Глава 11

Мы нигде еще не наблюдали такого тяжелого и плотного льда, с каким встретились в непосредственной близости к полюсу. Долгое время мы тщетно пытались обнаружить пригодное для всплытия разводье или полынью. Журнал, в который Уолт Уитмен вносил наблюдения за ледовой обстановкой, пополнился следующими записями:

«…по-видимому, проходим район самых тяжелых льдов… Разводий нет совершенно».

«…очень плотный лед с огромными подводными ледяными хребтами…»

«…первое разводье за очень длительный период времени, однако для всплытия оно слишком мало…»

Ледовая обстановка оставалась неизменной в течение всего вторника 12 августа. Мы ползли пятиузловым ходом, стараясь не пропустить ни одного, даже самого небольшого разводья. В восемь тридцать утра Пэт Гарнер подозвал меня к эхоледомеру и сказал:

— На всякий случай взгляните, командир. Не захотите ли попытать счастья в этой полынье?

На бумажной ленте регистрирующего прибора эхоледомера появилась короткая черная линия. Она была настолько коротка, что раньше мы не обратили бы на нее никакого внимания. Но теперь обстановка изменилась.

Я решил разглядеть разводье поближе. Была вызвана штурманская группа, и мы начали ходить различными курсами, чтобы получить на карте очертания разводья и определить его размеры. Оно оказалось очень небольшим.

Наконец мы остановились под серединой участка открытой воды, и я приказал поднять перископ. Я с трудом подавил выражение испуга на своем лице. Вокруг нас со всех сторон свисали нагроможденные друг на друга огромные торосы льда с причудливыми остроконечными пиками по краям. Казалось, что льдины находятся всего в нескольких метрах от «Скейта».

Возможно, что показания приборов были правильны, а мое представление о льде, полученное через перископ, не соответствовало действительности, но я просто не мог решиться протащить «Скейт» на поверхность между этими чудовищными ледяными челюстями.

— Погружайтесь на заданную глубину, — приказал я. — Идем дальше.

На всех лицах было написано разочарование, но я не мог поступить иначе.

Такое разочарование нам пришлось испытать в этот день еще дважды: утомительное маневрирование для определения очертаний и размеров полыньи; тщательный вывод «Скейта» под ее середину; напряженный подъем для осмотра в перископ и… отказ от всплытия.

Я должен был помнить о том, что мы находимся почти в пяти тысячах миль от дома и что наши шансы увидеть его снова зависят от сохранности хрупкого металлического корпуса лодки. Пока «Скейт» оставался на глубине, мы были в относительной безопасности. Если же мы начнем пробираться сквозь тяжелые льды на поверхность, мы, безусловно, подвергнем себя огромному риску. Стоило ли рисковать только для того, чтобы доказать, что всплытие в таких условиях возможно?

Наступил полдень 12 августа. «Скейт» находился в это время уже более чем в тридцати милях от полюса.

Вскоре после обеда мы нашли еще одно небольшое разводье. Осматривая его в перископ, я обнаружил такую же угрожающую картину. Но на этот раз я заколебался Возможно, что такие огромные полыньи, как та, в которой мы всплывали в воскресенье, встречаются только на расстоянии пятисот миль от полюса? Возможно, что вблизи полюса больших полыней нет вообще? Если это так, то мы должны выяснить раз и навсегда, можно ли всплывать в небольших полыньях.

— Начинайте медленно всплывать, Коухилл, — приказал я.

В центральном посту сразу же воцарилась напряженная тишина.

На мгновение я заколебался. Может быть, я действую под влиянием порыва?

На этот раз, несмотря на опасность, я не опускал перископ, когда «Скейт» начал медленно всплывать. Мне нужно было во что бы то ни стало видеть, куда мы идем. Теперь для определения неподвижности «Скейта» не нужна была никакая медуза. Окружающие глыбы льда служили прекрасным ориентиром.

Медленно, мучительно медленно «Скейт» поднимался вверх. Монотонный голос Билла Коухилла, докладывающего об уменьшении глубины погружения, звучал как на панихиде. Когда «Скейт» начал входить в глубокое и узкое ледяное ущелье, мне показалось, что ледяные стены вот-вот зажмут нас между собой. Но Ник спокойно докладывал, что, несмотря на незначительные размеры полыньи, над нами по-прежнему чистая вода.

Я повернул призму перископа вверх. Пока было видно лишь мутное световое пятно. Лед с левого борта был настолько тяжелым и плотным, что казался черным; характерный для него зеленовато-голубой оттенок отсутствовал. Ледяная стена напоминала гигантский бархатный занавес, ниспадающий вниз широкими темными складками. Сердце у меня стучало как молоток, во рту пересохло.

Я посмотрел на Николсона и Коухилла. Внешне оба они были совершенно спокойны. Интересно, волнуются ли они, как я?

Наконец мне стало видно в перископ поверхность воды, плескавшейся у кромки льда. Теперь перископ надо было опустить, чтобы не повредить его.

— Расстояние до льда с левого борта? — спросил я, когда перископ пошел вниз.

— Лед довольно близко, командир, — ответил Луиз Клейнлейн, наблюдавший за льдом по показаниям гидролокатора, — но точно определить невозможно.

Билл Коухилл доложил спокойным голосом, что глубина погружения четырнадцать метров. Я быстро поднял перископ и осмотрел лед, угрожавший нам с левого борта. Ледяные торосы находились не более чем в десяти метрах! Но предпринимать что-либо было уже поздно. Нас медленно несло на лед. Столкновение было неизбежно.

Мне сразу же пришла в голову мысль о том, что мы можем повредить винты и руль. Это было самое уязвимое место корабля. Даже легкое прикосновение ко льду винтами или рулем может совершенно вывести их из строя. Я быстро развернул перископ в сторону кормы. У меня вырвался вздох облегчения: как раз около кормы «Скейта» в ледяной стене была выемка, как будто кто-то специально сделал ее, чтобы мы не повредили винты и руль!

Корпус «Скейта» легко ударился об лед. Все обошлось хорошо. Перископ и верхняя часть надстройки уже вышли на поверхность воды.

Мы находились у кромки небольшой неправильной формы полыньи. Размеры ее для полного всплытия «Скейта» были явно недостаточны.

Я сразу же понял, почему льды образовали здесь ущелья. По обоим бортам «Скейта» возвышались гряды тяжелых ледяных торосов. Ледяные массы в этом районе, очевидно, подверглись колоссальному сжатию, в результате чего в месте соприкосновения двух огромных льдин образовались ледяные хребты, выступающие как на поверхность, так и под воду. (Как правило, высота подводного хребта в четыре раза превышает высоту надводного.) После сжатия давление ослабло, и льдины снова разошлись. Мы находились сейчас между недавно разошедшимися льдинами.

Взглянув на корму, я заметил, что ее сносит ко льду. И снова предпринять что-нибудь было уже невозможно. Избежать удара винтов об лед дачей хода, то есть проворачиванием винтов, было бы слишком опасно. Но в тот момент, когда мне казалось, что удар об лед совершенно неизбежен, кормовая часть «Скейта» вдруг совершенно неожиданно скользнула под лед и застыла в таком положении; винты и руль не получили ни малейших повреждений.

Тем не менее положение было очень опасное. Хотя корма «Скейта» находилась в выемке, винты были в опасной близости ото льда. Единственный выход, по-видимому, состоял в том, чтобы погрузиться и отойти от этого опасного места. Но я вдруг почувствовал себя, как альпинист, остановившийся на очень ненадежной опоре: продолжать движение вперед — опасно; отказаться — значит никогда не достигнуть намеченной цели. Мы находились около полюса. Никакому кораблю в надводном положении не удавалось еще бывать в такой широте. Если мы отступим, то, возможно, в течение многих лет никто не попытается всплыть здесь. Мне очень хотелось довести дело до конца.

После того как корма вошла под лед, «Скейт», казалось, замер без движения. Но как всплыть полностью? Сейчас над поверхностью воды возвышалась только верхняя часть надстройки «Скейта», похожая на горб кита. Всплытие потребовало бы вывода кормы из-подо льда. Выступающая выше палубы верхняя кромка пера руля особенно уязвима в случае, если корма коснется льда. Одна мысль о возможности повредить или заклинить руль сейчас, когда мы находимся в паковом льду, заставила меня содрогнуться. Что, если руль заклинит, например, в положении право на борт? Мы будем кружить в океане в течение многих недель и все же не сможем подойти к кромке паковых льдов. Устранить как-либо неисправность руля подо льдом также совершенно невозможно.

Мы стояли перед выбором: либо погрузиться и покинуть это опасное место, пытаясь осторожно вывести корму из-подо льда, либо оставаться в прежнем положении.

Я избрал последнее. Оставаясь в этом положении, мы могли связаться по радио, взять высоты солнца через перископ и провентилировать лодку через шноркель. Другими словами, мы могли сделать почти все, что нам было нужно.

Однако оставались все же кое-какие трудности. Плавучесть подводной лодки на глубине четырнадцати метров очень неустойчива. Изменение веса на какие-нибудь сто килограммов может заставить ее погрузиться или всплыть. Всплыть — значит повредить руль; погрузиться — значит потерять возможность, выполнить задачу.

Билл Коухилл тщательно удифферентовал лодку. Течение по-прежнему прижимало нас левым бортом к ледяной стене. Несмотря на рискованность положения, по крайней мере в данный момент казалось, что «Скейт» был вне опасности.

К перископу подошел Николсон. Осмотрев окружающий нас лед, он даже присвистнул, но, не теряя времени, пользуясь разрывами, в облачности, начал брать высоты Солнца. Затем он возвратил перископ мне и направился к прокладочному столу. Я тем временем попытался произвести более точные метеорологические наблюдения для старшины рулевых Джона Медальи, который тщательно вносил их в журнал метеонаблюдений. На счастье, к радиоантенне у нас был прикреплен термометр, показания которого можно было наблюдать через перископ. Наверху было около половины градуса тепла. Судя по ряби на поверхности воды, ветер был слабый, не более одного метра в секунду. Лед двигался, и это создавало впечатление наличия течения с левого борта. Однако сила, приводившая лед в движение, передавалась, по-видимому, из другого района; ветер в месте нашего всплытия был слишком слаб, чтобы передвигать такие тяжелые льды. В этот момент мне пришла мысль о том, что полынья, в которой мы находимся, может совершенно неожиданно закрыться движущимися льдами.

Не теряя времени, я составил донесение командованию, которое ничего не знало о «Скейте» с момента нашего погружения под лед:

«ОДИННАДЦАТОГО АВГУСТА[21] ДОСТИГЛИ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО СЕВЕРНОГО ПОЛЮСА. В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ НАХОДИМСЯ В ПОЛЫНЬЕ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО В СОРОКА МИЛЯХ ОТ ПОЛЮСА. ВСЕ В ПОРЯДКЕ».

Старший радист «Скейта» Дейл Маккорд отправился в радиорубку и начал выстукивать телеграфным ключом:

«ВСЕМ АМЕРИКАНСКИМ КОРАБЛЯМ И РАДИОСТАНЦИЯМ. Я — «СКЕЙТ». ИМЕЮ ТЕЛЕГРАММУ ДЛЯ ПЕРЕДАЧИ».

Ответ пришел почти немедленно:

«ВАС СЛЫШИТ РАДИОСТАНЦИЯ В МАНИЛЕ. ЯСНО ВАС ПОНИМАЮ. ПРОШУ ПОВТОРИТЬ ВАШИ ПОЗЫВНЫЕ».

Это был оператор радиостанции военно-морского флота на Филиппинах. Ему, конечно, было совершенно непонятно, каким образом подводная лодка Атлантического флота могла оказаться на Тихом океане, если она совсем недавно была в Атлантическом! Мы повторили наш вызов. Последовал ответ оператора:

«ВАС ПОНЯЛ. ПОДВОДНАЯ ЛОДКА «СКЕЙТ». ПЕРЕДАВАЙТЕ ТЕЛЕГРАММУ».

После сообщения о плавании «Наутилуса» радиооператор в Маниле, по-видимому, считал, что от атомных подводных лодок можно ожидать чего угодно…

Я прошел в кают-компанию и присел отдохнуть. Только теперь я почувствовал, насколько я устал. Мысль о предстоящих трудностях усиливала утомление до предела.

Лафон и Уитмен, возбужденные, как дети в цирке, горячо обсуждали всплытие «Скейта» в новой полынье. Когда я вошел в кают-компанию, они оба пожали мне руку и искренне поздравили с успехом. Я почувствовал глубокое удовлетворение от сознания того, что эти люди, только недавно ставшие членами нашего коллектива, так хорошо понимают трудность и значение совершенного «Скейтом» всплытия.

Через несколько минут в кают-компанию вошел Николсон с проектом телеграммы на полярную станцию «Альфа»:

«ПРОШУ СООБЩИТЬ ВАШЕ ТОЧНОЕ МЕСТО. СООБЩИТЕ ТАКЖЕ ЧИСЛО И РАЗМЕРЫ ПОЛЫНЕЙ В РАЙОНЕ ВАШЕЙ СТАНЦИИ».

— Очень хорошо, Николсон, — сказал я, подписывая телеграмму.

Я чувствовал смертельную усталость. Николсон тоже выглядел очень утомленным. За последние трое суток он спал в общей сложности не более четырех часов. Мне удалось отдохнуть несколько больше, но все равно недостаточно. Не помогла даже чашка горячего кофе: выпив ее, я захотел спать, кажется, еще больше.

— Николсон, пожалуй, нам обоим надо хорошенько отдохнуть, — сказал я. — Ответ с «Альфы» мы будем ждать здесь.

Отдав распоряжение вахтенному офицеру внимательно наблюдать за дифферентом и плавучестью лодки и не оставлять без внимания даже самое незначительное перемещение льда, я пошел в свою каюту. Сознание, что мы находимся на поверхности, каким бы при этом ни было опасным наше положение, успокаивало меня. Впервые за трое суток я почувствовал облегчение и проспал без перерыва четырнадцать часов.

Жизнь на лодке в это время шла своим чередом: как обычно, происходила смена вахт, реактор и турбины действовали нормально, на камбузе готовилась пища, торпедисты произвели осмотр и регулировку одной из торпед Одним словом, жизнь текла так, как будто мы шли в подводном положении.

В действительности «Скейт» по-прежнему «висел» неподвижно у самой поверхности между двумя хребтами торосистого льда. Над водой торчали только перископ, антенны и вентиляционные трубы.

Пока я спал, со станции «Альфа» пришел ответ:

«ОБСЕРВАЦИЙ НЕ ИМЕЛИ В ТЕЧЕНИЕ НЕСКОЛЬКИХ ДНЕЙ, ПОЭТОМУ ТОЧНОЕ МЕСТО СООБЩИТЬ НЕ МОЖЕМ. НАШЕ СЧИСЛИМОЕ МЕСТО: ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ СЕВЕРНАЯ И СТО ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ЗАПАДНАЯ. В РАЙОНЕ СТАНЦИИ МНОГО ПОЛЫНЕЙ. ЛУЧШАЯ НАХОДИТСЯ ВСЕГО В ПЯТИДЕСЯТИ МЕТРАХ ОТ НАШЕГО ГЛАВНОГО СТРОЕНИЯ».

Прочитав телеграмму, я передал ее сидевшему в кают-компании Дейву Бойду. Рассмеявшись, он спросил:

— Как же мы найдем место, о расположении которого не имеем никакого представления?

— Интересно, почему они не могли определиться? — заметил я. — По-видимому, все эти дни над станцией стояла сплошная облачность.

— Вероятно, так, — согласился Дейв. — Хорошо хоть, что около них есть полыньи. Неплохо было бы найти ту, что рядом со станцией. Мы бы всплыли в самом центре их полярного городка.

В среду 13 августа в девять тридцать утра мы наконец были готовы покинуть обретенную с таким трудом стоянку на поверхности океана вблизи Северного полюса. Это было утро четвертых суток нашего пребывания под паковыми льдами. Хотя мы все еще не чувствовали себя как дома, но нам было уже не так страшно.

Оказалось, что погрузиться значительно легче, чем всплыть. Опускаться можно было намного быстрее, чем подниматься. Когда «Скейт» начал погружаться, я взглянул на ледяные торосы и мысленно спросил себя, отважусь ли я еще раз всплыть в такой узкой полынье? Вскоре зеленовато-голубой и черный оттенки ледяных стен сменились лазурным цветом арктической воды. Мы вышли из объятий льда и снова легли на курс, ведущий к дрейфующей полярной станции «Альфа».

Пока мы шли к Северному полюсу, наш эхолот регистрировал большие глубины Северного Евразийского бассейна, которые колебались в среднем в пределах трех-четырех тысяч метров. Для получения представления о том, как «Скейт» выглядит в этом огромном бассейне, вообразите себе обыкновенную спичку, висящую на расстоянии пяти сантиметров от потолка в комнате высотой в три метра. Потолок — это лед, пол — дно океана, а малюсенькая спичка — наша лодка. Такая картина напоминает нам о том, насколько сам человек и то, что им создано, ничтожны по сравнению с огромными пространствами океанов Как только мы прошли полюс, эхолот начал фиксировать постепенное уменьшение глубин. Это говорило о том, что мы выходили из Евразийского бассейна и находились теперь над подножием подводного хребта Ломоносова. К моменту, когда «Скейт» всплыл во второй половине дня 12 августа, глубины достигли двух тысяч метров.

Теперь, когда мы возобновили движение к станции «Альфа», перья регистрирующего прибора эхолота начали вычерчивать контуры подводного горного хребта. На бумажной ленте шириной около шестидесяти сантиметров стали появляться остроконечные вершины и впадины.

По мере продвижения «Скейта» над хребтом мы получали все более четкое представление о находящейся под нами величественной горной цепи. Она была прекрасна и в то же время внушала благоговейный трепет. Наша лодка представляла собой ничтожную стальную скорлупку, движущуюся над этими гигантскими остроконечными горными вершинами.

Как был бы великолепен этот горный хребет на поверхности земли! Его длина более тысячи миль. Некоторые горы устремляются вверх от подножия на высоту до трех тысяч метров. По своим размерам и очертаниям гор этот хребет можно было бы сравнить с величественной горной цепью Анд в Южной Америке. Однако ледяные просторы Арктики и воды Северного Ледовитого океана скрывают от человека эту прелесть. Только благодаря умным приборам человек узнал о существовании этого хребта и получил представление о его очертаниях.


Примечания:



2

«United Press International», 27 марта 1959 г.



21

Вашингтонское время. — Прим. ред.









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх