• 1. ОБРАЗОВАНИЕ ПЕЛОПОННЕССКОГО СОЮЗА
  • Время возникновения Пелопоннесского союза
  • Договор Спарты с Тегеей
  • Поиски ахейских предков
  • Борьба Аргоса и Спарты за лидерство
  • Состав Пелопоннесского союза
  • Оформление Пелопоннесского союза(система договоров)
  • Союзные собрания
  • Автономия союзников
  • Обязанности членов Пелопоннесского союза
  • Особенности Пелопоннесского союза
  • 2. БОРЬБА СПАРТЫ С ТИРАНИЧЕСКИМИ РЕЖИМАМИ В ГРЕЦИИ
  • 3. СПАРТА И ПЕРСИЯ. ИСТОРИЯ ОТНОШЕНИЙ (середина VI в. - 413 г.)
  • Глава III

    Внешняя политика Спарты в архаический и классический период

    1. ОБРАЗОВАНИЕ ПЕЛОПОННЕССКОГО СОЮЗА

    Время возникновения Пелопоннесского союза

    Пелопоннесский союз во главе со Спартой был вызван к жизни изменениями во внешней политике Спарты, определяемыми постепенно складывающейся тенденцией к расширению ею своей сферы влияния, сперва в рамках Пелопоннеса, а вскоре и за его пределами. Пелопоннесская лига, с одной стороны, была результатом резко усилившейся внешнеполитической активности Спарты, а с другой - сама оказалась инструментом этой направленной вовне политики.

    По всей видимости, Пелопоннесский союз возник около середины VI в. Эта дата считается традиционной и очень редко оспаривается в научной литературе. Известная приблизительность датировки объясняется тем, что первоначальное ядро союза сложилось в достаточной степени стихийно и в первые годы ни Спарта, ни ее союзники, скорее всего, не воспринимали те двусторонние отношения, которые их объединяли, как межполисный союз. В источниках не сохранилось никаких следов того, что когда-либо существовал документ, в котором было бы декларировано создание Пелопоннесского союза во главе со Спартой и перечислены принципы его организации. При этом можно сказать определенно, что подобного декрета никогда не было[006_1].

    К сторонникам традиционной датировки (ок. середины VI в.) относится целый ряд исследователей, специально занимавшихся историей Спарты и в том числе историей Пелопоннесского союза.

    Среди них назовем, в частности, А. Бергера, Дж. Хаксли, Е. Тигерштедта[006_2].

    Но существуют и другие мнения. Их авторы, как правило, относят время образования Пелопоннесского союза к более поздней дате, чем середина VI в. Смещение общепринятой даты вызвано, конечно, желанием этих исследователей пересмотреть традицию и представить Пелопоннесскую лигу как более организованную политическую структуру, нежели она была на самом деле. Так, известный американский антиковед Дж. Ларсен, посвятивший целую серию статей проблемам Пелопоннесского союза[006_3], считает, что союз сложился не ранее конца VI в. С его точки зрения, о союзе можно говорить только тогда, когда появились общие собрания союзников. А поскольку первое такое собрание, согласно традиции, состоялось в конце VI в., а точнее в 505 г. (Her. V, 74; 90), следовательно, эта дата и является, по его мнению, датой рождения Пелопоннесского союза. Однако В. М. Строгецкий, возражая Дж. Ларсену, резонно замечает, что из сообщения Геродота вовсе не следует подобный вывод. Ведь Геродот говорит о собрании союзников как о вполне ординарном событии и не делает на нем особого ударения. Для Геродота - это обычное союзное собрание. В. М. Строгецкий в своей критике присоединяется к суждению авторитетных ученых, которые считают версию Дж. Ларсена о столь позднем образовании Пелопоннесского союза мало обоснованной, а потому недоказуемой гипотезой. Среди этих ученых В. М. Строгецкий называет Ф. Хампля, Н. Хэммонда, Г. Бенгтсона, К. Викерта, Е. Тигерштедта, В. Эренберга[006_4].

    Еще более радикальный взгляд на время возникновения Пелопоннесского союза принадлежит Г. Шеферу. Он относит его окончательное оформление только к IV в.[006_5] Г. Шефер исходит из весьма сомнительной посылки, что в VI в. еще не существовало четко оформленных межполисных отношений между отдельными государствами. Как нам кажется, это далеко не так. До нас дошли документы или прямо относящиеся к периоду архаики, или восходящие к этому времени. В качестве примера приведем договор между Элидой и Гереей, датируемый обычно серединой VI в. (Tod2, № 5). Знакомство с текстами ранних договоров о заключении военных союзов (симмахий) приводит к выводу, что шаблон этих договоров был выработан достаточно рано и в дальнейшем мало менялся. Договоры о военных союзах, как правило, и в более поздние эпохи были очень краткими, составленными по одному и тому же образцу. Главное внимание в них обращалось не столько на содержание, которое было стандартным, сколько на преамбулу и перечисление гарантий их выполнения. Как мы покажем ниже, в основу Пелопоннесского союза были положены именно такие двусторонние соглашения между Спартой и каждым из союзных полисов. Хотя в нашем распоряжении нет аутентичных документов, сохранившихся на камне, литературная традиция упоминает подобные договоры, например договор между Тегеей и Спартой.

    Конечно, можно предположить, что договорные отношения оформлялись post factum и включали в себя, за редким исключением, стандартные пункты, кочующие из одного договора в другой. Ведь документальное оформление уже существующих отношений всегда имеет тенденцию несколько запаздывать. В древности, даже в период классики и эллинизма документы часто составлялись достаточно кратко. Это давало возможность Спарте как главе союза истолковывать условия договоров так, как она считала выгодным для себя, при необходимости значительно расширяя их содержание. По словам Ф. Ф. Соколова, "это совершенно в духе древних, и особенно в духе спартанцев". В качестве примера такого рода умолчаний он приводит отсутствие в мирном договоре 404 г. упоминания дани[006_6].

    Договор Спарты с Тегеей

    Середина VI в. в качестве даты образования Пелопоннесского союза выбирается обыкновенно по следующей причине. На данный период падает изменение политики Спарты по отношению к своим соседям - от политики прямого и безусловного подчинения соседних общин, как это было в Мессении, к политике косвенного давления на них посредством политических союзов.

    Первыми членами Пелопоннесской лиги стали ее ближайшие соседи, города Аркадии. Для Спарты, уже завоевавшей всю Мессению, Аркадия была исключительно важным районом уже в силу ее географического положения. С одной стороны, через Аркадию шла дорога в центральную и северную Грецию, с другой - Аркадия могла служить как бы буферной зоной в случае нападения врагов на Лаконию и Мессению. Независимая Аркадия была опасна Спарте и в качестве постоянного источника диссидентства: ведь аркадяне были союзниками мессенцев во время Первой и Второй Мессенских войн, они охотно принимали у себя мессенских изгнанников (Polyb. IV, 33, 1-6; Paus. IV, 14, 1), и в любой момент, если бы восстали илоты, спартанцы могли ждать от аркадян вооруженной помощи инсургентам. Не случайно для архаической Спарты вторым после Аргоса источником опасности была именно Аркадия. Уже в начале VI в. спартанцы неоднократно предпринимали попытки завоевать Аркадию, но впервые были остановлены в своей откровенной агрессии. Военная кампания, направленная против аркадских городов и в первую очередь против Тегеи, успеха не имела, и Спарте пришлось искать иные, менее примитивные варианты общения с соседями.

    Таким образом, главной причиной образования Пелопоннесского союза была невозможность для Спарты вооруженным путем подчинить себе весь Пелопоннес.

    Поскольку длительная борьба с Тегеей, окончившаяся тяжело доставшейся победой над ней, стала поворотным пунктом в спартанской внешней политике, рассмотрим подробнее ту цепь событий, которая привела в конце концов к заключению договора между Спартой и Тегеей. Этот договор важен тем, что он стал первым в длинном ряду аналогичных двусторонних соглашений, легших в основу организации Пелопоннесского союза.

    Начиная войну с Аркадией, Спарта, по-видимому, собиралась действовать по мессенскому варианту: покорить ближайший к ним город Аракадии Тегею, жителей обратить в илотов, а Тегейскую равнину разбить на клеры. Именно так нужно понимать самое раннее из дошедших до нас свидетельств об этих событиях - сообщение Геродота. Он приводит текст двусмысленного дельфийского оракула, полученного спартанцами, в котором сказано:

    Просишь Аркадию всю? Не дам тебе: многого хочешь!
    Желудоядцев-мужей обитает в Аркадии много,
    Кои стоят на пути. Но похода все ж не возбраняю.
    Дам лишь Тегею тебе, что ногами истоптана в пляске,
    Чтобы плясать и поля ее тучные мерить веревкой (I, 66).

    Данный оракул представляет собою несомненный интерес. В стилизованном образе "желудофагов" (balanhfavgoi), очевидно, можно усмотреть намек на некоторую примитивность жителей Аркадии, которые занимались в основном разведением овец и свиней. Что касается обещания оракула дать спартанцам Тегею, то из контекста понятно, что имелся в виду не столько сам город, который лежал в лощине, сколько сельскохозяйственные угодья вокруг Тегеи. Ведь только на равнине можно плясать и мерить ее веревкой, т. е. делить на клеры.

    Геродот, рассказывая о приготовлениях спартанцев, пишет, что они "твердо рассчитывали обратить в рабство тегейцев" и даже взяли с собой для них оковы (I, 66). Однако действительность оказалась иной. Спартанцы были разгромлены и "на тех, кто попал в плен к врагам, были наложены те самые оковы, которые они принесли с собой". Геродот рассказывает, что эти цепи хранились в храме Афины Алеи в Тегее (I, 66) в качестве посвятительного дара. Они, как свидетельствует Павсаний, висели там и в его время (III, 7, 3; VII, 47, 2).

    Согласно общепринятой хронологии, война с Тегеей имела место в первой половине VI в. [006_7] Это следует прежде всего из сообщения Геродота, что данная война велась при спартанских царях Леонте и Агасикле (I, 65, 1), чье правление помещают, как правило, между 590 и 560 гг. Тегейская кампания не ограничилась только одной битвой, о которой рассказывает Геродот. Для Геродота т. н. "кандальная битва" была только инцидентом с неопределенной датой в долгой борьбе Спарты с Тегеей[006_8]. Судя по краткой ремарке Геродота, в ходе этой борьбы состоялось несколько сражений, в которых спартанцы неизменно терпели поражение (I, 67, 1).

    Длительное противостояние Тегеи и Спарты закончилось около 550 г. Геродот достаточно точно определяет дату последнего сражения, в котором спартанцы одержали решающую победу: "В прежних войнах с тегейцами лакедемоняне постоянно терпели неудачи. Однако во времена Креза, когда царями Лакедемона были Анаксандрид и Аристон, спартанцы наконец одержали верх над ними" (I, 67). Благодаря точности Геродота дата окончания войны с Тегеей и заключения мирного договора с ней обычно не вызывает каких-либо споров[006_9]. Победа над Тегеей стала поворотным пунктом в спартанской региональной политике.

    Благодаря сообщению Аристотеля нам известно краткое, скорее всего, не дословное содержание договора между Спартой и Тегеей (fr. 592 Rose3 = Plut. Mor. 277 c; 292 b), вернее только два пункта из этого договора. Процитируем данное место в том виде, в каком его приводит Плутарх в "Греческих вопросах" со ссылкой на Аристотеля: "Лакедемоняне, замирившись с тегейцами, заключили договор и столб с этим договором совместно поставили на берегу Алфея[006_10]. Среди прочего там было сказано: "Мессенцев изгнать из края и добрыми никого не делать (Messhnivou" ejkbalei'n ejk th'" cwvra" kai; mh; ejxei'nai crhstou;"[006_11] poiei'n)". Аристотель сказал, что эти слова означают запрет убивать тех тегейцев, которые в благодарность за поддержку выступали за лакедемонян" (Mor. 292 b / Пер. Н. В. Брагинской).

    Первая часть предложения вполне понятна: речь идет об установлении санитарного кордона. Тегейцы обязуются изгнать тех мессенцев, которые у них уже находились, и впредь не принимать у себя мессенских изгнанников. Зато вторая часть документа вызывает большие споры, ибо буквальный перевод выражения mh; ejxei'nai crhstou;" poiei'n вряд ли кого-либо может удовлетворить. Аристотель, который мог видеть оригинал полностью, понимает выражение mh; ejxei'nai crhstou;" poiei'n как запрет убивать тегейских лаконофилов, т. е. тех граждан Тегеи, которые отстаивали интересы Спарты и могли быть за это преследуемы. В. Г. Васильевский и Г. Бузольт вслед за Аристотелем полагают, что данный пункт был гарантией безопасности "лаконским приверженцам" в Тегее[006_12]. При этом, напоминает Н. Хэммонд, веком позже Афины должны были предпринимать точно такие же шаги для защиты своих сторонников в подчиненных городах[006_13].

    В. М. Строгецкий предлагает свой перевод, который является вполне возможным вариантом, но противоречит толкованию этого места у Аристотеля. Он понимает выражение mh; ejxei'nai crhstou;" poiei'n как "не принимать [мессенцев] в число граждан". По мнению В. М. Строгецкого, архаическое выражение crhstou;" poiei'n в данном контексте употреблено в явно политическом смысле - "делать кого-либо добрым, хорошим" означает "предоставлять гражданские права"[006_14]. В понимании данного спорного места В. М. Строгецкий следует за целым рядом исследователей. Укажем, в частности, на статью Ф. Якоби, специально посвященную доказательству именно такого значения выражения crhstou;" poiei'n[006_15]. Дж. Хаксли и П. Кэртлидж, основываясь на авторитете Ф. Якоби, также считают, что "не делать мессенцев полезными" означает "не давать им гражданские права в Тегее"[006_16].

    Трудно выбрать приемлемый вариант, поскольку оба предлагаемых перевода имеют свои резоны, но не могут быть надежно доказаны, ибо мы не обладаем материалом для сравнения. Как нам кажется, в пользу первого варианта выступает как авторитет Аристотеля, так и то соображение, что в самых первых договорах в интересах Спарты было гарантировать своим приверженцам "на местах" безопасность на религиозно-правовом уровне. Спарта вынудила власти Тегеи от имени своей общины взять на себя клятвенные обязательства не мстить местным лаконофилам.

    Кроме двух вышеназванных пунктов остальные условия договора нам не известны. Аристотель их не упоминает, поскольку они, скорее всего, были стереотипны. Судя по более поздним документальным свидетельствам и общим принципам, положенным в основу организации Пелопоннесской лиги, договор между Спартой и Тегеей должен был включать в себя следующие пункты: Тегея обещала Спарте помощь в случае восстания илотов, признавала военное руководство Спарты в случаях совместных войн, а Спарта, в свою очередь, гарантировала Тегее защиту ее территории от врагов. Помимо частных условий, характерных именно для договора с Тегеей, текст соглашения, скорее всего, включал общую формулу, которая будет повторяться во всех двусторонних договорах между Спартой и вновь принимаемыми в Пелопоннесскую лигу членами: союзные государства обещали "иметь одних и тех же друзей и врагов и следовать за лакедемонянами по суше и по морю, куда они ни поведут" (Xen. Hell. II, 2, 20).

    Договор с Тегеей, по-видимому, был первым неравноправным договором, который стал образцом для всех последующих соглашений между Спартой и ее союзниками. Модель отношений, опробованных в Тегее, вероятно, вскоре была распространена на всю Аркадию, хотя у нас нет документальных данных о заключении союзных договоров с другими аркадскими городами.

    История вхождения Тегеи в Пелопоннесский союз интересна не только тем, что тегейцы были первыми, кого уже можно назвать членами Пелопоннесского союза. Тегея для Спарты стала своеобразным полигоном, где последняя опробовала различные способы воздействия на своих потенциальных союзников. Как заметил П. Кэртлидж, Тегея была "подчинена благодаря комбинации магии, военной силы и дипломатии"[006_17].

    Возвращаясь к Аркадии, следует заметить, что для Спарты союз с аркадскими городами был ключевым моментом в образовании Пелопоннесской лиги. Однако Спарта не могла никогда быть уверена в надежности аркадян. Так, Геродот, рассказывая о судьбе Клеомена, сообщает, что в 491 г. "он поднял там мятеж, возбудив аркадян против Спарты" (VI, 74). Геродот, очевидно, считал этот поступок царя признаком безумия (VI, 75). Но у спартанских властей было на данный счет другое мнение. Угроза всеобщего восстания аркадян во главе с Клеоменом была настолько сильна, что спартанские власти предпочли договориться с Клеоменом и вернуть его домой, пообещав, вероятно, ему полную амнистию. Во всяком случае, Геродот сообщает, что по возвращении он, как и прежде, оставался царем (VI, 75, 1).

    Большой интерес вызывает сообщение Геродота о том типе отношений, которые складывались между спартанским царем и отдельными аркадскими полисами: "Аркадян он заставил поклясться, что они пойдут за ним, куда бы он их ни повел. Именно он хотел собрать главарей аркадян в городе Нонакрис и там заставить принести клятву "водой Стикса"" (VI, 74). Поддержка, которую оказали аркадяне Клеомену вплоть до принесения лично ему присяги на верность, с одной стороны, свидетельствует об авторитете спартанских царей среди союзников, а с другой - показывает готовность аркадян при первой же возможности избавиться от союза со Спартой. После битвы при Левктрах аркадяне немедленно отпали и основали самостоятельное общеаркадское государство.

    Понимая это, спартанцы проявляли известную предупредительность и осторожность во взаимоотношениях со своим если не самым главным, то самым беспокойным союзником. Так, несмотря на то, что в Мантинее, одном их самых больших и влиятельных полисов Аркадии, в начале V в., по-видимому, произошел демократический переворот, спартанцы проявили осторожность и не стали вмешиваться в его внутренние дела (Thuc. V, 29; Arist. Pol. VI, 2, 2, 1318 b)[006_18].

    Поиски ахейских предков

    Около середины VI в. в связи с новым направлением политики Спарте понадобилось идеологически обосновать свои притязания на господство в Пелопоннесе. В этом немалую поддержку спартанцам оказали дельфийские жрецы, которые, возможно, и подали им идею предъявить претензии на остров Пелопса как законное наследие Гераклидов[006_19]. Задача состояла в том, чтобы показать "древность, святость и нерушимость" прав спартанцев не только на Мессению, но и на весь Пелопоннес, ибо, как заметил М. И. Мандес, "по складу греческого ума здесь наибольшее влияние должны были иметь историко-мифологические доказательства"[006_20]. Геродот цитирует оракул, который дал возможность спартанцам объявить себя истинными наследниками ахейских властителей Пелопоннеса (I, 67). Благодаря интересу Геродота к подобным сюжетам мы хорошо осведомлены о данной истории (I, 67-68). Согласно Геродоту, пифия посоветовала спартанцам для победы над Тегеей перенести в Спарту останки Ореста, сына Агамемнона. Это задание сумел выполнить только спартиат Лихас, принадлежащий к т. н. агатоергам, особому элитному подразделению, о существовании которого, правда, свидетельствует только Геродот (I, 67)[006_21]. Перенос из Тегеи в середине VI в. и захоронение в Спарте костей Ореста дало спартанцам важное моральное преимущество над противником.

    То, что подобная акция не была единичной, свидетельствует также перенос останков Тисамена, сына Ореста, из Ахайи в Спарту. Павсаний утверждает, что еще в его время гробница Тисамена находилась "там, где у лакедемонян происходят общественные обеды" (VII, 1, 8). Павсаний не датирует перенос костей Тисамена, но данное событие состоялось, скорее всего, в середине VI в. и было частью филахейской политики Спарты[006_22]. Спартанцы, конечно, надеялись на то, что, овладев останками Тисамена, они смогут по праву претендовать и на северный Пелопоннес. И хотя какого-либо зримого и немедленного эффекта эти пропагандистские акции вроде бы не имели, они дали Спарте моральное право считать себя наследницей ахейских царей и героев.

    Как уже не раз отмечалось исследователями[006_23], знаки нового идеологического направления в политике обнаруживаются даже в поэзии той эпохи. Так, знаменитый мелический поэт Стесихор из Сицилии[006_24], возможно, льстил спартанцам, помещая смерть Агамемнона в Лакедемон (ap. Schol. Eurip. Orest. 46 = fr. 39 Bergk). Не желая оскорблять чувства спартанцев, он также переработал гомеровский миф о похищении Елены, жены Менелая, в благоприятную для спартанцев сторону. В одном из стихотворений Стесихор представил дело так, что похищена была не Елена, а ее призрак (ap. Plat. Phaedr. 243 a = fr. 32 Bergk; cp.: Plat. Rep. IX, 586 c; Dio Chrys. Or. XI, 182).

    Для перехода к новому внешнеполитическому курсу нужна была сильная политическая воля. Как полагают некоторые исследователи, эту новую для Спарты политику сформулировал и начал проводить в жизнь эфор Хилон, традиционная дата эфората которого падает на 556/5 г. (Diog. Laert. I, 68). Его считают ответственным за новое направление в спартанской внешней политике и объявляют создателем системы косвенного контроля над союзниками, которая впервые была им опробована в Аркадии[006_25]. По словам Дж. Хаксли, который почти во всех событиях середины VI в. усматривает влияние Хилона, "в древней традиции Хилон - темная фигура, человек из анекдота... Но не может быть сомнения, что он был главной политической фигурой в Спарте в середине VI в. Он более чем какой-либо царь привел Спарту к лидерству над Грецией"[006_26]. Дата его эфората подтверждается крупными хронографами Аполлодором и Евсевием (Apollod. Chron. 244 F 335 c; Euseb. II, 96-7) и приведена, вместе с ценным комментарием, Диогеном Лаэртским (I, 3, 68). Хилон прожил долгую жизнь и умер вскоре после 555 г., как говорит Диоген Лаэртский, от радости, "приветствуя своего сына после олимпийской победы того в кулачном бою" (I, 3, 72). Таким образом, около 555 г. заканчивалась, а не начиналась его политическая карьера. В 555 г. ему должно было быть, по крайней мере, 70 лет. Диоген считал, что Хилон был стариком уже во время 52-й олимпиады, т. е. в 572 г. (I, 3, 72).

    Хотя в источниках нет каких-либо данных о происхождении Хилона, он, скорее всего, был весьма знатного рода. Его сын был олимпиоником, а потомки - близкими к обеим царским семьям людьми (Her. V, 41; VI, 65; Xen. Hell. VII, 4, 23)[006_27]. Судя по редкому для дорийцев имени, род Хилона - ахейского происхождения. По-видимому, в 70-50-е гг. VI в. Хилон оказывал непосредственное влияние на направление спартанской политики и был, вероятно, генератором политических идей. Возможно, поиски останков ахейских героев - это тоже его идея. Во всяком случае, после смерти он, подобно Ликургу, почитался как герой и имел в Спарте свое святилище (Paus. III, 16, 4).

    Однако Хилон не мог действовать без поддержки царей или хотя бы одного из царей. Судя по некоторым признакам, новая идеология, скорее всего, была поддержана царями из дома Агиадов. Так, могилу Ореста поместили близ статуи царя Полидора, принадлежащего к дому Агиадов и по традиции считавшегося защитником народа (Paus. III, 11, 10). Но что самое важное - это утверждение царя Клеомена, тоже Агиада, что он "не дориец, а ахеец" (Her. V, 72, 3).

    Как нам кажется, Дж. Хаксли без особого на то основания считает, что филахейская политика Хилона имела достаточно оппонентов даже внутри семьи Агиадов. В доказательство своей версии он ссылается на то, что сына царя Анаксандрида, родившегося во время насаждения данной политики, демонстративно назвали Дориеем (Her. V, 41, 3). "Это имя, - пишет Дж. Хаксли, - бросает вызов общепринятой политической доктрине и предполагает, что Хилон насаждал эту политику против воли царей"[006_28].

    Борьба Аргоса и Спарты за лидерство

    Спарта и Аргос - две родственные дорийские общины, чья государственность складывалась приблизительно в одно и то же время и одним и тем же способом - покорением местного додорийского населения. Государственное устройство этих общин тоже во многом было идентичным[006_29].

    Дорийский Аргос, который в VII в. наряду со Спартой доминировал в Пелопоннесе, очень рано стал главным источником агрессии для своих соседей, особенно на северо-востоке Пелопоннеса. Для таких государств, как Флиунт, Сикион и Коринф, Аргос представлял постоянную угрозу. Причины традиционной вражды Аргоса и Спарты заключались в том, что это были два самых сильных в военном отношении государства в южной Греции. Оба они претендовали на первенство в Пелопоннесе и готовы были силой оспаривать друг у друга спорные территории, входящие в сферу интересов как Аргоса, так и Спарты.

    Для Спарты борьба c Аргосом далеко не всегда была удачной. Спартанцы оказались в тяжелейшем положении в 1-й половине VII в., когда Мессения еще не была полностью усмирена, а с севера уже шло широкое наступление аргосцев во главе с царем-тираном Фидоном[006_30]. Завоевания аргосского царя проходили под лозунгом возвращения "наследства Темена", десятым потомком которого он себя считал (Strab. VIII, 3, 33, p. 357-358). Согласно Страбону, наступление Фидона было настолько успешным, что он "лишил спартанцев владычества над Пелопоннесом, которое прежде им принадлежало" (VIII, 3, 33, p. 358).

    Столкновение Спарты и Аргоса становилось неизбежным: ведь во власть Аргоса попали союзники Спарты, которых она не смогла защитить (Paus. IV, 24, 4; 34, 9). В 669 г. противники встретились в сражении при Гисии, которое закончилось полным разгромом спартанцев. После победы над спартанцами Фидону удалось завоевать часть спартанских владений, расположенных на восточном побережье Лаконии, включая остров Киферу (Her. I, 82; VIII, 73). С этого момента Аргос стал для Спарты самым опасным противником. Корабли Аргоса были способны угрожать Лаконии из Киферы. В древности даже ходил анекдот, будто бы эфор Хилон считал данный остров настолько опасным для Спарты, что желал видеть его утонувшим (Diog. Laert. I, 3, 71-72). Такое представление о Кифере сложилось у спартанцев, скорее всего, в тот период, когда этот остров действительно находился в руках врагов - аргосцев. Недаром, отвоевав данный остров, спартанцы впредь настолько беспокоились о положении тамошних дел, что даже учредили особую должность - киферодика (kuqhrodivkh"), магистрата, который ежегодно посылался на Киферу (Thuc. IV, 53, 2-3) и в качестве военного коменданта возглавлял постоянно присутствующий там спартанский гарнизон.

    Из источников мы знаем, что Аргос достиг наивысшего могущества именно в правление Фидона (Strab. VIII, 3, 33, p. 357-358). Из этого следует, что империя аргосцев, включавшая в себя не только часть пелопоннесских земель, но и такие важнейшие в стратегическом отношении острова, как Эгина (Ephor. ap. Strab. VIII, 6, 16, p. 376) и Кифера, достигла наибольших размеров около середины VII в.[006_31]

    К середине VI в. от влияния Аргоса в Пелопоннесе мало что осталось, но аргосцы сохранили воспоминания об обширной империи, которой они некогда владели, и не оставляли надежды на реванш. Источники сохранили нам лишь отдельные этапы той постоянной борьбы, которая шла с небольшими перерывами между Спартой и Аргосом. Так, Геродот, рассказывая о положении Спарты на тот момент, когда к ней обратился Крез за помощью, замечает, что "в это время у самих спартанцев была война с аргосцами за область под названием Фирея" (Her. I, 82). В 546 г. спартанцы нанесли поражение Аргосу, получив контроль над Фиреатидой, спорной областью на границе между Лаконией и Арголидой (I, 82). Хотя Аргосу и не удалось отстоять Фиреатиду, однако описание сражения у Геродота создает впечатление, что, по крайней мере, в середине VI в. существовало еще известное равновесие сил. Память о тяжелейшей борьбе за Фиреатиду и гордость за победу над аргосцами проявилась, в частности, в том, что на своих праздниках спартанцы носили специальные венки, называемые фирейскими (Sosib. FgrHist 595 F 5)[006_32].

    Победа над Аргосом в 546 г. была по-своему знаковой, потому что она не только расширила спартанское влияние на северо-восток, но и показала расположенным там государствам, что лидерство окончательно перешло от Аргоса к Спарте. Однако на этом вооруженные столкновения Спарты и Аргоса не прекратились. Еще долгие годы Спарте пришлось доказывать свое военное превосходство.

    Период ослабления Аргоса и временного отказа его от каких-либо территориальных претензий наступает в связи с поражением, которое нанес аргосцам спартанский царь Клеомен в битве при Сепее в 494 г. (Her. VI, 76-83). Большинство исследователей относят битву при Сепее к 495/4 г. на основании двойного оракула, приводимого Геродотом и связывающего хронологически два события - захват персами Милета и разгром аргосцев (VI, 18-19; 77)[006_33]. Однако существует и другая версия, у которой также немало сторонников, среди них и отечественные исследователи С. А. Жебелев и С. М. Строгецкий. Ссылаясь на утверждение Павсания, чьим источником в данном случае была местная аргосская хроника (III, 4, 1), битву при Сепее датируют 520 г. Эта дата отчасти находит свое подтверждение в сообщениях Плутарха (Mor. 245 d) и Полиэна (VIII, 33), что в походе наряду с Клеоменом участвовал также и второй царь Демарат, чего было бы странно ожидать после 506 г., когда из-за ссоры как раз этих царей был принят закон, запрещавший обоим царям вместе выступать в поход (Her. V, 75). Но, как нам кажется, сообщения поздних авторов и соображения относительно участия Демарата в войне с Аргосом все же не могут перечеркнуть вполне ясного свидетельства Геродота[006_34].

    Как справедливо полагает В. М. Строгецкий, именно после этого поражения Аргоса все более или менее крупные города Арголиды стали членами Пелопоннесской лиги. Во всяком случае, в отличие от самого Аргоса полисы Арголиды были членами Эллинского союза, возникшего в 481 г. Их имена перечислены на колонне, установленной в Дельфах в честь победы над персами (Tod2, № 19 = ML, № 27): Трезена, Тиринф, Эпидавр, Гермиона, Флиунт, Микены[006_35]. Вопреки нейтралитету Аргоса остальные общины Арголиды послали свои войска к Платеям в 479 г. (Thuc. IX, 28, 4).

    Обращает на себя внимание тот факт, что Клеомен, как сообщает Геродот, несмотря на военные успехи, даже не попытался захватить сам город Аргос, и эфоры такое поведение царя в конечном счете оправдали (VI, 82). Спарта предпочла сохранить пусть ослабленный, но все еще очень опасный для своих соседей Аргос[006_36], точно так же, как почти век спустя она не даст согласия на полное уничтожение Афин. Ничто лучше не могло обеспечить Спарте лояльность ее союзников, как сохранение для них постоянной угрозы со стороны Аргоса. В дальнейшем Спарта всегда проявляла известную осторожность и предупредительность в своих отношениях с Аргосом, стараясь разрешать пограничные споры путем переговоров и обращения к третейскому суду (Thuc. V, 41).

    Состав Пелопоннесского союза

    Спарта по-разному относилась к своим союзникам. Среди самых влиятельных членов Пелопоннесской лиги, к которым Спарта всегда проявляла предупредительность и с мнением которых считалась, прежде всего следует назвать Элиду и Коринф.

    Стоит считать, что Элида была первой пелопоннесской общиной, ставшей союзницей Спарты, что спартанцы установили с ней договорные отношения несколько раньше, чем с Аркадией. Спарта в VI в. остро нуждалась в союзниках, которые помогли бы ей оказать давление на граничащие с Лаконией и Мессенией общины, находящиеся на территории Трифилии, Аркадии и Арголиды. В свою очередь, и Элида была заинтересована в Спарте, тем более, что политическое устройство обеих общин способствовало их сближению. Элейцы, как и спартиаты, были элитарным коллективом граждан. Они были организованы в 8 фил и населяли 16 небольших общин, каждая из которых имела своего царя-басилевса. Государство управлялось герусией с небольшим количеством пожизненных членов. По словам Аристотеля, избрание их происходило по тому же династическому принципу, что и в Спарте. Элейцы подобно спартиатам распространили на другие народы Элиды статус периеков (Arist. Pol. II, V, 4, 8, 1306 a 16; Paus. V, 16).

    Процветание Элиды во многом зависело от того, будет ли она владеть Олимпией и, следовательно, организовывать Олимпийские игры. В 90-80-х гг. VI в. Спарта помогла Элиде захватить Писатиду, на территории которой находилась Олимпия, и обратить ее граждан частично в рабов, частично в периеков (Strab. VII, 3, 30, p. 355; 33, p. 358; Paus. VI, 22, 2-4). Начиная с 580 г., Олимпийские игры уже судили судьи из Элиды (Paus. V, 9, 4-5). В свою очередь, благодаря союзу с Элидой влияние Спарты в Олимпии, которое было заметно уже под конец VIII столетия, ок. 572 г. прочно устанавливается. Элида, став распорядительницей Олимпийских игр, представляла большую ценность для Спарты и как источник денежных средств (Thuc. I, 121, 3; 143, 1).

    Военный союз (симмахия) между Спартой и Элидой, по-видимому, был заключен в первые десятилетия VI в.[006_37] Позже, когда Элида вошла в состав Пелопоннесского союза, Спарта никогда не вмешивалась в ее внутренние дела. Как известно, в Элиде ок. 70-х гг. V в. произошли большие политические изменения, сопровождавшиеся синойкизмом (Diod. XI, 54, 1; Strab. VIII, 3, 2, p. 336) и, согласно мнению некоторых исследователей, принятием демократической конституции[006_38]. Но спартанцы, как и в случае с Мантинеей, никак не прореагировали на эти неприятные для них перемены.

    Особое положение среди союзников Спарты занимал Коринф. Это был единственный член союза, который сохранял со Спартой известный паритет и чья позиция в решении того или иного вопроса была не менее важной, чем позиция самой Спарты. Если можно говорить о параллелизме властных структур Пелопоннесского союза, то это был параллелизм спартанской апеллы и союзного собрания, где влиянием пользовались депутаты от Коринфа. Как правило, все остальные союзники присоединялись к мнению Спарты или Коринфа.

    Время вступления Коринфа в Пелопоннесскую лигу точно неизвестно. Во всяком случае, когда Коринф стал ее членом, союз между ними существовал уже в 525 г., когда эти два государства предприняли совместный поход против тирана Самоса Поликрата (Her. III, 48-49). Судя по участию Коринфа в Первой и Второй Мессенских войнах на стороне Спарты (Paus. IV, 11, 1; 15, 8)[006_39], их дружеские отношения имели длительную историю. Союз Коринфа со Спартой, сложившийся в ходе Мессенских войн, по-видимому, сохранялся в течение всего периода правления Бакхиадов. Об этом свидетельствует сообщение Плутарха, согласно которому спасающиеся от тирана Кипсела Бакхиады были охотно приняты в Спарте (Lys. 1). Прервались эти дружеские связи в середине VII в., с приходом к власти в Коринфе на длительный период (до 583 г.) тиранов из рода Кипселидов (Her. V, 92; Arist. Pol. V, 9, 22, 1315 b).

    Источники почти единодушны в том, что уничтожение тирании в Коринфе произошло без помощи Спарты (Nic. Dam. FgrHist 90 F 60, 1). Таким образом, у нас нет причины думать, что существовала жесткая временная связь между падением тирании в Коринфе и возобновлением союза со Спартой. Кроме того в предании не сохранилось никаких сведений о помощи Коринфа Спарте во время ее длительной борьбы с Аркадией в 90-70 гг. VI в. Следовательно, союз был возобновлен уже после окончания войны с Аркадией, вероятно, в середине VI в.[006_40]

    Как не раз уже отмечалось исследователями, два обстоятельства помогли Спарте сравнительно легко заключить союз с Коринфом, впрочем, как и с другими полисами Пелопоннеса, граничащими с Аргосом. С одной стороны, оба государства имели общую точку соприкосновения в их постоянном недоверии и вражде к Аргосу, а с другой - дорийская аристократия в Коринфе всегда могла рассчитывать на помощь Спарты[006_41]. Борьба с Аргосом и его нейтрализация была главной объединяющей идеей Пелопоннесского союза, который первоначально мыслился как сугубо региональный военный блок.

    О составе Пелопоннесского союза сообщает целый ряд источников, начиная от Геродота и Фукидида и заканчивая такими поздними авторами, как Диодор, Павсаний и Плутарх. Уже к середине VI в. Спарта установила косвенный контроль над Писатидой, Элидой, Сикионом, Коринфом, Мегарами и некоторыми другими государствами, так что Аргос оказался почти в полной изоляции. К 525 г. влияние Спарты распространилось на всю территорию Пелопоннеса вплоть до Истма, за исключением Аргоса и Ахайи (Her. I, 68; Thuc. II, 9. 2-3)[006_42]. Ко времени Греко-персидских войн Пелопоннесский союз включал в себя Коринф, Сикион, Эгину, Мегары, Эпидавр, Тегею, Мантинею, Орхомен и более мелкие города Аркадии, а также Флиунт, Трезену, Гермион, Элиду, Писатиду и Трифилию (Her. VIII, 72; IX, 28; Paus. V, 23, 1-2; X, 20, 1)[006_43]. Перед началом Пелопоннесской войны союзниками Спарты вне Пелопоннеса были мегаряне, беотяне, локры, фокидяне, амбракиоты, левкадяне и анакторийцы. После появления Эпаминонда в Пелопоннесе верными Спарте остались лишь Коринф, Сикион, Флиунт, Пеллена, Эпидавр, Трезена, Гермион и Галиеи (Xen. Hell. VI, 5, 29; VII, 2, 2). Но в 366 г. после того как Спарта была вынуждена разрешить оставшимся у нее союзникам заключить сепаратный мир с Фивами (Xen. Hell. VII, 4, 9-10), Пелопоннесский союз практически распался[006_44].

    Во многом степень независимости союзников Спарты зависела от их реального веса и удаленности от Лаконии. Не раз уже исследователи указывали на то, что союзники не были в равном положении[006_45]. Как заметил в свое время В. Г. Васильевский, "Спарта умела держать ближайшие, небольшие политии в полной зависимости от себя и обеспечивала себе таким образом постоянное большинство в союзе...". В. Г. Васильевский полагал, что ближайшие к Спарте небольшие общины обладали только мнимой автономией[006_46].

    Особенно много хлопот спартанцам доставляли крупные полисы наподобие Коринфа, с богатым прошлым и не менее амбициозные, чем сама Спарта. Попытки не считаться с ними принесли Спарте больше вреда, чем пользы.

    Главным критерием ценности союзника для Спарты служил его военный потенциал, особенно наличие флота. Самыми уважаемыми членами союза были именно морские державы, такие, как Коринф, которые чувствовали себя со Спартой на равных. Коринф находился в особом положении еще и потому, что был богат. В любой войне, которая требовала денег и кораблей, без Коринфа было не обойтись. Богатство Коринфа точно так же вошло в пословицу (Strab. VIII, 6, 20, p., 378), как спартанская бедность. Мы знаем целый ряд случаев, когда veto коринфян положило предел спартанскому самоуправству. Более того, за некоторыми внешнеполитическими инициативами Спарты явно просматривались интересы Коринфа. Так, в походе спартанцев против Поликрата прежде всего были заинтересованы коринфяне, которые хотели сделать Эгеиду безопасной для собственного флота. Главным инициатором Пелопоннесской войны был также Коринф.

    Оформление Пелопоннесского союза(система договоров)

    Группа государств, вошедших в состав Пелопоннесской лиги, в литературной традиции называлась обыкновенно "лакедемоняне и их союзники" (oiJ Lakedaimovnioi kai; oiJ suvmmacoi) (Her. VII, 157; Thuc. V, 18, 1; VIII, 18, 1; 37, 1; 58, 1). Это было, по сути дела, официальное название Пелопоннесского союза, ибо так он обозначался в международных документах, например в серии договоров между Спартой и Персией 413-411 гг., тексты которых приводит в своей "Истории" Фукидид (Thuc. VIII, 18, 1; 37, 1; 58, 1). Как указывает К. Викерт, еще в период Греко-персидских войн не было твердо установленного названия для спартанской симмахии[006_47]. Мы бы сказали, что и после Греко-персидских войн иного названия, кроме "лакедемоняне и их союзники", так и не появилось. Именно подобным образом сами греки называли это союзное объединение. Хотя чаще всего говорили просто "пелопоннесцы", так как государства Пелопоннеса составляли основу союза. Напомним, что в документах, сохранившихся на камне, члены Второго Афинского морского союза также именовали себя "афиняне и их союзники", например в учредительном декрете 377 г. (Ditt. Syll.3, № 147).

    Общераспространенное в новое время название "Пелопоннесский союз" или "Пелопоннесская лига" кажется некоторым ученым не совсем удачным названием. Так, по словам Е. Балтруша, "современное обозначение "Пелопоннесский союз" - не только не корректно, но оно также объективно вводит в заблуждение. Ведь союзная система Спарты не была сравнима с союзом государств наших дней, например НАТО. Ведь не имелось никакого общего союзного органа, на заседаниях которого регулярно собирались бы представители всех членов союза. Напротив, Спарта заключала с каждым из городов отдельный договор, т. е. города были в союзе только со Спартой, а не друг с другом"[006_48]. С точки зрения Н. Хэммонда, лучшим сокращением был бы "Спартанский союз", потому что это выражение ближе к греческой фразе и не имеет географических ограничений[006_49].

    В древней формуле - "лакедемоняне и их союзники" - уже скрывается известная недоговоренность и структурная зыбкость. Как неоднократно отмечалось учеными, название союза свидетельствует о дуализме между ведущим полисом и прочими союзниками[006_50].

    Фукидид изображает Пелопоннесский союз весьма слабо структурированной организацией. Такой подход к Пелопоннесской лиге как к достаточно примитивному объединению кажется нам в принципе верным[006_51]. По словам Г. Бузольта, "организация Пелопоннесского союза и после более прочного установления спартанской гегемонии - в эпоху между Греко-персидскими и Пелопоннесской войнами - была довольно шатка и нестройна"[006_52]. Того же мнения был и В. В. Латышев. По его словам, "устройство этого союза даже в эпоху наибольшего его могущества покоилось на непрочных и патриархальных началах. По условиям союза всем его членам обеспечивалась неприкосновенность их областей и автономия"[006_53]. Обращает на себя внимание также и тот факт, что спартанская апелла вполне могла заменять собою союзные собрания (Thuc. I, 67, 3), т. е. четкого порядка принятия решений просто не существовало.

    Правовую основу Пелопоннесской лиги составляли двусторонние договоры, которые Спарта заключала с соседними государствами. Как свидетельствуют источники, данные договоры скреплялись древними клятвами (oiJ palaioi; o{rkoi) (Her. IX, 106, 4; Thuc. V, 30, 1; 3-4).

    Заключение военных союзов всегда сопровождалось обменом клятв. Без них договоры не приобретали законной силы, ибо не считались ратифицированными. В IV в. при вступлении новых членов во Второй Афинский морской союз процедура ратификации договоров превратилась в сложный процесс, связанный с работой выездных комиссий, которые на местах принимали присяги от гражданских и военных магистратов общин-соискателей (Ditt. Syll.3, № 149 - договор о вступлении Метимны во Второй Афинский морской союз). На какое время заключались договоры, точно не известно. Во всяком случае вряд ли они были бессрочными, так как подобного рода соглашения ("на вечные времена") возникают только в начале IV в. Впервые указание на бессрочность договоров встречается в тексте о военном союзе между Беотией и Афинами 395 г. (summaciva... ej" to;n ajei; crovnon) (Ditt. Syll.3, № 122). Судя по дошедшему до нас документу о военном союзе между элейцами и герейцами (середина VI в.) сроком на сто лет, такой временной период мог быть обычным для подобного рода договоров.

    Будучи изначально военным союзом по преимуществу, т. е. симмахией, Пелопоннесский союз имел в виду общее ведение войны под руководством Спарты. Никакого общего соглашения между всеми членами Пелопоннесской лиги не было. Спарта оформляла свои отношения с союзниками с помощью серии именно сепаратных договоров[006_54].

    Стандартным пунктом подобных договоров, судя по литературным источникам, было обязательство "иметь одних и тех же друзей и врагов, что и лакедемоняне" (to;n aujto;n me;n ejcqro;n kai; fivlon Lakedaimonivoi" nomivzein) (Xen. Hell. V, 3, 26; также см.: II, 2, 20; ср.: Thuc. I, 44, 1). Сама формулировка несет на себе следы неравноправности союзников и Спарты[006_55].

    Подобная широкая формулировка предполагала, если это специально не оговаривалось, что союзники Спарты были обязаны помогать ей и в случае восстания илотов (с правовой точки зрения Спарта пребывала в состоянии постоянной войны с илотами - Plut. Lyc. 28, 7).

    Как полагают некоторые исследователи, нельзя исключить и такой возможности, что помимо общей прокламации - "иметь одних и тех же друзей и врагов, что и лакедемоняне" - в каждом индивидуальном договоре содержался специальный пункт, обязывающий союзников оказывать Спарте помощь, если восстанут илоты, а также не принимать их у себя и не давать им гражданские права[006_56]. В качестве доказательства обычно ссылаются на условия Никиева мира 421 г., где афиняне обязались помогать Спарте в случае илотского восстания (Thuc. V, 23, 3). Конечно, такой вариант возможен, но трудно себе представить, чтобы Спарта включала этот пункт во все союзные договоры. Как нам кажется, в середине VI в., когда было сформировано ядро Пелопоннесского союза, в подобной детализации нуждались разве только соглашения Спарты с городами Аркадии, поскольку связь между Мессенией и Аркадией была тесная и исконная. Весь предыдущий опыт показал спартанцам, что Аркадия воспринимается мессенцами и действительно является для них естественным убежищем.

    Второй принципиальный пункт стандартного договора обязывал союзников следовать туда, куда поведут их спартанцы (ajkolouqei'n de; o{poi a]n hJgw'ntai kai; suvmmacoi ei\nai) (Xen. Hell. V, 3, 26; также: II, 2, 20). Таким образом, союзники со всей определенностью делегировали Спарте свое право на внешнеполитическую инициативу. Это было существенное ограничение независимости союзных Спарте государств. Как заметил Е. Балтруш, "Пелопоннесский союз был инструментом прежде всего спартанской внешней политики"[006_57].

    В основу Пелопоннесского союза легли соглашения Спарты с отдельными городами Пелопоннеса. С какого времени такие отдельные соглашения существовали и как эти древние договоры выглядели, мы не знаем. Хотя формально они вряд ли были бессрочными, но и выхода из союза они, конечно, не предусматривали[006_58]. Особенностью Пелопоннесского союза является то, что существующая союзная система, по сути дела, таковой не была. Спартанская симмахия не вышла за пределы двусторонних договоров. Это было единство между Спартой и союзниками, которое очень мало отражалось на отношениях государств, участников союза, между собой.

    Поскольку первоначально договоры носили сугубо двусторонний характер и замыкались на Спарте, отдельные союзники Спарты отнюдь не обязаны были состоять в союзе друг с другом. Между ними вполне могли быть войны, и реакция Спарты в данном случае зависела исключительно от соображений момента. Правда, имеются некоторые факты, которые свидетельствуют о стремлении спартанцев усилить правовую базу союза с помощью принятия законов, обязательных для всех союзников и расширяющих первоначальные договоры. Так, во второй половине V в. к стандартному военному договору (симмахии) между Спартой и каждым из союзников был добавлен пункт о взаимопомощи, если территория двух союзных полисов будет испытывать нападение со стороны третьей силы (Thuc. V, 77, 5-6).

    Как справедливо замечает М. Клаусс, в случае Пелопоннесского союза больше значила эластичность политической практики, чем правовые разработки договоров[006_59]. Это тем более верно, что спартанцы, на наш взгляд, скорее всего, намеренно не детализировали заключаемые ими договоры, легшие в основу Пелопоннесского союза. Судя по реакции Спарты на просьбы союзников о помощи, ни о каком "правовом автоматизме" не может быть и речи. Спарта принимала решения об оказании помощи союзникам, руководствуясь не буквой закона, а целесообразностью и выгодой для себя. Так, например, спартанцы долгое время оставляли без внимания жалобы даже Коринфа, союзника "первого ряда", который до 432 г. не раз жаловался на афинскую агрессию.

    Союзные собрания

    Из немногочисленных и лишенных какой-либо точности описаний довольно сложно реконструировать процесс принятия решений перед началом совместных военных действий. В источниках, как правило, нет никаких технических деталей, которые могли бы нам помочь восстановить юридическую процедуру и форму, в которую облекались решения "лакедемонян и их союзников". Древние авторы пишут лишь о конечном результате: принято ли решение о начале или окончании военных действий.

    Спартанцы очень рано поняли, что они могут использовать свой союз не только для сохранения гегемонии Спарты в Пелопоннесе, но и для реализации своих амбиций вне Пелопоннеса. Для этого нужно было одно условие - согласие союзников поддержать любую военную инициативу спартанцев. Но уже вскоре после создания Пелопоннесской лиги Спарте пришлось отказаться от мысли распоряжаться своими союзниками так же, как они это привыкли делать в отношении лаконских периеков. Союз состоял отнюдь не из одних мелких общин, которыми Спарта могла бы легко манипулировать. Опыт показал невозможность управлять союзом полностью авторитарно, без учета мнения его членов. Так появились союзные собрания. Они во многом напоминают спартанскую апеллу. Как известно, последняя собиралась нерегулярно, а деятельность ее в значительной степени зависела от воли ее председателей, сперва царей, а затем эфоров. Смоделированные по образцу спартанской апеллы, союзные собрания также были нерегулярными и собирались лишь по приглашению полиса-гегемона. Обычно союзные собрания проходили в Спарте и лишь в исключительных обстоятельствах на территории союзников, например в Олимпии (Thuc. III, 8) или Коринфе (Thuc. VIII, 8).

    Возможно, что самое первое союзное собрание состоялось около 504 г., когда царь Клеомен хотел вернуть тирана Гиппия в Афины и для этого хотел заручиться согласием союзников. Как полагают исследователи, начиная с этого времени союзные собрания собирались тогда, когда предстояла большая союзная война, как, например, в 481 г. против персов или в 432 г. против Афин[006_60].

    Традиция о первом союзном собрании, с которого и начинается отсчет их деятельности, не столь бесспорна, как это иногда представляется. Уже не раз было отмечено, в частности В. М. Строгецким, что Геродот приводит две версии одного и того же события[006_61]. Но при внимательном чтении картина, нарисованная Геродотом, не кажется нам противоречивой. В первом эпизоде Геродот сообщает, что Клеомен принимал решение о походе в Афины самостоятельно. Вот что он пишет: "Между тем Клеомен считал себя крайне оскорбленным афинянами на словах и на деле и стал собирать войско со всего Пелопоннеса. О цели похода царь, правда, умалчивал, хотя желал отомстить афинскому народу и поставить тираном Исагора (Исагор ведь вместе с ним покинул акрополь)" (V, 74). Судя по этому сообщению, спартанские цари вроде бы могли принимать самостоятельные решения о военных предприятиях не только без санкции на то собственных властей (что в период архаики было делом обычным - Her. VI, 56), но и без предварительного согласия союзников. В сообщении Геродота по-видимому отразилась обычная для спартанских царей - предшественников Клеомена практика: спартанские цари признавались главнокомандующими всех союзных контингентов и в качестве таковых были уполномочены собирать отряды союзников и распоряжаться ими по своему усмотрению. От момента создания Пелопоннесской лиги и до 506/5 г. это право спартанских царей, очевидно, никогда не оспаривалось и никакой нужды в союзных собраниях вообще не было.

    Очень важны детали похода Клеомена на Афины. Как сообщает Геродот, провал похода был обусловлен прежде всего отказом коринфян принять участие в сражении: "И вот когда остальные союзники в Элевсине увидели, что лакедемонские цари в распре, а коринфяне покинули боевые ряды, то и сами также возвратились домой" (V, 76). Неудачный поход на Афины царя Клеомена оказался чреват весьма значительными последствиями, прежде всего для самих спартанских царей. Авторитарный способ обращения Клеомена с союзниками и возникшие уже во время похода разногласия с царем Демаратом, вместе с ним командующим союзной армией, привели в конце концов к грандиозному скандалу. Перед самым сражением Демарат покинул своего коллегу и вернулся в Спарту. Позорная для реноме Спарты ситуация, спровоцированная Клеоменом, имела своим результатом внутриполитический кризис, который был разрешен принятием закона, впервые серьезно ограничившего военную власть спартанских царей. По свидетельству Геродота, "из-за этой-то распри в Спарте был издан закон, запрещающий обоим царям вместе идти в поход" (V, 75). Одновременно была видоизменена и политика Спарты по отношению к союзникам.

    В 504 г. спартанцы, опасаясь повторения ситуации 505 г., когда коринфяне в явочном порядке покинули Клеомена и сорвали всю экспедицию, были вынуждены созвать собрание союзников и раскрыть им истинные планы похода. Большинство городов Пелопоннеса управлялись родовой аристократией, пострадавшей от тиранических режимов. Спартанцам приходилось учитывать эти настроения союзников. Цель, ради которой по инициативе самих спартанцев было собрано первое союзное собрание Пелопоннесской лиги, заключалась в том, чтобы обсудить спартанское предложение о восстановлении Гиппия в качестве тирана Афин (Her. V, 90-93). Без предварительной консультации с союзниками спартанцы не решались предпринять столь парадоксальную для тираноборцев акцию, как восстановление тирании в Афинах. Ведь подобное поведение Спарты могло разрушить миф о принципиальной спартанской оппозиции тирании[006_62].

    Геродот приводит речь, которую спартанцы произнесли на этом собрании, пытаясь убедить союзников в необходимости восстановления тирании Гиппия в Афинах. Последняя фраза этой речи, как думает В. М. Строгецкий[006_63], возможно, заключает формулу совместного постановления союзного собрания: "Мы пригласили вот этого Гиппия и вас, посланцев от городов, чтобы согласно общему решению и общему походу (koinw/' te lovgw/ kai; koinw/' stovlw/) возвратить его в Афины..." (Her. V, 91, 3 / Пер. Г. А. Стратановского с нашими небольшими уточнениями). Тогда союзники во главе с Коринфом отказались поддержать Спарту, и, что важно отметить, спартанцы подчинились такому решению. На этом совещании, вероятно, в первый, но, конечно, не в последний раз, оппозицию Спарте возглавил Коринф.

    Мы согласны с мнением В. М. Строгецкого, что "необходимость созыва собрания союзников была обусловлена в данном случае скорее конкретно-политическими обстоятельствами, чем требованиями конституционного оформления Пелопоннесского союза"[006_64].

    Следующее собрание союзников, которое вполне надежно зафиксировано в наших источниках, состоялось только перед началом Пелопоннесской войны, в 432 г. (Thuc. I, 119). Оно было созвано скорее по требованию союзников, главным образом коринфян, чем по инициативе самой Спарты (Thuc. I, 67). Спарта не могла вовлечь своих союзников в общегреческую войну без их согласия, особенно когда сама не испытывала по этому поводу особого энтузиазма. После голосования, в котором участвовали все представители союзников, большинством голосов было решено начать войну (Thuc. I, 125). Данное собрание Фукидид назвал синодом (xuvnodo"). Однако вряд ли следует думать, как это делает Дж. Ларсен[006_65], что слово xuvnodo" у Фукидида является техническим термином, официально употребляемым для обозначения союзных собраний Пелопоннесской лиги. Это единственное место у Фукидида, где употреблен термин xuvnodo" именно для собрания пелопоннесских союзников. Если учесть стремление Фукидида избегать по возможности технических выражений, заменяя их словами более широкого диапазона, то и в данном случае, как нам кажется, слово xuvnodo" у Фукидида вполне могло быть употреблено в своем обычном, не специальном значении - "сходка", "собрание". Точно так же, говоря о первом совещании союзников, которое проходило непосредственно в спартанской апелле, Фукидид вместо слова "апелла" употребляет нейтральное описательное выражение - "их обычное собрание" (xuvllogon sfw'n aujtw'n... eijwqovta) (I, 67, 3).

    В ходе Пелопоннесской войны и после нее собрания союзников по-прежнему оставались редкими и нерегулярными. Как и раньше, Спарта продолжала созывать союзников только тогда, когда сама в этом нуждалась: в 396 г., когда спартанцы были на пороге войны с Персией (Xen. Hell. III, 4, 2), или в 382 г., когда просили поддержки против сильного и опасного Халкидикского союза (Xen. Hell. V, 2, 11-23). Единственный вывод, который вытекает из этого краткого обзора, суть следующий: каждый раз заседания союзников были результатом военно-политической реальности, а не результатом "конституционной регулярности"[006_66].

    Судя по редким упоминаниям союзных собраний в источниках, они могли подолгу не собираться. Спартанцы прибегали к совещаниям с союзниками только в тех случаях, если этого нельзя было избежать: например, в 504 г., когда нужно было "протащить" непопулярное решение, или в 432 г., когда этого потребовал самый главный союзник Спарты - Коринф. Фукидид, сравнивая организацию Первого Афинского морского союза с устройством Пелопоннесской лиги, считал, что последняя по степени организации сильно проигрывает Афинам. Свое мнение о причинах слабости Пелопоннесского союза Фукидид выразил в речи Перикла, произнесенной на народном собрании в Афинах перед началом Пелопоннесской войны. "Вести войну с противником совершенно иначе вооруженным, чем они, они не в состоянии, пока у них нет единой постоянной союзной власти (o{tan mhvte bouleuthrivw/ eJni; crwvmenoi)... Действительно, при всеобщем равноправии (pavnte" te ijsovyhfoi) это - разноплеменный союз, и каждый союзный город стремится соблюдать лишь свои частные интересы... На коротких совещаниях у них редко обсуждаются общесоюзные дела, а большей частью - только частные дела отдельных городов" (I, 141, 6-7)[006_67]. Критика Фукидида вполне конкретна: он обвиняет Пелопоннесский союз в том, что тот не имеет постоянного совещательного органа (единого булевтерия)[006_68], и члены союза весьма редко собираются вместе, а собравшись, не умеют и не хотят решать общие для союза задачи.

    К сожалению, источники не позволяют раскрыть в деталях механизм голосования союзников[006_69]. Однако общая картина более или менее ясна: все члены союза имели по одному голосу, независимо от размеров государства (Thuc. I, 125, 1; 141, 6). Решение принималось простым большинством (Her. V, 92, 1; 93; Thuc. I, 40, 5; 125, 1). Судя по реплике в I, 141, 6, сам Фукидид не считал такой принцип удачным. Однако спартанцы, вводя соответствующие принципы, следовали обычной для Греции практике. В древних амфиктиониях, к примеру Дельфийской, ее члены также имели по одному голосу, независимо от размеров общины и числа ее граждан. Аналогичный способ подачи голосов останется и в собраниях федеративных союзов эллинистического времени. Для Спарты подобный принцип голосования был наиболее выгоден, ибо для нее не составляло труда заручиться поддержкой малых и слабых общин, которые имели такое же право голоса, как и большие города. Когда Спарта, руководствуясь условиями Анталкидова мира, стала жестко претворять в жизнь принцип автономии, она провела в Мантинее диойкизм, разделив этот значительный аркадский город на четыре деревни. В результате вместо одного голоса от Мантинеи получилось четыре - по одному от каждой из деревень. Была, по-видимому, еще одна лазейка, с помощью которой можно было аннулировать нежелательные для спартанцев решения. Согласно Фукидиду, решение большинства союзников было обязательно для всех, "если боги и герои этому не воспрепятствуют" (V, 30, 1). Понятно, что спартанцы всегда могли сослаться на плохие ауспиции, если их что-то не устраивало в решениях союзников. Это была обычная для спартанцев практика апеллировать к воле богов в качестве последнего средства убеждения.

    Источники свидетельствуют, что голосование среди союзников проводили сами лакедемоняне (Thuc. I, 125, 1; Xen. Hell. V, 2, 20). Естественно предполагать, что под "лакедемонянами" имелись в виду вполне конкретные спартанские магистраты - эфоры, которые, очевидно, заведовали всеми текущими делами союза и председательствовали в союзных собраниях[006_70]. Пелопоннесский союз не имел своих союзных магистратов, и потому их функции "по совместительству" выполняли, как правило, представители спартанских властей. Специально созданные для обслуживания союзных нужд магистраты, т. н. ксенаги, во-первых, появились по инициативе самой Спарты, а во-вторых, назначались только из числа спартанских офицеров.

    Автономия союзников

    Как мы уже показали выше, спартанский царь Клеомен I в 506/5 г. призвал войска союзных городов отправиться в поход против Аттики. Эта экспедиция - первый засвидетельствованный пример деятельности Пелопоннесской лиги. До нее Спарта, вероятно, никогда не испытывала оппозиции со стороны большинства. Однако на сей раз союзники под руководством Коринфа и второго царя Демарата отказались от наступления, и отдельные контингенты вернулись домой. Так был поставлен предел самоуправству Спарты и покончено с обычной для нее практикой планировать и осуществлять совместные военные предприятия без предварительного согласия союзников. Другими словами, союзники Спарты "в рабочем порядке" отстояли свое коллективное право вето (Her. V, 76). Это показывает, что Спарте не удалось полностью воссоздать в масштабах Пелопоннеса ту же модель отношений с союзными общинами, какая у нее сложилась внутри Лаконии. В дальнейшем Спарте пришлось считаться с желаниями союзников и учитывать их мнения. Так, когда Клеомен надумал восстановить власть изгнанного тирана Гиппия, он столкнулся с сильной оппозицией коринфян и вынужден был уступить (Her. V, 92). Этот инцидент показывает, что союзники, если их возглавляли коринфяне, имели возможность критиковать спартанские планы и влиять на принятие окончательных решений. "Аристократические генералы Пелопоннесской лиги", как их называет Дж. Хаксли, сумели воспрепятствовать восстановлению тирании в Афинах, сама мысль о которой была им отвратительна[006_71].

    По мнению некоторых исследователей, члены союза были принципиально во всех отношениях независимы[006_72]. В качестве доказательства их независимости В. Шван, автор статьи "Симмахия" в "Реальной энциклопедии", ссылается на то, что некоторые из спартанских союзников, например, Элида сами имели подчиненные им общины.

    Отчасти это верно. Принадлежность к Пелопоннесскому союзу не означала для его членов отказа от самостоятельной политики. Спарта не могла даже воздействовать на соседнюю Тегею, которая стала прибежищем для спартанских изгнанников. Там, например, в течение многих лет скрывались спартанские цари Леотихид и Павсаний, приговоренные у себя дома к смертной казни (Paus. III, 7, 9 (Леотихид); Xen. Hell. III, 5, 25-6; Diod. XIV, 89, 1; Plut. Lys. 28-29 (Павсаний)).

    Но вряд ли можно говорить о полной независимости государств, входящих в состав Пелопоннесской лиги. Акценты скорее надо расставить иначе: спартанская гегемония не была безграничной, потому что ей противостояла автономия[006_73] союзников[006_74].

    У Фукидида (V, 77,5-6) в договоре между Спартой и Аргосом, который, бесспорно, является подлинным документом[006_75], прокламировалась общая идея, лежащая в основе отношений между Спартой и ее союзниками: "Города же в Пелопоннесе, большие и малые, должны быть все независимы, по обычаям предков (ta;" de; povlia" ta;" ejn Peloponnavsw/ kai; mikra;" kai; megavla" aujtonovmou" ei\men pavsa" katta; pavtria). Если какой-нибудь город вне Пелопоннеса пойдет со злым умыслом на пелопоннесскую землю, то обе стороны должны, договорившись, принять те меры, чтобы отразить врага, какие признают наиболее справедливыми пелопоннесцы".

    Данная прокламация в целом совпадала с реальностью. До 404 г. степень независимости союзников от Спарты была весьма высокой и распространялась в том числе и на внешнюю политику. У Спарты было не много возможностей заставить своих союзников выполнять их союзные обязательства, если они того не желали. Так, в 428 г., несмотря на предписание спартанцев явиться на сборный пункт на Истме для вторжения в Аттику, союзники собирались медленно. Ибо они, как сообщает Фукидид, "были заняты сбором урожая и не проявляли желания воевать" (III, 15, 2).

    Лишенная каких-либо значительных государственных средств, не имеющая флота и испытывающая большой недостаток в людских ресурсах, Спарта в большой степени зависела от доброй воли своих пелопоннесских союзников. Мы не знаем примеров того, чтобы Спарта насильно их заставляла принимать участие в военных кампаниях. В обращении со своими союзниками Спарта могла только просить, но не приказывать (случайно или нет, но Фукидид, говоря о сборе союзников, нигде не употребляет глаголов, бесспорно означающих приказ). Правда, степень независимости членов Пелопоннесского союза от Спарты была неодинаковой до и после Пелопоннесской войны. Превратившись в имперское государство, Спарта изменила свое отношение и к прежним союзникам.

    Автономия городов, входивших в Пелопонесскую лигу, обнаруживается главным образом в том, что они, как это следует из источников, могли вполне самостоятельно вести войны с любыми государствами, включая членов союза (Thuc. I, 103; IV, 134; VI, 88). Так, например, в 423 г. имел место вооруженный конфликт между двумя крупнейшими общинами Аркадии Тегеей и Мантинеей, причем у обоих государств были собственные союзники. Спарта осталась в стороне от этого локального конфликта и никак на него не прореагировала (Thuc. IV, 134).

    Фукидид, характеризуя тип отношений между Спартой и ее союзниками до Пелопоннесской войны, среди прочего обращает внимание и на то, что "стоя во главе союзников, лакедемоняне не заставляли их платить подати, но заботились лишь о том, чтобы у тех была всегда выгодная для лакедемонян олигархическая форма правления" (Thuc. I, 19). У современников сложилось стереотипное представление о Спарте как о государстве, которое насаждало в союзных городах олигархическую форму правления. В принципе это верно. Но кроме прокламации своих политических пристрастий нет ни одного факта военного вмешательства Спарты во внутренние конфликты союзных полисов с момента создания союза и вплоть до начала Пелопоннесской войны. И наоборот, есть факты, свидетельствующие о противоположном. Ради сохранения хороших отношений с союзниками спартанцы - вопреки своим принципам (Thuc. I, 19; 76, 1; V, 81, 2) - иногда закрывали глаза даже на то, что в некоторых союзных общинах к власти пришли демократы. К примеру, они не предприняли никаких усилий по уничтожению демократических режимов в Элиде и Мантинее, установившихся там в первые десятилетия V в. (для Элиды - Arist. fr. 492 Rose3; Diod. XI, 54, 1; для Мантинеи - Arist. Pol. VI, 2, 2, 1318 b).

    Правда, здесь нужно учитывать следующий момент: большинство полисов, входящих в Пелопоннесский союз, имели олигархическую форму правления. Демократии же, против которых спартанцы не возражали (в Элиде и Мантинее), скорее были таковыми только по названию и имели мало общего с радикальной афинской демократией. В свое время Полибий, хваля устройство Ахейского союза, назовет такую демократию "истинной" (dhmokrativa ajlhqinhv), что в его устах означало, конечно, умеренную демократию (II, 38, 6)[006_76].

    Однако Спарта все же пыталась бороться с анархией союзников, в том числе и с помощью норм международного права. Так, в 418 г. при заключении мирного договора с Аргосом она включила в него пункт, согласно которому свои взаимные распри члены Пелопоннесского союза должны решать мирным путем, приглашая в качестве третейских судей города, не замешанные в их споре (Thuc. V, 79, 4). Включение подобного пункта в договор с Аргосом - свидетельство сознательных усилий Спарты, направленных на создание правовой базы, регулирующей поведение союзников между собой. Спарта не имела права приказывать что-либо своим союзникам, но она могла воздействовать на их религиозные чувства и правовое сознание, ссылаясь на общие для греков международные обычая и заветы отцов. Себя она, разумеется, мыслила в качестве высшего арбитра в подобных спорах. И действительно, при разборе тяжб между союзниками верховное право суда принадлежало Спарте (Thuc. V, 31, 2-3).

    Уже в ходе Пелопоннесской войны Спарта начала вмешиваться во внутренние дела своих союзников и насильственным путем устанавливать там олигархии. Так, рассказывая о событиях 417 г., Фукидид сообщает следующее: "Сначала лакедемоняне одни пришли в Cикион и установили там еще более удобное для них олигархическое правление, а потом оба союзника вместе покончили с демократией и в самом Аргосе, заменив ее дружественной лакедемонянам олигархией" (V, 81, 2). Насильственное установление в Сикионе олигархического правления - первый случай откровенного вмешательства Спарты во внутренние дела союзных полисов.

    Следует, однако, заметить, что Пелопоннесская война, по многим параметрам оказавшаяся поворотным пунктом для всех греков, явилась своеобразным водоразделом и в отношении Спарты к своим союзникам. Уже в ходе войны Спарта постепенно усиливала давление на последних, а по окончании Пелопоннесской войны это давление только усилилось. Спарта, почувствовав себя империей, пыталась обращаться со своими союзниками как с подданными и с позиции силы диктовать им новые правила игры (например, расправа с Флиунтом в 379 г. - Xen. Hell. V, 3, 25). В 378 г. спартанцы решительно вмешались в войну между двумя маленькими аркадскими городами Орхоменом и Клитором: спартанский царь Агесилай просто увел наемников из-под Клитора и приказал орхоменянам воздержаться от войны, пока продолжается его собственная военная кампания (Xen. Hell. V, 4, 36-37).

    Попытка Спарты распространить на собственных союзников новые имперские институты типа гармостов и фороса привела в конце концов к распаду Пелопоннесского союза.

    Обязанности членов Пелопоннесского союза

    Обязанности членов Пелопоннесской симмахии в основном лежали в военной сфере. В случае нападения извне члены Пелопоннесской лиги были обязаны помогать тому, на кого напали. Зависела ли эта обязанность от решения всех союзников, или в борьбу вступали автоматически, по крайней мере, для VI в. решить невозможно[006_77].

    Первейшей обязанностью союзников было доставлять войска в союзную армию (Her. V, 74; IX, 19; Thuc. V, 60; Xen. Hell. VI, 3, 7), особенно при защите Пелопоннеса от нападения (Thuc. V, 77, 6). От мобилизации освобождались только те союзники, которые не могли воевать "по религиозным соображениям", например во время священного перемирия (Xen. Hell. IV 2, 16; V 2, 2). Численность союзных контингентов и денежные взносы на ведение войны, скорее всего, регулировались договорами[006_78].

    Поскольку в Пелопоннесском союзе не было ни постоянных взносов, ни союзной казны (Thuc. I, 19, 1; 80, 4), то приходилось оговаривать в каждом отдельном случае денежные суммы, вносимые на войну (Thuc. II, 7, 2 - ajrguvrion rJhtovn). Что касается союзных контингентов, то в источниках нет никаких указаний, по какому принципу они формировались. По-видимому, всякий раз Спарта сама определяла общее их количество. При этом каждый город должен был выставить отряд соответственно числу его граждан (Xen. Hell. V, 2, 20; 37). Судя по сообщениям Фукидида, большей частью они призывали 2/3 военнослужащих от 20 до 40 лет (Thuc. II, 10, 2; 47, 1; III, 15). Союзники поставляли в союзное войско, как правило, отряды гоплитов (Thuc. II, 9, 3; Xen. Hell. IV 2, 16), а те из них, которые обладали собственным флотом, - корабли (Thuc. II, 9, 3; III, 16, 3; VIII, 3, 2). Среди союзников, поставляющих корабли в начале Пелопоннесской войны, Фукидид называет коринфян, мегарян, сикионцев, пелленцев, элейцев, ампракийцев, левкадян (II, 9, 3). После 413 г. их список стал еще больше (Thuc. VIII, 3, 2). Когда Пелопоннесская война после 413 г. стала преимущественно морской, спартанцы стали требовать у своих союзников, лишенных флота, соответствующих денежных взносов на постройку кораблей (Thuc. VIII, 3, 1).

    Важное изменение в эту систему было внесено в 383/2 г., когда спартанцы собирали экспедицию для похода против Халкидикского союза. Как сообщает Ксенофонт, на основании постановления союзного собрания членам Пелопоннесской лиги было предоставлено право заменять воинов деньгами. За каждого пехотинца они должны были платить обычную в то время ежедневную плату в три эгинских обола, за всадника - вчетверо больше (Xen. Hell. V, 2, 21). Было предусмотрено и наказание для тех, кто уклонялся от взятых на себя обязательств. По свидетельству Ксенофонта, "если же какое-либо государство вовсе уклоняется от воинской повинности, лакедемонянам было предоставлено налагать на него штраф в размере одного статера за каждого человека в день" (Xen. Hell. V, 2, 22). Важно отметить, что решением союзников осуществление штрафных санкций было предоставлено спартанцам.

    Многие государства воспользовались этой отменой личного участия и заменой его денежными взносами (Xen. Hell. VI, 2, 16). Спартанцы теперь могли вкладывать деньги в наемников, которые зависели только от них. Однако, как указывает Г. Бузольт, "подобное установление, которое со временем должно было произвести глубокое и решительное влияние, не могло вполне развиться вследствие быстрого распадения союза"[006_79].

    До Пелопоннесской войны отряды союзников находились под начальством только своих собственных командиров, хотя общее руководство союзной армией осуществляли спартанские цари. С начала Пелопоннесской войны ситуация, очевидно, изменяется. В Спарте появляются новые военные магистраты, отвечающие за набор союзных контингентов, - так называемые ксенаги (xenagoiv) (Thuc. II, 75, 3; Xen. Hell. III, 5, 7; IV, 2, 19; 5, 7; V, 1, 33; 2, 7; VII, 2, 3). Поскольку впервые о них упоминает Фукидид в своем рассказе о событиях 429 г., то принято считать, что спартанские ксенаги[006_80] появляются именно тогда[006_81]. Согласно Фукидиду, во время осады Платей, когда потребовалось возвести вокруг города значительную земляную насыпь, "ксенаги лакедемонян, стоявшие вместе с командирами отрядов отдельных союзных городов, заставляли воинов работать" (II, 75, 3). Из сообщений Фукидида и особенно Ксенофонта можно заключить, что ксенагами были спартанские офицеры, посылаемые в союзные города для вербовки солдат. Они руководили отрядами союзников вместе с местными офицерами (a[rconte", strathgoiv), не вытесняя последних, и координировали их действия (Xen. Hell. IV, 2, 19). В каждый союзный город посылалось по одному ксенагу. В частности, после того, как в 384 г. спартанцы уничтожили в Мантинее демократическое правление и заставили горожан расселиться по деревням, туда стали посылать "уже не одного, а четырех ксенагов - по одному в каждую из деревень" (Xen. Hell. V, 2, 7). Позже, в первые десятилетия IV в., когда часть союзников предпочитала вносить свою долю деньгами, а не людьми, ксенаги отправлялись в союзные города, в том числе и для вербовки наемников (Xen. Hell. V, 1, 33). Ксенаги исчезли вместе с исчезновением Пелопоннесского союза. В последний раз они упоминаются Ксенофонтом под 369/8 г., в связи с событиями, связанными с историей Флиунта (VII, 2, 3)

    Особенности Пелопоннесского союза

    Образование Пелопоннесской лиги стоит считать большим успехом спартанской дипломатии. Спарта получила возможность окружить себя дружественными государствами и создала из них эффективную боевую машину.

    Древние недаром называли Пелопоннесский союз описательно - "лакедемоняне и их союзники". Ведь правильного оформления союза, с точки зрения того типа федерации, который разовьется позднее, в эллинистическое или новое время, еще не было. Каждый член Пелопоннесской лиги был связан договорными отношениями только со Спартой. Уже в силу этого союз был изначально свободно организован, хотя Спарта и проявляла стремление к созданию более жесткой структуры, взяв за образец Афинскую архэ и собственную Лаконо-мессенскую державу.

    Объединение части пелопоннесских полисов, особенно дорийских, вокруг Спарты было во многом делом добровольным (исключение составляли в основном общины Аркадии). Спартанская армия гарантировала этим консервативным полисам защиту как от внешних, так и от внутренних врагов. С одной стороны, страх перед Аргосом, а с другой - страх перед народными беспорядками, которые могли привести к изгнанию олигархов и установлению тираний или демократий, обеспечивали данные полисы сильной мотивацией для принятия спартанского лидерства. Спарта, таким образом, создала систему власти, которая базировалась на двух принципах - коалиции свободных государств и неприятии любых форм деспотии.

    Все исследователи согласны с тем, что Спарта была главой Пелопоннесского союза, однако в чем конкретно проявлялась гегемония Спарты и в какой степени членство в союзе уменьшало степень свободы его членов, - это вопросы, на которые нет однозначных ответов. В. М. Строгецкий уже дал обзор взглядов некоторых западных ученых на проблему спартанской гегемонии. Он считает, что нельзя понимать под гегемонией Спарты только ее военное командование, как это делают, например, Дж. Ларсен, Г. Шефер или Е. Тигерштедт. По мнению В. М. Строгецкого, "толкование этого термина является слишком узким, так как "гегемония" употребляется также и в смысле "политическое господство""[006_82]. Однако, как нам кажется, здесь нет предмета для спора. Вышеназванные ученые делают верное ударение именно на военной сущности Пелопоннесского союза. Не случайно ведь он назывался и считался самими греками симмахией, т. е. военно-политическим блоком, наподобие Афинской архэ или Коринфской лиги. Конечно, Спарта осуществляла не только чисто военное руководство, но все же главной доминантой союза была именно военная сторона.

    Среди особенностей Пелопоннесского союза следует особо выделить слабо разработанную систему союзного управления. Конкретно это выразилось в отсутствии главных составляющих федерации: регулярных общесоюзных собраний, выборных органов союза, союзной конституции и союзного гражданства[006_83]. Правда, некоторые из особенностей федеративного государства были присущи и ранним греческим симмахиям. Но в них произошла подмена союзных институтов институтами полиса-гегемона. Это было характерно для всех крупных объединений, сформированных по типу симмахий с полисом-гегемоном во главе. Так, например, в Афинской архэ наряду, а чаще вместо союзных институтов, действовали местные афинские органы и установления: союзники Афин пользовались афинской монетой, вносили форос в афинскую казну, ездили в Афины судиться. Как заметил С. К. Сизов, "такое господство полиса-гегемона не отвечает сущности действительно федеративного союза, важнейшим отличием которого являлось равноправие его членов"[006_84]. По словам В. М. Строгецкого, "в Пелопоннесском союзе не сложилась стройная политическая организация и система правовых норм"[006_85].

    Удачным нам представляется впервые введенное Э. Д. Фроловым и принятое ныне определение Пелопоннесского союза как "симмахии гегемонистского типа"[006_86]. Впрочем, о принципате, или гегемонии Спарты над прочими государствами Пелопоннеса, говорилось уже в известном руководстве К. Ф. Германа[006_87]. Многие исследователи, начиная с Г. Бузольта, подчеркивали известную двойственность в организации Пелопоннесского союза[006_88]. В частности, согласно В. М. Строгецкому, дуализм его структуры был важнейшей особенностью этого союза как симмахии гегемонистского типа. Сущность дуализма заключалась в том, что спартанская гегемония ограничивалась необходимостью для Спарты признавать автономию союзников[006_89].

    От Пелопоннесского союза, к сожалению, не сохранилось никакого документального материала, кроме нескольких пунктов из договора с Тегеей. Но договор встречается не на камне, а в изложении Плутарха, правда, со ссылкой на Аристотеля (Mor. 277 c; 292 b). Однако об особенностях симмахий такого масштаба, как Пелопоннесский союз, отчасти можно судить по параллельному материалу. Так, до нас дошло значительное количество текстов договоров, предварявших образование Второго Афинского морского союза. Как и в случае с Пелопоннесской лигой, в основу этого союза были положены прежде всего двусторонние соглашения с Афинами.

    Первый такой двусторонний договор, сохранившийся на камне, который дипломатически подготавливал создание Второго Афинского морского союза, - это договор от 384 г. с хиосцами (Ditt. Syll.3, № 142). Поскольку речь шла о военном союзе, т. е. симмахии, клятву приносили не только гражданские власти, но и высший командный состав обеих договаривающихся сторон. Формула соглашения следующая: "Если кто-нибудь нападет на афинян, пусть хиосцы окажут помощь всеми возможными средствами. Если кто-нибудь нападет на хиосцев, пусть афиняне окажут помощь всеми возможными средствами". Из этой формулы видно, что официально Второй Афинский морской союз создавался как эпимахия, т. е. оборонительный союз. Но совершенно очевидно, что на практике строгой границы между симмахией и эпимахией не было.

    Перед официальным объявлением о создании Второго Афинского морского союза, по-видимому, было заключено до полудюжины подобных двусторонних соглашений Дошли на камне, в частности, договоры с Хиосом (386-384 гг.), Олинфом (383 г.) и Византием (378 г.). Все они были однотипными. Эти двусторонние договоры и явились правовой основой Второго Афинского морского союза, учредительным декретом которого стал декрет Аристотеля от 377 г. (Ditt. Syll.3, № 147). Данный декрет представляет собой также манифест с предложением примкнуть к той группе государств, которая именует себя "афиняне и их союзники". Ведь организация практически уже существовала как производная от суммы целого ряда двусторонних соглашений между Афинами и каждым из ее союзников.

    Из учредительного декрета Аристотеля, а также из двусторонних договоров, например, с Метимной о вступлении ее во Второй Афинский морской союз (377 г.) (Ditt. Syll.3, № 149), ясно, что существовал союзный совет, именуемый синедрионом (to; sunevdrion). Причем синедрами являлись только депутаты союзных общин. Афиняне в число синедров никогда не входили. Таким образом, наблюдается любопытное двоевластие и содружество двух одинаково суверенных органов: с одной стороны, афинских должностных лиц и народного собрания, с другой стороны, синедриона - общего парламента основных союзников. В данной форме объединения эти взаимодополняющие друг друга структуры представляют собой уже начатки федерализма, которые выражаются именно в том, что наряду с институтами полиса-гегемона появляется и синедрион. Иначе говоря, развитие идет в сторону усложнения политической структуры союза (напомним, что в Первом Афинском морском союзе синедриона еще не было). Таким образом, перед нами начало того процесса, который постепенно подготавливает появление правильных федеративных устройств эллинистического времени, какими будут Ахейский или Этолийский союзы. О наличии подобных взаимодополняющих друг друга институтов свидетельствует, в частности, двойное обозначение актов Второго Афинского морского союза: ta; dovgmata tw'n summavcwn[006_90] и ta; yefivsmata tw'n jAqhnaivwn (Ditt. Syll.3, № 147 - договор между Афинами и Халкидой на Эвбее).

    Подобный "параллелизм" был характерен для всех военных союзов, начиная от архаики и заканчивая эпохой эллинизма. Наличие взаимодополняющих структур как раз и доказывает, что дело в этих союзах никогда не доходило до полной унификации. Ведь и в Коринфском союзе также существовало противопоставление Македонии как государства-гегемона всем остальным членам союза. Отсюда непрочность такого рода объединений, которые продолжали оставаться чем-то вроде симмахий, т. е. военных союзов, объединенных вокруг полиса-инициатора[006_91].

    В Пелопоннесском союзе, по-видимому, существовало точно такое же сочетание властных структур полиса-гегемона и союзных полисов, как это было в более поздних симмахиях. Но там этот механизм взаимодействия двух взаимодополняющих друг друга структур был менее структурирован и носил скорее стихийный характер. Так, судя по сообщениям Фукидида, для принятия решения о начале военных действий спартанцам и союзникам понадобилось провести целый ряд совещаний (I, 119; 125). Однако нет никакой ясности в вопросе о том, где конкретно принимались решения - в союзном собрании или в спартанской апелле? Возможно, это было механическое соединение обеих структур: представители союзников заседали вместе со спартанской апеллой, но голосование проходило по отдельности, среди союзников и среди спартанских граждан. Взаимодополняемость существовала и в военном руководстве Пелопоннесским союзом. Наряду с местными военачальниками, стоящими во главе отдельных контингентов союзников, в начале Пелопоннесской войны появляются как бы дублирующие военные магистраты - спартанские ксенаги, координирующие действия союзных подразделений.

    Древние прекрасно чувствовали разницу между военными союзами, симмахиями, которые по своей внутренней сущности были временными объединениями, нацеленными на борьбу с внешним врагом, и региональными племенными объединениями, являющимися непосредственным прообразом греческих федераций эллинистического периода[006_92]. К примеру, в договоре о союзе между Афинами и фессалийцами (361-360 гг.) (Ditt. Syll.3, № 184) четко определены обе договаривающиеся стороны: "афиняне и их союзники" (oiJ jAqhnai'oi kai; oiJ suvmmacoi) и "объединение фессалийцев" (to; koino;n tw'n Qettalw'n). Договор, таким образом, заключается между разными типами объединений: военным союзом (hJ summaciva) и региональным объединением, организованным по федеративному принципу (to; koino;n). Присутствие в данном документе двух различных дефиниций для договаривающихся сторон, бесспорно, доказывает, что в древности Второй Афинский морской союз (так же, как и Пелопоннесская лига) считался именно симмахией, возглавляемой полисом-гегемоном и именуемой oiJ jAqhnai'oi kai; oiJ suvmmacoi (соответственно для Пелопоннесской лиги - oiJ Lakedaimovnioi kai; oiJ suvmmacoi). В отличие от военных союзов, словом to; koinovn ("община", "объединение") обозначались региональные объединения типа Фессалийского, воссозданные, как правило, из древних племенных союзов. Обычно подобные объединения складывались в классический и эллинистический периоды на периферии греческого мира, среди отсталых греческих народностей - этолийцев, фессалийцев, ахейцев. Появление такого слова, как to; koinovn, в отношении какого-либо объединения - всегда знак того, что речь идет об едином политическом целом, в отличие от греческих симмахий, которые таковыми не являлись.

    Некоторые исследователи сетуют на то, что Спарте, несмотря на все успехи, не удалось прочно и на продолжительное время объединить Пелопоннес под своим началом. В частности, по мнению Е. Балтруша, слабость союза объясняется прежде всего расхождением взаимных интересов Спарты и ее союзников. Е. Балтруш уверен в том, что смысл и цель общей договорной системы заключалась в избавлении от илотской опасности, грозящей Спарте. Таким образом, Спарта, создавая Пелопоннесский союз, преследовала свои, сугубо корыстные интересы, ничего не давая взамен членам союза. Е. Балтруш сравнивает Первый Афинский морской союз и Пелопоннесскую лигу, и сравнение это не в пользу последней. "Идеей аттического морского союза была общая защита от персов, в чем были заинтересованы все союзники. Спарта, напротив, проявила себя эгоистической, вялой и неповоротливой, когда речь шла об интересах союзников"[006_93].

    Отчасти критика Е. Балтруша верна. Но она отнюдь не бесспорна. Во-первых, Пелопоннесский союз оказался на редкость долговременным и прочным объединением (в отличие от Афинской державы, которая почти полностью рассыпалась при первом же серьезном поражении Афин). Из многочисленных греческих симмахий Пелопоннесский союз просуществовал дольше всех - без малого два века, и распался только тогда, когда Спарта перестала быть державой первой величины в Греции и, следовательно, не могла уже осуществлять своих обязательств по отношению к членам своего союза. Долговечность Пелопоннесского союза во главе со Спартой и надежность его пелопоннесского ядра во многом определялись как раз тем, что принято считать его недостатками как союзной структуры.

    Спарта создавала свой союз на добровольных или полудобровольных началах. Члены союза оставались полностью автономными, являя собой коалицию свободных полисов. Их внешнеполитическая инициатива также не ограничивалась, если она не противоречила условиям договора о военном союзе со Спартой. Не существовало никакого обязательного обложения типа афинского фороса. Материальный вклад союзников носил добровольный характер. При такой свободной структуре Пелопоннесского союза военное лидерство Спарты в Греции было гарантией безопасности для всех его членов. Союзники чувствовали, что скорее сохранят свою свободу при Спарте, чем при Афинах, и способствовали тому, что Спарта, несмотря на внутренние трудности, смогла одержать победу над Афинами в Пелопоннесской войне, действуя под беспроигрышным лозунгом - автономия для всех.

    Пелопоннесский союз возник для разрешения целого ряда проблем, среди которых не последнюю роль играла и задача защиты Спарты от илотов. Но это была отнюдь не единственная, а может быть, даже не главная цель, ради которой создавался Пелопоннесский союз. Вокруг Спарты объединились полисы одинакового этнического, культурного и в значительной степени социально-экономического качества. Пелопоннесский союз в основном состоял из государств одного типа - аграрных, для которых превыше всего стояла защита их земли от внешней агресии. Ведь внешняя политика Пелопоннесского союза сводилась к непрерывной обороне от афинской агрессии, будь то в Беотии, Фокиде или на Истме. Вообще тяготение к блокам лежит в природе государств. Давно замечено, что государства изоляционистского типа редко выживают. Полисы Пелопоннеса объединялись вокруг Спарты в значительной степени потому, что они получали от Спарты некую гарантию своей безопасной жизни. Может быть, их объединяла и общая внешняя политика, прежде всего направленная в сторону Малой Азии, где интересы Коринфа причудливым образом сочетались с интересами Спарты.

    Только в конце Пелопоннесской войны и в первые годы после нее, когда Спарта попыталась создать имперское государство и стала переносить на членов Пелопоннесской лиги новации типа гармостов и фороса, союз впервые с момента своего создания оказался действительно под угрозой распада. Отношения с полисами-соседями в Пелопоннесе, моделируемые по имперскому, а не союзному типу, привели Спарту к постепенному переходу на позицию квази-державного лидера.

    2. БОРЬБА СПАРТЫ С ТИРАНИЧЕСКИМИ РЕЖИМАМИ В ГРЕЦИИ

    В дополнение к "филахейской" политике спартанцы в течение всего VI столетия успешно повышали свой рейтинг среди греков, посылая вооруженные силы для освобождения греческих городов от тиранов.

    Ко времени Аристотеля давно уже сложились стереотипы в представлении греков о Спарте. Одним из подобных стереотипов было представление о спартанцах как принципиальных тираноборцах. Так, Аристотель в "Политике" пишет, что "лакедемоняне и сиракузяне упразднили многие тирании в ту пору, когда у них был прекрасный государственный порядок" (V, 8, 18, 1312 b)[007_94].

    Архаическая Спарта прославилась тем, что провозгласила основным направлением своей внешней политики борьбу с тираническими режимами, которые были повсеместно распространены в VII-VI столетиях в наиболее развитых греческих полисах[007_95].

    Однако в связи с традицией о спартанском тираноборчестве возникает ряд проблем. Во-первых, в какой мере предание соответствует действительности? Можем ли мы доверять скудной, не детализированной и, по большей части, поздней традиции об изгнании спартанцами, естественно вооруженным путем, многих греческих тиранов? В какой степени борьбу Спарты с тираническими режимами можно считать принципиальной линией ее внешней политики, а в какой - удобным предлогом для вмешательства во внутренние дела греческих городов уже в качестве общегреческого лидера? Было ли тираноборство Спарты напрямую связано с образованием Пелопоннесского союза?

    Попробуем ответить хотя бы на часть этих вопросов.

    Архаическая Спарта, по сути дела, была единственным крупным греческим полисом, избегшим тирании. Так что на уровне идей тираноборческие настроения всегда были сильны в Спарте. Но только в VI в., когда возникла реальная возможность создать военный блок в Пелопоннесе, было принято решение приступить к практическим мерам по освобождению своих потенциальных союзников от тираний. В дальнейшем освободившиеся от тираний государства, такие, как Коринф и Сикион, составили ядро Пелопоннесского союза[007_96].

    Традиция о борьбе Спарты с тиранами, к сожалению, не может считаться вполне надежной. Как только речь заходит о конкретных данных, а не об общих декларациях, материал начинает "плыть". Рассмотрим состояние источников с их количественной и качественной стороны. Сразу следует сказать, что источников, которые уверенно можно причислить к теме спартанского тираноборчества, весьма немного. Самый ранний и наиболее авторитетный из них - Фукидид. Он утверждает, что "афинские тираны, да и большинство их в остальной Элладе... были в конце концов, за исключением сицилийских тиранов, изгнаны лакедемонянами" (I, 18, 1). В другом месте Фукидид упоминает об изгнании Гиппия: "Еще три года после этого Гиппий сохранял свою тираническую власть в Афинах. На четвертом же году его низложили лакедемоняне и возвратившиеся из изгнания Алкмеониды" (VI, 59, 4). Таким образом, Фукидид кроме общей фразы о борьбе Спарты с тираническими режимами приводит только один конкретный пример - изгнание Гиппия из Афин в 511/510 г. (см. также: Arist. Ath. pol. 19, 6).

    Но первым и единственным источником, где поименно перечислены изгнанные Спартой тираны, является список, который приводит Плутарх в трактате "О злокозненности Геродота". Плутарх возмущается тем, что Геродот, рассказывая о походе спартанцев против тирана Самоса Поликрата, злонамеренно искажает истину и дискредитирует спартанцев как принципиальных тираноборцев. В защиту спартанцев Плутарх приводит целый список тиранов, изгнанных ими. Приведем его полностью: "В действительности мы не знаем из тех времен ни одного государства, столь ревнующего о славе и столь ненавидящего тиранов, как Лакедемон. Пусть Геродот скажет, ради какого панциря или ради какого кратера спартанцы изгнали Кипселидов из Коринфа и Амбракии, Лигдамида - из Наксоса, Писистратидов - из Афин, Эсхина - из Сикиона, Симмаха - из Фасоса, Авлия - из Фокиды, Аристогена - из Милета и под предводительством царя Леотихида положили конец власти олигархов в Фессалии, лишив власти Аристомеда и Ангела?" (Mor. 859 d / Пер. С. Я. Лурье).

    Из перечисленных Плутархом городов материковой Греции только Коринф и Сикион находились в Пелопоннесе, а остальные государства - Афины, Фокида и Амбракия - по ту сторону Истма. Обращает на себя внимание присутствие в списке Плутарха островных и малоазийских государств - Наксоса, Фасоса и Милета. Если предположить, что список верен, то вывод напрашивается сам: Спарта в VI в. была самым авторитетным государством в Греции, к мнению которого прислушивались, а военной мощи - боялись. Из списка следует также, что Спарта была морской державой, обладающей большим военным флотом.

    Некоторые историки принимают список Плутарха за подлинный[007_97]. Их доверие основано по большей части на хорошо засвидетельствованной экспедиции Спарты против тирана Самоса Поликрата в 525/4 г., хотя эта экспедиция и была, как известно, неудачной. По словам Н. Хэммонда, "имея в виду широкие контакты Спартанского союза, можно принять древнюю традицию, согласно которой Спарта была ответственна за уничтожение тиранов в конечном счете в Фокиде, Фессалии, Фасосе, Наксосе и Милете" [007_98]. Названные в списке Плутарха тирании были упразднены в течение довольно длительного промежутка времени - с 80-х гг. VI в. до 70-х гг. V в.

    В 1911 г. к списку Плутарха прибавился еще один, не менее важный для данной темы литературный источник - фрагмент папируса, представляющий собой отрывок из сочинения неизвестного автора, возможно, II в. (Pap. Rylands 18 = FgrHist 105 F 1).

    В научной литературе не раз уже обсуждался найденный отрывок. Из-за фрагментарности и испорченности текста он не поддается однозначному толкованию. Из всего отрывка более или менее удовлетворительно сохранились только последние строки, начиная с 16-й:

    Cilwn de o Lakwn
    eforeusa" kai strat(hgh
    sa"[007_99]Anaxandridh(" te
    ta" en toi" Ell(hs)in
    t(ura)nnida" katelu
    sa(n) en Sikiwn(i) men
    Ai(sc)inhn Ippian de
    (Aqhnhsin) Peisist(ra[007_100]

    Вот их перевод: "Лаконец Хилон, став эфором и стратегом, и Анаксандрид свергли тирании у эллинов, в Сикионе Эсхина, а в Афинах Гиппия[007_101], сына Писистрата".

    С появлением этого фрагмента, как заметил В. М. Строгецкий, стало бесспорным фактом то, что список изгнанных Спартой тиранов, известный нам до этого только в передаче Плутарха и автора схолий к речи Эсхина "О преступном посольстве" (ad Aeschin. II, 77), уже существовал и в более ранний период[007_102].

    Дж. Хаксли обратил внимание на то, что упомянутые в папирусе Гиппий и Писистрат никак не могут быть связаны с Хилоном: ведь Гиппий был изгнан из Афин много позже смерти эфора, а к изгнанию Писистрата, согласно традиции, спартанцы не имели никакого отношения[007_103]. Поскольку Гиппий и Хилон отстоят друг от друга по меньшей мере на одно поколение, то, как нам кажется, можно предложить следующее чтение незаконченной заключительной фразы: Ippian de [Aqhnhsin] Peisist[ratou[007_104] kateluse Kleomenh"], что означает "Гиппия в Афинах, сына Писистрата, сверг Клеомен".

    Приведем мнения тех исследователей, которые специально изучали данный отрывок с точки зрения его исторической ценности. Из-за краткости и плохой сохранности текста неясным остается даже вопрос о том, из какого рода произведения он взят. Ф. Якоби думал, например, что это фрагмент труда о семи мудрецах, поскольку в соответствующем отрывке на первом месте стоит именно эфор Хилон, а не Анаксандрид. Следовательно, в уме автора данного сочинения, если оно, конечно, было посвящено семи мудрецам, эфор Хилон как один из мудрецов был выше рангом, чем спартанский царь[007_105].

    Есть и другие версии относительно тематики труда, к которому принадлежит данный фрагмент. Так, Н. Хэммонд считает этот отрывок частью конспекта по греческой истории[007_106]. Дж. Хаксли показалось заманчивым доказать, что найденный папирусный фрагмент взят из сочинения по истории Спарты. В качестве доказательства принадлежности разбираемого фрагмента к трактату по истории Спарты Дж. Хаксли приводит следующее соображение: судя по отдельным сохранившимся словам или частям слов (v. 10 Spar; v. 12-13 diaba" thn hpeiron; v. 14-15 th" parali(a" u)pwreia" ektis(en)), в первой плохо читаемой половине текста упоминается какое-то, по-видимому, морское плавание к материку и, возможно, основание колонии на побережье под горной грядой. Дж. Хаксли выдвинул смелое предположение, что в первой части папируса речь идет о возвращении Спарте после разгрома ею Аргоса в 546 г. острова Кифера и материковой территории вдоль побережья Кинурии[007_107].

    Дж. Хаксли так же, как и Ф. Якоби, полагает, что отнюдь не случайно в данном отрывке первым назван эфор, а не царь, но объясняет эту странность иначе, чем Ф. Якоби. По его мнению, Хилон упомянут первым потому, что он был главной фигурой в акции по лишению власти Эсхина, тирана Сикиона[007_108]. Но главное даже не то, в каком порядке они упомянуты. Важен сам факт их совместного присутствия внутри одной фразы.

    Данный папирусный отрывок, таким образом, подтверждает намеки Геродота (Her. I, 59) и Диогена Лаэртского (I, 3, 73) на враждебное отношение эфора Хилона к тирании. Так, Диоген приписывает Хилону слова, якобы сказанные им Периандру, тирану Коринфа: "Счастлив тиран, который умрет у себя дома своею смертью!"

    Как нам кажется, данный папирусный отрывок представляет собой интересный дополнительный документ, подтверждающий традицию об антитиранической политике Спарты. Судя по сохранившемуся тексту, отрывок, возможно, являлся общей декларацией о борьбе Спарты с тираниями, снабженный двумя примерами, бесспорно, удачных операций Спарты: изгнанием Эсхина из Сикиона и Гиппия из Афин. Рассмотрим сначала эти два эпизода, тем более что они подтверждают краткие, но авторитетные ремарки Фукидида и Плутарха об успешной борьбе Спарты с тираническими режимами. Традиция, идущая от Фукидида, писателя в высшей степени точного и надежного, заслуживает нашего полного доверия.

    Начнем с Сикиона. Очевидно, что это была самая удачная военная акция Спарты в Пелопоннесе, во всяком случае по своим последствиям. Если Геродот прав, утверждая, что Спарта около 550 г. "подчинила себе большую часть Пелопоннеса", то, возможно, эта "большая часть" образовалась за счет Сикиона и Коринфа. Коринф, по-видимому, окончательно сделал свой выбор в пользу Спарты лишь после того, как спартанцы изгнали из Сикиона Эсхина, последнего из Орфагоридов, которые правили там, согласно традиции, около 100 лет, приблизительно с 657 по 555 г.[007_109] Коринфским олигархам[007_110] было крайне неудобно и опасно иметь у себя под боком город, управляемый тиранами, притом настроенными крайне враждебно к дорийской знати (Her. V, 68). Освободив Сикион от тирании, спартанцы, очевидно, позаботились о том, чтобы здесь был восстановлен старый порядок и к власти пришли представители дорийского меньшинства (Her. V, 68). Сикион с этого времени стал одним из самых надежных союзников Спарты, ведь там снова благодаря спартанцам господствовала дорийская знать.

    Обратимся теперь ко второму эпизоду - изгнанию Гиппия из Афин.

    Тяжелой проблемой, стоящей перед спартанским правительством между 520 и 510 гг., была их политика в отношении афинской тирании. Судя по рассказам Геродота (V, 63-65) и Аристотеля (Ath. pol. 19, 4-5), чьи версии даже в деталях очень близки между собой, спартанцы не питали никакой ненависти к афинским тиранам. Наоборот, согласно преданию, "спартанцы находились с Писистратидами в самой тесной дружбе" (Her. V, 63, 2; 90, 1; 91, 2) и были связаны с ними узами гостеприимства (Arist. Ath. pol. 19, 4). Перемену подобного отношения Геродот связывает с влиянием Дельф. По его словам, "Алкмеониды во время пребывания в Дельфах подкупили Пифию деньгами, чтобы она всякий раз, как спартанцы вопрошали оракул, по частному ли делу или от имени государства, возвещала им освободить Афины" (V, 63, 1). Если все источники единодушны в том, что Алкмеониды подкупили дельфийских жрецов, то в отношении спартанских властей таких сведений нет. Как нам кажется, отнюдь не только глубокая религиозность, требующая от спартанцев безусловного подчинения воле Аполлона, заставила их изменить свое первоначальное отношение к Писистратидам и решиться на их насильственное смещение. Кроме почтения к Аполлону здесь действовали какие-то реальные интересы и мотивы. Скорее всего, спартанцы стремились остановить рост Афинской державы, начавшийся при Писистратидах. Личная дружба при этом, конечно, отступила на задний план, тем более что ксенические связи с Писистратидами были установлены до того, как те стали тиранами.

    В рассказе Геродота об этой первой спартанской экспедиции в Аттику, целью которой было свержение Гиппия, есть интересные подробности (V, 63). Прежде всего, это был морской поход, и возглавил его не царь, а спартиат Анхимолий, или Анхимол, которого Геродот характеризует как человека весьма влиятельного в Спарте[007_111]. Экспедицию, однако, постигла катастрофа. Отряд Анхимолия сразу же после высадки был встречен фессалийской конницей и полностью разбит. Погибло много спартанцев, в том числе и Анхимолий.

    В следующем 510 г. спартанцы отправили вторую экспедицию в Афины, к подготовке которой они отнеслись более серьезно. Это был уже не морской, а сухопутный рейд и во главе его стоял царь (Her. V, 64-65). Разбив фессалийскую конницу, спартанский царь Клеомен занял город и стал осаждать Гиппия и его сторонников, которые заперлись в Пеласгических стенах, древнем бастионе западной части Акрополя (Her. V, 64; Arist. Ath. pol. 19, 5). Геродот не сомневается, что спартанцы никогда бы не смогли взять крепость и захватить Гиппия, если бы не случайность: в руки спартанцев попали дети Писистратидов, и последние согласились сдаться, пообещав покинуть страну в пятидневный срок (V, 65, 2). Спартанцы гарантировали Гиппию и его семье безопасность и не выдали их на расправу Алкмеонидам (Her. V, 65, 3). Так пала тирания Писистратидов в Афинах.

    Другой эпизод, связанный с вмешательством Спарты во внутренние дела Афин, кажется весьма странным для государства, последовательно выступающего против тиранов. После того как неожиданно для спартанцев вместо ожидаемого олигархического правления в Афинах силу стал набирать Алкмеонид Клисфен, заключивший союз с народом (Her. V, 66; см. также Arist. Ath. pol. 20, 1)[007_112], спартанские власти, видимо, решили, что для них предпочтительнее видеть в Афинах корпоративную тиранию во главе с Исагором, чем демократию. В это время Спарта как раз активно формировала Пелопоннесскую лигу, помогая будущим членам своей симмахии избавляться от тираний и учреждать у себя олигархии. В такой ситуации приглашение Исагора пришлось очень кстати.

    Как сообщает Геродот, по приглашению Исагора, гостеприимца царя Клеомена (V, 70, 1; ср.: Arist. Ath. pol. 20, 2), в Афины был направлен небольшой отряд во главе с Клеоменом. Клисфен бежал, а спартанский царь, придя в Афины, изгнал из города "под видом очищения от скверны" 700 семейств, на которые указал Исагор. Но попытка Клеомена осуществить полномасштабный государственный переворот, распустив Совет Четырехсот и отдав власть в руки Исагора и трехсот его приверженцев, встретила сильнейшее сопротивление народа (Her. V, 70; Ath. pol. 20, 3). В столь сложной обстановке, не желая подвергать свое войско опасности, Клеомен предпочел уйти из Афин, бросив сторонников Исагора на произвол судьбы (Her. V, 70, 72-73).

    В результате к власти в Афинах пришли изгнанные Клеоменом демократы во главе с Клисфеном (508/7 г., главные источники - Her. V, 66-73; VI, 131; Arist. Ath. pol. 20-22). Не желая мириться с таким развитием событий, спартанское правительство наконец решило предпринять более серьезные усилия, чтобы впредь избавить себя от опаснейшего с их точки зрения афинского варианта демократии. В 506 г. была подготовлена внушительная экспедиция, куда кроме лакедемонян вошли также союзные контингенты, а во главе были поставлены оба царя (Her. V, 74). Когда союзная армия достигла Элевсина, истинные намерения Клеомена, а значит и спартанских властей, стали известны, и все союзники по примеру коринфян покинули спартанцев.

    Вряд ли можно думать, как это делают некоторые историки, что план сделать Исагора тираном Афин принадлежал лично Клеомену и о нем ничего не знали в Спарте[007_113]. Правда, Геродот говорит о том, что Демарат, второй царь, был в ссоре с Клеоменом, но никак не связывает это с целью экспедиции (V, 75). Впоследствии эфоры оправдали действия Клеомена, что, конечно, свидетельствует о том, что, по крайней мере, часть эфоров и геронтов была на его стороне и одобряла планы царя избавиться от демократии в Афинах любой ценой и с помощью любых методов, даже таких непопулярных, как внедрение корпоративной тирании. Спустя столетие Лисандр, опять же с согласия властей, будет помогать Тридцати тиранам в Афинах. Оба варианта типологически близки друг другу: речь в обоих случаях шла об установлении диктатуры аристократии над народом.

    Подведем итог: из трех экспедиций в Афины между 511 и 506 гг. две оказались полностью неудачными и только одна закончилась изгнанием Гиппия. Однако следует обратить внимание на то, что успех спартанцев был отчасти случаен. Гиппий покинул Афины не в результате военного поражения, нанесенного ему спартанцами, а скорее в результате неудачного для тирана стечения обстоятельств (Her. V, 65, 2).

    История с Исагором показывает, что Спарта была готова насаждать любые, самые крайние формы олигархии, даже в виде корпоративной тирании, лишь бы гарантировать себе лояльность Афин и их вступление в Пелопоннесский союз. Сюда же нужно отнести и попытку вернуть Гиппия в Афины около 504 г. (Her. V, 90-93). Восстановление тирании в Афинах с благословения Спарты было бы по-своему парадоксальной для тираноборцев акцией. Подобное поведение Спарты разрушает миф о принципиальной спартанской оппозиции тирании и показывает, что конкретные интересы Спарты иногда брали верх над провозглашенными ранее принципами.

    Как мы показали выше, тирания в Сикионе и Афинах пала благодаря военным усилиям Спарты. Хронологически подобные два эпизода отстоят друг от друга приблизительно на 40-50 лет. Это указывает на то, что, по крайней мере, два поколения спартанских лидеров были проникнуты духом тираноборства: эфор Хилон и царь Анаксандрид избавили Сикион от тирана Эсхина в 50-х гг. VI в. (вероятно, Эсхин был самым первым тираном, которого изгнал Хилон), а царь Клеомен изгнал Гиппия из Афин в 510 г.

    Рассмотрим случаи падения тираний, обеспеченные источниками помимо списка Плутарха (Mor. 859 d) и папирусного отрывка (Pap. Rylands 18 = FgrHist 105 F 1). Придерживаясь хронологического порядка, начнем с Коринфа и Амбракии.

    Плутарх в своем списке объединяет Коринф и его колонию Амбракию, говоря, что спартанцы изгнали оттуда Кипселидов. Из других источников известно, что Коринф был освобожден от последнего из Кипселидов - Кипсела II, он же Псамметих, в 584/3 г., а Амбракия - от Архина, также одного из Кипселидов, около 560 г. (Arist. Ath. Pol. 17, 4).

    Конечно, заключение или, скорее, возобновление союза между Спартой и Коринфом могло состояться только после падения тирании Кипселидов. Но могла ли Спарта так рано - в 583 г., в разгар своей войны с Тегеей, - совершить военный рейд в Коринф для изгнания Псамметиха, как об этом свидетельствует Плутарх. Ведь все остальные источники единодушны в том, что падение тирании в Коринфе произошло в результате внутренней борьбы, без какого-либо внешнего вмешательства (Nic. Dam. FgrHist 90 F 60, 7-8)[007_114].

    Ряд специалистов как по истории Спарты, так и по истории греческой тирании полагает, что утверждение Плутарха, будто Спарта положила конец тирании Кипселидов в Коринфе, некорректно. Спарта, с их точки зрения, в этом не принимала непосредственного участия[007_115]. Они указывают, в частности, на то, что Аристотель в "Политике" писал о конце Кипселидов, но ничего не сказал о спартанской интервенции в Коринф (V, 9, 22, 1315 b 26)[007_116].

    Приведем в качестве образца рассуждений о невозможности участия Спарты в изгнании Кипселидов мнение Дж. Хаксли. Вот что он пишет по этому поводу: "Упомянутое в списке Плутарха изгнание Кипселидов из Коринфа не может быть верным: самый вероятный год для конца коринфской тирании - 583 г., т. е., по крайней мере, за три декады до Хилона, который был первым спартанцем, известным своими военными акциями против тиранов. Упоминание Коринфа в списке, таким образом, ошибка Плутарха, его копиистов или его источника"[007_117].

    Дж. Хаксли предлагает свое объяснение данной ошибки Плутарха. По его мнению, Плутарх перепутал Коринф с городком Керинфом на Северной Эвбее, куда, как он думает, в середине VI в. вторглись спартанцы и низвергли правящих там тиранов из семьи Кипселидов[007_118]. Это - остроумная, но слишком вольная интерпретация следующего четверостишия Феогнида:

    Горе мне, я бессилен. Керинфа нет уже больше,
    Вместо лелантских лоз черный простерся пустырь.
    Изгнаны лучшие люди, у власти стоят негодяи.
    Пусть бы Зевс погубил род Кипселидов совсем
    (891-894 Bergk / Пер. С. Апта).

    Если бы Спарта действительно освободила Коринф от тирании, то можно было бы ожидать, что уже в 80-е гг. VI в. возобновится их тесное сотрудничество, в том числе и в военной сфере. Но в предании не сохранилось каких-либо данных о том, что Коринф в этот период участвовал в военных предприятиях Спарты. В частности, нет свидетельств о помощи Коринфа Спарте во время ее длительной борьбы с Аркадией в 90-70 гг. VI в. Первым из их совместных акций оказался поход на Самос в 524 г. Отсюда делается вывод, что союз, скорее всего, был возобновлен не ранее середины VI в.[007_119]

    Те исследователи, которые признают список Плутарха аутентичным, естественно, вынуждены отвергать предание, согласно которому освобождение Коринфа от тирании произошло без какого-либо внешнего толчка. Так, например, Н. Хэммонд верит в военное вмешательство Спарты. Сильное влияние Спарты он усматривает главным образом в том, что Коринф после освобождения стал пользоваться спартанской политической терминологией. Его главный аргумент - ссылка на Пиндара, который говорит об установлении в Коринфе евномии, или благозакония (Ol. 13, 6 - "Здесь обитает благозаконность")[007_120].

    Однако ссылку на Пиндара вряд ли можно считать корректной. В своем творчестве Пиндар старался не проявлять каких-либо определенных политических симпатий или антипатий[007_121]. Нельзя Пиндара причислить и к принципиальным противникам тирании: он без всякого смущения прославлял тиранов Гиерона Сиракузского и Ферона Акрагантского. Но ближе всего ему, конечно, были традиции военно-аристократического единства. Поэтому для Пиндара и в Коринфе, и в Спарте равно царила евномия. Так что никаких далеко идущих выводов о каком-либо влиянии Спарты на Коринф только на основании одной строки Пиндара мы бы делать не стали.

    Как нам кажется, никакого вооруженного вмешательства Спарты во внутренние дела Коринфа вообще не было. Последний тиран Коринфа Псамметих, как об этом свидетельствует традиция (Nic. Dam. FgrHist 90 F 60, 8), был низложен, скорее всего, собственными гражданами, а отнюдь не спартанцами. Однако полностью отвергать список Плутарха все же не стоит. Спартанцы вполне могли оказать помощь тем, кто готовил выступление народа против Псамметиха. Ведь ядро заговорщиков, как правило, состоит из наиболее активной части общества, недовольной своим настоящим положением. В прошлом сильный и влиятельный клан Бакхиадов вряд ли остался в стороне от антитиранического движения в своем родном городе. Если вспомнить, что Спарта приняла у себя изгнанных из Коринфа в середине VII в. Бакхиадов, то можно думать, что и позже она готова была оказывать им всяческое содействие. Но какого рода было это содействие, остается только гадать. Во всяком случае, прямой спартанской интервенции, по-видимому, не было.

    Обратимся теперь к Амбракии. Коринфские тираны, следуя традиции их предшественников Бакхиадов, основали несколько колоний, посылая туда в качестве ойкистов представителей своей семьи. Среди этих колоний, тесно связанных с Коринфом, была и Амбракия, основанная около 650 г. (Strab. X, 2, 8, p. 452). Там правили потомки Кипсела, первого тирана Коринфа. Плутарх в своем списке объединяет Коринф и Амбракию, говоря, что спартанцы изгнали оттуда Кипселидов. Но есть два свидетельства Аристотеля, которые рисуют совершенно иную картину избавления Амбракии от тирании. Причем в отличие от списка Плутарха они достаточно информативны. Вот первое из них: "То же самое произошло в Амбракии, где простой народ, соединившись с заговорщиками, изгнал тирана Периандра, а государственную власть забрал в свои руки" (Pol. V, 3, 6, 1304 a). Во втором отрывке Аристотель сообщает о непосредственном поводе к восстанию: "Против Периандра, тирана в Амбракии, составлен был заговор из-за того, что он во время пирушки со своим любовником спросил его, забеременел ли он уже от него" (Pol. V, 8, 9, 1311 a). Как видно из данных отрывков, в них нет и намека на участие Спарты в изгнании Периандра.

    Правда, вслед за Плутархом за последнего тирана Амбракии часто принимают не Периандра, а Архина[007_122]. Его имя встречается в греческой литературе еще только единожды в связи с тем, что его бывшая жена Тимонасса вышла замуж за Писистрата (Arist. Ath. pol. 17, 4). Но в "Афинской политии" Архин назван "одним ампракийцем из рода Кипселидов" (oJ jAmprakiwvth" tw'n Kuyelidw'n), а вовсе не тираном Амбракии. Нам нет нужды всех представителей большой и разветвленной семьи Кипселидов считать тиранами. Очевидно, последним тираном Амбракии был именно Периандр[007_123], как об этом свидетельствует Аристотель[007_124].

    Аристотель на примере Амбракии рисует классическую картину низвержения греческой тирании - простой народ, возглавляемый заговорщиками, изгоняет тирана и забирает власть в свои руки (Pol. V, 3, 6, 1304 a). Таким образом, в версии Аристотеля об изгнании Периандра из Амбракии нет никаких следов вооруженного вмешательства спартанцев.

    Обратимся теперь к самой удивительной части списка Плутарха, где среди островных и малоазийских греческих государств, откуда спартанцы изгоняли тиранов, названы Наксос, Фасос и Милет. О Фасосе и Милете нет никаких дополнительных сведений, кроме вышеназванного списка Плутарха. Что касается тирана Наксоса Лигдамида, о нем в связи со Спартой еще раз (помимо списка тиранов) упоминает также Плутарх.

    Так, в "Изречениях спартанцев" он рассказывает о демарше Спарты в отношении Лигдамида. Из сообщения Плутарха следует, что примерно в то же самое время, когда спартанцы предприняли поход против Поликрата (524 г.), они послали посольство и к Лигдамиду, тирану Наксоса и другу Поликрата, но послы, получив резкий отпор, уехали ни с чем[007_125]. Когда состоялось данное посольство, остается только гадать. Во всяком случае, в начале V в. на острове уже правили олигархи (Her. V, 30, 1).

    Вот, собственно говоря, и все сведения, имеющиеся в нашем распоряжении, которые связывают Лигдамида и Спарту. В дополнение можно указать только на список морских держав Евсевия (Chron. I, 225), среди которых названа и Спарта. Евсевий датирует "талассократию" Спарты в Эгеиде 517-515 гг. Но список Евсевия достаточно тяжело интерпретировать, поскольку текст плохо сохранился. По мнению исследователей, реальность "талассократического списка" Евсевия очень спорна[007_126].

    Если мы все же признаем достоверность свидетельств Плутарха и Евсевия, то уничтожение тирании на Наксосе придется датировать приблизительно временем спартанской "талассократии", т. е. 517-515 гг. Однако весьма маловероятно, чтобы Спарта предприняла экспедицию на Наксос через несколько лет после самосского афронта. В действительности, если Лигдамид и был когда-либо изгнан спартанцами, то это могло произойти только в ходе экспедиции на Самос в 524 г.[007_127] Остров Наксос как раз лежит на полпути между Спартой и Самосом. Но, как нам кажется, дело ограничилось только дипломатической нотой: спартанцы в очередной раз устроили публичную демонстрацию своего принципиального неприятия тирании. Подобная акция была вполне в духе спартанцев. Точно так же около 545 г. спартанцы отправили посольство в Сарды, где находился тогда персидский царь Кир Старший, и демонстративно заявили, что они якобы "не позволят ему (Киру) разорить ни одного эллинского города" (Her. I, 152). Это была чистой воды демагогия, ибо к данному моменту спартанцы уже отказались помочь малоазийским грекам в их борьбе против Кира (Her. I, 141; 152).

    В списке Плутарха кроме классических тиранов названы и Алевады, стоящие во главе Фессалийского союза. Плутарх объединяет их с тиранами, очевидно, на том основании, что Алевады из Лариссы узурпировали должность фессалийских тагов, став наследственными династами с почти царской властью[007_128]. Плутарх сообщает, что "под предводительством царя Леотихида спартанцы положили конец власти олигархов в Фессалии, лишив власти Аристомеда и Ангела" (Mor. 859 d / Пер. С. Я. Лурье).

    Согласно преданию, царь Леотихид действительно около 476 г. возглавил военную экспедицию в Фессалию, направленную против Алевадов. Официальной целью данного похода была месть изменникам Алевадам за их помощь персам во время Греко-персидских войн. Но эта экспедиция успеха не имела. Как рассказывает Геродот, спартанский царь внезапно прекратил всякие военные действия и возвратился в Спарту. Геродот объясняет такое странное поведение Леотихида тем, что он получил от фессалийских Алевадов большую взятку (VI, 72; см. также: Paus. III, 7, 9). Ни о каком изгнании Алевадов у Геродота нет ни слова. Это дает нам право утверждать, что список Плутарха в части, касающейся Алевадов, сильно искажает действительность. Плутарх знал о походе спартанцев против Алевадов, и, как любое военное мероприятие Спарты, естественно, считал его удачным. Во времена Плутарха непобедимость древней Спарты была одной из аксиом спартанской легенды. Так что Плутарх, или, скорее, его источники, верно передавая сам факт фессалийского похода, результат его интерпретируют уже в соответствии с давно сложившейся схемой, в которой реальная Спарта оказалась подмененной ее виртуальным аналогом.

    * * *

    Греческая элита со времен архаики сохранила устойчивое представление о тирании как воплощении беззакония. Расхожим стало представление о том, что убийство тирана не только не наказуемо, но, наоборот, достойно всеобщего уважения и почета (Arist. Pol. II, 4, 8, 1267 a; Polyb. II, 56, 15; 60, 2). Ибо, как писал Полибий, "с самым именем тирана соединяется ненавистнейшее представление: оно обнимает собою все неправды и беззакония, известные людям" (II, 59, 6).

    Спарта, будучи по характеру своему аристократическим государством, всегда поддерживало аристократические партии в других полисах: в VI в. - против тиранических режимов, позже - против демократий. Несмотря на закрытость своего общества, спартанские власти тем не менее охотно принимали у себя изгнанных аристократов. Это была неизменная в своем постоянстве политическая линия Спарты, начиная с самого раннего периода. В VII в. в Спарте нашли приют изгнанные из Коринфа Бакхиады, в VI в. - Феогнид, в V в. - Фукидид, Алкивиад, Ксенофонт.

    Первенствующей задачей правящего сословия в Спарте всегда оставалось сохранение стабильности внутри собственного государства. Для спартанцев данная задача была исключительно трудной. Ведь спартанский полис подчинил себе обширные территории с прежним ахейским населением. Поэтому спартанцам очень рано, еще в архаический период, пришлось решать проблемы, которые никогда не стояли, во всяком случае в таком масштабе, перед другими греческими полисами. Эта особенная внутренняя ситуация жестко ограничивала свободу действий Спарты, направленных вовне. Такая система приоритетов хорошо видна на примере т. н. тираноборства Спарты.

    В списке Плутарха из его трактата "О злокозненности Геродота" перечислены самые известные тирании, имевшие место в греческих полисах в VII-VI вв. (Mor. 859 d).

    Отчасти успехи спартанцев объясняются тем, что они начали свою тираноборческую деятельность тогда, когда тирания архаического периода была уже на излете и внутри городов началось брожение. В одном из дельфийских оракулов отмечена подобная особенность старшей тирании: как правило, она уже совершенно ослабевала к третьему поколению тиранов[007_129].

    Если оставить в стороне общие декларации о повсеместном изгнании спартанцами греческих тиранов и обратиться к конкретному материалу источников, то окажется, что военные успехи Спарты, возможно, были несколько преувеличены ею же самой. Спартанцы каждый раз демонстрировали свое нежелание вести длительные, дорогостоящие и чреватые большими потерями военные кампании. Их слава тираноборцев объясняется, скорее всего, не только реальными успехами на этом поприще (а они, бесспорно, были - достаточно вспомнить Афины и Сикион), но и хорошо поставленной пропагандой. Действительные успехи, как, например, в Сикионе, всячески подчеркивались, а неудачи замалчивались. Очевидно, только в небольших полисах спартанцы могли рассчитывать на быстрый успех. Там было достаточно одного появления спартанской армии: ведь слава "жандарма олигархов" шла впереди спартанцев. Н. Хэммонд даже полагает, что спартанцы далеко не всегда были вынуждены предпринимать вооруженную интервенцию для освобождения того или иного города от тирана. Иногда было достаточно присутствия спартанской армии по соседству или даже только постановления о помощи[007_130].

    Спартанцы, по-видимому, везде действовали по одному и тому же сценарию, применяя методы, о которых мы знаем из материалов, относящихся к Афинам и Самосу. Модель была, вероятно, следующей: обиженная аристократическая партия, находясь в самом городе или в изгнании, призывала спартанскую армию. Чувство корпоративной солидарности, характерное для членов правящего сословия, подкреплялось, как правило, общими дорийскими корнями. Формой взаимодействия греческой знати в масштабах всей Греции были т. н. ксенические связи. Именно ксены были посредниками между Спартой и ищущими ее содействия дорийскими аристократами. Освобожденный от власти тиранов полис, естественно, вступал в Пелопоннесскую лигу.

    Спарта целенаправленно прокламировала себя как тираноборца и внушала подобное идеологическое клише всем грекам. Но изгонять тиранов из действительно крупных государств, таких как Афины, Коринф или Самос, было делом нелегким, и обычно спартанцы не проявляли ни особого усердия, ни особого желания долго и с затратой больших усилий заниматься этой проблемой. При первых же серьезных трудностях спартанские военачальники отступали. Так было на Самосе в 524 г., в Афинах - в 511 г., в Фессалии - в 476 г. Попытка изгнать Поликрата с Самоса в 524 г. была полной и к тому же дорогостоящей неудачей[007_131]. Относительно Амбракии и Коринфа существуют источники, которые опровергают список Плутарха. Что касается Фокиды, Фасоса и Милета, также перечисленных в списке, то сведения Плутарха о падении там тираний - единственные, которые у нас есть. Немногим больше известно о Наксосе.

    Как мы показали выше, с уверенностью можно говорить об успехе Спарты в деле изгнания тиранов только из Сикиона и Афин.

    Становление Пелопоннесской лиги и тираноборство Спарты - явления, хронологически совпадающие и занимающие примерно три - четыре десятилетия вокруг 550 г. Согласно преданию, единственным крупным политиком в Спарте этого периода был эфор Хилон. Существует стойкая традиция, связывающая новую тираноборческую политику Спарты с именем Хилона, традиционная дата эфората которого 556/5 (Diog. L. I, 68).

    Но Хилон определенно имел отношение только к изгнанию Эсхина из Сикиона в 50-е гг. VI в. Ни в 524 г., когда предпринимался поход против Самоса, а попутно, может быть, и против Наксоса, ни тем более в 510 г., когда был изгнан Гиппий из Афин (Her. V, 64-65; Arist. Ath. pol. 19, 5), Хилон уже действовать не мог. Так что нет никакой уверенности в том, что Эсхин был только первым в длинном ряду тиранов, изгнанных непосредственно Хилоном, как думает, например, Дж. Хаксли[007_132]. Возможно, Эсхин был единственным тираном сравнительно большого города, действительно изгнанным Хилоном. Славу же тираноборцев спартанцы заслужили, в основном изгоняя тиранов из мелких общин, с которыми они могли справиться, не прилагая к тому особых усилий. При этом заслуга Хилона скорее лежит в другой плоскости. Он, по-видимому, не только сам участвовал в изгнании тиранов, но и был идеологом нового направления в спартанской политике, цель которого заключалась в усилении влияния Спарты в Греции, в том числе и посредством уничтожения тиранических режимов. Постепенно стал формироваться привлекательный для потенциальных членов Пелопоннесского союза образ Спарты как законной наследницы славы ахейских предков и защитницы дорийской аристократии "на местах" от тирании. Массированная пропаганда, очевидно, иногда подменяла собою реальные действия Спарты по изгнанию тиранов. Во всяком случае, Хилону удалось на века закрепить за спартанцами имидж принципиальных тираноборцев.

    3. СПАРТА И ПЕРСИЯ. ИСТОРИЯ ОТНОШЕНИЙ (середина VI в. - 413 г.)

    Вопрос о роли Персии в последний период Пелопоннесской войны представляется нам очень важным. Но для лучшего понимания внутренних механизмов спартано-персидского альянса необходимо вкратце изложить всю ту цепь военно-политических и дипломатических отношений, которые существовали между Персией и Спартой до 413 г. Что касается источников по этому вопросу, то тут самым ценным и полным нужно признать труд Геродота по истории Греко-персидских войн. Живому интересу Геродота к истории Востока мы обязаны многими сохранившимися сведениями о ранних контактах Персии и Греции. У Геродота имеется целый комплекс новелл, охватывающих отношения лидийских и персидских царей с греческим миром и, в частности, со Спартой. Для периода после Греко-персидских войн и до 413 г. основным нашим источником является Фукидид.

    Последний этап Пелопоннесской войны обычно именуют Ионийской войной, и это вполне правомерно, ибо главным театром военных действий с 413 по 404 г. стало побережье Малой Азии. Здесь в конечном итоге решилась и судьба всей Пелопоннесской войны. Спартанская коалиция с 413 по 411 г. претерпела существенные изменения. В ее состав вошли многие бывшие союзники и данники Афин, отпавшие от них сразу же после сицилийской катастрофы.

    После распада Афинской архэ вторым по своим катастрофическим последствиям для Афин стало появление на сцене нового партнера Спарты - Персии. Персидская держава до той поры активно не вмешивалась в общегреческую войну. Теперь же Персия решила, что наступил самый удобный момент для заключения союза с будущей державой-победительницей, и на роль таковой она выбрала (правда, с известными колебаниями) Спарту. Только союз со Спартой мог вернуть ей греческие города Малой Азии и обезопасить ее западные границы. С данного момента начинаются дипломатические переговоры Персии и Спарты, которые через два года, в 411 г., привели к заключению серии спартано-персидских договоров, в результате которых Спарта получила необходимые средства для ведения войны.

    Судя по данным античной традиции, архаическая Спарта была открыта для торговых и культурных контактов с Египтом и странами Востока. К середине VI в. она выходит уже на уровень государственных отношений с этими странами. Так, согласно Геродоту (I, 69), между 550 и 546 г. Спарта заключила союз с лидийским царем Крезом. Не приходится сомневаться в достоверности этого сообщения Геродота. Его рассказ, выдержанный в обычном для Геродота новеллистическом стиле, перемежается выражениями, явно заимствованными из документальной прозы. Например, фраза из речи Креза: "...Желаю быть вашим другом и союзником без коварства и обмана" (I, 69) прямо взята из эпиграфических документов того времени. Да и сама процедура заключения союза, когда Крез послал подарки, а спартанцы их приняли, является обычной для договорного процесса VI в.[008_133]

    Для Креза договор со Спартой был одним из ряда аналогичных договоров, которые он заключил с дружественными государствами, желая организовать антиперсидскую коалицию (Her. I, 77). Выбор царя пал на Спарту не случайно: он хорошо был осведомлен о военной мощи возглавляемого Спартой Пелопоннесского союза и надеялся обрести там неисчерпаемый рынок высокопрофессиональных наемников[008_134]. В этом достаточно деликатном деле он вполне мог рассчитывать на посредничество Дельф, с которыми у него были самые теплые отношения (Her. I, 54)[008_135]. Союз был заключен, и тем самым Спартой был сделан первый шаг в азиатскую политику.

    Понятно, зачем Крезу нужен был данный союз, но чем руководствовалась Спарта при его заключении? Возможно, Спарта заключила этот договор, вообще ничего не зная о персидской угрозе или плохо себе представляя степень могущества Персии[008_136]. Греки того времени считали Лидию самой могущественной и богатой державой в мире, и союз с ней, очевидно, казался Спарте очень выгодным в экономическом плане и совершенно необременительным - в политическом. Действительно, Лидия кроме всего прочего была богата драгоценными металлами и экспортировала их во многие греческие города, в том числе и в Спарту (Her. I, 69).

    Слишком малый объем информации не дает нам возможности однозначно ответить на вопрос о том, какие цели ставила перед собою Спарта, заключая союз с Лидией. Но сам факт заключения подобного союза - явное свидетельство заинтересованности Спарты в расширении своих международных контактов. Правда, несмотря на просьбы Креза, помощь ему так и не была послана. Однако, судя по свидетельству Геродота, Спарта не была виновата в происшедшем: о лидийской катастрофе стало известно в тот момент, когда спартанский флот готов был уже отплыть в Азию (I, 83).

    В 546 г. в Спарту прибыли послы от греческих городов Малой Азии с просьбой оказать им военную помощь в борьбе с персидским царем Киром (Her. I, 141; 152). К Спарте малоазийские греки отчасти обратились потому, что знали о существовании между Спартой и Лидией союзнических отношений, скрепленных официальным договором. Будучи подданными Лидии, они справедливо считали, что данный договор распространяется и на них. Во главе посольства стоял фокеец Пиферм, и это, по-видимому, не случайно. Архаическая Спарта, скорее всего, имела постоянные торговые сношения как с Фокеей, так и с другими крупными торговыми центрами Малой Азии[008_137].

    Широкий экспорт лаконской керамики, особенно между 575 и 550 гг., предполагает, что морское искусство было хорошо знакомо, по крайней мере, части спартанских периеков[008_138]. Без флота невозможны были бы ни торговые, ни военные контакты Спарты с Востоком. Судя по некоторым моментам, Спарта действительно обладала в архаический период собственным флотом (Her. I, 83). Вряд ли Крез обратился бы за помощью к государству, полностью лишенному флота. Успешная борьба с Аргосом за контроль над восточным побережьем Лаконии и островом Киферой (середина VI в.) также была бы невозможна, не имей спартанцы военных кораблей. У нас нет сведений о спартанских гаванях в архаический период. Не исключено, что около 600 г. такая гавань была на Тенаре: согласно преданию, Арион из Метимны был вынесен на берег из моря именно там (Her. I, 24, 6). Еще одним аргументом в пользу наличия у Спарты флота является указание Мирона на существование в Спарте особой категории вольноотпущенников, называемых desposionau'tai, "которых посылали для морских операций" (ap. Athen. VI, 271 f). Возможно, под desposionau'tai имелись в виду торговые агенты из числа бывших илотов, которые занимались исключительно морской торговлей (ср. qeravponte" в ольвийских надписях - IOSPE, I2, № 20, 21, 23). Хотя сообщение Мирона не датируется за отсутствием данных, тем не менее нельзя исключить возможности, что подобная профессиональная категория сформировалась уже в VI в.

    Вернемся, однако, к посольству приморских греков в Спарту. По словам Геродота, спартанская апелла, заранее настроенная против оказания какой-либо помощи ионийцам, даже толком не выслушала фокейского посла (I, 152). Решительное нежелание Спарты конфликтовать с Персией, с точки зрения М. Клаусса, объясняется тем, что после падения Лидии "поблек стимул, который заключался в богатстве лидийского царя и в вере в собственную непобедимость"[008_139]. Однако, желая быть в курсе происходящих событий, спартанцы послали к берегам Малой Азии свой разведывательный корабль (Her. I, 152).

    Иония после незначительного сопротивления была вынуждена подчиниться и признать свою вассальную зависимость от Персии. Спартанцы же post factum отправили посольство в Сарды, где находился тогда Кир, с высокомерным, но лишенным какого-либо реального смысла заявлением, что они якобы "не позволят ему (Киру) разорить ни одного эллинского города" (Her. I, 152). Данное сообщение Геродота о посольстве в Сарды и о странном заявлении спартанского представителя некоторые комментаторы считают вымышленным. По их мнению, оно понадобилось Геродоту только для того, чтобы показать контраст между ионийской роскошью и спартанской простотой нравов[008_140]. Однако нам кажется, на это можно взглянуть и с другой стороны. Спартанцы отказали малоазийским грекам в военной помощи, но кто им мог помешать высказать свою точку зрения на поведение Персии по отношению к попавшим ей в руки греческим полисам? Конечно, на Кира заявление спартанских послов не могло произвести какого-либо впечатления, тем не менее для Спарты было важно "сохранить свое лицо". Подобные дипломатические шаги должны были только усилить моральный авторитет Спарты среди греков.

    Свою первую, уже военную экспедицию на греческий Восток спартанцы совершили в 524 г. Она была направлена против тирана

    Самоса Поликрата. Поводом для спартанской агрессии послужила та помощь, которую Поликрат оказал Камбису во время его похода в 525 г. против египетского царя Амасиса.

    Для Геродота данное мероприятие спартанцев было настолько масштабным событием, что он даже назвал его "первым походом в Азию лакедемонских дорийцев". Геродот приводит подробный рассказ об этих событиях. Его информация, по-видимому, зиждется на вполне надежных источниках: местной самосской традиции и семейной традиции спартанца Архия, погибшего на Самосе (III, 55). Поводом к военному вмешательству послужило обычное в таких случаях обращение к Спарте политических противников тирана, самосских аристократов, а официальным мотивом - месть за пиратскую деятельность Поликрата, от которой пострадали, в частности, и спартанцы (III, 44-46).

    Геродот рассказывает, что спартанцы, высадившись на Самосе, легко захватили весь остров, кроме самого города, к осаде которого они и приступили. Однако, по словам Геродота, "после сорокадневной безуспешной осады города Самоса они отплыли назад в Пелопоннес" (III, 56). Таким образом, их первый поход на Восток фактически окончился неудачей. Очевидно, спартанцы настолько вяло вели военные действия на Самосе, что ходили даже слухи, будто спартанское командование было подкуплено Поликратом. Геродот считает эту версию недостоверной (III, 56), хотя, с другой стороны, спартанская история буквально наполнена эксцессами подобного рода, которые свидетельствуют о сильной коррумпированности спартанской политической элиты.

    Зачем же спартанское правительство решило вмешаться в дела Самоса, с которым до того у Спарты не было никаких трений, а вмешавшись, так вяло проводило военную кампанию? Здесь возможно несколько объяснений. Отчасти борьбу с Поликратом можно рассматривать и как очередное звено в принципиальной антитиранической политике Спарты (Her. I, 59; Thuc. I, 18; 122, 3; V, 59, 5; Plut. De mal. Her. 21-22)[008_141]. Однако в эту схему никак не укладываются отдельные факты, например заступничество Спарты за Гиппия, изгнанного тирана Афин (Her. V, 91). Очевидно, вмешательство Спарты в дела Самоса, кроме принципиальных идеологических моментов, важных для общественного мнения, объясняется главным образом давлением Коринфа, самого влиятельного после самой Спарты члена Пелопоннесского союза. Геродот прямо говорит, что "коринфяне со своей стороны содействовали тому, чтобы поход против Самоса состоялся" (III, 48). Надо заметить, что вообще большинство внешнеполитических инициатив Спарты, даже таких важных, как Пелопоннесская война, во многом инициировались Коринфом. Торговые интересы Коринфа очень страдали от владычества на море пиратского флота Поликрата, который господствовал в Эгейском море и "разорял без разбора земли друзей и врагов" (Her. III, 39)[008_142]. Коринф, кроме того, был встревожен дружескими связями, которые установились между Самосом и его непокорной колонией Керкирой (Her. III, 48-49; Plut. De mal. Her. 22). Можно согласиться с мнением Г. Гранди, что здесь, как и во многих других случаях, инициатива принадлежала Коринфу[008_143]. Но, с другой стороны, ошибочно было бы рассматривать Спарту только как пассивный объект коринфских внешнеполитических инициатив. Поход на Самос, конечно, свидетельствует о желании Спарты расширить круг своих союзников и сделать данный остров спартанским агентом влияния на Востоке.

    Но рост могущества Персидской державы и ее активная экспансия в Малую Азию заставили Спарту на время отказаться от каких-либо военных авантюр на Востоке. Так, спартанцы решительно отказались помочь восставшим в 499/8 г. ионийцам, которые могли рассчитывать на успех только в случае эффективной помощи со стороны метрополии. Однако их обращение к Спарте, наиболее сильному в военном отношении государству, оказалось тщетным (Her. V, 49-51). Спартанцы были не в состоянии и не хотели ввязываться в эту весьма сомнительную и опасную с их точки зрения авантюру, которая могла навлечь на них гнев Великого царя, тем более что во главе Ионийского восстания, по большей части, стояли тираны, ставленники самих персов. Один из них, Аристагор, тиран Милета, прибыл в Спарту и лично попытался убедить царя Клеомена начать военные действия против Персии. Он даже привез с собою медную доску с картой Персии и объяснил Клеомену, что народы, населяющие Персидскую империю, "гораздо богаче всех остальных: прежде всего - золотом, потом - серебром, медью, пестрыми одеждами, вьючными животными и рабами" (Her. V, 49). Тем не менее, согласно Геродоту, Клеомен немедленно прервал переговоры, узнав, что путь от побережья Малой Азии до Суз преодолевается за три месяца (V, 50). Ведь любому спартанцу было понятно, что армия, удалившись так далеко от морского побережья, вряд ли останется боеспособной.

    Даже если предположить, что царь Клеомен лично был за оказание помощи ионийским грекам[008_144], он не мог быть уверен в том, что члены Пелопоннесского союза Коринф и Эгина, обладающие флотом, последуют примеру Спарты. Флоты этих государств (хотя они и считались значительными в Греции) никак не могли равняться с финикийским флотом, который специально предназначался Великим царем для охраны малоазийского побережья. Момент для вмешательства в восточные дела был неудачен еще и потому, что именно тогда Спарта стояла на пороге военного конфликта со своим старым наследственным врагом Аргосом. Для войны же на два фронта Спарта не имела необходимых материальных и людских ресурсов.

    Спарту уже в древности не раз обвиняли в отсутствии патриотизма и предательстве дела восточных эллинов. Однако Геродот, прекрасно знавший все перипетии Ионийского восстания, полностью оправдывает поведение Спарты. При этом позицию же Афин он, наоборот, считает весьма неразумной и недальновидной, ибо их двадцать кораблей, посланных в Малую Азию, не могли принести реальной пользы, но зато в дальнейшем послужили прекрасным поводом для нападения персов на материковую Грецию. По данному поводу Геродот заявляет: "А эти корабли стали началом всех бед для эллинов и варваров" (V, 97).

    Персидская держава после подавления Ионийского восстания уже была готова начать экспансию на Запад. Генеральная репетиция в Ионии показала, что партикуляризм отдельных полисов - чрезвычайно удобная среда для завоевания всей Греции. Дальнейшие события не раз подтверждали верность этого положения. И если бы не Афины, которые сумели объединить Грецию в единый военный лагерь, будущая судьба греческого мира могла бы быть иной. Выдающаяся роль Афин в деле спасения Эллады ни в античной, ни в современной историографии не вызывает сомнений.

    Не таков взгляд на участие Спарты в войне с персами. Эта первенствующая в военном отношении держава далеко не сразу включилась в общеэллинское дело. Только когда ее государственные мужи поняли, что война одинаково грозит эллинам по обе стороны Истма, спартанцы приняли решение принять активное участие в военной кампании. До 477 г. верховное командование объединенной армией принадлежало Спарте. Но по целому ряду причин, главным образом благодаря активной позиции Афин, верховенство Спарты в войне к 477 г. стало уже анахронизмом. Эта метаморфоза во многом объясняется как негибкой политикой спартанских властей, так и грубыми просчетами спартанских командующих. Как известно, после взятия Византия союзники отказались подчиняться спартанскому руководству и предложили начальство в морской войне афинянам.

    Спарта приняла данное решение союзников без всяких возражений[008_145]. Такая странная уступчивость Спарты не может не вызывать удивления. Ведь в это время она еще оставалась, по мнению не только греков, но и персов, самым сильным в военном отношении государством. Недаром в битве при Платеях Мардоний поставил против спартанцев самую сильную часть своего многонационального войска - персов (Her. IX, 31). Таким образом, не военная слабость была причиной столь удивительной уступчивости Спарты в вопросе военной гегемонии. Фукидид так объясняет этот акт миролюбия: спартанские власти боялись, что "посланные за рубеж полководцы могут быть подкуплены (как это они уже испытали на примере Павсания)" (I, 96, 7). Ту же причину отказа Спарты от гегемонии приводит и Плутарх (Arist. 23).

    Какова же роль в этом деле спартанского наварха Павсания? Ведь именно его поведение послужило формальным предлогом для замены спартанских адмиралов афинскими. Незаменимым источником в данном вопросе является Фукидид (I, 128-134)[008_146]. Очевидно, в распоряжении Фукидида имелись бумаги из архива Павсания. Во всяком случае, он цитирует два письма из переписки Павсания с Ксерксом. Г. Шефер усматривает стилистическое сходство писем с текстами спартано-персидских договоров 413-411 гг., приводимых Фукидидом (VIII, 18; 37; 58)[008_147]. Комментатор Фукидида А. Гомм, отказываясь судить о том, как сохранились эти письма, считает их подлинными, основываясь на некоторых текстуальных совпадениях писем с сохранившимися надписями[008_148]. М. А. Дандамаев, оценивая, в частности, письмо Ксеркса к Павсанию (Thuc. I, 129, 3), отмечает, что по стилю оно напоминает ахеменидские надписи и, бесспорно, является подлинным. Он полагает, что Фукидид имел копию с греческого перевода персидского оригинала[008_149].

    Эта переписка между спартанским навархом и персидским царем - весьма знаменательное явление. Судьба Греко-персидских войн к 479-478 гг. была решена, и Персия, проиграв их в военном отношении, по-видимому, решила исправить дело путем дипломатических интриг. Уже первые контакты с греками показали персам, что греческие государственные деятели, как правило, не могут устоять перед взятками. Именно поэтому Ксеркс после серии военных неудач решил обратиться к подкупу. Случай скоро представился. Павсаний, опекун малолетнего царя Плистарха, а тогда главнокомандующий объединенным греческим флотом в Геллеспонте, сам шел на сближение с Персией[008_150]. Он, пользуясь своим положением, сумел оказать ряд важных услуг персидскому царю и благодаря этому наладить личные контакты с Ксерксом. Так, он тайно вернул царю нескольких его родственников, которые попали в плен после взятия греками Византия. Данная акция была его личной инициативой, осуществленной втайне от прочих греков (Thuc. I, 128, 5-6).

    Вопрос заключается в том, действовал ли Павсаний полностью на свой страх и риск или за ним стояли какие-то заинтересованные круги в самой Спарте, желающие заключения союза с Персией в качестве противовеса все возрастающей мощи Афин. Детальный рассказ Фукидида об аресте Павсания наводит на мысль, что, по крайней мере, часть эфоров сочувствовала регенту (I, 128-134, особенно 134, 1). Так что имеет под собой некоторое основание взгляд Ф. Г. Мищенко, что "дружественные отношения его с персидским царем не только не осуждались, но до известного предела даже поощрялись сильной политической партией в Лакедемоне"[008_151]. Во всяком случае, только при наличии сторонников в Спарте Павсаний мог безнаказанно в течение долгого времени проводить более чем странную для спартанского царя политику. Общая вражда к Афинам часто будет соединять Спарту с Персией и впоследствии.

    Конечно, вряд ли стоит полностью согласиться с мнением Геродота, который даже употребляет в отношении Павсания термин tuvranno" (V, 32), и Фукидида, что Павсаний стремился "к владычеству над всей Элладой" (I, 128, 3; см. также: Dem. LIX, 97-98). Его амбиции, возможно, так далеко не простирались. Но Фукидид верно передает то общее впечатление, которое сложилось в обществе о неприемлемом для грека поведении спартанского лидера. Не могла не возмущать, например, вызывающая надпись, которую после битвы при Платеях Павсаний приказал начертать на треножнике, посвященном в Дельфы (Thuc. I, 132, 2). В ней он объявлял лично себя победителем при Платеях. Спартанские власти замяли скандал, приказав выскоблить с треножника имя Павсания и "взамен вырезать имена всех городов", участвовавших в битве. В высокомерии и спеси обвиняли Павсания также и за посвятительную надпись, которую он поместил на медном кратере, поставленном на морском побережье вблизи Византия. В эпиграмме, цитируемой Афинеем, Павсаний называет себя "начальником (архонтом) обширной Эллады" (XII, 536 a; cp.: Her. IV, 81). Разумеется, подобные факты и легли в основу представления (впрочем, вполне справедливого) о Павсании как о непомерном честолюбце.

    Но если у Павсания и были далеко идущие планы относительно всей Греции, первые шаги по их осуществлению он должен был сделать дома. Для начала ему следовало добиться первенствующего положения в самой Спарте, став там царем[008_152]. В глазах людей, получивших спартанское воспитание и проникнутых духом корпоративной исключительности, карьерный успех в Спарте имел абсолютную ценность. Только царская власть могла дать Павсанию возможность действовать более или менее самостоятельно, оставаясь при этом в рамках конституции. Его принадлежность к дому Агиадов, с одной стороны, и имевшиеся в его распоряжении большие денежные средства - с другой, были надежными основаниями для инициирования изменений в законе о престолонаследии, тем более что перед Павсанием стояла задача более простая, чем это будет в случае с Лисандром. Ведь он, в отличие от последнего, уже принадлежал к царскому дому.

    Павсаний свои широкомасштабные планы по частичному изменению конституционных основ государства во многом связывал с установлением долговременных связей Спарты с Персией. Причем себя он мыслил в этой конструкции главным менеджером, через которого потекут деньги из Персии в Спарту (в конце Пелопоннесской войны именно по такому сценарию будет действовать Лисандр). Источники дают нам представление и о механике дела. С помощью женитьбы Павсаний хотел сблизиться с персидской элитой и получить щедрое приданое, необходимое ему для осуществления своих планов. Для этого он, по одной версии, пытался жениться на дочери персидского царя (Thuc. I, 128, 6), по другой - на дочери Мегабата, сатрапа Фригии, причем, по словам Геродота, с последней он даже успел обручиться (V, 32).

    Первая версия кажется нам заведомо фантастичной. Ведь, согласно персидским обычаям, дочь царя могла выйти замуж только за персидского аристократа[008_153]. Однако в дипломатической переписке обсуждение подобного гипотетического брака могло быть обычной для Востока формулой вежливости с обязательным для этого жанра элементом преувеличения. Примером подобного восточного гротеска способны служить слова Кира Младшего, обращенные к спартанскому наварху Лисандру. Во время переговоров в Сардах (407 г.) Кир заявил, что готов отдать Лисандру не только привезенные от отца 500 талантов, но и все свои личные средства, включая драгоценный трон, на котором он в тот момент сидел (Xen. Hell. I, 5, 3-4).

    Что касается второй версии об обручении Павсания с дочерью сатрапа Мегабата, то ничего невероятного здесь нет. Брачные союзы между представителями персидской и греческой элит иногда заключались. Так, Фемистокл получил в дар от Ксеркса не только три города, но и жену, происходящую из знатного персидского рода (Diod. XI, 57,6; ср.: Her. VIII, 136). Эта практика будет продолжена и в период эллинизма.

    Однако брачным планам Павсания не суждено было осуществиться. Мегабат по какой-то причине был отрешен от должности и вместо него был прислан перс Артабаз с поручением оказывать всяческое содействие Павсанию и пересылать его письма царю (Thuc. I, 129). Но эти уже налаженные контакты с персидским царем вскоре были прерваны. Павсаний по требованию союзников был смещен с должности наварха и вызван в Спарту для объяснений. Павсания обвиняли в том, что он окружил себя двором наподобие восточного монарха и пышной свитой, набранной из варваров. Не нравилось его греческому окружению и то, что он затруднил доступ к своей особе (Thuc. I, 130; Diod. XI, 46, 2-3)[008_154].

    В начале 477 г. уже как частное лицо Павсаний обосновался в Колонах (в Троаде)[008_155]. Выбор Колон в качестве возможного убежища, очевидно, был не случаен. Данный город располагался недалеко от Даскилия, резиденции сатрапа Артабаза. Как это было в обычае у персов, Колоны, скорее всего, были подарком Павсанию от царя. Как известно, целый ряд крупных политических деятелей Греции, оказавшись в изгнании, стали правителями приморских греческих городов[008_156]. Это, по-видимому, была принципиальная линия персидской политики - в многонациональной стране ставить наместниками отдельных областей и городов местных национальных лидеров. В случае с греческими городами ими часто становились известные политики-эмигранты из материковой Греции. Думается, если бы Павсаний не вернулся в Спарту, он разделил бы участь прочих знатных греческих изгнанников и закончил бы жизнь вассалом персидского царя.

    Здесь, в Колонах, Павсаний продолжил свою интригу с Артабазом (Thuc. I, 131, 1). Как долго эти сношения продолжались, неизвестно, но, скорее всего, несколько месяцев[008_157]. Наконец разразился скандал и эфоры были вынуждены во второй раз отозвать Павсания в Спарту. Павсаний подчинился. Он не боялся ответственности за свои действия в Азии, рассчитывая на поддержку друзей и единомышленников в самой Спарте. Фукидид утверждает, что Павсаний собирался "уладить дело подкупом" (I, 131, 2)[008_158]. На этом, очевидно, и зиждилась его уверенность в своей безнаказанности. Возможно, ему и на сей раз удалось бы выйти сухим из воды, но он погубил себя связью с илотами, которым, как рассказывает Фукидид, "обещал свободу и права гражданства" (I, 132). Это было самое тяжкое преступление против спартанской конституции, и Павсанию оно стоило жизни[008_159].

    Павсаний, этот предтеча Лисандра, первым из греков сделал ставку на союз с Персией, поискам которого он посвятил последние годы своей жизни. Интересы его собственной карьеры, интересы той "партии", которая стояла за ним, были непосредственно связаны с созданием спартано-персидской коалиции. Но время для нее пока не пришло. Спарта времен Павсания еще не находилась у той роковой черты, чтобы оплачивать финансовую помощь Персии фактическим признанием своей полувассальной от нее зависимости. Но уже в конце V в. спартанские военачальники станут обивать пороги дворцов персидских сатрапов и самого Великого царя, униженно прося денег на содержание армии и флота.

    Что касается персидского царя, то для него опыт с Павсанием не прошел даром. С этого времени персидский двор начинает пристально следить за событиями, развертывающимися в Греции, и использовать все возрастающую вражду между Афинами и Спартой для укрепления собственных позиций в Малой Азии. Персидский двор, гостеприимно принимая многочисленных греческих изгнанников, мог получать через них достоверную информацию о политическом состоянии ведущих греческих государств.

    К числу самых знатных изгнанников, нашедших себе приют в Персии, относятся Гиппий (Her. V, 96; Thuc. VI, 59), Демарат (Her. VI, 67, 70) и Фемистокл (Thuc. I, 137-138). К грекам, которые поддерживали тесную связь с Персией, можно отнести также тиранов городов западных сатрапий. Большую группу составляли предводители наемных отрядов и послы от различных греческих городов. Последние иногда на долгие годы задерживались в Персии. Многочисленной была и греческая диаспора при дворе Великого царя и его сатрапов: эллины служили в качестве переводчиков, врачей, строителей, архитекторов, прорицателей, поваров и т. д. Греки были уже в свите первых персидских царей, Кира Старшего и Дария I (Her. I, 153; III, 38; 129-138). Поездки на Восток воспринимались эллинами как способ поправить свое материальное положение. Так, комедиограф Платон в комедии "Послы" предлагал своим согражданам вместо того, чтобы каждый год выбирать девять архонтов, посылать в Сузы в качестве послов девять беднейших афинян для того, чтобы они вернулись оттуда богатыми господами[008_160]. Таким образом, уже в V в. греки, скорее всего, имели больше сведений об Ахеменидской империи, чем о соседнем Крите[008_161].

    После 459 г. основным направлением политики персов в Греции становится поддержка ими любых партий и движений антиафинского толка (Thuc. I, 115). Подобные настроения в Персии во многом были спровоцированы афинской стороной. В 459 г. афиняне вмешались во внутренние дела Персии, послав на помощь восставшему Египту флот из 200 кораблей (об этих событиях см.: Her. III, 12; 15; VII, 7; Thuc. I, 104; 109-110; Diod. XI, 71; 74-75; 77; XII, 3). Оказавшись в весьма затруднительном положении, Артаксеркс попытался использовать антагонизм Афин и Спарты с тем, чтобы побудить последнюю открыть "второй фронт". По рассказу Фукидида (I, 109-110), в 458 г. царь послал в Спарту посольство во главе с Мегабазом, имея целью склонить спартанцев к вторжению в Аттику. По расчетам персидской стороны, интервенция Спарты в Аттику неминуемо побудила бы Афины отозвать свой флот из Египта. Мегабаз, хотя и широко использовал технику денежных подарков, никаких конкретных результатов, однако, не достиг. По словам Фукидида, "деньги были растрачены напрасно, и Мегабазу с остатком денег пришлось возвратиться в Азию" (I, 109, 3). Диодор дает ту же версию, что и Фукидид, но отрицает факт подкупа (XI, 74, 6).

    Очевидно, прав Фукидид, утверждающий, что, по крайней мере, часть персидских денег осела в Спарте, но была потрачена, как мы сейчас сказали бы, не целевым образом. Именно в эти годы Спарта пребывала в состоянии глубокого внутреннего кризиса. Она в течение десяти лет, начиная с 464 г., не могла справиться с восстанием илотов, которое началось в год великого землетрясения (Thuc. I, 101-103; Diod. XI, 63-64). Таким образом, деньги, полученные от персов (если они хотя бы частично попали в государственную казну, а не в карманы коррумпированных магистратов), были использованы для устранения последствий природных и социальных катаклизмов.

    449 г. считается годом окончания Греко-персидских войн. Афинское командование после победы у Саламина отозвало флот с Кипра и начало с персидским царем переговоры, в результате которых был заключен Каллиев мир (Diod. XII, 4, 4-6; Plut. Cim. 13)[008_162]. По-видимому, обе стороны воспринимали этот мир как вынужденный компромисс. Афиняне освободили от персов Эгейское море, но греческие города Малой Азии в целом остались под властью Персии. Косвенным подтверждением тому, что и после 449 г. Малая Азия вместе с греческими городами формально оставалась законной территорий Персидской империи, является одно замечание Геродота (VI, 42), согласно которому подати, установленные еще Артаферном в 492 г. для городов Малой Азии, неизменно выплачивались Персии "вплоть до сего дня" (т. е. до 20-х гг. V в.). Во всяком случае, в Афинах данный договор считался позорным, а его автора Каллия обвинили во взяточничестве и привлекли к суду (Dem. XIX, 273).

    Чем же были недовольны афиняне? Очевидно, тем, что им официально пришлось признать всю Малую Азию, включая греческие города, наследственным владением персидской царской династии. Правда, судя по некоторым деталям, царь Персии de facto уступил им право сбора фороса с части городов своих западных сатрапий. По крайней мере, так можно понять одну любопытную реплику у Исократа, где он говорит о том, что афиняне устанавливали некоторые из налогов для городов, которые, судя по всему, формально относились к владениям персидского царя (Paneg. 120). Это замечание в какой-то степени может объяснить реальную расстановку сил в Малой Азии после заключения Каллиева мира. Царю пришлось скрепя сердце даровать афинянам то, что они уже отобрали у него силой. Правда, судя по одному замечанию Фукидида (VIII, 5, 5), формально царь никогда не отказывался от своих владений в Малой Азии, и малоазийские греческие города, несомненно, продолжали присутствовать в персидском налоговом реестре и после установления там афинского господства[008_163]. Компромисс здесь заключался, по-видимому, в следующем: часть приморских греческих городов, попавших в сферу афинского влияния, продолжали и после Каллиева мира платить форос Афинам, а города со смешанным населением - Диодор их называет "двуязычными" (XI, 60), - безусловно, возвращались царю. Для персидской стороны подобная практика делегирования налогов была в порядке вещей. Так, например, спартанскому наварху Лисандру Кир Младший в конце Пелопоннесской войны предоставил право взимать форос с городов западных сатрапий (Xen. Hell. II, 1, 14; Diod. XIII, 104, 4).

    В своей оценке Каллиева мира мы согласны с С. Я. Лурье, по словам которого, "персы в 449 г. переуступили афинянам право взимать с городов Малой Азии царский форос приблизительно в тех же размерах, в каких он уплачивался царю, и право непосредственно управлять этими городами под верховной властью царя"[008_164]. Во всяком случае, после 449 г. враждебные действия между Грецией и Персией прекратились. Начался период (с 449 по 412 г.), который по аналогии с современностью некоторые западные историки называют периодом "холодной войны" между Афинами и Персией[008_165].

    Афины за сравнительно короткий срок несколько раз увеличивали форос, собираемый с союзников, и, возможно, какие-то из малоазийских общин справедливо считали, что в составе Персидской монархии им жилось намного лучше[008_166]. Как полагает Г. Гранди, будь у них право свободного выбора, многие греческие города предпочли бы господство Персии господству Афин[008_167]. Такие антиафинские настроения всячески культивировались самими персами. Правители малоазийских сатрапий, очевидно, не жалели денег для поддержки проперсидских партий внутри греческих городов, а иногда даже прибегали к посылке прямой вооруженной помощи своим сторонникам. Так, в 430 г. сатрап Сард Писсуфн направил своего офицера в Колофон с тем, чтобы тот помог изгнать из города сторонников Афин (Thuc. III, 34).

    Десятью годами раньше, в 440 г., Писсуфн открыто поддержал восставший Самос[008_168]. Он направил на остров 700 своих наемников, и с их помощью самосским олигархам удалось устроить государственный переворот и подавить выступления проафинских элементов. Афинский гарнизон, находящийся на острове, был взят в плен и передан в руки Писсуфна (Thuc. I, 115; Diod. XII, 27, 3).

    Подобные действия Писсуфна были, конечно, нарушением Каллиева мира и при известной поддержке персидского царя могли привести к открытому вооруженному конфликту между Персией и Афинами. Думается, что само восстание на Самосе было бы невозможно, если бы не уверенность восставших в безусловной поддержке Персии. Самосский флот, состоящий из 55 триер, был слишком слаб, чтобы в одиночку сражаться с флотом Афинского союза. Судя же по количеству кораблей (160!), которые афиняне направили в самосские воды, они были очень встревожены не столько восстанием на Самосе, сколько возможностью последующего общего восстания союзников вкупе с персидской угрозой. Писсуфн имел огромную власть. Действия его как племянника Великого царя и сатрапа Сард могли быть прологом к новой войне с Персией. Это понимали и в Афинах, и в Сузах. Но Артаксеркс в тот момент не решился пойти на открытый военный конфликт с Афинами: ведь Афинская империя была на своем подъеме, а ее флот ничуть не уступал флоту персидского царя. Отсюда вполне объяснимые колебания и нерешительность персидской стороны. Царь Персии, несмотря на просьбы Писсуфна, так и не дал ему финикийский флот, за которым уже было отправлено пять самосских кораблей (Thuc. I, 116). Восставшие самосцы, оставшись один на один с афинянами, потерпели поражение. В результате на Самосе была восстановлена демократия, и впредь самосские демократы всегда оставались самыми верными союзниками Афин. Зачинщики восстания, олигархи, были изгнаны и поселились на противоположном берегу в Анеях (Thuc. IV, 75, 1). Данный город, скорее всего, контролировали персы.

    В 431 г. Спарта объявила Афинам войну. Она продолжалась без малого 30 лет и вошла в историю под названием Пелопоннесской. Афины и Спарта, главы двух враждующих коалиций, с первого дня войны начали активную агитацию за вступление в свои союзы всех нейтральных государств. Естественно, рассматривался вопрос и о возможности союза с Персией. Фукидид среди прочих приготовлений к войне упоминает и о том, что оба лагеря собирались отправить посольства к персидскому царю (II, 7, 1). Действительно, уже в следующем 430 г. мы узнаем о посольстве Спарты в Персию (Thuc. II, 67). Что касается афинского посольства, то оно, по всей вероятности, имело место не ранее 425/424 г. (Thuc. IV, 50). Правда, в "Ахарнянах" Аристофана, поставленных годом раньше, упоминается какое-то посольство к царю Персии (61-125)[008_169], но свидетельство комедиографа в данном случае не слишком надежный источник, хотя, с другой стороны, выведение на сцену персидских послов вряд ли является простой случайностью.

    По-видимому, вопрос о союзе с Персией всерьез обсуждался на афинской агоре и почитался за злободневный[008_170].

    Для Спарты, чье финансовое положение всегда оставляло желать лучшего, альянс с Персией был жизненно необходим. Ведение войны требовало огромных денежных средств. Первоначально Спарта большие надежды возлагала на казну Олимпии и Дельф (Thuc. I, 121; 123). Но финансовой поддержки от жрецов добиться было гораздо сложнее, чем моральной. Что касается союзников в Балканской Греции, то они даже при всем желании не могли полностью взять на себя все финансовые расходы. У греков же Запада в это время были свои проблемы. Оказавшись в таком положении, Спарта была вынуждена буквально в первые дни войны обратиться к персам за финансовой поддержкой.

    Первое известное нам спартанское посольство к персидскому царю было послано в 430 г. Фукидид подробно рассказывает и о составе посольства, и о его дальнейшей судьбе (II, 67). Кроме официальных членов посольство сопровождал "частным образом некий Поллис из Аргоса" (II, 67, 1). Наличие в посольстве аргосца даже в качестве частного лица давало возможность надеяться на хороший прием в Персии. У Аргоса была старая дружба с Персией. По преданию, персидский царский дом происходил из Аргоса (Her. VII, 150).

    Миссия спартанских послов была очень трудной: ведь Афины и их союзники контролировали все пути, ведущие к персидской территории. Послы надеялись на протекцию сатрапа Фарнака, который обещал сопровождать их к царю. Однако перебраться на ту сторону Геллеспонта им не удалось. Они были схвачены союзником Афин фракийским царем Ситалком и переданы в руки афинян. Так неудачно закончилось первое посольство Спарты к Великому царю.

    Между 430 и 425 гг., по-видимому, имело место несколько посольств, но никаких конкретных сведений о них не сохранилось, кроме единственного упоминания у Фукидида (IV, 50, 2). Вряд ли эти посольства достигли каких-либо конкретных результатов. Война только что началась, и престарелый царь Артаксеркс I предпочитал пока наблюдать за тем, как будут разворачиваться события. Спартанское правительство, в свою очередь, испытывало большие колебания по поводу союза с Персией: отсюда недостаток ясности и расплывчатость формулировок в предложениях спартанцев, в чем их неоднократно упрекала персидская сторона. Спартанцы не хотели открыто обсуждать судьбу малоазийских греков, по крайней мере, не раньше, чем они будут уверены в получении существенной помощи от персов. А для персидского царя эти переговоры и вовсе не имели цены без официального признания Спартой его прав на всю Малую Азию. Таким образом, в первые годы Пелопоннесской войны будущие союзники только присматривались друг к другу. Судя по всему, никаких конкретных переговоров не велось, скорее шел процесс постепенного сближения интересов обеих сторон.

    В 425/4 г. Артаксеркс решил, что настал удобный момент начать серьезные переговоры со Спартой. В самой Персии только что был подавлен очередной дворцовый переворот. В Малой Азии удалось достичь определенных успехов, а именно захватить Колофон, Кавн и некоторые другие греческие города. Спартанцев же, наоборот, постигла большая неудача в Пилосе и Сфактерии, и они уже были готовы заключить мир с Афинами. Но Персию мир в Греции не устраивал. Она неизбежно потеряла бы те преимущества, которых только что добилась в Малой Азии. В такой ситуации персидский двор был склонен положительно решить вопрос о субсидиях Спарте. Для ведения переговоров в начале зимы 425/424 г. в Спарту был послан Артаферн, знатный перс из царского рода. В его обязанности входило доставить письмо от Артаксеркса и договориться о посылке спартанского посольства в Персию. Однако Артаферну так и не удалось достичь Пелопоннеса. У реки Стримон его перехватила афинская эскадра и доставила в Афины (Thuc. IV, 50). По словам Фукидида, "Артаферна перевезли в Афины, где его послания перевели с ассирийского письма и прочитали. Помимо прочего, содержание их в основном сводилось к следующему: царь не понимает, чего хотят лакедемоняне, так как все их послы, приезжавшие к нему, говорили разное; и вот, если они желают ясно объясниться, то должны с этим персом отправить к нему послов" (IV, 50, 2).

    Судя по тексту письма, спартанцы не раз уже вступали в переговоры и с западными сатрапами, и с самим царем. Цель подобных переговоров понятна: за счет Персии решить трудно решаемые для Спарты финансовые проблемы. Но спартанцы, чьим главным пропагандистским лозунгом в этой войне было освобождение греков от афинской тирании, не были еще готовы подписать с Персией официальный договор о разделе сфер влияния. Персидскую сторону уже не устраивал двусмысленный Каллиев мир. Царь готов был финансировать спартанцев, но за это, конечно, требовал от них полного отказа от каких-либо притязаний на малоазийскую территорию. Колебания спартанских властей и их нежелание "ясно объясниться" вполне понятны: в глазах всех греков подобный договор был глубоко аморален. Тем не менее, если бы не смерть Артаксеркса в 424 г. (Diod., XII, 64, 1), союз со Спартой был бы заключен уже тогда. Однако сложная внутриполитическая обстановка заставила Персию на несколько лет дистанцироваться от греческих дел. В Сузах сразу после смерти Артаксеркса началась борьба за власть между несколькими претендентами на трон Ахеменидов (Ctes. Pers. 44-48; Diod. XII, 71, 1). Вступление Дария II на престол в начале 423 г. было ознаменовано восстаниями в нескольких сатрапиях. Их подавление стало основной задачей персидского царя на ближайшие годы. В такой ситуации Дарий II был очень заинтересован в сохранении мира в Малой Азии и, по-видимому, в 423 г. во время переговоров с афинянами согласился возобновить Каллиев мир (ср.: Andoc. III, 29)[008_171].

    После его возобновления и до 414 г. в отношениях Афин и Персии наступила некоторая стабильность. Обе стороны всячески избегали конфликтных ситуаций и строго соблюдали условия мирного договора. Дарию II приходилось все еще бороться с мятежами в собственной империи, Афины же бросили все силы на подготовку экспедиции на Запад. Но в 414 г. афиняне сами нарушили этот хрупкий баланс. Как видно, имперская мечта о расширении своих владений постоянно провоцировала Афины на авантюры, подобные сицилийской экспедиции или помощи восставшему против царя сатрапу Писсуфну. Неуклюжее вмешательство Афин в персидские дела окончательно спровоцировало их разрыв с Персией.

    В 414 г. сатрап Сард Писсуфн, исполняющий эту должность уже более 25 лет, поднял антиправительственный мятеж. Ситуация была настолько серьезной, что против Писсуфна царь послал трех известных персидских военачальников, среди них и Тиссаферна, сына знатного перса Гидарна. Мятежный сатрап, в свою очередь, воспользовавшись посредничеством карийского династа Аморга, своего внебрачного сына, обратился за помощью в Афины, и афиняне с присущим им авантюризмом опять вмешались во внутренние дела Персидской империи. Весной 414 г. они послали к Писсуфну наемное войско во главе с Ликоном и тем самым вступили в открытый конфликт с Дарием II (Thuc. VIII, 5, 5; Andoc. III, 29; Ctes. Pers. 52). Это был в высшей степени легкомысленный и опасный шаг, ибо афиняне, во-первых, оказавшись на стороне проигравших, ничего не получили от своего предприятия, во-вторых, окончательно испортили отношения с Дарием. Неприятным для репутации афинян оказалось и поведение их командующего Ликона, передавшего Писсуфна в руки военачальников царя Персии. По словам Ктесия, "за свое предательство он получил от царя города и земли" (Pers. 52).

    Данная история положила конец сомнениям Дария. Он не мог простить афинянам вмешательства во внутренние дела его империи и твердо выбрал курс на союз со Спартой. В 413 г. после возобновления военных действий в Греции персидский царь начал переговоры со Спартой о заключении союза против Афин.

    Подводя итоги сказанному, хочется отметить следующие, на наш взгляд, важные моменты.

    Многолетние отношения с Персией являются показателем того, что Спарта, однажды пробужденная к внешнеполитической активности, результатом которой стало создание ею Пелопоннесской лиги, не ограничилась рамками одного Пелопоннеса. Уже в середине VI в. Спарта заключает союз с Лидией, пытается вести какую-то свою игру с Персией, осуществляет военную экспедицию против тирана Поликрата. В определенной мере к внешнеполитической активности Спарту подталкивал Коринф, самый авторитетный член Пелопоннесского союза. Например, бесспорна ключевая роль Коринфа в организации экспедиции на Самос против Поликрата. Но кроме внешних обстоятельств, к разряду которых можно отнести давление на Спарту ее влиятельных союзников, были и внутренние факторы, разрушающие изнутри привычный изоляционизм Спарты. Главный такой фактор - это деятельность сильных политических лидеров в самой Спарте. Они увязывали свой карьерный успех с обращением Спарты к активной внешней политике. Так, для Павсания союз с Персией был обязательным условием для реализации его личных амбиций как у себя дома, так и в масштабах всей Греции. Объективно же заключение подобного союза вело к нарушению баланса биполярного существования греческого мира в пользу Спарты. Желание подтолкнуть Спарту в сторону Персии разделяла с Павсанием и часть спартанской молодежи (Diod. XI, 50 - oiJ newvteroi). Уже в 70-60 гг. V в. спартанские граждане, особенно воевавшие за границей вместе с Павсанием, были охвачены страстью к личному обогащению. Во многом именно страхом спартанских властей перед разлагающим влиянием Востока объясняется свертывание всех внешнеполитических инициатив Павсания. Спарта пойдет на союз с Персией только в 413 г. Данный союз для Спартанского государства окажется бомбой замедленного действия. Он запустит механизм, который за два десятилетия изменит облик ликурговой Спарты. Лисандр осуществит то, что не удалось Павсанию. С помощью Персии он сделает ее самым богатым государством Греции, но это будет уже другая Спарта.


    Примечания:



    006_1

    Строгецкий В. М. Полис и империя в классической Греции. Учебное пособие. Нижний Новгород, 1991. С. 66.



    006_2

    Бергер А. К. Спарта // Древняя Греция. Под ред. Д. П. Каллистова и В. В. Струве. М., 1956. С. 100; Huxley G. L. Early Sparta. London, 1962. P. 82; Tigerstedt E. N. The Legend of Sparta in Classical Antiquity. Vol. I. Stockholm, 1965. P. 78, n. 598. Более полный перечень мнений см. в статье: Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. // Из истории античного общества. Межвуз. сб. Вып. 1. Горький, 1975. С. 5, прим. 10.



    006_3

    О взглядах Дж. Ларсена на античный федерализм см.: Кащеев В. И. Проблемы государственности в эллинистической Греции в научном творчестве Дж. Ларсена // ВДИ. 1982. № 4. С. 143-150.



    006_4

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 6 и прим. 15.



    006_5

    Schaefer H. Staatsform und Politik. Untersuchungen zur Griechischen Geschichte des VI-V Jahrh. Leipzig, 1932. S. 63 f. О точке зрения Г. Шефера см.: Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 5 сл. и прим. 12.



    006_6

    Соколов Ф. Ф. Дань лакедемонских союзников // Труды Ф. Ф. Соколова. СПб., 1910. С. 268.



    006_7

    См.: Poralla P. Prosopographie der Lakedaimonier bis auf die Zeit Alexanders des Grossen. Breslau, 1913. S. 5; Huxley G. L. Early Sparta. P. 66 f.; Cartledge P. Sparta and Lakonia. A Regional History 1300-362 B. C. London, 1979. P. 138.



    006_8

    Возможно, именно эту битву имел в виду Феопомп: критянин Эпименид "предсказал поражение лакедемонян от аркадян - и подлинно они были разбиты при Орхомене" (ap. Diog. Laert. I, 115). Как полагает Дж. Хаксли, деятельность Эпименида приходится на времена Солона, и предполагаемое пророчество вполне может быть отнесено к аркадской войне начала VI в. (Huxley G. L. Early Sparta. 66 f.).



    006_9

    Meyer Ed. GdA. Bd. II. Stuttgart, 1893. S. 766; Huxley G. L. Early Sparta. P. 137, n. 477; Kagan D. The Outbreak of the Peloponnesian War. Ithaca, London, 1969. P. 11, n. 7; Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 7 и прим. 17. Согласно Г. Бузольту, сама стела с договором могла быть воздвигнута и позже, после подавления великого аркадского восстания 468 г. (Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. 3 Aufl. Hf. II. Mьnchen, 1926. S. 1320, Anm. 3).



    006_10

    По поводу места, где была воздвигнута стела, идут споры. Скорее всего, это было на границе спартанской и тегейской территорий. Хотя не исключен и другой вариант: стелу могли поставить в священном как для аркадян, так и для спартанцев месте - в Олимпии, которая также находилась на берегу Алфея (Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 138).



    006_11

    Прилагательное crhstov" (буквально "полезный", "добрый", "хороший") могло быть также эвфемизмом для обозначения покойника. На такое значение данного слова указывает, в частности, Плутарх. В "Римских вопросах" он пишет: "Добрыми (Crhstoiv) именуют умерших, давая неприятному приятное название...". В качестве примера Плутарх повторяет почти дословно толкование Аристотеля по поводу договора тегейцев со спартанцами (Mor. 52, 277 с). В словарях Лиддель-Скотта и П. Шантрена выражение crhstovn tina poiei'n понимается как местный спартанский эвфемизм вместо глагола ajpoktinnuvnai ("убивать", "казнить", "приговорить к смерти") и в таком своем качестве употребленный в спартано-тегейском договоре. П. Шантрен указывает на то, что глаголы, производные от crhv, такие, например, как diacravomai и ajpocravomai, также могли употребляться как эвфемизмы в значении "убивать", "умерщвлять", "истреблять кого-либо" (Liddell H. G. - Scott R. A Greek-English Lexicon. A New Edition. Vol. 10. Oxford, 1940. s. v. crhstov"; Chantraine P. Dictionnaire йtymologique de la langue grecque. T. IV-2. Paris, 1980. s. v. crhstov").



    006_12

    Васильевский В. Г. Политическая реформа и социальное движение в древней Греции в период ее упадка. СПб., 1869. С. 9; Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. S. 1320, Anm. 3.



    006_13

    Hammond N. G. L. The Peloponnese // CAH. 2nd ed. Vol. III, 3. 1982. P. 355 f.



    006_14

    Строгецкий В. М. Полис и империя... С. 71.



    006_15

    Jacoby F. Crhstou;" poiei'n (Arist. fr. 592 Rose) // CQ. Vol. 38. 1944. P. 15 ff.



    006_16

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 137, n. 477; Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 138.



    006_17

    Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 139.



    006_18

    В источниках определенно говорится только о синойкизме. Но, как полагает Э. Мейер, естественно сделать вывод о переходе от синойкизма к демократии. В любом случае влияние крупных землевладельцев должно было уменьшиться, а значение народного собрания увеличиться (Meyer Ed. GdA. Bd. III. Stuttgart, 1901. S. 516, 589; Bцlte. Mantineia // RE. Bd. XIV. Hbbd. 28. Stuttgart, 1930. Sp. 1319).



    006_19

    Из всех государств материковой Греции Спарта в ее раннем развитии считалась последующими поколениями наиболее тесно связанной с Дельфами. Подробнее об этом см.: Parke H. W., Wormell D. E. The Delphic Oracle. Vol. I. Oxford, 1956. P. 83 ff.



    006_20

    Мандес М. И. Мессенские войны и восстановление Мессении. История и традиции // Записки Новороссийского университета. Т. 73. Одесса, 1898. С. 18.



    006_21

    Геродот поясняет, что коллегия агатоергов (oiJ ajgaqoergoiv) состояла из пяти бывших "всадников" (само название "всадники" для Спарты этого периода уже являлось реликтовым). Агатоергами, по-видимому, становились лучшие из бывших всадников, что подразумевает само название должности. Их использовали для выполнения всякого рода деликатных поручений, в том числе и полицейско-разведывательного характера.



    006_22

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 68.



    006_23

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 68; Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 139.



    006_24

    Свида (s. v. Sthsivcoro") относит время его рождения к 37-й олимпиаде (632-629 гг.), а время смерти - к 56-й олимпиаде (556-553 гг.). О Стесихоре см. статью Н. Н. Казанского, помещенную в качестве введения к переводам фрагментов поэта (ВДИ. 1985. № 2. С. 217-225).



    006_25

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 69; Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 139; Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 355. Того же взгляда на роль Хилона в создании Пелопоннесского союза придерживается и Л. Джеффри, хотя, с его точки зрения, славу с Хилоном должны разделить и спартанские цари. По словам Л. Джеффри, новая и честолюбивая политика Спарты лучше всего ассоциируется со временем жизни царей Анаксандрида II (время правления 550-516 гг.) и Аристона (время правления 560-510 гг.), в чье царствование Тегея была принята в союз (Jeffery L. H. Archaic Greece. The City-States c. 700-500 B. C. New York, 1978. P. 121).



    006_26

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 71.



    006_27

    Poralla P. Prosopographie der Lakedaimonier... S. 45, № 230; S. 130 f., № 760.



    006_28

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 71.



    006_29

    Об архаическом Аргосе см.: Tomlinson R. A. Argos and the Argolid. From the End of the Bronze Age to the Roman Occupation. Ithaca; New York, 1972.



    006_30

    Предание о Фидоне очень скудное и противоречивое. Это - один из самых спорных сюжетов архаической истории Греции. Правление Фидона датируется в широком диапазоне от VIII до VI в. Подробнее см.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 96, прим. 9.



    006_31

    Подробнее об этом см.: Жестоканов С. М. Архаический Коринф (проблемы социально-политической истории). Канд. диссертация. СПб., 1991. С. 101 слл. (рукопись).



    006_32

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 72 f. и n. 512-514.



    006_33

    Poralla P. Prosopographie der Lakedaimonier... S. 76; Huxley G. L. Early Sparta. P. 84.



    006_34

    История вопроса достаточно полно изложена в статье В. М. Строгецкого (Строгецкий В. М. О датировке битвы при Сепее // ВДИ. 1979. № 4. С. 108-117).



    006_35

    Строгецкий В. М. Полис и империя... С. 69 сл.



    006_36

    Несмотря на то что аргосская знать понесла огромные потери и в городе, очевидно, начались серьезные волнения негражданского населения (рабов и периеков) (Her. VI, 79; 83), Спарта никак на это не отреагировала. Но к 480 г. положение здесь настолько стабилизировалось, что Аргос даже сумел послать на помощь Эгине в ее войне с Афинами тысячу добровольцев (Her. VI, 92, 2).



    006_37

    Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 353; Строгецкий В. М. 1) Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 8 сл. и прим. 19; 2) Полис и империя... С. 68 сл.



    006_38

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 17 и прим. 46 со ссылкой на литературу.



    006_39

    Укажем, однако, на мнение П. Кэртлиджа, который не верит, что в столь ранний период Коринф состоял в военном союзе со Спартой и помогал ей в ходе Мессенских войн. В основе этого недоверия лежит прежде всего крайне скептическое отношение к Павсанию как основному источнику по Мессенским войнам. П. Кэртлидж полагает, что расстояние и особенности географического положения предписывали различные и отдельные судьбы этим двум дорийским государствам, по крайней мере, вплоть до VI в. (Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 139 f.).



    006_40

    Jeffery L. H. Archaic Greece. P. 122; Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 8, прим. 19.



    006_41

    Не исключено, что одним из побудительных мотивов возобновления союза было также изгнание Спартой в 556 г. последнего из Орфагоридов, тирана Сикиона Эсхина (Plut. De mal. Her. 21 c-d).



    006_42

    Kahrstedt U. Griechisches Staatsrecht. Bd. I. Sparta und seine Symmachie. Gцttingen, 1922. S. 28 f.



    006_43

    Schwahn W. Symmachia. 1. Sparta // RE. 2. Reihe. Hbbd. 7. Stuttgart, 1931. Sp. 1116.



    006_44

    Бузольт Г. Очерк государственных и правовых греческих древностей. Харьков, 1895. С. 270; Clauss M. Sparta. Eine Einfьhrungen in seine Geschichte und Zivilisation. Mьnchen, 1983. S. 162.



    006_45

    Kagan D. The Outbreak of the Peloponnesian War. P. 21 ff.; Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 17.



    006_46

    Васильевский В. Г. Политическая реформа... С. 11.



    006_47

    Wickert K. Der Peloponnesische Bund von seiner Entstehung bis zum Ende des Archidamischen Kriges. Erlangen, 1961. S. 31 f.



    006_48

    Baltrusch E. Sparta. Geschichte, Gesellschaft, Kultur. Mьnchen, 1998. S. 98.



    006_49

    Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 356.



    006_50

    Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. S. 1330; Clauss M. Sparta. S. 159.



    006_51

    Среди исследователей такого мнения придерживается, например, В. М. Строгецкий. По его словам, "собрания союзников не являлись конституционным органом союза, так как они созывались нерегулярно и по усмотрению самих спартанцев" (Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 14 сл.).



    006_52

    Бузольт Г. Очерк государственных и правовых греческих древностей. С. 270.



    006_53

    Латышев В. В. Очерк греческих древностей. Ч. I. Государственные и военные древности. Изд. 3. СПб., 1897. С. 330.



    006_54

    Точно так же вхождение любого полиса в Ахейский союз оформлялось как равноправный договор двух сторон. По поводу присоединения каждого нового полиса воздвигалась, очевидно, в Гамарионе, особая стела, где были зафиксированы условия членства полиса в союзе (Сизов С. К. Ахейский союз. М., 1989. С. 71 со ссылками на источники).



    006_55

    Позже при образовании военных союзов (например, Второго Афинского) этот пункт будет видоизменен в сторону большей равноправности союзников, и стандартной формулой станет следующее выражение, к примеру: "Если кто-нибудь нападет на афинян, пусть хиосцы окажут помощь всеми возможными средствами. Если кто-нибудь нападет на хиосцев, пусть афиняне окажут помощь всеми возможными средствами" (Ditt. Syll.3, N 142).



    006_56

    Cartledge P. Sparta and Lakonia. Р. 148; Строгецкий В. М. 1) Возникновение и структура Пелопоннесского союза С. 9; 2) Полис и империя... С. 71.



    006_57

    Baltrusch E. Sparta. S. 99.



    006_58

    Clauss M. Sparta. S. 159 f.



    006_59

    Ibid. S. 160.



    006_60

    Baltrusch E. Sparta. S. 98 f.



    006_61

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 9 слл. и прим. 25.



    006_62

    Cartledge P. Sparta and Lakonia. Р. 148.



    006_63

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 15.



    006_64

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 13.



    006_65

    Larsen J. A. Representative Government in Greek and Roman History. Berkeley, 1955. P. 57. С. 50. Дж. Ларсен распространяет на Пелопоннесский союз систему управления, которая существовала в греческих федерациях эллинистического периода. Так, в Ахейском союзе синодом называлось регулярное заседание, которое могло даже иметь порядковый номер, например "второй синод" (hJ deutevra suvnodo") (Polyb. XXIII, 16. 12).



    006_66

    Kagan D. The Outbreak of the Peloponnesian War. P. 21.



    006_67

    Этот отрывок подробно и убедительно проанализирован В. М. Строгецким (Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 14 сл.).



    006_68

    Выражение e}n bouleuthvrion не имеет здесь какого-либо специального значения. То же самое выражение Фукидид использует для иллюстрации синойкизма Тесея в Аттике (II, 15, 2) (Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. Oxford, 1945. P. 456).



    006_69

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 14.



    006_70

    Латышев В. В. Очерк греческих древностей. Ч. I. С. 331.



    006_71

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 82.



    006_72

    Schwahn W. Symmachia. 1. Sparta. Sp. 1116.



    006_73

    В политической литературе классического периода под термином aujtonomiva понималась "суверенность государства, гарантированная другими государствами". Анталкидов мир (387/386 г.), будучи грозным предупреждением против создания новых союзов, провозгласил автономию всех греческих полисов, причем гарантами автономии "всякого города, большого и малого", выступали Спарта и Персия (Xen. Hell. V, 1, 32).



    006_74

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 16 сл.



    006_75

    Текст договора написан на дорийском диалекте. По мнению А. Гом-ма, он попал к Фукидиду черед Алкивиада, бывшего тогда в Аргосе (Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. III (к V, 77)).



    006_76

    Как заметил В. Г. Васильевский, "выражение "истинная демократия" часто означает несколько менее, чем просто "демократия"; эпитет "истинная" служит к ограничению, а не к усилению понятия, заключающегося в слове "демократия"" (Васильевский В. Г. Политическая реформа... С. 214).



    006_77

    Clauss M. Sparta. S. 159-160.



    006_78

    Schwahn W. Symmachia. 1. Sparta. Sp. 1117.



    006_79

    Бузольт Г. Очерк государственных и правовых греческих древностей. С. 271.



    006_80

    А. Гомм, вопреки мнению схолиаста Фукидида, полагает, что здесь термин xenagoiv употреблен не в его обычном значении ("командиры наемников"), поскольку ни о каких наемниках в данном контексте речи не идет (Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. II. Oxford, 1956. P. 208 (к II, 75, 3)).



    006_81

    Hermann K. F. Lehrbuch der Griechischen Staatsaltertьmer. Bd. I. Abt. 1. Freiburg, 1889. S. 214.



    006_82

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 15 сл. и прим. 38-40.



    006_83

    Все это присутствовало, например, в Ахейском союзе. По словам Полибия, "они [пелопоннесцы] пользуются одними и теми же законами, общим весом, мерами и монетою; кроме того, имеют общих должностных лиц, членов совета и судей. Вообще, если весь почти Пелопоннес не составляет одного города, то потому только, что жители его не имеют общих стен; во всем остальном существует единообразие и сходство между ними в отдельных городах и в целом союзе" (II, 37, 10).



    006_84

    Сизов С. К. Ахейский союз. С. 149.



    006_85

    Строгецкий В. М. Полис и империя... С. 74.



    006_86

    Фролов Э. Д. Коринфский конгресс 338/7 г. до н. э. и объединение Эллады // ВДИ. 1974. № 1. С. 45-63; Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 18.



    006_87

    Hermann K. F. Lehrbuch der Griechischen Staatsaltertьmer. Bd. I, 1. S. 213.



    006_88

    Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. S. 1330; Clauss M. Sparta. S. 159.



    006_89

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 18.



    006_90

    В Афинском морском союзе ta; dovgmata - технический термин, обозначающий решение именно союзников, в противовес псефисме.



    006_91

    О структуре Коринфского союза см.: Фролов Э. Д. Коринфский конгресс 338/7 г. до н. э. и объединение Эллады. С. 45-63.



    006_92

    Сизов С. К. Ахейский союз. С. 49, 60.



    006_93

    Baltrusch E. Sparta. S. 100 f.



    007_94

    Аристотель имел в виду раннюю тиранию, т. е. тиранию архаической поры, так как для него водоразделом между "хорошей" и "плохой" Спартой была Пелопоннесская война.



    007_95

    Самые долговечные и процветающие тирании в материковой Греции были в государствах, расположенных вокруг Истма: в Коринфе между 657 и 583 гг., в Сикионе - приблизительно с 657 по 555 г., в Афинах - с 550 по 510 г.



    007_96

    Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 7.



    007_97

    Лурье С. Я. История Греции. СПб., 1993. С. 159; Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 357.



    007_98

    Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 357.



    007_99

    Дж. Хаксли предлагает читать stasiavsa" вместо общепринятого strathghvsa" (Huxley G. L. Early Sparta. P. 71 и n. 486). Его вариант, на наш взгляд, малоубедителен, поскольку на камне хорошо сохранились первые буквы восстанавливаемого причастия - strat. Из чтения Дж. Хаксли следует, что эфор и царь на короткое время поссорились перед изгнанием тирана Сикиона Эсхина. Но предложенное Дж. Хаксли чтение противоречит и букве, и духу памятника.



    007_100

    Текст приведен по изданию: Leahy D. M. Bulletin of the John Rylands Library. Vol. 38. 1956. P. 406-435.



    007_101

    Поскольку Гиппий, сын Писистрата, никак не мог быть изгнан Хилоном, то некоторые исследователи предполагают, что речь идет о каком-то другом Гиппии, скорее всего из Мегар (Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 354).



    007_102

    Строгецкий В. М. 1) Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 7, прим. 16; 2) Полис и империя... С. 67.



    007_103

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 70 f.



    007_104

    Как нам кажется, сохранившаяся в папирусе часть имени Писистрата - Peisist - является частью отчества Гиппия, а не самостоятельным именем.



    007_105

    FgrHist II C, S. 337.



    007_106

    Hammond N. G. L. The Family of Orthagoras // CQ. Vol. 6. 1956. P. 48, n. 3.



    007_107

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 70 f.



    007_108

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 69 f.



    007_109

    Обычно за дату изгнания Эсхина принимается 556/5 г. Основание для столь точной датировки находят в папирусном фрагменте, где Хилон назван эфором (Cilwn de o Lakwn eforeusa"), а согласно хроникам (Apollod. Chron. 244 F 335 c; Euseb. Chron. II, 96-7), эфорат Хилона падает именно на этот год (Huxley G. L. Early Sparta. P. 70 f.; Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 139 f.).



    007_110

    Конституция Коринфа после изгнания Кипселидов в 583 г. была олигархической (Nic. Dam. FgrHist 90 F 60, 9-10).



    007_111

    Р. Сили даже предположил, что это был первый спартанский наварх (Sealey R. Die Spartanische Nauarchie // Klio. Bd. 58. 1976. Hf. 2. S. 339).



    007_112

    Согласно древней традиции, аристократ Клисфен обратился за поддержкой к народу только после того, как над ним стал одерживать верх другой лидер аристократии - Исагор. По словам Геродота, "эти люди вели между собою распри из-за преобладания, пока побежденный Клисфен не привлек на свою сторону народ" (V, 66 / Пер. Ф. Г. Мищенко).



    007_113

    Huxley G. L. Early Sparta. Р. 81 f.



    007_114

    Николай Дамасский рассказывает, что Псамметих правил Коринфом очень недолго и был убит в результате заговора. Ненависть к тиранам у коринфян была столь велика, что они сравняли с землей все дома Кипселидов, конфисковали их имущество, вырыли останки тиранов и выбросили их не погребенными за территорию города.



    007_115

    Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen. Munchen, 1967. Bd. I. S. 530; Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 139; Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 8 и прим. 19.



    007_116

    Wade-Gery H. T. The Cypselids // CAH. Vol. III. 1925. P. 764 f.; Huxley G. L. Early Sparta. P. 75, n. 531.



    007_117

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 75 f.



    007_118

    Ibid. P. 76.



    007_119

    Jeffery L. H. Archaic Greece. P. 122; Строгецкий В. М. Возникновение и структура Пелопоннесского союза. С. 8, прим. 19.



    007_120

    Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 354.



    007_121

    Так, в одном из его фрагментов читаем: "Со всяким городом умей жить, хвали от души представшее тебе, думай нынче одно, нынче другое" (fr. 43 / Пер. М. Л. Гаспарова).



    007_122

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 75.



    007_123

    Он был внуком основателя династии Кипсела, тирана Коринфа, который около 650 г. послал своего незаконного сына Горга основывать колонию в Амбракии (Strab. VII, 7, 6, p. 325). Горг имел двух сыновей, Псамметиха и Периандра. Первый в 586/5 г. унаследовал власть в Коринфе от сына Кипсела Периандра и тремя годами позже был убит. Второй стал тираном Амбракии и был изгнан, вероятно, какое-то время спустя после убийства Псамметиха (между 580 и 560 гг.) (Newman W. L. The Politics of Aristotle. Vol. IV. Oxford, 1902. P. 329 f.).



    007_124

    Такого же мнения придерживается Гиршфельд (Hirschfeld. Ambrakia // RE. Bd. I. Stuttgart, 1894. Sp. 1806).



    007_125

    "Однажды к тирану Лигдамиду пришли спартанские послы, но тот, многократно перенося свидание, все откладывал встречу. Наконец, кто-то сообщил, что он не расположен к свиданию, так как чувствует слабость. "Передай ему, во имя богов, - сказали послы, - что мы пришли не бороться с ним, а разговаривать"" (Plut. Mor. 236 c).



    007_126

    Huxley G. L. Early Sparta. P. 74 f.; Jeffery L. H. Archaic Greece. P. 253 f.; Cartledge P. Sparta and Lakonia. Р. 145.



    007_127

    Cartledge P. Sparta and Lakonia. Р. 145.



    007_128

    Toepffer. Aleuadai // RE. Bd. I. Stuttart, 1894. Sp. 1372-1374.



    007_129

    "По преданию, когда коринфский тиран Кипсел пришел в Дельфийский храм, Пифия предрекла ему:"Много прославлен Кипсел, в мое входящий жилище,Сам и дети его; но только лишь дети, не внуки""(Her. V, 92 / Пер. С. Я. Лурье).



    007_130

    Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 3. P. 354.



    007_131

    Об этом подробнее см. в разделе 3 настоящей главы.



    007_132

    Huxley G. L. Early Sparta. Р. 75.



    008_133

    О влиянии на Геродота документальной прозы см.: Доватур А. И. Повествовательный и научный стиль Геродота. Л., 1957. С. 13 слл.



    008_134

    С этой целью в октябре 548 г. Крез послал в Пелопоннес свое доверенное лицо - Еврибата из Эфеса - с большой суммой денег. Но последний оказался предателем и вместе с деньгами перешел на сторону Кира (Ephor. FgrHist 70 F 58).



    008_135

    Геродот говорит о почетном декрете дельфийцев в честь Креза и лидийцев. Мы согласны с мнением А. И. Доватура, что "сообщение Геродота прямо и непосредственно основано на документальном источнике". Аргументацию А. И. Доватура см. в кн.: Доватур А. И. Повествовательный и научный стиль Геродота. С. 28 слл.



    008_136

    О потенциальных возможностях Персии мало что знали даже дельфийские жрецы, лучше, чем кто-либо в Греции, осведомленные о геополитической ситуации в мире. Так, знаменитый оракул, данный ими Крезу, свидетельствует не столько о желании уйти от ответственности за неверное пророчество, сколько об уверенности дельфийцев в абсолютном превосходстве Креза на Востоке. См.: Кулишова О. В. Дельфийское жречество и лидийские правители // Жебелевские чтения - 1. Тезисы докладов научн. конф. СПб., 1998. С. 26 слл.



    008_137

    В том же духе можно толковать и слова Кира, обращенные к спартанскому посольству, где он всех эллинов (надо полагать, и спартанцев) причисляет к разряду базарных торговцев (Her. I, 153 - "Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы"). В середине VI в. эти обвинения персидского царя, обращенные к спартанскому глашатаю, не выглядели слишком преувеличенными.



    008_138

    Cartledge P. Sparta and Lakonia. P. 143.



    008_139

    Clauss M. Sparta. S. 26.



    008_140

    How W. W., Wells J. A Commentary on Herodotus. Vol. I. Oxford, 1912. P. 125.



    008_141

    Фукидид (I, 18, 1) и Аристотель (Pol. V, 8, 18, 1312 b) относят тираноборческую деятельность Спарты к VI в. Плутарх в своем трактате "О злокозненности Геродота" перечисляет поименно изгнанных спартанцами тиранов: все они за исключением тех, о которых нет точных данных, относятся также к VI в. Таким образом, поход спартанцев против Поликрата хронологически вполне вписывается в эту схему.



    008_142

    У самих спартанцев было немало претензий к пиратам Самоса, действующим под патронажем Поликрата. Так, по свидетельству Геродота, те похитили у спартанцев кратер, посланный ими в дар Крезу, и панцирь, подарок Амасиса (III, 47; cp.: Plut. De mal. Her. 21). Но и сами спартанцы так же, как и многие другие греки архаического периода, обладающие флотом, возможно, промышляли пиратством. Они, конечно, с радостью воспользовались "законным" поводом пограбить богатый Самос.



    008_143

    Grundy G. B. Thucydides. Oxford, 1911. P. 230 ff.



    008_144

    Геродот рассказывает о неудачной попытке Аристагора, тирана Милета, подкупить царя (V, 51). По версии Геродота, только дочь Клеомена Горго сумела удержать отца от данного позорного поступка.



    008_145

    Диодор сообщает, что подобному решению предшествовали дебаты в герусии и апелле: "Молодежь и другие спартанцы ревностно ратовали за восстановление спартанской гегемонии, считая, что если они это сделают, то получат много денег..." (XI, 50, 2-3). Однако верх взяло мнение герусии, и Спарта отказалась от своих претензий на гегемонию (Diod. XI, 50, 7).



    008_146

    Ту же версию, что и Фукидид, дает Диодор (XI, 44-45); см. также: Plut. Arist. 23; Cim. 6.



    008_147

    Schaefer H. Pausanias // RE. Bd. XVIII. Hbbd. 36. 1949. Sp. 2577.



    008_148

    Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. P. 431 f.



    008_149

    Дандамаев М. А. Политическая история Ахеменидской державы. М., 1985. С. 172 сл. О дискуссии по поводу аутентичности этих писем см.: Паршиков А. Е. Павсаний и политическая борьба в Спарте // ВДИ. 1968. № 1. С. 129 сл.; Oliva P. Sparta and her Social Problems. Prague, 1971. P. 148 f.



    008_150

    Далеко не все исследователи считают достоверной ту часть рассказа о Павсании, где речь идет о его связях с Персией. Так, по мнению А. Е. Паршикова, все обвинения против Павсания были сфабрикованы совместными усилиями спартанских эфоров и афинских политиков (Паршиков А. Е. Павсаний... С. 130 сл.).



    008_151

    Мищенко Ф. Фукидид и его сочинение // Фукидид. История. Пер. Ф. Мищенко. Вып. II. СПб., 1888. С. 191.



    008_152

    Это было не столь уж невероятно, как может показаться с первого взгляда. Павсаний, бесспорно, был очень богатым человеком. Неограниченный персидский кредит (Thuc. I, 129; Diod. XI, 44) и большие средства, полученные в бытность его общесоюзным главнокомандующим (Her. IX, 81), внушали Павсанию уверенность в реальности любой политической авантюры. С помощью денег и связей он надеялся успешно решить стоящие перед ним политические задачи (Thuc. I, 131, 2).



    008_153

    Beloch K. J. GG. 3. Aufl. Bd. II, 1. Berlin, 1927. S. 156. Ср., однако, с ситуацией в Лидии, где подобные браки были, по-видимому, в порядке вещей. Так, тиран Эфеса Мелан был женат на дочери лидийского царя Алиатта и сестре Креза (Aelian. V. h. III, 26). Сам Алиатт имел жену-ионянку (Her. I, 92).



    008_154

    А. Гомм, комментируя слово dusprovsodo" (досл. "недоступный", "труднодоступный"), заметил, что "царская власть в Спарте не несла с собой каких-либо атрибутов восточной или новой монархий и, во всяком случае, не означала для граждан невозможности общаться со своими царями обычным порядком" (Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. P. 433)



    008_155

    Вопросы датировки этого и последующих событий, связанных с Павсанием, разобраны в статье В. М. Строгецкого (Строгецкий В. М. Политическая борьба в Спарте в 70-е годы до н. э. (дело Павсания) // Проблемы античной государственности. Межвуз. сб. Л., 1982. С. 74 слл.).



    008_156

    Так, Гиппий являлся правителем подвластного персам Сигея на Геллеспонте (Her. V, 91, 94). У Фемистокла во владении было три города - Магнесия, Лампсак и Миунт, причем в Магнесии он даже чеканил монеты со своим собственным именем (Thuc. I, 138, 5). В Лампсаке еще спустя несколько веков чтили память Фемистокла, а его потомки пользовались там почетными правами (Plut. Them. 32). Демарат и его потомки владели Пергамом, Тевфранией и Галисарной в Мисии, а Гонгилу из Эретрии, посреднику между персами и Павсанием, было даровано четыре города в Мисии, которые еще в начале IV в. находились в руках у его потомков (Xen. Hell. III, 1, 6).



    008_157

    Из всех источников только у Юстина речь идет о семилетнем пребывании Павсания в Колонах (IX, 1, 3).



    008_158

    Вероятно, что, по крайней мере, двух из пяти эфоров Павсаний сумел подкупить. Возможно, именно эти эфоры в момент ареста дали ему возможность бежать (Thuc. I, 134, 1).



    008_159

    Точная дата гибели Павсания неизвестна. Скорее всего, как думает М. С. Куторга, это случилось в конце 476 г. (Куторга М. С. Персидские войны. СПб., 1858. С. 155).



    008_160

    Comicorum Atticorum Fragmenta. T. I. Leipzig, 1880. Fr. 119-121.



    008_161

    О греках в Персии до Александра см.: Walser G. Zum Griechisch-persischen Verhдltnis vor dem Hellenismus // Historische Zeitschrift. Bd. 220. 1975. Hf. 3. S. 529-542; Starr G. Ch. Greeks and Persians in the IV Century B. C. // Iranica Antiqua. Vol. XI. 1975. P. 39-99.



    008_162

    Конечно, тема Каллиева мира - одна из дискуссионных проблем греческой истории V в. В научной литературе есть тенденция к тому, чтобы поставить под сомнение наличие мирного договора. Но, как нам кажется, прибегать к такой решительной ревизии традиции не обязательно. К дискуссии о Каллиевом мире см.: Лурье С. Я. Примечания к "Кимону" // Плутарх. Избранные биографии. М.; Л., 1941. С. 391 сл.; Дандамаев М. А. Политическая история Ахеменидской державы. С. 188-193; Строгецкий В. М. Проблема Каллиева мира и его значение для эволюции Афинского морского союза // ВДИ. 1991. № 2; Bengtson H. GG. 4. Aufl. Munchen, 1964. S. 212.



    008_163

    Сlassen J. Thucydides. Erklдrt von J. Classen. 2. Aufl. Bd. VIII. Berlin, 1885. S. 9 f.



    008_164

    Лурье С. Я. Примечания к "Кимону" // Плутарх. Избранные биографии. С. 392.



    008_165

    См., например: Eddy S. The Cold War between Athens and Persia, 448-412 B. C. // ClPh. Vol. 58. 1973. № 4. P. 214-259.



    008_166

    Насколько сильным в некоторых городах было тяготение к Персии, видно на примере осады Кимоном Фаселиды в Ликии. По словам Плутарха, жители этого города, хотя "и были родом греки, не приняли флота и не пожелали отпасть от царя" (Cim. 12).



    008_167

    Grundy G. B. Thucydides. P. 380 f.



    008_168

    По мнению С. Я. Лурье, "восстание на Самосе было частью большого плана, задуманного Персией вместе со Спартой... Вероятно, предполагалось лишить Афины морского господства и передать его Самосу, который, войдя в Пелопоннесский союз, должен был стать проводником спартанской политики" (Лурье С. Я. История Греции. С. 366). Этот слишком смелый вывод С. Я. Лурье делает на основании краткой реплики Фукидида: у него коринфяне в речи, произнесенной в Афинах перед началом Пелопоннесской войны, утверждают, что только благодаря их усилиям спартанцы не оказали помощи восставшему Самосу (I, 41, 2).



    008_169

    А. Гомм считает, что Аристофан говорит о реальном посольстве (Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. III. P. 499). С. Эдди относит это посольство к 431 г. и даже пытается очертить тот круг вопросов, который мог обсуждаться в ходе переговоров (Eddy S. The Cold War... P. 253).



    008_170

    Поисками союзников среди "варваров" были озабочены в равной степени и Афины, и Спарта. На какие ухищрения они при этом шли, легко показать на примере союза, заключенного афинянами с фракийским царем Ситалком. В ход было пущено все, даже объявление сына Ситалка "потомком древних афинских царей" и дарование ему гражданских прав в Aфинах (Thuc. II, 29, 5; 67, 2). Аристофан в "Ахарнянах" едко высмеивает подобную манеру ухаживания за фракийцами. У него афинский посол говорит:Все это время пировал с Ситалком я.Необычайно предан он афинянам.На всех стенах в знак этой дружбы искреннейОн написал "Афиняне хорошие" (141-145).



    008_171

    Очевидно, это было только формальное возобновление старого договора в связи с переменой царя. Но в сложной обстановке военного времени даже простое возобновление Каллиева мира становилось дипломатическим событием большого масштаба. Фукидид ничего не говорит об афино-персидских переговорах 423 г. Трудно найти приемлемое объяснение его молчанию, но фактом остается то, что в V-VII книгах (424-413 гг.) его "Истории" никакой информации о Персии нет вообще. Объяснение Э. Эндрюса, что в момент написания этих книг Фукидид еще не осознавал значения персидского фактора, вряд ли можно считать удовлетворительным (Andrewes A. Thucydides and the Persians // Historia. Bd. 10 1961. Hf. 1. P. 1 и passim). Как бы то ни было, большинство исследователей все-таки верит, что в 423 г. состоялось возобновление Каллиева мира. При этом они используют не слишком ясный текст Андокида (III, 29), который, однако, поддерживается документальным источником (IG, II2, 8). См., в частности: Andrewes A. Thucydides and the Persians. P. 2 ff.; Mattingly H. B. Athens and Persia: Two key documents // Philologus. Bd. 119. 1975. Hf. 1. P. 48-51.









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх