Глава 6

ОПАСНОСТЬ НА ВОСТОКЕ

Едва закончился 786 год, Шарлемань отправился освобождать свою восточную границу, хотя это не представлялось возможным. Осенью на совете паладины резко выступали против. Герольд, брат Хильдегарды, хранитель Баварской марки, рассказал, насколько горд был Тассилон в своем стремлении сохранить независимость в горах Баварии, и, если на него нападут, он моментально объединится с сильными аварами. Тассилон уже убил франкского графа, хранителя итальянской границы.

– За это, – настаивал Шарлемань, – он должен предстать перед судом страны франков и быть судим.

Он не мог простить своему кузену Тассилону старого преступления – дезертирства и нового предательства – как понимал это Шарлемань, – состоявшего в поисках союза с его врагами именно тогда, когда ему приходилось тяжелей всего в саксонской войне.

Честный Герольд описал, насколько безопасно чувствует себя Тассилон за естественными укреплениями Баварских Альп, окруженными ущельями и озерами, которые протянулись до Зальцбурга и истоков Дуная в стране аваров. Герольд добавил, что Тассилон обладает силой могущественного короля и его просто так не обойти.

– У нас есть друзья в баварских церквях и монастырях. Пошли приветственные послания, добрый Герольд, епископу Зальцбурга и добавь, что мы навестим их до следующего Рождества.

Стойким паладинам это было не по душе. Они хорошо понимали зависть Шарлеманя к богатым и гордым баварам, к их королевской династии Агилулфингов, более древней, чем приобретающие влияние Арнульфинги. Супруга Тассилона приходилась сестрой Дезире. Неужели кровавая распря с лангобардской династией никогда не закончится миром?

Сенешаль Адульф, еще не остывший от жестокой борьбы с бретонцами, уведомил своего короля, что сами франки не хотят так скоро куда-то отправляться. Победа над саксами досталась им дорогой ценой. Два года они не сеяли и не снимали урожая со своих земель; даже оставаясь в живых, они теряли родственников и боевых коней.

– Тяжела ноша для самых преданных. Чтобы содержать одного пехотинца на войне, нужны результаты трудов троих крестьян на родных полях: на снаряжение вооруженного всадника идет урожай с фермы. Тот, кто верен и откликается на твой призыв к оружию, разоряется; тот, кто находит отговорки, чтобы остаться в своем поместье, богатеет. Конечно, они могут позволить себе платить пени. Не бери в армию преданных людей в этом году.

– Одни защищают других! – гневно выпалил король и замолчал.

Его паладины сказали правду. Он не мог столкнуться с новым бедствием вроде Синталя.

– А что, если мы проделаем путешествие, – предложил Шарлемань, – без сражений?

Всем показалось, что он предлагает одну из загадок Алкуина. Они не могли придумать никакого ответа.

Когда совет закончился, Адульф с горечью спросил у Герольда:

– Может быть, Господь всемогущий заставит аваров уклониться от битвы или превратит великолепного Тассилона спустя тридцать лет в верного вассала? Ответь мне, брат!

С полным на то основанием Шарлемань не решился сказать, что у него на уме. Он до сих пор держал в мозгу давнюю смутную мысль – объединить могущественную нацию христиан в единых надежных границах. После Ронсеваля он не упоминал о христианской армии. Тем не менее фризийские христиане оставались лояльными, в отличие от своей языческой родни. Благодаря этому они были такими же верноподданными короля, как и дворяне из Рейнской области.

Но его дворяне никогда этого не признают. Также не станут они снаряжаться и отправляться вместе с ним в поход, покидая свои семьи, если он скажет им правду: «Нас, франков, слишком мало. Мы вымрем, если не сольемся с другими нациями, чтобы создать единый христианский народ, который будет жить».

Он осознал теперь, что именно таков был план Пипина.

Новые знания принесли ему некоторое облегчение. Разве Августин не предсказал, что после краха римского правления придет спасительное Царство Божье? Разве не призывал проницательный Адриан людей молиться во всех христианских землях после победы над саксами и установления мира?

Шарлеманя это обнадежило. После совета он послал своих паладинов вызвать франков с Рейна не на битву, а для того, чтобы совершить долгое зимнее путешествие. Затем он призвал верноподданных из алеманнов, тюрингов и саксов собраться в начале лета на посту Герольда на баварской границе.

Введя в заблуждение своих офицеров, Шарлемань затем приготовился обмануть Тассилона с помощью Адриана, верного друга баваров.

Тассилону он послал мягкое распоряжение явиться в Ингельхейм, чтобы ответить на обвинения в дезертирстве, клятвопреступлении и предательстве. Находчивому бавару не составит труда уклониться от подобного вызова.

Вместо того чтобы дожидаться ответа своего враждебного кузена на это предложение, большой и сильный рейнский монарх обратился к своим самым верным сеньорам, восточным франкам, чтобы те собрали всадников-ветеранов и снова отправились вместе с ним в поход. На этот раз с наступлением зимы. Он обещал им, что теперь их путешествие не закончится битвой.

Самый старый из них припомнил тот первый зимний переход через Альпы и усомнился в словах Шарлеманя. Все указывало на войну в Баварии. Но в верхнем течении Рейна Шарлемань повернул к перевалу горы Жов, открывавшему путь в Италию.

Он смеялся над их мрачным настроением.

– Какие ужасы мерещатся вам на этой дороге? – подзадоривал он. – Вы будете праздновать Рождество в Городе Цветов[22], вы обретете душевное спокойствие у гробниц апостолов в Риме, и вы будете гостями прекрасного, богатого герцогства Беневент.

Веселость Шарлеманя отвлекала его спутников от дурных предчувствий.

– Такого покоя и радости, – ворчали они, – нам никогда не доводилось знать.

– Тогда поезжайте с легким сердцем и доброй волей, и вы их узнаете сейчас.

С этим головным отрядом воинов он поднялся на заснеженный перевал. С ним не было его семейства и святых отцов. Никакой обоз не тащился за быстрыми всадниками. Пипин Карломан, десятилетний король Италии, сопровождал отца.

На этот раз Шарлемань не взял с собой Фастраду.


Как и обещал король, они миновали Павию и добрались до похожей на сад Флоренции как раз к Рождеству. Оттуда он решился написать Алкуину: «Мы на пути к тому, чтобы устроить свои дела в Ломбардии».

Эти дела не были такими легкими, как можно заключить из его слов. Над полуостровом, раздираемым на части, нависли грозовые тучи, начавшие волноваться, когда с севера поползли слухи о восстании. Непокорность баваров эхом отозвалась в Южной Италии. Там ждала нетронутая войной сила, беневентанцы, чувствовавшие себя в безопасности в своем городе-крепости с неприступным убежищем в Салерно на вершине горы, господствующей над южным морем.

Это герцогство Беневент занимало то, что как раз и зовется настоящим итальянским «сапогом» с горными хребтами и портами, обращенными к историческим заливам, с римским увеселительным курортом в Капуе и курящейся вершиной Везувия, и поддерживало тесные связи с флотами, торговцами и шпионами могущественного Константинополя. Кое-что из римской культуры и досуга сохранилось в этом городе, где греческие церкви возвышались над виноградниками, а придворные развлекались игрой в триктрак и скачками.

Пожилой герцог Беневента, Арихиз, был одновременно обходителен и хитер. Сам лангобард, он превратил свою землю в последнее убежище лангобардской свободы вне досягаемости дикого франка. Находясь спиной к морю, бородатый и утонченный Арихиз мог призвать на помощь силу моря, если бы открыл свои порты флотам Византии. Что он теперь и делал.

Послания Адриана Шарлеманю предупреждали об этом – Арихиз предъявляет претензии к монастырям Святого Петра, герцог собирает вооруженные силы, укрепляет стены Капуи и Салерно, стрижет волосы и бороду по византийской моде, принимает шитые золотом мантии, меч и скипетр от византийского стратега[23]в Сицилии.

С самого моря пришло предупреждение: забытый сын Дезидерия выпрашивал у императрицы Ирины галерный флот и армию, чтобы обрушиться на Италию и отвоевать Равенну, город византийских цезарей. Арихиз скоро станет правителем Неаполя.

Возможно, Шарлемань ухватился за эти вести, чтобы открыто разорвать помолвку Ротруды с сыном Ирины.

Тем не менее он твердо настроился против этого брака. По его мнению, беневентанцы обратили свои взоры к Византийской империи точно так же, как бавары повернулись лицом к аварам, решив, что его подкосила долгая и тяжелая борьба с саксами.

А здесь, кроме того, дочь Дезидерия, пылкая герцогиня, не верившая, что дело лангобардов проиграно, сопротивлялась ему. Шарлемань почти не думал об Арихизе, но очень хотел бы знать, насколько сильна воля и отвага герцогини. Он припомнил, что она была покровительницей Павла Диакона, который ее обучал. «Очаровательная и стойкая», – отзывался о ней Павел.

Шарлемань легко и свободно ехал во главе своего вооруженного отряда, направляясь в Рим, чтобы его люди смогли совершить паломничество к гробницам апостолов. За исключением этого спокойного перехода, нам мало что известно в той пестрой и стремительной мешанине событий и интриг, изобилующей всякими слухами.


Очевидно, что Шарлемань избегал баваров, где его ждали, и появился в Италии, где его никто не искал. Тем не менее он внимательно выслушивал все вести о Тассилоне. Шарлемань всячески демонстрировал мирное путешествие, однако за спиной у него имелась ударная сила.

В Риме Адриан, волнуясь, встретил его с хоругвями и настойчивыми просьбами выступить в поход против лангобардов, будь они неладны, и захватить порт Гаэту, пока не поздно. Проницательный Адриан предупредил, что Арихиз укрепляет Салерно как морской плацдарм, куда войдут флоты Византии для восстановления правления лангобардов в Италии. Король Карл должен поторопиться в Салерно.

Но кажется, что война совсем не волнует путешествующего Шарлеманя. В Рим спешат посланцы Арихиза с богатыми дарами из тяжелого золота и легким разговором о верности и лояльности франкскому королю и его выдающемуся сыну в Риме.

Шарлемань принимает дары, но не обещания. Раздав золото своим спутникам, он продолжает путь от гробницы святого Петра к монастырю Монте-Кассино, расположившемуся на безлюдном горном хребте. Здесь он обнимает своего старого школьного учителя, Павла Диакона, интересуется, что нового у друзей Павла, как идут дела. Большой и сильный владыка из страны франков вызывает легкое волнение в тихом монастыре бенедиктинцев. Он восхищается библиотекой и нетерпеливо спрашивает, можно ли увидеть Плеяды на горизонте. С помощью Павла он шлет приветственное послание и уведомляет о своем намерении нанести визит герцогу Арихизу.

Из Кассино он едет дальше, переправляется через унылую реку Вольтурно и разбивает лагерь у роскошного города Капуя, который франки не грабили. Став лагерем у городских стен, они в голодный месяц март добывали еду и фураж в сельской местности.

Шарлемань узнает, что Арихиз вместе с герцогиней и своим двором сбежали из Беневента и укрылись в безопасности в Салерно. Они обмениваются приветственными и деловыми посланиями, пока франки изничтожали зерно и мясо, «как саранча». Они слишком сильны, чтобы Арихиз рискнул сразиться с ними в открытом поле. Герцог не получает никаких известий от свояка Тассилона и не видит, чтобы византийский флот входил в порт. В лучшем случае он мог только попытаться оборонять недостроенные стены Салерно.

Удивительно, но повелитель франков соглашается на сделку. Он не станет переходить реку Вольтурно или требовать, чтобы Арихиз преклонил перед ним колени; он примет клятвенное заверение в преданности от герцогини Беневента с ежегодной данью в 7000 золотых монет. Но Арихиз должен сбрить бороду и остричь волосы в стиле франков как доказательство своей доброй воли. (Что подумает об этом его герцогиня?)

В качестве гарантии Арихиз выдаст своего сына Гримвальда и 12 беневентских вельмож как заложников. Павел с радостью приветствует соглашение между лангобардами и своим прежним хозяином. Он предупреждал Арихиза о том, как свирепы бывают франки, когда разоряют страну. Фактически Шарлемань с трудом удержал своих сторонников от разграбления Капуи.

Затем в Капую приезжают два знатных посланника от двора императрицы Ирины. Со всей возможной учтивостью они спрашивают Шарлеманя, намерен он или нет выдать свою дочь замуж за юного императора. Он отвечает, что не собирается этого делать.


В сонной Капуе король получил наконец долгожданные вести. Тассилон нашел умный ответ на требования Шарлеманя; он не рискнул покинуть Баварию, а вместо себя послал двух епископов, из которых один был Арно из Зальцбурга, в Рим просить папу Адриана помирить двух королевских кузенов. Дальновидная просьба – потому что папа пуще всего стремился сохранить мир. Шарлемань увидел в этом руку лангобардской женщины, которая его ненавидела.

Он быстро, как раз к Пасхе, привел своих приверженцев в Рим и преподнес в дар Адриану ключи от Капуи, сообщив о восстановлении в монастырях папского правления. Шарлемань встретил баварских епископов мягко. Арно он знал как человека совестливого и дружески к нему настроенного. Адриан убеждал Шарлеманя постараться сохранить мир между франками и баварами.

– Именно это я и хочу сделать.

Заявив, что он никогда не желал войны с их герцогом, своим вассалом, Шарлемань попросил только, чтобы они поручились за верность Тассилона, в которой столько раз клялись его отцу, ему самому и его сыновьям.

Однако, если бы посланцы поступили подобным образом, это означало бы, что они ручаются за верность Тассилона как подданного короля Шарлеманя. Арно чувствовал, что не может, по совести, так поступить:

– У нас нет полномочий подписывать это за своего господина герцога.

Франк немедленно попросил Адриана рассудить их. Разве не был бы Тассилон виновен, если бы отказался подтвердить клятву верности, которую он когда-то давал? Адриан не мог этого отрицать, а Тассилона не было, чтобы оспаривать это. Поскольку Адриан только что видел, как Шарлемань без боя усмирил гордых беневентанцев, Адриан вынес свой приговор Тассилону в выражениях, носивших отпечаток силы убеждения Шарлеманя.

– Тассилон будет предан анафеме, если откажется подтвердить свою клятву верности. Если герцог проявит бесчувствие к этим словам папы римского, Карл, король, и его вооруженное войско, если они выступят против Тассилона и его союзников, будут невиновны и им отпустятся все грехи, даже убийства и поджоги.

Получив моральное отпущение грехов, король франков покинул беспокоившегося Адриана. Арно и второй баварский посланец поспешили обратно в Альпы с новым грузом на совести. Однако Шарлемань не торопился давить на Тассилона папским рескриптом Адриана. Вместо этого он повел своих вассалов вместе с сыном Пипином на северо-восток к побережью Адриатического моря и когда-то величественному городу Равенне.

В Риме он восхищался новыми постройками Адриана – особенно прекрасно спроектированными римскими церквями Святой Марии в Космедине рядом с древними руинами Форума и храмом Святого Петра в Чаинсе. Адриан перестраивал Рим в мраморе, и Шарлемань пожалел, что у него нет таких архитекторов в Ингельхейме или Вормсе.

В Равенне короля дожидался умелый солдат Эрик, герцог Фриуля, страж горного хребта, за которым бродили авары. Там его также ожидали граф Вероны и другие франки. Шарлемань приказал им собрать свои войска, чтобы приветствовать своего короля Пипина. Таким путем он собрал небольшую, но боеспособную армию.

И тут случилось нечто непредвиденное. Шарлемань подпал под чары мертвого города. Каким-то странным образом город показался ему знакомым, хотя он никогда раньше в нем не бывал.

Забыв, по всей видимости, баварский кризис, Гримвальда и вынужденных заложников доброй воли Беневента, он рыскал среди осыпающихся стен, словно охотничья собака по следу. Круглую, поросшую мхом громаду гробницы Теодориха, прямоугольный, увенчанный куполом Витали с мозаичными портретами Юстиниана[24] и императрицы Феодоры, восхитительное пурпурное внутреннее убранство гробницы неизвестной женщины, Галлы Пласидии, где он чувствовал себя словно под сводом ночного неба, усыпанного золотыми блестками, – все это он внимательно осматривал, стараясь запомнить все подробности и детали.

Избрав дворец Теодориха своей резиденцией, Шарлемань шагал через двор к собору с куполом и просиживал там часами, изучая длинную колоннаду из разноцветных мраморных колонн.

Когда бы он ни входил в этот покинутый дворец, Шарлемань проходил мимо гигантской статуи Теодориха, короля готов, твердой рукой объединившего Италию. Гот Теодорих, разоритель, увековеченный в бронзе, стал великим Теодорихом, другом человечества. Шарлемань был потрясен.

Еще одно обстоятельство сильно потрясло его. Рим, несмотря на все его удивительные виды и возвышающиеся до неба здания, был все-таки творением языческого мира, недоступного франку. Тогда как Равенна строилась руками христиан в дни первых Отцов Церкви. Более того, на ней лежал отпечаток характера умных энергичных правителей, Теодориха и Юстиниана, – город стал памятником этим людям. Шарлемань читал писания Отцов Церкви – или ему их читали в обеденное время, – и теперь он смог очень хорошо оценить многочисленные проблемы раздробленной Италии, которые Теодор их и Юстиниан решили, хотя и разными способами. С интересом изучая дело их рук, Шарлемань расспрашивал у духовных лиц Равенны о подробностях жизни этих правителей.

Но большую часть времени он лично осматривал Равенну. Его спутникам она казалась тесной и сырой, окруженной заросшими камышом болотами. Однако Шарлемань сам проплыл на лодке по илистому каналу до заброшенного порта. Оттуда он вышел на Адриатику, водный путь на восток, к островам Венеции, Истрийским горам и аванпостам Константинополя.

Изучая местность, Шарлемань вдруг понял, почему Равенна кажется ему знакомой. Ее водные пути, болота и нетронутая трава на равнине, протянувшейся к далеким холмам, напомнили ему место отдыха его молодости – долину Аква-Гранум.

Контраст между этой миниатюрной столицей с христианскими дворцами и церквями и глушью постоялого двора Аква-Гранум, должно быть, поразил его. Равенна заключала в себе памятники веков. В зеленой долине Шарлеманя были только заброшенные бараки римского Шестого легиона и его собственный охотничий домик.

Пройдет год, и франк попросит согласия папы римского на то, чтобы убрать настенные мраморные плиты, дворцовые колонны и даже бронзовую статую великого гота для перевозки в страну франков. Не важно, что это будет геркулесова задача – перетащить такие массивные куски цивилизации через Альпы.

Между тем Шарлемань подзадержался в Равенне. Направляясь к знакомым перевалам, он быстро повел свой отряд в Альпы. Но позади он оставил Пипина вместе с герцогом Эриком и боеспособной армией, собранной во Фриуле.

К июлю Шарлемань вернулся на Рейн и созвал совет в Вормсе. Как только духовные лица собрались в большом зале, он поддался соблазну и рассказал о примечательных событиях своего путешествия. «Радуясь и вознося хвалу Господу, – утверждают хроники, – король-властелин поведал своему духовенству и вельможам обо всех многочисленных явлениях, с которыми ему пришлось столкнуться во время путешествия».

По-видимому, он старался, чтобы мысли его советников были заняты только этим, а сам тем временем удостоверился, что Тассилон никак не откликнулся на требование Адриана. Шарлемань действовал без дальнейших обсуждений. Фактически он уже все распланировал, и ему нужно было только отослать приказы с гонцами своим стражам границ – Эрику, ожидающему во Фриуле, и Герольду, расквартированному с армией бывших мятежников, тюрингов и саксов, на баварской границе. Приказано было быстрым маршем вторгнуться в Баварию, имея своей целью Зальцбург.

В очередной раз став во главе конницы франков, Шарлемань посадил людей и животных на баржи, чтобы подняться вверх по течению Рейна. Вскоре он уже плыл по Леху[25], спеша по направлению к Аугсбургу (городу Августа). С юга и северо-запада вторглись две другие армии, чтобы добраться до горных долин Баварии к началу осенних бурь.

Застигнутые врасплох этим непредвиденным вторжением с трех сторон, Тассилон вместе с супругой не могли собрать войско для оказания сопротивления. Баварская армия не была призвана к оружию. Пешие воины-горцы не могли закрыть входы в долины перед стремительными всадниками Шарлеманя. Епископы в церквях, которым Арно рассказал об указе Адриана, не стали призывать к сопротивлению Шарлеманю.

Несмотря на слезы своей супруги, Тассилон ничего не мог поделать, кроме как покориться человеку, перехитрившему его. В своей обычной учтивой манере он выехал навстречу с безоружной свитой и подарками – золотыми изделиями и богатой одеждой, украшенной драгоценными камнями.

«Он вложил свои руки в руки великого короля, – повествуют хроники, – и отдал ему в знак покорности герцогство, которое получил от короля Пипина».

Шарлемань хорошо помнил, как этот самый Тассилон бросил больного Пипина в Гаскони 30 лет назад. Он спросил, правда ли, что у Тассилона, как он слышал, есть великолепный скипетр. (Ни один вассал не имел права обладать им.)

Из груды подарков гордый бавар вытащил золотой скипетр, увенчанный миниатюрной головой в короне.

– Я сделал это, – спокойно произнес он, – для тебя, мой кузен.

Получив дань от Арихиза и богатые подарки от Тассилона, чтобы вознаградить свои вооруженные войска, Шарлемань повернул обратно к Рейну, где его ждала Фастрада в своем любимом дворце в Ингельхейме. Как только он уехал, разразились октябрьские бури.

Его всадники разъезжались по своим домам, коротко бросая придорожным постоялым дворам: «Мира и счастья». Король сдержал данное им обещание. Они проделали долгое путешествие без единого сражения. Но они не получили ни золота, ни трофеев, которых ожидали от короля. Об этом позаботилась Фастрада.

Пока подданные Шарлеманя в мире и счастье праздновали Рождество, сам он не рассчитывал, что это мирное положение дел продлится всю зиму.

Использовав скорость своих всадников, повелитель франков силой вырвал вынужденное изъявление покорности от кузена, который его ненавидел. Тассилон за 30 лет привык к независимости; у него были сыновья, наследующие его трон. У него была жена, которая никогда не преклоняла колени перед Арнульфингом. Его баварская армия осталась нетронутой.

Так же как Шарлемань, дальновидный Агилулфинг понимал, что в их споре выигрывает не тот, у кого полномочия от Адриана, а тот, кто правит Баварией. Немного золота в подарок, новая клятва и выдача дюжины заложников были равносильны вынужденному действию. Тассилон обязательно окажет вооруженное сопротивление, и Шарлеманю придется иметь дело еще с одним Витукиндом.

Но как будет сопротивляться бавар? Призовет на помощь аваров, природных врагов самого христианского короля, короля франков.

Упорядочив свои мысли, Шарлемань провел зимние месяцы в бесконечном писании писем или, скорее, их диктовке с определенной целью. В посланиях говорилось о его ответственности за охрану границ христианства от славян и аваров. Алкуину он задал вопрос, не является ли их задачей расширение границ христианского мира. Разве Виллехад, родственник Алкуина, не освящал свой новый собор в Бремене (Бреме) на дальнем берегу Везера? Обрадовавшись, Алкуин написал Арно, «Орлу Зальцбурга», что славный король в глубине души решил уничтожить «гуннов, врагов Господа». В Зальцбурге решительный Арно на самом деле обитал рядом со страной аваров.

Пилигримы из страны франков разносили то же самое послание по всем дорогам. В Ингельхейме Шарлемань спокойно отдыхал, проводя, как обычно, время на охоте, ожидая, когда затеянная им человеческая игра пойдет по тем ходам, которые он указал.

События развивались так, как он и предвидел. Подзуживаемый своей женой, Тассилон призвал своих вассалов к оружию. На Дунае каган аваров, обеспокоенный внезапным приходом франков, слал гонцов и забрасывал вопросами баваров. Тассилон просил помощи языческой конницы для защиты баварских гор от низко-рожденного несгибаемого франка.

Однако вместо того, чтобы стать во главе армии, Тассилон столкнулся с непредвиденными трудностями.

Его сеньоры, которые не ссорились с величественными франками, выступили против нарушения прошлогодней осенней клятвы. (Она обязывала их так же, как и Тассилона, служить Шарлеманю.) Его епископы никогда не пойдут против воли Адриана. Особенно Арно, который вполне преданно поддерживал своего герцога в Риме, яростно выступая против объединения с язычниками гуннами, осквернителями церквей.

Некоторые из его сеньоров направились вниз по течению Рейна, чтобы изложить свое дело перед королем. Шарлемань немедленно вызвал Тассилона в Ингельхейм на общее собрание в июне по обвинению в мятеже и измене.

Агилулфинг ничего не мог поделать, так как авары не двинутся с места, чтобы помочь монарху, которого бросила армия. Поэтому Тассилон, безоружный, вместе со своим семейством явился на суд.

К его изумлению, он очутился не перед судом Шарлеманя, а лицом к лицу с собранием дворян из страны франков, Саксонии, Ломбардии и других земель. В огромном зале Ингельхейма обвинения против него были выдвинуты его собственными вассалами.

Сам Шарлемань не выдвигал никаких обвинений. На самом деле, пока высокий суд заседал, беспокойный франк вышел из зала и расхаживал по двору, где толпился народ, обсуждая с ожидающими графами и вождями виды на урожай, лошадей, охоту – все, что угодно, кроме дела Тассилона. Он вел себя как хозяин, к которому явились многочисленные гости.

Все же в зале один франкский герцог напомнил собранию о давней претензии Шарлеманя к Тассилону: «За дезертирство по отношению к своему повелителю королю Пипину, когда вышеупомянутый король выступил против врага».

Тассилон понял, что Шарлемань настоял на этом обвинении и что приговор ему вынесет собрание.

Когда ему велели высказаться, герцог отвечал гордо и красноречиво, стараясь говорить только правду. Он вошел в сговор с врагами короля; он желал смерти своему повелителю; его жена поддерживала в этом герцога; он нарушил клятву верности, потому что, «если бы у меня было десять сыновей в заложниках, я бы предпочел их потерять, чем выносить постыдные условия той клятвы. Я бы предпочел лишиться жизни, чем жить с этой клятвой».

Это была смелая и честная речь, удовлетворившая высоких судей. Они единодушно приговорили Тассилона к смерти. Хотя его семья не была упомянута, Шарлемань легко мог распространить приговор на жену и детей.

Вместо этого король приказал Тассилону удалиться в монастырь, чтобы «всю оставшуюся жизнь замаливать свои грехи». Его сыновья последуют за ним, и жена пострижется в монахини.

Итак, непредсказуемый франк ответил на мольбу гордого бавара о смерти расчетливым помилованием. Тассилон попросил, чтобы его избавили от унижения остригать свои длинные волосы здесь, перед собранием. Шарлемань позволил ему постричься в монастыре.

Правление династии Агилулфингов закончилось. Выскочка франк не торопясь перебрался в их резиденцию в Ратисбоне (Регенсбурге) и тщательно осмотрел свои новые владения в отрогах Альп, прибрав к рукам собственность Тассилона и выслав ближайших друзей герцога. Арно посвятили в архиепископы Баварии.

Хотя он редко носил или брал в руки знаки королевского достоинства – кроме тех случаев, когда требовалось поразить чужеземных послов, – Шарлемань иногда сидел на публике, держа в руках скипетр, изготовленный с таким мастерством для Тассилона. Либо его как-то беспокоила совесть, либо он хотел вновь поразить свой новый народ справедливостью этого захвата власти, но спустя несколько лет он вызвал Тассилона, теперь уже монаха с тонзурой, чтобы тот еще раз подтвердил свой отказ от прав в Баварии в пользу Шарлеманя, своего законного повелителя и короля.

Между тем на итальянском фронте Шарлемань одержал более удивительную победу без единого сражения. Керольд со старыми солдатами назвал ее «бескровной или почти бескровной победой».

Если взглянуть на календарь 787–788 годов, то можно заметить, что франк со своими сторонниками проехал верхом две тысячи миль.

26 августа 787 года умер пожилой и смирившийся Арихиз, герцог Беневента, и обретенный им мир и покой умерли вместе с ним. Его герцогиня воспользовалась чисто женской привилегий: проигнорировала семейную клятву Шарлеманю и стала собирать войско для оказания вооруженного сопротивления, в храбрости ей нельзя было отказать. Она написала Шарлеманю письмо с настойчивой просьбой освободить ее сына, заложника короля и наследника трона Беневента. Она упоминала о своей материнской любви и о нуждах народа, оставшегося без вождя. (В тот момент Шарлемань спешил с берегов Рейна в Баварию.)

И наконец, у побережья появился византийский флот. На борту находилась армия вторжения, возглавляемая Адильгизом, сыном Дезидерия, братом герцогини. И вновь она стала просить о возвращении Гримвальда.

Из Рима осторожный Адриан, в свою очередь, упрашивал не освобождать Гримвальда. Герцогиня, сообщал Адриан, отправилась совершать паломничество к гробнице святого Михаила Архангела. Поистине, гробница! Флот вторжения стоял у ворот Таранто, и она вынашивала планы вместе со своим братом, стратегом Сицилии и офицером императрицы, чтобы освободить Южную Италию «от власти Бога, твоей королевской власти и моей». У Адриана вырвался крик души:

– Приезжай скорей! Не дай Гримвальду сбежать!

Но Шарлемань не собирался допускать ничего подобного.

Той ранней весной 788 года, пока он вел такую оживленную переписку с Баварией, повелитель франков держал юного заложника при себе. Гримвальд, немногим старше Пипина, ел за одним столом с королем, ездил с ним на охоту и сопровождал короля в июне на суд над Тассилоном. Шарлемань обращался с юношей как с собственным сыном.

Потом, разделавшись с Тассилоном и развязав себе руки, он освободил Гримвальда. При расставании юноша дал клятву и пообещал выполнять обязанности вассала короля, чеканить монеты с изображением Шарлеманя, бриться, исключая усы, по моде франков – этот пункт особенно крепко засел в мозгу Шарлеманя – и оставаться верным своему королю. Он также пообещал снести новые стены укреплений Салерно (там, где встал на рейде византийский флот).

Таким вот образом Шарлемань сыграл на увлечении и восторге юноши. В сентябре Гримвальд вернулся, переправился через Вольтурно свободным человеком и был встречен приветственными возгласами дворян, объятиями матери и планом сражения, разработанным его дядей Адильгизом.

С этого взрывоопасного юга посланники Шарлеманя слали сообщения, полные мрачных предчувствий: «На границе с Беневентом мы не обнаружили в людях ни капли преданности вашему величеству».

Адриан с горечью восклицал:

– В Капуе в присутствии твоих посланников этот Гримвальд поздравил себя, говоря, что ты, его король, приказал всем этим людям ему повиноваться! А греческая знать в Неаполе издевательски смеется и говорит: «Слава богу! Все обещания, данные франкам, растаяли как дым».

Несмотря на все эти тычки и предсказания несчастья, Шарлемань (в то время занявший Баварию) ровным счетом ничего не предпринял по поводу нового итальянского кризиса. Возможно, он рассчитывал на дружбу Павла Диакона, который теперь был приближен к Гримвальду.

Осенью итальянский фронт бурлил слухами – византийцы высадились на побережье Адриатики, франкские посланники бегут, спасая свои жизни.

Сквозь завесу слухов просочились вести о сражении. На реке Вольтурно, у подножия горы Вултури, войско Византийской империи потерпело сокрушительное поражение, потеряв 4000 солдат и византийских командиров, стратега и священнослужителя. Один Адильгиз спасся бегством в сторону моря, чтобы никогда больше не возвращаться.

Сражаясь подобным образом против своего дяди, Гримвальд одержал победу с помощью верного герцога Сполето и единственного франкского графа. Оставшись преданным королю франков, Гримвальд пошел против чаяний своей матери.

Адильгиз исчез со страниц истории; дело лангобардов в Италии было проиграно. Отсутствующий Шарлемань правил там от имени своего сына Пипина. Крупные города, вроде Беневента, Болоньи и Вероны, были в большей степени предоставлены сами себе, получили довольно твердую независимость. (В грядущие столетия из этого родится самоуправление могущественной Флоренции и Милана под властью местных герцогских фамилий Сфорца и де Медичи.)

Что же случилось с давней клятвой Шарлеманя у гробницы святого Петра вернуть большую часть земель под власть папы римского? Она была нарушена. Похоже, с годами он решил награждать святых отцов церковными богатствами и сокровищами, но не землей. Вероятно, Шарлемань осознал, что Адриану не хватает физической мощи для удержания обширных территорий в этот век насилия. Во всяком случае, сам он удерживал власть с мечом в руке.

Адриан, старея, все равно не переставал протестовать против нарушения клятвы и утраты «собственности святого Петра». Вместе с тем уважаемый защитник святого Петра ценил защиту своего необычного «второго святого отца». На самом деле Шарлемань принес мир под королевской властью.

Месяцы спустя после победы у подножия горы Вултури у Адриана появилась причина оценить это. Из своей твердыни на Дунае авары, непризнанные властители Востока, совершали жестокие набеги.

Такие большие беспорядки для наблюдательного аварского кагана открыли возможности для прибыльных грабительских рейдов. Осторожно обследуя местность, его всадники ездили в нагорьях Баварии и спускались через перевалы Карнийских Альп в плодородную долину реки По.

В верховьях Дуная хранитель границы Герольд дал отпор непрошеным гостям. Ниже по течению, во Фриуле, опытный Эрик собрал своих тяжеловооруженных всадников из франков и отбросил захватчиков от замка, аббатства и горного перевала. Перед опасностью вторжения аваров христиане добровольно объединяли все свои силы для совместной защиты.

Шарлемань не мог предвидеть, когда авары пойдут в наступление, но его границы были к этому подготовлены. С помощью одного ловкого хода он превратил мятежных баваров и беневентанцев в союзников, отражавших атаки византийцев с моря и налеты диких кочевников на суше. Опрометчивый Кёрл, раздувший огонь ожесточенной вражды и отвергнувший в порыве гнева свою жену-лангобардку Дезире, стал дальновидным и проницательным государственным мужем, освободившим своего вероятного врага, Гримвальда. Несчастный вождь, который когда-то вслепую направлялся к своему первому альпийскому перевалу на горе Ценис и потерял лучшую часть своей армии при Ронсевале, выучился до некоторой степени самому трудному искусству – вести войну без сражений.

Он старался обучить своего старшего сына Карла командовать армиями и вести их в бой в то время, как другие сыновья Хильдегарды, Пипин и Луи, завоевали признание и даже почет как короли Италии и Аквитании.

Год закончился, и Шарлемань послал сообщения Арно из Зальцбурга и хранителям дальних границ. Он сам придет, чтобы защитить их от язычников, славян, богемцев и аваров. Свое слово он намеревался сдержать.

Неторопливо, с крестьянским упорством, монарх с берегов Рейна прокладывал себе путь к новому владычеству. По его мнению, оно походило на град Божий, описанный вдохновенным Августином. Его подданные стали верными и преданными, будь то бретонцы, тюринги или саксы.

– Твои подданные, – признал Алкуин, – настоящие христиане.

Широко раскинулись границы этой будущей нации. Он мог бы еще сильней их расширить до края Студеного моря и на таинственный неизвестный Восток за пределами Адриатики. Для начала следовало эту границу отодвинуть за страну аваров. В Ратисбоне, при дворе своего блестящего кузена Тассилона, Шарлемань подготовился к этому броску на Восток.

Однако к концу года он отправился восвояси, чтобы отпраздновать Рождество. Не задерживаясь в Ингельхейме, где Фастрада расположилась в роскошных апартаментах, он погрузился на корабль и поплыл по Рейну с попутным ветром туда, где лежала выщербленная мостовая заброшенной римской дороги, ведущей к Аква-Гранум.

На этом перекрестке дорог Шарлемань, купаясь в теплой сернистой воде и охотясь на медведя в лесу, распевал праздничные рождественские песни, к немалому удивлению его паладинов и членов Академии. Он не праздновал здесь Рождество в течение 20 лет – с тех пор, как умер его отец.

Над долиной возвышался славный холм. С его склона открывался вид на скученную деревушку и римские руины. Бродя по холму, Шарлемань выбирал место для дворца вроде того, что находился в Павии, с колоннадой, протянувшейся туда, где мог бы стоять небольшой собор, посвященный Деве Марии. Он должен иметь те же очертания, что и собор Святого Витали в Равенне.

Размышляя над тем, кто же построит собор, он наслаждался, ловя быстрые взгляды деревенских девушек, благоговевших перед королем. От них исходило тепло и веселье, не то что от высокомерной и требовательной Фастрады. Эта долина казалась ему идеальным местом для нового города.

Письмо от Адриана еще больше усилило его восторг.

– Оно пришло – оно пришло наконец! – восклицал он. – Слаще меда.

В письме говорилось: «Мы получили твое блестящее и сладкое как мед послание из рук герцога Альвина. В нем ты выражаешь свое желание, чтобы мы даровали тебе коллекцию мраморных скульптур из дворца в городе Равенне, а также мозаику с пола и стен церквей. Мы охотно удовлетворяем твое желание, потому что благодаря твоим королевским усилиям церковь твоего покровителя святого Петра постоянно пользуется всяческими благами».

Теперь он нуждался только в ком-нибудь, кто спроектирует его главные строения, а также в строительных материалах для стен, которые были бы получше римской штукатурки или франкских бревен и соломы.

Много лет спустя старый солдат рассказывал веселому монаху из монастыря Святого Галла:

– Ну конечно, самый находчивый великий король сказал своим подданным: «Давайте не будем растрачивать этот день попусту; давайте построим себе что-нибудь на память о нем. Давайте поспешим и построим маленький храм, где мы сможем позаботиться о служении Господу». Как только он произнес эти слова, его вассалы разбежались в разные стороны, собирая известь и камни, дерево и краску и приводя с собой опытных рабочих. В промежутке между четвертым и двенадцатым часом этого дня с помощью воинов и дворян они выстроили такой собор, со стенами и крышей, лепным потолком и фресками на стенах, что никто из тех, кто видел его впоследствии, не верил, что собор построили за день, а не за год.









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх