храбрости не было ничего показного. Она была воздухом, которым он дышал. Но со времен Хаджи Мурата утекло много воды. Ксанти умел воевать не только на коне — он был один из самых одаренных советников на войне, где кавалерия практической роли не играла. В том, что штабу мадридской обороны удалось отстоять столицу, была и его, и притом немалая заслуга. Он был из тех людей, которым можно доверить любой участок работы, лишь бы работа была живая. Дипломатом он не был, но его храбрость, прямота, дружеское расположение к людям достигали большего, чем дипломатия» (Савич О. Два года в Испании, 1937— 1939. М ., 1975. С.138.).

«Осетин могучего телосложения, с теплым взглядом черных глаз, он был нелюдим, неразговорчив, — так писал известный кинооператор Роман Кармен. — О хладнокровном мужестве Хаджиумара передавали шепотом удивительные истории. Не зная испанского языка, он ходил по фашистским тылам с небольшой группой отобранных им отчаянных храбрецов — испанцев. Его возвращение в Мадрид после очередного рейда опережалось известиями о сумасшедших по дерзости и отваге делах: летели на воздух артиллерийские склады, рвались на фашистских аэродромах начиненные бомбами немецкие бомбардировщики, взрывались стратегические мосты и эшалоны с оружием Гитлера и Муссолини. Он никогда ничего не рассказывал. А на вопрос только качал черной, как смоль, шевелюрой и улыбался застенчивой улыбкой, сверкнув из-под резко очерченных губ белоснежными зубами».

Не обошёл его своим вниманием, как отмечено выше, и прибывший в Мадрид в марте 1937 года Эрнест Хемингуэй. С ним Мамсурова познакомили литераторы Михаил Кольцов и Илья Эренбург. Хемингуэй был в восторге от македонского террориста, поведавшего писателю кое-что о партизанской жизни. Но, когда Кольцов попросил своего друга Хаджи рассказать писателю более откровенно о своей опасной работе, Мамсуров ответил: «Эрнест человек не серьёзный. Он много пьёт и много болтает». Так Хемингуэй и не узнал, кем на самом деле был македонским боевиком Ксанти.

Работой Хаджи в Испании сначала руководил «генерал Гришин» (Я. К. Берзин), а с мая 1937 года «генерал Григорович» (Г. М. Штерн). В составе штаба Главного военного советника «Гришина», а потом и «Григоровича» Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров фигурирует как инструктор специальной работы по линии отделения «А», которое ведало «активной разведкой». Но кроме него там были и другие специалисты Разведупра РККА:

Афанасий Степанович Пшеничников («Петров», «Зенде») был инструктором по оперативной и информационной работе. В РККА с 1918 года, служил на командных должностях. В военную разведку он попал сразу же по окончании Военной академии им. М. В. Фрунзе в 1932 году. Проходил службу в отделах: войсковой разведки, информационно-статистическом, военно-морского флота и оперативной разведки. Начальник отделения. За работу в стране «Х» награжден в январе 1937 орденом Красной Звезды, а в ноябре того же года орденом Красного Знамени. Вернувшись из спецкомандировки, возглавил разведотдел Киевского военного округа.

Лев Борисович Слуцкий («Строков») занимал ту же должность, что и Пшеничников. В РККА с 1919 года. Служил на административно-хозяйственных должностях в частях и учреждениях военно-медицинской службы. В 1930 году он закончил факультет внешней торговли Института народного хозяйства им. Г. В. Плеханова и сдал экстерном экзамены за нормальную военную школу. С 1931 года начальник 1-го сектора Отдела внешних заказов Наркомата по военным и морским делам. Этот отдел через инженерные отделы торговых представительств СССР за рубежом занимался закупками всего необходимого для РККА (от новейшей военной техники до предметов культурно-бытового назначения). Кроме того, ОСЗ предписывалось «собирать, проверять, систематизировать и изучать все материалы о новых научно-технических усовершенствованиях и достижениях, как применяемых, так и могущих быть примененными для военных целей и обороны страны»[5]. По делам отдела Л. Б. Слуцкий неоднократно выезжал в зарубежные командировки. В ноябре 1937 он был награжден орденом Красного Знамени. После Испании его назначили начальником Военкнижторга. Впоследствии Лев Борисович был репрессирован и реабилитирован.

Вильгельм Егорович Клибик («Каминский») числился инструктором специальной работы по линии 10-го (специального технического) отдела. В военной разведке он работал с 1921 года, все время в технической службе, по специальности он радиотехник. В июле 1937 его наградили орденом Красной Звезды. Вскоре Клибика отозвали в Москву. В декабре 1937 года его арестовали и в 1938 расстреляли. Он был реабилитирован посмертно в 1956 году. Клибику помогал в работе Владимир Викторович Бекман («Волинский»), его уволили из РККА в мае 1938 года.

Работой «талмудистов» (шифровальщиков) в штабе руководил Ф. М. Шишкин («Шелл»). В его подчинении находились А. К. Мацукевич («Мацуна»), А. Б. Бухвалов, А. И. Крылов.

«Талмудист» Александр Константинович Мацукевич в Красной Армии служил с 1933 года. В 1934-1935 годах он прошел полный курс подготовки в учебной команде при штабе Белорусского военного округа, служил помощником начальника 6-го ( шифровального) отделения штаба 5-го стрелкового корпуса. На службу в Разведупр его приняли в 1936 году и в начале следующего года направили военным советником в Испанию. За работу в этой стране он был награжден в июле 1937 года орденом Красной Звезды. Александр Константинович вернулся на родину в октябре 1938 года, работал в секретно-шифровальной службе центрального аппарата и разведотдела Забайкальского военного округа. В 1939-1940 годах Мацукевич командовал шифровальной частью РО штаба ЗабВО, затем учился на разведывательном факультете Военной академии им. М. В. Фрунзе. В период Великой Отечественной войны он возглавлял разведотдел штаба 59-й армии.

Александр Борисович Бухвалов состоял на службе в РККА с 1933 года. Прошел полный курс учебной команды и с 1935 года находился на должностях начсостава. В декабре 1936, когда он был помощником начальника 6-го (шифровального) отделения 4-го стрелкового корпуса, его направили в распоряжение Разведупра РККА. После Испании он был награжден орденом Красной Звезды. Служил в Отделе специальных заданий Генштаба, затем ОСЗ Разведупра Генштаба Красной Армии. В июле 1941 года Бухвалов был направлен в распоряжение Военного совета Орловского военного округа.

Примерно в одно время с ними пришел в военную разведку и шифровальщик Алексей Иванович Крылов.

Инструктором-радистом в штабе был Д. Г. Липманов («Липкин»), «музыкантами» (радистами): В. А. Соколов, С. В. Похомов, В. В. Яблочников, К. С. Чижевский («Электрон»), Д. С. Мильштейн, О. П. Черевков, П. К. Васильев и другие.

В конце октября 1936 года, в Мадриде Мамсуров познакомился со своей будущей женой — переводчицей Паулиной-Марианной, прибывшей в СССР из Аргентины в 1932 году и по командировке КИМ направленной в Испанию. Нельзя сказать, чтобы красавице-аргентинке пришлось легко с мужем-осетином. Несмотря на коммунистические убеждения, кавказское воспитание сидело в нем прочно. «Мамсуров был довольно суровый человек, а с годами эта черта характера усилилась, — вспоминает Паулина Вениаминовна. — Тогда же, в Испании, я поняла, что он не любит нежностей не только из-за профессии, но в большей степени из-за воспитания. Я не стану рассказывать, что означала для горца женщина в доме. Позже он не раз говорил мне: „Ты должна поехать в Осетию на перевоспитание“. Для меня это были разговоры о другом мире, ведь самоуверенности у меня было более чем достаточно: кто кого?». Однако, несмотря на разницу в воспитании и столь простые в то время разводы, этот брак оказался прочным.

Храбрости и опыта добровольцев и советников оказалось недостаточно, когда войска не желают сражаться, правительство расколото на фракции, а генералы изменяют присяге. Коллега Мамсурова, помощник военного атташе в Испании Давид Оскарович Львович («Лоти») сказал как-то генералу Лукачу (Мате Залка): «Надо создавать испанскую армию. Вас всё меньше. Вы не можете выиграть войну. Чем скорее вы будете не нужны, тем лучше» (Савич О. Два года в Испании, 1937— 1939. М ., 1975. С.135.).

Война закончилась победой каудильо Франко, уцелевшие и не попавшие во французские лагеря республиканцы перебрались в Советский Союз, а добровольцы уехали туда же или возвратились к себе на родину. Последние советники покинули Испанию 12 марта 1939 года.

Мамсуров вернулся в СССР раньше — в октябре 1937 года (в Испании его сменил Христофор Салнынь — «Гришка»). В Москве его ждали награды: ордена Ленина (январь 1937) и Красного Знамени (июнь 1937). В феврале 1938 года ему присвоено звание полковника.

А в стране полным ходом шла волна чисток, в которых доставалось всем. Был расстрелян и дядя Хаджи-Умара — Саханджери Мамсуров, который оказался «троцкистом». Но самого Ксанти репрессии не коснулись. В апреле 1938 года он получил должность начальника отделения «А» Разведупра РККА, которое год спустя преобразовали в отдел.

В 1939 году, когда началась советско-финская война, Мамсурова назначили заместителем начальника оперативной группы Разведупра на Финском фронте, а с января 1940 года он командовал Особой лыжной бригадой 9-й армии, сформированной из ленинградских спортсменов. Бригада совершала дерзкие вылазки в тыл белофиннов. Об этом он сам рассказал на заседании Главного Военного Совета при Наркомате обороны в апреле 1940 года. Из стенограммы заседания:

«МАМСУРОВ. К этому делу (созданию диверсионно-партизанских отрядов для действий в финском тылу, — В. К..) некоторые командующие отнеслись хорошо — тов. Мерецков, Штерн — и мы к концу января тоже создали несколько отрядов, которые сделали прекрасные дела. Я выехал с таким же отрядом в 9-ю армию, взял ленинградцев-добровольцев и студентов института физкультуры. Я получил задачу выйти на помощь 54-й дивизии. Вышли ночью на машинах, а потом прошли на лыжах за сутки 68 км и дошли до места действия в тылу противника. Погода была очень холодная. Я решил, что идти прямо на противника всем отрядом — это значит, что со мной может случиться неприятная история. Я должен был выяснить, что передо мной есть, что есть у противника, тем более, что в этом районе о противнике нам ничего не было известно. И вот начал прочёсывать, начиная от линии границы или фронта. Группы отряда работали на удалении вначале до 40 км , затем до 80 км и догнали до 120 км . На удалении до 120 км в глубину действовали группы и разведывали полосу, примерно, шириной в 150 км , если брать веерообразно.

СТАЛИН. Сколько было вас всего?

МАМСУРОВ. Около 300 человек. Очень много времени отняла полоса, начиная от левого фланга 44-й дивизии и непосредственно до Кухмониеми и Соткамо. В этой полосе на удалении 100 км ни противника, ни населения абсолютно не было. Но вся территория потребовала для её прочёсывания и разведки много времени. Мне было сказано в штабе армии, что в этой полосе от Пуоланка идёт основная линия связи с Кухмониемской группой противника и мне надо было разведать этот район. Работать там потребовалось недели три, потому что выход одной группы на удаление до 100— 200 км требовал 5-6 дней.

Должен сказать, что несмотря на очень сильные морозы и что отряд почти всё время жил в лесу на снеге, в отряде было только три случая обмораживания 1-й и 2-й степени, больше не было. Затем, когда группа наткнулась на противника в районе Кухмониеми, тут произошло нечто интересное. Группы действовали непосредственно в тылу 25-го пехотного полка противника, 65-го, 27-го пехотных полков, 9-го артиллерийского полка. В тыл противника вышли наши люди, несколькими группами. Одна группа была на расстоянии 2— 3 км от Кухмониеми, налетела на деревню, уничтожила пункт радиосвязи, несколько солдат и офицеров, а также две подводы с ручными взрывателями от мин, и ушла. Другая группа действовала в 12 км восточнее, засела на дороге, захватила одну машину, вторую, третью, перебила около 20 человек — в основном средний и младший комсостав, захватила их оружие, документы, подожгла машину, уничтожила линию связи и ушла. То же самое делали и другие группы.

Когда тов. Запорожец говорил, что у них 13 финнов действовали в тылу, это показывает, как неприятно иметь в тылу у себя подобные группы. На фронте 9-й армии появилось несколько белофиннов, и они, перейдя нашу границу на 2— 3 км , срезали один телефонный столб, который связывал пограничные заставы. У наших была паника, что здесь шныряет банда финнов, и говорили бог знает что о них. Представьте себе, что делалось тогда у финнов после нашей работы у них в тылу. У нас был радиоприёмник-колхозник, который был дан нам ПУАРМом, мы слышали финские передачи о действиях нашего отряда на русском языке. Они говорили, что целые батальоны парашютных десантов сбрасываются русскими, видимо, думали, что на такое удаление наши люди пройти не могут. Они кричали о новых видах военных действий и т.п. Видимо, мы им порядком были неприятны.

Затем 18 февраля прилетел начальник разведывательного отдела армии и отдаёт приказание, что к 22-й годовщине Красной Армии надо преподнести большой подарок. Я говорю, что может быть лучше этот подарок преподнести после празднования, меньше будет у финнов бдительности. Он со мной не согласился, нет, говорит, приказываю. Послали группу в 50 человек восточнее Кухмониеми на помощь 54-й дивизии. Эта группа в 50 человек погибла, причём должен сказать, что эта группа была целиком из красноармейцев, остальная часть нашего отряда состояла из ленинградских добровольцев. Пленные, которые были потом захвачены, говорят, что как раз часть из них участвовала в уничтожении этих людей, что наши люди три дня вели бой, будучи совсем окружены, ни один из наших не сдался в плен, три человека, оставшихся в живых, в последний момент сами себя взорвали гранатами.

Одновременно другая часть отряда пошла западнее Кухмониеми, разделившись на отдельные группы. Эти группы направились для того, чтобы перерезать шоссейную дорогу Каяани-Кухмониеми. Одна из групп напала на штаб 9-й пехотной дивизии противника. Должен сказать, что до этого мы говорили, что в этом районе имеется штаб или что-то похожее на крупный штаб. Но в штабе 9-й армии тогда не обратили внимание на эти наши данные, считая, что штаб 9-й пехотной дивизии противника находится в другом месте, между тем это было неверно. Группа в количестве 24 человек очутилась в расположении войск противника, куда она вошла ночью. Находясь в расположении войск противника — группа сама обнаружила это только на рассвете — группа, увидев, что кругом замаскированные бараки, полные солдат противника, и обнаружив тут же недалеко наличие крупного штаба, сама зарылась в снег и решила ждать ночи, чтобы напасть на штаб. Однако группа была случайно обнаружена в 16.00 из-за нечаянного выстрела, один из товарищей очищал автомат от снега.

Тут начался бой (24 человека) против полка пехоты и затем командного состава штаба и авиации, которая была расположена там. Группа вела бой с 16.00 до 2 час. ночи. Наших было убито 14 человек, ушло 8, они отошли с боем и соединились с другими группами, действовавшими правее.

ПРОСКУРОВ. Что было сделано?

МАМСУРОВ. Был убит секретарь комсомольской организации и другие. Люди, которые участвовали в этом бою, вели бой из маузеров и автоматов и были одеты в финскую форму, как и весь отряд. Каждый из них уничтожил не менее 8-10 белофиннов, главным образом офицеров, которые лезли напролом, около 100 трупов противника осталось там. Мало того, когда оставшаяся часть группы вышла на лёд озера к островам, куда им нужно было отходить, то группа лётчиков противника перерезала им дорогу. Есть основания думать, что нашей группой был убит крупный финский начальник, поскольку у него была хорошая одежда, красивая сумка, золотые часы. Почти вся группа противника нами была перебита. Насколько финны были в тот момент охвачены паникой, говорит тот факт, что они начали вести артиллерийский огонь неизвестно по кому, во все стороны.

Есть и другой случай, правда, этот товарищ убит. Он представлен к званию Героя Советского Союза, это ленинградский лыжник, замечательный гражданин нашего Советского Союза Мягков. Вместе с группой лыжников в 13 человек для того, чтобы выяснить наличие войск в районе Кухмониеми, в течение 23 часов он совершил 90-километровый марш. Это на лыжах, когда человек утопает выше колена в снегу. Правда, у него была хорошая лыжная подготовка, и

людей в его группу мы подобрали хороших. Западнее Кухмониеми он влетел в расположение финской зенитной батареи, убил офицера и других финнов, наделал панику, узнал, что там есть зенитная батарея и пехотные части, несколько рот, через них проскочил и вернулся с группой. Правда, его с группой окружили в одной деревушке силами до роты противника с пулемётами, но он с группой стойко дрался, нанёс большие потери противнику и вышел из окружения — пробился гранатами, правда, он потерял при этом одного из лучших бойцов отряда. Тов. Мягков проделал ряд замечательных операций, жаль, что к концу событий погиб.

Нам учить надо было людей. Мы работали всего месяц с лишним. Я считаю, что если бы у меня были там подготовленные в мирное время люди, то довольно много вреда бы нанёс финнам, но был заключён мир. Перед этим 10 марта я получил приказ от командующего вылететь к тов. Батову, шведы там появились, только хотели приступить к работе, но уже был заключён мир.

Должен сказать, что отряду, который был у меня из ленинградских добровольцев-лыжников, очень трудно и тяжело приходилось, тяжелее, чем частям, которые были на фронте, однако, можно с гордостью сказать, что это были замечательные люди нашей Родины. Когда было сказано, что мир заключён, что работу надо приостановить, потому что это может быть истолковано как провокация войны, уверяю, может быть потому, что нужно было отомстить за погибших товарищей, некоторые даже всплакнули. Жалко, говорят, ох, жалко как. У меня лично впечатление такое, что если бы мир не был заключён, дело пошло бы очень хорошо. Я считаю, что необходимо решить вопрос о создании таких специальных частей сейчас в ряде округов, чтобы их начать готовить. В руках начальников штабов армий или командований армий эти части принесут пользу, выполняя помимо специальной работы также задачи более дальней разведки, чем ведут войска. Я думаю, что этот вопрос надо решить».

К сожалению, к рекомендациям полковника Мамсурова и других опытных военачальников руководство прислушивался далеко не всегда. Результатом стали поражения в первые месяцы Великой Отечественной войны.

В аттестации от 15 июля 1940-го о Мамсурове сказано: «Крепкий и храбрый большевик-разведчик… Самокритичен и в то же время волевой и требовательный командир… Разведывательную работу любит и отдает ей все силы и способности».

В августе 1940 года Специальный отдел «А» преобразован в 5-й отдел, начальником оставлен Мамсуров. Вскоре он продолжил свое военное образование на Курсах усовершенствования высшего начсостава при Военной академии им. М. В. Фрунзе, которые закончил за месяц до войны.

А 14 июня 1941-го последовало новое назначение — начальником Разведотдела Закавказского военного округа, но нападение Германии на Советский Союз изменило планы начальства, Мамсурова оставили в центральном аппарате. Правда, не надолго.

24 июня 1941 года полковник Мамсуров откомандирован в распоряжение маршала К. Е. Ворошилова для выполнения особо важных поручений на Западном фронте. Речь шла о восстановлении связи с отступающими войсками, приведении их в порядок, организации оборонительных работ. В июле Хаджи-Умар Джиорович руководил на Западном и Северо-Западном фронтах подготовкой и переброской в тыл противника людей, которые должны были стать организаторами партизанских и диверсионных отрядов, налаживал разведку на Северо-Западном и Ленинградском фронтах.

После прорыва немцев в августе в районе Чудова Мамсурова назначили командиром 311-й стрелковой дивизии. 24 августа в бою под Чудовом он был ранен в обе ноги и руки. После лечения в ленинградском госпитале в октябре — декабре он начальник разведотдела Московского фронта, который просуществовал менее месяца, а затем командует Особой оперативной группой Разведупра Генштаба Красной Армии.

Мамсуров просится на фронт, и в январе 1942 года его назначают командиром 114-й кавалерийской дивизии, а в мае — заместителем командира 7-го кавалерийского корпуса на Брянском фронте.

В августе 1942 — январе 1943 года полковник Мамсуров продолжает начатое в первый период войны дело организации партизанского движения и подготовки для него кадров. Для руководства партизанской борьбой на Северном Кавказе и в Крыму, постановлением Государственного Комитета Обороны от 3 августа 1942 года, при Военном Совете Северо-Кавказского фронта создается Южный штаб партизанского движения. Начальником его ГКО назначает Хаджи-Умара Джиоровича. В состав штаба вошли секретарь Краснодарского крайкома партии П. И. Селезнёв и секретарь Крымского обкома партии В. С. Булатов. При штабе создается партизанская школа, в которой готовили кадры с учетом опыта гражданской войны в Испании, к преподавательской работе привлечены и испанские боевики.

После трех месяцев работы в ЮШПД Мамсуров отозван в Москву на должность помощника начальника Центрального штаба партизанского движения и начальника разведки штаба. «Бог диверсий» Илья Старинов, воевавший вместе с Хаджи-Умаром в Испании и встретившийся с ним в этом штабе писал: «На Мамсурове лежала огромная ответственность за правильность сведений о противнике, исходящих от ЦШПД. Сведения от партизан — пусть отрывочные и нерегулярные — поступали, но любые разведывательные сведения требуют перепроверки и подтверждений, причем своевременных. Получить же проверенные, подтержденные данные при тогдашнем состоянии связи было крайне трудно» (Старинов И. Записки диверсанта. М., 1997. С.322.).

Недолго прослужил Мамсуров и в ГРУ, где находился на посту заместителя начальника 2 управления, уже в марте 1943-го он снова по личной просьбе отправлен на фронт и назначен на Юго-Западный фронт, командиром 2-й гвардейской Крымской кавалерийской дивизии, которой командовал до августа 1946-го.

В начале октября 1943 года в составе 1-го Украинского фронта Мамсуров со своей дивизией форсировал Днепр севернее Киева. Прорвав оборону немцев, дивизия захватила и расширила плацдарм для войск 60-й армии, затем, в составе 1-го конно-гвардейского

корпуса участвовала в боях за освобождение Киева. Прорвав оборону гитлеровцев, севернее Киева на реке Ирпень, и перерезав шоссе, дивизия Мамсурова отрезала немецкой группировке пути отхода из города. Продолжая стремительное наступление, в ходе которого она успешно уничтожала подходившие резервы противника, 11 ноября 1943 года заняла город Коростышев, а 12 ноября — Житомир.

В течение шести дней 2-я гвардейская Крымская кавдивизия, которая, несмотря на свое название, была вооружёна танками и артиллерией, удерживала Житомир, уничтожив при этом более 150 танков и свыше 3 тысяч гитлеровских солдат и офицеров. Все же город пришлось оставить, но свою роль эта шестидневная оборона сыграла: измотанный враг уже не сумел прорвать оборону Красной Армии под Киевом. А за это время, получив пополнение, войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление и вернули захваченную немцами территорию, сорвав наступление гитлеровцев в Фастовско-Киевском направлении. За отличное руководство боевыми действиями дивизии Хаджи-Умар Мамсуров был награждён орденом Суворова 2-й степени и произведён в октябре 1943-го в генерал-майоры.

В конце января 1944 года в наступлении на Ковель дивизия Мамсурова с боем форсировала реку Стырь, однако получила новую задачу и повернула на юг. Прорвав фронт немцев, дивизия соединилась с партизанскими отрядами Украины и оказалась в глубоком немецком тылу. Там кавалеристы прошли рейдом по занятым врагом населённым пунктам, уничтожая его слабые гарнизоны.

Разгромив 19-ю пехотную венгерскую дивизию и 143-ю пехотную немецкую дивизию, 1 февраля 1944 года кавалеристы Мамсурова заняли город Луцк. Подойдя к городу Дубно, они изрядно потрепали группировки немцев, отходившие на Ровно. 15 марта дивизия прорвала оборону противника на реке Иква и, ударив в тыл Дубненской группировки врага, обеспечила успешное наступление наших войск с фронта. 19 марта генерал-майор Мамсуров был ранен в лицо, но остался в строю.

В Львовско-Сандомирской операции 1-го Украинского фронта его дивизия выполняла отдельную задачу — не допустить отхода Бродской группировки немцев на запад через реку Западный Буг. 2-я гвардейская кавдивизия овладела городом Каменка-Струмилово и вынудила немцев принять бой в невыгодных для них условиях. Несмотря на большую ширину фронта — 70 км , кавалеристы не пропустили ни одного отступающего. В результате этой операции на поле боя осталось более 8 тысяч трупов вражеских солдат и офицеров, в том числе 2 генерала. Кавалеристы также захватили более 2 тысяч пленных, 35 танков, свыше 500 орудий и миномётов, 3 тысячи автоматов и 6 тысяч лошадей, что было для кавдивизии далеко не лишним. Дивизия в результате боя потеряла около 1200 человек.

В сентябре 1944 года, прорвав оборону противника, дивизия Мамсурова снова вышла в тылы противника и успешно воевала на территории Чехословакии. Затем, в составе 1-го Украинского фронта, прорвала оборону гитлеровцев на реке Нейсе и, заняв ряд городов, вышла юго-западнее Берлина.

В апреле 1945 года 2-я гвардейская кавдивизия форсировала реку Эльбу. В боях на ее западном берегу было уничтожено 1230 солдат и офицеров противника, 3 тяжёлых танка, 11 бронетранспортёров. Взято в плен 574 солдата и офицера, захвачено 8 паровозов, 250 вагонов, 117 складов с вооружением, боеприпасами и военным имуществом, 40 тракторов и тягачей, 480 автомашин, 5700 лошадей, 350 повозок. Из двух концлагерей освободила 15600 человек.

29 мая 1945 года Хаджи-Умар Мамсуров был удостоен звания Героя Советского Союза. Тогда же Военным Советом 1-го Украинского фронта он был назначен командиром батальона сводного полка фронта, с которым 24 июня 1945 года участвовал на параде Победы.

Летом и осенью 1945-го в составе 38-й армии дивизия Хаджи-Умар Джиоровича воевала на Западной Украине против националистического подполья. С января 1946 года дивизия дислоцировалась в районе г. Чкалов, а в августе была расформирована.

С октября 1946, по март 1947 года Мамсуров командовал 3-й Отдельной Евпаторийской стрелковой бригадой в г. Брянске и с этой должности был командирован в Москву на Высшие академические курсы Высшей военной академии им. К. Е. Ворошилова.

По окончании в 1948 году Военной академии Генерального штаба Мамсуров служил в Прикарпатском военном округе. Командовал 27-й механизированной дивизией 38-й армии, 27-м стрелковым корпусом 13-й армии, и в 1955 — 1957 годах 38-й армией . Фронтовой опыт пригодился Хаджи-Умар Джиоровичу и 4 ноября 1956 года, в Венгрии. Тогда подразделения под его руководством без особых потерь навели порядок в городках Дебренце, Мишкольце и Дьере. Через неделю сопротивление повстанцев Имре Надя было подавлено. Многие участники операции «Вихрь» получили правительственные награды, а Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров назначен заместителем начальника ГРУ — генерала армии Сергея Матвеевича Штеменко.

И вскоре разразился колоссальный скандал, в котором помимо своей воли оказался замешанным и генерал Мамсуров. Речь шла не больше не меньше о подготовке министром обороны Жуковым… «государственного переворота! «

Вот что рассказывает об этой истории со слов самого Мамсурова хорошо знавший его разведчик Михаил Мильштейн: «Незадолго до поездки в Югославию Г. К. Жуков вызвал его к себе и поделился с ним своим решением о формировании бригад специального назначения, исходя из возможного характера будущих военных действий в том регионе. Эти бригады должны были быть сравнительно небольшими (до двух тысяч человек), вооружёнными самым совершенным и мощным лёгким оружием. Предполагалось собрать в единый кулак отборный, физически сильный личный состав, обученный приёмам ведения ближнего боя, карате, десантированию с воздуха и пользованию современными взрывчатыми веществами. Формирование этих бригад Георгий Константинович возложил на Мамсурова. У Хаджи-Умара Джиоровича Мамсурова был друг, которого он знал много лет, — генерал Туманян[6]. В то время он занимал должность заместителя начальника бронетанковой академии по политической части. Туманян приходился родственником А. И. Микояну. Будучи женатыми на сёстрах, они часто встречались и относились друг к другу по-дружески. Мамсуров рассказал о встрече с Жуковым и его указаниях Туманяну, тот, в свою очередь, решил доложить об услышанном Анастасу Ивановичу. Микоян, в то время первый заместитель председателя Совета Министров СССР, воспринял рассказ Туманяна очень серьёзно. Первый вопрос, который он ему задал, звучал примерно так: «А могут ли эти бригады быть выброшены с воздуха на Кремль» Туманян ответил утвердительно. Услышав это, Анастас Иванович поспешил на доклад к Никите Сергеевичу Хрущёву. В воспалённом воображении Микояна, воспитанного на теориях «заговоров», по-видимому, сразу родилась мысль о намерении Жукова подготовить военный переворот с помощью бригад специального назначения» (Мильштейн М. А. Сквозь годы войн и нищеты. М., 2000. С.122-123.).

Хорошее воображение было не только у Микояна. «Карманный спецназ» легендарного маршала так напугал руководство страны, что в октябре 1957 года был созван Пленум ЦК КПСС, на повестке дня которого стоял один единственный вопрос: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флоте». Это значило, что министра обороны будут снимать. И поднятый Мамсуровым вопрос о секретных бригадах сыграл там далеко не последнюю роль. О нём, как о факте игнорирования Жуковым Центрального Комитета, сказал на Пленуме М. А. Суслов: «Недавно Президиум ЦК узнал, что тов. Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей. В эту школу предполагалось брать людей со средним образованием, окончивших военную службу. Срок обучения в ней 6-7 лет, тогда как в военных академиях составляет 3-4 года. Школа ставилась в особые условия: кроме полного государственного содержания, слушателям школы рядовым солдатам должны были платить стипендии в размере 700 рублей, а сержантам — 1000 рублей ежемесячно. Тов. Жуков даже не счёл нужным информировать ЦК об этой школе. О её организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров, как коммунист, счёл своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра« (Хрущёв против Жукова : (Из стенографического отчёта октябрьского ( 1957 г .) Пленума ЦК КПСС) // Гласность. М., 1991. 3 октября.).

Что было незаконного в создании секретной бригады спецназа ГРУ, Михаил Андреевич Суслов не пояснил. Зато доступно растолковал Никита Сергеевич Хрущёв, не забыв упомянуть и начальника ГРУ Штеменко:

«… Относительно школы диверсантов. На последнем заседании Президиума ЦК мы спрашивали тов. Жукова об этой школе. Тов. Малиновский и другие объяснили, что в военных округах разведывательные роты и сейчас существуют, а Центральную разведывательную школу начали организовывать дополнительно, и главное без ведома ЦК партии. Надо сказать, что об организации этой школы знали только Жуков и Штеменко. Думаю, что не случайно Жуков опять возвратил Штеменко в разведывательное управление. Очевидно, Штеменко ему нужен был для тёмных дел. Ведь известно, что Штеменко был информатором у Берия — об этом многие знают и за это его сняли с работы начальника управления… Возникает вопрос: если у Жукова родилась идея организовать школу, то почему в ЦК не скажешь? Мы бы обсудили и помогли это лучше сделать. Но он решил: нет. Мы сами это сделаем: я — Жуков, Штеменко и Мамсуров. А Мамсуров оказался не Жуковым и не Штеменко, а настоящим членом партии, он пришёл в ЦК и сказал: не понимаю в чём дело, получаю такое важное назначение и без утверждения ЦК. Непонятно, говорит он, почему об этом назначении должен знать только министр обороны. Вы знаете что-нибудь об этой школе? Мы ему говорим: мы тоже первый раз от вас слышим. Можете себе представить, какое это впечатление производит на человека» (Хрущёв против Жукова : (Из стенографического отчёта октябрьского ( 1957 г .) Пленума ЦК КПСС) // Гласность. М., 1991. 17 октября.).

Пленум единогласно постановил освободить Жукова от обязанностей министра обороны СССР, вывести из состава членов Президиума ЦК и членов ЦК КПСС. Его место занял Р. Я. Малиновский, впрочем, не допустивший расправы со Штеменко. Генерал-полковник Мамсуров также остался на свей должности. Он умер 5 апреля 1968 года и был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище, а его именем назвали улицу во Владикавказе.

За 50 лет службы в армии, кроме Золотой Звезды Героя Советского Союза, он был награжден 3 орденами Ленина, четырмя орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2-й ст., Кутузова 1-й ст., Отечественной войны 1-й ст. и многими медалями.

ЛЕВ МАНЕВИЧ: «ЗАПОМНИ: Я — „ЭТЬЕН!“

«Земля, до востребования» — так назывался знаменитый в свое время роман Е. З. Воробьева, а потом и фильм, которые, в отличие от многих других подобных произведений «про разведчиков», были основаны на реальных фактах и воспроизводили биографию реального человека. Благодаря им разведчик Лев Маневич, чье имя до февраля 1965 года было отмечено лишь в стенах ГРУ, да в памяти близких, стал известен на весь мир.

Маневич был резидентом Разведупра в Австрии и Италии, где успешно добывал ценные сведения технического характера с октября 1929 по сентябрь 1932 года. Заслуги этого человека были столь велики, что о нём с уважением отзвался даже изменник родины Виктор Суворов (Владимир Резун). В своём нашумевшем «Аквариуме» он сказал об «Этьене» и его месте работы — Италии:

«Может быть, кто-то и недооценивает Италию как родину гениальных мыслителей, да только не ГРУ. ГРУ знает, что у итальянцев головы мыслителей. Головы гениальных изобретателей. Мало кто знает о том, что Италия в предвоенные годы имела небывалый технологический уровень. Воевала Италия без особого блеска, именно это и затмевает итальянские достижения в области военной техники. Но эти достижения, особенно в области авиации, подводных лодок, скоростных катеров, были просто удивительны. Полковник ГРУ Лев Маневич перед войной переправил в Союз тонны технической документации, потрясающей важности«.

И это действительно так, Италия 30-х годов была не последней в перечне государств, которыми интересовался Разведупр. Посылали туда лучших, и Лев Маневич доверие «Директора» оправдал. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 февраля 1965 года «за доблесть и мужество, проявленные при выполнении специальных заданий Советского правительства перед второй мировой войной и в борьбе с фашизмом», полковнику Маневичу Льву Ефимовичу было присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно…

Судьбы разведчиков бывают очень трагичными. Всего три года работы — но какой! А затем годы тюрем, концлагерей и, наконец, свобода, которая только поманила измученного узника. Он уже не имел сил жить, чтобы добраться домой.

Лев Ефимович Маневич родился в городе Чаусы Могилёвской губернии 20 августа 1898 года. В царскую эпоху Гомель, Могилёв и Бобруйск составляли белорусский пояс еврейской оседлости, откуда вышло немало политических деятелей, профессиональных революционеров, да и просто террористов рядового состава. Энергичные молодые люди, проникшиеся, в духе того времени, радикальными идеями, воплощали их в жизнь с целеустремленностью подлинных зилотов. И не было ничего удивительного в том, что в революцию шли семьями.

Старший брат Льва Маневича — Яков с молодых лет участвовал в революционном движении и состоял в рядах РСДРП(б). В 1905 году, когда он служил в армии, его арестовали за хранение в казарме гектографа, большевистских прокламаций и оружия: шестнадцати фунтов динамита, «браунинга» и патронов. Будучи отправлен на исправление в дисциплинарную воинскую часть в Бобруйской крепости, Яков участвовал в восстании батальона 22 ноября 1905 года. Тринадцать участников восстания были приговорены к смертной казни, остальные — к каторге. Яков был осужден трибуналом на каторжные работы. Но товарищи не оставили в беде и, с помощью боевой группы, (куда, кстати, входила сестра Маневича), он бежал из каторжного централа, перешел литовскую границу, добрался до Германии и выехал в Швейцарию. Весной 1907 года в Цюрих, где обосновался Яков, привезли, после смерти матери, его младшего брата Льва.

В Цюрихе мальчика устроили в Политехнический колледж, где он очень быстро освоил разговорный немецкий язык. К окончанию колледжа Лев Маневич свободно владел также французским и итальянским языками, на которых говорят в швейцарских кантонах. Братья ходили на выступления Ленина, находившегося в то время в Швейцарии. Маневичи посещали его доклады и выступления в цюрихском Народном доме, читали его статьи в газете «Социал-демократ». 9 апреля 1917 года восторженно настроенные братья провожали поезд, на котором вместе с Лениным в Россию отправились четыре десятка политэмигрантов.

А 20 июня 1917 года братья Маневичи сами выехали на родину. По приезду в Россию Лев Маневич пошел добровольцем в Красную Армию, и уже в 1918 году вступил в РКП(б) и получил партбилет за номером 123915. Военная судьба забросила его в Баку, в ряды Первого интернационального полка. Воевал у Мешади Азизбекова, одного из 26 бакинских комиссаров, в составе Интернационального полка Бакинского Совета участвовал в боях против мусаватистов. Весной 1919 года сражался на колчаковском фронте, вёл активную партийную работу в Самаре, Баку, Уфе и завершил войну в должности комиссара бронепоезда.

Рассказывая о тех годах, его боевой товарищ Яков Никитич Старостин, чьим именем и биографией через 25 лет резидент «Этьен» прикроется в фашистском концлагере, вспоминал: «В 1920 году я был назначен председателем райполитотдела станции Самара. Зимой в районе Сызрани, Батраки, Сургут, Подбельская меньшевики подняли крестьянское восстание башкир нескольких селений. Мне было поручено мобилизовать членов партии. Маневич сам пришёл ко мне первым… Я назначил его командиром отряда. Когда отряд коммунистов прибыл на место, Маневич один пошёл к восставшим и силой своего слова, силой большевистской правды убедил их сложить оружие. Ночью башкиры проводили Маневича к составу, где коммунары ждали своего командира« (Чекисты: Сборник. М., 1970. С.187-188.).

Молодой государственный аппарат Страны Советов, в том числе и разведка, остро нуждались в сотрудниках, знающих иностранные языки. Поэтому 9 марта 1920 года ЦК РКП(б) разослал по всей стране телеграммы с просьбой предоставить ЦК сведения о таких людях. 8 апреля того же года Самарский губком выслал в Москву соответствующий список, где были данные и о Маневиче, владевшем тремя языками и имевшего опыт жизни в европейских странах.

Как раз в это же время в апреле 1920 года начальник советской военной разведки В. Х. Ауссем обратился с письмом в Оргбюро ЦК РКП(б), в котором писал, что с окончанием гражданской войны на первое место выходит «глубокая разведка в странах Западной Европы, Японии и Америки…. которые могут рассматриваться так сказать, как потенциальные противники». И отмечал далее, что заграничная тайная разведка «значительно отличается от разведки в тылу белогвардейцев» и требует от ведущих её лиц «большого политического кругозора, знания языков и местных условий». Резолюция на документе была положительной: «тов. Ауссему необходимо помочь людьми знающими тамошние условия и языки» (РГАСПИ. Ф.17. Оп.109. Д.64. Л.19.).

Вскоре Льва Маневича вызвали в Москву и направили на учебу в Высшую школу штабной службы комсостава РККА, которую он окончил в 1921 году, и в числе других выпускников был приведён к Красной присяге 1 мая 1922 года на Красной площади у Кремля. Потом перспективного молодого человека определили слушателем Военной академии РККА, где он изучил ещё один язык — английский, и сразу же после выпуска, 22 августа 1924 года, его направили в распоряжение Разведупра. Полгода (апрель — сентябрь 1925 года), как этап подготовки к работе за рубежом, Лев Ефимович провел в Секретариате РВС СССР на должности «для особых поручений 1-го разряда».

С ноября 1925-го по март 1927-го «Этьен» (оперативный псевдоним Маневича) успешно выполнял свои первые задания в Германии. Вернувшись на родину месяц прорвел с семьей в подмосковном доме отдыха военной разведки. А 1 мая 1927 года был назначен начальником сектора 3-го (информационно-статистического) отдела Разведупра и через восемь месяцев направлен в войска на стажировку, которую должны были пройти все, кто окончил военную академию. Завершив в 1928 году стажировку по должности командира роты в 164-м стрелковом полку, он поступил на строевое отделение Курсов усовершенствования

начсостава ВВС при Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского. Перед выпуском в мае 1929 года, когда ему было присвоено звание «летчик-наблюдатель» Воздушного флота РККА, Лев Ефимович получил следующую аттестацию:

«Отличных умственных способностей. С большим успехом и легко овладевает всей учебной работой, подходя к изучению каждого вопроса с разумением, здоровой критикой и систематично. Аккуратен. Весьма активен. Обладает большой способностью передавать знания другим. Дисциплинирован. Характера твердого, решительного; очень энергичен, иногда излишне горяч. Здоров, годен к летной работе. Имеет опыт ночных полетов. Пользуется авторитетом среди слушателей и импонирует им своими знаниями. Активно ведет общественно-политическую работу. Вывод: Маневич вполне успешно может нести строевую летную службу. После стажировки обещает быть хорошим командиром отдельной авиачасти и не менее хорошим руководителем штаба».

Не менее блестяще был аттестован Маневич и командиром эскадрильи 44-го авиаотряда, где он стажировался с 15 мая по 1 октября 1929 года, старшим летчиком Вернигородом: «К работе относится в высшей степени добросовестно и заинтересованно. Летает с большой охотой. Энергичен, дисциплинирован, обладает хорошей инициативой и сообразительностью. Вынослив. Зачастую работает с перегрузкой. Свои знания и опыт умеет хорошо передавать другим».

После столь блестящих характеристик выпускника трех военных учебных заведений начали готовить к новой зарубежной командировке. Поначалу Ян Карлович Берзин преполагал использовать Маневича на работе по легальной линии в США, видимо в Амторге, где служили многие сотрудники разведки военно-технического направления. Однако потом было решено отправить его за границу в Италию в качестве нелегала.

В жизни разведчиков-нелегалов есть особая драматическая страница — это семья. Каждый по-своему решал эту проблему. Неизвестно, что хуже: брать жену и детей с собой в «загранкомандировку», подвергая их всем опасностям работы разведчика, или оставлять их в СССР, обрекая на постояную разлуку. Если жена — тоже разведчица, если она подготовлена к конспиративной работе — тогда все проще. А если нет?

Летом 1921 года Лев Маневич женился на двадцатидвухлетней Наде (Надежде Дмитриевне) Михиной, дочери самарского фельдшера, студентке медицинских факультетов в Томске и Самаре. В 1922 году у них родилась дочь Таня. После германской командировки Берзин, к радости жены, обещал больше не направлять Маневича на работу за границу. Но, тем не менее, он свою маленькую дочь учил немецкому языку всерьез, вплоть до того, что девочка могла с легкостью читать не только латинский, но и готический шрифт. И, когда выяснилось, что в Италию, кроме Маневича, послать некого, Надежда настояла на том, чтобы ехать вместе с мужем.

«Вместе» — оказалось, очень условно… Семья должна была жить в Вене, куда отец будет лишь время от времени приезжать. Девочка к тому времени неплохо говорила по-немецки, но мать не знала ни одного иностранного языка. А паспорт Надежда Дмитриевна получила на имя гражданки Финляндии Марии Вестерхольм, а Таня в её документах была записана как дочь Айно.

Что значит для нелегала ехать за границу с маленьким ребенком, который должен все время помнить свои новые имя и фамилию, новую национальность? А многочисленные мелочи жизни, на которых сыплются порой даже опытные разведчики? Татьяна Попова-Маневич вспоминает: «В станционном ресторане польского пограничного городка, где мы обедали, я сделала свою первую ошибку. — Папа, — громко воскликнула я, сделав круглые глаза, — почему нам дают суп в чашках, да ещё зачем-то туда бросили яйцо?». А в Берлине, в гостинице «произошел ещё один маленький эпизод, который мог стоить нам очень дорого. Я, как и отец, ужасно любила петь, распевала целыми днями. И вот однажды, приплясывая по коридору гостиницы, направляясь к нашему номеру, я распевала песню, которая… кончалась словами: „Ура, ура Советская страна! « и с этими словами я влетела в номер. До сих пор помню побелевшие лица родителей…“ (Попова-Маневич Т. Л. Отец, каким я его помню // Неман. Минск, 1984. № 5.).

(В связи с этим эпизодом можно напомнить, что руководитель болгарских коммунистов Георгий Димитров и его товарищи провалились в 1933 году в Берлине, потому что разговаривали в ресторане на русском языке).

Вскоре они остались в Вене одни. На прощание Маневич сказал дочери: «Татусь, помни, от твоего поведения зависит ваша и моя жизнь! „ Но они так и не сумели вжиться в роль. Девочку надо было готовить в школу. По документам они числились лютеранами, и однажды учительница Тани, готовившая ее в школу, повела девочку в церковь. Та засыпала ее вопросами. Вернувшись, учительница удивленно спросила мать: «Фрау Мария, почему Айно ничего не знает о Христе?“.

Не было ничего удивительного в том, что вскоре за ними началась слежка. Когда они гуляли, мать просила девочку потихоньку наблюдать, есть ли за ними «хвост». Вскоре Таня уже знала шпиков в лицо. Однажды к ним домой пришли двое в штатском, которые очень подробно расспрашивали об отце.

Надежде Дмитриевне уже было ясно, что решение поехать за границу вместе с отцом было авантюрой. Надо было уезжать. Визиты в полпредство им были строжайшим образом запрещены. Но однажды на улице они случайно встретили знакомую им Наталью Владимировну Звонареву, которая по линии Разведупра как раз там и работала. Мать рассказала ей о происходящем, и семью тут же вывезли обратно в СССР. Таня больше никогда не видела отца. Некоторое время они получали от него редкие письма, а потом прекратились и они…

Итак, в декабре 1929 года, после соответствующей подготовки, Маневич с документами на имя Конрада Кертнера был легализован в Австрии. В Вене Кертнер открыл патентное бюро на Мариахильферштрассе, где можно было оформить патент или приобрести лицензию на изобретение, уже зарегистрированное в бюро патентов. Прикрытие было потрясающее — именно в ноу-хау и нуждалась страдающая тотальным дефицитом Республика Советов. Вскоре эта контора приобрела неплохую репутацию благодаря тому, что её хозяин был пилотом, часто бывал на аэродромах, вследствие чего у него сложился широкий круг знакомств среди летчиков, планеристов, техников, мотористов, наладчиков, а также авиаконструкторов.

Установить связи с конструкторами самолетов, авиадвигателей и другого авиационного оборудования помогли воздушные гонки в Англии, куда впоследствии он ездил ежегодно. Но самым большим успехом Кертнера был контракт с германской фирмой «Нептун», занимающейся производством аккумуляторов. Дело в том, что аккумуляторные батареи «Нептуна» устанавливались и на подводных лодках. И хотя Германии, по условиям Версальского договора, не разрешалось иметь подводный флот, начальник абвера адмирал Канарис после прихода Гитлера к власти провел успешные переговоры о производстве подводных лодок немецкой конструкции в Италии, Испании, Голландии и Японии.

В 1931 году, завершив легализацию в Австрии, Маневич переехал в Италию. В Милане с помощью итальянского авиаинженера, с которым он познакомился на международной выставке в Лейпциге и который согласился стать его компаньоном, открыл патентное бюро «Эврика». Перед переездом Кертнер с компаньоном позаботились о том, чтобы получить право представительства от нескольких австрийских, немецких и чешских фирм, заинтересованных в сбыте своей продукции в Италии. Это были в основном фирмы, производящие авиадвигатели, приборы ночного видения и другое авиационное оборудование. Не была забыта и компания «Нептун», чьим официальным представителем в Италии стал Кертнер. Вскоре подпись Кертнера была зарегистрирована в Торговой палате Милана, что упрочило его репутацию в деловых кругах Ломбардии.

Главной задачей «Этьена» в Италии был сбор информации по вопросам, связанным со «слепыми» полетами, пилотированием по приборам, а также с полетом авиационного подразделения в строю и в тумане. Но, разумеется, круг вопросов, которые должен был освещать Маневич, не ограничивался только авиацией. Не менее пристальное внимание он уделял и военному судостроению, стоявшему в Италии на очень высоком уровне. В частности, объектом интересов Маневича была судостроительная фирма «Ото Мелара».

Для связи с Центром в распоряжение нелегальной резидентуры «Этьена» в Италию была послана радистка. «Крышей» для нее стала миланская консерватория, где студентка из Вены фрейлен Ингрид решила продолжить музыкальное образование. Нелегальный передатчик, выходивший в эфир с позывными «Травиата», был вмонтирован в патефон, на котором студентка консерватории слушала оперную музыку.

Разумеется, большую часть интересующей его информации Маневич мог получить только от агентов. Поэтому вопрос вербовки агентуры был для него приоритетным. Сразу по приезде в Милан он дал в газете «Иль Соле» объявление: «Конторе „Эврика“ требуется секретарь». Из всех предложений Маневич предпочел кандидатуру Джаннины Эспозито. Причин было несколько. Отец Джаннины умер от побоев после драки с фашистами у проходной завода «Капрони», и Маневич решил через неё выйти на итальянских левых. Кроме того, отчим Джанины — Паскуале Эспозито работал на авиационном заводе «Капрони» мастером сборочного цеха. Сам Паскуале по молодости обладал достаточно левыми взглядами, бывал в редакции ежедневной коммунистической газеты «Ордине Нуово», однако после туринской резни коммунистов в декабре 1922 года решил не лезть в политику. Следует отметить, что агентурная сеть Маневича была весьма обширной. Так, он имел своих людей во многих портовых городах Италии, что позволяло ему контролировать переброску итальянских войск и военные поставки.

1932 год стал переломным в судьбе Льва Маневича. Опасная работа давила. Уже давно было замечено, что он «зачастую работает с перегрузкой», а потому начинало сказываться нервное напряжение. Маневич стал просить замену. В письме, отправленному 25 марта из Милана своему непосредственному начальнику Оскару Стигге, он писал: «Считаю опасным для организации моё излишне долгое пребывание здесь. Слишком много глаз следят за мной с враждебным вниманием. Уже не один раз я стакивался на работе с довольно серьёзными неприятностями. Двое из числа тех, кого я пытался втянуть в антифашистскую работу, не оправдали доверия. Не нужно понимать меня так: грозит какая-то конкретная и немедленная опасность. Может быть, такой опасности нет, по крайней мере, я её пока не чувствую. Но зачем ждать, чтобы опасность, всегда возможная, обернулась бедой? Мне приходится без устали разъезжать, этого требует здешняя обстановка. На днях буду в Берлине. Прямой поезд сейчас не для меня, еду кружным путём. А есть поездки, которые при неотступной слежке за мной, связаны с риском и для тех знакомых, к кому езжу в гости. Организация расширилась, и в этих условиях я не чувствую себя спокойным за всех, кто мне доверяет. Жаль потерять плоды усилий двух с половиной лет, плоды, которые ещё могут принести большую пользу. Имейте также в виду, что по приезде нового товарища мне придётся пробыть с ним два-три месяца, чтобы устроить его здесь хорошо (что совсем не так легко) и ввести своего преемника в обстановку весьма сложную из-за разбросанности и пёстрого состава помощников… Живу и работаю в предчувствии близкой военной грозы. С комприветом, Этьен» (Воробьев Е. З. Земля, до востребования. М., 1970. С.47.).

8 апреля 1932 года радистка Ингрид приняла ответ Оскара: «Мы не забыли о нашем обещании прислать замену. Но, к сожалению, в настоящее время лишены такой возможности. Сам понимаешь, как нелегко подыскать подходящего, опытного человека, который мог бы тебя заменить. Поэтому с отъездом придётся некоторое время обождать. Мобилизуй всё своё терпение и спокойствие».

Маневичу ничего не оставалось, кроме как терпеливо ждать, о чём он и сообщил Оскару Стигге 24 мая 1932 года: «Товарищ Оскар! Даже когда я сильно нервничал, никто этого, по-моему, не замечал. Ко мне вернулось равновесие духа, работаю не покладая рук. Но, объективно рассуждая, нельзя так долго держать парня над жаровней. Насколько мне известно, подобная игра человека с собственной тенью никогда хорошо не кончается. Все доводы я уже приводил. Мне обещали прислать замену месяца через два. С тех пор прошло четыре месяца, но о замене ни слуху, ни духу. От работы же я бежать не намерен, остаюсь на своей бессменной вахте. Этьен» (Там же. С.58-59.).

Маневич чувствовал, что в Италии для него становится жарко. И, хотя Вождь и Учитель всех времён и народов как-то обронил историческую фразу: «Незаменимых людей нет», незаменимые всё же были. Найти второго проверенного человека, совмещавшего в себе уникальные способности лётчика, коммерсанта и разведчика, оказалось невозможно. Второго Маневича, способного в полной мере взять в свои руки бразды правления итальянской агентурой, у Разведупра не было.

Тем не менее, 25 августа из Москвы пришёл положительный ответ: «Наконец мы в состоянии выполнить вашу просьбу о замене. Кандидат уже подготовлен и в конце сентября может выехать и принять от вас дела. Естественно, некоторое время вам придётся поработать вместе с ним, пока он не освоится с обстановкой. Ваш преемник хорошо знает французский, болгарский и турецкий языки. По диплому и по образованию — инженер-электрик. Просит сообщить своё мнение — какая „крыша“ будет для него надёжной. Привет от далёкого Старика. Надеемся на скорое свидание» (Там же. С.104.). Однако новый резидент из числа болгарских коммунистов-политэмигрантов, тепло принятых в Советском Союзе и обласканных военной разведкой, с «Этьеном» так и не встретился. Скорого свидания с товарищами также не состоялось.

Попал под подозрение и Паскуале Эспозито. Не имея фактических доказательств шпионажа Кертнера, сотрудники ОВРА в октябре арестовали Эспозито и, объявив ему, что вместе с ним арестована его любимая падчерица Джаннина, добились от него признания и согласия сотрудничать. Для этого Эспозито показали окровавленное шелковое белье, которое он подарил Джаннине на день ангела, и обещали выпустить её на свободу, если он поможет разоблачить Кертнера.

Сам Маневич, заметив за собой слежку, принял решение покинуть Италию. Он дал указание Ингрид утопить передатчик в озере, а самой выехать в Швейцарию. Перед отъездом он решил провести встречу с Эспозито, который сообщил, что может передать чертежи нового самолета. Взяли его с поличным. Во время встречи с Эспозито 3 октября 1932 года в миланской траттории близ кондитерской фабрики «Мотта», в момент передачи пакета с чертежами, Кертнер был арестован. После его ареста Эспозито разрешили свидание с падчерицей. Во время свидания он выяснил, что Джаннина не была арестована, а белье украдено и окрашено под кровь сотрудниками ОВРА. Джаннина, узнав, что он выдал Кертнера, отказалась от дальнейших свиданий с ним. Душевно сломленный Эспозито повесился в тюремной камере в конце октября 1932 года на шерстяной петле, сплетенной из носков.

В литературе, как художественной, так и документальной, долгое время утверждалось, что Лев Маневич был арестован в декабре 1936 года. И только в последнее время уже давно имевшиеся у специалистов подозрения получили документальное подтверждение в официальном издании Российской военной энциклопедии — в статье о Маневиче приводится точная дата его ареста.

Резидентура «Этьена» имела в 1931-1932 годах девятерых агентов-источников и трех агентов, которые выполняли вспомогательные функции. За этот период Маневич передал в Центр 190 ценных документов и информационных донесений, около 70% из них были высоко оценены командованием.

Пока в Италии шло следствие по делу «Конрада Кертнера» в СССР Льву Ефимовичу Маневичу, состоящему в распоряжении Разведупра РККА, спустя два года после ареста, было присвоено звание полковника совершенно секретным приказом НКО СССР от 16 декабря 1935 года.

3 января 1937-го арестованному Маневичу было предъявлено обвинение в военном шпионаже. В обвинительном заключении ему вменялось в вину, в частности, нелегальное приобретение чертежей различных самолетов. «Преступная деятельность Кертнера была обширна, — отмечала следственная комиссия, — он протянул свои щупальца также на Турин, Геную, Болонью, Брешию и Специю. Ему удалось привлечь ценных специалистов и опытных техников, которые состояли на службе в промышленных предприятиях, снабжающих итальянские и германские вооруженные силы». 9 февраля 1937 года он был осужден Особым трибуналом по защите фашизма на 16 лет тюремного заключения (позднее приговор был снижен до 6 лет). В приговоре отмечалось, что подсудимый, возможно, не тот человек, за которого себя выдает, но трибунал это не интересут.

После вынесения приговора «Этьен» был направлен в тюрьму Кастельфранко дель Эмилия, где значился как узник № 2722. Но и находясь в тюрьме, Маневич умудрялся посылать в Москву ценные разведывательные данные. Так, при помощи заключенных, работавших раньше на заводе «Капрони», он составил и передал в Центр анализ недостатков и изъянов нового прицела для бомбометания фирмы «Цейсс». Сообщение включало в себя миниатюрные схемы: как укреплён бомбовый прицел возле сиденья штурмана, как штурман производит расчёты, делая поправки на скорость и высоту полёта, с какой высоты производится бомбометание.

Другими донесениями «Директору» стали тактико-технические характеристики непотопляемого крейсера, который строился на верфи близ Генуи, специфика ночного бомбометания в Абиссинии, где впервые использовали САБы (САБ — светящаяся авиабомба, спускаемая на парашюте, используется для подсветки местности при ночных бомбометаниях с малых высот), а также рецепт броневой стали, пересланный с заводов Круппа на заводы Ансальдо. Однако самой важной информацией «Этьена» из тюрьмы было сообщение о срочном заказе, полученном итальянскими авиазаводами от Японии, на самолёты, не боящиеся мороза. Это означало, что японцы планируют боевые действия не на тёплом юге Китая, а в суровых климатических условиях Маньчжурии, Монголии и Дальнего Востока. Этот сигнал перекликался с донесениями «Рамзая» (Рихарда Зорге), что придавало оперативным разведданным последнего дополнительную убедительность.

В июне 1937 года начальник Разведупра Ян Берзин представил полковника Маневича к званию комбрига и написал в аттестации: «Способный, широкообразованный и культурный командир. Волевые качества хорошо развиты, характер твердый. На работе проявил большую инициативу, знания и понимание дела. Попав в тяжелые условия, вел себя геройски, показал исключительную выдержку и мужество. Так же мужественно продолжает вести себя и по сие время, одолевая всякие трудности и лишения. Примерный командир — большевик, достоин представления к награде после возвращения».

В Москве о попавшем в беду разведчике не забыли. Разведупр планировал акции по освобождению «Этьена», начиная от чисто юридической поддержки, заканчивая подготовкой побега. Новый резидент в Италии составил справку о тюрьме Кастельфранко дель Эмилия. В справке предусматривалось три варианта побега, два из них были основаны на привлечении боевой группы. Но реализовано не было ничего. Подавать прошение о помиловании оказалось занятием бесполезным — политическая подоплёка дела лишала затею даже тех мизерных шансов на благосклонность дуче и короля Италии, которые иногда выпадали уголовникам. Попавшего в беду Маневича старались поддерживать деньгами.

Освободить Маневича силой Разведупр не успел. Весной 1941 года заболевшего туберкулёзом Маневича перевели на юг Италии в каторжную тюрьму на острове Санто-Стефано, где он находился до 9 сентября 1943 года. После захвата острова американскими войсками все политические заключенные были освобождены, и Маневич в числе некоторых из них направился на арендованном паруснике в Италию, в Гаэту. Но, за день до прибытия парусника, Гаэту заняли немецкие войска, и через несколько дней Маневич был вновь арестован. Как австрийца Кертнера должны были направить в Австрию — в общину Галабрунн, из которой он (согласно поддельным документам) происходил и где его разоблачение было бы неизбежным.

В арестантском эшелоне Маневич сумел обменять свою куртку на куртку умершего от тифа русского военнопленного Яковлева. По прибытии в австрийский концлагерь «Эбензее» Маневич исхитрился объяснить эсэсовцам, на хорошем немецком языке, что произошла путаница, и зовут его не Яковлев, а Яков Старостин. Имя реального человека, биографию которого Маневич хорошо знал, было необходимым условием конспирации — в лагере всегда полно стукачей. Поэтому жизнеописание должно было быть гладким и стыковаться во всех деталях, для чего проще было не выдумывать, а использовать чужую биографию. Свою «легенду» он довёл до ума, согласовав с достоверной историей службы на Западном фронте и пленением 7 октября 1941 года. Детали «своего боевого пути» он подслушал в разговорах военнопленных.

«Легенда» подозрений не вызвала. Маневич получил номер R-133042, под которым и числился в списке заключённых. В лагере он тесно сошёлся с бакинцем Грантом Айрапетовым, бывшим офицером штаба 23-й танковой армии. С ним он входил в подпольный штаб сопротивления, организовывал диверсии на производстве. По отзыву Айрапетова «прекрасно владея иностранными языками, богато одаренный, быстро ориентирующийся в любой обстановке, Старостин — Маневич был нашим мозгом, который информировал о всех событиях».

1 мая 1945 года лагерь был освобожден американскими войсками. Политических снова выпустили на волю и поселили в «Спорт-отеле» городка Штайнкогель на берегу реки Зее. Там, в номере со старым лагерным товарищем Грантом Айрапетовым, Маневич и «дошёл» от туберкулёза. Перед смертью сотрудник Разведупра всё же решился и назвал Айрапетову оперативный псевдоним и адрес, по которому следовало обратиться в Москве.

Он умер 9 мая 1945 года. На могиле Маневича поставили крест с надписью «Здесь покоится советский полковник Старостин Яков Никитич». В 1965 году, после опубликования в газете «Правда» Указа о присвоении звания Героя, официально рассекретившего имя Маневича, группа советских разведчиков во главе с В. В. Бочкаревым прибыла из Вены на поиски его могилы. после трехнедельных поисков место захоронения было обнаружено. Останки разведчика торжественно перезахоронили в Линце, на мемориальном кладбище Санкт-Мартин, где покоятся павшие советские воины. С тех пор на памятнике со звездой значится: «Герой Советского Союза полковник Л. Е. Маневич».

Надежда Дмитриевна с 1925 года служила в Красной Армии по вольному найму, а с 1931 года состояла в кадрах армии. Служила помощником начальника сектора IV Управления Штаба РККА. Владела немецким языком. В 1934 году она поступила на военный факультет Военной академии связи, но на втором курсе снята с учебы и зачислена в распоряжение Разведупра. Была радиотехником в НИИ по технике связи при том же управлении, вновь училась, теперь уже на военном факультете Московского института инженеров связи. Однако ей опять не удалось окончить обучение — её перевели в распоряжение Разведупра и назначили техническим редактором в информационный отдел. В период Великой Отечественной войны Надежда Дмитриевна служила в Разведупре Генштаба Красной Армии. В мирное время работала в редакции военно-теоретического журнала «Военная мысль». Имела звание подполковника и правительственные награды. Умерла в 1986 году.

Татьяна Львовна окончила 3 курса немецкого отделения военного факультета при 2-м Московском педагогическом институте иностранных языков, служила до конца Великой Отечественной войны военным переводчиком в Управлении войсковой разведки ГРУ, которое затем было преобразовано в Разведупр Генштаба Красной Армии. После войны в 1945-1946 годах работала переводчиком оперативных отделов лагерей военнопленных под Ригой и Калининградом. Окончив факультет английского языка 1-го Московского института иностранных языков им. М. Тореза, преподавала этот язык в Военной академии Генерального штаба и Высшей школе КГБ им. Ф. Дзержинского. В отставку Татьяна Львовна вышла в звании подполковника.

СКАРБЕК «ЗОЛОТЫЕ РУКИ»

Резидентуру в Италии Разведупр старался не забывать. Когда ещё шло следствие по делу К. Кертнера в Италии начал работать добывающий агент Скарбек.

Сигизмунд (по-польски — Зигмунд) Скарбек родился в польском городе Ленчица 27 июня 1897 года в семье горнорабочего, по другим сведениям садовода Абрама Скарбека. Это была обычная пролетарская семья, судьба которой окажется столь же типичной: ранняя смерть кормильца, сын-коммунист и гибель матери в фашистском концлагере.

В возрасте 11 лет Сигизмунд пошёл работать на гильзовую фабрику, а через год устроился на ткацкий комбинат. Там он проработал полгода и, по достижении пятнадцатилетнего возраста, уехал учиться на электрослесаря в Лодзь, где в начале Первой мировой войны вступил в нелегальный рабочий кружок. Через два года он вернулся домой и стал работать учеником электромонтёра. В мае 1916 года Сигизмунд поступил на работу в монтажную контору города Влацлавска помощником электромонтёра. Это был переломный этап в жизни простого еврейского парня из рабочей глубинки: там он вступил в Бунд, познакомился со своей будущей женой и соратницей Анной Кораль. В ноябре 1918 года, после ухода немцев и разгрома польскими националистами еврейского рабочего клуба «Будущее»(«Цукунфт»), объединявшего социал-демократов, бундовцев и поалей-ционистов, в котором Скарбек принимал активное участие, он вместе с Анной отправился в Берлин, где ему помогли устроиться на обувную фабрику. Там, в декабре 1918 года, в районе Маобит, он был принят в «Спартакусбунд», преобразованный затем в Коммунистическую партию Германии.

Дальнейшая судьба немецких коммунистов хорошо известна: неудавшаяся революция, кровавые уличные бои, репрессии, тюрьма или смерть. Для многих выходом стала эмиграция в Россию. Сигизмунд, бывший членом завкома фабрики, ставшего во время Капповского путча в апреле 1920 года рабочим советом, и избранный депутатом первого берлинского совета рабочих депутатов, был выслан из Берлина вместе с женой. Благодаря помощи Коминтерна, уже в июне он работал в Москве заведующим польской литературой «Центропечати». Тогда же он перешёл из братской компартии в ряды РКП(б) (стаж был засчитан с 3 декабря 1918 года). Затем работал электромонтером на московском заводе «Динамо», одновременно учился на электромеханическом факультете вечернего техникума им. М. В. Ломоносова. В 1922 г ., по партмобилизации работал в Минске — завскладом «Белэвак». Жена служила в Исполкоме Коминтерна заместителем заведующего архивом.

На правоверного во всех отношениях коммуниста вскоре обратило внимание Польское бюро ЦК Компартии Белоруссии, и в мае 1922 года послало его на нелегальную работу в Польшу, откуда он вынужден был бежать и продолжать свою деятельность в Вольном городе Данциге, который находился под управлением Лиги Наций.

С помощью ЦК КПГ в апреле 1923 года Скарбек уехал в Германию. Там с января 1924 года по август 1933 года находился в распоряжении Разведупра, выполняя задания, сначала в советском торговом представительстве в Берлине, а с 1925 года — нелегально в Гамбурге. Работал под именем Georges Benedikt (по-немецки — Георг Бенедикт, а по-французски — Жорж Бенедик). В то же время он состоял в КПГ под именем Сигизмунда Крейцера. В апреле 1929 года обстоятельства снова сложились так, что ему пришлось покинуть страну и вернуться в СССР.

Короткий отдых и новое задание военной разведки. Его направили в Китай, в Харбин. За успешную работу (видимо, связанную с событиями на КВЖД) Реввоенсовет СССР 13 июня 1930 года наградил его именными серебряными часами. Руководителем Скарбека в Китае был крупный советский разведчик Леонид Абрамович Анулов (Акулов), опытный резидент, награжденный в связи с теми же событиями орденом Красного Знамени. Анулов дал «путевку в жизнь» не только Скарбеку, но и другим разведчикам, в частности, знаменитому руководителю группы «Дора» в Швейцарии Шандору Радо. Он же в 1931 — 1933 годах руководил работой супругов Скарбек в Италии и Австрии.

В Вене в 1932 году Скарбек работал вместе с Натальей Владимировной Звонаревой в резидентуре К. М. Басова. В 1933 году он вернулся в СССР, был зачислен слушателем военного факультета Инженерно-технической академии связи им. В. Н. Подбельского. Но доучиться в Академии ему не пришлось: окончив два курса, в сентябре 1935 года Скарбек был отозван и в марте 1936 года направлен Разведупром в Италию. Сигизмунд Абрамович обосновался с женой и сыном в Турине под видом бывшего владельца фабрики в Китае, которую он якобы продал с началом революционных действий. По легенде, в Италию он приехал на курорт — лечить сколиоз у сына. Жили они по тем же польским паспортам, которые использовали и раньше, на имя супругов Бенедик.

В Турине предприимчивый фабрикант быстро обзавелся фотоателье на улице Лука делла Робиа, под названием «Моменто». Соседи стали называть его «маленький фотограф с большим мешком денег». Приобретя ателье, он оборудовал во дворе игровую площадку для детей, купил небольшой токарный станок и устроил в задней комнате «Моменто» слесарную мастерскую. Руки у него были поистине золотыми. Одним из изделий, о которых Скарбек не распространялся, была модифицированная фотокамера. Вмонтированная в бокс одноразовая лампочка от вспышки надёжно засвечивала плёнку при нажатии на скрытую кнопку.

Захудалая фотография, каких всегда было немало в рабочих кварталах Турина, стала приносить неплохой доход, благодаря предприимчивости и трудолюбию нового владельца. Пролетарии с удовольствием ходили «щёлкаться» к польскому еврею, обладавшему чудесным умением снимать клиента в самом выгодном ракурсе. По выходным и праздникам неизбалованные развлечениями работяги посещали фотоателье с семьями, а когда возникала нужда в карточке на документы, привычно обращались к своему постоянному мастеру в «Моменто». Таким образом, Скарбек всегда был в курсе, на каких предприятиях вводится новый режим секретности и какие профессиональные категории он охватывает — ведь клиентуру, работавшую на Мирафьори, Линьотто и других расположенных по соседству военных заводах, сотрудник Разведупра успел подробно изучить.

Мастер фотоателье «Моменто» обзавёлся и неплохим помощником. Лаборант Помпео, ранее работавший фотокопировщиком на военных заводах Ансальдо, по-прежнему входил в подпольный антифашистский комитет на заводе и мог получать от рабочих информацию о тонкостях секретных технологий. Задачи агентурной сети Скарбека облегчались тем, что ОВРА в те годы больше уделяла внимания анархистским группировкам, способным организовать покушение на дуче, нежели коммунистическим ячейкам, ворующим производственные секреты.

Несмотря на то, что Скарбек находился в Италии, а не в СССР, 1937 год стал для него роковым. 9 мая он был арестован итальянской полицией и 25 ноября того же года приговорен Особым трибуналом в Риме к 30 годам заключения. Наказание отбывал в тюремной одиночке на средиземноморском острове Сан-Стефано, том самом, куда в 1941 году перевели и Маневича.

За выполнение специального задания, повидимому связанного с гражданской войной в Испании, батальонный комиссар С. А. Скарбек (указом ЦИК СССР не подлежащим оглашению) 17 июля 1937 года награжден орденом Красного Знамени. Этим же указом и тем же орденом награжден и работавший с ним в Италии полковник Георгий Григорьев. А спустя ровно год, день в день, Бенедикт (так в приказе) Абрамович Скарбек увольняется из рядов Красной Армии.

9 сентября 1943 года американские десантники освободили остров и заключенных, которые были переправлены в столицу Сицилии — Палермо. Десантная группа была не простая, а подчинялась «G-3» — отделению военной контрразведки армии США по поддержанию общественного порядка на освобожденных территориях. Американский офицер предложил привлекшему его внимание заключенному работать с ними, на что скромный коммерсант выразил недоумение, чем же он может быть им полезен и сообщил свободителям о своем желании выехать в Швейцарию, куда после его ареста уехали его жена и сын.

В Палермо Скарбек добывал себе хлеб насущный тем, что учил польскому и итальянскому языку двух американских офицеров. В январе 1944 года он перебрался в Неаполь и через итальянских коммунистов (в частности, известного впоследствии деятеля ИКП Эудженио Реале) установил связь с советской военной разведкой. Через три 3 месяца, в апреле он вылетел на самолете в Югославию, чтобы оттуда перебраться домой. Но началось последнее, седьмое, немецкое наступление против Народно-освободительной армии Югославии, задержавшее отправку, и только 9 сентября 1944 года он вылетел на самолете в Москву.

На Внуковском аэродроме Скарбека встретили сотрудники НКГБ и перепроводили… нет не в санаторий, как положено вернувшемуся «с холода» разведчику, а в уже ставшее привычным обиталище — камеру следственного изолятора. 28 февраля победного 1945 года ОСО при НКВД осудило бывшего узника итальянских тюрем к 5 годам лагерей по статье 7 — 35 УК РСФСР. Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии, вышедший 8 июля того же года, дал основание снизить срок до трех с половиной лет, и 9 августа 1947 года Сигизмунд Абрамович вышел на свободу из лагеря в Кировской области, отделавшись, для прошедшего через вражескую тюрьму советского разведчика довольно легко.

Скарбека выслали в Курск, где он жил до смерти великого вождя и учителя всех времён и народов, работая мастером, начальником переплетного цеха, отдела снабжения в скромной артели «Печатник». Но с приговором он не смирился и, едва освободившись, начал писать жалобы в Комиссию Партийного контроля, требуя снятия судимости и восстановления в партии. Главный военный прокурор генерал-лейтенант юстиции А. П. Вавилов, ответил партийным контролерам, что осужден он правильно, и на этом тему реабилитации закрыли. По поводу же партбилета началась длительная переписка. Скарбек во всех заявлениях упорно писал, что виновным себя не считает и рассматривает своё заключение как «профилактику в суровых условиях войны«.

Писал он по поводу восстановления в партии письма председателю КПК Шкирятову и даже один раз самому Сталину. Названные им в качестве поручителей бывшие товарищи по разведке полковник Георгий Павлович Григорьев, подполковник Наталья Владимировна Звонарева и другие дали ему превосходные характеристики, так же, как и сослуживцы по курской артели. Но начальники из ГРУ (замначальника по политчасти генерал-майор К. П. Исаев и др.), где уже не осталось посылавших его в Италию людей, не горели желанием помочь бывшему нелегалу. Дело тянулось до 1950 года, и на все апелляции Скарбек неизменно получал отказы. В апреле 1953 года он обратился к Ворошилову, тогдашнему Председателю Президиума Верховного Совета СССР. Тот направил письмо Скарбека министру внутренних дел Берия с просьбой разобраться и помочь. Товарищ Берия разобрался: в мае того же года ОСО при МВД прекратило уголовное дело за отсутствием состава преступления. Затем началось новое разбирательство партийного дела. К этому времени вернулась в СССР из Варшавы жена Скарбека, жившая во время войны в Швейцарии, а потом выехавшая в Польшу, где она работала в министерстве внешней торговли и состояла в ПОРП. Наконец, Скарбека, жившего все это время в Курске, где он был в своей артели председателем ячейки ДОСААФ и старостой кружка по изучению истории партии, восстановили в этой самой партии, с записью о перерыве в партстаже с 1948 по 1954 год. Только в мае 1954 года семейству Скарбеков разрешили вернуться в столицу.

Сигизмунд Абрамович поселился в Куйбышевском районе Москвы, получил ордена Красного Знамени и Красной Звезды, несколько медалей, а в 1956 году ему вручили новый партбилет без указания перерыва в партстаже. Умер Скарбек 17 февраля 1974 года, дожив до выхода книги о подвиге на невидимом фронте легендарного резидента «Этьена». Похоронили его на Новодевичьем кладбище. Жена Анна Моисеевна пережила его на 9 лет и похоронена там же. В России надо жить долго.

НАШ РЕЗИДЕНТ… В МОСКВЕ

Это не опечатка: действительно, Разведуправление занималось созданием резидентур в советской столице. Было это осенью 1941 года. А руководителем одной из них — Центральной — должна была стать молодая, но уже достаточно опытная разведчица Мария Полякова.

Мария (Мира) Иосифовна (Осиповна) Полякова родилась 27 марта 1908 года в Санкт-Петербурге, в семье рабочего-революционера. В детстве, с 1921 по 1925 год, с родителями, работниками НКИД, долго жила в Лондоне и Берлине, там же училась в школе и потому свободно владела немецким и английским. В 1925 году возвратилась в Россию, вступила в комсомол, работала референтом информотдела в Исполкоме КИМа. Стала членом ВКП(б) в 1927 году. Вскоре вышла замуж за Иосифа Дицку, родила дочь Златану. Мария мечтала стать детским врачом, однако судьба сложилась иначе…

Летом 1932 года, когда, пять лет проработав в Коминтерне, она получила, наконец, разрешение пойти учиться, ее вызвали в ЦК комсомола. Один из секретарей ЦК попросил ее рассказать биографию и, внимательно выслушав, предложил ей пойти работать в военную разведку, сказав при этом, что ее рекомендовал секретарь ЦК А. В. Косарев. «Человек вы еще молодой, учиться успеете, сейчас вы нужнее в разведке и, как комсомолка, должны думать прежде всего о долге. Однако я еще раз повторяю, дело это добровольное…» (Полякова М. И. По заданию Я. К. Берзина // Военно-исторический журнал. М., 1990. № 3. С.58.).

Мария думала два дня, отпущенных ей на размышление и, в конце концов, согласилась. Тогда ее направили к Берзину. Начальник Разведупра старался лично знакомиться с людьми, отправляемыми за рубеж. Он сказал Марии, что ее выбрали для нелегальной работы в Германии. Она изучила шифровальное дело, фотографирование, научилась правилам конспирации.

В Берлин она отправлялась под видом датской студентки. Муж довез ее на такси до вокзала. Дальше ей предстояло рассчитывать только на себя:

Несмотря на то, что она успела пожить за границей, знала быт и обычаи, ко многому пришлось привыкать заново. Носить кольца, дамскую сумочку, не есть много хлеба. А она еще к тому же очень любила селедку… но тут уж приходилось давать себе волю только на конспиративных квартирах.

«Германию я совсем не узнала, — вспоминает разведчица. — В пансионе, где я поселилась, только и было разговоров о приказе Гитлера есть раз в неделю одно блюдо. Или первое, или второе. Не помню, была это среда или четверг, но день этот так и назывался — айнтопфтаг — день одного блюда. Кто не будет соблюдать, того будут наказывать… Ну, и, конечно, на улицах появилось много коричневых. Вели они себя очень нагло. Мое такси как-то раз на Лейпциг-штрассе остановили двое фашистиков. „Платите за машину, — говорят мне, — она нам нужна“. Подождали, пока я расплачусь по счетчику, затем сели и уехали. Прежде такое в Берлине было невозможно…».

В то время берлинская резидентура занималась, в основном, технической разведкой. Кроме того, до прихода к власти Гитлера Берлин был зарубежным центром советской разведсети, и теперь многие связи приходилось переносить в другие страны. Этим тоже занималась Мария, выполнявшая функции помощника резидента по связи. Все вроде бы шло хорошо, однако вскоре положение осложнилось. Дело в том, что на молодую незамужнюю датчанку обратило внимание датское посольство. Сначала ее пригласили на воскресное богослужение, потом на встречу в посольство. «Соотечественники», естественно, могли сразу же расшифровать её. Пришлось срочно сменить прикрытие — теперь она стала австрийкой и поселилась в другом районе города.

Летом 1933 года командование Разведупра отозвало ее в Москву. Мария искренне считала, что теперь, когда она выполнила свои обязательства перед ведомством, ее, наконец-то, отпустят учиться. Но вышло не так. Слишком уж хорошо она зарекомендовала себя в своей первой командировке. Когда она все же попросила отпустить ее, выражение глаз Берзина сразу стало жестким.

« — Вы ведь сами обещали, когда я уезжала… — Да, это точно, я обещал, — ответил Павел Иванович, — но разве ты сама не понимаешь после того, что ты видела, пережила и узнала. Обстановка резко ухудшилась, войны не избежать. А учиться можешь пойти по нашей линии, у нас новая хорошая школа. А через год поедешь опять. Мы не можем отказаться от полученного тобой опыта работы в сложных условиях. Короче, я не вижу возможности выполнить свое обещание».

Через год, окончив в 1935 году Школу Разведупра РККА и пройдя подготовку в Управлении, она поехала в следующую командировку — в Швейцарию, уже в качестве резидента. На этот раз она была путешествующей вдовой бизнесмена. Там была маленькая законсервированная группа, работу которой ей предстояло возобновить. Занималась Мария, в основном, тем же, чем и в Германии — технической разведкой. Она передала в Москву чертежи пушки для установки на самолете, авиационного прицела Цейсса, различных взрывателей, пулемета системы «штанге», нового противотанкового ружья. Немцы купили у швейцарцев автоматическую зенитную пушку фирмы «Эрликон», предполагая отправить ее франкистам в Испанию. Мария без особого труда тут же достала два чемодана технической документации. Многое в то время было замешано на политике. Одни симпатизировали нацистам, другие — наоборот, с помощью последних удавалось получить информацию, которую и за деньги не купишь. Часто добыть было легче, чем передать. Ведь советского посольства в Швейцарии не было.

Информацию передавали через Францию. Мария жила недалеко от Женевы в пансионе. У хозяев был десятилетний мальчик, который обожал лыжи, и Мария нередко брала его с собой во Францию на лыжный курорт. Оставляла мальчика на детской площадке, а сама уезжала на встречу. К женщине с ребенком таможенники присматривались далеко не так внимательно. Она переправляла через границу не только чертежи, но даже образцы снарядов — просто в дамской сумочке, положив сверху всякие мелочи: пудру, помаду, носовой платок и т.д. Конечно, дамские сумочки тоже проверяли на границе. Но тут был простой психологический расчет: мужчина-таможенник едва ли станет копаться в женской сумке без особых на то причин. Расчет сработал. Снаряды были отправлены в СССР. «За выполнение специального задания правительства» 17 июля 1937 года её наградили орденом Красной Звезды.

Из Швейцарии Полякову отозвали в конце 1937 года. Берзина в управлении он уже не застала, не было на месте и многих других. После приезда Марии пришлось… учить своих новых начальников премудростям разведки, читать лекции в разведшколе, даже руководить работой групп военной разведки в Европе. В 1937 года возвратился из Испании ее муж Иосиф Дицка. Теперь вся семья была в сборе.

Мария Иосифовна обучала разведывательному делу и молодое пополнение, которое направляли учиться в Центральную школу подготовки командиров штаба, так именовалась к тому времени бывшая Школа Разведупра. Выпускник Военно-химической академии Виталий Никольский, прибывший в ЦШПКШ в мае 1938 года, вспоминал: «В шпионских романах подробно описано, каким экстравагантным способам обучают „рыцарей плаща и кинжала“ для вербовки агентов, проникновения на тщательно охраняемые объекты, вскрытия сейфов, ликвидации своих противников… и так далее. Все это чепуха. Нам пришлось изучать далеко не „романтические“ дисциплины. Это в первую очередь спецпоготовка, которую вела выдающаяся советская разведчица М. И. Полякова, имевшая колоссальный опыт работы за рубежом…» (Никольский В. А. Аквариум — 2. М ., 1997. С.32.).

Однако вскоре над ее головой стали сгущаться тучи. Сначала был арестован ее отец, работавший на строительстве автозавода в Горьком. Потом — старший брат, учившийся в Военной академии. А в конце 1938 года ее вызвал к себе начальник полтотдела управления бригадный комиссар И. Ильичев, после жесткой беседы он сообщил, что ее ждет увольнение из армии. После долгих раздумий Полякова написала письмо наркому обороны Ворошилову. Через несколько дней помощник Ворошилова по телефону сообщил ей, что она может продолжать работать.

Ее оставили в разведке, в июле 1939 года назначили на должность старшего помощника начальника 1-го отделения 3-го (военно-технического) отдела. Спустя неделю её непосредственным начальником стал майор И. А. Большаков.

Вместе с начальником Управления И. И. Проскуровым она разработала и успешно провела операцию по переброске «ценного агента» адвоката Биехала из оккупированной немцами Праги в Лондон в аппарат военного атташе, представлявшего разведку правительства Чехословакии в эмиграции, которое находилось там же в Великобритании. Агент и его жена, которая была связисткой, передавали очень важную информацию до самой Победы. Кстати, с Разведупром, затем ГРУ с 1941 года сотрудничал и начальник чехословацкой военной разведки Франтишек Моравец.

Великая Отечественная война застала Полякову на должности старшего помощника начальника 3-го отделения 2-го отдела Разведупра. Через несколько месяцев, в октябре 1941-го, её, согласно плана «ZZ», опять отправили на нелегальную работу. На этот раз… в Москву.

Когда подходившие к Москве немецкие войска были уже у Волоколамска, командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков вызвал к себе начальника ГРУ и приказал срочно создать в Москве агентурную сеть с радиосвязью и конспиративными квартирами. При этом он сказал: «Москву мы не отдадим, но готовиться надо ко всему. Береженого Бог бережет».

Капитан Полякова предложила свою кандидатуру в качестве руководителя резидентуры. Сначала начальник ГРУ отказал, не по каким-то объективным причинам, а просто потому, что она — женщина. Но потом переменил решение — учел что Полякова несколько лет работала в качестве нелегала, отлично знала немецкий язык и обстановку. И в октябре она ушла в подполье, откуда должна была руководить резидентурой «Центр». Ей выдали паспорт на другую фамилию, ночной пропуск и справку о том, что ее дом разрушен, после чего поселили в брошенную жильцами при эвакуации квартиру, которая должна была использоваться в качестве конспиративной.

7 ноября она переехала в эту квартиру, сменив форму капитана Красной Армии на старую шубейку, валенки и шерстяной платок. Вечером она уходила якобы «на работу» в ночную смену, а на самом деле сидела в бомбоубежище ГРУ с шифровками от агентов. Днем, после нескольких часов сна, занималась подготовкой конспиративных квартир, почтовых ящиков, явок и тайников. Другие офицеры готовили источников и агентов — пожилых людей, освобожденных от военной службы и, естественно, беспартийных. Сеть была успешно создана. К счастью, использовать ее так и не пришлось.

В дальнейшем, до Победы, она работала в ГРУ, вела переписку с швейцарской, немецкой и французской резидентурами. Война тяжело отозвалась на судьбе Марии Поляковой. Ее брат погиб в боях под Ельней, а муж — во время выброски нашей разведгруппы в немецкий тыл в Чехословакии. Никогда не прыгавший с парашютом, Иосиф Дицка сломал ноги при приземлении и, чтобы не попасть в руки немцев, покончил с собой. Мария узнала об этом лишь после войны. Саму ее в 1946 году уволили в запас — как женщину. Последующие десять лет она преподавала в специальном учебном заведении, где готовили разведчиков.

Умерла Мария Полякова 7 мая 1995 года, за два дня до 50-летия Победы, которую она «приближала, как могла».

ГОДЫ И ТЮРЬМЫ СЕМЕНА ПОБЕРЕЖНИКА

Похожим на судьбу Скарбека был нелёгкий жизненный путь и Семёна Яковлевича Побережника, которому тоже посчастливилось работать на советскую военную разведку. «Пансионат» с решётками на окнах ждал его сначала по ту сторону границы, а затем — по нашу.

Семён Яковлевич Побережник родился в феврале 1906 года в бессарабском селе Клишковицы, что близ города Черновцы, относящегося к поясу еврейской оседлости. После заключения Брестского мира Бессарабия отошла к Румынии. В 1927 году пришла пора Семену идти в румынскую армию. Но служить очень не хотелось, и Побережник уехал в Америку. Сначала батрачил в Канаде, затем его приютил дальний родственник в Детройте. Побережник устроился на автопредприятие Форда чернорабочим в литейном цеху. Через несколько месяцев профсоюзные деятели поручили ему расклеивать листовки. Ничего особо крамольного в них вроде бы не было: обычные для той поры требования ввести восьмичасовой рабочий день, не снижать расценки, не увольнять рабочих и т.д. Но на первом же задании, когда Семен доклеивал прокламацию в уборной, его застукали охранники завода и отвели в контору. Оттуда молодого эмигранта отправили в тюрьму, а через неделю суд вынес приговор: девять месяцев заключения. Деньги работодателей в Штатах берегли не меньше, чем государственный строй.

По окончании срока Побережник дал подписку, что уведомлен о запрещении впредь жить и появляться на территории САСШ. Он был доставлен в Балтимор и посажен на бельгийский сухогруз «Ван», шедший в Чили за селитрой — нежелательного иностранца банально выдворили из страны.

На судне депортированный влился в пёстрый коллектив. Команду составляли греки, скандинавы, немцы, чехи, итальянцы. Был там и русский — Фёдор Галаган, служивший в свое время на «Потёмкине», а также венгерский коммунист Ян Элен. Последний, по возвращении «Вана» в порт приписки Антверпен, познакомил Семена с товарищами-коммунистами. Побережник прошёл на судне настоящий марксистский ликбез и был готов к партийной работе. В 1932 году он вступил в Компартию, взяв себе псевдоним Чебан, в память об односельчанине-революционере, которого расстреляли румынские каратели. К тому времени на своем судне Семен дослужился до боцмана, что позволяло ему переправлять беглых коммунистов в Англию, Бельгию, Голландию и доставлять нелегальную литературу в Италию.

Через некоторое время Побережник осел на берегу, в Бельгии, где продолжал агитацию среди моряков с заходивших в Антверпен судов. Через два года его арестовали, полгода продержали в тюрьме и… все повторилось, как в Штатах — его снова выслали из страны. Тогда Побережник уехал в столицу эмиграции — Париж. Перед отъездом коммунисты снабдили его несколькими адресами, в том числе адресом «Союза за возвращение на родину». Побережник навестил помещение на улице Дебюсси, 12, где, кроме «Союза», находилась и партийная организация. Товарища со стажем пропагандистской работы с радостью приняли во

Французскую компартию, обменяли билет и предоставили жильё.

Вскоре началась гражданская война в Испании и Побережник уехал в эту страну. В Альбасете, где формировалась Двенадцатая интербригада, волонтёра Семёна Чебана зачислили в автороту водителем санитарной машины, а несколько месяцев спустя командир автороты направил его в распоряжение военного советника Пабло Фрица. Невысокий, худощавый «Пабло» носил форму без знаков различия и хорошо говорил по-русски. О том, что это был военный советник Павел Иванович Батов, Побережник узнал много лет спустя, а пока что он, не интересуясь подлинным именем нового начальства, был при нем человеком «за все»: шофером, адъютантом, переводчиком. Языки давались Семену на удивление легко: за время скитаний по заграницам он выучил их одиннадцать!

«Пабло Фрица» довелось возить более полугода. 11 июня 1937 года советник получил тяжёлое ранение в грудь и ноги, Побережник спас его — вывез из зоны боевых действий и довез до госпиталя, откуда его эвакуировали в Москву. А волонтёра Чебана откомандировали в резерв штаба в Валенсию, где на улице Альбукерке, размещалась маленькая советская колония. Отдых был коротким. На Побережника уже положил глаз Разведупр. В июне 1937 года Хаджи-Умар Мамсуров предложил Семену стать разведчиком-нелегалом. Такие люди были нужны Разведупру: коммунист, агитатор, знает русский, английский, французский, испанский, немецкий… Имеет опыт подпольной работы в нескольких зарубежных странах. И, наконец, просто хороший человек, хотя это и не профессия.

Семён без лишних колебаний согласился, и Мамсуров направил его в Советский Союз, где в течение полугода Побережника обучали правилам конспирации, радиоделу, шифрам, методам визуального наблюдения. Бывшего моряка готовили целенаправленно. Он зубрил классы итальянских и германских кораблей, запоминал их силуэты. В 1938 году его отправили на стажировку в Италию, в портовый город Таранто.

… Альфред Джозеф Муней, английский инженер-электрик, человек со средствами, приехал в Таранто, на юг Италии, чтобы вложить свои деньги в какое-нибудь хорошее предприятие. Впрочем, с инвестициями англичанин не спешил. Посещал офисы фирм, знакомился с людьми. Любил посидеть за рюмочкой хорошего вина в кафе, откуда открывался великолепный вид на залив и корабли на его глади — Таранто был одной из двух основных баз итальянского флота. Иной раз давал консультации по специальности, за которые ему платили «валютой» двух видов: явно — лирами и неявно — информацией. Кто бы мог подумать, что фабрикант оливкового масла, обратившийся к Мунею с просьбой рассчитать предельную нагрузку для своих электромоторов и присматривать за ними во время авралов, сам того не зная, снабжал советского разведчика расписанием выхода эскадры в море. А ремонтируя обордование на других заводах и встречаясь за чащечкой кофе с их хозяевами, получал информацию о военных заказах.

Из донесения Побережника: «В Таранто базируется 2-я эскадра из двух дивизионов в составе 63 единиц. Из них — 9 бинкоров, 17 крейсеров, 34 миноносца. Здесь же дислоцируется 3-я флотилия подводных лодок, доведенная до 25 единиц». В те времена, когда не существовало еще спутников-шпионов, победа в войне складывалась, в числе прочего, и из таких вот сообщений.

Донесения он передавал через связника. Во время одной из таких встреч и произошла история, которая дает хорошее представление о характере этого человека. Это случилось в Неаполе. Семен должен был встретиться со связником в небольшой траттории. Встреча прошла без осложнений. Передав донесение, он вышел из кабачка и сел в свой «фиат». Но мотор почему-то не заводился: обычная ситуация для автомобилиста — кто из них не мучился с мотором! Размышляя, что делать, он сидел в машине, и тут вдруг увидел, как из кабачка вышел связник, а следом за ним — «хвост». Причем прятался наблюдатель как раз за его машиной.

Семен со злости так надавил на стартер, что мотор вдруг завелся. По правилам конспирации, ему надо было срочно отправляться восвояси. Но жаль было связника, жаль и донесения. И Семен решил рискнуть: догнал его, приоткрыл дверь и тихонько крикнул по-итальянски: «Садитесь! „ Тот мгновенно срегаировал: вскочил в машину и спрятался рядом с сиденьем, чтобы не видно было, что в машине есть кто-либо, кроме шофера. Все произошло настолько быстро, что «наружка“ не успела ничего заметить. Поколесив по городу, Побережник отвез связника на вокзал и отправился обратно в Таранто.

Стажировку Семёна Яковлевича в Италии руководство оценило высоко. Ему вынесли благодарность и вручили путевку в Крым. А потом поступил приказ: выехать в Болгарию, легализоваться и приступить к работе. «Альфред Муней» прибыл в Софию осенью 1939 года по туристской визе, поскольку коммерческое прикрытие для этой страны не годилось. Ну не было у бывшего матроса ни способностей, ни склонности к коммерции! Одно дело — собираться заняться бизнесом, и совсем другое — реально заниматься им. Однако задание есть задание, и за несколько месяцев срока действия визы ему предстояло найти способ остаться в этой стране на неопределенный срок.

Уже в поезде он познакомился с Марином Желю Мариновым, болгарским представителем немецкой фирмы по продаже и ремонту пишущих машинок «Адлер». Они быстро познакомились, стали приятелями, и вот уже Муней обучает сына Маринова Стояна немецкому языку, а молодой человек знакомит его с достопримечательностями болгарской столицы и попутно учит языку. Правда, болгарский Семен в своих скитаниях уже выучил, но обнаруживать знания языка ему было нельзя, и теперь предстояло «выучить» его снова. Первые знакомства, первые связи, за которыми последовали новые и новые контакты с людьми. Однако проблема легализации оставалась бы нерешенной, если бы не госпожа Маринова, жена его нового приятеля, которая вскоре познакомила молодого холостого англичанина со Славкой, кузиной одного из друзей ее сына. Вскоре молодые люди поженились. Семён получил болгарское гражданство и весьма влиятельного родственника — дед Славки был председатель церковного суда софийской митрополии, известный в Болгарии священник Тодор Панджаров. Главная проблема была решена, и разведчик-одиночка Семен Побережник начал работу.

Вскоре после приезда в Болгарию Муней, которому смертельно надоели отели, снял комнату. Свой переезд он отметил роскошной покупкой — купил хороший приемник «Браун» с диапазоном от 12 до 100 метров . Знания, полученные в разведшколе, позволяли Семену без особого труда превратить его в передатчик — для этого надо было лишь собрать специальную приставку. Он ходил по магазинам, барахолкам, осторожно закупая радиодетали, а пока использовал приемник для односторонней связи — приема указаний Центра.

В декабре 1939 года Семен, собрав, наконец, передающую приставку, вышел на связь с Центром и передал первую радиограмму о строительстве в Русе нефтехранилищ при участии немецких специалистов из организации Тоджа. Он имел позывной «Волга» и исправно снабжал «Каму» (станция Разведупра) информацией. Передачи велись из дома № 35 по улице Кавала, где поселился «Альфред Муней» с супругой. Для шифрования англичанин пользовался книгой Редьярда Киплинга «Свет погас».

Энергичная, склонная к авантюрам натура Побережника как нельзя лучше подходила для «свободного плавания», в которое выпустила его советская разведка. «Муней» по-прежнему оставался агентом-одиночкой, действуя по собственному усмотрению. Он с энтузиазмом добывал сведения, и сделано им было немало. Источники информации Побережник находил сам. Мотался по стране, обзаводясь новыми знакомствами. Всё это давало широкую панораму того, о чём запрашивала «Кама»: экономического, военного и политического проникновения в Болгарию фашистской Германии.

В Варне углубляли канал, соединяющий порт с судоремонтным заводом. Немецкая фирма вела в варненском порту монтаж портальных кранов. Ясно было, что планируется резкое увеличение нагрузки на порт, и «виновной» в ней может быть только Германия. Все шло к тому, что в будущей войне Болгария будет служить для Рейха стратегичеким плацдармом на Черном море и тыловой базой внабжения вермахта. Предупредил он заранее и о присоединении страны к Трехстороннему соглашению, в результате которого она официально стала союзницей Германии.

Не прошла незамеченной для Побережника и подготовка войны против Советского Союза. Весной 1941 года он передал: «К румынской границе по железной дороге непрерывно перевозятся немецкие войска и снаряжение. По всем шоссейным дорогам прошли моторизированные части. Кроме того, на юг всё время движутся грузовики, легковые машины, танки, артиллерия, перевозятся катера и мостовые фермы„. А 12 июня он сообщил: «Во вторник, 24 июня, Германия нападёт на СССР“.

Слухи, которыми абвер дезинформировал разведку противника, были у всех на устах. И все они были разными. Неудивительно, что в Москве не верили докладам Зорге и других агентов о рассветной атаке 22 июня — поток данных с самыми разными датами лился в Кремль со всех концов света. Германские спецслужбы готовились к серьёзной войне и растворили струйку правды в море лжи вполне успешно.

После нападения Германии на СССР «Альфред Муней» остался на боевом посту и продолжал радировать в Центр. Одним из самых первых и главных вопросов, которые он должен был выяснить — это пошлет ли Болгария войска на Восточный фронт. В результате множества встреч и разговоров, «Кама» пополнилась еще одним ручейком: «Болгарское командование не имеет намерения посылать свои войска на Восточный фронт, так как опасается народного восстания. В стране рзвернулось такое мощное движение против участия в войне, что правительство решило аннулировать прежние обещания немцам. Царь Борис срочно вызван к фюреру для объяснений«, — радировал Побережник.

Два военных года Побережник передавал в Центр информацию. Что можно было узнать в Болгарии, так и не отправившей ни одной части на Восточный фронт? Например, новую тактику действий немецких подводных лодок: оказалось, что они пристраиваются в кильватер советским эсминцам и сторожевым кораблям, пробираясь «на хвосте» через минные заграждения. Это донесение спасло немало жизней советских моряков. Были и другие:

«Германская авиация разместила свои подразделения на всех 16 военных аэродромах Болгарии. На них удлиняются взлётно-посадочные полосы. В офицерском клубе болгарские лётчики высказывают предположение, что вскоре прибудут „мессершмитты“ — для „юнкерсов“ и „дорнье“ достаточно старых полос».

«Для карательных акций против партизан в помощь полиции и армейским подразделениям мобилизуются члены фашистских организаций „Ратник“, „Национальный легион“, „Бранник“, „Отец Паисий“ и ряда других».

Поражение немецких войск под Сталинградом вызвало ликование в охваченной смутой Болгарии, и разведчик передаёт: «В стране растёт саботаж. Новобранцы скрываются от призыва». «Значительно увеличилось число эшелонов с раненными, прибывающими в Софию». От «Волги» для «Камы» шли сведения о дислокации, перемещении, количестве и вооружении войск, строительстве разнообразных военных объектов в Болгарии, положении дел в портах и действиях немцев на Чёрном море, о политической и экономической ситуации в стране и многом другом.

С началом войны резко активизировали работу болгарские спецслужбы: политическая полиция, военная контрразведка РО-2 и другие. Присланный из Берлина им в помощь доктор Делиус (на самом деле — полковник абвера Отто Вагнер), наряду с

представителями других немецких спецслужб, стремился создать в стране тотальную разведывательную и контрразведывательную сеть. Шли облавы и обыски, проверялся каждый дом. Число агентов в Софии росло. Из Берлина прислали пеленгаторную установку, благодаря которой были раскрыты несколько советских разведгрупп. Но никакие ухищрения немцев не помогли им обнаружить местоположение «Волги». Ровно в полночь он начинал передачу из своей квартиры (к счастью Семена, Славка относилась к «жаворонкам» и в десять-одиннадцать часов засыпала, а муж делал вид, что страдает бессонницей). Передача длилась одну — полторы минуты, так как Побережник работал ключом с феноменальной скоростью, каждый раз на другой волне, да еще во время передачи волна дважды менялась.

За всё время немецкие пеленгаторщики, засекавшие неизвестный передатчик, не сумели хотя бы приблизительно определить его координаты. Это была хорошая работа, за которую ему несколько раз присылали благодарности, а один раз даже сообщили о том, что он представлен к правительственной награде. Да, это была хорошая работа, и закончилась она не по вине Побережника.

Осенью 1943 года по заданию Разведупра «Альфред Муней» должен был выйти на связь с болгарином Димитром Минковым. Побережник выполнил приказ, но Минков оказался полицейским агентом! Вскоре Семёна арестовали. Правда, сначала улик против него не было, и разведчик все отрицал. Но вскоре, при тщательном обыске в его квартире, контрразведчиам удалось найти приставку к радиоприемнику. Теперь отпираться было бесполезно.

Незадолго до того Москва, узнав, что Семен находится на грани провала, передала ему инструкцию: в случае осложнений действовать по варианту «Игрек», в крайнем случае в силу вступает вариант «Но пасаран». Первое означало: все отрицать, ни в чем не признаваться. Второе — согласиться на «перевербовку». Семен, несмотря на пытки и избиения, держался стойко. Ему сломали ребра, выбили зубы. Но он выждал время и только когда ему пригрозили расстрелом, «сломался» и согласился на участие в радиоигре. (Другой советский военный разведчик Евгений Березняк, оказавшийся в подобной ситуации, вспоминал народную мудрость: «Признание должны вымучить — тогда в него поверят»).

Вскоре «Волга» снова вышла на связь и стала гнать дезу. Впрочем, Побережник сумел передать условный сигнал о работе под контролем. Да и сообщение, составленное болгарской военной контрразведкой РО-2, было настолько примитивным, словно его кураторы специально задались целью сделать все возможное, чтобы в Москве им не поверили.

«Муней» известил Центр, что лежал в больнице с воспалением лёгких (не такая внезапная болезнь, чтобы разведчик не успел предупредить о перерыве в связи), а в среду на следующей неделе передаст важную информацию. Последнее вообще не укладывалось ни в какие правила. В Разведупре правильно всё поняли.

Контрразведчики перевели Побережника из тюрьмы на конспиративную квартиру — маленький домик. Обнесенный глухим забором, откуда разоблаченный агент около года радировал в Центр. Вечером приходил шифровальщик и внимательно наблюдал за его работой. Работа велась чрезвычайно интенсивно, но, чего не знали контрразведчики, абсолютно для них бесполезно, а Центр из дезы извлекал информацию.

Война уже шла к концу, и в начале августа радист перестал приходить. «Волга» замолчала. Из разговоров охранников Семен узнавал новости, в том числе и о наступлении Красной Армии, которая все ближе подходила к границам Болгарии. В ночь на 9 сентября 1944 года, когда в Софии началось восстание, охранники сбежали, да так поспешно, что не только не взяли арестованного с собой, но даже не заперли входную дверь, и Семен Побережник естественным образом очутился на свободе. На всякий случай он на некоторое время перешел на нелегальное положение — вдруг контрразведка вспомнит о нем и решит ликвидировать! А когда советские войска вошли в Болгарию, он, через команование воинской части, сообщил о себе «Каме». Ему ответили: «Ждите, за вами приедут». Вскоре его посадили на торпедный катер, присланный из Севастополя.

Побережнику было известно, что вернувшимся с задания нелегалам предоставлялось санаторное лечение и отдых. Этого он и ждал и, вполне возможно, получил бы, если бы добрался до Москвы. Но в Севастополе он был арестован местным отделением СМЕРШ. Впоследствии выяснилось, что оно получило «информацию» о работе Побережника на немцев от сообщников Минкова. Теперь нужно было выбить у арестованного признание, и дело сделано. На допросах следователи приводили «неотразимый» аргумент в пользу своей версии: «Почему тебя не расстреляли?» Другие доказательства тем смершевцам были не нужны, и, наверное, поэтому они наотрез отказались запрашивать Москву, несмотря на все просьбы Побережника.

Больше года просидел вернувшийся к своим разведчик в одиночной камере. Наконец, осенью 1945 года последовал приговор: 10 лет лагерей и 2 года спецпоселения. Срок он отсидел от звонка до звонка. Как раньше мотался по странам, теперь «путешествовал» по островам архипелага ГУЛАГ: строил дороги в районе Братска, прокладывал БАМ в Тайшете, возводил нефтеперегонный завод под Омском. 2 года ссылки проработал на шахте в Караганде. Но и тут выжил Семен Побережник, благодаря многолетней закалке. В ссылке он женился вторично, о болгарском браке предпочитая не вспоминать. После Тайшета и «комсомольских» строек воспоминания о загранице казались прекрасным, но полузабытым сном.

В 1957 году Побережнику разрешили вернуться на малую родину — в село Клишковицы. Он приехал — бывший зэк, с женой и грудным ребёнком. После тридцатилетней разлуки родной дом было не узнать. Мать и младший брат не пустили его на порог, пришлось снимать угол у чужих людей. С работой тоже не заладилось. Семён Яковлевич явился к председателю колхоза, сказал, что он — первоклассный шофёр (профессия в деревне дефицитная). Председатель глянул на измождённого мужика: на лице читался немалый лагерный срок. «Завод ещё ту машину не собрал, на которой ты будешь ездить«, — ответил он и отправил Побережника в садоводческую бригаду подсобником. Нет, совсем не такие перспективы жизни на родине рисовал ему в солнечной Валенсии Хаджи-Умар Мамсуров.

Рабочих рук в колхозе не хватало, и Семен работал от зари до зари. Постепенно односельчане узнавали его, и отношение стало меняться. Но не таков был Побережник, чтобы не попытаться добиться правды. Приятель, которому он кое-что рассказал о себе, посоветовал ему попытаться найти того военного советника, «Пабло Фрица», которого Семен возил в Испании и которому спас жизнь. Он написал письмо в газету «Правда», и… получил ответ!

«Правдисты» нашли «Пабло Фрица» — им оказался генерал армии Павел Иванович Батов, дважды Герой Советского Союза. Семену сообщили его домашний адрес в Риге. В тот же вечер Побережник написал ему письмо. Коротко напомнил о себе, в двух словах изложил свою историю после Испании (разведработа за границей, плен, возвращение в Союз, репрессии, жизнь после освобождения), попросил, если не затруднит, ответить. С арестантской аккуратностью заклеил конверт и утром опустил в почтовый ящик.

Но прошла неделя, другая — нет ответа. На всякий случай Семен решил написать еще раз — совсем короткое письмо. Написал. Отправил. И тут пришел ответ, вместе с почтовым переводом. Командующий Прибалтийским военным округом генерал армии Батов извинялся за задержку с ответом (выезжал в войска), приглашал в гости и выслал средства на дорогу. Вот что вспоминает о встрече в Риге Побережник: «Не успел я снять полушубок и вытереть с мокрых валенок грязь, как в дверях появился в полной генеральской форме военный. С трудом узнал в нём испанского Пабло. Прямо в передней мы бросились в объятия друг другу. Троекратно расцеловались. И тут к горлу у меня что-то подступило, сдавило как клещами, — ни откашляться, ни проглотить. По моему лицу потекли слёзы. «Ну что ты, Семён! Успокойся, друг, не нужно! — говорит Батов, а я никак не могу взять себя в руки. Внутри словно что-то порвалось«.

В столице Латвии Семён Яковлевич гостил месяц. Узнав о его судьбе, Батов как депутат Верховного Совета СССР обещал помочь восстановить справедливость, и свое обещание выполнил. В 1959 году Побережнику вручили новый «чистый» паспорт и справку о том, что Военный трибунал МВО отменил постановление ОСО «за отсутствием состава преступления». Материальную компенсацию ему тоже выплатили — сто двадцать дореформенных рублей, вскоре превратившиеся в двенадцать. Зато наград дали много: медаль «Участник национально-революционной войны в Испании 1936— 1939 г .г.», польскую медаль «За нашу и вашу свободу», итальянскую медаль имени Джузеппе Гарибальди, орден Отечественной войны 2 ст. и несколько юбилейных. По выслуге лет, Семёну Яковлевичу установили персональную пенсию местного значения в размере шестидесяти рублей. Приняли его и в ряды КПСС.

Видя такой оборот дела, правление колхоза тоже пошло навстречу: Побережнику выделили участок для дома. Разрешили брать в карьере камень для постройки. Правда, транспорта не дали — с ним колхозе по-прежнему была напряженка. Помощь ему оказали военные — прислали несколько машин со стройматериалами и солдат-строителей. Однако вскоре Побережник переехал в город Черновцы, где получил скромную двухкомнатную квартирку, в которой и жил до самой смерти.

Кстати, журналист Сергей Демкин, написавший повесть о разведчике. еще в конце пятидесятых годов, пытался опубликовать о нем очерк под названием «На семи холмах». Но, несмотря на то, что главный его герой к тому времени был полностью реабилитирован, «компетентные органы» десять лет не давали разрешения на его напечатание. Может быть, тот следователь из СМЕРШа, который упрятал в лагерь военного разведчика Побережника, дослужился до Москвы и теперь пытался скрыть то, что натворил в 1945 году?

ЯН ЧЕРНЯК: 16 ЛЕТ В «ПОЛЕ»

9 февраля 1995 года в палату одной из рядовых московских больниц вошли начальник Генерального штаба Вооруженных Сил России, генерал армии Михаил Колесников и начальник ГРУ генерал-полковник Фёдор Ладыгин. Они подошли к кровати, на которой лежал тяжело больной пожилой человек, зачитали ему Указ Президента России Б. Н. Ельцина. Яну Петровичу Черняку, так звали больного, было присвоено звания Героя России. Высокие гости вручили ему Золотую Звезду. И тут случилось удивительное: к моменту вручения награды больной, уже сутки не приходивший в себя, очнулся. Почувствовав в руке тяжесть награды, еле слышно ответил: «Служу Отечеству» (а может быть, произнес привычную формулу: «Служу Советскому Союзу! „?). Когда посетители ушли, он сказал жене: «Хорошо, что не посмертно…“. Через десять дней Ян Черняк скончался в возрасте 86 лет.

Позднее в разговоре с журналистами Колесников сказал, что «этот старик является настоящим „Штирлицем“ и что с 1930 по 1945 год он „работал там же, где и Максим Исаев“. Разведка — особая область. В науке, или на поизводстве, например, известными становятся те, кто хорошо спарвляется со своей работой. В разведке же все наоборот: чтобы стать известным, надо провалиться. Ян Черняк работал без провалов. Его досье в ГРУ находится на особом хранении, а это значит, что оно если и будет рассекречены, то очень не скоро. В ведомстве утверждают, что некоторые из сотрудничавших с ним людей живы до сих пор.

Ян Петрович Черняк родился 6 апреля 1909 года в австро-венгерской провинции Буковина (сейчас Черновицкая область Украины). Родители маленького Яна (отец — мелкий торговец, чешский еврей, мать — венгерка) пропали без вести в Первую мировую войну, и мальчик вырос в детском доме. Так что детство его было безрадостным, но небесполезным. Мальчику не пришлось с детства работать по найму, чтобы помочь прокормить семью, он сумел закончать среднюю школу. А вот дальше начались проблемы.

Продолжить образование в Румынии ему по причине национальной принадлежности, не удалось, пришлось отправиться за границу. Поступив в 1927 году в Праге в Высшее технологическое училище, он вскоре стал там одним из лучших учеников. Окончив ВТУ, Черняк работал какое-то время на электротехническом заводе, но когда разразился мировой экономический кризис, был уволен. Раз представился такой случай, Ян решил продолжить образование. Он отправился в Германию и поступил в Берлинский политехнический колледж.

Еще с раннего детства ему, человеку «неосновной» национальности пришлось столкнуться с шовинизмом. И нет ничего удивительного в том, что несправедливость привела его в левую часть политического спектра. Еще в школьные годы он стал членом Социалистического Союза молодежи, затем, находясь в Берлине, принимал участие в работе прогрессивных молодежных организаций. Через некоторое время Черняк стал членом сначала Социалистической, а затем и Коммунистической партии Германии.

Весной 1930 года, после окончания учебы, перед тем, как вернуться в Бухарест, Черняк обратился к одному из представителей КПГ с просьбой связать его с румынскими коммунистами. Но немецкий товарищ вместо этого предложил Яну совсем другое: познакомить его с человеком из России. Они встретились в берлинском кафе и, после недолгой беседы, Ян согласился помогать советской разведке. Было это в июне 1930 года. С этого дня судьба Черяняка оказалась надолго связана с Разведупром, а наша разведка получила одного из своих лучших резидентов.

Чтобы получить высшее образование в Румынии, Черняк не вышел профилем, но для службы в румынской армии он оказался достаточно хорош. Вскоре после возвращения его призвали на службу. Если бы он был румыном, то с таким образованием попал бы на офицерские курсы. А так ему светила служба, пожалуй, лишь в пехоте. И тогда Ян дал первую в своей жизни (но не последнюю! ) взятку. Коробка шоколадных конфет и 5 долларов обеспечили ему место в школе сержантов, после окончания которой он стал писарем в артиллерийском полку, получив непыльное место службы и… возможность передавать своему куратору из Разведупра секретные документы. Кстати, его карьера разведчика чуть было не окончилась, едва начавшись. Его связника арестовала служба безопасности, но она (это была девушка) не выдала Яна. Через год, срок его службы окончился, и Черняк снова отправился в Берлин и Румынию больше никогда не возвращался.

В Берлине Ян восстановил связь с советской разведкой и приступил к организации своей первой небольшой группы, которая добывала военную и военно-техническую информацию. Хорошее инженерное образование и высокая эрудиция, обаяние и коммуникабельность, дисциплинированность и осторожность делали его почти идеальным резидентом. Только в одном он отступал от правил конспирации: в то время нашим разведчикам предписывалось как можно меньше пользоваться помощью братских коммунистических партий. Черняк же пользовался их помощью достаточно широко. (Случай не редкий для наших резидентов того периода. Так, например, весной 1930 года, в Австрию главным резидентом был направлен Иван Винаров («Март»). В Москве Винарова инструктировал Берзин, который предостерег резидента от «всяческих контактов с членами коммунистических организаций и их руководством» и посоветовал опираться на «содействие честных, прогрессивно мыслящих людей». Но «Март», прибыв в Вену, так же как и Черняк, приступил к созданию своей сети именно с помощью местных коммунистов и политэмигрантов.

Начало 30-х годов было для нашей разведки временем тяжелых потерь, когда «сыпались» старые опытные резиденты. Но молодой начинающий разведчик работал без провалов. Позднее, на вопрос, как ему удавалось избегать ловушек контрразведки, Черняк ответил: «Я не нарушал требований конспирации. Всегда помнил, чем может закончиться для меня встреча с контрразведкой. А поэтому никогда не посещал публичные дома, спортивные соревнования, где часто проводились облавы и проверки документов, не нарушал местных законов, чтобы не привлекать к себе никакого внимания… Этому учил и своих помощников„. Конспирация основа работы, но это ещё не всё. Как говорил профессионал военной разведки В. С. Евенко, «разведчику, кроме всего прочего, нужно ещё и обыкновенное везение“.

В начале 1935 года над Черняком, хотя и не по его вине, нависла опасность. Бельгийской контрразведкой был арестован человек, знавший Яна по партийной работе в начале 30-х годов. Черняк доложил об этом резиденту, с которым был связан. И получил приказ: немедленно выехать в Прагу. Но он давно мечтал пройти курс обучения в Международной Ленинской школе, и вместо Праги в тот же вечер отправился в Москву. Однако, в ленинскую школу он так и не попал — его направили совсем в другое место: в Школу Разведупра. После ее окончания Черняка принял начальник военной разведки Ян Берзин и поставил перед ним задачу — организовать резидентуру для работы по Германии, действующую с территории другой страны.

После разговора с Берзиным Черняк выехал в Швейцарию — первый «пункт назначения» загранкомандировки, которая планировалась, как обычно в то время, на один-два года, а продлилась десять лет.

Добирался к цели он долго, кружным путем, через несколько стран. Первый экзамен ему устроила Вена. В гостинице у него попросили паспорт. У Черняка было два паспорта, во всем одинаковых, кроме одного: в том, которым ему надлежало пользоваться, не было советской визы. Этот паспорт находился в тайнике, в чемодане. Что делать? Вскрывать тайник в холле отеля? Заполнив анкету, разведчик отдал ее портье и соверешнно спокойно сказал, что паспорт у него в чемодане. Сейчас он поднимется в номер, распакует вещи и спустится с паспортом вниз. Вторая трудность возникла в консульстве: ему не хотели давать французскую визу, предложив отправиться за ней… в Берлин, место выдачи паспорта. Пришлось давать взятку, после которой денег осталось только на билет третьего класса.

В то время Центр держал разведчиков, что называется, «в черном теле». Время, когда разведчики могли не экономить на мелочах, еще не пришло. Одна-единственная «незапланированная» взятка ставила под угрозу всю работу. А требование детального финансового отчета было порой просто опасно. Такую отчетность вел на бумаге один из лучших резидентов Второй мировой войны — Шандор Радо и эти его записки попали в руки контрразведки при обыске на конспиративной квартире. Но даже если вынести этот случай за скобки, то ясно, что разведчик должен, как минимум, иметь достаточно средств, чтобы жить в соответствующей его положению квартире, одеваться и не быть стесненным в мелочах.

«Скупость в финансовых вопросах Центра, — напишет позднее в отчете Черняк, — создавал трудности для меня. Не многое помогло успешно развивать нашу работу так, как полное изменение отношения к финансовым вопросам».

В ходе своей десятилетней командировки он переезжал из страны в страну, и в каждой из них обязан был держаться так, чтобы не привлекать внимания. Кроме традиционных английского, французского и немецкого он в совершенстве знал румынский, венгерский и чешский языки, имел несколько паспортов — один из них был даже австралийским! Никогда в странах пребывания не занимал сколько-нибудь престижных постов — числился лектором, коммерческим агентом и т.п. Менял имена и легенды, имел их несколько, но не имел даже подобия дома, живя на квартирах надежных людей, которые, как правило, считали его коммунистом, находящимся на нелегальном положении. Один раз он в течение нескольких месяцев не мог легализоваться — одна случайная проверка, и все! Но он был умен, хитер и осторожен, и в его жизни не было места таким вот случайным проверкам. И такой вот жизнью Ян Черняк жил десять лет, шесть из которых пришлось на войну.

Итак, освоившись на новом месте и получив необходимые средства, Черняк приступил к организации агентурной сети. Вскоре среди его источников были такие фигуры, как секретарь министра, глава исследовательского отдела авиационной фирмы, офицер разведки, высокопоставленный военный в штабе, крупный банкир и другие. Только лично Черняк завербовал двадцать агентов. Трое из них работали на нашу разведку по тридцать лет — в то время, как завербовавший их резидент давно уже находился в Союзе. Кроме того, он настолько успешно руководил этой сетью, что его агенты ни разу не только не были арестованы, но даже не попадали в поле зрения контрразведки.

Соответствующей была и информация, которую Черняк направлял в Центр. Так, от банкира он получил список закрытых счетов в европейских банках, которыми пользовались секретные сотрудники немецких спецслужб и нацистской партии. Что же касается научно-технической и военной информации, то в Москву направлялись материалы противовоздушной и противолодочной обороне Германии, новейших материалах и технологиях, применяемых в авиации, вооружении и оборудовании самолетов, по реактивным снарядам, бронетанковой технике, химическому и бактериологическому оружию, связи, радиолокации, состоянии оборонных отраслей промышленности европейских стран, запасах стратегического сырья и так далее… Обо всем и помногу.

О работе Черняка в это время можно судить по следующей записи в его характеристике: «Находясь в зарубежной командировке, Я. Черняк провёл исключительно ценную работу по созданию нелегальной резидентуры и лично завербовал 20 агентов». А вот как оценивали работу Черняка получатели его информации. В 1937 году старший инженер 5-го управления НКО Дозоров докладывал начальнику Разведупра: «Наиболее важными и исключительно ценными являются материалы 1-й группы, где дано подробное описание производства иконоскопов. Они отвечают острейшей потребности наших институтов и помогают в разработке новых высокочувствительных телепередатчиков. Такая информация поможет нам сэкономить буквально миллион рублей в валюте».

В октябре 1938 года, после заключения печально известного Мюнхенского соглашения, Черняк переезжает в Париж — по-прежнему в качестве нелегала. Однако обстановка там была крайне напряженной, и поэтому перед оккупацией Франции гитлеровскими войсками летом 1940 года он возвращается в Цюрих, а затем перебирается в Англию.

С началом Второй мировой войны перед советским разведчиками в странах Европы встала одна проблема, к решению которой Разведупр оказался не совсем готов — связь. До тех пор связь с Центром осуществлялась реже по радио, чаще — через советские представительства с помощью курьеров. После 1 сентября 1939 года одни европейские страны были охвачены войной, немногие другие — такие, как нейтральная Швейцария — закрыли границы. Некоторые резидентуры полностью потеряли связь, иной раз на несколько лет, другие укрупнялись, группируясь вокруг имеющихся там радиопередатчиков. Но проблему Черняка радиопередатчики не могли решить полностью. Научно-техническую информацию не зашифруешь и не передашь ключом, как военную и политическую. Это десятки и сотни листов текста, чертежи, образцы. (Кстати, образцы перевозились через границу… в тортах. Расчет точный — без крайней необходимости ни один таможенник торт потрошить не станет).

Только в одной области — радиолокации заместитель председателя Совета по радиолокации при ГКО инженер-вице-адмирал А. Берг писал в ГРУ следующие отзывы: «11 июня 1944 года. Полученные от вас материалы на 1.082 листах и 26 образцов следует считать крупной и ценной помощью делу». «30 декабря 1944 года. Получил от Вас 475 иностранных письменных материала и 102 образца аппаратуры. Подбор материалов сделан настолько умело, что не оставляет желать ничего лучшего». «26 декабря 1945 года. Получил от ГРУ 811 иностранных информационных материалов (в том числе 96 листов чертежей), описаний и инструкций новейших радиолокационных средств. Совет готов поддержать представление работников, участвовавших в этой работе, к правительственым наградам или премированиям».

С началом войны резидентура Черняка осталась без связи. Но он не пал духом, продолжал работу, накапливая материалы. И связь была восстановлена. После нападения Германии на Советский Союз нелегальная резидентура Черняка поставляла важнейшие материалы по фашистской Германии. К середине войны она превратилась в мощную разведывательную организацию, включающую в себя около 35 источников ценной информации, в большинстве своем работавших бескорыстно. Если же говорить более конкретно, то в Москву уходили данные о немецких запасах никеля, вольфрама, олова, количестве новых самолетов и маршрутах их перегонки. Когда немцы приступили к созданию нового танка и отработали техническое описание и инструкцию по ведению боя, то в скором времени эта документация уже была в Москве. А перед Курской битвой Черняк направил в Центр материалы о присадках к стальным сплавам, из которых немцы изготовляли орудийные стволы. Благодаря этим сведениям живучесть стволов нашей артиллерии была повышена в несколько раз.

Кроме того, именно Черняк в начале 1942 года привлек к работе на советскую разведку английского физика Аллана Нанн Мэя, участвовавшего в программах создания ядерного оружия «Тьюб эллойз» («Трубные сплавы») в Великобритании и «Манхэттенский проект» в США. За полгода тесного сотрудничества Мэй передал Черняку документальную информацию об основных направлениях научно-исследовательских работ по урановой проблеме в Кембридже, описание получения плутония, чертежи «уранового котла» и описание принципов его работы.

Алан Нанн Мэй («Алек») родился 2 мая 1911 года в Бирмингеме, Великобритания в семье литейщика. Он окончил Школу Короля Эдварда в Бирмингеме и Тринити колледж в Кембридже, где изучал физику и 1939 нрлу получил докторскую степень. В сентябре того же года в составе английской делегации Алан посетил СССР.

Мэй был членом редколлегии журнала «Научный работник», который издавала Национальная ассоциация научных работников, преподавал в Лондонском университете. Он придерживался левых взглядов и в 1936 году вступил в Компартию Великобритании. Работая научным сотрудником Кавендишской лаборатории в Кембридже, Мэй участвовал в секретной прокте по созданию радара, потом занимался элементарными частицами в Бристоле, стал сотрудником проекта «Тьюб эллойз», т.е. создания атомной бомбы.

В ноябре 1942 года его пригласили продолжить ядерные исследования в Монреале, Канада. Исследовательской работой он занимался в Монреальской лаборатории Национального научно-исследовательского совета Канады. Неоднократно ученый посещал своих канадских коллег на предприятии по производству тяжелой воды Чолк-Ривер и американских коллег в Аргоннской лаборатории в Чикаго, которые в числе многих других работали над созданием атомной бомбы (Манхетеннский проект). Это Мэй передал сотрудникам советской военной разведки образцы урана (доставленные в Москву П. С. Мотиновым) и подробные материалы, касающиеся разработки ядерного оружия.

Выдал его перебежчик — шифровальщик военного атташе СССР в Канаде И. С. Гузенко. С сентября 1945 года Мэй жил и работал в Англии, преподавал в Королевском колледже Лондонского университета. Английские контрразведки установили за Мэем слежку и в феврале 1946 года его допросили ее сотрудники. Арестовали Алана Мэя 4 марта того же года и 1мая приговорили к 10 годам лишения свободы. Освободили его за примерное поведение в декабре 1952 года.

Научную деятельность он продолжал сначала в Великобритании, а в 1962 году переехал в Гану, там он жил с семьей и преподавал физику в местном университете. В 1976 году вышел на пенсию, консультировал правительство Ганы по вопросам научного образования. На родину Алан Нанн Мэй вернулся в 1978 году и умер в Кембридже 12 января 2003 года.

В 1943 году Черняк перебирается из Англии в Канаду, где заново налаживает работу нелегальной резидентуры. Здесь добывание информации по атомной бомбе, создаваемой союзниками, стало уже основной его задачей. У него на связи находилось большое количество агентов, в том числе и ученый с мировым именем (ныне покойный, но не рассекреченный). Впрочем, агентурная сеть Черняка работала и по другим направлениям научно-технической разведки. (Кстати, те материалы, за которые Берг так благодарил ГРУ, были присланы именно в это время.) Всего же за 1944 год Центр получил от Черняка 12.500 листов технической документации, касающейся радиолокации, электропромышленности, корабельного вооружения, самолётостроения, металлургии и 60 образцов аппаратуры. Не уменьшился объем поступаемой от Черняка информации и на следующий год. Работа шла полным ходом, и шла бы, по всей вероятности, еще много лет, если бы не одно непредвиденное обстоятельство.

5 сентября 1945 года шифровальщик резидента легальной резидентуры ГРУ в Оттаве полковника Николая Заботина лейтенант И. Гузенко попросил в Канаде политического убежища. В обмен на это он передал канадской контрразведке большое количество документов о деятельности советской военной разведки в стране «Кленового листа». Эти обширные материалы давали возможность вычислить и не названных там сотрудников ГРУ. В результате была практически полностью парализована работа оттавской резидентуры, арестованы физики Аллан Мэй и Клаус Фукс, передававшие Советскому Союзу данные о создании атомной бомбы, а многие нелегалы были вынуждены срочно выехать в Москву. Среди них был и Ян Черняк.

То, как его вывозили из страны, достойно детального описания. По предложенному плану, один из помощников Яна Петровича должен был на такси привезти вещи в условленное место около жилого дома, за углом которого будет ждать машина. Она доставит вещи на корабль. План был назван Черняком идиотским. И вот почему. В обязанность любого таксиста «там у них» входило поднести вещи к двери дома и позвонить. Но кому? Назнакомым жильцам? Отказаться же от услуг водителя и остаться с чемоданом на трутуаре значило бы вызвать подозрение. Это не было взято в расчет разработчиком плана, который, как видно, недостаточно знал страну.

Встреча же с самим Черняком была назначена в номере гостиницы, где жили некоторые члены команды судна. Войдя в назначенное время в фойе, Ян Петрович был удивлен, увидя, что «01» (человек, который должен был его выводить) стоит в дверях и разговаривает с какой-то женщиной. Его нахождение здесь, а не в номере можно было понять как сигнал тревоги и ретироваться. Но Черняк уже оценил «01» и понял, что от него всего можно ожидать. Минуя лифт, он медленно пошел по лестнице, давая возможность «01» обогнать его.

Так и случилось. «01» подошел к двери номера и осмотрелся кругом, «как хороший шпион в кинокартине». Обменялись паролями. Теперь Черняку надлежало изменить внешность под радиста. Тот надел шляпу, пальто и очки разведчика и напрасно пытался натянуть перчатки на свои татуированные руки. Переодетым, этот импозантный человек выглядел как клоун.

Через 25 минут разведчик в матросской одежде и двое сопровождающих — тоже в форме — вышли из гостиницы. Швейцара в это время в другом номере русские моряки настойчиво угощали виски и джином. По дороге в порт сопровождающие пели русские песни. Это были первые шаги разведчика в Россию».

А в довершение всего, со всего экипажа судна взяли подписку о неразглашении и предупредили о судебной ответственности — как раз то, чего недоставало, чтобы образ загадочного пассажира врезался в память каждому из них на всю оставшуюся жизнь.

На причале севастопольского порта к капитану судна подошел человек и спросил: «Скажите, пожалуйста, могу ли я получить четыре посылки и одно место, прибывшее из Европы?» «Да, если вы на это уполномочены«, — ответил капитан. И только после этого обмена паролями Черняк сошёл на берег. Через несколько суток он уже был в Москве, где для него началась новая жизнь.

В 1946 году Черняк получил советское гражданство и начал новую жинь на новой родине. Было ему тогда 39 лет. Он жил в Москве, ходил играть в шахматы в сад «Эрмитаж», завел там приятеля, который познакомил его с подругой своей сестры. Тамара была студенкой мединститута, во время войны служила на зенитной батарее ПВО. Вскоре они поженились.

Некоторое время он работал референтом в ГРУ. Работа его резидентуры получила признание высшего руководства страны: двое из его источников были удостоены ордена Ленина, четыре — ордена Трудового Красного Знамени, восемь — ордена Красной Звезды, ещё двое — ордена «Знак почета». Однако сам Черняк награжден не был. Почему? Версии на этот счет высказываются разные. По одной, Сталин после предательства Гузенко был сердит на военную разведку. И представление начальника ГРУ, генерал-полковника Ф. Ф. Кузнецова о награждении Черняка отклонил просто потому, что оно попало к нему в неподходящий момент. Ну, а настаивать никто не посмел.

Как бы то ни было, больше в спецкомандировки его не посылали. Вскоре он ушел из разведки и устроился переводчиком в ТАСС. За эту работу он был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Время от времени выезжал за рубеж в командировки со спецзаданием. Была ли работа в ТАСС только «крышей»? Это мы узнаем не раньше, чем рассекретят его секретное досье.

АРТУР АДАМС: ЕМУ СОПУТСТВОВАЛА УЧАЧА

Военным разведчиком, добывавшим научно-техническую информацию, в том числе по «Манхеттенскому проекту» (разработка атомной бомбы в США), был и Артур Адамс («Ахилл»). Имея инженерное образование, он внес немалый вклад в дело ликвидации американской ядерной монополии.

В 1948 году в СССР отдельным изданием и весьма ограниченным тиражем была напечатана статья из американского журнала «Лук». Её авторы искали «ответ на зловещий вопрос — когда Россия будет иметь атомную бомбу?», который, по их словам, «стал решающим для американских планов на будущее». Но, задав такой вопрос, американские эксперты успокоили читателя — это произойдет не ранее 1954 года, а «что касается шпионажа и информации, проникающей в прессу, Советы могут получить лишь отрывочные сведения — ничего похожего на полное описание». Теперь то мы знаем, как серьезно они ошибались. Но уже тогда в предисловии к этой брошюре неизвестный советский автор заметил: «Поживем — увидим! « (Хогертон Дж. Ф., Рэймонд Э. Когда Россия будет иметь атомную бомбу? М., 1948. С.8, 11, 36.).

Пожалуй, впервые фамилия Артура Адамса, как военного разведчика, упомянута у нас в 1968 году в юбилейном издании «50 лет Вооруженных сил СССР», в перечне «отважных руководителей разведывательных групп и рядовых разведчиков». Но подробности о его жизни и деятельности стали известны лишь в последнее время.

Артур Александрович Адамс родился 25 октября 1885 года в городе Эскильстуна, одном из промышленных центров Швеции. Его отец был швед. Иногда пишут, что он был морским офицером, инженером-судостроителем. Но в собственноручно написанной автобиографии Адамс называет иную профессию отца — инженер-мукомол, работавший по найму (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 5942. Л . 6.). Мать учительница, еврейка родом из Петербурга. Смерть мужа вынудила её вернулась на родину в 1891 году вместе с тремя сыновьями. Спустя четыре года умерла и мать. Старшие братья, Георгий и Барнард, уехали в Петербург, а 10-летний Артур воспитывался до 1898 года у родственников по материнской линии, живших в поселке Чудово. В следующем году он поступил в школу морских механиков при Минных классах Балтийского флота в Кронштадте, которую окончил в 1903 году. Тогда же началась его работа на поприще революционера. «Будучи в школе, я занимался в кружках, в которых впервые познакомился с революционно-социалистической литературой. Кружки были связаны с городской организацией Р. С. Д. Р. П., от которой временами посылались к нам руководители кружков и лектора и от которых мы получали поручения по распространению литературы и листовок среди учеников школы. Мне временами поручалась мелкая работа городской организации, как по распространению прокламаций, так и хранению литературы. В партийной литературе уже тогда разбирался вопрос о расколе в партии, но я был недостаточно подготовлен, чтобы иметь своё суждение« (Там же.).

Из школы, по её окончании, его послали на практику в минные мастерские Судостроительного заводв в Николаеве. «Уезжая из Кронштадта, — писал Артур Адамс, — я получил явку в кронштадтской организации Р. С. Д. Р. П. и по приезде в Николаев, связался с заводской организацией. Это было моё первое соприкосновение с рабочим классом. Вскоре после моего поступления на завод, там произошла забастовка (волна забастовочного движения в 1903 году). После забастовки многих — и меня в том числе — на завод обратно не приняли. Я выехал в Херсон, где поступил в мастерские Путей Сообщения, а впоследствии направлен на черпалку в караван по очистке устьев Днепра (там строился порт)» (Там же.).

На Днепре, с июля 1903 года, Адамс работал техником-практикантом.

Естественно, в Херсоне он не оставил партийной деятельности, вел пропаганду среди рабочих, занимался в кружках. Уже в августе 1904 года Адамс был впервые арестован — когда распространял у казарм крепости прокламации против войны. При аресте был жестоко избит полицией — по его собственному выражению, «били так, чтобы убить», после чего у Адамса всю жизнь болел позвоночник. При обыске у него в квартире обнаружили печать и книжку для сбора денег в пользу парторганизации эсдеков.

До суда он просидел в тюрьме 13 месяцев. 10 сентября 1905 года Артур Адамс, неполных двадцати лет, был приговорен к вечной ссылке, которую, по причине несовершеннолетия подсудимого, заменили шестью годами крепости. Но уже 21 октября 1905 года он был освобожден по амнистии и тут же снова включился в революционную работу.

«Декабрьские дня я пережил в Екатеринославской организации. К тому времени я уже разбирался в вопросах раскола в партии, изучая этот вопрос в тюрьме и впоследствии работая в замкнутой части организации, причём считал членами партии только активно в ней работающих. По вопросу об отношении к движению либералов, профессиональным союзам, думе — я считал себя большевиком, но припоминая свой тогдашний уровень, я не могу сказать, что я был вполне определившийся большевик« (Там же.).

Дальнейший путь Артура Адамса типичен для многих российских революционеров: ссылка, побег, эмиграция. Вернувшись в Херсон в июне 1906 года и не успев как следует развернуться, он снова был арестован и через два месяца выслан в Олонецкую губернию. Оттуда он убежал и, следуя на юг, добрался до Одессы, где был совершенно случайно задержан. Как водится, его проверилии по картотеке и устновили, что перед ними беглец из ссылки. Сведения о нем достигли Одессы раньше, чем он туда прибыл. Вторичная ссылка оказалась более суровой. Адамса отправили на другой край империи — в Якутскую область, откуда бежать было значительно труднее. Именно поэтому Артур бежал по дороге к месту ссылки и, пробыв некоторое время в Петербурге перебрался в Финляндию.

«После этого поступил в Монтажную Бригаду Всеобщей Компании Электричества и с этой бригадой работал в Александрии и Каире (Египте), а потом в Милане (Италия), оттуда направился в Буэнос-Айрес — Южная Америка, где прожил месяцев 6-8, после чего был арестован и выслан из Аргентины. После нескольких месяцев езды я попал в Северо-Американские Штаты, оттуда перебрался в Канаду, где поступил в Инженерную школу при Университете. Это было в январе 1909 года» (Там же. Л.8.).

Совмещая учебу с работой в различных учреждениях, Адамс настойчиво шел к свой цели, и получил специальность инженера-конструктора, которая сыграла в дальнейшем решающую роль в его судьбе. С июля 1913 по июль 1919 года он работал конструктором и инженером-механиком на нескольких предприятиях в Канаде и Соединенных Штатах (автомобильный завод «Рессель» в Торонто, общество Сперри — Уироскон, лаборатория Слокума, автомобильный завод Форда в Детройте, инструментальный завод Блайера), откуда он уволнялся сам или его увольняли. Это могло быть следствием того, что уже с 1908-го года он состоял членом Социалистической партии, а потом и Союза металлистов. Такие кадры работодателям совсем не нравились. Но то что он легко находил следующее место, говорит о его высокой квалификации, из-за которой Адамса какое-то время терпели.

Успел Артур послужить и в армии США — его призвали в 1916 году. Он успешно окончил курсы офицеров национального резерва, получил воинское звание капитана, а затем и майора.

Одно из главных событий в жизни Артура Адамса произошло в 1918 году. Заглянув как-то в редакцию полулегального журнала «Soviet Russia», он познакомился с машинисткой Доротеей Кин, дочерью иммигранта из России, профессора Бостонского университета. Доротея, родившаяся в День международной солидарности трудящихся, была младше Артура на 13 лет. Получившая хорошее образование девушка знала несколько языков, любила книги и театр, увлекалась живописью. «В Артура влюбились все женщины нашей редакции. Обаятельный, умный, разносторонне образованный, он притягивал ещё и силой характера, умением подчинять себе. А вот выбрал из всех меня», — вспоминала она. Регистрировать брак, как это было распространено тогда, молодые люди не стали, сделав это спустя 12 лет в Берлине.

В июне 1919 года Артур перешел на новое место службы, отказаться от которого было совершенно невозможно. Он стал работать в представительстве РСФСР в США, более известном как «Миссия Мартенса», куда его рекомендовал ЦК Русской Федерации Американской компартии, членом которой он был со дня ее основания её в 1918 году. Это была возможность вернуться домой в Россию. У Людвига Мартенса он работал вместе с Доротеей до января 1921-го. Он — заведующим техническим отделом, а она — личным секретарем одного из руководителей миссии финского социалиста Сантери Нуортевы.

О том для чего создавался этот отдел и о первых итогах его работы глава советской миссии Людвиг Мартенс рассказал 6 августа 1919 года в письме наркому иностранных дел Г. В. Чичерину:

«Как я уже сообщил Вам. при Сов[етском] Бюро организовался также и технический отдел. Задачею этого отдела является извлечение из Америки всякого рода свдений и средств для развития промышленности в Советской России, а также и обслуживание всех других отделов сов[етского] Бюро. которые нуждаются во всемого рода советах технического характера. Пока этот отдел находится в зачаточном состоянии. Я заведую этим отделом сам. Моим ближайшим помощником является тов. Адамс. Кроме этого, я привлек к этому отделу инженера-мателлурга — Багаева… Из специальных вопросов, которым занимается в настоящее время Технический отдел, укажу наследующие.

1. В настоящее время у нас уже имеется законченынй материал по вопросу о производсвте вагонных колес из отбеленного чугуна. Материал этот представляет большую ценность и является результатом работ Багаев и моих…

2. Багаев в настоящее времязанят разработкой вопросов, связанных с производством ванадиевой, марганцевой, вольфрамовой и др. сталей.

Все эти вопросы разработываются с расчетом ввести производство этих сталей в России.

3. В наш Отдел поступает боль9ое количество предложений в сязи со всевозможныими изобретениями.

Мы уже имеем в этом отношении кое-что заслуживающее внимание. как например, новый процесс печатания, который может быть введен в Россию немедленно и который заслуживает серьезного внимание.

4. Мы предполагаем также, пользуясь американсикими источниками, заняться изданием небольших популярных руководств по различным отраслям техники».

Деятельность ТО расширялась и 9 сентября 1920 года Мартенс сообщал в НКИД РСФСР: «Я не раз уже образал вниманеи народного комиссариата по исностранным делам на существование при советском Бюро технического отдела, цель которого главным образом, является снабжение России всякого рода техническими сведениями.

Технический отдел советского Бюро занимается регистрацией техников — рабочих и специалистов, предлагающих свои услуги Советской России и готовых по первому зову отправиться туда. Нам уже удалось разергистрировать около 20000 человек, в числе которых назодится большое количество первоклассных специалистов во всех областях техники.

Технический отдел советского Бюро организует по всей Америке так называемые Общества технической помощи Советской России. Хотя эта деятельность и сопряжена с большими затруднениями вследствие преследований американских властей, тем не менее нам удалось уже организовать в главных американских центрах довольно крупные общества, из которых одно нью-йорское О[бщест]во технической помощи Советской России насчитывает уже более двух тысяч членов. Все эти общества ставят себе задачей техническую помощь технических проблем для России, подготовку специалистов и т.д.» (Советско-американские отношения: Годы непризнания, 1918 — 1926. М ., 2002.).

Когда позднее советская миссия была отозвана, супруги Адамс вместе уехали из США.

«По приезде в Россию я жил в Питере. Во время Кронштадтского восстания был в отряде Особого назначения 2-го района Питерской Организации. После ликвидации Кронштадта, был вызван в Москву и назначен на завод „АМО“, где и проработал до 1-го августа 1923 г» (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 5942. Л . 8.).

Полученное Адамсом в Северной Америке образование и опыт практической работы получили применение на заводе, который позднее стал известен всему миру сначала как ЗИС, а потом как ЗИЛ. Вместе с тем, его понимание трудовой деятельности, видимо, не вполне вписывалось в существующую на заводе практику. Говорят, что он был жестким начальником, щедро раздавал выговоры и штрафы, добиваясь дисциплины, но не смог найти общего языка с партячейкой и вскоре сам подал заявление об уходе. О своем первом директоре ЗИЛовцы вспомнили много лет спустя, когда он уже давно был на пенсии, и пригласили на торжественное собрание, посвящённое 50-летию завода. Сейчас портрет Артура Адамса висит в музее ЗИЛа.

В августе 1923 года его назначили на должность инженера технического производственного отдела в Центральное управление государственных автомобильных заводов ВСНХ СССР, потом перевели в авиаотдел старшим инженером по моторостроению.

Когда создавался Авиатрест, Адамса назначили членом его правления. По линии Авиатреста Адамс командируется в январе 1925 года на Ленинградский сталелитейный завод «Большевик», в качестве главного инженера по авиамоторостроению, получает назначение заведующим техническим бюро по достройке завода, а затем заведующим бюро по рационализации производства. В 1927 году — командировка в США для освоения опыта производства большегрузных автомобилей, в 1928 году — для размещения заказов военной промышленности СССР в Америке, а в 1932 году для решения вопроса о закупке СССР американских истребителей Кертисса-Райта.

В октябре 1929 года Адамс назначается членом коллегии Главного военно-промышленного управления ВСНХ СССР, затем работает начальником научно-исследовательского сектора Государственного объединения авиационной промышленности помощником начальника всего ГОАП, а с декабря 1931 года — помощником начальника Глававиапрома ВСНХ СССР.

Доротея Кин всё эти годы работала переводчицой в московском отделении газеты «Нью-Йорк таймс» и, будучи американской гражданкой, каждый год ездила на родину.

Стиль работы Артура Адамса, как уже отмечалось, нарвился не всем. Некий начальник из ВСНХ писал в ЦК РКП(б) 20 сентября 1926 года: «Тов. Адамс с работой не справляется, на руководящую самостоятельную работу не годится. Не в состоянии коллегиально работать. Может быть использован для узкотехнических поручений, как инженер на заводе или при тресте. Может быть также использован для командировки заграницу, как инженер знающий иностранные языки». Не оценивший Адамса товарищ вместе с тем где-то угадал направление деятельности, на котором Артуру Александровичу предстояло служить десять лет.

Поворот судьбы был крутым… В 1935 году, в возрасте 50 лет от роду, когда иные уходят на пенсию, Артур Адамс начинает свою службу в разведке. Бурно развивающейся советской промышленности была жизненно необходима информация о развитии производства Западной Европы и, особенно, США. А для этой задачи нужны быди разведчики нового типа — опытные и грамотные технари. На работу в военную разведку Адамса пригласил лично начальник Разведупра Берзин. Вместе с ним в разведке, в качестве переводчицы, стала работать и его жена.

Девять месяцев готовили в Разведупре нового нелегала. Среди его учителей один из руководителей военно-технической разведки, заместитель начальника 3-го отдела Дмитрий Константинович Мурзин. Но прежде чем отправиться в длительную зарубежную командировку, согласно установленным правилам, разведчик должен был пройти полное медицинское обследование в Центральном клиническом госпитале Наркомата обороны. В заключении, подписанном помощником начальника госпиталя Рейлингером, было сказано: «Нуждается в систематическом врачебном наблюдении и лечении». Болел травмированный еще в 1905 году позвоночник. Однако это не помешало Адамсу выехать в Соединённые Штаты. Будущий руководитель нелегальной резидентуры получил оперативный псевдоним «Ахилл».

В Америку он въехал как гражданин Канады, радиоинженер по специальности. Помог прокоммунистически настроенный владелец нью-йоркской фирмы по производству радиооборудования Самуэль Новик, с которым Адамс познакомился ещё в 1932 году, когда будучи представителем Амторга, делал крупные закупки в его фирме. 19 декабря 1937 года, еще до того, как «Ахилл» появился в Штатах, Новик обратился в иммиграционное ведомство с письмом, где подтверждал, что Адамс — квалифицированных радиоинженер, проработавший десять лет в Канаде.

В Нью-Йорке Адамс зарегистрировался в отеле как торговец химическими реактивами, что позволяло ему свободно разъезжать по всей стране. Чтобы оправдать свое пребывание в Штатах и ответить, на какие средства живет, он, используя старые связи, устроился работать «частично занятым инженером» ещё на целый ряд фирм. Проектировщик машин для Голливуда Самуэль Вегман платил ему 75 долларов в неделю, как инженеру с неполной занятостью — точнее, не платил, а выдавал, поскольку разведчик заранее дал ему 1875 долларов наличными. Такую же сумму получал Адамс и от рекламного менеджера журнала «New Masses» Эрика Бернея, у которого также числился инженером. Таким образом, он всегда мог доказать любому проверяющему, что не только имеет средства к существованию, но и востребован в США как специалист.

В Нью-Йорке он основал фирму «Технологические лаборатории» и начал закупать радиоаппаратуру, лампы, детали. Адамсу предстояло наладить связь с Союзом, которой у американской резидентуры пока ещё не было. Об этом задании вспоминает воентехник второго ранга Олег Григорьевич Туторский, откомандированный в Америку в 1940 году для установления агентурной радиосвязи «США-Центр»: «В 1935-38 годах в Нью-Йорке с документами иностранцев находился наш работник с женой. Ему предстояло обосноваться в городе, установить радиостанцию и организовать связь с Центром. Я хорошо знал товарища по совместной работе. Он хорошо владел английским и французским языками. Дипломированный радиоинженер (для того времени нечастое явление), он участвовал в разработке и создании различной аппаратуры радиосвязи. То, что я увидел в его сундуках — самодельный, достаточно сложный приёмник, полусобранный передатчик, — свидетельство о его хорошей инженерной квалификации. К сожалению, он не был профессиональным радистом, плохо знал азбуку Морзе, не имел достаточного опыта работы в эфире. Вот и получилось, что с технической точки зрения возможность организации связи была, но до выхода в эфир дело не дошло. Кроме того, в годы кризиса в Америке с его документами устроиться на работу оказалось непросто. Со всеми этими проблемами нашему нелегалу справиться не удалось. Но его наследство — три сундука с радиодеталями — оказалось весьма полезным и очень помогло мне в постройке будущей радиостанции«.

С ролью радиста Адамсу справиться не удалось. Первый сеанс спецрадиосвязи с американским континентом состоялся только 12 января 1941 года.

В Нью-Йорке Адамс был связан с Джулиусом Хеуманом, импортером стали, и Викторией Стоун, владелицей ювелирного магазина на Мэдисон-авеню. Имел он также контакты в Чикаго — главным образом, с учеными. Эти связи помогли ему впоследствии, когда он стал добывать информацию по атомной бомбе.

Все шло хорошо. И вдруг в 1938 году «Ахилл» был отозван в Москву по требованию НКВД, бдительные работники которого обвинили резидента в связи с исключенным из канадской компартии неким Блюгерманом и в закупке оборудования по завышенным ценам в период работы в Авиатресте. Очевидно, Адамс и в самом деле родился под счастливой звездой, потому что на этом неприятности для него закончились. 14 июня 1938 года его уволили из армии.

Однако вскоре его снова пригласили в дом на Арбате, и новый начальник Разведупра комдив Александр Григорьевич Орлов предложил ему вернуться в Штаты. Уже в следующем году Адамс снова отправляется в Нью-Йорк.

В период Второй мировой войны резидент «Ахилл» как и прежде добывал научно-технические секреты. От агента Кларенса Хиски («Эскулап»), ученого химика Колумбийского университета, он получал материалы о ходе разработок в США новых типов отравляющих веществ, отчёты о влиянии их на человеческий организм, а также образцы индивидуальных средств защиты. Все эти сведения были признаны в Главном санитарном управлении РККА очень важными, но героем ГРУ Адамса сделало не это.

До поры до времени заданий по добыванию информации об ядерных исследованиях в США Адамс от Центра не получал. Однако еще в 1940 году он обратил внимание на факт, который зафиксировали и некоторые другие советские разведчики и ученые. Из американских научных журналов исчезли публикации об урановых разработках. И вывод он сделал такой же: работы по столь перспективному научному направлению прекратиться не могли, скорее всего, информацию по этим темам закрыли, так как теоретические

изыскания учёных перешли в стадию практического применения в военной области. Но получить доступ к документам по ядерной проблеме ему удалось лишь в 1944 году, когда январским вечером «Эскулап» сообщил ему долгожданную новость чрезвычайной важности.

Кларенс Френсис Хиски (урожденный Цеховский) был одним из ценнейших агентов советской разведки в Соединенных Штатах. Родился он 5 июля 1912 года в Милуоки, штат Висконсин, там же окончил университет штата. Еще во время учебы он стал коммунистом, жена его, Марсия Сэнд, тоже была членом компартии. Одно время Хиски преподавал в Нью-Йорке в Колумбийском университете и вел работу в его исслеовательской лаборатории, затем, по приглашению нобелевского лауреата, химика Гарольда Юри, начал работать в лаборатории SAM (Substituted Alloy Material). Здесь вскоре он стал главой отделения и находился на этом посту даже после того, как в 1942 году разведка предупредила руководство лаборатории о том, что он является коммунистом. Летом 1943 года отделение было переведено в металлургическую лабораторию Чикагского университета для участия в «Манхэттенском проекте». 21 января 1944 года Хиски сообщил Адамсу, что один из его друзей, учёный, работает над теоретическими основами создания атомной бомбы и имеет доступ к секретным документам, касающимся её производства. На следующий же день «Ахилл» условным сигналом вызвал на экстренную встречу «Мольера» — главного резидента ГРУ в Нью-Йорке, вице-консула Павла Петровича Михайлова (настоящая фамилия Мелкишев). «Мольер» дал предварительное согласие на разработку нового источника и , дождавшись благоприятных условий прохождения радиосигнала, запросил мнение Центра. Через сутки Москва дала добро.

В конце января Адамс встретился с будущим источником «Кемп» (подлинное имя этого человека до сих пор неизвестно). Встреча длилась сорок минут. Учёный, с большой симпатией относившийся к СССР, хотел, чтобы советское правительство узнало о программе создания ядерного оружия. «Передавая вам документы, я защищаю Будущее, которое атомная бомба может погубить, окажись она в руках политиков только одной страны» (Лота В. ГРУ и атомная бомба. М., 2002. С.204.).

Вторая встреча была назначена на 23 февраля.

Всё шло хорошо — в Америке. А в Советском Союзе сразу же началась ведомственная борьба за ценный источник. Поскольку контакт «Ахилла» с будущим агентом должен был получить одобрение в Народном комиссариате государственной безопасности, начальник ГРУ генерал-лейтенант И. И. Ильичёв направил начальнику I-го управления НКГБ СССР комиссару госбезопасности 3 ранга Фитину необходимый запрос с просьбой сообщить имеющиеся в НКГБ данные на нового агента, «американского гражданина Мартина Кемпа» (имя изменено. — В. К.). НКГБ и сам пытался найти подход к сотруднику атомного проекта, поэтому запрос вызвал вполне естественную реакцию волкодава, у которого отнимают кость: «Интересующий вас гражданин Мартин Кемп является объектом нашей разработки. В связи с этим просим сообщить имеющиеся у вас данные о нём, а также сообщить, чем вызван ваш запрос« (Там же. С.203.).

Кстати и Кларенс Хиски находился в разработке у НКГБ, внешняя разведка пыталась его завербовать через агента своей нью-йоркской резидентуры Франклина Зелмана.

В перебранке ведомств победила госбезопасность. 24 февраля, во время очередного сеанса радиосвязи, Центр прислал указание Адамсу: «Контакты с Кемпом прекратить». Но было уже поздно. 21 февраля «Ахилл» отправился на встречу с источником, а 23 «Кемп» вручил резиденту тяжёлый портфель с документацией о ходе исследований в ядерном центре, попросив возвратить бумаги к утру. Изучая содержимое портфеля на конспиративной квартире, Адамс обнаружил в нем около тысячи листов документов и образцы урана и бериллия. Всю ночь он фотографировал секретные материалы, а рано утром, возвратив портфель, договорился о встрече через месяц.

В ближайший сеанс радиосвязи с Москвой Адамс сообщил в Центр о содержании полученных материалов. Это были доклады о разработке нового оружия, инструкции по отдельным вопросам, отчеты различных секторов «Манхэттенского проекта» за 1943 год, схемы опытных агрегатов, спецификации используемых материалов, описание методов получения металлов высокой чистоты, а также доклады по вопросам использования молекулярной физики, химии и металлургии применительно к требованиям атомного проекта. Всего 18 секретных научно-технических документов были отправлены в Москву с первым же курьером. Документы были чрезвычайно ценными, и Адамс попытался оплатить их. Однако «Кемп» категорически отказался от вознаграждения.

Вскоре Адамс направил письмо на имя начальника ГРУ генерал-лейтенанта

Ивана Ивановича Ильичёва. Доклады в форме личных писем были довольно распространённым явлением в то время. Их писал Зорге, а также многие другие большевики, выросшие в революционную эпоху неформального товарищеского общения. Послание Адамса весьма интересно и информативно:

«Дорогой Директор! Не знаю, в какой степени Вы осведомлены о том, что здесь в США усиленно работают над проблемой использования энергии урания (не уверен, так ли по-русски называется этот элемент) для военных целей. Я лично недостаточно знаю молекулярную физику, чтобы Вам изложить подробно, в чём заключается задача этой работы, но могу доложить, что эта работа здесь находится в стадии технологического производства нового элемента — плутониума, который должен сыграть огромную роль в настоящей войне. Только физики уровня нашего академика Иоффе могут разобраться в направляемых Вам материалах. Для характеристики того, какое внимание уделяется этой проблеме в США, могу указать следующее:

1. Секретный фонд в один миллиард долларов, находящийся в личном распоряжении Президента США, уже почти израсходован на исследовательскую работу и работу по созданию технологии производства названных раньше элементов. Шесть ученых с мировым именем — Ферми, Аллисон, Комтон, Урей, Оппенгеймер и другие (большинство имеет Нобелевские премии) стоят во главе этого атомного проекта;

2. Тысячи инженеров и техников заняты в этой работе. Сотни высококвалифицированных врачей изучают влияние радиоактивного излучения на человеческий организм. В Чикагском и Колумбийском университетах, где ведутся эти исследования, построены и действуют особые лаборатории. Специальная комиссия, состоящая из наивысших военных чинов и ученых, руководит этой работой…

3. Мой источник сообщил, что уже проектируется снаряд, который будет сброшен на землю. Своим излучением и ударной волной этот взрыв уничтожит все живое в районе сотен миль. Он не желал бы, чтобы такой снаряд был сброшен на землю нашей страны. Это проектируется полное уничтожение Японии, но нет гарантий, что наши союзники не попытаются оказать влияние и на нас, когда в их распоряжении будет такое оружие. Никакие противосредства не известны всем исследователям, занятым в этой работе. Нам нужно также иметь такое оружие, и мы теперь имеем возможность получить достаточно данных, чтобы вести самим работы в этом направлении.

Мне трудно писать. Моё зрение весьма ограниченно. Но моё письмо не так важно. Важны материалы…

Я считаю, что практичные американцы, при всей их расточительности, не тратили бы таких огромных человеческих ресурсов наивысшей квалификации и гигантских средств на не обещающую результатов работу.

Прошу выразить Вашу реакцию на это предложение «проволокой» (по радиосвязи);

4. Посылаю образцы ураниума и бериллиума.

Привет. Ахилл» (Там же. С.205-208.).

Интересна и резолюция, наложенная Ильичевым на доклад Адамса: «1. Материал срочно обработать и направить тов. Первухину. 2. Сообщить Ахиллу оценку по получению ее от тов. Первухина».

Михаил Георгиевич Первухин в 1944 году был заместителем Председателя СНК СССР и курировал работы по организации и деятельности Лаборатории № 2 во главе с Курчатовым,

занимавшейся проблемами создания советского ядерного оружия. В прилагавшемся к корпусу документов перечне имелись следующие пункты:

— конструкция экстрактивного завода — 36 фотолистов;

— восстановление сырого продукта «49». Материалы Клинтонской лаборатории — 34 фотолиста;

— доклад о ходе работы по производству урана на конференции в Вилмингтоне — 19 фотолистов;

— экспериментальная продукция расходящейся структуры цепи Ферми — 34 фотолиста…

На перечне Первухин написал: «Все вышеуказанные материалы, по отзыву Народного Комиссариата химической промышленности СССР, представляют исключительную ценность« (Там же. С.210.).

Руководство ГРУ тотчас же отправило «Ахиллу» радиограмму, в которой известило его о высокой оценке учёных. За проявленную нициативу «Ахилл» получил благодарность и премию в размере двухмесячного оклада. Мало того, что сами по себе сведения были чрезвычайно ценными — но и перехватить такие сведения у конкурирующего ведомства генералу Ильичёву было очень приятно.

Адамс писал Ильичеву и другие письма, неожиданные. Резкой отповедью обернулась неосторожная фраза Директора в мае 1943 года, что резидент «при достаточном желании…может найти нетронутые возможности и поможет Родине в её великой борьбе„. Адамс ответил : «О своих возможностях я вам уже сообщал. Но на ваш вопрос, имеется ли у меня желание помочь Родине в её великой борьбе, хочу дать ответ. Но здесь я перестаю писать вам как начальнику и пишу просто как неосторожно выразившемуся человеку. И вам придется меня извинить. Я ни вам ни кому другому старше вас не позволю ставить вопрос о том, если у меня желание помочь Родине. Я в течение большей части моей жизни боролся за социализм даже до появления на свет социалистической Родины…. Мне, иностранцу, доверяли участки работы, где я постоянно находился под непосредственным влиянием квалифицированных буржуазных представителей. А вы ставите вопрос о моем желании помочь Родине. Объясняю это просто вашим желанием агитировать меня. Так вот сообщаю, что меня агитировать не нужно. Мне не нужны такие указания, в которых говорится, что моя Родина нуждается в помощи. Если можете дать конкретные указания, как добыть новый источник в той конкретной обстановке, в которой я здесь живу, то это будет полезно. «Ахилл“« (Там же. С.220.).

Ему было 60 лет, и уже 10 лет он работал на нелегальном положении и просто и элементарно устал.

Во время следующей встречи «Кемп» передал Адамсу для фотокопирования 2500 страниц секретных материалов. В период с мая по август 1944 года он предоставил еще около 1500 страниц документов.

6 июля 1944 года из ГРУ в Наркомат химической промышленности была отправлена посылка. Вот ее опись: «Один флакон тяжелой воды, один кусок урана в цинковой оболочке, два маленьких куска урана, один маленький кусок бериллия» (Там же. С.211.).

Темпы работ «Манхэттенского проекта» были очень высокими, Курчатов с коллегами оставались довольны. О важности получаемой Адамсом информации говорит тот факт, что приказом начальника ГРУ ему было предоставлено право вербовать агентов, имеющих доступ к атомным секретам, без санкции Центра. Такое право предоставлялось в исключительных случаях и только тем разведчикам, которые пользовались полным доверием Москвы.

Согласно данным американских исследователей? ФБР заинтересовалась Адамсом в 1943 году когда были установлены, по их словам, его попытки завербовать нескольких ученых, работающих над «Манхеттенским проектом» в чикагских лабораториях. В 1944-м американская контрразведка выяснила, что «Адамс — советский агент и проследила его встречу с Кларенсом Хиски» (Haynes J. E., Klehr H. Venona. New Haven ; London, 1999. P. 175, 324.).

Кларенс Хиски не обладал даже элементарной осторожностью. Он никогда не делал секрета из своих коммунистических убеждений. В конце концов, его позиция привлекла к нему внимание спецслужб. Контрразведка установила за ним наблюдение. Слежка показала, что в парке он передал пакет какому-то старику. Старика проследили до меблированных комнат, где он остановился. Это был Адамс. В его отсутствие комнату обыскали и обнаружили пакет, в котором содержалась информация по атомной бомбе. Постоянное место жительства Адамса также установили. Обыск произвели и там, и также обнаружили документы по атомной тематике. Это привело к разоблачению некоторых агентов из разведсети Адамса.

Наши утверждают, что наблюдение за ним началось только весной 1944 года и что оно ничего не дало, за исключением единичного контакта в ноябре 1944 года с советским вице-консулом Михайловым («Мольером»). Кто говорит правду? Возможно, и те, и другие: каждый рассказывает о том, что ему известно.

Опытный подпольщик и разведчик Адамс обнаружил слежку и прекратил активную деятельность. Да и «Кемп» как раз тогда замолчал. От «Эскулапа» Адамс узнал, что учёный тяжело болен. Неизвестное заболевание крови приковало его к госпитальной койке. Подобно многим другим учёным, «Кемп» в ту пору не знал о губительном радиоактивном излучении. Не знал об этом и Артур Александрович, перевозивший образцы урана в карманах пальто.

Однако мало взять агента под наблюдение. В некоторых случаях совершенно непонятно, что делать дальше. Так было в случае с Хиски. Если арестовать его и судить по обвинению в шпионаже, это неминуемо привлечет внимание к сверхсекретному «Манхэттенскому проекту». Этого в то время допустить не могли, поэтому правосудие было принесено в жертву интересам дела, и решено было просто-напросто убрать «Эскулапа» туда, где он не будет иметь доступа к секретной информации. Во время обучения в колледже Хиски прошел подготовку как офицер резерва, и его в апреле 1944 года призвали на военную службу. Сначала его отправили в Канаду, затем — на Аляску и в конце концов — на Гавайи, где он должен был заниматься производством мыла. В конце концов, он ведь был химиком!

Последние два года жизни в США за Адамсом следили неотступно, пытаясь добыть доказательства того, что этот пожилой инженер занимается шпионажем. А Артур Александрович спокойно работал. Он ликвидировал Технологическую лабораторию и устроился в фирму по продаже грампластинок, вёл внешне безмятежную и размеренную жизнь, ожидая, когда ГРУ подготовит ему маршрут отхода.

Но в покое его не оставили. Вскоре Артура посетил один из бывших студентов Хиски якобы для консультации, и во время беседы намекнул, что владеет некоторыми секретами разработки атомного оружия. Адамс, сразу же понявший, что перед ним провокатор, дал понять «студенту», что эти вопросы его не интересуют, что он серьезно болен и на днях уезжает домой в Канаду. Однако он прекрасно понимал, что уйти из страны легальным путем ему не дадут.

Тем временем на стол президента США Франклина Рузвельта легло досье, обвиняющее Адамса в шпионаже в пользу СССР. ФБР требовало ареста Адамса. Однако судьба хранила Артура Александровича — разрешение на возбуждение уголовного дела агенты бюро не получили, так как никто в администрации президента и Госдепартаменте не хотел в такое время обострять отношения с Советским Союзом.

К концу 1946 года «Мольер» в последний раз встретился с резидентом и сообщил, что работа по его вывозу из США завершается. После этого Адамс несколько недель посещал своего хорошего знакомого в Нью-Йорке и начал выгуливать по вечерам его спаниеля, усыпляя бдительность «наружников». Постепенно они привыкли к причудам этого немолодого человека, их было четверо, и они были уверены, что никуда он от них не денется. Но однажды вечером собака прибежала домой одна, а резидент «Ахилл» исчез, растворился в многолюдном Нью-Йорке.

Прячась от агентов ФБР, Адамс переезжал из города в город, сменил пять конспиративных квартир и, наконец, оказался на судне, идущем к берегам Старого Света. Так закончилась трудная операция по возвращению резидента на родину. О её проведении руководство ГРУ постоянно информировало лично Сталина, что косвенно говорит о том, каким было значение работы этого человека.

В декабре 1946 года Адамс прибыл в Москву, где на даче в Серебряном бору встретился с женой Доротеей Леонтьевной, как ее звали по-русски. Они не виделись восемь лет. Возвращение отметили в кругу самых близких друзей, среди которых был и Павел Петрович Мелкишев, навсегда покинувший США. Адамс был награждён медалью «За победу над Германией». Адамсу предоставили советское гражданство и присвоили звание инженер-полковник — уникальный случай в истории ГРУ, когда разведчику — нелегалу, возвратившемуся в Центр из длительной зарубежной командировки, было предоставлено столь высокое воинское звание. Теперь Адамс смог реализовать свою давнюю мечту — сфотографироваться в форме советского офицера. Что же касается правительственных наград… Видимо, наверху решили, что с разведчика хватит и широких погон. И получил он всего лишь одну единственную медаль: «За победу над Германией».

В 1948 году Артур Александрович вышел в отставку. Он жил как заслуженный ветеран ГРУ. Старость его была очень спокойной. Бездетные и обеспеченные Адамсы взяли на воспитание ребёнка английской коммунистки, помогали молодой домработнице получать образование и профессию, поддержали вернувшегося из лагерей репрессированного отца подруги Доротеи Леонтьевны. Адамсов часто навещали друзья: Ким Филби, американская писательница Анна Луиза Стронг, да и генеральный секретарь канадской компартии Тим Бак, приезжая в СССР, никогда не забывал посетить их дом. Среди их друзей было много бывших американцев, приехавших в СССР в тридцатые годы, когда ещё был моден социализм.

Умер Артур Александрович Адамс 14 января 1969 года. Похоронили его на Новодевичьем кладбище. Доротея Леонтьевна ненадолго пережила своего мужа. Её прах покоится возле могильной плиты, где первоначально были только два слова «Артур Адамс».

ФЕДОР КРАВЧЕНКО: ОН БЫЛ СОВЕТСКИЙ РАЗВЕДЧИК, ОНА — ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ДОЧЬ…

На плите над его могилой на Кунцевском кладбище в Москве, выбиты слова: «Кубань, Уругвай, Испания, Мексика, Франция» — это этапы большого жизненного пути советского военного разведчика, Героя Советского Союза, майора Федора Кравченко.

Федор Иосифович Кравченко родился 4 апреля 1912 года в селе Унароково, на Ставрополье, в крестьянской семье. В 1913 году его родители уехали из России в Уругвай, к брату отца. Поначалу семья Кравченко жила и работала в сельскохозяйственной колонии русских эмигрантов, а через некоторое время переехала в пригород Монтевидео. Там Федор вырос, принял участие в революционной работе, вступил в комсомол. Желая вернуться на родину, семья обратилась к Советскому правительству, письмо с заявлением было передано в посольство СССР. Разрешение было получено в 1929 году, и семья вернулась в Советский Союз. Юноша пошел работать слесарем на стройку, познакомился с электросварщицей Надей Никитиной. Молодые люди поженились, хотя брак не регистрировали, да в те годы это было не так уж и принято. Семейная жизнь не мешала Федору работать и учиться в школе, заниматься комсомольской работой. Вскоре он сменил место работы, став политработником по Латинской Америке в Исполкоме Коммунистического Интернационала молодежи.

С началом гражданской войны в Испании срочно потребовались люди, знающие испанский язык. Федор отправляется в Мадрид, переводчиком при комкоре Д. Г. Павлове. Он считался одним из лучших переводчиков (еще бы! ) и имел репутацию абсолютно бесстрашного человека. За работу в Испании получил два ордена: Красной Звезды и Красного Знамени.

Вернувшись домой с войны в середине 1938 года, он сразу же попал на новую службу. Пройдя курс спецподготовки, Кравченко отправился в Мексику. Там он нашел знакомого по Испании, известного писателя, который подтвердил, что знает его с детства, и помог легализоваться в стране. Так появился на свет уругваец, сеньор Мануэль Ронсеро, коммерсант. Впрочем, отправляя сообщения в Москву, он подписывал их другим именем: «Клейн».

Нелегальную резидентуру в Мексике, в которую прибыл Кравченко, возглавлял Алексей Коробицын («Турбан»). В их биографиях было много общего. Их связывала Латинская Америка.

Алексей Павлович Коробицын родился в 1910 году в Аргентине в городе Ла-Риоха. Не совсем понятно, почему по документам он значится Павлович, а не Моисеевич или Михайлович, как его братья. Отец, Моисей Кантор, был по образованию геолог, а по роду деятельности — революционер. В годы первой русской революции участвовал в экспроприациях, которые устраивали анархисты, после таких акций они раздавали захваченные средства нуждающимся. Был арестован, отсидел 11 месяцев в тюрьме. В 1909 году бежал из ссылки и вместе с женой, Лидией Коробицыной, учительницей химии и тоже революционеркой, и двумя детьми эмигрировал в Аргентину. Там Кантор работал геологом, профессором университета. В Аргентине у супругов родился третий сын, Алексей.

В 1924 году семья возвратилась в СССР. Алексей пошел учиться в ФЗУ, вступил в комсомол. В 18 лет пошел служить на Балтийский флот. После службы шесть лет ходил на торговых судах. Как и Кравченко, он попал в Испанию переводчиком, работал с военно-морским атташе и главным военно-морским советником, будущим адмиралом флота Советского Союза Н. Г. Кузнецовым, был награжден орденом Красного Знамени. Вернувшись из Испании, попал на работу в разведку, стал резидентом в Мексике. Не отзови его Центр в 1941 году, может статься, и судьба Кравченко сложилась бы по иному…

Задача перед Федором Иосифовичем стояла сложная: в качестве дипломата попасть на работу в представительство Мексики в Берлине. Но оказалось, что за столь короткий срок добиться такого назначения невозможно, и не помогли бы никакие связи. Но он уже был легализован — не отзывать же! И в 1940 году Центр поставил перед ним новую задачу: создать в стране нелегальную организацию, добывать информацию о США, Канаде, Западной Европе.

К концу 1940 года Клейн создал небольшую группу, в которую вошли четыре агента. Среди них были работник МИДа и высокопоставленный офицер Министерства обороны. Вскоре в Москве узнали о строительстве в Мексике американских баз, о попытке Соединенных Штатов создать подконтрольный себе военный блок латиноамериканских стран. В своем отчете позднее он писал: «Под предлогом защиты от германского фашизма правительство США создает военные, военно-морские и военно-воздушные базы в ряде ключевых стран Латинской Америки. По имеющимся данным, США заключают официальные и секретные пакты с Мексикой, Бразилией, Перу, Эквадором и Уругваем. Эта договора ограничивают влияние СССР в регионе и в перспективе будут направлены против интересов Советского Союза…».

Хорошо шли и его коммерческие дела — вскоре он стал совладельцем акционерного общества по эксплуатации ртутных рудников. Дела шли настолько успешно, что 15 апреля 1941 года ему поменяли псевдоним на новый. Теперь он был «Магнат». Впрочем, и сердечные дела не отставали от прочих.

Однажды Мануэль Ронсеро познакомился с красивой девушкой, профессиональной танцовщицей. Девушка оказалась не только красавицей, но и дочерью генерала, то есть, знакомство было и приятным, и полезным. Оставался только последний шаг, и… обоснование этого последнего шага перед Центром. А это было самое трудное — сердце красавицы оказалось завоевать куда легче.

Помогло… правительство Мексики. В середине 1940 года в стране был утвержден новый закон о воинской повинности. Чтобы избежать призыва в армию, Ронсеро надо было срочно жениться. Он попросил Центр разрешить ему вступить в брак. Но Москва молчала — и тогда «Клейн» женился без разрешения. Теперь у него появились новые связи и новые знакомые. Его положение упрочилось. И, тем не менее, именно женитьба послужила причиной того, что Кравченко пришлось срочно прервать работу и вернуться в Москву.

Оказывается, информация о его намерении жениться обсуждалась на самом высоком уровне. Руководство разведки подготовило докладную записку на имя Маленкова, в то время секретаря ЦК, где идея высоко оценивалась, равно как высоко оценивалась и работа самого нелегала. А дальше началось что-то странное. Тогдашний начальник Разведупра генерал-лейтенант Голиков докладную так почему-то и не подписал… Как бы то ни было, но Кравченко отозвали в Москву, видимо посчитав его «потенциальным невозвращенцем». Вот уж точно, пуганая ворона куста боится.

14 октября 1941 года «Клейн» получил распоряжение Центра: передать все связи, свернуть коммерческую работу и срочно возвращаться. Что ж, приказ есть приказ. Он выполнил все, что от него требовалось, объявил жене, что уезжает в Европу бороться с фашистами и попросил ее молчать об этом. Затем на пароходе через Тихий океан добрался до Владивостока и оттуда уже на поезде поехал в Москву.

Оценки Кравченко оказались верными. Учитывая развитие событий после войны, руководители разведки вправе были локти кусать, что отозвали такого нелегала. Позднее в его служебной характеристике появилось: «Причиной отзыва из нелегальной командировки явилось обвинение Кравченко в невозвращении со стороны некоторых работников разведки и отрицательная характеристика, данная ему бывшим резидентом, которые оказались несостоятельными».

Не сумел, значит, новый резидент заменить Кравченко…

Уже в марте 1942 года Кравченко пошел в армию. А в апреле оего, в звании старшего лейтенанта, включили в разведывательную группу «Лео», которая должна была действовать в немецком тылу. Командовал группой Алексей Коробицын, его старый знакомый еще по Мексике. В ее состав, кроме Коробицына («Лео») и Кравченко («Панчо»), входил радист Г. Антоненко («Поль») и два австрийских антифашиста — И. Штейнер («Тарас») и М. Ляйтнер («Максим»). Это их едва не погубило.

В июне 1942-го группа была сброшена в районе Чечерска Гомельской области. После высадки «Лео» должен был встретиться с командиром партизанского отряда. Однако группа сбилась с дороги и вышла хоть и к партизанам, да не к тем. Узнав, что среди разведчиков есть австрийцы, партизаны арестовали группу. Двенадцать дней их держали под арестом, требуя признаться, с какой целью немцы забросили их в лес. Все утряслось, после того как партизаны связались с Москвой.

Восемь месяцев и одну неделю отряд успешно действовал в тылу врага. Так, например, 15 ноября 1942 года «Лео» передал в Центр: «Группа командованием моим и Панчо совместно отрядом Федорова занимается диверсионной работой. Пущены под откос 11 воинских эшелонов, уничтожено 5 грузовых, 11 легковых машин. Убито 1 485 солдат и офицеров, ранено 327 офицеров, в том числе генерал и подполковник».

Непрерывные бои с врагом поставили группу в тяжелое положение. 10 февраля 1943-го «Лео» радировал: «Ежедневные бои не позволяют дать координаты. Макс ранен. Тарас ранен. Есть обмороженные». Последней каплей стало «тяжелое отравление во время голодания» (из рапорта майора медслужбы). 5 марта 1943 года группу вывезли на самолете в Москву.

После выздоровления Федора Кравченко назначили командиром партизанского отряда имени Богуна в соединении А. Ф. Федорова, с которым он уже был знаком по предыдущим боям.

В служебной характеристике о Кравченко писали: «По заданию Главного разведывательного управления создавал и возглавлял разведывательно-диверсионные отряды, действовавшие в тылу немецко-фашистских войск… В результате проведенных диверсионных актов было пущено под откос более 50 воинских эшелонов с живой силой и боевой техникой противника. В наиболее сложных диверсионных операциях принимал личное участие и проявил себя как смелый и решительный командир. Добываемые его отрядом разведсведения о немецких войсках, сосредоточенных на левобережной Украине, на Гомельском и Коростеньском направлениях, способствовали успешному проведению нашими войсками операций по успешному выходу на рубеж Днепра».

3 мая 1945 года Федору Иосифовичу Кравченко было присвоено звание Героя Советского Союза…

… А уже 4 мая Кравченко снова за границей — теперь во Франции. По документам он числится испанцем — теперь его зовут Антонио Мартинес Серано. В то время ГРУ не имело в Испании никого. Впрочем, и Федор не должен был ступать на испанскую землю — ему предстояло легализоваться во Франции, в Тулузе и оттуда создавать в Испании агентурную сеть.

Тулуза была выбрана не просто так. Там находился штаб соединения испанских партизан, и там была Долорес Ибаррури, знавшая Федора еще по гражданской войне. Его назначили заместителем начальника штаба соединения, который назывался «Торговое общество Фернандес Вилладор». Оставаясь во Франции, Кравченко сумел создать разведгруппы в Мадриде, Валенсии и Барселоне. За четыре года его резидентура добыла около 360 важных документов, а сам резидент заслужил еще один орден Красного Знамени.

В 1949 году он сам попросился в Москву — для лечения. Ему сделали операцию, и неукротимый Кравченко тут же начал готовиться к новой загранкомандировке. Однако здоровье больше не позволило ему покидать страну, и в 1951 году он вышел в отставку в звании майора.

На родине Федор Иосифович встретил Тамару Махарадзе, которая стала его третьей и последней женой. С ней он жил до самой смерти, последовавшей в 1988 году. Военную работу он сменил на общественную. Ряд лет был вице-президентом общества «СССР — Уругвай». За общественную деятельность на этом посту Кравченко награжден орденом Октябрьской революции. Всего же он заслужил за свою жизнь Золотую Звезду героя, два ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, два ордена Отечественной войны 1-й ст., орден Красной Звезды, несколько медалей.

Алексей Павлович Коробицын после войны работал на кафедре испанского языка Военного института иностранных языков, а после выхода в отставку стал писателем. Его перу принадлежат книги: «Жизнь в рассрочку», «Хуан Меркадо — мститель из Техаса», «Тайна музея восковых фигур». Умер он в 1966 году.

ЗАЛМАН ЛИТВИН: «МУЛАТ» УХОДИТ ОТ ПОГОНИ

В июле 1946 года газеты Лос-Анджелеса, да и другие издания США, наперебой кричали о русском супершпионе, который работал в докторантуре Южно-Калифорнийского университета. Такой человек, действительно, существовал. По документам он числился как Игнаси Самуэль Витчак, канадец польского происхождения. На самом деле это был советский разведчик, офицер ГРУ Залман Литвин, работавший в США с 1938 года под псевдонимом «Мулат».

Залман Вульфович Литвин разведшкол не заканчивал, постигая премудрости разведки по ходу работы. Родился он в 1908 году в Верхнеудинске (теперь Улан-Удэ), в семье служащего. В 1926 году окончил китайское отделение восточного факультета Дальневосточного университета, где изучал также и английский язык, работал во внешнеторговых организациях — «Экспортхлеб», «Востокоторг» (объединение по торговле с Востоком), «Совсиньторг» (организация, которая вела торговлю с Западным Китаем). Отслужил срочную службу в армии в 1929-1930 годах.

В 1931 году, по командировке Совсиньторга поехал в Кашгар, где работал в торгпредстве. Там и произошел его первый контакт с разведкой. Представитель советской военной разведки, узнав, что Литвин владеет английским языком, попросил его переводить документы, которые доставляли его агенты из консульства Великобритании (в то время англичане активно поддерживали басмачей, так что это было весьма актуально). Опытный разведчик положительно оценил работу своего переводчика, так что после возвращения в Москву в 1933 году Литвину предложили перейти на работу в разведку. И в 1934 году беспартийный внешторговец Залман Литвин был зачислен в Разведупр РККА в качестве состоящего в распоряжении начальника Управления вольнонаемного сотрудника.

В то время решено было формировать резидентуру в Северном Китае, в городах Пекин и Тяньцзинь. В эту резидентуру предполагалось послать Литвина на должность заместителя руководителя. Интенсивные занятия с новым разведчиком велись по нескольку часов в день, чтобы как можно глубже ознакомить его с премудростями разведработы. Были тщательно разработаны маршрут поездки, «легенда», задачи. Через три месяца подготовка была закончена, и Литвин отправился в Китай через США.

В Соединенных Штатах он стал представителем американской фирмы, что давало право открыть ее филиал в Китае и продавать продукцию фирмы на всей его территории. Это было хорошее основание для легализации в стране. Несколько хуже было с документами: Литвин имел финский паспорт, притом, что он не знал ни слова по-фински. Правда, единственным представителем этой страны в Северном Китае был в то время «почетный консул», который тоже не знал финского языка. В этом ему повезло.

Как раз в то время началась японская агрессия — войска Японии вторглись в Северный Китай. Разведчики должны были снабжать Москву информацией о действиях японских войск, и им это вполне удалось: Центр всегда знал о составе, дислокации, вооружении и действиях японцев. В качестве «финального аккорда» разведчики отправили подробное донесение о Квантунской армии. Кроме того, по заданиям Разведупра РККА Залман Литвин выезжал из Китая в Монголию и Корею. Тогда же, в Харбине, Литвин женился на Буне Генаховне Файбусович, женщине, которая разделила с ним нелегкую жизнь разведчика-нелегала.

В 1936 году супруги вернулись в Москву. К тому времени Залман Вульфович уже был зачислен в кадры Красной Армии и 24 января 1936 года ему присвоили воинское звание техник-интендант 1-го ранга (Соответствовало званию старшего лейтенанта строевых командиров.). В столице Литвины пробыли лишь несколько месяцев. В 1937 году Залман Литвин, получивший оперативный псевдоним «Мулат», выезжает на самостоятельную работу — нелегальным резидентом — против того же противника, но на другой конец света, в США. Пока что задачу перед ним ставили непростую, но достаточно узкую. Он должен был создать агентурную сеть для связи с нашей разведкой в Японии. В Лос-Анджелесе тогда существовала большая японская колония, многие члены которой имели родственные и деловые связи с соотечественниками в стране Восходящего Солнца. Поэтому-то и было принято решение о создании резидентуры в этом городе, для вербовки японцев, проживавших в США и американцев, имевших тесные связи с Японией.

В Лос-Анджелес Литвин прибыл в 1938 году и поступил в пристижный Южно-Калифорнийский университет, где было много японских студентов. К тому же университет был серьезным исследовательским центром. Прибыл он в город с канадским паспортом на имя реального человека — Игнасия (по-польски — Игнация) Самуэля Витчака, который в 1930 году переселился из Польши в Канаду и спустя шесть лет получил гражданство этой страны. Когда в Испании началась гражданская война, настоящий Витчак прибыл туда для защиты Республики, воевал в составе Интернациональных бригад и считался погибшим в бою. Поэтому его документы использовали для легализации Залмана Литвина.

Первый год он учился в качестве вольнослушателя, без права получения диплома. Тогда ему пришлось нелегко. Все силы Литвин тратил на учебу, ни на что другое времени не оставалось. Но, успешно сдав экзамены, он стал полноценным студентом — отличником. Это дало ему право вступить в специальную организацию отличников «Фай Бета Капа», отделения которой существовали во всех университетах.

Общительный Витчак неуклонно расширял контакты со студентами. Являясь учащимся факультета политических наук, он регулярно принимал участие в семинарах. «На этих семинарах проходили дискуссии по различным проблемам, — писал он позднее в воспоминаниях. — Именно здесь в выступлениях студентов раскрывались их взгляды, в том числе и политические. Я внимательно приглядывался и прислушивался к таким выступлениям и делал для себя соответствующие выводы о том, с кем следовало бы сойтись поближе и кто мог бы помочь мне в решении стоящих перед резидентурой задач». Резидентуру он создал еще в 1938 году, тогда же сумел наладить и курьерскую связь с Японией.

В 1942 году он окончил университет, получив степень бакалавра, а через год — магистра политических наук и стал помощником профессора, позднее принимал участие в приеме экзаменов у студентов. Его авторитет и количество знакомых росли неуклонно. Постепенно Литвину удалось создать резидентуру, в составе которой было 10 агентов, как японцев, так и американцев. Причем все они работали на идейной основе, будучи антифашистами, и все отказывались от денежного вознаграждения.

После начала Великой Отечественной войны задачи резидентуры изменились. Теперь надо было добывать политическую и техническую информацию, которой американцы не хотели делиться с Советским Союзом, и которую СССР очень хотел получить. Это были материалы по авиастроению, радиотехнике, судостроению, военной промышленности, ну и, конечно же, политические. Работа шла хорошо. Положение Литвина в университете стало укрепляться. Он преподавал государственное право США, историю современной цивилизации, международное право, готовился к защите докторской диссертации в американской дипломатической академии в Вашингтоне. Ничто не предвещало беды.

Спасибо прессе — она спасла «Мулата» от ареста. Купив канадскую газету (ведь он числился канадцем), Литвин на первой полосе увидел огромный заголовок, извещавший о сенсации: «Перебежчик из ГРУ раскрывает русскую шпионскую сеть в Канаде». Газетчики извещали весь мир о предательстве Игоря Гузенко, шифровальщика советского посольства. Гузенко знал и о нем, поскольку через канадскую резидентуру решался вопрос о приобретении для Литвина нового удостоверения личности. Дело в

том, что настоящий Витчак выжил и в 1945 году вернулся в Канаду.

Литвин сел в машину, проверился и тут же обнаружил за собой плотную слежку. Ни уйти, ни встретиться с кем-либо из своих уже было невозможно. Впрочем, арестовывать его американцы тоже не имели никаких оснований. Разведчик легко мог предугадать действия своих коллег из ФБР. Они будут следить за ним, выявлять связи, постараются поймать на контакте с официальными представителями СССР. Нет, ареста пока можно не опасаться, однако способ уйти надо искать.

Он вернулся домой. Несколько громче обычного — для установленного, скорей всего, где-нибудь в квартире «жучка», сказал, что научный руководитель из Вашингтона прислал великолепный отзыв о его работе — и молча показал жене статью о Гузенко. Та все поняла.

На следующий день было воскресенье. Они поехали отдохнуть в горы и там, без микрофонов, смогли обсудить ситуацию. В понедельник Витчак попросил у университетского начальства разрешения съездить в столицу, к своему научному руководителю. На самом деле он ехал на свидание с представителем центра.

Дальше было так. «Витчак добрался на такси в Брукленд и устроился в отеле. В столице Витчак с первого же телефона-автомата позвонил по известному ему номеру. Когда на противоположном конце сняли трубку, произнес: „Будьте любезны, доктора Роди“. Ему вежливо ответили: «Очевидно, вы неправильно набрали номер…

Сигнал был принят.

«Мулат» не боялся, что «ошибочный звонок» могли засечь и прослушать фэбээровцы. Непосвященному он ничего не говорил. А представителю Центра — было понятно, что должна состояться срочная встреча неподалеку от железнодорожного вокзала».

Витчак встретился с представителем Центра и получил инструкции. Один из его друзей купил автомобиль и поставил в условленном месте. Но это было полдела. Надо было еще уйти от слежки. Помог случай. Как-то раз днем одна из его состоятельных студенток предложила мистеру Витчаку прокатиться на новой машине — недавно подаренном ее отцом «кадиллаке». Они покатались по городу, позавтракали в ресторане. Слежки не было — фэбээровцы не ожидали, что он уедет из университета днем, да еще и не на своей машине. Обратно Витчак уже не вернулся. Из ресторана он отправился туда, где его ожидал автомобиль, на котором ему предстояло добраться до другого города.

Вскоре его тайно переправили в Советский Союз. Это было в ноябре 1945-го, а в марте следующего года из Штатов вывезли и его жену с двухлетним сыном.

Возвратившись домой, Литвин продолжал работать в разведке. Выезжал в спецкомандировку в Европу. Потом преподавал в Военно-дипломатической академии. С 1956 и до самой смерти в 1993 году Литвин был научным сотруником Института мировой экономики и международных отношений Академии наук. Многие его статьи опубликованы в журнале института. В 1959 году в Воениздате вышла переведенная им книга Э. М. Захариаса «Секретные миссии: Записки офицера разведки». Свои воспоминания Залман Вульфович написать не успел.

РУДОЛЬФ ГЕРНШТАДТ: СОЗДАТЕЛЬ ДВУХ РЕЗИДЕНТУР

Этот человек создал эффективные резидентуры советской военной разведки в Варшаве и Берлине в предвоенные годы. Их отличительная черта состоит в том, что каждый из членов этих организаций знаменит не только как сотрудник той или иной резидентуры, но и сам по себе. Последними по времени стали известны супруги Велькиш.

Рудольф Гернштадт родился 18 марта 1903 года в Германии в верхнесилезском городе Гляйвице (ныне Гливице, Польша) в семье адвоката, члена Социал-демократической партии Германии. Он окончил гимназию в родном городе, изучал право в университетах Берлина и Гейдельберга, был практикантом на Верхнесилезском целлюлозном заводе в Краппице. С 1925 года Рудольф работал редактором в одном из берлинских издательств. В 1928 году он пришел в известную либеральную газету «Берлинер тагеблатт», главным редактором которой был талантливый писатель и публицист Теодор Вольф, друг его отца. (Именем Т. Вольфа названа престижная журналистская премия в ФРГ, которая присуждается уже более 40 лет). В газете он был сначала помощником редактора, а потом редактором. Год спустя Гернштадт вступил в Компартию Германии и вскоре стал советским военным разведчиком. Он был известен Центру как «Арвид» и «Альбин». Тогда же он познакомился с журналисткой Ильзей Штёбе, котрая стала его женой. Они вместе работали в «Берлинер тагеблатт». На зарубежную работу от газеты они отправились в разные страны, Рудольфа послали в Москву, а Ильзе — в Варшаву.

В 1933 году его деятельность в СССР неожиданно прервалась. 21 сентября в Лейпциге начался процесс болгарских коммунистов Георгия Димитрова, Благоя Попова и Васила Танева, которых фашистские власти обвинили в поджоге Рейхстага. Советских журналистов на процесс не допустили. В связи с этим НКИД СССР принял ответные меры. Опубликованное в советских газетах 2 октября сообщение ТАСС гласило:

«30 сентября из Берлина выехали отозванные советские журналисты: представитель ТАСС тов. Беспалов, представитель „Известий“ тов. Кайт и представитель „Правды“ тов. Черняк. В тот же день из Москвы выехали германские журналисты, которым было предложено в связи с отозванием советских журналистов из Германии покинуть пределы СССР: представитель газеты „Кельнише цейтунг“ г. Юст, представитель „Берлинер тагеблатт“ г. Гернштадт и представитель „Локаль анцейгер“ г. Гербиг…».

В Берлине, где их встречали ответственные сотрудники МИД Германии, Рудольф задержался не надолго и уже вскоре обосновался в качестве корреспондента своей газеты в Варшаве. (К тому времени Вольф уже покинул газету и эмигрировал во Францию, нацисты арестовали его там в 1940-м и отправили в Германию, где он и погиб в концлагере).

Гернштадт выполнил задание Центра и создал в столице Польши разведывательную организацию, передававшую в Москву немало ценной информации. В созданную им группу входили: с 1933 года — журналистка Ильзе Штёбе («Альта»), работавшая в Чехословакии и Польше; её знакомый журналист Хельмут Киндлер, которого она привлекла к работе; корреспондент ряда немецких газет, а затем служащий немецкой дипломатической миссии в Польше Герхард Кегель («ХВС»), его жена Шарлотта; с 1935 года — журналист Курт Велькиш («АВС»); с 1937 года — его жена Маргарита Велькиш («ЛЦЛ»); и советник германского посольства в Варшаве Рудольф фон Шелиа («Ариец»).

Ильзе Штёбе родилась 17 мая 1911 года в Берлине в рабочей семье. Ильзе окончила народную школу и торговое училище, получила специальность секретаря-машинистки. Работала в берлинском издательском концерне Рудольфа Моссе, была секретарем главного редактора «Берлинер тагеблатт» Теодора Вольфа. И уже тогда публиковала свои первые статьи. В редакции этой газеты она познакомилась с Рудольфом Гернштадтом, который привлек её в 1931 году к сотрудничеству с советской военной разведкой. Годом позже она выехала за рубеж в качестве корреспондента немецких, а потом и швейцарских газет. Она передавала в Берлин репортажи из Праги и Варшавы, побывала и в других странах, в частности в Швейцарии и Австрии. А в Москву шли сведения о людях и событиях в этих государствах.

Герхард Кегель родился 16 ноября 1907 года в Германии в г. Пройсиш-Хербы в семье железнодорожника, который дослужился до поста начальника станции. В условиях Первой мировой войны и польских восстаний 1919-1921 годов он учился в реальном училище в г. Катовице, а когда город отошел к Польше, в школах городов Оппельн (Ополе) и Бреслау (Вроцлав). Герхард закончил школу им. Герхарда Гауптмана в 1926 году и начал изучать торговое дело в качестве ученика в филиал Дрезденского банка в Бреслау. Но эта служба перестала его удовлетворять, тогда он поступил в Бреславский университет, где изучал право и другие общественные науки. Во время учебы знакомился с социалистическими идеями в студенческом кружке. В члены Компартии Германии Герхарда приняли в 1931 году. Затем работал в участковом суде в Болькенхайне (Больков), корреспондентом «Бреслауер Нойстен Нахрихтен». С 1934 года Кегель сотрудник посольства Германии в Польше, занимался вопросами германско-польской торговли. В мае 1934 года Кегель вступил нацистскую партию (НСДАП). В 1935 году женился на Шарлотте.

Хельмут Киндлер родился 3 декабря 1912 года в Берлине в семье служащего криминальной полиции. Учился у известного немецкого режиссера Эрвина Пискатора, затем работал ассистентом режиссера и актером в Берлине (1928-1933), был независимым писателем и журналистом (1933-1938), писал, в частности для «Берлинер тагеблатт» и «Франкфуртер цайтунг».

Курт Велькиш родился 29 сентября 1910-го в Германии в городе Зорау (ныне Жары, Польша), который находился тогда в прусской провиции Бранденбург. Его отец владел небольшим магазином «колониальных» товаров. По окончании гимназии, учился в Берлинском университете, в 1930 году вступил в Компартию Германии. По завершении в 1933 году учебы в университете Курт оказался безработным. В конце 1934 года Велькиш встретился с товарищем по партии Герхардом Кегелем, который помог ему устроиться корреспондентом в Варшаве от газеты «Бреслауер Нойстен Нахрихтен», в которой и сам ранее работал. Кегель получил от Курта согласие на сотрудничество с советской военной разведкой, и в мае 1935 года тот начал работать с Гернштадтом. Вместе с Куртом активно действовала в варшавской резидентуре и его жена. Маргарита Рениш родилась в 1913 году в Берлине. Окончила лицей в Зорау, работал секретарем-машинисткой и стенографисткой дирекции текстильной фаюрики. В 1936 году она перебиралась в Берлин, где и повстречалась с Куртом. В 1937 году Маргарита стала фрау Велькиш.

Рудольф фон Шелиа родился 31 мая 1897 в Германии в Цесселе, ныне Польша, в семье помещика. Окончив школу, Рудольф отправился добровольцем на фронт. Он участвовал в Первой мировой войне, воевал в Польше, России и Франции. За боевые заслуги его наградили Железным крестом 2 и 2 класса.

С декабря 1918 — года он студент факультета права в университетах Бреслау и Гейдельберга. Несколько месяцев Рудольф проработал референтом в судебной палате прусского Министерства юстиции, потом перешел в МИД Германии на должность атташе Восточноевропейского отдела. С 1925 по 1929 год работал в германских заграничных представительствах в Праге, Стамбуле и Анкаре, вице-консулом Генерального консульства Германии в Катовице, Польша. С 1932 года фон Шелиа советник немецкой миссии (с 1935 года посольства) в Польше. Член нацистской партии (НСДАП) с 1933 года

После прихода Гитлера к власти в Германии Рудольф Гернштадт продолжал сотрудничать с газетой «Берлинер тагеблатт», (нацистские власти закрыли ее в январе 1939 года), писал статьи для других немецких изданий, в частности, для пражской немецкой газеты «Прагер прессе», занимался также коммерческой деятельностью. У него было немало знакомых среди сотрудников германского посольства, дипломатов, журналистов и других деятелей в Варшаве и Берлине, что и дало ему возможность завербовать в 1937 году Рудольфа фон Шелиа.

О том как работала организация «Арвида», рассказал в своих мемурах Герхард Кегель: «…моя деятельность в качестве сотрудника посольства Германии в Варшаве, то есть в сфере гитлеровского министерства иностранных дел, являлась в тех условиях ценным дополнительным источником информации для нашей небольшой антифашистской подпольной группы. Нашу политическую работу, нашу разведывательную деятельность мы строили на основе хорошо продуманного разделения задач, таким образом, чтобы обеспечить максимальную полноту и надежность получаемых сведений и их анализа, подкрепленных, насколько возможно, соответствующими документами, и должную личную безопасность всех участвовавших в этой работе товарищей. В течение многих лет такой работы в Варшаве у нас не было провалов. Мы совершенно не пользовались передатчиком… У нас существовали другие возможности регулярной передачи в Москву полученных сведений, связанные со значительно меньшим риском» (Кегель Г. В бурях нашего века. М., 1987. С.90.).

При этом, как писал Г. Кегель, Рудольф фон Шелиа «оказался просто неоценимым для нашей подпольной деятельности». Связь с ним, из соображений безопасности, подерживал только Гернштадт, ведь Шелиа не имел никакого опыта конспиративной работы и «чрезвычайно наивно относился к грозившей ему опасности». Известен ряд донесений немецкого дипломата, которые были получены Центром (Документы Рудольфа фон Шелиа, а затем «германского журналиста» и «германского коммерсанта» цитируются по книге: СССР в борьбе за мир накануне второй мировой войны, сентябрь 1938 г . — август 1939 г . М., 1971.).

Через три месяца после Мюнхенского соглашения — 20 декабря 1938-го «Ариец» сообщает: «… Мы убеждены в том, что богемский котел продолжает оставаться очагом сопротивления и что его настоящий разгром еще предстоит. Нельзя поэтому считать события на чехословацком участке законченными. Скорее всего, они находятся еще в начальной стадии. Согласно преобладающей в официальных кругах Берлина точке зрения, первая волна германской экспансии в 1939 г . будет иметь целью полное подавлении Богемии» (док. № 79).

7 мая 1939-го: «… По мнению немецких военных кругов, подготовка удара по Польше не будет завершена раньше конца июля. Запланировано начать наступление внезапной бомбардировкой Варшавы, которая должна быть превращена в руины. За первой волной эскадрилий бомбардировщиков через 6 часов последует вторая, с тем чтобы завершить уничтожение. Для последующего разгрома польской армии предусмотрен срок в 14 дней. Для подготовки нападения на Польшу запланирована с большим размахом пропаганда через прессу и радио. В ней, например, будут играть определенную роль преступления на сексуальной почве и обогащение руководящих деятелей Польши, а также эксплуатация крестьян и рабочих господствующим режимом… Гитлер уверен, что ни Англия, ни Франция не вмешаются в германо-польский конфликт. После того как с Польшей будет покончено, Германия обрушится всей своей мощью на западные демократии, сломает их гегемонию и одновременно определит Италии более скромную роль. После того как будет сломлено сопротивление западных демократий, последует великое столкновение Германии с Россией, в результате которого окончательно будет обеспечено удовлетворение потребностей Германии в жизненном пространстве и сырье…» (док. № 276).

«Германский коммерсант» (скорее всего Гернштадт) 25 мая 1939-го: «… Фон Шелия на основании бесед, которые он имел 15-19 мая в Берлине с политическим директором министерства иностранных дел Вёрманом и с рядом других высокопоставленных чиновников этого министерства, а также с рядом штабных офицеров министерства авиации и военного министерства, констатировал, что в действительности в настоящее время в Берлине ни при каких обстоятельствах не хотят вступать в переговоры с Польшей… Фактором, тормозящим безусловно имеющиеся агрессивные устремления Германии в отношении Польши, является Советский Союз. По мнению влиятельных берлинских кругов, в настоящее время вопрос о позиции Советского Союза вообще является самым важным вопросом… Во всей Восточной Германии производятся крупные переброски войск в направлении восточной границы. Вследствие этих перебросок войск весьма обеспокоено население в приграничных районах. Уже сейчас можно констатировать многочисленные случаи переселений во внутренние районы страны. В Берлине, напротив, за исключением высших чиновников и офицеров, настроения полностью фаталистические. Люди заняты заботами о хлебе насущном…» (док. № 308).

Курт Велькиш, пользуясь журналистским прикрытием, приобрел интересные связи в дипломатической и военной среде и завербовал для советской военной разведки двух агентов. С благословения Центра он сотрудничал с немецкими спецслжбами, в том числе с «Бюро Риббентропа» и с военной разведкой и контрразведкой — абвером. По заданию Москвы Курт неоднократно выезжал в Восточную Пруссию и западные районы Польши, откуда привозил сведения о дислокации германских и польских воинских частей.

Информация полученная «германским журналистом» (скорее всего Велькишем) и в тот же день оказавшаяся в Москве: «27 февраля 1939 г . я имел беседу с военным атташе германского посольства в Варшаве полковником Химером по вопросу о данцигских событиях. Во время беседы Химер рассказал мне, что недавно он вместе с другими военными атташе был принят в Берлине Гилером. Из замечаний Гитлера об общей политической обстановке и о намерениях Германии он, Химер, вынес впечатление, что Германия вместе с Италией планирует акцию против западных держав. В отличии от чешской акции прошлого года, Гитлер не говорит о своих нынешних планах… Гитлер заявит о предстоящей акции лишь тогда, когда он будет в состоянии нанести удар на следующий же день» (док. № 136).

За два дня до вторжения гитлеровцев в Чехословакию — 13 марта 1939-го — «германский журналист» докладывал: «Беседовал с сотрудником бюро Риббентропа д-ром Клейстом относительно Чехословакии. Клейст сказал, что 6 марта 1939 г . Гитлер принял решение ликвидировать оставшуюся часть Чехословакии. В последующие дни были приняты соответствующие меры с целью осуществления этой акции… Таким образом, проектируемые сейчас меры на Востоке и Юго-Востоке служат лишь делу подготовки акции против Запада. В мае начнется колониальная кампания Германии и Италии против Франции. В Берлине надеются сломить Францию, осуществляя это отдельными этапами и по возможности мирным путем, и добиться тем самым господствующего положения Германии в Европе. В ходе дальнейшего осуществления германских планов война против Советского Союза остается последней и решающей задачей германской политики. Если раньше надеялись заполучить Польшу на свою сторону в качестве союзницы в войне против Советского Союза, то в настоящее время Берлин убежден, что Польша по своему нынешнему политическому состоянию и территориальному составу не может использоваться против Советского Союза в качестве вспомогательной силы. Очевидно, Польша должна быть вначале территориально разделена… и политически организована…. прежде чем можно будет начать войну с Россией при помощи Польши и через Польшу. И с этой точки зрения территориальные изменения в связи с акцией против Чехословакии имеют важнейшее значение…» (док. № 149).

Он же 2 мая 1939-го: «Имел продолжительную беседу с доктором Клейстом ближайшим сотрудником Риббентропа. Клейст нарисовал следующую картину политического положения… В настоящее время мы находимся еще на этапе военного закрепления на востоке. На очереди стоит Польша… Завершение подготовки Германии к войне против Польши приурочено к июлю — августу. К мерам военного характера приступили лишь недавно. Они проводятся основательно и в полном объеме при строжайшем соблюдении маскировки… Весь этот проект встречает в Берлине лишь одну оговорку. Это — возможная реакция Советского Союза. Мы считаем, что конфликт с Польшей можно локализовать. Англия и Франция по-прежнему не готовы биться за Польшу. Если мы в кратчайший срок сломим в основном сопротивление Польши, то Англия устроит демонстрацию своего флота, Франция побряцает оружием за своей линией Мажино, на этом дело и кончится…» (док. № 266).

Он же 19 июня 1939-го: «На днях беседовал с доктором Клейстом из бюро Риббентропа. Клейст сказал: … В течение последних недель Гитлер обстоятельно занимался Советским Союзом и заявил Риббентропу, что после решения польского вопроса необходимо инсценировать в германо-русских отношениях новый раппальский этап и что необходимо будет с Москвой проводить определенное время политику равновесия и экономического сотрудничества. Военная акция Германии против Польши намечена на конец августа — начало сентября. Военные приготовления в Восточной Пруссии почти закончены, в Германии и в Словакии они продолжаются…» (док. № 333).

Он же 7 августа 1939 г . о беседе с военно-воздушным атташе Германии в Польше: «7 августа 1939 г . полковник Герстенберг, пригласив меня к себе, попросил коротко рассказать о текущих политических событиях. Затем он рассказал: … Переговоры западных держав с Москвой проходят неблагоприятно для нас. Но и это является для Гитлера еще одним доводом в пользу ускорения акции против Польши. Гитлер говорит себе, что в настоящее время Англия, Франция и Советский Союз еще не объединились; для достижения соглашения между генеральными штабами участниками московских переговоров потребуется много времени; следовательно Германия должна до этого нанести первый удар. Развертывание немецких войск против Польши и концентрация необходимых средств будут закончены между 15 и 20 августа. Начиная с 25 августа следует считаться с началом военной акции против Польши» (док. № 402).

Журналист Хельмут Киндлер разъезжал по европейским странам, собирая всевозможную информацию, в частности, в Вене и Бухаресте. Из Румынии, например, он привез подробные сведения о сотрудниках немецкого посольства. В 1938 году он устроился редактором в издательстве Ульштейна. Но это было только прикрытие для его работы в движении Сопротивления в группе «Европейский союз» Роберта Хавеманна и Георга Гроскурта.

В связи с надвигающейся германско-польской войной резидентура была расформирована. Рудольф Гернштадт, как еврей не мог вернуться в Германию и выехал в Москву (страну покинули и его родители, позднее нацисты убили их в Чехословакии), Ильзе Штёбе перебралась в Берлин, куда перевели и Рудольфа фон Шелиа, там же появились Герхард Кегель и супруги Велькиш.

В ЦентреГернштадт в 1939-1940 годах по-прежнему занимался германским направлением. Осенью 1939 года был связным Герхарда Кегеля, который прибыл в Москву в составе германской торговой делегации. «В начале пребывания в Москве торговой делегации, — вспоминал Кегель, — Гернштадт поддерживал со мной постоянную связь. Он жил в небольшой гостинице на другом берегу Москва-реки, где иностранцы обычно не останавливались. Мы встречались с ним раз в неделю, а иногда — в две недели. Встречи чаще всего происходили у него в гостинице. Мы обменивались информацией и мнениями, обсуждали международные события. Затем я вновь оставался один…» (Кегель Г. В бурях нашего века. М., 1987. С.123-124.). Наряду с выполнением разведывательных заданий Рудольф повышал свою квалификацию — посещал специальные курсы в Москве.

С 1940 года он работал в аппарате Коминтерна и в Главном политическом управлении Красной Армии. Но не прерывал и связей с Центром. Ветеран военной разведки Виктор Викторович Бочкарев, лично знавший Гернштадта, вспоминает: «В течение всего периода работы на германском участке 1-го отдела мне приходилось постоянно встречаться по заданию начальника ГРУ И. И. Ильичева с Рудольфом Гернштадтом, замечательным разведчиком, создавшим берлинскую резидентуру, завербовавшим семь ценных агентов, включая Ильзе Штебе, Герхарда Кегеля, Курта Велкиша и других. Несколько месяцев я проживал с ним на одной служебной квартире. От Р. Гернштадта было получено более 20 разработок и справок на военно-политические темы, связанные с фашистской агрессией, включая битвы под Москвой, Сталинградом и на Курской дуге. В ноябре 1942 года он подготовил обстоятельный и объемный документ, касающийся организации нелегальной работы в Германии» (Бочкарев В. В. 60 лет деятельности ГРУ. М., 2003. С.31.).

В июле 1943 года на территории СССР создается антифашистский Национальный комитет «Свободная Германия», в который вошли представители немецкой эмиграции в Советском Союзе и немецких военнопленных. Кадры для комитета готовила, в частности, открытая в Красногорске под Москвой Антифашистская школа, где преподавали и члены НКСГ. Они вели также большую агитационно-пропагандистскую работу среди военнопленных, готовили и выпускали в эфир передачи на радиостанции «Свободная Германия», непосредственно на фронте обращались к солдатам и офицерам вермахта с помощью громкоговорителей, издавали газету «Freies Deutschland».

Главным редактором центрального органа НКСГ стал Рудольф Гернштадт.

С начала 1944 года Рудольф входил в состав Рабочей комиссии Политбюро ЦК Компартии Германии. А в мае 1945 года, по рекомендации Георгия Димитрова, его направили в Германию для издания народной газеты.

Ильзе Штёбе, покинув Варшаву, устроилась на работу сначала в информационный отдел германского МИД, а потом в отдел рекламы завода «Лингнер» в Дрездене. С помощью Рудольфа Гернштадта и известных ей по Польше людей она создает резидентуру в Берлине. Основным агентом группы является Рудольф фон Шелиа — ответственный работник информационного отдела МИД. Некоторое время с ней работали Курт и Маргарита Велькиш. Радистом «Альты» был Курт Шульце, который стал советским разведчиком в 1929 году.

Для связи со своими людьми группа использовала магазин супругов Рипитш, а связным с легальной резидентурой в посольстве СССР был Н. М. Зайцев. С резидентурой «Альты» сотрудничает и Герхард Кегель. Он с 1939 года работал в МИД Германии в отделе торговой политики сектора стран Восточной Европы. Осенью 1939 года его включили в состав торговой делегации, направленной в СССР для переговоров. Переговоры затянулись, и соглашение было подписано только 12 февраля 1940года. Отпуск Кегель провел в Германии, где встречался с Ильзе, потом он вернулся в Москву уже как заместитель начальника торгово-политического отдела немецкого посольства. Его связными с Центром были Рудольф Гернштадт и Константин Борисович Леонтьев.

5 апреля 1941 года Кегель докладывал: «В Берлине самые ответственные круги убеждены в предстоящей войне против СССР. Назывались сроки — 1 мая 1941 года. Но в связи с событиями на Балканах срок выступления перенесен на июнь сорок первого года»; 29 апреля 1941-го: «… Полковник Криппс заявил, что немцы рассчитывают всю операцию против СССР провести вплоть до занятия Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы максимум за четыре недели… Различные немецкие дипломаты в спешном порядке отправляют ценности в Берлин».

7 мая 1941-го: «Адъютант Геринга сообщил: верховное командование отдало приказ закончить приготовления театра войны и сосредоточение войск на Востоке…».

Дважды — 20 и 21 июня 1941 года Кегель вызывал Леонтьева на экстренные встречи и настойчиво сообщал ему что война начнется со дня на день.

Когда в Турции произошел обмен советских и германских дипломатов, Кегель в конце июля вернулся в Берлин и получил назначение в Информационный отдел, там он встретился с «Альтой». Однако, связи с Центром у неё уже не было.

«Альта», также сообщала в Москву о надвигающейся войне. Помощник военного атташе по авиации, и.о. резидента полковник Н. Д. Скорняков («Метеор») докладывал «Директору»:

«Альта» запросила у «Арийца» потдтверждения правильности сведений о подготовке наступления весной 1941 г . «Ариец» подтвердил, что эти сведения он получил от знакомого ему военного лица, причем это основано не на слухах, а на специальном приказе Гитлера, который является сугубо секретным и о котором известно очень немногим лицам… Гитлер считает: а) состояние Красной Армии именно сейчас настолько низким, что весной он будет иметь несомненный успех; б) рост и усиление германской армии продолжаются. Подробное донесение «Альты» по этому вопросу — очередной оказией» (1941 год: В 2-х книгах. Кн.2. М., 1998. С.508.).

Опираясь, в частности, на материалы, добытые её группой? военный атташе и резидент в Германии генерал-майор В. И. Тупиков («Арнольд») отмечал 26 апреля 1941 г ., что «сроки начала столкновения — возможно, более короткие и, безусловно, в пределах текущего года».

12 июня Тупиков докладывал: «Из 10 миллионов немецкой армии три четверти находятся восточнее меридиана Штеттин, Берлин, Вена. Немецкая пропаганда прекратила заявления о неизбежности столкновения на Востоке. Сведения о мобилизации в Румынии подтверждаются. „Ариец“ называет теперь срок наступления против нас 15-20 июня».

16 июня 1941 г . в Центр от него поступила телеграмма:

«В кругах штаба верховного командования упорно циркулирует версия о германском выступлении против СССР 22-25 июня. Заготовлены пропагандистские материалы для русских областей» (Там же. Кн. 2. C .117.)

Провал организации произошел после расшифровки гестапо ряда телеграмм советской разведки, искавшей возможность связаться с «Альтой». Нацистам удалось обнаружить кодовую книгу после налета в декабре 1941 года на конспиративную квартиру.

В одной из телеграмм «Директора» был назван адрес Ильзы: «Предупредите „Альте“, Берлин-Шарлоттенбург, Виландштрассе 3, о скором прибытии Кестнера».

Принятые гестаповцами меры позволили захватить присланных из Москвы парашютистов. А Ильзе Штёбе арестовали 12 сентября 1942 года, её допрашивали с пристрастием, но, несмотря на пытки, она никого не выдала. 14 декабря её приговорили к смертной казни. Рудольф фон Шелиа был арестован гестапо 29 октября 1942 года и обвинен в шпионаже в пользу Советского Союза. Казнили Ильзе и Рудольфа вместе с антифашистами «Красной капеллы» в берлинской тюрьме Плётцензее 22 декабря 1942 года. Среди них и радист «Альты» Курт Шульце.

Посмертно Ильзе была награждена орденом Красного Знамени «за активное участие в борьбе против фашизма, помощь Советскому Союзу в период Великой Отечественной войны и проявленные при этом мужество, инициативу и стойкость». В ГДР её именем была названа медаль, которой награждали сотрудников Министерства госбезопасности.

Герхард Кегель остался на свободе, хотя и находился какое-то время под наблюдением. В 1943 году, после Сталинградской битвы, его призвали в армию и отправили на Западный фронт. В январе 1945-го Герхарду удалось добраться до союзников, и День Победы он праздновал уже в Москве.

20 июня он приехал в Берлин, работал заместителем у Гернштадта в «Берлинер цайтунг» и «Нойес Дойчланд», возглавлял еженедельник «Ди Виртшафт», был директором одноименного издательства, занимал ответственные посты в ЦК СЕПГ, был постоянным представителем от ГДР при ООН и других международных организациях в Женеве.

В 1976 году Кегель вышел на пенсию. Умер 16 ноября 1989 года, когда рухнула берлинская стена. Кегель также был награжден Советским орденом Красного Знамени (Забавный ффакт: Герхард Кегель единственный советский разведчик награжденный указом Гитлера «Крестом за военные заслуги» 2-го класса. Эту награду получили все немецкие немногочисленные дипломаты интернированные в Москве с началом войны. За стойкость»! (Прим. ред.).)

Хельмута Киндлера гестапо арестовало осенью 1943 года в Варшаве, и до конца войны он находился в заключении. В послевоенные годы он стал широко известным писаталем и издателем. В 1945-1948 годах Киндлер редактировал в Берлине журнал «Tagesspiegel», там же основал первое свое издательство «Ульштейн — Киндлер», потом «Ширмейер — Киндлер» в Мюнхене и, наконец, в 1960 году — Издательство Киндлера (Мюнхен — Цюрих). Им выпущены в свет такие известные словари и справочники как «Kindlers Literatur — Lexikon», «Kindlers Malerei — Lexikon», «Kindlers Enzyklopadie der Mensch», журналы «Sie», «Revue», «Bravo» и многие другие издания.

В августе 1939 года по заданию Центра Курт Велькиш покидает Варшаву и уезжает в Берлин. Устроиться в МИД, как советует Москва, ему не удается. «Бюро Риббентропа» направляет его в Литву, где он собирает политические и экономические сведения, главным образом для Москвы, но и для Берлина тоже. Маргарита остается в столице и сотрудничает с Ильзе Штёбе, которой передает информацию и от которой получает задания. Литовская командировка была кратковременной, но в глазах Берлина достаточно успешной.

Курт идет на повышение. «Бюро» посылает его под журналистским прикрытием в Румынию, чтобы он освещал ситуацию на Балканах. В Бухаресте «АВС» проявил себя, с точки зрения МИД Германии, незаурядным журналистом и потому именно ему была предложена в конце 1940 года должность пресс-атташе посольства. Это дало ему возможность приобрести еще более широкий круг знакомых в немецких и румынских правительственных и военных кругах.

Работой Велькишей в Румынии руководили: 3-й секретарь полпредства СССР и резидент Григорий Михайлович Еремин («Ещенко») и его помощник корреспондент ТАСС Михаил Шаров («Корф»).

24 марта 1941 года «Ещенко» информировал «Директора»:

«Дополнительно к докладу „АВС“ сообщил: … В Берлине чрезвычайно широко распространены слухи о предстоящей войне Германии с СССР. Немецкая военщина упоена своими успехами. Среди военных утверждают, что Красная Армия настолько слаба, что она не сможет противостоять немецкой армии, что она значительно уступает ей по своей механизированности, что вторжение до Москвы и до Урала не составляет больших трудностей для немцев. Указывается на то, что СССР всегда был и остался врагом Германии, что, борясь с Англией, нельзя оставить в тылу такого врага, как СССР. Некоторые высказывают и такую мысль: если Германия обратится против СССР, то Англия ни в коем случае не будет помогать СССР. Она или же немедленно заключит с Германией мир, или приостановит военные действия против Германии… Некоторые указаывают даже дату — война с СССР должна начаться в мае…» (Здесь и далее документы ???: 1941 год: В 2х кн. М. 1998. Кн. 1. С.789, кн. 2. С. 98 — 99, 170 271 — 272.).

Он же, 20 апреля 1941 года: «АВС сообщает: „О предстоящих военных акциях Германии против СССР в здешних учреждениях говорится открыто и без всякого сомнения, совещания Антонеску все более конкретнее касаются военных приготовлений против СССР. Соединение Бессарабии с Румынским государством с немецкой стороны выставляется как компенсация за участие Румынии в кампании против СССР. Ввиду немецко-русского конфликта Румынии было предложено из Берлина не привлекать румынскую армию к участию в воне против Югославии. Румынский генштаб получил еще, кроме того, задание провести военные приготовления в Молдавии, передвигать туда войска и сосредотачивать там армию с немецкой военной помощью. Это задание румынский генштаб осуществляет согласованно с немецкой военной миссией в течение последних дней недели. Одновременно установилось движение немецких войск в направлении к Молдавии. К началу войны против Югославии на румынской территории находилось около 35.000 немецких войск. В немецких военных кругах указывают на то, что немецкая армия, которая в кратчайший срок освободится в бывшей Югославии, будет переброшена в Румынию и концентрироваться на русском фронте. Как предполагают, сроком для начала наступления на СССР называют время от 15 мая до начала июня 1941 года. Заявляют, что сопротивление Красной Армии на всей линии фронта можно сломить примерно в три месяца…“. Сообщение АБЦ подтверждается рядом источников. Вместе с этим, факты, которые бы характеризовали соответствующую подготовку Германии и Румынии к нападению на СССР в мае месяце имеющиеся у нас данные пока не подтверждают…».

Он же, 5 мая 1941-го:

«„АВС“ сообщил: … Во время последней беседы посланника с Антонеску — стояли военные вопросы в связи с совместным выступлением румынских и немецких войск на бессарабском и буковинском фронтах. Немецкие туристы, которые приезжают из Молдовы, доносят, что там всюду сконцентрировано большое количество немецких войск и что части Тодта прокладывают спешно новые шоссе и мосты… Становится все более очевидным, что немецкие войсковые соединения перевозятся с Балкан на театр румынского фронта. Один штабной офицер расположенного в Румынии восьмого немецкого авиационного корпуса, который несколько дней назад приехал из Берлина, заявил, что раньше для начала немецких военных акций против СССР предусматривалась дата 15 мая, но в связи с Югославией срок перенесен на середину июня. Этот офицер твердо убежден в предстоящем конфликте… Герстенберг говорил о предстоящем начале немецко-русской войны, как о чем-то само собой подразумевающемся. Он заявил, что вся его служебная деятельность направлена на это событие…».

Он же, 28 мая 1941 года:

«АВС сообщает, что Март из Берлина остановился в Бухаресте, сообщает на основании своих личных сведений следующее: „В отношении прошлой недели в немецко-русских отношениях ничего не изменилось. Военная акция Германии против СССР продолжает планомерно подготовляться и, как прежде, является в высшей степени актуальной. Военные приготовления идут как часовой механизм и делают вероятным начало войны еще в июне этого года… Военный главный удар против Красной Армии будет проведен при большой массированности и, по мнению немецкого военного руководства, в благоприятном для Германии исходе бой будет в пределах трех недель…“.

С началом Великой Отечественной войны и отъездом советских граждан из Румынии, «АВС» и «LCL» потеряли связь с Москвой. Полностью восстановить её не удалось ни с помощью берлинской группы, ни с помощью специально заброшенных разведчиков. В отношении Велькишей у немецких спецслужб возникали подозрения, однако, серьезных улик не было, ни «Альта», ни «Ариец» их не назвали.

Когда Красная Армия освободила Бухарест в агусте 1944-го, супругов Велькиш интернировали. До выяснения всех обстоятельств Курта посадили в Лефортовскую тюрьму, через полтора месяца его освободили и вместе с женой поселили на конспиративной квартире.

Прошло несколько месяцев и с ними случилось тоже, что и с многими другими военным разведчиками: как, например, с Леопольдом Треппером, Анатолием Гуревичем, Шандором Радо, Рашель Дюбендорфер, Иоганном Венцелем, Семеном Побережником. В марте 1946 года Курта и Маргариту с двумя сыновьями отправляют в Сталиногорский лагерь, там умер от туберкулеза старший сын. Весной 1951 года их этапируют в Минск, вновь арестовывают и заводят на них уголовное дело. Младшего сына помещают в детприемник МГБ БССР.

Следователи, которые ведут допросы, не желают слушать то, что говорят и пишут супруги Велькиш и упрямо гнут свою обвинительную линию. 16 января 1952 года Особое совещание при МГБ СССР они приговорены, как говорится в обвинительном заключении, за работу «в пользу разведывательных органов Германии» и другие «преступления» к 10 годам ссылки в Красноярский край, считая с 9 июня 1951 года. В местах заключения Велькишей разыскал Германский Красный Крест и благодаря ему они вернулись на родину 12 января 1956 года. Курт умер 20 июля 1958 года, Маргарита — 18 октября 1983 года.

С мая 1945 года Гернштадт член редколлегии первой немецкой ежедневной газеты «Теглихе рундшау», издававшейся Красной Армией для немецкого населения, затем главный редактор газеты «Берлинер цайтунг», которая поначалу выпускалась армейским издательством, затем магистратом Берлина.

С марта 1949 по июль 1953 года он являлся главным редактором центрального органа ЦК СЕПГ «Нойес Дойчланд». Был также членом Временной народной палаты ГДР, Народной палаты ГДР, членом ЦК и кандидатом в члены Политбюро ЦК СЕПГ.

Дальнейшее описал Маркус Вольф, 33 года возглавлявший внешнюю разведку ГДР:

«Ульбрихт был главным инициатором решения об ускоренном строительстве социализма… Были резко повышены налоги и ограничено предоставление кредитов, приняты меры принудительного характера против крупных крестьянских хозяйств, средних и мелких предпринимателей и лиц свободных профессий. Особое недовольство вызвали распоряжения, еще более суживавшие возможности свободной деятельности церкви и духовенства. Но самым опасным стало решение о повышении цен на основные продукты питания при одновременном повышении норм выработки на предприятиях, ведь таким образом правительство восстановило против себя рабочих. Последствия были в высшей степени серьезны. В ответ на усиливавшееся давление люди не только все громче роптали, но и действовали. Более ста двадцати тысяч в первые четыре месяца 1953 года „проголосовали ногами“, покинув ГДР. Осмотрительные политики, например Аккерман, Цайссер и главный редактор партийной газеты „Нойес Дойчланд“ Рудольф Херрнштадт, озабоченно следили за развитием событий и выступали за проведение менее жесткого курса» (Вольф М. Игра на чужом поле. М., 1998. С.59-60.).

После 17 июня 1953 года, когда по всей стране прокатились выступленния рабочих, подавленные советскими войсками, Ульбрихт расправился с оппозиционерами. В июне 1953-го вместе с руководителем органов госбезопасности Вильгельмом Цайссером, Рудольф Гернштадт обвинен во фракционной деятельности «направленной на раскол партийного руководства» и исключен из ЦК и Политбюро, а в январе 1954 года и из партии. С 1954 года он был научным сотрудником Мерзебургского отделения Немецкого центрального архива, издал несколько своих исторических исследований. Умер Рудольф Гернштадт 28 августа 1966 года в г. Галле.

В. В. Бочкарев вспоминает:

«Вскоре после окончания войны и в течение последующих нескольких лет значительную помощь нам оказывали Рудольф Гернштадт и Герхард Кегель. Они занимали высокое служебное положение, будучи ведущими журналистами и руководителями основных центральных газет в советской зоне Германии. Работа велась с ними теперь на доверительной основе. Контакт было поручено осуществлять мне, так как Р. Гернштадта я знал с июля 1941 года; с Г. Кегелем познакомился после окончания войны. Личные встречи в домашней обстановке проводились с ними два-три раза в месяц, за исключением срочных случаев.

Информацию мы получали по военно-политической обстановке по всем четырем зонам оккупации Германии, их материалы отличались четкостью, краткостью и достоверностью изложения, глубиной мысли, обоснованностью выводов и наличием элементов прогнозирования предстоящих событий. При необходимости мы получали от них характеристики на интересующих нас лиц, а то и наводки на достаточно изученных кандидатов для привлечения к работе в военной разведке.

Работа с такими высокопоставленными журналистами и политическими работниками требовала также и от меня хорошей подготовленности и умения общаться с подобной категорией людей. Взаимодействуя с ними, мне удавалось использовать их опыт журналистско-информационной деятельности и в моей практической работе. Служебные контакты с Г. Кегелем переросли впоследствии (уже в более поздний пенсионный период) в личную дружбу до последних дней его жизни» (Бочкарев В. В. Мои 60 лет деятельности в интересах ГРУ. М., 2003. С.62.).

БОЛГАРСКИЕ РЕЗИДЕНТЫ

В середине ноября 1920 года завершился важный этап гражданской войны в России — битва за Крым. Десятки тысяч людей — военных и гражданских — спасаясь от большевиков, покинули родные берега и отправились в неизвестность. Им предстояло поселиться в Турции, Болгарии, Сербии и других странах. Командование Белой стремилось при этом сохранить боеспособность воинских частей, так как не сомневалось, что они ещё вернутся обратно и исход новой схватки будет для них более благоприятным. Но не только это заставило советскую разведку обратить внимание на белогвардейские круги за рубежом. Ещё до ликвидации Юго-Западного фронта, в апреле 1920 года, начальник военной разведки В. Х. Ауссем предупреждал, что многочисленную русскую эмиграцию будут использовать страны Западной Европы, Японии и Америки для осуществления своих планов против советского государства. Задачи по разведке белой эмиграции в тот период ставились не только перед ИНО ВЧК, но и перед Региструпром ПШ РВСР — Разведупром Штаба РККА.

После Салоникского перемирия заключенного 29 сентября 1918 года в Болгарии, которая была союзницей Германии в Первой мировой войне, установился франко-английский оккупационный режим. Войска Антанты дислоцировались в городах и портах страны, корабли Франции, Англии, Греции и других государств патрулировали Черное море и особенно прибрежные воды. Службы контрразведки союзников принимали меры, чтобы в страну не проникли нежелательные элементы и грузы. Но все же полностью перекрыть каналы связи с Советской Россией им не удалось. Помимо этих войск союзников, в Болгарию в 1920 году прибыли ещё 25 — 30 тысяч белогвардейцев из армий П. Н. Врангеля и А. И. Деникина, которых командование разместило «по гарнизонно», главным образом на севере страны, стараясь сохранить те военные структуры, которые имелись в наличии и восстановить все остальные.

Работа по разведке намерений командования войск Антанты и Белых армий, по разложению их частей началась в Болгарии ещё в 1918 году и проводилась с широким использованием партийных, а потом и коминтерновских каналов. Занималось этим и Центральное бюро болгарских коммунистических групп в Советской России. Так, например, в мае 1919 года председатель Бюро Стоян Джоров направил в Болгарию Христо Боева и Стефана Шаркова. Их путешествие на рыбачьей парусной лодке по штормовому Черному морю из Одессы до села Святой Влас продолжалось четыре дня. Связавшись с руководством БРСДП(т.с.) они передали им литературу и письма, и с их помощью ознакомились с ситуацией в стране. 10 июня 1919 года Джоров докладывал председателю СНК Украины Христиану Раковскому:

«Дорогой товарищ! Наша первая экспедиция в Болгарию оказалась очень удачной. Кроме того, что мы послали туда много нашей литературы, мы получили оттуда много ценных сведений. Тов. Боев остался там для работы. Кроме газет при сем посылаем вам копию письма тов. Боева, проект резолюции к 22-му конгрессу тесняков, письмо тов. Пенева к партийным товарищам, несколько обращений и воззваний и несколько брошюр. Из этого материала, в особенности из первых документов, вам станет ясно, что там делается. Весь этот материал мы должным образом здесь[7] использовали».

Столь же успешной была и вторая экспедиция в июне, которая доставила очень ценные и интересные материалы.

Христиан Георгиевич Раковский в ту пору не только возглавлял правительство Советской Украины, но и «руководил деятельностью военной разведки — так называемой „Закордонной коллегией“), нелегальной работой иностранных коммунистических групп.

С 1920 года на Софийской почтово-телеграфной станции действовала группа, которая нелегально передавала информацию в Москву для Коминтерна и военной разведки. Станция была промежуточным пунктом в радиосвязи Франции и Польши с радиостанцией П. Врангеля в Севастополе. Участником нелегального радиообмена с советской стороной был начальник Софийской радиостанции Антон Слоневский и семь его сотрудников, среди которых известный впоследствии советский военный разведчик Николай Янков (Яблин).

Поначалу они лишь саботировали передачу телеграмм, регулярно меняя похожие цифры в шифровках, прерывая связь со ссылкой на помехи и плохую слышимость. Как отмечал впоследствии Н. Яблин, они «вносили свой хоть и небольшой вклад в дело разгрома белогвардейских полчищ».

Потом им удалось наладить радиосвязь ЦК БКП с Коминтерном и Профинтерном, она «осуществлялась через Драгоя Коджейкова, который давал шифровки кому-нибудь из нас. Мы же их передавали в два часа ночи, когда деятельность других станций была минимальной, и наименьшей была вероятность, что нас подслушают. В этот краткий интервал, бывший в нашем распоряжении, мы отправляли сигнал — настройку „V“, сразу же после него устанавливали связь и быстро передавали шифровку, которая обычно была краткой. Но однажды дежурный радиостанции союзников нас услышал и на следующий день сообщил болгарским властям» (В първите редици. София, 1979. С.45-47.).

Последовали аресты, однако почтовикам удалось убедить полицию, что телеграмма передана не ими, а союзники занимаются интригами, подслушивая суверенную радиостанцию. Все они были освобождены, а секретная работа продолжалась до 1923 года

Тем временем в Варне, по заданию ЦК БКП, Григор Чочев создает и с середины 1919 года возглавляет нелегальные каналы связи, которые тянутся в Одессу, Севастополь и Стамбул. Как вспоминал позднее его сотрудник Стефан Палазов, Чочев «по характеру уравновешенный, спокойный человек, самоотверженный товарищ, безумно смелый в борьбе против классового врага, талантливый разведчик и конспиратор. Он постоянно повышает свою научную и идейно-политическую подготовку. Жадно читает русскую и болгарскую революционную классику, любит народную музыку, следит за развитием технической мысли и все время что-то конструирует». Свободно говорит по-русски и по-турецки, владеет английским и французским языками.

Под руководством Чочева осуществляется переброска людей, литературы, информации и оружия. Для этого тщательно исследуется побережье Черного моря, работа пограничных постов и передвижение кораблей Антанты, изучается добытая членами группы карта минных полей, создаются тайные склады для оружия и литературы (всего таких тайников было 15). Правда, их деятельность не всегда была успешной: люди тонули во время шторма, лодки с людьми и грузами перехватывала болгарская или румынская полиция и т.д. Сотрудники базы, невзирая на всевозможные препятствия, ведут большую агитационно-пропагандистскую работу в лагерях белогвардейцев и военнопленных.

Курьерами на канале работают сотрудник ОМС Коминтерна Боян Папанчев, советский военный разведчик Жечо Гюмюшев («Шварц»), Енчо Атанасов. В качестве транспорта задействована целая партийная флотилия, помимо гребных, используются пять моторных лодок и яхта «Иван Вазов». Своих людей варненская база имела в морской полиции, на таможне, в администрации города и порта, и в штабах русской военной эмиграции.

Линии связи варненской базы используются не только Болгарской компартией и Коминтерном, но также и советскими разведывательными службами. Эта деятельность базы координируется с руководителем Стамбульской базы и резидентом Региструпра Полевого штаба РВСР (потом Разведупра Штаба РККА) Николой Трайчевым (Давыд Давыдов), с софийскими резидентами советской военной разведки Христо Боевым, Борисом Ивановым.

Член ЦК БКП и куратор каналов связи Никола Пенев вспоминал: «Чочев оправдал наши надежды, развил бурную деятельность и вскоре стал незаменимым для нас человеком».

Хроника событий.

16 августа 1919 года советские разведчики и посланцы Коминтерна Семен Максимович Мирный, Ян Яковлевич Страуян и болгарин Григорий Портнов прибыли в Варну после недельного путешествия на парусной лодке по Черному морю. Они приехали в Болгарию с русскими документами как беженцы, обычное в то время явление. С помощью Чочева гости из Москвы встретились с местным партийным руководством, а затем Мирный и Страуян, прежде чем отправиться в Софию, поселились в гостинице «Сплендид». Портнова, которому была поручена работа в Варне на канале связи, разместили в другом месте. Однако, постояльцы «Сплендида» вызвали у полиции подозрение и их арестовали.

Через два месяца заключения под стражей, по требованию контрразведки, сомнительных русских отправили под конвоем в Софию, с тем, чтобы потом, выдать их белогвардейским спецслужбам в Стамбуле. Но болгарские коммунисты устроили им побег на подъезде к столице и поселили беглецов на конспиративной квартире. Для них были изготовлены новые документы на имя Семена Фридмана и Юрия Яковлева. После этого был ряд встреч с руководителями БКП Димитром Благоевым и Василом Коларовым, обмен опытом партийной работы и информацией о ситуации в Болгарии и РСФСР, поездки по стране. Кроме того, Мирный и Страуян изучали деятельность белой эмиграции и принимали участие в работе по её разложению.

3 марта 1920 года в театре «Одеон» во время лекции белоэмигранта Петра Рысса о положении дел в Стране Советов прогремел взрыв. Полиция всей страны была поднята на ноги, и оставаться в Болгарии стало опасно. В апреле Семен Мирный выехал в Вену, а Ян Страуян в Италию.

Почти одновременно с С. М. Мирным, Я. Я. Страуяном и Г. Портновым в Варну на лодке добрались болгарские коммунисты, участники гражданской войны в Советской России Стоян Джоров и Койчо Касапов, резидент советской военной разведки. Основное полученное ими задание — разведывательная работа по Румынии, а также отслеживание ситуацию на Черном море, в Болгарии и по возможности на Балканах в целом, в том числе наблюдение за войсками Антанты и Белой Армии.

Стараниями К. Касапова и С. Джорова в конце 1919 года начал действовать канал связи Варна — Румыния — Советская Россия. Кроме резидента Койчо Касапов на нем работают Борис Бончев, Ради Ганчев, Радослав Крайчев, Дмитр Попов и другие. Десятки людей оказывают им помощь в разных странах. Гребные лодки резидентуры пересекают Черное

море, направляясь в Одессу или Севастополь и обратно. Помимо БКП, Касапов и Джоров являются членами революционного комитета «Добруджа», который действует самостоятельно, выполняя секретные задания советской разведки и Коминтерна. Подразделения ревкома действуют в Румынии, Болгарии и Турции. Он просуществовал до начала 30-х годов и был распущен, чтобы избежать параллелизма в работе.

Сотрудник резидентуры и член ревкома Б. Бончев неоднократно выезжал в Плевен, Русе, Шумен, Сливен, Стара Загору, Бургас, Пловдив, где делал фотоснимки военных объектов. Кроме того, два раза в месяц он нелегально посещал Добруджу, находившуюся до 1940 года в составе Румынии.

В 1920 году Койчо организовал диверсии на пароходах «Кирилл», «София», «Варна» с целью задержать их погрузку и отплытие в Крым. А на корабль «Борис», благодаря усилиям его людей в сентябре 1920 года, были погружены винтовки без затворов и ящики с землей вместо боеприпасов. С 1920 года часть их функций переходит к Григору Чочеву. Однако, их разведывательная работа продолжается: у Стояна Джорова до 1923, а у Койчо Касапова до 1922 года. В последующие два года Касапов работает во Франции и бывает в Болгарии наездами.

В сентябре 1920 года Чочев узнал, что в карантине задержан Н. П. Глебов (Авилов) прибывший в Варну с разведзаданием на пароходе «София». Григор организовал его «похищение», а затем доставил на конспиративную квартиру, где некоторое время Глебов скрывался от полиции. Потом его отправили в Софию.

Весной 1921 года в Варну с секретной миссией прибыл известный деятель белой эмиграции В. В. Шульгин. От своих информаторов Чочев узнает, что он собирается нелегально посетить Ялту. Шульгин отправился в Крым на паруснике «Дунай», а два часа спустя на моторной лодке «Заря» Григор посылает своего человека с шифровкой в Севастопольскую ЧК, с которой у него была налажена связь. Быстроходная моторка прибывает на место раньше парусника. Полученные сведения позволили чекистам захватить несколько местных контрреволюционеров и трех людей из группы Шульгина. Самому Василию Витальевичу удалось скрыться и добраться до Варны. Позднее, уже в Белграде, он жаловался на страницах эмигрантской газеты «Новое время», что «зоркое око большевистской разведки не давало нам покоя. Не было случая, чтобы они не узнали, что мы задумали. Они принимают меры и мы не можем ступить ни шагу».

Г. Чочев в 1921 году получил серьезную информацию из Софии от Х. Боева. Согласно этим сведениям бывший начальник врангелевской контрразведки в Крыму Я. А. Катчов — «Яс» намерен организовать использование телеграфной линии связи Одесса — Стамбул для нужд контрреволюционных организаций в Советской России и за рубежом. Опытный контрразведчик и знаток телеграфного дела Катчов уже обеспечил все, что нужно для этого в Стамбуле. Дело было за Одессой.

Подробности задуманной Ясом операции Чочев получил от бывшего телеграфиста из штаба генерала Врангеля Адама Пино. Эти сведения были отправлены с курьером, который отплыл в Одессу на греческом пароходе «Анастасия». Обнаружить прибытие Катчова на советский берег чекисты не смогли, но на явке его ждала засада. Однако, посланец Врангеля явку не смог найти, и не солоно хлебавши отбыл в Болгарию.

В конце лета 1921 года Яс вновь отправился в Одессу и был взят, когда выходил на берег из рыбацкой лодки. И в этот раз информация о его походе была предоставлена телеграфистом Пино, а затем передана одесским чекистам. Как сообщали в начале 1922 года советские газеты, по делу о белогвардейском телеграфном заговоре было арестовано 48 человек.

Однажды, телеграфист 8-го пехотного полка и сотрудник базы Н. Герчев сообщил, что в Варну из Русе должна приехать женщина — агент Военного министерства Болгарии, которую нелегально переправят на советский берег. Удается выяснить подробности об этой женщине и о предстоящей операции, в том числе пароль для связи. Специально подготовленная группа встретила шпионку на вокзале, прежде чем она связалась с военной контрразведкой, и увезли её к себе. Используя возможности базы, ей быстро оформили паспорт и отправили по назначению на греческом пароходе «Анастасия». На том же судне отправился и участник этой операции советский разведчик «Виктор». В Одессе он передал наблюдение за шпионкой советским контрразведчикам.

К одному из членов команды Чочева — Каприелу Каприелову — приехал дальний родственник из Армении, член дашнакской партии. Каприел обыскал его багаж и нашел там документ, в котором речь идет о нелегальном заседании дашнаков в Бухаресте, где был принят план покушения в марте 1922 года на президента Турции Кемаля Ататюрка. Перечислены в документе имена и других государственных деятелей, на которых готовилось покушение. По своим каналам Чочев уведомил об этом ЦК БКП, а оттуда донесение ушло в РСФСР. Предупрежденные из Москвы турки приняли меры, и теракт не состоялся.

Варненцы выследили румынского агента-провокатора, проникшего на работу в ВЧК. По поручению члена ЦК Болгарской компартии Николы Пенева 22 августа 1922 года группа во главе с Григором Чочевым агента ликвидировала. Однако, Васил Коларов объявил им за это выговор.

Летом 1922-го поступили сведения из Софии о том, что отряд во главе с генералом В. Л. Покровским, готовится к высадке десанта на Кубани в конце августа. В составе отряда, кроме Покровского, ещё два генерала — Искра и Муравьев — и 60 офицеров. За их действиями ведется пристальное наблюдение, три человека отслеживают передвижения людей из отряда на суше и один на моторке в море. Связной регулярно докладывает Чочеву и прибывшему из Софии резиденту Борису Иванову о том, что происходит. При негласном содействии руководства полиции и варненского градоначальника Г. Стоянова десант был предотвращен. Разведчики К. Чайкин и Р. Озол, выдававшие себя за агентов полиции, участвовали в арестах заговорщиков. При этом они захватили много текущих секретных документов (в частности, у курьера отряда, который должен был отправиться в Югославию с докладом о состоянии дел) и штабные архивы, которые доставили в Софию.

Пограничник Атанас Ловджиев сообщил на базу о предстоящей переброске группы белогвардейцев в Одессу. По приказу генерала Е. К. Миллера они должны были проследовать из Югославии через Варну. Но посыльный Чочева — Андрей Пенев — на моторке успел раньше них достичь советского берега и предупредить чекистов. Советские пограничники перехватили группу Миллера, когда она высаживалась на берег.

С помощью своих людей в органах власти, в том числе и в морской полиции, организация Чочева изъяла в Варне штабные документы и оружие у местных подразделений Белой Армии.

Когда база только формировалась, Чочев среди других получил задание приобретать оружие для нужд партии. Поступать оно начало в 1920 году. Большую часть его доставляли, из Советской России. В начале следующего года была установлена односторонняя радиосвязь. Накануне отплытия очередного судна с оружием и литературой радио г. Николаева после вечернего обзора новостей передавало в эфир соответствующую шифровку. Похищалось оружие и из военных хранилищ Союзной контрольной комиссии в самой Болгарии. По этому делу осенью 1921 года был арестован активный сотрудник канала связи Иван Винаров, будущий нелегальный резидент советской военной разведки в Австрии и Франции.

В декабре 1922 ему удалось бежать из под ареста и Григор Чочев помог ему добраться до Севастополя. Соратники Григора добывали оружие также и в пожарной команде, похищали его из железнодорожного и военных складов в городе и окрестностях.

В ночь с 3 на 4 мая 1923 года в Варне произошел провал. Властям удалось захватить повозку с оружием и сопровождавших её людей. Следствие вывело полицию на след организации Чочева. Поэтому, согласно решению партийного руководства, он вместе с женой и некоторыми другими деятелями базы 17 мая нелегально отправился в Севастополь на моторной лодке. Однако, большая часть сотрудников базы осталась на свободе и вскоре канал связи возобновил свою работу, сначала под руководством Благоя Касабова, а затем Тодора Димова.

Григор Чочев в дальнейшем работал в ОМС ИККИ и ИНО ОГПУ — НКВД, был репрессирован и погиб в 1939 году.

В начале 20-х годов в Болгарии было несколько резидентур советской военной разведки, большинство из которых просуществовало до 1923 года. Главное направление их деятельности — белая эмиграция. Нелегальная резидентура в Софии была образована под руководством болгарского коммуниста Христо Боева, только что отучившегося год в Академии Генерального штаба в Москве. Его внешность описал один из сотрудников резидентуры Р. Габровский: «Небольшого роста, но атлетического сложения, с резкими движениями сангвиника, с проницательными синими глазами, улыбчивый, молодой и жизнерадостный мужчина 25 — 26-ти лет». Он же добавлял: «Разведывательный аппарат наш был стройным, надежным и функционировал безупречно. Когда я попал в его ряды[8], он уже был создан».

Связь с Советской Россией осуществлялась в основном по морю. Тесные взаимоотношения у резидентуры были налажены с другими разведгруппами в Болгарии, Румынии, Турции и Югославии. Помощь советской разведке (и в частности организации Х. Боева) оказывала разведывательная служба военной организации Болгарской компартии. Только в Софии на неё работало свыше 200 человек в Общественной безопасности, МВД, Военном министерстве, иностранных посольствах, полицейских участках и многих других учреждениях.

Ближайший помощник и заместитель резидента — известный писатель-юморист, издатель журнала «Маскарад» Тома Измирлиев («Фома Фомич») заведовал связью с заграницей и часто выезжал в другие государства: Австрию, Турцию, Румынию, Советскую Россию и т.д.

Радослава Габровского, его осенью 1921 года привлек к работе Измирлиев, а он в свою очередь завербовал поручика 2-й велосипедной дружины в Софии Радослава Цветкова, своего дядю поручика запаса Ивана Филкова из Русе, уездного начальника в г. Кюстендил майора запаса Ивана Станчева («Пеев»), Георгия Арнаудова, актера Цено Кандова, кельнера Ивана Ганчева. Кроме того, он поддерживал связь с людьми, переданными ему Боевым: гвардии майором запаса Христо Ботевым, сыном генерала Кирила Ботева и племянником национального героя Болгарии Христо Ботева; с Николой Гавриловым, заведовавшим партийными ячейками в 1-м и 6-м пехотных полках в Софии, с поручиком Иваном Подстригановым, разведчиком прибывшим из Советской России, и с «Алёшей», бывшим солдатом врангелевской армии, который стал активистом Союза за возвращение на Родину и поступил на работу в коммунистический кооператив «Освобождение» в Пернике. Связь с Военной комиссией ЦК БКП он держал через Косту Янкова, члена этой комиссии.

Перед группой Габровского резидент поставил следующие задачи: вести разведку планов и деятельности войск Врангеля в Болгарии; постоянно держать в поле зрения то, что творится в реакционных буржуазных кругах; собирать секретные сведения политического и военного характера; проникнуть в высший государственный аппарат.

Радослав Цветков сообщал о передвижении воинских частей, обучал других разведчиков военному делу и езде на мотоцикле.

Иван Филков передавал сведения о размещении белогвардейцев в придунайских селах и другую информацию военного характера.

Иван Станчев («Пеев») вел разведку в административных органах, ему удалось раздобыть сначала военный, а потом и правительственный шифр. Резидент высоко оценивал его деятельность.

Георгий Арнаудов по заданию Боева порвал с партией и вступил в Молодежный союз Демократической партии. Предоставил список всех участников поджога Партийного дома в 1921 году.

Цено Кандова работал среди врангелевцев, иногда выполнял функции зарубежного курьера. Перевез из Софии в Вену и передал в советское полпредство чемодан с документами, добытыми резидентурой.

От Николы Гаврилова от него поступала военная информация, кроме того, он занимался изъятием оружия для нужд партии.

Иван Ганчев знал русский язык, работал официантом в ресторане «Кеберле» на площади Славейков, где собиралась белогвардейская аристократия, там же работал другой разведчик — капитан Чайкин. Через Ивана Ганчева проверялись и дополнялись донесения, которые Чайкин передавал своему куратору И. Николаеву.

С майором запаса болгарской армии Иваном Николаевичем Николаевым, доверенным лицом председателя правительства Александра Стамболийского, который неоднократно посылал его с особыми дипломатическими и экономическими миссиями за рубеж, в том числе и в СССР резидент встречался лично. У Николаева были обширные связи и с военной верхушкой белой эмиграции, так как в 1919 — 1920 годах он был военным атташе Болгарии при штабах А. И. Деникина и П. Н. Врангеля.

Среди других сотрудников резидентуры следует назвать Карло Луканов, Петра Коларова, Георгия Зуйбарова, Димитра Гичева, а также адвоката-коммуниста из Шумена, входившего в руководство одной из местных реакционных партий, переплетчика Карагёзова, который изготавливал двойные днища в чемоданах, чтобы перевозить секретные документы, курьера Донского атаманства «Володю».

Главная явка резидентуры была на улице Веслец № 10 в квартире адвоката Светослава Колева, имевшего контакты с важными особами из государственного аппарата. Помимо встреч разведывательного характера, там велась и другая работа — разведчики с помощью ручного точильного станка спиливали фабричные клейма с пистолетов, присланных из Советской России. Р. Габровский отмечал впоследствии: «Кто не пытался наждачным кругом спилить фабричные марки, выбитые на вороненой и хорошо закаленной стальной поверхности, тот не имеет представления о том, что значит современное понятие „трудоемкий процесс“«.

Секретный архив резидентуры хранился в квартире египетского консула итальянца по происхождению графа Монтефорте, который снимал один из апартаментов на улице Сан Стефано у родственника своей жены майора Х. Ботева. Архив был вывезен оттуда незадолго до отъезда резидента.

Весной 1922 года резидентура получила сведения, что объединение партий «Народный сговор» готовит государственный переворот с помощью белогвардейских воинских частей.

В Софии, Шумене, Велико Тырново, Варне и других городах советской разведке удалось изъять или получить копии документов, которые свидетельствовали о таком заговоре. Часть документов была опубликована в центральном органе БКП газете «Работнический вестник». В том числе: Приказ № 21 от 10. II.1922 г. об учреждении экстерриториальных врангелевских военных судов в Болгарии, распоряжение П. Н. Врангеля № 268 от 9. IV.1922 года о приведении в полную боевую готовность его воинских подразделений в Болгарии, чтобы оказать содействие перевороту. И правительство А. Стамболийского начало действовать.

6 мая 1922 года полиция совершила внезапный обыск в штабе белогвардейцев в гостинице «Континенталь». Изъят был секретный архив штаба, благодаря которому была раскрыта шпионская организация, во главе с полковником Самохваловым. Обнаружились связи «Народного сговора» со штабом Врангеля в целях подготовки переворота. На внеочередном заседании Совета министров 11 мая принято решение постепенно выдворить из страны всех русских офицеров и генералов, а солдат расселить по всей стране, но не более 50 — 100 человек в одно место. 26 мая были арестованы и высланы в Югославию и Грецию свыше 150 высших чинов врангелевских войск, среди них генералы А. П. Кутепов, Ф. Ф. Абрамов, П. Н. Шатилов.

Новые материалы, полученные резидентурой, были отчасти использованы для публикаций в «Работническом вестнике» в августе и сентябре 1922 года. Картину дополняли сведения, полученные софийской разведывательной группой Бориса Шпака (Базарова) из Сербии и Румынии, а также информация доставленная из Турции. Руководитель группы в резидентуре Николы Трайчева Крыстю Кытев (Христиан Катев) получил ценные данные, которые его сотруднику капитану запаса Димитру Тодорову предоставил его друг будущий военный министр Теодоси Даскалов. Речь в документах шла о попытке белых свергнуть правительство А. Стамболийского и о подготовке военных действий против Страны Советов.

А 9 ноября полиция и солдаты окружили штаб генерала В. Л. Покровского в городе Кюстендил, в ходе последовавшей за этим перестрелки генерал был убит.

Свою лепту в разложение рядов белогвардейцев внес Союз за возвращение на родину (Совнарод) и его орган — газета «На родину», а затем «Новая Россия», где также действовали сотрудники советской военной разведки. Одним из основателей и редакторов «Новой России» был Семен Георгиевич Фирин, прибывший в Болгарию в составе советской миссии Красного Креста под именем Семена Матусевича. По линии Союза в Россию в 1922 году выехало 5819 эмигрантов, а в следующем году — 3751.

После государственного переворота 9 июня 1923 года Боев в конце того же месяца выехал в Югославию, где некоторое время продолжал свою работу. Тома Измирлиев переехал в Хасково, а оттуда ему удалось эмигрировать в Турцию. Покинули страну и некоторые другие сотрудники этой мощной разведывательной организации. По словам Христо Боева, итоги работы резидентуры «были высоко оценены как ЦК нашей партии, так и Центром».

Вскоре после поражения Сентябрьского восстания 1923 года БКП начинает подготовку нового вооруженного выступления. Помощь в этом болгарским коммунистам оказывал Советский Союз. Резидент ИНО ОГПУ в Австрии Борис Базаров (Шпак), который руководил нелегальной разведкой в Болгарии, Югославии и Румынии, предлагал 12 июня 1924 года: «Для объединения всей работы по подготовке восстания необходимо в Вене создать полномочный центр. В распоряжение этого центра и в подчинение ему должны быть поставлены все учреждения СССР, ведущие нелегальную работу по Балканам, в частности, этот центр должен руководить работой НВО[9], работой по македонцам и пользоваться материалами всех видов разведки из Вены, Рима и Праги, поскольку они освещают Балканы по вопросам, связанным с подготовкой восстания в Болгарии». Успех восстания, по мнению Базарова, возможен только тогда, «когда мы в максимально возможной степени разложим силы противника, используем их в желательном для нас направлении, организуем и подчиним своему руководству силы „союзников“, будем знать по возможности всё о противнике и о „союзниках“. Без НВО земледельцев успех восстания сомнителен. Македонцы и врангелевцы победу смогут склонить на нашу сторону или против нас в зависимости от того, какой предварительной обработке мы их подвергнем».

С весны 1924-го Военный центр партии приступает к организации партизанского (четнического) движения в Болгарии. Каждая чета (отряд), которая действует в определенном ей районе, ведет работу по восстановлению партийных и комсомольских организаций, занимается боевой подготовкой и пропагандой своих идей среди населения. Иногда совершаются настоящие боевые акции в сельских районах, временно захватывается тот или иной населенный пункт и смещается местная администрация. Естественно, все эти отряды остро нуждаются в оружии. Часть необходимого им вооружения и обмундирования коммунисты добывают внутри страны. Но основные поставки с весны 1924 года вновь осуществляет по нелегальным каналам Советский Союз.

Переброской оружия из Одессы по Черному морю в Варну и Бургас руководит сотрудник Разведупра Штаба РККА, военный разведчик с 1920 года — Христофор Интович Салнынь («Осип»). Ему помогает группа болгар, среди которых будущие резиденты советской военной разведки — Никола Попов, Иван Винаров, Христо Генчев.

13 августа произошел провал. Как сообщали тогда информационные агентства: «Военный патруль нашел у берега моря севернее Бургаса 20 ящиков с револьверами и патронами, 10 ящиков с гранатами и 40 ящиков ружейных патронов», а несколько дней спустя арестован Г. Пеев учитель в Гебедже, который указал еще один склад, где найдено 11 ящиков с взрывчаткой. Одним из главных в этом деле полиция назвала Алексея Грабовского, который в 1922 году «бежал от большевиков». Два года он был разведчиком и связным, переправлял в Болгарию из СССР деньги, оружие и инструкторов. К уголовной ответственности по делу о поставках оружия привлечены 17 человек, но 10 из них были вне досягаемости болгарских властей.

По приговору суда Никола Попов и Иван Винаров получили заочно по 5 лет тюрьмы. Однако провалы не остановили эту часть операции по подготовке вооруженного восстания. По неполным данным к январю 1925 года в распоряжении нелегальных военных организаций БКП находилось 800 винтовок, примерно 500 револьверов и столько же ручных гранат, 150 килограммов взрывчатых веществ. А на тайных складах находилось еще свыше 1600 винтовок, 200 револьверов, 25 пулеметов, 2 тысячи ручных гранат и тонны взрывчатки.

В те же годы Разведупр направляет в Болгарию своих разведчиков.

Х. И. Салнынь («Осип») в 1924 году около 4-х месяцев был инструктором в партизанском отряде Янко Андонова, который действовал в Сливенском округе. Отряд занимался приемкой оружия, прибывающего из СССР, проводил боевые акции в округе, совершал диверсии на железной дороге и телеграфных линиях связи. В январе 1925 года Андонова назначают руководителем Военной организации Сливенского окружкома партии и «Осип» становится инструктором ВО. По окончании своей миссии Салнынь через Турцию выезжает в СССР.

Состоящий в резерве при Управлении РККА Лайош Гавро или как его звали в Советском Союзе — Людвиг Матвеевич Гавро в мае — августе 1924 года проходит подготовку для нелегальной работы за рубежом и 1 сентября поступает в распоряжение Разведупра Штаба РККА. Вскоре его отправляют в Болгарию под именем Франца Бауэра.

После взрыва в софийском соборе «Святая Неделя» 16 апреля 1925 года, когда полиция и армия обрушили все свои силы на коммунистов, Гавро вынужден покинуть столицу и поселиться в Пловдиве. Но от ареста это его не спасло, поскольку в организации оказался предатель. В конце 1925 года его приговорили к смертной казни через повешение, которую заменили на 12, 5 лет строго тюремного режима. Через месяц Гавро с помощью болгарских коммунистов удалось бежать и потом добраться до СССР.

В 1925 году Руководителем военной организации был направлен в Болгарию Михаил Малхазович Чхеидзе, но проработал он там недолго и по возвращении в Москву отправлен в Китай.

Среди деятелей македонского движения, на которых советская разведка возлагала надежды, в том числе и при подготовке восстания, был и Павел Шатев. Павел Поцев Шатев родился 2 июня 1882 года в г. Кратово, Македония. Он закончил болгарскую мужскую гимназию в Салониках и с головой окунулся в революционное и национально-освободительное движение, помогать которому он начал еще гимназистом. Известность ему принесло участие в салоникских боевых акциях в апреле 1903 года. Их цель — привлечь внимание европейских держав и способствовать улучшению положения порабощенного Турцией населения Македонии и Одринской области.

28 апреля 1903 года Шатев взорвал бомбу на французском пароходе «Гвадалквивир», который выходил из порта в Салониках. Павла арестовали и приговорили к смертной казни, но потом помиловали и отправли на пожизненное заключение в Ливию. В 1908 году, в связи с событиями младотурецкой революции, его амнистировали. По выходе из тюрьмы Штаев стал студентом юридического факультета Софийского университета, закончил его и преподавал с 1912 года в Салониках в болгарской мужской и торговой гимназиях.

В 1921-1923 годах, как уже упоминалось, он был сотрудником советской разведгруппы Б. Я. Шпака (Базарова) в Болгарии, и к тому же активным деятелем масонского движения. Он входил в одну ложу с А. Цанковым, организатором и руководителем государственного переворота в стране в 1923 году и премьер-министром в 1923-1926 годах. С 1924 года Шатев жил в Стамбуле и Вене, помимо революционной деятельности продолжал поддерживать связь с советской разведкой, в том числе и через резидента внешней разведки в Австрии, Турции и Германии Э. С. Гольденштейна (Черского).

Шатев один из создателей Внутренней македонской революционной организации (объединенной), которая сыграла немалую роль в македонском движении. В ноябре 1927 года он был одним из гостей в Москве на праздновании 10-летия Октябрьской революции. С 1931 года проживал в Софии (Болгария), занимался адвокатской практикой. По некоторым данным, и видимо по заданию советской разведки, сотрудничал в 1931 — 1934 годах с болгарскими органами государственной безопасности. Автор книг «В рабстве в Македонии» (1934), «Национальные меньшинства и самоопределение народов» (1936).

14 января 1932 года в Варну вернулись болгарские коммунисты Гиню Стойнов и Васил Карагёзов, работавшие в Турции и выполнявшие там партийные поручения. В Стамбуле в 1930 году они познакомились с советским моряком и военным разведчиком С. И. Ульяновым, который ходил в Турцию на пароходе «Чичерин». Стефан Иванович привлек Стойнова и Карагёзова к разведывательной работе, обучал их и давал задания. Впоследствии они стали встречаться чаще, поскольку Ульянов перешел на работу в советское полпредство.

Вернувшись домой Гиню и Васил восстановили старые партийные связи и возобновили разведывательную деятельность. Каждый месяц Георгий Винаров, кочегар парохода «Бургас», отвозил в Стамбул шифрованную информацию, карты побережья и минных заграждений, фотоснимки, сделанные с суши и с моря (в распоряжении Гиню была парусная лодка «Радецкий»).

В апреле 1933 года Стойнова призвали на несколько месяцев в армию, служил он в топографическом подразделении, получил хорошую подготовку.

В августе того же года рестовали Васила Карагезова, который заведывая военным отделом Варненского окружкома БКП и помогал Стойнову. А в декабре на эту должность назначен Гиню. Он расширяет партийную сеть в воинских частях и возобновляет передачу сведений и материалов в Центр. В марте 1935 года полиция арестовала почти весь состав окружкома партии, но Стойнов избежал этой участи и перешел на нелегальное положение, продолжая партийную и разведывательную деятельность. В сентябре 1935 по решению ЦК БКП он эмигрировал в СССР. Ему еще предстоит вновь возвратиться в Болгарию и встать во главе разведывательной группы, в которую войдет и Васил Карагёзов.

Дипломатические отношения между Болгарией и СССР были установлены в июле 1934 года, а весной 1935 года в Софию прибыл советский военный атташе и резидент Разведупра РККА полковник Василий Тимофеевич Сухоруков. Созданная им агентурная сеть действовала не только в Болгарии, но и в некоторых соседних с ней государствах. В 1972 году Сухоруков писал «о симпатиях к СССР и готовности даже высших офицеров тогдашней царской армии помогать укреплению обороноспособности первого социалистического государства… Через болгарских офицеров и других специалистов, связанных с „ИГ-Фарбениндустри“, — продолжал Василий Тимофеевич, — мы получали ценную информацию о состоянии промышленности гитлеровской Германии».

Особо В. Т. Сухоруков отметил того человека, которого называли «красным генералом»: «Я и сегодня как будто вижу благородное лицо генерала Владимира Заимова. Вспоминаю привлекательную красоту и некое обаяние присущее этому большому другу Советского Союза».

Готовясь к этой заграничной командировке, Сухоруков обратился за сведениями о некоторых болгарских военных и политических деятелях к своему коллеге болгарину Ивану Винарову, с которым был знаком по работе в Китае в 1926-1927 годах. Говорили разведчики и о Владимире Заимове, которому Винаров, знавший его с детства, дал высокую оценку. Однако порекомендовал всё же проверить его, ведь со дня их последней встречи прошло тридцать лет. Но полковник Сухоруков успел только начать его разработку. В марте 1937 года его отозвали в Москву, через год арестовали и приговорили к 15 годам лишения свободы.

На смену Сухорукову в Софию в мае 1937 прибыл новый военный атташе и резидент полковник Александр Иванович Бенедиктов («Хикс»), ранее помощник военного атташе в Персии (1930-1933 гг.), и военный атташе в Афганистане (1934-1937 гг.). Согласно документам Центра, с Заимовым он познакомился в июле 1938 года, а спустя четыре месяца «на одной из встреч с Бенедиктовым Заимов сообщил, что он и ряд его друзей, главным образом из среды офицеров запаса, согласились присоединиться к борьбе с политическим и экономическим проникновением немцев в Болгарию. (…)

Принимая во внимание симпатии Заимова к Советскому Союзу, его ненависть к фашизму, и к существующему в Болгарии политическому строю, в январе 1939 года он был привлечен к сотрудничеству с советской военной разведкой и ему был дан псевдоним «Азорский».

Заимов родился в 1888 г . в г. Кюстендил (Болгария) в семье видного деятеля национально-освободительного движения Стояна Заимова и русской дворянки Клавдии Корсак. На военной службе с 1900 году, в отставку вышел в 1936 году в звании генерал-майора, последняя должность инспектор артиллерии.

За первые два года работы в качестве советского военного разведчика «Азорскому» удалось создать сильную организацию, источники информации которой находились не только в Болгарии, но и в других странах. Крупный нелегальный разведчик Заимов, работа которого высоко ценилась советским командованием, за период деятельности свой организации в 1939-1942 годах «систематически передавал информацию по военным и военно-политическим вопросам из Болгарии, Германии, Турции, Греции и других стран».

Тесные контакты были у Заимова и с другими советскими разведгруппами, в частности, с действовавшей в Словакии группой Г. Фомферры и Г. Шварца. В феврале 1942 г . там произошел провал, который перекинулся (из-за сотрудничества с гестапо жены Шварца) на организацию «Азорского».

В марте 1942 года «красный генерал» и многие его соратники были арестованы. 1 июня 1942 года Владимира Заимова расстреляли. Посмертно он был награжден орденом Красного Знамени, а спустя 30 лет после гибели ему присвоили звание Героя Советского Союза.

Связь Заимова с Центром поддерживалась по радио и через софийскую легальную резидентуру. Почти весь период деятельность «Азорского» его связным был секретарь военного атташе лейтенант (позднее капитан) Яков Семенович Савченко, выпускник ЦШПКШ (Центральная школа подготовки командиров штаба.).

С 1940 года Заимов неоднократно передавал «Директору» (таким с 1937 года было кодовое наименование начальника Разведупра) о прибытии немецких воинских частей в Болгарию, а затем о продвижении их к границам СССР.

3 июня 1940 года:

«С сентября 1939 года из Германии в Болгарию прибыли… тысячи немцев. Военных среди них свыше 1000 человек. Немцы живут в Софии, Бояне, Овчей купели, Княжево и других населенных пунктах… В штабе болгарской армии работают тайно два немца…».

5 января 1941 года:

«С 25 ноября 1940 года до 1 января 1941 года в Северную Болгарию прибыли 6000 немецких военнослужащих. Штабы ПВО с немецкой зенитной артиллерией расположены в Плевене, Ловече, Враце, Балчике… Из Венгрии прибыл человек, который сообщил, что в течение декабря 1940 года 260 немецких эшелонов проследовали в Румынию, только 28 и 29 декабря через Будапешт проехали 12 — 15 тысяч немецких военных».

2 марта 1941 года:

«28 февраля в 17 часов началась массовая переброска немецких войск через г. Русе. На сегодняшний день перевезено 50 000 человек».

21 мая 1941 года:

«В конце мая немецкие войска покидают Балканы. Остаются только три мотодивизии. В Греции — 37-я и 38-я и в Югославии — 40-я».

8 июня 1941 года:

«Почти все немецкие войска из Греции направляются в Румынию. В Греции остаются только три дивизии, а на Крите — две».

А в начале апреля генерал срочно вызвал Савченко на встречу и сообщил ему, что в июне Германия нападет на Советский Союз.

Большую помощь группе «Азорского» оказывали нелегалы , имевшие уже немалый опыт работы. Одним из радистов организации был Никола Белопитов («Драмин»), который стал военным разведчиком в 1928 году в Германии, где он учился и получил диплом электроинженера. С 20-х годов задания Разведупра, наряду с партийной работой, выполнял Димитр Ананиев («Мими»), вернувшийся в 1938 году из Чехословакии и ставший ценным членом группы.

Немало сделал для привлечения Заимова к сотрудничеству с советской разведкой болгарский писатель Крыстю Белев («Август»), который разведчиком стал на шесть лет раньше генерала и выполнял задания в Болгарии, Франции и других европейских странах. В конце 1939 года, по поручению нового военного атташе и резидента полковника Ивана Федоровича Дергачева, Белев создает свою собственную группу.

Майор Дергачев окончил в 1938 году Вечернюю военную академию РККА, служил начальником 1-го (оперативного) отделения 45-го механизированного, а затем 25-го танкового корпусов. Прошел спецподготовку и в октябре был назначен военным атташе. Через месяц ему присваивают звание полковника (Промежуточного звания подполковника в Красной Армии тогда еще не существовало.). Дергачев курировал деятельность группы «Августа» только в самом начале ее работы, пока у них не была организована устойчивая связь с Центром. Радистами группы были Эмиль Попов («Пар») и Иван Джаков. В качестве главного информатора резидент предложил взять известного адвоката Александра Пеева («Боевой»), с которым руководитель группы и сам был давно знаком. И этот выбор, как показало время, был правильным, поскольку Пеев обладал обширными связями в военных, политических и экономических кругах страны.

А. Пеев родился в 1886 году в Пловдиве (Болгария). В 1909 году закончил Военное училище, затем получил юридическое образование в Болгарии и Бельгии. Член БКП с 1910 года. Свою профессиональную деятельность в качестве адвоката совмещал с партийной и журналистской работой.

С помощью Пеева Белев смог организовать получение информации и из-за рубежа. Но в марте 1941 года из-за его легальной литературной деятельности Крыстю Белева интернировали в лагерь для неблагонадежных «Гонда-вода». В связи с этим непредвиденным обстоятельством Дерагчев срочно встречается с «Боевым» и предлагает возглавить группу. Получив его согласие, резидент на последующих встречах обучает Пеева азам разведывательной работы. Позывной Пеева остается прежним — «Боевой», позывной радиостанции Центра — «Дубок».

Ближайшим помощником Пеева стал его старый друг генерал-майор Никифор Никифоров («Журин»), начальник военно-судебного отдела Военного министерства Болгарии, член Высшего военного совета. Весьма ценная информация поступала к Пееву также от Димитра Павлова из Варны, от двоюродного брата Янко Пеева («Тан»), который в разные годы был послом Болгарии в Албании, Египте, Японии, от экономиста Александра Георгиева из Берлина, от чиновника болгарского посольства в Румынии Тодора Константинова, от видного театрального деятеля Бояна Дановского из Стамбула и из других источников.

Среди переданной им информации следует отметить сообщения о надвигающейся войне, о том, что болгарская армия не будет в ней участвовать, о том, что немцы не собираются нападать на Турцию, а японцы на СССР:

«Боевой» — «Дубку» 13 июня 1941:

«По сведениям Журина фюрер решил до конца этого месяца напасть на Советский Союз. Немцы сосредоточили на советской границе более 170 дивизий».

На вопрос Центра — «Откуда эти сведения?» — последовал ответ:

«Это сообщил военный министр Теодосий Даскалов на совещании Высшего военного совета».

«Боевой» — «Дубку» 1 сентября 1941:

«Журин вторично утверждает, что болгарские власти не готовятся и не собираются пока направлять свои войска для участия в войне против СССР, так как боятся восстания в армии».

И вновь о том же 22 сентября и 1 октября 1941:

«Журин уверяет, что болгарское военное командование не намерено посылать болгарскую армию против СССР и не допускает такую возможность», «Болгарские власти не готовят войну против Советского Союза».

«Боевой» — «Дубку» 25 ноября 1941:

«Сейчас немецкое командование не готовит нападения на Турцию. Сведения получены от Журина».

23 февраля 1942 Журин еще раз подтвердил эту информацию.

«Боевой» — «Дубку» 17 февраля 1942:

«Сведения о том, что Япония не будет воевать против СССР, я получил от председателя болгаро-японского общества Георгия Говедарова, который часто встречается с послом и секретарями японского посольства. То же самое говорил и профессор Г. П. Генов».

Всего «Дубок» получил от «Боевого» свыше 400 радиограмм.

Весной 1943 года радиопередатчик группы был запеленгован. 15 апреля во время сеанса связи полиция арестовала радиста Эмиля Попова, а через два дня и Александра Пеева. Они и еще один член группы — Иван Владков — были расстреляны 22 ноября 1943 года.

Янко Пеев, который в то время был послом Болгарии в Японии, получил сигнал опасности от советской разведки и скрылся сначала в Китае, а потом в Турции. После войны новые власти не пустили его на родину и даже более того — конфисковали его имущество. Не имея средств к существованию он умер от голода в 1947 году в Стамбуле.

Никифора Никифорова полиция допрашивала, но прямых доказательств его разведывательной работы не собрала. Кроме того власти опасались негативных последствий разоблачения шпионской деятельности еще одного болгарского генерала. И потому Никифорова просто отправили в отставку. Арестовали его уже новые власти в 1949 году по делу Трайчо Костова.

От старого генерала требовали показаний против бывшего советского разведчика Стефана Богданова, который после 1944 года возглавлял контрразведку НРБ. Но, как и шесть лет назад, от него не удалось ничего добиться, и его отправили в концлагерь. Подобно многим другим, он был реабилитирован в 1956 году. Умер генерал, когда ему был 81 год.

В сентябре и декабре 1966 члены группы «Боевого» — А. Пеев, Э. Попов, Н. Никифоров, И. Владков, Я. Пеев, И. Джаков и другие — были награждены советскими и болгарскими орденами.

В конце 30-х годов стал Советским военным разведчиком упомянутый выше Стефан Богданов. Он родился в г. Трявна в Болгарии в 1910 году. В 17 лет вступил в БКП, в 1934 году окончил в Москве Международную Ленинскую школу и до ареста в 1936 года занимался партийной работой в ЦК БКП и Сливенском окружкоме партии. Через год, после выхода из тюрьмы по амнистии, ему предложено сотрудничество с советской военной разведкой. Для этого к нему приезжал шофер военного атташе лейтенант Иосиф Федорович Шалыгин. Богданов дал согласие.

По профессии он был фотографом, и частная практика давала ему возможность делать и передавать резиденту снимки объектов в Варне и других городах, которые интересовали Центр. В 1939 году Богданов получает задание из Москвы сформировать и возглавить разведывательную организацию, которая получает название по его псевдониму — группа «Арбатов».

Создание организации, центром которой стала София, Богданов начал с Варны. Инженеру Василу Попову он поручил установить военные объекты в городе и его окрестностях и нанести их на топографическую карту. Когда задание было успешно выполнено, Центр утвердил Попова руководителем группы, и дал ему псевдоним «Пан».

Наладив работу своего подразделения, «Пан» стал передавать добытую ими информацию в Софию, Богданову. Но затем группа перешла на связь с сотрудниками военной разведки, работавшими под легальным прикрытием в советском консульстве в Варне, кроме того для связи с Центром они получили рацию, на которой работал Борис Игнатов «Бор». Когда Попова мобилизовали в болгарскую армию, его сменили — сначала Никола Василев, потом Петр Богоев. «Пан» контролировал передвижение, вооружение, численность и дислокацию немецких воинских частей в районе Варны, как на суше, так и на море. От него получали серьезную информацию об организации системы ПВО в городе.

Далее «Арбатов» привлек к разведработе еще одного своего знакомого — Ивана Ковачева. По выполнении проверочного задания, он получил псевдоним «Козин» и новое поручение — оставить партийную работу и заняться изучением военных объектов в райне границы с Румынией. С середины 1940 года он переходит на связь с одним из консульских работников.

Подразделение в Русе, которое возглавил архитектор Нейчо Йорданов («Дол»), информирует о переброске войск и техники через паромную переправу, о движении по Дунаю немецких военных и торговых судов, о работе русенского порта и др.

Сведения о продвижении эшелонов с войсками и техникой из Северной Болгарии на юг поступали из Тырново от адвоката Христо Павлова («Дуб»), а о военных передвижениях по железной дороге в районе Русе и о немецкой авиации из Горна Оряховице от железнодорожника Георги Рибарова («Коран»).

В Пловдиве по поручению Богданова свою деятельность разворачивает Павел Нончев, который передает в Центр ценные сведения о ситуации в Южной Болгарии. Были у «Арбатова» и другие люди в различных районах страны. Главную группу в столице возглавлял сам Богданов. Большой объем работы с Центром вынудил его привлечь к работе трех радистов. Ими стали Петр Попниколов, Стефан Габровский и Димитр Терзиев.

В марте 1941 года Военная комиссия при ЦК БКП поручает выполнение ряда заданий советской разведки учительнице, болгарской коммунистке, дочери известного македонского революционера Ивана Янева, Крыстане. Она выясняла дислокацию немецких войск на южной границе Болгарии, собирала сведения о военных объектах на линии Кавала, Серес, Драма в Греции, куда выезжала под предлогом посещения родного села Высочен. Одна из самых успешных её миссий — знакомство и сближение с любовницей немецкого полковника Ровеля, который командовал специальной эскадрильей, выполнявшей аэрофотосъемку пограничных укреплений на южной границе СССР.

Весной 1942 года Центр поручил группе «Арбатов» найти подходящего человека, чтобы легальным путем отправить его в Германию, где он смог бы вести разведывательную деятельность. По этой причине с Крыстаной встретился заместитель начальника группы «Арбатов» Стоян Шарланджиев, её знакомый по комсомольской и партийной работе. Он предложил ей выполнение этого задания, и Янева согласилась.

Посетив посольство Германии, Крыстана начала оформлять документы на учебу в Берлинском университете, а параллельно с оформлением шла её разведывательная подготовка, которая проходила не без трудностей, возник, в частности, «барьер нравственного и морального характера». С. Шарланджиев вспоминал:

«Однажды Танка меня спросила должна ли она как женщина вступать в связь с мужчинами. Я сказал ей, что возможно и это будет необходимо. Характер разведывательной деятельности таков, что от нас может потребоваться любая жертва. Мы должны быть готовы преодолеть в себе не только страх, но и отвращение, так как речь идет о судьбах и жизни тысяч людей».

В ноябре 1942 года Крыстана Янева, взявшая себе псевдоним «Фрида», выехала в Германию, где успешно проработала пять месяцев, но27 апреля 1943 года была арестована гестапо и 23 октября 1944 года казнена. Посмертно Крыстана Янева награждена орденом НРБ «9 сентября 1944 г .» 1-й степени.

15 сентября 1942 г . десятки болгарских полицейских ворвались в здание советского консульства в Варне. Среди других документов были захвачены и относящиеся к деятельности группы «Пан». Последовали аресты и допросы с пристрастием, которые выдержали не все разведчики. Это привело к новым потерям в агентурной сети «Арбатов».

Суд приговорил Стефана Богданова, Васила Попова, Петра Богоева и Бориса Игнатова к пожизненному тюремному заключению. Остальные антифашисты получили различные сроки лишения свободы. Благодаря генералу Никифору Никифорову, начальнику военно-судебного отдела Военного министерства и заместителю руководителя разведгруппы «Боевой», по данному делу не было вынесено ни одного смертного приговора. Но далеко не все ячейки этой обширной организации были разгромлены. До конца войны информацию от некоторых из них получала и отправляла в Москву рация в селе Цырква.

После войны Богданов занимал руководящие посты в центральном аппарате Госбезопасности НРБ: начальника контрразведывательного отдела (1944-1947 года), помощник директора ГБ и начальник следственного отделения (1947-1948). Он был арестован по делу Трайчо Костова и в 1951 году осужден на 12 лет тюремного заключения и на 15 лет лишения прав.

Спустя пять лет Богданова освободили и реабилитировали. В 1968 году, будучи болгарским торгпредом в Швейцарии, он выразил протест против ввода войск Варшавского договора в Чехословакию и получил за это партийное взыскание. В 1976 году его исключили из БКП за передачу на Запад воспоминаний Благоя Попова, который вместе с Георгием Димитровым проходил по Лейпцигскому процессу, а впоследствии был репрессирован в СССР. Умер Богданов в ФРГ в 1986 году.

Подобно «Арбатову», в начале 1940 года была сформирована еще одна организация во главе с упоминавшемся уже Каприелом Каприеловым, который начал выполнять задания советской разведки еще в начале 20-х годов. С 1924 года Каприелов сотрудник Военного отдела ЦК БКП, но проработав год на этом посту он был арестован и находился в заключении до 1932 года.

Выйдя на свободу, Каприел работал секретарем окружных комитетов партии в Варне и Стара Загоре, уполномоченным ЦК при окружкоме в Пловдиве, состоял членом ЦК БКП. По делу ЦК вновь оказался в тюрьме, где провел пять лет.

Выйдя на свободу в 1940 году, Каприел получил предложение сотрудничать с советской военной разведкой. Поначалу он организовал и возглавил группу в Варне, которую передал, когда она начала действовать, бывшему члену Варненского окружкома партии Стояну Мураданларскому, а сам переселился в Софию. Связь с варненцами поддерживала жена Каприелова Йорданка.

Из Варны поступали ценные сведения о передвижениях германских войск, о ремонте и строительстве военных судов гитлеровской армии, о возведении оборонительных сооружений на черноморском побережье и др. Подразделение организации Каприелова было создано и в Бургасе.

В ноябре 1941 года полиция раскрыла некоторых членов группы. Были арестованы Стоян Мураданларски, Йорданка Каприелова и другие. Мураданларски по другому делу приговорен к смертной казни и повешен в марте 1944 года Каприелову приговорили к пожизненному заключению. Но руководители организации, группы в Бургасе и Софии остались нераскрытыми и успешно действовали до Сентябрьского восстания 1944 года.

После войны Каприел Каприелов работал в Госбезопасности, МВД и ЦК БКП, стал Героем Социалистического труда НРБ, генерал-майором. За успешное выполнение заданий Главного командования Красной Армии во время Великой Отечественной войны Президиум Верховного Совета СССР наградил его орденом Ленина.

Йорданка занимала ответственные посты в Министерстве информации, Комитете государственного контроля, Министерстве внешней торговли, ей как и мужу, присвоено звание Героя Социалистического труда, Йорданка награждена также советским орденом Отечественной войны 1-й ст.

…Пройдя срочную службу в армии, 20-летний Пантелей Сидеров устроился в июне 1930 года на работу в отделение железнодорожного пассажирского агентства «Вагон Ли-Кук» в Варне. Владельцем агентства было международное акционерное общество, генеральная дирекция которого находилась в Париже. 350 филиалов а/о «Вагон Ли-Кук» располагались по всему миру. В Болгарии главное агентство этой фирмы находилось в Софии, а его отделения действовали в Варне, Бургасе и Русе. Но работа в агентстве не стала основной для Пантелея, вскоре он включился в нелегальное молодежное коммунистическое движение, и в 1933 году его приняли в комсомол.

Порученное ему дело — организация и издание журнала «Молодой большевик», руководство печатной базой комсомола — Сидеров выполнял без провалов до 1937 года. Его работой были довольны и в агентстве — в 1935 году он даже возглавил варненское отделение «Вагон Ли-Кук». Спустя два года ему предложили стать советским разведчиком, учитывая его опыт конспиративной работы, и Пантелей согласился. Как руководитель отделения «Вагон Ли-Кук» он получал много материалов, представляющих интерес для Центра: служебные бюллетени Болгарских государственных железных дорог, карты Европы, фотографии портов и аэродромов. Услугами агентства пользовались не только туристы, но и дипломаты, военные и политические деятели, крупные государственные чиновники.

В апреле 1940 года в Варне открылось советское торговое консульство, целый ряд сотрудников которого являлись разведчиками. С Пантелеем Сидеровым связался секретарь консульства военный разведчик Иван Семенович Плакутин («Укротитель»). Он поручил Сидерову («Ли») сформировать и возглавить разведывательную группу. Сначала в неё, помимо руководителя, вошли Николай Петров («Певец») и Персек Хазаров («Карузо»), а затем Бениамин Дубавицкий («Орлов»), Киряк Попов («Барбота»), Николай Василев («Адриатика») и другие. Группа быстро разрасталась и включала в себя уже десятки людей, выполнявших как разведывательные, так и диверсионные задания. Впоследствии несколько подгрупп отделились от основной и получили прямую связь с сотрудниками советской военной разведки.

От многих членов организации «Ли» поступали весьма ценные данные:

Сам Пантелей Сидеров («Ли») — встречался с И. С. Плакутиным в городе и в агентстве, куда секретарь консульства приходил по служебным делам. Агентство служило явкой и для других членов организации. Помимо служебной информации, Сидеров сообщал о движении германских транспортов в районе города, о спуске на воду германских самоходных барж для перевозки танков, сделал описание местности, где находится немецкая радиостанция.

Николай Петров («Певец») — работал в варненском агентстве «Вагон Ли-Кук», а потом уехал в Софию. С мая 1941 года он работник товарищества «Шипкол», а с сентября — торговый агент в болгарское представительство фирмы «Шипкол» по продаже анилиновых красок. Путешествуя по всей стране, он каждые 10 — 15 дней приезжал в Варну, и передавал собранную информацию П. Сидерову. В декабре 1941 — январе 1942 года, вернувшись из поездок в Добруджу, он сообщил, о болгарской артиллерийской части в районе с. Царево, об аэродроме в Балчике, о германских войсках в Русе, отправляемых в Румынию. Кроме того он передал информацию о германской радиостанции в местности «Боровец» в окрестностях Варны, а также описание и рисунки бункеров на варненском берегу.

Николай Василев («Адриатика») — курьер пароходного агентства «Адриатика» по происхождению русский, с 1922 года жил в Варне. Зная четыре языка, постоянно общался с капитанами и офицерами немецких, болгарских и итальянских кораблей, узнавал от них о том, куда и откуда идут суда, и какие грузы перевозят.

Арам Хаджолян («Беду») — владелец фотоателье в Варне. Арам посещал кораблестроительный завод «Кораловаг» и фотографировал строящиеся там самоходные баржи для перевозки танков, а также передавал сведения о движении германских товарных поездов. Он узнал и сообщил, что Германия требовала от Болгарии послать войска на Восточный фронт, а болгарское правительство ответило отказом, так как «болгарский солдат не сможет поднять оружие против своих освободителей».

Поручик запаса Сава Стоматов в начале 20-х сотрудник Григора Чочева на канале связи Варна — СССР, работал переводчиком, так как хорошо владел немецким, французским, турецким и греческим языками. Весной 1940 года, когда в Болгарии обосновались немецкие войска, его назначили переводчиком при их командном составе. Таким образом получил доступ к секретным сведениям из штабов германской и болгарской армий.

Ещё один бывший сотрудник Чочева Киряк Попов отлично знал румынский язык, и потому его сапожная мастерская в Варне стала своеобразным клубом для румынских моряков.

Сын К. Попова Иван Киряков Михайлов, работал токарем на государственной верфи, он копировал чертежи и планы немецких кораблей, которые вставили там на ремонт, собирал данные о строящихся плавсредствах и наблюдал за происходящем в порту.

Инженер-химик Ганчо Ганев был начальником пастеровской станции. Знание немецкого языка и служебное положение давали ему возможность узнавать то, что интересовало советскую разведку.

Стефан Минчев работал в Болгарском пароходном обществе. Он передавал Сидерову графики движения судов в варненском порту.

Мобилизованные в военный флот матросы Михаил Абаджиев и Милю Вылчев, сообщали о немецких и болгарских военных объектах на черноморском побережье и в районе с. Галата, давали их описания и планы.

Бениамин Дубавицкий («Орлов») — в 1937 году при содействии П. Сидерова устроился на работу в софийское отделение агентства «Вагон Ли-Кук», когда в 1939 году его уволили оттуда по сокращению штатов, Сидеров взял его к себе в варненское отделение. Вначале «Орлов» сотрудничал только с группой Владимира Заимова через племянника генерала Евгения Чемширова, затем работал и с Пантелеем Сидеровым. Наконец, с апреля 1941 года был на прямой связи у Ивана Плакутина. С 1940 года Дубавицкий работал в торгово-транспортной конторе «Экспресс», а с октября 1941 в софийском а/о «Симонавия». Разъезжая по стране и имея широкую сеть источников, он получал важную информацию. В частности добыл сведения о железнодорожных перевозках германских войск на линии Варна — София, о германских воинских частях в г. Балчике, о дислокации дивизий и полков болгарской армии (получены им от В. Заимова), сделал ряд снимков военных кораблей и судов, наблюдал за движением составов на линии железной дороги Хасково — Пловдив.

Софка Делянова («Эдноу») работала с Пантелеем Сидеровым. Осенью 1939 года она получила задание создать свою группу, которая начала действовать уже в ноябре. В 1940 году Софка установила прямую связь с Плакутиным, который объединил две группы — С. Деляновой и А. Винницкого («Алек»). В организации работают также Ангел Димитров («Големия») — это он добыл взрывчатку для диверсий, когда поступило такое задание. Нанко Недев («Ведин») изготовил карту черноморского побережья страны, собирал сведения военного и экономического характера, снабжал фальшивыми документами членов группы и советских разведчиков. Информацию о деятельности судебной системы собирал и, в частности, предупреждал о предстоящих арестах адвокат Благой Ляпчев. Активно действовали и другие сотрудники «Эдноу». Высокую оценку Центр дал сведениям, поступившим от немецких солдат-антифашистов Отто Пфефера и Отто Ганса, а также и добытым с их помощью.

С 1939 года жил в Варне, работал в хлебопекарне и сотрудничал с разведывательной организацией «Вагон Ли-Кук» Стефан Куртев. С 1940 года его деятельностью руководили советский вице-консул в Варне Константин Федорович Виноградов («Граф») (Под этим именем работал военно-морской разведчик Константин Флегонтович Винокуров.) и секретарь консульства И. С. Плакутин. Летом 1941 года Куртев получил задание открыть туристическое бюро «Глобус» и приступить к созданию собственной разведывательной группы.

Разъездные агенты «Глобуса», Моис Мушонов и Борис Иванов, собирали сведения по всей стране, Христо Ханджиев, сотрудник «Глобуса», снабжал советскую разведку различными персональными документами, послужившими образцом для изготовления документов, которыми снабжали болгарских антифашистов, высадившихся на территории Болгарии. Ханджиев сообщил об отправке германских войск на Восточный фронт, о погрузке 50 немецких грузовиков, направляющихся в г. Добрич, о прибытии цистерн с горючим на Варненский вокзал и др. В 1942 году Куртеву удалось, по заданию руководителей устроиться на службу во флот. Занимая должность помощника казначея он раздобыл информацию об отправке в Сербию двух болгарских дивизий, которые должны были сменить там немецкие воинские части, о призыве военнослужащих запаса на обучение, о германской базе подводных лодок, о постройке на флоте девяти и в портовой мастерской двадцати самоходных барж, о размещении в Варне частей 11-й германской армии и т.д.

С группой С. Куртева связана другая разведывательная организация во главе с Иваном Ванковым («Орела»), деятельность которой также курировал К. Ф. Виноградов. В группе были Никола Манасиев, Димитр Знаменов, Стоян Стоянов, Тодор Дойчев и другие. Они сообщали: о строительстве аэродрома для гидросамолетов в Пейнерджике, о количестве таких самолетов и летчиков для них, о средствах ПВО этого аэродрома, о немецком хранилище морских мин у с. Франга, об отправлении 60 вагонов с немецкими солдатами, а также составов с амуницией на Восточный фронт, о погрузке и отправлении в Румынию парохода «Карпаты», об отправке цистерн с горючим к турецкой границе и многом другом.

Кроме того, группа готовила ряд диверсий, как в самой Болгарии, так и в Румынии. Но не все из них удалось осуществить. Не хватило времени на взрыв нефтепромыслов в Плоешти, Румыния. Этой работой занимались, в частности, Тит Григорьевич Шаргоровский и Иван Семенович Разнатовский. Однако, в сентябре — ноябре 1941 года в районе Варны потонул, при подозрительных обстоятельствах, корабль «Шипка» и взорвалась «Родина», там же советские подлодки потопили 4 корабля с боеприпасами, затонули несколько итальянских и румынских судов с военными грузами.

Провал в Софии группы генерала Заимова в марте 1942 года затронул и варненские группы организации «Вагон Ли-Кук». Было арестовано 27 человек, но многих разведчиков полиция установить не смогла, а кто-то избежал ареста и скрылся.

Военно-полевой суд в г. Шумене 31 августа 1942 года приговорил Ивана Атанасова и Бениамина Дубовицкого — к смертной казни, Аврама Хаджоляна, Пантелея Сидерова, Стефана Куртева, Аврама Винницкого, Николая Манасиева, Крыстю Нанова — к пожизненному лишению свободы. 13 обвиняемых были осуждены на сроки тюремного заключения — от 8 до 15 лет. 5 человек оправданы.

Проходивший по этому делу Нанко Недев был осужден на другом процессе и казнен в Варненской тюрьме. Там же казнили Ивана Ванкова и Бениамина Дубавицкого. Пантелей Сидеров и некоторые другие его товарищи дожили до победы в сентябре 1944 года.

К. Ф. Виноградов, И. С. Плакутин, Я. С. Савченко 20 апреля 1942 года выехали из Болгарии в СССР, через Турцию.

Летом 1939 года стал советским разведчиком известный софийский радиотехник Элефтер Арнаудов («Аллюр»). Он изучал радиодело в Германии, работал в различных кампаниях в Софии и одновременно изучал немецкую филологию в Софийском университете. Член БКП в 1932 году Арнаудов вступил в БКП, подвергался арестам за партийную деятельность.

В 1934 году с помощью БКП открыл собственное радиоателье «Маркони». Одаренный инженер, он изобрел телефонный аппарат нового типа и в 1939 году передал его в советское полпредство резиденту внешней разведки В. Т. Яковлеву.

В июне того же года Арнаудов был привлечен к сотрудничеству советской военной разведкой и получил псевдоним «Аллюр».

Через год его связали с советским разведчиком и деятелем македонского движения Павлом Шатевым («Штиле», «Коста»), разведгруппа которого была создана под руководством полковника И. Ф. Дергачева и передавала в Центр важную военную и военно-политическую информацию. «Аллюр» стал радистом «Штиле» и выходил в эфир почти каждую неделю, а после 22 июня 1941 года несколько раз в неделю.

По мере того как возрастал объем работы группы, разведывательные задания стал получать и радист. В августе 1941 года «Штиле» поручил ему найти источник информации, который бы сообщал прогнозы погоды в Германии и отдельно в Берлине. Арнаудов нашел такого человека — аэролога болгарской военной авиации Владимира Христоскова, располагающего требуемыми данными, поскольку германская военная метеослужба регулярно передавала болгарским ВВС прогнозы погоды в Германии и в районе Берлина на сутки вперед.

2 ноября 1941 года должна была состояться очередная встреча Арнаудова с Шатевым, но тот в обусловленное время не явился. Арнаудову выяснил, что 30 октября Шатева арестовали и поставил об этом в известность Центр.

В Москве решили выяснить все более подробно и 11 ноября радировали Александру Пееву: «Немедленно сообщите, при каких обстоятельствах арестован Павел Шатев, где он сейчас находится и в чем обвиняется».

Ответ из Софии обнадеживал: Шатев интернирован и помещен в концлагерь как революционер, его разведывательная деятельность полиции неизвестна. Между тем работа «Аллюра» до выяснения всех обстоятельств была приостановлена. В конце декабря 1941 года к «Аллюру» домой пришел секретарь советского военного атташе Я. С. Савченко и передал решение «Директора» — назначить Арнаудова руководителем и радистом новой разведгруппы.

Из группы «Косты» Арнаудову передали только одного человека, остальных он подбирал сам. Особенно сильной оказалась та часть организации, которую составляли военнослужащие и служащие болгарских ВВС. Для передачи имеющихся у них материалов одной рации уже было мало, и потому еще одну радиостанцию передали летчику Николе Боневу.

Группа «Аллюра» предоставила Москве множество ценных сведений о состоянии болгарских ВВС и их использовании немцами (в частности, против советских подводных лодок в Черном море), о производстве самолетов в Болгарии (в частности, о производстве и испытании легкого бомбардировщика «Дар-10»), о местонахождении всех болгарских аэродромов, их состоянии, типах и количестве находящихся на них болгарских и немецких самолетов, о запасах топлива и горюче-смазочных материалов, о продвижении немецких войск через Болгарию, о дислокации болгарских частей на границе с Турцией и др. данные. Дважды передавали в Центр коды, которые использовался для шифровки метеосводок по европейским странам.

Весной 1943 года контразведка Арнаудова была запеленгована, а в результате пеленгации Арнаудов 2 апреля был захвачен полицией. Арестованы были и многие из членов его группы. Немцы пытались использовать «Аллюра» для радиоигры с Москвой, но Арнаудову удалось дать в Центр сигнал о провале.

Девять дней военно-полевой суд рассматривал это дело и 24 июля огласил свой вердикт. Элефтер Арнаудов, Никола Бонев и Страшимир Анастасов приговорены к расстрелу. 14 октября приговор приведен в исполнение на военном стрельбище в Пазарджике. Дело Павла Шатева было пересмотрено в 1942 году в связи с расследованием деятельности подпольного ЦК БКП. Он осужден на 15 лет тюремного заключения. Из тюрьмы Шатева освободило Сентябрьское восстание 1944 года. Во второй половине 40-х годов он занимал крупные посты (в том числе: министра юстиции и министра земледелия) в Народной республике Македония, входившей в состав Югославии. Когда в 1948 году отношения между СССР и Югославией были разорваны Шатев оказался не у дел, а затем и арестован. Умер Шатаев в заключении в г. Битола 29 января 1950 года.

Своих разведчиков направлял в Болгарию и Разведотдел штаба Черноморского флота. В октябре-ноябре 1940 года военные моряки переправили по морю для нелегальной работы в Болгарии Зиновия Христова и разведгруппу «Дро» — Гиню Стойнова и его жену Свободу Анчеву.

Зиновий Зиновьевич Христов родился в с. Ботево под Одессой в семье эмигрантов из Болгарии и в разведку попал, когда ему было всего 20 лет. Анчева — дочь болгарского революционера была отправлена в СССР в 1928 году по линии МОПР. В Москве, девушка училась на рабфаке, работала токарем на заводе «Самоточка», закончила Станкоинструментальный институт. В Москве познакомилась с политэмигрантом Гиню Стойновым, вышла за него замуж. Гиню родился в Турции, плавал моряком на судах болгарского торгового флота и выполнял поручения партийного руководства. Советским разведчиком он стал в 1930 году в Стамбуле. В Москве окончил Международную Ленинскую школу. Разведывательная подготовка всех троих для работы в Болгарии началась в 1938 году. Завершающий этап обучения проходил в Симферополе.

Христов (под именем Николая Иванова Добрева), Стойнов и Анчева (под именем Петра и Милки Мирчевых) прибыли в Болгарию с документами переселенцев из Южной Добруджи, которая отошла к Болгарии от Румынии по Крайовскому соглашению 1940 года. Зиновий Христов обосновался в Варне, где руководил разведгруппой до сентября 1944 г . Он держал Разведотдел в курсе событий в районе Варны, как на суше, так и на море.

Группа «Дро» развернула свою деятельность не только в Варне, но и в Добриче и Пловдиве. Их обширная и ценная информация четырех раций регулярно поступала в Разведотдел два с лишним года. Разведчики сообщали, например, о переброске резервных дивизий через Румынию к Одессе, о передвижении кораблей флота, численности и дислокации германской и болгарской авиации, данные, вплоть до личных характеристик, о командирах частей и соединений.

В конце концов, рации были запеленгованы, последовала слежка и аресты. Свобода Анчева была арестована в феврале 1943 года и освобождена в сентябре 1944. Впоследствии награждена орденом Ленина, ей присвоили звание Героя Социалистического труда НРБ. Гиню Стойнов избежал ареста и ушел к партизанам. В мае 1944 года он погиб в бою. Посмертно также награжден орденом Ленина. Зиновий Христов демобилизовался в 1946 году. Преподавал в школах г. Николаева Одесской области.

Антон Макарович Прудкин родился в 1880 году в Болгарии, куда из России переселился его отец. Окончил мореходку в России в г. Николаеве и плавал на различных болгарских судах, сначала матросом и механиком, а затем и капитаном. Весьма активно участвовал в болгарском, российском и македонском революционном движении. Уже тогда проявилась его склонность к диверсионной деятельности. В 1903 году, чтобы поддержать Илинденское восстание против турок в Македонии, устроил взрыв на австро-венгерском пароходе «Васкану», который шел из Варны в Стамбул, потом организовал неудавшееся покушение на турецкого султана Абдул-Хамида II-го. По революционным делам бывал в России, по некоторым сведениям, он был приговорен там к смертной казни. Согласно данным жены Прудкина, Марии Федоровны, её муж встречался в Швейцарии с В. И. Лениным.

Когда началась Первая мировая война и Болгария стала союзницей Германии, Прудкин предложил свои услуги российской военной разведке. Когда он ходил на корабле в Турцию или проплывал мимо — фотографировал военные объекты, а снимки передавал русским. Он готовил также диверсии на германских броненосцах «Гёбен» и «Бреслау», но 5 октября 1915 года был арестован по обвинению в помощи русской армии. 3 марта 1916 Софийский военно-полевой суд приговорил Антона Макарова Прудкина к пожизненному лишению свободы «за шпионаж в пользу России». Заключение отбывал вместе с Александром Стамболийским, одним из руководителей Болгарского земледельческого народного союза, также приговоренного к пожизненному сроку. Свобода пришла к ним после отречения от престола в 1918 году болгарского царя Фердинанда I Кобургского. Приговор в отношении Прудкина отменен 3 марта 1919 года Верховным кассационным судом.

Между тем, его товарищ по заключению Александр Стамболийский стал премьер-министром Болгарии и в июле 1919 года назначил Антона Макаровича градоначальником Софии. Как утверждают некоторые исследователи, Прудкин пользуясь своей властью, организовал целый ряд диверсий и террористических актов против политических противников земледельческой партии. Самым громким, из приписываемых ему деяний, был взрыв 3 марта 1920 года в 10 часов 20 минут утра в здании театра «Одеон» в Софии во время выступления известного деятеля белой эмиграции Петра Рысса с лекцией «О положении в большевистской России». В результате погибли 4 человека, в том числе прокурор кассационного суда Вылков. Следствие вела группа следователей, среди которых был и капитан Никифор Никифоров, через много лет ставший советским разведчиком «Журиным».

Исполнители теракта в «Одеоне» были арестованы в Румынии и выданы Болгарии. На следствии они назвали Антона Прудкина организатором акции. В результате громкого скандала градоначальник в сентябре 1920 года был отрешен от должности, и арестован, однако, на допросах он отверг все обвинения и за недостатком улик в том же году освобожден.

Стамболийский отослал Антона подальше от столицы в Варну, на должность начальника морской полиции черноморского побережья страны. Там ему пришлось вступить в борьбу с одним из самых сильных противников — начальником варненской базы БКП Григором Чочевым.

В апреле-мае 1921 года, по поручению премьер-министра Прудкин возглавлял болгарскую неофициальную миссию в Советскую Россию, изучалась возможность заключения торгового соглашения между двумя странами. По возвращении на родину делегация представила председателю Совета министров отчет, в котором говорилось о том, что при нынешнем положении в России торговля с ней не может быть сколько-нибудь значительной, но политический союз мог бы иметь для Болгарии огромное значение.

После государственного переворота 9 июня 1923 года Антона Прудкина, который входил в первую десятку лиц подлежащих аресту, задержали в Варне и доставили в Софию. Его обвинили в целом ряде покушений, но главным пунктом был взрыв в театре «Одеон». Рассмотрение этого дела в Софийском окружном суде началось 4 мая 1925 года. Спустя 16 дней Прудкин и оба исполнителя теракта были приговорены к смертной казни, которую Прудкину заменили на многолетнее тюремное заключение. Бывший военный министр в правительстве Стамболийского Константин Муравиев, обвинявшийся на том же процессе и судом оправданный, считал своего соседа по скамье подсудимых преступником, но, тем не менее, писал в своих воспоминаниях: «Приговор Прудкину за покушение в „Одеоне“ был продиктован суду или, скажем так — это судебная ошибка. Истинный автор покушения на сегодняшний день является профессором Софийского университета».

Антон Прудкин после приговора провел в тюрьме 11 лет с мая 1925 по апрель 1936 года, никогда не признавал свой вины. В заключении он написал и издал двухтомные воспоминания «Записки на моряка». 4 марта 1936 он вышел из тюрьмы и поселился в Варне.

Вскоре через знакомого ему Крыстю Белева Прудкин установил контакт с советской военной разведкой. Выполнял её задания и, в частности, будучи хорошим картографом, составил полную и точную карту черноморского побережья с указанием всех баз и укреплений. В апреле — июле 1939 года Антон Прудкин участвовал в акции спасения болгарских евреев. Командуя кораблем «Свети Никола», он вывез из Бургаса и Варны в Палестину почти 1300 человек.

Осенью того же 1939 года ему поручено сформировать разведывательную группу. Антон Прудкин выполнил это задание, и в 1940 году его отряд из двенадцати человек начал работу. Связь с Центром поддерживалась через сотрудников торгового консульства СССР в Варне, советского военного атташе в Софии и по морскому каналу с помощью моторки «Единство», закупленной на советские деньги. Выходя в море якобы для рыбной ловли, члены группы встречались далеко от берега с советскими кораблями и подводными лодками, передавали добытые сведения и материалы, получали деньги, оружие и взрывчатку.

Невзирая на постоянный надзор полиции Прудкин успешно осуществлял свою деятельность и даже дважды выезжал для выполнения заданий в Турцию и Грецию. Руководимая им группа провела несколько удачных диверсий против кораблей Германии и её союзников. В разведработе он пользовался псевдонимами «Капитан Андрей» и «Борзый».

Раскрыть работу группы удалось, лишь подведя к одному из её членов земляка — секретного сотрудника полиции. 21 июля 1941 Антона Прудкина и его соратников арестовали и подвергли допросам с пристрастием. Но многого узнать полицейским не удалось. Через месяц последовало официальное сообщение о том, что полиция раскрыла антигерманскую разведывательную и саботажную группу во главе с Антоном Прудкиным, действовавшую в районе Черного моря. 10 октября 1941 года Антон Макарович Прудкин был приговорен к смертной казни и 1 августа 1942 повешен в варненской тюрьме. Посмертно А. М. Прудкин был награжден орденом Отечественной войны II-й ст.

ЧЕХОСЛОВАЦКИЕ РЕЗИДЕНТЫ

В первой половине 20-х годов, когда под руководством А. Я. Зейбота и Я. К. Берзина военная разведка разворачивала свою работу, изучаемые Разведотделом — Разведупром Штаба РККА страны «в отношении уделяемого им внимания» делились на 4 группы.

Чехословакия (вместе с Югославией, Венгрией, Болгарией, Грецией и др.) относилась к последней группе «прочих государств», но стояла там на первом месте. В этот же период создаются в Европе совместные резидентуры РУ и ИНО (которые просуществовали до 1926 года) и поэтому некоторые из агентурных сетей были связаны как с представителями внешней, так и военной разведок.

Летом 1920 года в Прагу прибыла миссия советского Красного Креста во главе с Я. С. Гилерсоном. В состав этой группы из семи человек видимо входили и сотрудники военной разведки. Задачи Региструпра ПШ РВСР формулировались в то время следующим образом:

«Выяснение военных, политических, дипломатических и экономических планов и намерений стран, враждебно действующих против Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и нейтральных государств, а также их отдельных групп и классов, могущих нанести тот или иной вред Республике…» (Приказ РВСР № 148/29 от 30.01.1920.).

Одним из руководителей военной разведки в стране стал в июне 1921 года Альфред Георгиевич Ганзен, приехавший в Прагу на должность заместителя торгпреда. В центральном аппарате в августе 1920 — мае 1921 года он был начальником оперативного (агентурного) отделения.

На посту резидента его сменил, работавший до этого в Германии, Стефан Владиславович Жбиковский (1923 — 1924 гг.), а затем — заместитель руководителя венской резидентуры Лев Александрович Борович (май — сентябрь 1924 гг.). К этому времени агентурная сеть в Чехословакии была довольно большой. Некоторые из её сотрудников сейчас известны.

Мария Юрьевна Шуль (Тылтынь), шифровальщица и машинистка полпредства (1922 — 1923 гг.), первый раз посетила Чехословакию с разведывательной миссией в 1921 году. Карел Смишек во время Первой мировой войны попал в русский плен. Там он изучил русский язык и примкнул к большевикам. После партийной и военной подготовки вернулся осенью 1920 года на родину в местечко Злати дул Роудни у Вотице. С января 1923 года жил и работал в Праге. Шмераль Горишник, был членом компартий Румынии и Чехословакии.

Осенью 1923 года из Польши в Прагу прибыл Владимир Антонович Горвиц — Самойлов («Иванов»), русский журналист, родившийся в 1880 году в Варшаве, бывший редактор газеты Органа демократической мысли «Варшавское слово» (с сентября 1920 года — «Новое Варшавское слово»).

Как выяснила позднее польская полиция, Самойлов с самого начала 20-х годов сотрудничал с советской разведкой вместе с неким Цыбульским («Лукьянов»). Прикрытием для его деятельности служила журналистика и сотрудничество с японским военным атташе, который представлял дружественную Польше страну. Через Цыбульского, имеющего большие связи в государственном аппарате, в том числе в МВД, офензиве и дефензиве (т.е. — разведке и контрразведке), он раздобыл весьма ценные материалы. Среди других документов Самойлов получил тексты польско-румынской и польско-французской военных конвенций, а также циркуляр министра внутренних дел об усилении репрессий против социалистических организаций, причем, у него циркуляр оказался раньше чем в местных органах МВД.

Позднее фотокопия документа оказалась в распоряжении английской газеты «Манчестер гардиан» и была опубликована на её страницах. По этому поводу депутаты Сейма (польского парламента) направили запрос в МВД своей страны. Резидент ИНО в Вене «Черский» (Э. С. Гольденштейн) писал 18 апреля 1924 года, что Самойлов «в период своей деятельности в Польше нашел источники информации в министерствах и польской дефензиве. Результаты его деятельности в тот период характеризуются как очень хорошие» (РГВА. Ф. 308к. Оп.9. Д. 1973. Л .76.).

В Чехословакию Владимир Горвиц — Самойлов прибыл с рекомендательными письмами японского военного атташе в Варшаве, которые аттестовали его как работника этого аппарата с самой лучшей стороны. Благодаря такой рекомендации он получил в Польше заграничный паспорт и заграничную дипломатическую визу. С письмами Самойлов явился к секретарю японского посольства в Праге, с которым потом неоднократно встречался и которого учил русскому языку.

Владимир Горвиц стал руководителем широкой агентурной сетью, к которой подключил действующую агентуру, а также привлек к работе новых людей. Однажды он встретился с варшавским знакомым Иваном Пиотровским, бывшим капитаном российской армии, который был приглашен чехословацкими властями на работу в Прагу в качестве военного специалиста, и предложил ему поработать на советскую разведку. Пиотровский согласился и получил псевдоним «Греченко». Горвицу помогала Ирина Червинка, машинистка министерства иностранных дел, а также Всеволод Пентко, бывший полковник российской армии, владелец ресторана «Медведь», Александр Мончук, студент, Александр Надь, слушатель политехникума, Тамара Томшу, актриса и другие.

Свои люди у Владимира Антоновича были и в других странах. По-прежнему он поддерживал связь с Цыбульским в Польше, а также с Михаилом Красовским в Польше и Румынии, с журналистами — Вукичевичем в Югославии и Сабо в Венгрии. От них поступали материалы о польской, венгерской, румынской и чехословацкой армиях, о внутреннем положении Чехословакии и других стран, документы, касающиеся мобилизационных планов, военного производства, авиации и других военно-технических вопросов. Связь с руководством Горвиц поддерживал через сотрудников советского полпредства в Праге и через венского легального резидента Эфроима Гольденштейна, который в декабре 1923 года сказал приехавшему в Вену Самойлову, что доволен работой Лукьянова (Цыбульского) в Польше и Красовского в Румынии.

Весной 1924 года произошел провал и в мае — июне 10 человек из его группы в Чехословакии были арестован и предстали перед судом. Сам Горвиц-Самойлов избежал ареста, так как покинул страну незадолго до этого. Дальнейшая его судьба автору неизвестна, но тень его еще долгие годы беспокоила спецслужбы восточноевропейских государств.

Некоторые сведения имеются о Михаиле Яковлевиче Красовском, который работал на советскую военную разведку в Польше и Румынии. Он родился в 1878 году в г. Елисаветграде Херсонской губернии. На военную службу поступил в 1901 году. Окончил Киевское военное училище и Николаевскую академию Генерального штаба. Участвовал в русско-японской войне 1904-1905 годов и в Первой мировой войне. Дослужился до звания подполковника.

В период гражданской войны служил в войсках украинской Центральной рады, в Галицкой армии. С октября 1920 года он сотрудник Региструпра ПШ РВСР — Разведупра Штаба РККА. По возвращении из-за границы в октябре 1925 года, служил в Управления по исследованию и использованию опыта войн и Научно-уставном отделе Штаба РККА, в военном секторе Библиотеки им. В. И. Ленина. В 1935 году вышел в отставку по собственной просьбе.

Весной 1926 года в Прагу на должность советского вице-консула прибыл Христофор Иванович Дымов. Под этим именем скрывался военный разведчик болгарин Христо Боев, который в делах Разведупра фигурировал как Федор Иванович Русев. Ранее он возглавлял нелегальную резидентуру в Болгарии, успешно работал в Австрии и Германии как австрийский бизнесмен. В 1925 году приехал в СССР, где получил советское гражданство и вступил в ВКП(б). И вот новое задание.

Создавая агентурную сеть, Боев привлек к работе своего старого знакомого, одноклассника по гимназии в Габрово Илью Николова Кратунова, болгарского коммуниста и члена компартии Чехословакии, где он числился как Йозеф Черны. Илья изучал инженерное дело в Высшей технической школе в Праге и готовился к защите диплома.

Ещё одним членом группы стал инвалид войны — работник военной типографии Франтишек Шимунек, а также чехословацкие коммунисты Водичка, Борек, Кубек и другие. Мастер-литограф Шимунек выносил с работы военные документы, которые передавал Дымову напрямую или через посредника. В октябре 1926 года чехословацкая контрразведка вышла на мастера и арестовала его во время передачи документов вице-консулу Дымову. Были арестованы также Илья Кратунов, не успевший закончить учебу, и ещё 6 человек. Руководитель — Христофор Иванович Дымов (Христо Боев) был выслан из страны.

Дирекция чехословацкой полиции представила описание этого случая в МИД своей страны, 1 декабря 1926 года:

«При аресте болгарского студента Ильи Кратунова, который являлся сотрудником уличенного в шпионаже работника Советской миссии Христо Дымова, был найден материал, свидетельствующий, что коммунистическая агитация на балканские страны была сосредоточена в Праге в руках Ильи Кратунова. Он получал сведения из Парижа, Италии и Вены, а также деньги, которые посылал в Болгарию. Деньги эти, по утверждению Кратунова, болгарские заграничные коммунистические организации предназначали для лиц преследуемых болгарским правительством или для их близких. Кратунов имел связь и с болгарской эмиграцией в Советской России, некоторые корреспонденции оттуда он посылал в Болгарию проставив пражский адрес …».

Чехословакия и Советский Союз обменялись по этому поводу нотами протеста. МИД ЧСР возмущался советским шпионажем, а НКИД СССР протестовал против ареста Дымова и применения полицией силы при его задержании.

Бурная реакция на это происшествие в Чехословакии заставила советские власти принять меры. Начальник военной разведки Я. К. Берзин и Х. Боев писали по этому делу объяснительные записки наркому обороны Ворошилову, а тот переслал их в Политбюро.

По итогам рассмотрения пражского провала Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление от 8 декабря 1926 года, которым запрещалось привлекать к разведывательной работе действующих зарубежных коммунистов, однако, на практике этот запрет не соблюдался.

Илья Кратунов в январе 1927 года приговорен к 3 годам лишения свободы и отбывал наказание в тюрьме Боры, расположенной в районе города Пльзень, но уже в январе 1929 года освобожден и выслан из страны.

Помощник начальника Разведупра Б. Бортновский сообщал (4 марта 1929 года) о И. Кратунове в ИККИ следующее:

«30 октября 1926 г . он был арестован, осужден и находился в тюрьме в одиночном заключении до февраля сего года. На суде тов. Кратунов вел себя хорошо, не выболтал ни одного из доверенных ему секретов. Так же выдержанно он себя вел и при последующем заключении в тюрьме» (РГАСПИ, ф.17, оп.100, д.1249.).

Тогда же Илью приняли в ВКП(б). В СССР Илья Кратунов работал как инженер, проектировал и руководил строительством важных объектов. Перед войной был репрессирован. Вернулся в Болгарию в 1945 году, умер в 1959 году.

В последующие годы нелегальным резидентом в Чехословакии был «Олег». Его в 1930 году сменил болгарский коммунист Иван Василев Крекманов («Шварц»), активный участник Сентябрьского восстания 1923 года, политэмигрант в Югославии, сотрудник Заграничного бюро БКП. Советским военным разведчиком он стал в 1929 году и прошел легализацию в Голландии.

В мае 1930 года Крекманов приехал в Прагу с паспортом на имя Георга Майермана и приняв от своего предшественника агентуру, активно взялся за ее расширение. Резидентура «Шварца» создавалась довольно быстро благодаря его широким связям среди болгарских, чехословацких и югославских коммунистов. Кроме того, Крекманову помогли «партийные группы содействия», образованные в 1927 году по решению Заграничного бюро Болгарской компартии в Париже, Вене, Праге и Брно. ПГС создавались на случай войны против СССР, а пока выполняли задания советской разведки. «Скоро у нас сформировались две группы, — вспоминал Крекманов. — В первую входили инженер Лудвиг Лацина, заведующий отделом патентов дирекции заводов „Шкода“ в Праге, инженер Камил Китрих — офицер запаса, инженер Марин Калюуров с завода „Колбен-Данек“. Во вторую группу, за которую отвечал Стефан Буюклиев, входили Ян Досталек — конструктор военной фабрики в Праге, Ярмила — копировальщица военного завода в Пльзене, и Иван Тевекелиев — студент, обеспечивавший связь с военными заводами „Збройовка“ в Брно… С помощью моего старого знакомого Маринковича, секретаря югославских коммунистов в Праге, к работе было привлечено и несколько югославских студентов — Драгутин Чолич для явки, медичка Боца для технической связи и семья Владко Беговича — как связные».

Помогали и местные коммунисты, с генсеком которых Клементом Готвальдом Крекманов несколько раз встречался. Результаты работы резидентуры «Шварца» впечатляют. От Китриха поступали секретные военные приказы, чертежи и схемы, сведения о французской агентуре в Чехословакии, а после военных сборов он привез целую тетрадь с ценной информацией, среди которой были чертежи новой ручной гранаты. Калбуров добыл чертежи легкого пулемета «Брен», выпускавшегося в Брно по английской лицензии, нового противогаза, пистолета «Збройовка», сведения о винтовках и пулеметах производства заводов «Динамит-Нобель» в Братиславе и т.п.

Копировальщица пльзеньского завода снимала лишнюю копию с каждого чертежа оружия, которое поступало в производство. Первым из них был чертеж 75-мм гаубицы.

Вся собранная информация переправлялась в Вену на явку в квартире австрийского коммуниста Петера Шталя.

Конструктор чехословацкого армейского радиопередатчика Ян Досталек собрал три таких аппарата для передачи в Москву. Последний из них был обнаружен чехословацкими таможенниками у курьера. Полиция вышла на конструктора и арестовала его. Досталек признал факт работы на СССР, но твердо стоял на том, что действовал в одиночку. Он был осужден и пять лет провел в тюрьме. Погиб Досталек в годы нацистской оккупации Чехословакии.

Летом 1932 года Крекманов встретился в Швейцарии с Я. К. Берзиным, которому рассказал о проделанной работе. Берзин дал «Шварцу» ряд советов по организации работы и особое внимание обратил на Лудвига Лацину, «чертежи которого всегда представляли большой интерес». В связи с этим Крекманов спустя много лет писал, что «одно из чешских изобретений, с виду очень простое и сделанное как бы между прочим, породило у советских специалистов идею создания совсем нового оружия. Это были знаменитые „катюши“, которые действительно удивили мир во время Великой Отечественной войны».

Сотрудником резидентуры И. Крекманова был также советский разведчик ещё начала 20-х годов Карел Смишек. В марте 1933 года он был вынужден эмигрировать в СССР. Служил в НКВД в звании старшего лейтенанта госбезопасности, воевал на фронтах Великой Отечественной войны. После войны служил в органах госбезопасности ЧССР, в звании генерала возглавлял управление, которое занималось техническим обеспечением всей ГБ, в том числе и разведки. Умер в 1968 году.

По мере расширения агентурной сети Крекманова, его сотрудники направлялись на работу в другие страны. В 1932 году Драгутин Чолич окончил Пражскую консерваторию и вернулся в Югославию. Впоследствии он стал известным югославским композитором. Тогда же в Бухаресте обосновался Тевекелиев. Покинул Чехословакию и Марин Калбуров. Он стал представителем в Болгарии чешской «Збройовки», являвшейся крупнейшим поставщиком оружия за рубеж.

В 1933 году Крекманова на посту нелегального резидента сменил его ближайший помощник Стефан Тодоров Кратунский. При нем по-прежнему поступала обширная информация и материалы с заводов «Збройовка» в Брно, «Шкода» в Пльзене, «Витковиц-Верке» в Остраве, «Колбен-Данек» в Праге. В декабре 1933 года Кратунский встречался с главным резидентом в Австрии и куратором чехословацкой резидентуры Иваном Винаровым, который передал резиденту и его людям личную благодарность Я. К. Берзина.

А в марте 1934 года произошел провал. И. Крекманов вспоминал:

«Мой заместитель инженер Кратунский часто жаловался Буюклиеву, что нет курьеров для регулярной связи с Веной. Так у него зародилась идея найти какого-нибудь железнодорожника, который ездит экспрессом по линии Прага — Вена. Поисками занялся Кадлец, который вскоре нашел „подходящего“ человека. Через несколько дней Кратунского, Буюклиева и Кадлеца арестовали. Они долго твердили, что не знают друг друга, пока им не устроили очную ставку с „курьером“. В июне 1934 года пражские газеты сообщили, что Франтишек Кадлец „покончил жизнь самоубийством“ в полиции, бросившись в шахту лифта. Болгар судили и приговорили к длительному сроку тюремного заключения. Вскоре после отправки в тюрьму „Бари“ инженер Кратунский умер от пыток[10], которым он подвергался во время следствия, а со Стефаном Буюклиевым мы увиделись уже после войны, на этот раз в Софии».

Умер С. Буюклиев в 1962 году.

Крекманов работал в Германии в 1936-1938 годах. Когда он вернулся в Москву, его арестовали, и до 1941года Иван находился в заключении. Освободили его из лагеря благодаря вмешательству Георгия Дмитрова. В период Великой Отечественной войны он воевал в составе ОМСБОНа. Умер в 1976 году.

В 1935 — 1938 годах в Праге работал опытный советский разведчик, болгарский журналист Димитр Ананиев. Официально он учился в Славянском институте и Школе журналистики, писал статьи для болгарской газеты «Заря».

Подписание 16 мая 1935 года советско-чехословацкого Договора о взаимопомощи сделало возможным сотрудничество двух стран в области разведки. А уже летом Прагу посетила делегация Разведупра РККА во главе с заместителем начальника А. Х. Артузовым. В результате переговоров принято решение о сотрудничестве военных разведок СССР и ЧСР против Германии. Соответствующий документ с чехословацкой стороны подписали тогдашний начальник 2-го (разведывательного) отдела Главного штаба полковник Шимон Дргач и начальник военной агентуры полковник Моймир Соукуп. Стороны наметили два основных направления совместной деятельности — обмен информацией и агентурная работа.

Практическое осуществление этих договоренностей началось в январе следующего года. На встрече в Праге советские и чехословацкие разведчики сопоставили свои данные об армии Германии, частях СС и полицейских формированиях. Они обговорили и дальнейшие планы добывания информации. Причем советская делегация, которую возглавлял комдив А. М. Никонов, отметила, что Разведупр интересует главным образом немецкая военная техника.

Таким образом, взаимодействие спецслужб стало реальностью, и потому Разведывательный отдел чехословацкого Главного штаба счел необходимым внести коррективы в другие свои обязательства. 6 марта 1936 года руководство РО обратилось с письмом к своим польским коллегам из военной разведки: «В связи с изменением политических отношений между ЧСР и СССР: а) мы отказываемся от постоянного сотрудничества со 2-м отделом польского Главного штаба, в той его части, которая касается СССР; б) мы намерены и далее сотрудничать со 2-м отделом польского Главного штаба против Германии…» (По этим вопросам ЧСР и Польша сотрудничали с 1928 года.).

27 мая 1936 г . был сделан еще один важный шаг в развитии отношений между военными разведками двух стран. В Праге начал действовать совместный разведывательный центр, получивший загадочное наименование ВОНАПО (потом ВОНАПО-2). Название центра стало загадочным, потому что не сохранилось точных сведений о том, что же оно означает. Разместился ВОНАПО в вилле сотрудника 2-го отдела майора Карела Палечека. Советскую сторону представлял капитан (потом майор) Кузнецов. ВОНАПО приобрел свою агентуру и внедрил своих резидентов на территорию Австрии и Германии. Всего их было 33 человека, в том числе — 16 резидентов.

Но образование этой структуры не исключило встречи экспертов двух государств. В том же — 1936 году — гости из Чехословакии дважды (летом и в октябре) побывали в СССР. Помимо обсуждения текущих проблем разведчики обменялись опытом дешифровки немецких кодов. В связи с этим гостям, среди которых был специалист европейского уровня начальник шифровального отдела подполковник Йозеф Ружек, показали оборудованную по последнему слову техники станцию радиоперехвата в Ленинградской области.

В Москве, помимо руководства Разведупра, их принял 1-й заместитель наркома обороны маршал М. Н. Тухачевский. Тогдашний начальник группы планирования и исследований 2-го отдела Франтишек Гавел вспоминал впоследствии:

«Когда я изучал в Москве предоставленные нам разведывательные материалы, я был поражен обилием данных о немецкой армии и частях СС. Мы договорились, что советские разведчики будут присылать нам свои материалы по гитлеровской Германии, а мы в Праге займемся составлением итоговых документов и специальных разработок. Так началось непрерывное сотрудничество моей группы с Москвой».

Ответный визит последовал в декабре 1936 года. В гостях у 2-го отдела побывали: заместитель начальника Разведупра РККА комдив А. М. Никонов, заместитель начальника 1-го (западного) отдела Управления полковник А. А. Мазалов, секретный уполномоченный 1-го отдела капитан Н. Г. Ляхтеров.

Участвовали чехословацкие военные и в некоторых операциях советской разведки. Так, например, когда началась гражданская война в Испании, Прага помогала переправлять туда советских военнослужащих, которые ехали с фальшивыми документами. Вместе с тем необходимо сказать, что сотрудничество 2-го отдела и Разведупра было отнюдь не безоблачным. И одним из моментов, которые серьезно омрачали взаимодействие, были массовые репрессии в СССР. Из Праги отзывались и уже не возвращались люди, которые принимали непосредственное участие в военном сотрудничестве двух стран. Военный атташе в Чехословакиии полковник Лев Александрович Шнитман в январе 1937 года получил согласие фирмы Шкода бесплатно передать СССР право на производство 76 мм горных орудий вместе с соответствующими чертежами деталей орудия, а также необходимых инструментов и приспособлений. Для заключения договора в Москву был приглашен генеральный директор фирмы Вилем Громадко. А в марте Шнитман, вместе со своим помощником военным инженером 1 ранга Владимиром Васильевичем Ветвицким, участвовал в очередных переговорах военных делегаций двух стран.

Но вскоре последовал их внезапный отъезд на родину. 7 июня 1937 г . советское посольство уведомило чехословацкие власти о назначении новым военным атташе помощника Шнитмана по авиации капитана Ситова Якова Васильевича. А 25 июня Министерство национальной обороны Чехословакии сообщило военной канцелярии президента республики, что «заместитель военного атташе СССР в Праге инженер-полковник Ветвицкий около месяца назад выехал в СССР и до сих пор не вернулся. На запрос 2 отдела Главного штаба было отвечено, что инженер-полковник Ветвицкий в Прагу уже не вернется».

Чехословацкие военные не без оснований подозревали, что оба они подверглись репрессиям. Действительно, в начале 1938 года Шнитман и Ветвицкий были арестованы и в августе того же года расстреляны. Однако и в этих условиях взаимодействие продолжалось. Руководители чехословацкой военной разведки полковники Франтишек Гаек и Франтишек Моравец весной того же года посетили Москву, где речь шла о текущих вопросах сотрудничества.

В тоже время чехословацкой разведкой была получена информация о немецких агентах, которые занимаются шпионажем против СССР с территории соседних государств. Источником сведений был агент А-54 ( видный сотрудник абвера Пауль Тюммель). Для проверки этих сведений в Прибалтику в качестве «туристов» выехали сотрудники Разведотдела Главного штаба майор Алоиз Франк и штабс-капитан Йозеф Форжт. Недельная поездка оказалась удачной и 18 мая они вернулись в Прагу. А. Франк вспоминал: «Мы спешно обработали все эти абсолютно достоверные данные и передали их советским коллегам… Вскоре состоялось совещание по этому делу с нашими друзьями приехавшими из Москвы».

ВОНАПО-2 прекратил свое существование осенью 1938 года после заключения Мюнхенского соглашения, советские представители в нем покинули страну. Майор Кузнецов продолжал свою разведывательную деятельность в Берлине.

Легальным резидентом в Чехословакии в предвоенные годы был Леонид Андреевич Михайлов («Рудольф», «Рудольф-1»), который под именем Леонида Ивановича Мохова заведовал канцелярией Генерального консульства СССР в Праге. В своей работе «Рудольф» использовал также фамилии Орлов, Каликов, Медведев. Связными Мохова были Иржина Унцейтиг, журналист и писатель Курт Беер (литературный псевдоним: Курт Конрад). С их помощью, а также самостоятельно резидент поддерживал многочисленные связи с советскими разведывательными группами и организациями Движения Сопротивления, в том числе и с теми, которые связаны были с Лондоном, где в эмиграции находилось руководство страны.

Незадолго до нападения Германии на Советский Союз к Мохову поступила информация о готовящейся против него провокации и «Рудольф» срочно вернулся на родину. Источником этих сведений был сотрудник чехословацкой разведки все тот же А-54, он же — ответственный сотрудник абвера (немецкой военной разведки) Пауль Тюммель. А рано утром 22 июня 1941 года германский министр иностранных дел Й. Риббентроп зачитал по радио ноту о начале войны с Советским Союзом, в которой речь шла и о Мохове «главе русской разведывательной сети, которая простиралась над всем Протекторатом…». А начальник пражского гестапо Гешке, докладывая 10 ноября того же года своему шефу Р. Гейдриху о раскрытом летом 1941 года аппарате советской разведки, которым руководил «Рудольф», отметил, что по этому делу было арестовано около 200 человек.

Одну из связанных с Моховым советских разведывательных групп возглавлял в 1937-1941 годах майор чехословацкой армии Рудольф (или Йозеф) Едличка («Руди»). В преддверии войны майор получил от резидента рацию, шифры и расписание выхода в эфир, позывной его рации — «Магда». Помимо собственной информации он передавал в Центр сведения от разведчиков и организаций Движения Сопротивления, связанных с чехословацким правительством в эмиграции, в их числе одна из крупнейших военных организаций УВОД (UVOD — Центральное руководство Движением Сопротивления в стране).

В своей телеграмме президенту Э. Бенешу в Лондон 30 июля 1940 года руководители УВОДа назвали Едличку «наш майор, хороший чех на их службе». Взаимодействие УВОДа и ещё одной военной группы ПВВЗ (PVVZ — Совет пяти «Останемся верны») с резидентурой советской военной разведки становится более тесным с лета 1940 года. Этому предшествовала встреча одного из видных деятелей Движения Сопротивления подполковника Йозефа Балабана с представителем советской разведки («Атташе»), видимо атташе по печати Генерального консульства СССР, помощником резидента Куртом Беером. Он заверил Балабана, что Советский Союз заинтересован в восстановлении независимой ЧСР и поддержании дружеских отношений между двумя странами. Что же касается советско-германского конфликта, то он уже близок, и к нему надо готовиться.

«Атташе» предложил программу сотрудничества в области разведки, которая предусматривала: передачу сведений о немецкой разведывательной сети и агентах, действующих против СССР, о дислокации немецких воинских частей и учреждений в протекторате, о военном производстве на заводах Шкода, ЧКД, Збройовка, причем особое внимание следовало обратить на новые типы танков, создание переправ в Германию через Судеты для советских разведчиков, установление надежной курьерской и радиосвязи с СССР, составление плана выброски парашютистов и оружия, акций саботажа в случае конфликта, прямое сотрудничество советских и чехословацких разведчиков в Германии.

Из этого обширного плана действий практически удалось осуществить не все, на территории протектората наиболее эффективным оказался обмен информацией. УВОД передал советским коллегам данные о том, что война против СССР начнется во второй половине 1941 года, а наступлению будет предшествовать мощный удар авиации по 1-й и 2-й зонам обороны. Сообщалось также о переброске войск на восток, в места сосредоточения немецкой армии.

Среди этих документов были довольно точные сведения о числе и характере военной техники, о горючем и других материалах, которые перевозились по территории протектората. Ценной была информация о подготовке нацистского наступления на Балканах, о немецком шпионаже в СССР и др.

6 и 14 июня 1941 года «Рудольфу» передана новые данные о готовящемся нападении Германии на Советский Союз. Согласно одному из донесений от 27 апреля, нацисты запретили пльзеньской Шкодовке отправлять в СССР произведенную для него продукцию и дали полтора месяца на завершение финансовых операций по советским заказам.

К «Руди» сведения поступали и от видного историка и публициста, крупного деятеля некоммунистического Движения Сопротивления Ярослава Папоушека, который в 1936-1938 годах сотрудничал с советской военной разведкой в рамках секретного сотрудничества Разведупра РККА со 2-м (разведывательным) отделом чехословацкого Главного штаба. После войны президент Бенеш писал что Я. Попоушек был одним из лучших источников информации о подготовке Германией войны против СССР.

Немцы раскрыли группу «Руди» в октябре 1941 года. Едличка был арестован и расстрелян. В декабре того же года нацистами арестован и Я. Папоушек, он умер в тюрьме в январе 1945 года.

Сотрудником советской военной разведки в Праге с 1930 года был Владимир Врана, его деятельностью руководили тогда разведчики работавшие в полпредстве СССР. В 1932-1935 годах он работал во Франции, а затем вернулся на родину. Поступив на должность референта по связям с зарубежными странами, а потом эксперта пльзеньского завода «Шкода», Врана получил доступ к серьезной военно-технической информации. Его возможности значительно расширились, когда после оккупации страны он перебрался в Прагу и стал сотрудником отдела, который занимался экспортом вооружений в штаб-квартире заводов «Шкода». Вместе с тем информация к нему поступала и от целого ряда людей, связанных с военным производством.

Начавшаяся война лишила Врану обычных каналов связи, и он обратился к журналисту Юлиусу Фучику с просьбой помочь восстановить контакт с Москвой. Через некоторое время Фучик организовал ему передачу информации и материалов для Центра с помощью одной из сотрудниц шведского консульства в Праге. В январе 1943 года. Врана был арестован по подозрению в антифашистской деятельности. И хотя следствие ничего не дало, Владимира отправили в концлагерь Флоссенбург, где ему удалось выжить и дождаться конца войны. Умер В. Врана в 1978 году.

Установление советской власти в Прибалтике застало там двух сотрудников чехословацких фирм, прибывших в Латвию по торговым делам. Антонин Кос и Зденек Богуслав обратились к советским военным властям с просьбой принять их в Красную Армию. В августе 1940 года чехословакам сообщили, что их просьба будет удовлетворена — им предстоит в качестве разведчиков работать на родине. Октябрь — ноябрь был посвящен ускоренной разведподготовке в Москве, потом они вернулись в Ригу и оттуда в декабре добрались до дома. Официально считалось, что они бежали из Прибалтики от Советов через Берлин. Довольно быстро им удалось организовать агентурную сеть, которая охватывала Южную Моравию, а также отчасти и другие районы страны. Связь с Центром осуществлялась через резидента «Рудольфа» (раз в 14 дней в Праге или Брно) и по радио.

Начавшаяся война лишила Антонина и Зденека этих возможностей передавать в Москву свою информацию. Связь была восстановлена летом 1941 года с помощью радиста группы парашютистов, высадившихся в Чехословакии. Однако, в этой группе оказался предатель, благодаря которому полиции удалось арестовать в октябре 1941 года Антонина Коса. Но добиться от него гестапо ничего не удалось. В мае 1942 года его казнили в Маутхаузене. Посмертно ему присвоили звание поручика чехословацкой армии и наградили Чешским военным крестом. Богуслава арестовали в апреле 1944 года, он дожил до победы.

Немногим более года работали связанные с «Рудольфом» пять бывших чехословацких летчиков Радослав Селуцкий («Лис»), Ярослав Лонек («Лер»), Ян Вицпалек («Тереза»), Владислав Бобак («Бредов») и Милослав Хула («Чап»). Летом 1939 года они, как и многие другие военнослужащие, перебрались в Польшу, где подполковник Людвик Свобода формировал чехословацкую воинскую часть. Из Польши осенью того же года они перешли на территорию СССР, где сначала были интернированы, а затем включены в чехословацкое подразделение в составе Красной Армии.

В ноябре пятерке летчиков предложили отправиться на родину для выполнения разведывательных заданий, и они согласились. Тогда их так секретно и быстро изъяли из части Свободы, что они числились там дезертирами. Пройдя соответствующую спецподготовку в Москве, летчики уже в январе 1940 года оказались на родине.

С помощью друзей и знакомых они приобрели широкий круг источников и связь с некоторыми из групп Движения Сопротивления. Каждый из них работал самостоятельно со своими людьми в Праге, Брно, Пльзене, Остраве, Пардубице и других городах и районах страны. Но рация у них была одна, полученная от резидента, на ней работал «Бредов». Кроме того, была у них и связь с Моховым чрез Иржину Унцейтиг.

Основу передаваемых пятеркой данных составляли сведения о военно-воздушных силах и авиационной промышленности. Как и другие разведгруппы летчики сообщали в Центр в 1940-1941 годах о надвигающейся войне:

«Военно-картографический институт в Вене начал печатать карты территории Советского Союза», «Через Брно проследовало 22. I. пятьдесят тяжелых грузовых вагонов с минометами. На Опаву ежедневно проходит два военных транспорта — все курсом на восток», «19. II. через Пардубице начали проходить военные транспорты по направлению к Опаве. Сначала проезжали поезда с оборудованием и обмундированием. По утверждению железнодорожников, сейчас на линии находятся в движении 850 вагонов. По шоссе также двигаются на восток усиленные моторизованные части, грузовые машины полные солдат».

К сожалению в группу удалось внедриться полицейскому агенту. В результате этого в марте 1941 года вся пятерка была арестована, а вместе с ними еще 125 человек. В 1942-1943 годах по этому делу было казнено 58 человек, в том числе и вся пятерка летчиков — Селуцкий, Бобак, Хула, Лонек и Вицпалек.

Курт Беер (литературный псевдоним Конрад, «Атташе», «Рудла»), работавший референтом по культуре и печати в советском Генеральном консульстве в Праге, был не только помощником и связным резидента, но и разведчиком получавшим весьма ценную информацию о подготовке Германией войны против СССР, сведения о военной промышленности, о настроениях среди населения и т.д.

При участии Беера весной 1939 г . возникла разведгруппа, которую возглавил инженер Милан Рейман, имевший широкие знакомства в среде Движения Сопротивления. В частности, Рейман был осведомлен о том, что делается в окружении главы правительства протектората А. Элиаша. В сентябре 1941 года был отдан приказ об аресте Милана, но ему удалось скрыться.

С Беером сотрудничало и Национальное движение трудящейся молодежи, обширная общественная организация, существовавшая с довоенных времен и перешедшая на нелегальное положение с приходом немцев. Немаловажные сведения поступали от НДТМ до его разгрома гестапо весной 1940 года.

Курт Беер был арестован гестапо 1 марта 1941 года и обвинен в шпионаже, во время следствия он держался стойко и никого не выдал. Казнен немцами в том же году.

Большую помощь советской разведке оказывала группа «Балканское сопротивление» (1939-1945 гг.), руководимая Александром Магличем и Сватоплуком Радой. Как и некоторые другие члены группы, они работали в концерне «Баньска» (Прага) и имели возможность беспрепятственно разъезжать по Чехословакии, Болгарии и Югославии, то есть по тем странам, где имелись филиалы концерна.

«Балканское сопротивление» сообщало о военном производстве не только на этой фирме, но и на заводах «Шкода» и других предприятиях Чехословакии и Болгарии. Военно-политическая информация касающаяся Болгарии и Германии предоставлял группе Любен Лукаш, брат начальника болгарского Генштаба. Члены группы успешно занимались и саботажем геологоразведочных работ, проводимых концерном «Баньска» в интересах Германии. Отдельные провалы не помешали организации проработать до самой победы.

Маглич участвовал в Пражском восстании и встретил там Красную Армию. Сватоплук Рада в 1942 году, узнав о готовящемся аресте, бежал в СССР, где в звании майора командовал подразделением в Чехословацком корпусе Людвика Свободы.

В тесном контакте с «Балканским сопротивлением» работали антифашисты Болгарии: группа Владимира Заимова и группа Атанаса Стойчева, юридического советника болгарского консульства в Праге. Стойчев, с помощью созданной им в 1940 года антифашистской организации, передавал Москве серьезные военно-политические материалы. Дипломатический паспорт давал ему возможность через нейтральные страны попадать в СССР. Именно он весной 1941 г . помог Магличу восстановить связь с Москвой. Немецкая служба безопасности, в конце концов, вышла на след Стойчева, и в 1944 году он был убит болгарской полицией после перехода турецко-болгарской границы в Свиленграде. Его группа потеряла связь с СССР и продолжала антифашистскую деятельность в рамках чехословацкого Движения Сопротивления.

В 1939 году в Чехословакии в момент образования Движения Сопротивления появились и группы коммунистов Олдржиха Штанцла и Иржи Стриккера. Многие из членов этих организаций были знакомы между собой ещё с довоенных времен по Союзу друзей СССР. Несмотря на членство в КПЧ, Штанцл был владельцем фабрики, которую он использовал для нужд Сопротивления. Уже в первые месяцы оккупации эти группы начали размножать и распространять нелегальную литературу и листовки, создавать линии перехода границ Протектората Чехии и Моравии, иногда и сами переправляли за рубеж политэмигрантов. И тогда же, узнав о них от своих людей, на связь со Штанцлем вышел сам «Рудольф», которого в дальнейшем в этой группе знали как Медведева. Теперь помимо подпольной партийной работы, они стали выполнять и разведывательные задания. Им удалось добывать и передавать в Центр весьма важную информацию, в которой речь шла и о подготовке войны против Советского Союза.

В 1940 году обе группы объединились и во второй половине года получили от резидента рацию для прямой связи с Москвой. Радистом группы стал Йозеф Новотный. Начавшаяся Великая Отечественная война лишило их всех контактов с советской разведкой, и они самостоятельно перешли к актам саботажа. Летом 1941 года на фабрике Штанцла создается одна из первых боевых молодежных групп в Праге.

Провал произошел в октябре. Гестапо арестовало 5 человек, в том числе и обоих руководителей, но благодаря их стойкости остальные члены группы остались на свободе. Не нашли немцы ни их рации, ни радиста. 28 ноября они казнили всю пятерку. На следующий день появилось сообщение оккупационных властей о том, что «Олдржих Штанцл, фабрикант из Праги, Отокар Руна, инженер из Праги, Эмиль Коберле, слесарь из Праги, Эмиль Кухарж, помощник бухгалтера из Праги и еврей Иржи Стриккер из Праги были ведущими функционерами коммунистической террористической организации, которая в заводских условиях производила взрывные устройства и в ряде случаев использовала их в акциях саботажа».

В контакте со Штанцлом и Стриккером действовала советская разведгруппа Вацлава Дедека («Володя»). Дедек родился в России под Омском, но с детских лет жил в городе Ческа Тршебова. В 1940 году он обратился в советское консульство с просьбой отправить его в СССР. Однако, Вацлава убедили в том, что нужно поработать для СССР здесь — в протекторате. С осени 1940 года группа «Володи» вела наблюдение за воинскими перевозками через станцию Ческа Тршебова, отмечала номера составов, добывала графики движения поездов, в том числе и военных.

Источники группы и связи с Движением Сопротивления позволили им передать резиденту материалы о военном производстве на заводе Шкода в Адамове и Збройовки во Всетине.

После 22 июня связь с резидентом прервалась и видимо не была уже восстановлена. В конце августа 1941 года недалеко от Варшавы была высажена группа чехословаков — парашютистов, которые перебрались, согласно своему заданию, в протекторат. Среди них оказался предатель, через выданных им людей гестапо вышло и на Дедека, 4 ноября он был арестован.

Аресты по доносам предателя продолжались до средины апреля следующего года. Судили членов разведывательной группы «Володя» 5 мая 1942 года в Берлине. Из 11 обвиняемых 8 получили смертный приговор. В ночь с 7 на 8 сентября 1943 года Вацлав Дедек, Юлиус Фучик и ещё несколько десятков чехословацких антифашистов были казнены в берлинской тюрьме Плётцензее.

О дальнейшей судьбе резидента Леонида Мохова — Михайлова автору ничего не известно. Однако нужно отметить, что его известность в среде Движения Сопротивления была так велика, что и после войны представителей советских спецслужб в Чехословакии их местные коллеги назвали «Рудольфами».

С октября 1940 по ноябрь 1941 года в Словакии действовала разведывательная группа Василя Капишовского. Он был интернирован в СССР в составе чехословацкого легиона во главе с подполковником Л. Свободой, который воевал с немцами на стороне польской армии.

В лагере в городе Каменец-Подольский некоторые из интернированных, пожелали служить в Красной Армии. Среди них был и Капишовский. Для прохождения специального курса обучения их перевели в Суздаль и разместили в Спасо-Ефимиевском монастыре. По завершении подготовки, Васил получил оперативный псевдоним «Клуженко» и был переброшен в Словакию. При пересечении границы его арестовали, но он убедил полицию, что является беженцем с оккупированной территории, и его отпустили. На родине «Клуженко» устроился работать по своей довоенной специальности — помощником учителя в школе. Закрепившись на этом месте, Капишовский выехал в Братиславу, и вышел на связь с резидентом «Фрицем» (сотрудником советского торгпредства Михаилом Куроедовым).

С этого момента он регулярно передавал своему руководителю сведения о продвижении воинских эшелонов и транспортов на восток, о дислокации и вооружении немецких войск в Восточной Словакии. После нападения Германии на Советский Союз, «Клуженко» собрал рацию, полученную ранее от резидента, и поддерживал связь уже непосредственно с Москвой.

В октябре 1941 года его призвали на службу в словацкую армию и в звании подпоручика направили служить в гарнизонную комендатуру города Мартин. Вскоре к нему явился курьер с советской стороны, который оказался предателем. 3 ноября Капишовского и некоторых из его соратников арестовали. Пережив войну, он преподавал в высших учебных заведениях Словакии, был депутатом Федерального собрания.

Разветвленную разведывательную сеть «Солте» в Словакии, имевшую также источники информации в Западной Европе и на Балканах, создали немецкие коммунисты Генрих Фомферра и Ганс Шварц.

Генрих Карл Фомферра по профессии был шахтер, член Компартии Германии с 1923 года. За свою активную партийную деятельность неоднократно арестовывался. Окончил партийную школу в Москве, преподавал на курсах Коминтерна, был секретарем окружного руководства КПГ в Эссене. Именно тогда он успешно выполнил первое в своей жизни разведывательное задание. Фомферра сформировал мощную организацию на заводах Круппа и поставлял ценную военно-техническую информацию, среди которой были чертежи нового крейсера. Но в организации нашелся предатель, и за Фомферрой началась охота. По решению партии он перешел на нелегальное положение, а потом перебрался в Советский Союз. В СССР он закончил военную школу, работал секретарем представительства КПГ в Коминтерне. В период гражданской войны в Испании, Фомферра в звании капитана воевал в 14-й Интернациональной бригаде, где и познакомился с Гансом Шварцом.

Шварц был сыном рабочего, активистом КПГ, сотрудником охраны, а затем секретарем Эрнста Тельмана. После прихода Гитлера к власти он нелегальный работник КПГ в Чехословакии. По наводке немецкой агентуры был арестован чехословацкой жандармерией, которая намеревалась выдать его Германии, но у самой границы Гансу удалось бежать.

В СССР он закончил военную школу и отправился воевать с фашизмом в Испанию. С Фомферрой он встретился в 1938 году, когда их пригласили на работу в советскую военную разведку, и начали готовить для нелегальной работы за рубежом. Первое задание — обосноваться под видом коммерсантов в Венгрии и начать там работу, они не смогли выполнить из-за ошибки в документах. Однако, покинуть страну им удалось без помех. Теперь им поручили легализоваться в Словакии и поддерживать связь с резидентом «Фрицем». Вместе с тем предполагалась (и была осуществлена) радио и курьерская связь с Центром. Работать им предстояло самостоятельно (у каждого своя организация), но в тесном контакте между собой.

Шварц приехал в Братиславу из Будапешта в октябре 1940 года с документами на имя Франца Шрека, представителя базельской химической фирмы. Он встретился с резидентом и приступил к делу. Прежде всего, он получил лицензию на создание экспортной конторы и таким образом обосновал свое пребывание в стране. С помощью людей, названных ему в Москве, он вскоре оброс многочисленными помощниками, среди которых была и большая группа служащих железной дороги, поставлявших информацию о переброске войск и техники в сторону советской границы и на Балканы. Радистом «Солте» стал рабочий Йозеф Кундрат, получивший во время службы в армии соответствующую подготовку.

В начале января 1941 года в местечко Пьештяни ( 70 километров от Братиславы) на лечение с женой приехал датский барон Карл Мальхер (Генрих Фомферра), поселившийся в гостинице «Лир». Личным врачем жены барона стал сотрудник группы доктор Торма, фамилия которого была названа Фомферре в Центре. Доктор помог привлечь к сотрудничеству с «Солте» многих из своих знакомых. Благодаря этому к «барону» стекалось множество ценных сведений. Так перед самой войной была вскрыта и доложена «Директору» система и оснащение немецких аэродромов на территории Словакии.

Когда началась война, группа «Солте», согласно инструкциям Разведупра, приступила и к акциям саботажа. Диверсии совершались в основном на железной дороге с помощью самодельной взрывчатки. Но поначалу случилась крупная неуда. 24 июня на квартире супругов Шрек (Шварц) в Братиславе прогремел мощный взрыв. Сами хозяева серьезно не пострадали и тут же скрылись, но в их апартаментах полиция нашла компоненты для изготовления взрывчатки и радиодетали. К тому же выяснилось, что в Швейцарии такие граждане не числятся. Все немецкие и словацкие подразделения службы безопасности и полиции получили фотографии «швейцарского предпринимателя» и его жены. Но найти супружескую пару, которая скрывалась то у одного, то у другого из своих соратников, пока не получалось. В этот период был установлен еще один канал связи с Центром — через Софию. Часть своих материалов для отправки в Москву они передавали руководителю разведывательной группы в Болгарии Владимиру Заимову. На связь к нему ездила жена Шварца — Стефания.

В начале 1942 года полиции удалось внедрить своего агента в одно из подразделений организации и таким образом выйти на руководителей и основную часть сотрудников. 14 февраля все они были арестованы. Жена Шварца, у которой только 8 февраля родилась дочь, не выдержала допросов и назвала условия связи с группой Заимова в Софии. Поэтому провал захватил и эту разведгруппу. В связи с событиями на фронте процесс над «Солте» затянулся.

Приговор был оглашен только 31 января 1944 года оба руководителя получили по 12 лет тюремного заключения, несколько человек осуждены на 10 и 5 лет тюрьмы, остальные освобождены или за не доказанностью вины или в связи с отбытием предназначенного им срока в период с 1942 по 1944 годы.

Приговоренных отправили в тюрьму г. Ружомберока, откуда они были освобождены партизанами 26 августа 1944 году. Патриоты воевали в составе партизанской бригады Яношик, участвовали в Словацком национальном восстании, где в составе советской военной миссии под фамилией Терехов работал их бывший резидент «Фриц».

Ганс Шварц погиб в бою 2 сентября 1944 года, а Генрих Фомферра в звании полковника после войны служил в органах МВД и госбезопасности ГДР. Умер в 1979 году.

РАЗВЕДЧИКИ В СТРАНЕ «К» И ДРУГИХ ВОСТОЧНЫХ ГОСУДАРСТВАХ.

В начале 20-х годов в Сибири и на Дальнем Востоке военной разведкой в Китае и Японии ведали, в основном, регистрационные, разведывательные отделы и управления Военсовета Народно-революционной армии Дальневосточной республики, штаба помощника главкома по Сибири, штаба Восточно-Сибирского военного округа, штаба 5-й армии. Работой руководили Т. И. Закке, П. Барда, Б. З. Шумяцкий, С. Г. Вележев, И. Н. Репин, С. С. Заславский, А. К. Рандмер и другие.

В ту пору разведчикам приходилось бороться не только с противником, но и с непониманием в собственных рядах, недооценкой штабной работы вообще и разведывательной — в частности. Подводя итоги гражданской войны, Иван Никитович Репин отмечал: «многие неуспехи и поражения наших частей объясняются исключительно отсутствием или неумелым ведением разведки. К концу гражданской войны, когда определенно выявилось понимание командным составом стратегических и тактических задач и правильное их решение, было как-будто осознано все то громадное значение разведки, которое оно имеет в действительности и которое могут оспаривать лишь начальники — партизаны, заявляя: „разведка все равно не уменьшит сил противника“.

Среди первых разведчиков был Дмитрий Дмитриевич Киселёв. Он родился 22 августа 1879 года в Нижнем Новгороде в семье русского мещанина врача Дмитрия Николаевича Николаева и литовки Ядвиги Захарьевны. Стенгвилло, которая работала акушеркой. В октябре 1903 года Дмитрий был усыновлен вдовой врача и статского советника А. М. Киселёвой и, согласно определению Нижегородского окружного суда, стал Киселёвым. Окончив в 1898 году шесть классов гимназии, он несколько месяцев плавал матросом на Черном море, затем вернулся в Нижний Новгород.

Затем, на протяжении восемнадцати лет Киселёв учительствовал. Начинал в земской школе с. Щипачиха Гороховецкого уезда Владимирской губернии, а потом отправился в Иркутскую губернию «в поисках романтики и приключений», преподавал в д. Танга Балаганского уезда, в городском училище г. Балаганска, инспектировал 4-классное городское училище в г. Верхоленске.

В апреле 1915 года его призвали на военную службу, где он служил ратником ополчения, рядовым 12 Сибирского стрелкового полка. Но уже в мае Киселева уволили с военной службы «по слабости зрения».

Революционные события 1917 года застали его в г. Верхоленске, где его избрали председателем уездного совета солдатских, крестьянских и рабочих депутатов, а в 1918 году он стал уездным комиссаром. Обладая широкими полномочиями, Дмитрий Дмитриевич боролся с преступностью, спекуляцией и саботажем. Вначале он состоял в партии левых эсеров, в 1918 году вступил в РКП(б).

Потом его перевели в Иркутск и назначили членом военно-революционного штаба, нов. После падения города в июле 1918 года Киселев перешел на нелегальное положение, а затем бежал из города. Добравшись до Москвы в августе Киселев доложил в ЦК РКП(б) о положении в Сибири. Два месяца он пробыл на должности инспектора НКВД РСФСР, а затем был направлен в Сибирь и на Дальний Восток для сбора сведений о деятельности — тамошнего большевистского подполья. Выехал с документами на имя Ивана Филипповича Моцного, беженца от Советов. Поддельный паспорт для него готовил В. В. Ульрих, в будущем небезызвестный глава военной коллегии Верховного Суда СССР.

Киселев принял деятельное участие в создании Иркутской подпольной организации большевиков, побывал в Чите, Благовещенске, Верхнеудинске, Хабаровске и Владивостоке, помогал в создании большевистского подполья и налаживании связей отдельных организаций между собой и с Центром. Собрав необходимые сведения, Киселев в мае 1919 вновь перешел линию фронта и прибыл в Москву. О ситуации в Сибири и на Дальнем Востоке он лично докладывал В. И. Ленину.

Через два месяца Киселёв с женой снова направляется «в Восточную Сибирь для организации связи, информации и снабжения средствами». Под именем все того же Моцного его мобилизуют в армию Колчака и зачисляют писарем в «обоз дивизии морских стрелков». Здесь он прослужил сентябрь и ноябрь 1919 года, а затем бежал. Скрывался в Новониколаевске (Новосибирске).

После освобождения 14 декабря города от белых, Киселёв стал членом ревкома и губкома партии, заведовал отделом народного образования и немало преуспел на этом поприще. За два месяца он успел организовать отделы наробраза в городе и уезде.

В феврале 1920 года Дмитрий командируется Сибирским ревкомом и РВС 5-й армии в Иркутскую губернию, — восстанавливать советскую власть. Работал в знакомом ему Балаганске, где под его руководством была учреждена новая власть и улажен конфликт местного ревкома с партизанами. И тут же его перевели в Иркутск на должность председателя губернской учётно-реквизиционной комиссии, но и там он пробыл недолго.

В советской военной разведке Дмитрий Киселев работал с мая 1920 года как вольнонаемный сотрудник. Поначалу состоял во 2-м (агентурном) отделе Региструпра Полевого штаба РВС Республики. Однако, вскоре под видом коммерсанта выехал в Китай и Японию. При нем было солидное удостоверение с подписью главы правительства Дальневосточной Республики Александра Краснощёкова, которое гласило:

«Предъявитель сего гражданин Иван Филиппович Моцный едет по коммерческим делам в Китай. Провозимые Моцным вещи конфискации и осмотру не подлежат и вообще предлагается всем властям не чинить гражданину Моцному при проезде никаких препятствий».

И уже 12 января 1921 года Киселёв (он же Моцный) получил у генконсула Японии в Харбине загранпаспорт для поездки в Чан-Чунь, Иокогаму, Шанхай и Тяньцзинь. Местом для постоянного проживания он выбрал Шанхай и через полгода, 13 июня 1921 года, как и положено, был вместе с женой-домохозяйкой зарегистрирован в бюро по русским делам в качестве коммерсанта по адресу 53 Rue Marselli Gillot, Shanghai, Chine.

Будучи членом Русской торговой палаты и Русского экономического общества в Шанхае Дмитрий Киселёв, успешно действует и как разведчик, и как бизнесмен. В июне 1921 и год спустя он передаёт заработанные им деньги для конспиративной работы руководителю объединенной (ИНО ВЧК и РУ штаба РККА) резидентуры в Шанхае Евгению Алексеевичу Фортунатову.

В июле — сентябре 1921 года он вместе с женой побывал в Москву, чтобы отчитаться за проделанную работу и получить новые задания. По дороге супруги заезжалив Омск в Разведупр штаба помощника главкома по Сибири, который курировал их работу. Им было выдано командировочное удостоверение для проезда в столицу «с секретными срочными бумагами и документами».

В Москве помимо прямого начальства доклад был сделан и комиссару штаба РККА С. С. Данилову, который по должности отвечал за деятельность военной разведки. В сентябре 1921 года Дмитрий Дмитриевич и Екатерина Алексеевна отправляются обратно в Китай и продолжают выполнять задания Центра до осени 1922 года.

Сотрудничая в дальнейшем с Разведупром и ИНО, Киселев трудился в качестве уполномоченного правительства Дальневосточной Республики, а затем консула СССР на станции Пограничная в Маньчжурии (ноябрь 1922 — август 1924). По служебным делам вел обширную переписку с бывшим начальником ИНО ВЧК, а тогда главным резидентом в Китае Яковом Христофоровичем Давтяном, руководившим под «крышей» советника полпредства СССР объединенной резидентурой советской разведки.

По его собственным словам Киселева, на станции Пограничной, по заданию органов ОГПУ, он «провёл большую работу по борьбе с белыми» и те приговорили его к смерти. Но осуществить задуманное им так и не удалось. Дмитрий Киселёв и в дальнейшем успешно выполнял задания Центра. Он служил генеральным консулом СССР в Харбине, и там же был членом правления КВЖД. Из Китая его направили в Японию, где он работал на должности консула в городах Цуруга и Хакодате, и одновременно был резидентом военной разведки.

Вернувшись в 1930 году в Москву, Дмитрий Дмитриевич шесть лет состоял в распоряжении Разведупра РККА в качестве вольнонаемного сотрудника. Потом был определен в кадры Красной Армии и три года служил помощником начальника регистрационного (т.е. архивного) отделения Разведупра.

23 марта 1936 года ему присвоили звание полкового комиссара. 4-го февраля 1938 года заместитель начальника Разведупра старший майор госбезопасности С. Г. Гендин представил его, вместе с другими разведчиками, к награждению юбилейной медалью «ХХ лет РККА», хотя Киселев многие годы не состоял в кадрах армии, а был вольнонаемным сотрудником. А начальник отдела кадров Разведупра приписал:

«Справка: т. Киселев после выполнения задания в ДВК имел беседу с тов. Лениным. Этот момент нарисован художником — картина в ЦДКА». Имеется в виду картина художника Е. Машкевича «Д. Д. Киселёв докладывает В. И. Ленину о партизанской борьбе в Сибири и на Дальнем Востоке», которая висела на почетном месте в Центральном доме Красной Армии.

Но спустя лишь год — 19 февраля 1939 года — его увольняют из РККА. Причина изгнания указана в докладе начальника Политотдела Разведупра И. И. Ильичева от 5 марта 1939 года, который тот направил начальнику Политуправления РККА Л. З. Мехлису:

«Имел близкое знакомство с ныне арестованными врагами народа: Ангарским, Похвалинским, Генесиным, Ходоровым. Давал рекомендацию для вступления в члены ВКП(б) арестованной органами НКВД Феррари».

Через три с небольшим месяца формулировка смягчается, его увольняют из армии уже «как выслужившего срок действительной военной службы». А потом присваивают статус персонального пенсионера союзного значения.

Когда началась Великая Отечественная война, Киселёв эвакуировался в Новосибирск, где прожил более двадцати лет, был комиссаром районного всеобуча, В. общественным уполномоченным по пожарной охране, депутатом Дзержинского райсовета, и даже… Умер Дмитрий Дмитриевич в Новосибирске в 1962 году.

В те же годы работу в военной разведке начинал Борис Николаевич Мельников.

Он родился 21 декабря 1895 года (по новому стилю: 2 января 1896 года) в городе Селенгинске Забайкальской области (ныне это Республика Бурятия) в казачьей семье. Его отец был служащим городского самоуправления, а мать — домашняя хозяйка. Окончил четырехклассное городское училище в Селенгинске, реальное училище в Верхнеудинске. С 14 лет совмещал учебу с работой, давал уроки. Потом переехал в Петроград и поступил на кораблестроительное отделение Политехнического института, но проучился только год и в декабре 1916 года был призван в армию.

«За все время своего учения, — писал Мельников в автобиографии, — кроме официальной науки постоянно занимался своим самообразованием, сначала общим, а впоследствии марксистским».

Тогда же в Петрограде в июне 1916 года он вступил в РСДРП(б). Партийную работу продолжал и на военной службе.

Военное командование командировало его в Михайловское артиллерийское училище, которое он окончил через год. Дальнейшую службу с июля 1917 года проходил в Иркутске, в Сибирском артиллерийском дивизионе в должности младшего офицера, состоял членом Иркутского совета солдатских и рабочих депутатов. В ноябре Совет назначил его начальником городского гарнизона, которым он командовал и в декабре, когда Советы взяли власть в Иркутске. После этого стал ещё и секретарем ревкома.

В январе Мельников демобилизовался в звании подпоручика и уехал в Троицкосавск, где был избран председателем уездного совета. С июля 1918 года воевал в рядах Красной Армии против чехословацкого корпуса, был адъютантом Сибирского верховного Красного Командования. В сентябре во время отступления попал в плен к японцам, которые вывезли его в Хабаровск. В декабре Мельникова освободили, и он эмигрировал в Китай, где его арестовали уже белые и отправили в областную тюрьму Владивостока, где находился до февраля 1920 года.

После освобождения из заключения Мельников — член Военного совета Дальнего Востока и в то же время член Приморского областного комитета партии, комиссар штаба Амурского фронта (июль — декабрь 1920), комиссар Амурской армии, военком Амурской стрелковой дивизии, член РВС Приамурского военного округа, Восточного фронта. Находясь на этих должностях, выполнял также задания по линии военной разведки. В марте — мае 1922 года он помощник начальника Разведупра штаба помощника главкома по Сибири.

В мае Бориса Мельникова командируют в Москву, в распоряжение Разведотдела штаба РККА. Командовал в восточном отделе отделением агентурной части. В марте 1922 года, отвечая на вопрос анкеты о том, чему бы ему хотелось учиться, ответил: кораблестроению. Но вернуться к этой профессии ему было не суждено.

В мае 1923 года Разведотдел командировал Бориса на разведывательную работу в Китай. Его легальное прикрытие — сотрудник управления уполномоченного НКИД СССР в Харбине, где он ведет агентурную разведку до июня 1924 года. Вернувшись в Москву, был начальником отделения Разведупра штаба РККА в 1924 — 1926 годах и одновременно заведующим отделом Дальнего Востока НКИД СССР в 1924 — 1928 годах. Кроме того, Мельников состоял членом Китайской комиссии Политбюро ЦК РКП(б).

В письме наркому иностранных дел Г. В. Чичерину начальник Разведупра Я. К. Берзин писал 9 апреля 1924 года: «Тов. Мельников, Борис Николаевич… в разведке специально по Д/В работает с 1920 года. Лично побывал в Японии, Китае и в Монголии. Изучил и знает во всех отношениях как Китай, так и Японию. Весьма развитый и разбирающийся в сложной обстановке работник, не увлекающийся и не зарывающийся. Политически выдержан. Большая работоспособность и инициатива» (РГАСПИ. Ф.17. Оп.100. Д.137471. Л.5.).

С 1928 года Борис Мельников работал Генеральным консулом СССР в Харбине и одновременно был членом правления КВЖД, а в 1931 году — временный поверенный в делах СССР в Японии.

В Москве Мельников вновь поступает в распоряжении Разведупра штаба РККА, его назначают заместителем начальника Управления и одновременно начальником 2-го (агентурного) отдела. В феврале 1933 года, в связи с 15-летием РККА, его награждают орденом Красного Знамени «за исключительную храбрость, мужество и умелое руководство боевыми действиями».

В дальнейшем Мельников был уполномоченным НКИД СССР по Дальнему Востоку, генеральным консулом СССР в Нью-Йорке, ответственным инструктором ЦК КП(б) Украины.

И, наконец, возглавляет Службу связи секретариата ИККИ под именем Борис Мюллер. В его служебные обязанности входило организация и поддержанием связи с филиалами Коминтерна в Европе с помощью курьеров и по радио. Для этого он в частности организовал сеть радиопередающих станций в Лондоне, Париже, Варшаве, Стокгольме и Осло.

Арестовали Мельникова 4 мая 1937 года, а 25 ноября приговорили к высшей мере наказания. Но ещё восемь месяцев (! ) он руководил из тюремной камеры заграничной агентурой и передавал дела преемникам. Приговор был приведен в исполнение 28 июля 1938 года. Реабилитировали Бориса Николаевича Мельникова 10 марта 1956 года.

По договоренности с правительством Сунь Ятсена в Китай с 1923 года в страну начинают прибывать советские военные советники, которые помогают проводить боевые операции на фронтах гражданской войны и готовить новые кадры военных специалистов (школа Вампу). Их оформлением и отправкой занимался Разведотдел, потом Разведупр Штаба РККА. Среди первых советников были: И. Г. Герман, А. И. Черепанов, В. Я. Поляк, П. И. Смоленцев, Н. И. Терешатов и другие. Некоторые из военных советников продолжали потом службу в военной разведке. Военным атташе и резидентом в Китае с 1922 года был А. И. Геккер.

Анатолий Ильич родился 25 августа (6 сентября) 1888 года в Тифлисе (Тбилиси) в семье потомственного дворянина, военного врача Кавказской армии. Окончив с отличием тифлисскую гимназию, он поступил во Владимирское военное училище в Санкт-Петербурге, из которого выпущен в 1909 году в звании подпоручика. Служил в 102-м Вятском пехотном полку в Гродно. Характеризовался как отличный строевой офицер, исполнительный и находчивый. В начале 1913 года Геккера перевели в отдельный корпус пограничной стражи.

В период Первой мировой войны он воевал на Румынском фронте, дважды был ранен, за боевые заслуги награжден четырьмя орденами. В 1916 — 1917 годах учился на курсах при Академии Генерального штаба, окончив которые получил назначение на Румынский фронт в штаб 33-го армейского корпуса. После Февральской революции штабс-ротмистр Геккер избран членом корпусного комитета, в сентябре он вступил в РСДРП(б). В ноябре военно-революционный комитет избрал его начальником штаба 33-го корпуса, а в декабре командующим 8-й армии Румынского фронта.

Под его руководством создавались части Красной Армии в Донецком бассейне, в марте 1918 года он назначен командующим этими войсками. Как это часто бывало в то время, из-за нехватки людей командиров все время перебрасывали с места на место, с одной должности на другую. Так было и с Анатолием Ильичем, за какой-то год он сменил несколько должностей: начальника штаба Верховного Главнокомандования Вооруженными силами Союза южных республик, комиссара Беломорского военного округа, командующего Вологодским тыловым районом, войсками Котласского района и Северной Двины, начальника штаба Котласского боевого участка, командующего Астраханским укрепленным районом, начальника 13-й стрелковой дивизии.

С мая 1919 по февраль 1920 года Геккер командовал 13-й армией, которая сражалась в Донбассе, заняла ряд районов и вышла к Ростову-на-Дону и Таганрогу, потом с боями отходила на север. В составе Южного фронта наступала и вновь отходила под давлением противника на Валуйки, Курск, Ливны, Орел. Освобождала Малоархангельск, Курск, Донбасс и Мариуполь, вела бои за Крым.

Потом Геккера перевели на должность начальника штаба Войск внутренней охраны Республики (ВОХР), выполнявших задачи по борьбе с бандитизмом, охране различных объектов и транспорта. Кроме того, вохровцы участвовали в боевых действиях на фронтах гражданской войны как резерв Красной Армии.

В сентябре 1920 года Геккера вновь направили на фронт командовать 11-й армией. Армия воевала на Северном Кавказе, устанавливала советскую власть в Азербайджане, Армении и Грузии. В мае 1921 года на основе 11-й была создана Отдельная Кавказская армия и начальником её назначили Геккера. Он побывал и в Турции, где оказывал помощь кемалистам.

В 1921 году Анатолия Ильича наградили орденом Красного Знамени «за отвагу, мужество и распорядительность при личном участии во многих боевых операциях 11-й армии». Также ему были вручены ордена Красного Знамени Армянской и Азербайджанской ССР и серебряная шашка от Ревкома Грузинской ССР. Президиум ВЦИК наградил Почетным революционным знаменем и возглавляемую им армию.

В январе 1922 года Геккера отозвали в Москву. Он был сначала заместителем начальника, а потом начальником Военной академии РККА. Официальная история академии отмечает, что А. И. Геккер продолжил начатую М. Н. Тухачевским перестройку её работы.

22 июля 1922 года Анатолия Ильиач направили в Китай, он стал первым советским военным атташе в этой стране, а также резидентом военной разведки. Ему лично удалось завербовать несколько ценных агентов. Примечательно, что среди сотрудников резидентуры были два бывших генерала армии А. В. Колчака — И. В. Тонких и П. П. Иванов-Ринов.

Иван Васильевич Тонких родился 25 июля 1877 года в станице Копунской Забайкальской области в казачьей семье. Закончил Нерчинское уездное училище и поступил на военную службу. По окончании в 1898 году Иркутского юнкерского училища произведен в офицеры. Участвовал в походе в Китай.

В 1902 году Иван Васильевич начал учиться в Николаевской академии Генерального штаба, участвовал в русско-японской войне, по окончании академии в 1908 году. Потом командовал сотней 1-го Верхнеудинского казачьего полка, был обер-офицером штаба Иркутского военного округа.

В марте — сентябре 1911 года Тонких заведовал разведывательным отделом Управления генерал-квартирмейстера того же округа, а в июне-августе побывал в секретной командировке в Маньчжурии. Вскоре после возвращения Тонких стал помощник начальника того же отдела. Вновь он побывал в Китае в январе 1913 — августе 1914 года, на этот раз жил в Пекине и изучал китайский язык. Командировку прервала Первая мировая война.

Недолго прослужив в Управлении генерал-квартирмейстера в Иркутске, Тонких убыл на Северо-Западный фронт, служил начальником штаба 5-й кавалерийской дивизии, начальником разведотдела Управлении генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта. В сентябре 1916 года его вновь перевели в войска. Полковник Тонких воюет в должности командира 1-го Верхнеудинского казачьего полка, а затем начальника штаба 1-й Забайкальской казачьей дивизии.

В период гражданской войны Тонких в армии А. В. Колчака, который присвоил ему звание генерал-майора. Он являлся начальником штаба дивизии, корпуса, армии, группы войск. Некоторое время Тонких находился на Дальнем Востоке, а затем эмигрировал в Китай.

По собственной инициативе в мае 1924 года Иван Васильевич стал сотрудником аппарата военного атташе при полпредстве СССР в Китае и проработал там до апреля 1927 года. Тогда он владел английским, французским, немецким, китайским языками.

Вместе с другими сотрудниками полпредства он был арестован во время налета китайцев (7 апреля 1927 г .) и посажен в тюрьму. Из заключения его освободили в сентябре 1928 года, после чего он выехал на родину.

Два месяца он находился в распоряжении Разведупра Штаба РККА, преподавал на специальных курсах Московской объединенной пехотной школы, работал библиографом в библиотеке Центрального дома Красной Армии им. М. В. Фрунзе. В апреле 1935 года И. В. Тонких уволен со службы и стал пенсионером РККА.

Его арестовали 22 августа 1937 и расстреляли 3 июля 1939 года. Реабилитировали бывшего генерала 27 марта 1992 года.

Один из руководителей Белого движения в Сибири, последний войсковой атаман Сибирского казачьего войска Павел Павлович Иванов-Ринов (Иванов) родился 26 июля 1869 года. Окончил Сибирский кадетский корпус и 1-е Павловское военное училище. Участник Первой мировой войны в составе 3-го Сибирского казачьего полка. В дальнейшем проходил службу в Туркестанском крае: был комендантом города Верный (ныне Алма-Ата), помощником генерал-губернатора Туркестана. Организатор подавления Джизакского мятежа 1916 года.

С сентября 1917 года Иванов исполнял обязанности командира 1-го Сибирского полка, а с ноября — командует Отдельной Сибирской казачьей бригадой. Под фамилией «Ринов» был одним из руководителей Белого подполья в Сибири, занимался организацией белогвардейских отрядов. 7 июня 1918 года возглавил вооруженное выступление в Омске, приступил к формированию и был назначен (12 июня) командиром 2-го (Степного Сибирского) стрелкового корпуса, штаб которого располагался в Омске. Возобновил деятельность ликвидированного большевиками штаба Западно-Сибирского военного округа. 5 июля на 4-м войсковым круге сибирского казачества Иванов-Ринов избирается войсковым атаманом Сибирского казачьего войска.

Далее Ринов командующий Сибирской армией, военный министр Временного Сибирского правительства в Омске, с октября 1918 года ещё и главнокомандующий Сибирским фронтом. В звании генерал-майора отстранен Колчаком от службы в армии и выслан в январе 1919 года.

Позднее Иванов-Ринов помощник по военной части Верховного уполномоченного Временного Сибирского правительства на Дальнем Востоке генерала Д. Л. Хорвата. Он формирует и возглавлят на Дальнем Востоке Сибирский казачий корпус, с которым воевал на южном участке Уральско-Сибирского фронта, служил и в белой армии С. Н. Войцеховского в Чите.

С апреля 1920 года генерал Иванов-Ринов жил в эмиграции, в Китае. С 1922 года сотрудничал секретно с аппаратом советского военного атташе. После разоблачения его белой эмиграцией осенью 1925 года и лишения звания войскового атамана, стал советским военным советником в составе Калганской группы, участвовал в боях на Севере Китая.

3 сентября 1926 года он был ранен в обе ноги и отправлен на лечение в СССР. Состоял в распоряжении IV-го Управления Штаба РККА. 31 декабря 1927 года Павел Павлович Иванов-Ринов был уволен со службы в Красной Армии «по болезни, с пенсией». Дальнейшая его судьба в точности не известна. Есть сведения, что он был арестован, сидел в тюрьмах Суздаля, Свердловска, Иркутска.

Весной 1925 года Анатолий Ильич Геккер выехал в СССР, но вскоре вернулся в Китай резидентом военной разведки под прикрытием должности заместителя товарища председателя правления КВЖД. На этой должности он проработал с июля 1925 по февраль 1929 года. В конце 1928 года Геккер из Китая выезжал в краткосрочную командировку во Францию.

По возвращении в Советский Союз он состоял в распоряжении РВС СССР, а затем получил новое назначение, на этот раз ему предстояло выехать в Турцию. В Анкаре он проработал военным атташе при полпредстве СССР с июля 1929 по декабрь 1933 года.

После шести месяцев проведенных в распоряжении Главного управления РККА, Анатолий Ильич был назначен на должность начальника Отдела внешних сношений Разведупра РККА, который в открытой печати именовался как Отдел внешних сношений НКО СССР или Штаба, затем Генштаба РККА. Отдел работал с военными представителями иностранных государств в Советском Союзе.

С введением в РККА персональных воинских званий, Геккеру в ноябре 1935 года присвоено звание комкора (Приблизительно соответствовала введенному в 1940 г . званию генерал-лейтенанта.). В феврале 1937 года Геккера перевели в распоряжении Управления по начсоставу РККА и 30 мая арестовали. 1 июля он был приговорен к высшей мере наказания по обвинению в контрреволюционной, шпионской и террористической деятельности и в тот же день расстрелян. Реабилитировали Анатолия Ильича 22 августа 1956 года.

Оглавление