Путь в Мешико

Две недели пробыли мы в Чолуле, которая успокоилась и оживилась, совсем как раньше. Затем мы выступили в Мешико1. Но накануне еще прибыло новое посольство от великого Мотекусомы с обычными подарками тысячи в две песо: высказав свое сожаление за события в Чолуле и свой гнев по поводу того, что злое дело осмелились связать с его именем («жаль, что вы этот народ лгунов не наказали еще сильнее!»), Мотекусома звал нас в Мешико. Все мы, и солдаты, и капитаны, несказанно обрадовались такому повороту дел, и жажда увидеть, наконец, сказочно богатый Мешико усилилась непомерно, особенно у нас, бедняков, участников прежних открытий, не имевших кубинских поместий.

Троих из этого посольства Кортес оставил у себя в качестве проводников, а остальных вернул в Мешико с известием о нашем туда приближении.

Стоит отметить также, что оба великих касика Тлашкалы сделали еще одну последнюю попытку удержать нас от гибельного, по их мнению, похода; и еще раз они предложили Кортесу вспомогательный корпус в 10 000 человек, снабженный всем необходимым, вплоть до провианта. Кортес был растроган, но опять-таки по указанным причинам отказался от столь крупной помощи, зато потребовал 1 000 человек для переноса грузов2 и исправления дорог, которые тотчас и прибыли, все ловкие, сильные ребята.

Наконец, в самый последний момент наши друзья из Семпоалы заявили, что дальше они не пойдут, так как на каждом из них тяготеет много ответственности перед Мотекусомой, чиновников которого они захватили силой и самую власть которого они отвергли. Как ни успокаивал их Кортес, как ни уговаривала донья Марина, они стояли на своем, и Кортес с миром отпустил их, раздав им щедрые подарки из мешикских приношений и послав два тюка материи и толстому касику. С ними же он послал письмо к Хуану де Эскаланте в Вилью Рику де ла Вера Крус с изложением всех событий и просьбой поскорее закончить постройку крепости, быть бдительным и защищать окрестное население от возможных посягательств мешикских чиновников, не забывая и о строжайшей дисциплине в собственном отряде…

Шли мы, разумеется, с всевозможной осторожностью, а посему небольшими лишь переходами. К вечеру мы дошли до местечка Кальпан3, в 4 легуа от Чолулы, где нас встретили касики и жрецы страны Уэшоцинко, соседей и союзников Тлашкалы. Подарки их были бедны, но еды они припасли нам много, и Кортес принял их с великим расположением.

Но и они старались нас отговорить от похода, выставляя великие опасности от многочисленности и коварства врагов. Когда же они в этом не преуспели, они подробно описали нам дальнейший путь. Скоро, дескать, после выхода из гор, перед нами будут две дороги: одна — весьма хорошая и удобная; другая — загроможденная только что сваленными могучими деревьями. Первая, на Чалько, опасна, так как она нас приведет в искусственный тупик, где находится засада мешиков; вторая, на Тлалманалько4, безопасна, и по ней мы должны пойти, так как и они сами, и наши тлашкальцы смогут освободить ее от деревьев.

Действительно, к полудню следующего дня мы миновали горное ущелье и увидели пред собой обе дороги. Кортес давно уже решил следовать совету касиков из Уэшоцинко, но все же надумал испытать мешикских послов, которые, конечно, высказались за дорогу на Чалько, удобную и обильную продовольствием. Но мы пошли на Тлалманалько, и нашим индейцам лишь с великим трудом удавалось расчищать путь, ибо деревья были так велики, что и по сию пору многие из них лежат вдоль дороги. Когда же мы поднялись на кряж, пошел такой густой снег, что покрыл все в один момент. Впрочем, скоро мы стали спускаться и на ночь укрылись в нескольких зданиях, служивших, вероятно, гостиницами для проезжающих торговцев. Еда была обильная, и, несмотря на сильный холод, мы хорошо провели ночь, а на следующий день спуск продолжался, пока мы не достигли Тлалманалько.

Здесь нас уже ожидало множество людей из Чалько, Чималуакана, Амекамека5, Акасинго и других поселений, названий которых теперь не упомню. Сообща они поднесли нам подарок: золота на полтораста песо да два тюка материи. Были они приветливы и доверчивы, и Кортес благодарил их от сердца и спросил, не нужна ли его помощь, а падре Ольмедо из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, по его настоянию, должен был произнести краткое поучение о нашей святой вере и призыв к отказу от своих идолов. Те слушали весьма добродушно, а на призыв ответили, что — там видно будет; зато сообщение о величии нашего сеньора императора и его постоянное стремление установить повсюду мир и справедливость — привело их в восторг, и они, старательно наблюдая, чтобы мешикские послы их не услышали, наперерыв стали жаловаться на гнет и издевки Мотекусомы и его сборщиков налогов, которые забирали все, что у них было, красивых женщин и детей, а также они забирали их мужчин и принуждали их трудиться как рабов, заставляли грузить на лодки сосновую древесину, камень, хворост и маис и выполнять множество посевных работ на маисовых полях, обрабатывать их земли — служа их идолам, не говоря уже об обычной охоте на людей для жертвоприношений, и все это — уже многие годы. Кортес утешал их, сколько мог, а донья Марина с особой охотой переводила его слова; он уверял их, что им придется еще малость обождать, и тогда ему удастся освободить их от тяжкого ига6.

Отсюда Кортес, между прочим, хотел послать двух местных касиков в сопровождении нескольких тлашкальцев, чтобы посмотреть, что делается на другой дороге, особенно там, где была расставлена засада. Но касики указали, что засада эта снята вот уж несколько дней, что уничтожен и завал пути, ибо великий Мотекусома получил новое прорицание Уицилопочтли — их божества войны — не препятствовать нашему въезду в Мешико, так как именно в этом городе всему нашему войску суждено погибнуть. «Не ходи в Мешико, Малинче, — молили касики, — там тебе действительно несдобровать!» Кортес поблагодарил их за сведения и совет и с радостным лицом заметил, что никто у нас не сможет отнять жизнь, ни мешики, ни кто-либо иной, а только Наш Сеньор Бог. Посему-то мы и идём бестрепетно в Мешико…

Только что мы хотели пуститься в путь, как прибыло новое важное посольство с обычными подарками, но необычным поручением. Оказывается, Мотекусома обещал ежегодно платить нашему императору столько золота, серебра и драгоценных камней, сколько он пожелает, но лишь при условии, если Кортес повернет назад, за что Мотекусома готов ему заплатить четыре карги7 золота, а каждому из нас по одной; дальнейшее продвижение в Мешико Мотекусома запрещал, и весь его народ готов вооружиться, да и к столице ведет лишь одна узенькая дорога, и съестных припасов в ней теперь совсем мало.

Кортес поразился этим известием, но не показывал вида. А, наоборот, обнял послов и с великой охотой принял подарки. Ответ же его был краток: Мотекусома слишком великий сеньор, чтобы так часто менять свое мнение, а посему он, Кортес, продолжит свой путь; Мотекусома слишком мудр, чтоб не понять, как сильно разгневается наш сеньор император, когда мы не выполним его приказа посетить Мотекусому и повидать Мешико; если же Мотекусоме не понравится наше пребывание в его столице, то сейчас же, по первому его приказу, уйдем оттуда; что же касается недостатка съестных припасов, то мы столь неизбалованны и привычны, что это не играет для нас роли8.

С этими соображениями Кортес и отослал послов, а в нас, солдат, невольно, по слабости людской, стали закрадываться страх и дурные предчувствия; близостью смерти повеяло на нас, ибо не напрасными казались нам столь единодушные предостережения и тлашкальцев, и наших друзей из Семпоалы, и людей из Уэшоцинко, из Чалько и других местностей, но мы вверили себя Богу Нашему Сеньору и Божьей Благословенной Матери Нашей Сеньоре.

Впрочем, уже на следующее утро наше малодушие как рукой сняло. Именно великий Мотекусома, узнав о непреклонности нашего решения, вновь изменил свою тактику и послал нам навстречу своего племянника Какамацина, сеньора Тескоко9. О его приближении известили нас запыхавшиеся сановники и вскоре прибыл он сам в невиданном доселе великолепии. Восемь знатных мешиков, все владетельные сеньоры, несли его в золотом паланкине с множеством драгоценных камней и ярких зеленых перьев. Одежда его была роскошна. Приблизившись к нашему лагерю, Какамацин покинул носилки, опираясь на двух свитских, а другие очищали пред ним дорогу, чтоб его нога не коснулась ни камня, ни Соломинки. Проделав обычные приветствия, он сказал Кортесу следующую речь: «Малинче! Я и вот эти сановники прибыли приветствовать тебя и сопровождать тебя весь остальной путь в нашу столицу; скажи, в чем нуждаешься ты и твои товарищи — все у тебя будет. А послал нас к вам наш сеньор, великий Мотекусома». При виде столь великого богатства наши сердца воспламенились: если таков племянник Мотекусомы, то каков же он сам? Кортес же спокойно обнял Какамацина, сказал ему и его свите ряд учтивостей в ответ на преподнесенные ему три огромные жемчужины одарил их стеклом, и мы двинулись вперед. Со всех сторон бежал народ, чтобы посмотреть на нас, и на дороге становилось тесно и пыльно. Потом мы прибыли с этими индейцами-сановниками в другое поселение на озере, которое называлось Мискик10, расположенное, как и Венеция, на воде, там были башни и большие сues [(пирамиды храмов)], сияющие белизной; и касик этого поселения со своими знатными преподнесли Кортесу золота и дорогих накидок на 400 песо. И наш Кортес благодарил их и, как обычно, говорил о нашей святой вере, и, как и в других поселениях, здесь втайне жители жаловались на Мотекусому и многие обиды от него. А Кортес им говорил, что скоро избавит их от этого — мы прибудем в Мешико, и Бог нам поможет исполнить это.

На другой день рано утром мы вступили на широкую дорогу и направились к Истапалапану11. И видя многолюдные города и крупные поселения, одни — на воде, другие — на суше, и эту ровную мощеную дорогу, что дальше вела к Мешико, мы испытывали все возрастающее удивление и говорили, что все это похоже на волшебные рассказы из книги об Амадисе12 — большие башни cues [(пирамиды храмов)], строения, стоящие прямо в воде, и все каменной кладки; и некоторые из наших солдат говорили, что если все то, что они видят, не сон и не чудо, то я должен описать это, так как все это надо как следует осмыслить; не знаю, как и рассказать о доселе невиданных и неслыханных вещах, которые даже во сне не могут привидеться. Чем больше мы приближались к Истапалапану, тем больше росло наше преклонение пред мощью и богатством этой страны. Пред городом нас встретили опять новые высокие особы: сеньор этого города Куитлауак13 и сеньор Кулуакана, оба в близком родстве с Мотекусомой. И потом, по прибытии в этот город Истапалапан, нас разместили в подлинных дворцах громадных размеров, чудной постройки, из прекрасного камня, кедрового дерева и других хороших ароматных деревьев, с большими внутренними дворами и помещениями, украшенными навесами из хлопчатобумажной ткани. Затем, хорошо все осмотрев, мы вышли в большой огород и сад, весьма великолепные, не насмотришься, не нагуляешься, полные роз и цветов иных, со множеством плодовых деревьев и розовых кустов на земле, и прудом с пресной водой и многим другим; и можно было видеть, как большие лодки проплывают из озера по каналу, искусно выложенному изразцами и каменной мозаикой; на деревьях, полянах, пруде всякая птица, цветноперая, яркая. Все было так необычно и красиво, что я смотрел на это и не думал, что в мире могут быть такие земли, как эти, поскольку в то время о Перу еще не было известно. Теперь же все это разрушено, заброшено и ничего не сохранилось.

Продолжим рассказ. Касики этого города и Койоакана14 преподнесли золота более, чем на 2 000 песо, а Кортес выразил им благодарность за это и выказал большую благосклонность, и беседовал с ними, с помощью наших переводчиков, касаясь и нашей святой веры, и объявлял о великой мощи нашего сеньора императора. Истапалапан в то время был значительным городом, находился наполовину на воде, наполовину на суше. Ныне здесь уже нет озера; где раньше был канал и шли суда, там теперь сеют и жнут маис. Все изменилось настолько, что никто этому даже не верит. А ведь прошло так немного времени!..

На следующий день, рано утром, мы выступили из Истапалапана, в сопровождении тех великих касиков, о которых я раньше говорил; дальше шли мы по дороге [на дамбе], шириной в 8 шагов, ведущей прямиком в город Мешико. Но несмотря на такую ширину, вся она была наполнена множеством людей, одни из них шли в Мешико, а другие — выходили. Индейцы прибывали посмотреть на нас, и нам трудно было продвигаться, они толпились на башнях и cues и прибывали на лодках со всех сторон озера, и это было не удивительно, поскольку они никогда не видели ни лошадей, ни людей таких, как мы. С каждым шагом восхищение наше росло, а язык немел от удивления. Впереди появлялись, с одной стороны, на суше большие города, и на озере — множество других. И мы видели, что все озеро покрыто лодками, а на дороге [на дамбе], тут и там, много мостов, и впереди — великий город Мешико; а нас лишь 400 солдат15, — и вспомнились нам наставления и предостережения друзей из Уэшоцинко, Тлашкалы, Тлалманалько и многих других, предупреждавших нас: беречься, не входить в Мешико, в котором нас перебьют. Пусть любознательные читатели, ознакомившись с тем, что описано, оценят сами: были ли когда-нибудь на свете мужи, проявившие такую же отвагу?

МОТЕКУСОМА

Продолжим рассказ. Мы двигались своей дорогой [на дамбе из Истапалапана]; когда мы прибыли к месту, где от нее отделяется другая меньшая дорога [на дамбе], ведущая к городу Койоакану с несколькими святилищами наподобие башен, к нам приблизилось множество знатных и касиков в очень богатых и разнообразных накидках, заполнившие дорогу. И эти великие касики, посланные великим Мотекусомой встречать нас, подошли к Кортесу и сказали на своем языке: добро пожаловать; и в знак мира касались рукой земли, целовали землю и эту же руку. Таким образом, мы там задержались надолго, а оттуда ушли вперед Какамацин — сеньор Тескоко, и сеньор Истапалапана, и сеньор Тлакопана, и сеньор Койоакана встречать великого Мотекусому, уже приближавшегося в роскошных носилках, сопровождаемого своими вассалами — другими великими сеньорами и касиками1.

Когда мы вплотную приблизились к Мешико, где были другие башенки, великому Мотекусоме помогли сойти с носилок и повели под руки те великие касики, под весьма драгоценным и изумительным балдахином из зеленых перьев, искусно украшенным золотом, с обилием серебра и жемчуга, и камней chalchiuis [(нефритов)], которые свисали, как бусы, что нельзя было оторвать глаз. Великий Мотекусома был очень богато одет, согласно их обычаю, и имел обувь, наподобие — cotaras2, с подошвами из золота, а на верхней части были драгоценные камни; известные уже нам четыре сеньора, его родственники, ведущие его под руки, были уже не в прежней одежде — в которой нас встречали, а, согласно обычаю, в особой, парадной, которую быстро накинули на себя по пути, для встречи своего сеньора Мотекусомы. И кроме этих четырех сеньоров были с ним четверо других великих касиков, которые несли тот балдахин над их головами; множество других сеньоров были впереди великого Мотекусомы, подметая землю, по которой он должен был шагать, и расстилая дорогие ткани, дабы его нога не коснулась голой земли. Никто, кроме этих четырех сеньоров-родственников, что вели его под руки, не смел смотреть в лицо великому Мотекусоме: у всех глаза были почтительнейше и благоговейно опущены. При приближении великого Мотекусомы Кортес соскочил с коня и пошел ему навстречу, и когда приблизился к Мотекусоме, каждый из них с великим почтением поклонился другому. Мотекусома сказал ему приветствие по случаю приезда, и наш Кортес ответил, с помощью доньи Марины, подошедшей вместе с ним, что он желает ему доброго здоровья; затем Кортес из надушенного мускусом платка извлек ожерелье, сделанное из разноцветного стекла, и возложил его на великого Мотекусому; когда же он при этом захотел его обнять, то те великие сеньоры, что шли вместе с Мотекусомой отвели руку Кортеса, чтобы не обнял его, поскольку это считалось оскорблением.

Затем было произнесено еще несколько ласковых и учтивых слов, и Мотекусома повелел двум своим племянникам, которые вели его под руки, — сеньорам Тескоко и Койоакана, сопровождать нас в отведенные нам квартиры. Сам же Мотекусома вместе с другими двумя своими родственниками — Куитлауаком и сеньором Тлакопана, которые его сопровождали, вернулся в город, а также вернулись все, кто был с ним, — касики и знатные3.

Мы вступили в Мешико. Толкотня была невероятная; сверху и снизу, с улиц, с плоских крыш, балконов, лодок и плотов впились в нас тысячи тысяч глаз мужчин, женщин и детей. И сейчас я вижу пред собой всю эту величественную картину так ясно, как будто она происходила лишь вчера. Наше ничтожество нами сознавалось все сильнее, но сильнее же мы вознадеялись на мощь и помощь Нашего Сеньора Иисуса Христа. Все до единого мы свободно разместились в нескольких громадных строениях, которые были отведены для нас. Раньше они принадлежали Ашаякатлю4, отцу великого Мотекусомы, а потом остались необитаемыми, и только часть их Мотекусома отдал под святилища идолов, да еще держал там потайной клад, как мы узнаем. Итак, сейчас там жили teules — так они называли своих идолов, а посему нас, как teules, туда и поместили, чтобы мы находились под одной кровлей с равными. Дворцовый комплекс Ашаякатля состоял из нескольких строений со множеством вместительных залов, и покои Кортеса сплошь быль покрыты дорогими коврами; но и нас не забыли — наши постели, с новыми матрасами, подушками, блестящими одеялами и занавесями, были таковы, что на них могли бы покоиться величайшие сеньоры. Все блестело чистотой и богатыми украшениями.

Когда мы вступили в большой внутренний двор этого дворцового комплекса, нас встретил великий Мотекусома, взял Кортеса за руку и собственной персоной проводил его во внутренние покои. Здесь он надел на него драгоценную цепь удивительно тонкой работы — каждое звено представляло рака — и все присутствующие, не исключая и мешиков, удивлялись столь неслыханной чести. Кортес благодарил за все, и Мотекусома ответил: «Малинче! Пусть ты и твои братья чувствуют себя здесь, как дома. Желаю вам хорошенько отдохнуть!» С этими словами он удалился в свой дворцовый комплекс, который был близко от нашего. Мы же немедленно приступили к расквартированию отдельных рот по залам, выбрали подходящие места для пушек и все устроили так, чтобы при малейшей тревоге все были бы вместе и в наивыгодной позиции. Нам была приготовлена великолепная еда, согласно их обычаю, которую мы затем съели. А вошли мы в великий город Теночтитлан-Мешико в 8-й день5 месяца ноября, в год от Рождества Нашего Спасителя Иисуса Христа — 1519. Хвала и слава Нашему Сеньору Иисусу Христу!

После того, как мы поели, в нашем расположении появилось множество сановников и придворных с сообщением, что и Мотекусома откушал и направляется сюда. Кортес вышел ему навстречу до середины зала, и Мотекусома вновь взял его за руку; принесены были драгоценные кресла мешикской работы, с богатой резьбой и позолотой; Мотекусома пригласил Кортеса воссесть вместе с ним и начал разговор длинной и хорошо обдуманной речью: выразив еще раз свою радость по поводу нашего благополучного прибытия, он сказал, что уже два года тому назад впервые узнал о нашем приходе с другим капитаном в Чампотон, а затем, на следующий год — о новом приходе с иным предводителем четырех кораблей; теперь, когда явился Кортес, он охотно исполнит все его пожелания, так как все более убеждается, что мы и есть те люди с восхода солнца, которые вернулись спустя много времени, чтобы править этими землями, о которых говорит древняя легенда, что подтверждают и наши доблестные победы в Чампотоне и Табаско и над тлашкальцами6.

Кортес, с помощью наших переводчиков — особенно доньи Марины, учтиво ответил великой благодарностью за все те благодеяния, какие сыплются на нас теперь; что мы действительно пришли с восхода солнца, что мы подданные великого сеньора — императора дона Карлоса, и что мы все христиане и наш единый истинный Бог не похож на здешних идолов, о чем он позволит себе еще много и часто беседовать.

После этого Мотекусома велел принести разнообразные подарки и сам стал раздавать их — не только Кортесу, но и всем капитанам и солдатам. Да, он проявил себя как истинный великий сеньор, для которого дарить — радость… При этой раздаче он, между прочим, спросил — все ли мы действительно братья и близкие, на что Кортес ответил утвердительно, понимая это в смысле веры и подданства.

Непринужденная беседа, впрочем, продолжалась недолго, так как Мотекусома понял нашу естественную усталость от похода. Приказав посему еще раз своим майордомам всячески заботиться о нас и о наших конях, он распростился, а мы все высыпали его провожать. Кортес, правда, немедленно же приказал, чтобы мы ни под каким видом не покидали наших квартир. А на следующий день Кортес отдал визит Мотекусоме. Для этого он избрал четырех капитанов — Педро де Альварадо, Хуана Веласкеса де Леона, Диего де Орласа и Гонсало де Сандоваля, а также пятерых солдат, среди которых был и я.

Мотекусома тоже поднялся нам навстречу и прошел до половины зала, причем с ним были лишь его племянники, ибо все остальные сановники и придворные могли войти в его апартаменты только по особому зову. Он взял Кортеса за обе руки и дружески подвел его к возвышению, где и усадил его подле себя, по правую, то есть почетную сторону. Нас также посадили, и Кортес начал длинную искусную речь: «Все наши желания ныне исполнились, все приказания нашего государя соблюдены в точности. Но остались еще веления нашего Бога, о чем и хочу тебе сказать, как говорил в свое время и твоим послам Тентитлю, Куитлапильтоку и Кинтальбору». И затем Кортес тщательно изложил все по пунктам: что такое христиане и Христос, крест и вера, как сотворен был мир, об Адаме и Еве, как Бог хочет спасения всех людей, ибо все они братья; как государь наш печалится, что столь славные и хорошие народы из-за своего язычества обречены на гибель, как он послал поэтому нас сюда, хотя мы — лишь первые вестники, а за нами присланы будут люди особой святости и чудных качеств, каковые обо всем нужном скажут лучше и вернее, и что таких людей у нас в Испании великое множество.

Кортес продолжал бы и дальше, но, убедившись, что Мотекусома хочет вставить и свое слово, замолк. Мотекусома ответил: «Ceньор Малинче! То, что ты говорил о своем Боге, я действительно уже слышал: раньше от моих людей, посланных к тебе на берег моря. Знаю я и о кресте, ибо ты всюду и везде водружал его. Мы не воззражали, так как и наши божества считаем добрыми и молимся им, совсем как вы, с незапамятных времен, так как и они, как и ваши, тоже сотворили мир. Посему не будем более говорить об этом. Зато относительно вашего государя я чувствую себя должником: уже два года тому назад, когда прибыли первые корабли, я очень хотел сам видеть прибывших людей, пригласить их к себе. Теперь наши божества исполнили мое желание: я вас вижу в своем дворце. Если же и пришлось однажды отсоветовать вам такое путешествие, то это было сделано с великой неохотой, ради моего народа, который тогда боялся вас, рассказывая всякие небылицы о ваших пожирателях людей, пушках и конях. Теперь же и я, и мы все убедились в праздности этих россказней, видим и знаем, что вы такие же люди, как и все, храбрые и разумные, а посему готовы с вами делить все наше достояние».

Кортесу оставалось только благодарить за столь лестное мнение. Но Мотекусома, несмотря на высокий свой сан, был весьма доступен шутке и продолжал: «Я отлично знаю, Малинче, какие бредни рассказывали тебе тлашкальцы, твои верные союзники: что я как божество или teul, и что в моих домах все золотое, серебряное и из драгоценных камней; им хорошо известно, что это не так, но они, не веря в это сами, желали обмануть; теперь, сеньор Малинче, видите, мое тело из костей и мяса, как и ваши, а мои дома и дворцы из камня, дерева и извести; скажу сеньор, я великий король, это так, имеющий богатство, доставшееся от моих предков, это не бред и ложь, которые обо мне они рассказывали, сравнимые с ложью, что я владею вашими громами и молниями». На это Кортес, вторя в тон, с улыбкой ответил: «Давно известно, что враг о враге добра не скажет. Зато глаза мои ныне говорят, что нет более щедрого и более блистательного монарха, и титул «император» ему дан не напрасно».

Мотекусома мигнул своему племяннику, и вскоре внесены были подарки для нас, каждому в отдельности, причем на простого солдата пришлось по две тяжелые цепи из золота да по два тюка ценных материй. И одаривал нас великий Мотекусома с радостным лицом и великим достоинством.

Мы простились и вернулись к себе, где рассказали все товарищам. А теперь следует и нам подробнее описать Мотекусому и весь его обиход.

Мотекусоме в это время было лет под сорок. Он был высокого роста, хорошо сложен, хотя и несколько худ. Цвет кожи куда более светлый, нежели у прочих индейцев. Волосы не длинные; лишь над ушами, прикрывая их, оставлены были два пучка, которые курчавились. Борода негустая, черная. Лицо продолговатое, открытое, а глаза, очень выразительные и красивые, могли быть и серьезными, и шутливыми7. Он был изысканным и чистоплотным; каждый день он купался по вечерам; и было много женщин-наложниц, дочерей сеньоров, и две законных его жены, дочери двух главнейших касиков8, с которыми он исполнял супружеские обязанности скрытно, об этом знали только те, кто прислуживали. Был он чист от содомских грехов. Накидки и одежды, которые носил один день, приносили ему лишь через 3 или 4 дня. Вблизи его собственных внутренних апартаментов, в других залах всегда находилось 200 человек знати для охраны и услуг; но запросто он никогда с ними не разговаривал, а лишь давал приказы или выслушивал донесения, которые должны были быть изложены сжато, в нескольких словах. Являясь по вызову или с поручением, представляющийся должен был набросить на свою, хотя бы очень богатую, одежду другую, более простую, особого покроя и свежайшей чистоты; с ног снималась обувь, и я много раз видел, что это делалось при входе во дворец даже высшими сановниками и сеньорами. Говорили с ним всегда с потупленным взором, и никто никогда не смел ему смотреть в лицо. Уходя, нельзя было повернуться к двери, а нужно было пятиться назад; при входе и уходе они должны были трижды поклониться ему и сказать: «Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор». Наконец, никто не имел права, даже в экстренных случаях, сразу предстать пред Мотекусомой: придворный обычай требовал, чтоб каждый пришедший некоторое время провел у ворот9.

Что касается трапезы, то количество мясных блюд разного вида и вкуса обыкновенно доходило до 30; сервировали еду в особых судках, с помещением для горячих углей, чтоб кушанье не стыло. Каждое блюдо готовили для великого Мотекусомы в количестве более 300 порций, не считая еще свыше 1000 порций для людей охраны. Пред трапезой он иногда осведомлялся, что сегодня изготовлено, и выбирал наиболее приятные для себя яства, какие и подавались к столу. В качестве особого лакомства, говорят, иногда готовили детское мясо. Так ли это — не могу сказать, ибо за великим множеством вкуснейших мясных блюд трудно что-либо различить, ведь ежедневно ему готовили блюда из кур, индеек, фазанов, куропаток этой земли, перепелок, домашних и диких уток, оленей, кабанов [(вероятно, пекари)] этой земли, тростниковых птичек, голубей, зайцев, кроликов и многих других видов птиц и иной живности, которая водится в этой земле. Знаю лишь, что с того момента, когда Кортес серьезно поговорил с ним насчет человеческих жертвоприношений и людоедства, Мотекусома запретил подавать себе что-либо подобное.

В холодную погоду покои Мотекусомы обогревались особыми углями из коры какого-то дерева, горевшими без дыма с весьма приятным запахом. При этом между ним и огнем ставили особые ширмы из золота, с изображениями разных богов.

Сиденьем Мотекусоме служила невысокая скамья с мягкой обивкой, прекрасной работы; немногим выше был и стол, покрываемый тончайшей белой материей. Пред началом трапезы являлись четыре женщины, поливали ему руки из высокого сосуда, давали мягкие утиральники. Затем приносили ему лепешки из маиса, приправленные яйцами. Впрочем, до начала трапезы они же ставили перед ним ширмы с богатой резьбой и позолотой, чтоб никто его не мог видеть во время еды; около этой ширмы они и размещались, каждая на своем месте. Затем впускались четыре старца, из наиболее сановных, дабы Мотекусома, если захочет, мог с ними перекинуться словом. Ежели он, в знак милости, угощал их каким-либо кушаньем, они должны были есть стоя, не поднимая на него глаз. Вся глиняная посуда на столе изготовлена была в Чолуле, одна красного цвета, а другая почти черная. Во все время трапезы придворные и охрана в соседних залах должны были соблюдать полнейшую тишину.

После горячих блюд подавались фрукты, хотя Мотекусома их почти не ел. От времени до времени ему подносили золотой кубок с особым питьем, который они называют «какао» и который будто бы возбуждает.

Иногда к трапезе приглашались шуты, гадкие горбатые карлики, но большие ловкачи, иногда фокусники, танцоры или певцы. Такие увеселения Мотекусома очень любил и нередко потчевал их какао.

После трапезы женщины опять совершали ему омовение рук, снимали скатерти со стола и преподносили несколько трубочек, очень изящно позолоченных и расписанных, в которых находились амбра и особая трава, называемая «табак». Трубочки эти он брал в рот, затем их поджигали с одного конца, и он выпускал дым изо рта. Проделав так некоторое время, он отправлялся на покой.

После трапезы Мотекусомы наступало время еды и для его придворных; сперва для охраны и дежурных сановников, затем для остальных придворных, наконец, для всего дворцового штата, которого было видимо-невидимо, так что нужно удивляться быстроте их действий и доброму порядку. Ежедневно скармливалось несколько тысяч порций еды и питья, и нельзя не ужаснуться великим ежедневным расходам на этот счет. За всем смотрел главный майордом — великий касик, которому позднее [при крещении] было дано имя Тапия; он же вел и все счета, внося их в толстую книгу из мешикской бумаги, называемой amal. Счета эти и книги наполняли целый зал!

И было у Мотекусомы два здания, заполненных всякого вида оружием, из которого много было с золотом и драгоценными камнями, там были большие и малые щиты,] [из дерева] палицы и другие, напоминающие наши двуручные мечи, со вставленными в них лезвиями из кремня, резавшими гораздо лучше наших мечей, и копья, более длинные, чем у нас, с наконечником в одну брасу10, в него было вставлено много лезвий, которые, если даже копьями били по нагруднику или щиту, не выпадали и резали после как бритвы, которыми бреют головы; и были очень хорошие луки и стрелы, и дротики [с наконечником] с двумя зазубринами, а другие с одной, и копьеметалки, и множество пращей и обработанных вручную круглых камней, и огромные щиты, искусно сделанные, которые можно было, сложив, унести без помех, когда не сражались, а во время сражения, когда было нужно, их раскрывали, и таким щитом тело человека прикрывалось полностью. Также было много доспехов хлопчатобумажных стеганых, великолепно украшенных с внешней стороны перьями многих цветов в виде знаков отличий и принадлежности, и еще шлемов и касок из дерева и кости, также весьма украшенных перьями, было там и другое вооружение, изготовленное иначе, о котором, чтобы не перегружать рассказ, умолчим; там были свои ремесленники, которые постоянно работали и знали толк в этом, и майордомы, которым было поручено следить за оружием.

Особые помещения отведены были для птиц, и мне приходится сделать над собой усилие, чтоб не застрять надолго в этом удивительном учреждении. Ведь там держали все породы птиц, какие только встречаются в тех краях, начиная с различного рода орлов и кончая мельчайшими пташками. Все это сияло изумительным оперением, особенно мелкая птица; также там были птицы с зелеными перьями, из которых делают драгоценные головные уборы, телом они напоминают цесарок нашей Испании, называют их в этой земле quezales11; были там, разумеется, и попугаи, у которых перья были пяти цветов: зеленого, красного, белого, желтого и синего; этих не знаю, как называли. Были попугаи и других различных цветов. Не мало было и домашней, убойной птицы… Большое число опытных и заботливых индейцев и индеанок смотрело за всеми этими птицами, следя за кормом, чистотой, здоровьем и правильным размещением по определенным гнездам и насестам. И у этого строения был большой пруд с пресной водой, и были в нем другого вида птицы — с длинными и голенастыми ногами, и все тело красное, и крылья, и хвост, названия их не знаю, а на острове Куба их называли ipiris; также там было много других водяных птиц.

Оставим это и перейдем к другой огромной постройке, где находилось множество идолов, говорили, что это свирепые божества, и вместе с ними были всякого вида хищники, наподобие тигров и львов12, которые делятся по размеру на два типа, одни чуть больше волка, а другие — с лису, еще были схожие с теми, что мы называем лисами [(койоты)], и другие, еще меньшие хищники, все они были лютыми, и их кормили мясом, большинство из них было выращено в этой постройке, и их кормили оленями, курами, собачками и иной дичью, а еще и туловищами индейцев, которых принесли в жертву. Было это так, рассказываю то, что знаю: когда тех несчастных индейцев приносили в жертву, им рассекали кремневыми ножами грудь, рылись там, вырывали сердце, его и кровь преподносили своим идолам, те, от чьего имени была эта жертва, после того, как отрезали ноги, руки и голову, съедали ноги и руки на празднествах и на пиршествах, а голову подвешивали [нанизав на шест] между столбами, туловище принесенного в жертву не ели, а бросали этим диким зверям. Еще было в той проклятой постройке множество отвратительных ядовитых и неядовитых змей, у одной на конце хвоста странные костяшки, вроде кастаньет13, это самые худшие ядовитые змеи из всех; находились они в огромных глубоких корытах и ведрах из глины, которые были украшены множеством перьев, там они откладывали яйца и выводили своих змеенышей; их также кормили туловищами принесенных в жертву индейцев и мясом собачек, которых они обычно разводили; и еще достоверно известно, что когда нас заставили уйти из Мешико [в «Ночь печали»], у нас убили более 850 наших солдат, и этих мертвых расчленяя, кормили много дней хищных зверей и змей, об этом расскажу в свое время; и эти змеи и звери были посвящены тем свирепым идолам, и поэтому находились вместе с ними. В заключение об этих ужасных вещах скажу, когда раздавался рев тех тигров и львов, и вой лис [(койотов)], и шипение змей, это было неприятно слушать и становилось жутко.

Теперь же следует сказать и об искусных мастерах, каких в Мешико было много по любому ремеслу. Прежде всего, конечно, нужно упомянуть про резчиков по камню, а также золотых дел мастеров, ковкой и литьем создававших такие вещи, которые бы возбудили зависть их испанских товарищей14. Великое их было множество, и самые знаменитые жили в Аскапоцалько, недалеко от Мешико. Вместе жили и ювелиры, удивительно опытные в шлифовке разных каменьев. Великолепны были также художники, скульпторы и мастера по резьбе. Ткачеством и вышивками занимались более женщины, достигая в этом невероятного искусства, особенно в изготовлении тончайших материй с прокладкой из перьев. Более простые, повседневные ткани доставлялись из поселений и провинции, которые были на северном15 побережье, около Вера Круса, и назывались — Коташтла, вблизи от Сан Хуана де Улуа, где мы высадились, когда приплыли с Кортесом. И во дворце великого Мотекусомы все дочери сеньоров, его друзей, постоянно изготавливали самые лучшие вещи, и многие дочери жителей Мешико, которые жили в затворничестве вроде монахинь, также ткали ткани и все с пером. У этих монахинь были жилища около главного си [(пирамиды храма)] Уицилопочтли, и из-за преклонения перед ними и их женским идолом, они были посредницами в свадьбах, подготавливая с отцами [молодоженов] этот религиозный обряд до самой свадьбы, и участвовали в ее проведении. Было у великого Мотекусомы огромное число танцоров, акробатов, жонглеров и других увеселителей. Замечу, что они занимали целый квартал, ничем иным они не занимались, зато свои штуки, часто очень головоломные, они проделывали отменно.

Наконец, Мотекусома содержал еще, и только для себя, большое количество каменщиков, плотников, столяров, садовников. Особенно много было последних, ибо сады Мотекусомы были не только велики, но и чудны своим великолепием: всюду цветочные клумбы хитрых рисунков, везде душистые растения, масса искусственных гротов, ручейков, бассейнов, прудов.

Впрочем, всего не перескажешь!.. Ясно, как могуч и велик был Мотекусома!









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх