• Источники третьего периода римской истории
  • Полибий
  • Ливий
  • Аппиан
  • Дион
  • Другие писатели
  • Документальные источники
  • Карфаген
  • Начало войны
  • Союз с Гиероном. Взятие Агригента
  • Постройка флота и первая победа на море
  • Африканский поход
  • Война в Сицилии
  • Окончание войны
  • ГЛАВА XIII ПЕРВАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА[129]

    Главными источниками по третьему периоду римской истории (264—133 гг.) являются произведения Полибия, Тита Ливия, Плутарха и Аппиана. Период вели­ких завоеваний начинается первой войной Рима и Карфагена. Карфаген — фини­кийская колония в Африке — в начале Ш в. представлял собой мощную державу в западном Средиземноморье. Поводом к Первой Пунической войне (264—241 гг.) послужило обращение наемников из Мессаны к Риму с просьбой о защите от Сира­куз и Карфагена. В течение всей войны военные действия велись в Сицилии, но главные победы римляне одержали на море. В 256 г. Рим предпринял экспедицию в Африку, однако потерпел поражение (255 г.). Война затянулась, и только в 241 г. был заключен мирный договор, согласно которому Сицилия отходила к Риму. Кар­фаген был побежден, но не сломлен.

    264 г. — начало Первой Пунической войны.

    260 г. — сражение у мыса Милы — первая победа римского флота.

    256 г. — африканская экспедиция, разгром карфагенского флота около мыса Экном.

    255 г. — поражение римлян в Африке.

    247 г. — карфагенским полководцем становится Гамилькар Барка.

    241 г. — окончание войны, заключение мирного договора.

    Источники третьего периода римской истории

    Первой войной с Карфагеном (264—241 гг.) начинается третий период римской истории, период больших завоеваний. Эта эпоха известна нам гораздо полнее, чем две предшествующие, благодаря лучшему состоянию литературных источников. В основе их лежит историческое произведение Полибия, который вместе с Фукидидом является наиболее крупным пред­ставителем античной историографии.

    Полибий

    Полибий (около 210—126) был грек из г. Мегалополя в Аркадии и принадлежал к руководящим кругам греческого общества, занимая вы­сокие посты в Ахейском союзе. В 167 г. в числе 1 тыс. других заложни­ков Полибий был отправлен в Италию, где прожил 17 лет. Там он сбли­зился с семьей Эмилия Павла, игравшего большую роль среди римского нобилитета. Это дало возможность Полибию хорошо познакомиться с римским государственным устройством и быть в курсе тогдашней миро­вой политики.


    Его «История» написана на греческом языке в 40 книгах. Но сохрани­лись от нее полностью только первые 5 книг: от одних ничего не уцелело, а от других дошли более или менее крупные отрывки. Главной целью Полибия, как он сам говорит, было ответить на вопрос: «Каким образом, ког­да и почему все известные части земли подпали под власть римлян?» (III, I, 4). Этот вопрос определяет собой и хронологические рамки всего произ­ведения: оно охватывает период с 264 по 145 г., т. е. как раз эпоху великих римских завоеваний, начиная с Первой Пунической войны и кончая разру­шением Карфагена и Коринфа. Но события до 220 г., составлявшие содер­жание первых двух книг, изложены Полибием кратко, а более подробный рассказ начинается только с 220 г. Краткие сведения о государственном устройстве Карфагена находятся в книге VI[130].

    Цель, поставленная историком, определила всемирно-исторический характер его произведения: поскольку Полибия интересуют римские за­воевания, он берет их в связи с историей всего средиземноморского мира за данный период.

    Как мы только что сказали, Полибий с Фукидидом принадлежат к наи­более выдающимся представителям греко-римской историографии. Оба историка близки друг другу по мировоззрению и методам работы.

    «Задача историка, — говорит Полибий, — состоит не в том, чтобы рассказом о чудесных предметах наводить ужас на читателей, не в том, чтобы изобретать правдоподобные рассказы... как поступают писатели трагедий, но в том, чтобы точно сообщить только то, что было сделано или сказано в действительности, как бы обыкновенно оно ни было» (II, 56, 10).

    В своем изложении Полибий привлекает подлинные документы: дого­воры (например, несколько договоров Рима с Карфагеном), официальные надписи (перечень войск Ганнибала на медной доске в Лацинии), письма (письмо Сципиона) и т. п. Он широко пользуется другими историками, но не принимает их на веру, а подвергает критике, подчас очень суровой. Та­кова, например, критика, которой он подвергает сицилийского историка Филина и Фабия Пиктора, трудами которых он пользовался в описании Пунических войн (I, 14; III, 8). Полибий требует от историка абсолютной объективности.

    «Напротив, — пишет он, — тому, кто берет на себя задачу историка, необходимо забыть все это (т. е. личное пристрастие) и нередко превозно­сить и украшать своих врагов величайшими похвалами, когда поведение их того заслуживает, порицать и беспощадно осуждать ближайших друзей своих, когда требуют того ошибки в их поведении» (I, 14, 5).

    Насколько сам Полибий соблюдал это требование? Он не занимается подтасовкой фактов, подобно Ксенофонту, не выдает явные анекдоты за действительные события, что нередко делал Плутарх. В рамках античной историографии, по необходимости всегда ограниченной, Полибий макси­мально объективен и достоверен. Но, конечно, его политические взгляды не могли не оказать влияния на оценки событий и лиц. Принадлежа к пра­вящим кругам Ахейского союза, он идеализирует последний, видя в нем воплощение всех положительных качеств греческой демократии: свобо­ды, равенства и проч. С другой стороны, этолийцы изображаются носите­лями всех пороков. Революционное движение и его вождей Полибий осуж­дает. Так, он резко отрицательно относится к Набису, вождю революцион­но-демократического движения в Спарте, не стесняясь, вопреки своему обыкновению, прибегать даже к выдумкам (XIII, 7).

    Полибию, как и Фукидиду, не чужда идея исторической закономернос­ти. Правда, формулировка ее у Полибия имеет наивно-биологический ха­рактер. Все явления сравниваются с организмами, которые переживают периоды юности, зрелости и старости: «Всякое тело, всякое государство и всякое предприятие, согласно природе, проходят состояние возрастания, потом расцвета и, наконец, упадка» (VI, 51, 4). Эта общая формула конк­ретизируется на истории государственных форм. Сначала возникает монархия, со временем вырождающаяся в тиранию. Это вызывает недо­вольство народа и приводит к появлению аристократии, которая, в свою очередь, переходит в олигархию. Падение последней кладет начало демок­ратии. Но и она в конце концов разлагается, превращаясь в беззаконие и господство силы: «Тогда водворяется господство силы, а собирающаяся вокруг вождя толпа совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает совершенно и снова не обретет себе властителя и самодержца» (VI, 9, 9).

    Круг завершен, и исторический процесс начинается сызнова: «Таков круговорот государственных форм, таков порядок природы, согласно ко­торому формы правления меняются, переходят одна в другую и снова воз­вращаются» (VI, 9, 10). Здесь впервые сформулирована так называемая циклическая теория, которая сыграла большую роль в развитии историог­рафии нового времени.

    Ливий

    Полибий оказал огромное влияние на античных историков. Одни про­должали его «Историю», другие ему подражали, третьи просто списыва­ли его. К числу последних принадлежал и Ливий. История Первой Пуни­ческой войны сохранилась только в его периохах. Зато описание собы­тий от 218 до 168 г. (3, 4-я и 5-я декады) дошло до нас полностью. В главе I мы уже указывали, что в 4-й и 5-й декадах Ливий пользовался почти исключительно Полибием. Что же касается 3-й декады (истории Второй Пунической войны), то в ней в основе его изложения лежат отчасти Полибий, отчасти младшие анналисты. Там, где Ливий использовал только Полибия, рассказ его довольно надежен (хотя, как было сказано, он со­кращал Полибия, а иногда и искажал его в угоду римской точке зре­ния). Во всех других случаях (особенно там, где Ливий опирался на рим­ских анналистов) к показаниям его нужно относиться с большой осто­рожностью.

    У Плутарха к интересующей нас эпохе относятся биографии Фабия Максима, Марцелла, Катона Старшего, Фламинина, Филопемена и Эми­лия Павла. В них проявляются его обычные достоинства и недостатки, о которых мы говорили в главе I. Впрочем, четыре последние биографии, где он, по-видимому, следует полибиевой традиции, более ценны, чем две первые.

    Аппиан

    В середине II в. н. э., в эпоху расцвета Империи, в Риме появилось своеобразное историческое произведение. Автором его был александриец Аппиан, адвокат, а затем императорский чиновник (прокуратор) в Египте (родился около 90 г.). Произведение Аппиана называется «Римская исто­рия». Оно состояло из 24 книг, из которых полностью уцелели только 6— 8-я и 12—17-я. Аппиан поставил своей задачей описать войны, которые вели римляне. Каждой войне посвящены одна или несколько книг, состав­ляющих как бы отдельную монографию внутри всего произведения. Мате­риал расположен по этнографическому (или географическому) принципу: войны самнитские, кельтские, иберийские, македонские и проч. Однако этот принцип не выдержан, так как некоторые части построены по истори­ческому принципу: войны римских царей, ганнибалова война, граждан­ские войны и др. Описание гражданских войн (книги 13—17-я) составляет самую важную и ценную часть «Римской истории». Эпоха больших завое­ваний отражена в книгах: иберийской, ганнибаловой, ливийской, иллирий­ской, сирийской и отрывках македонской.

    Композицию «Римской истории» Аппиана нельзя назвать удачной. Гео­графическое расположение исторического материала, несомненно, имеет некоторые удобства, концентрируя внимание читателя на какой-нибудь одной стране (об этом говорит сам Аппиан в предисловии к своему труду). Но в то же самое время этот принцип разрывает единство исторического процесса, приводит к повторениям и нарушает связь между внутренней и внешней историей Рима. К этим композиционным недостаткам нужно до­бавить, что Аппиан часто путает факты, небрежен в хронологии, редко указывает свои источники (почему их определение часто представляет неразрешимую задачу). У него нет дара художественного воображения, рассказ его хотя ясен, но сух.

    Но у Аппиана как историка есть и большие достоинства: он объекти­вен, совершенно чужд риторики, не любит ненужных отступлений и, что самое главное, всегда стремится вскрыть истинные причины событий.

    Дион

    Эпоха больших римских завоеваний нашла также отражение у истори­ка Кассия Диона. Он был грек из г. Никеи в Вифинии (Малая Азия), ро­дился около 155 г. н. э., умер в 30-х гг. III в. Принадлежа по своему проис­хождению к высшей имперской бюрократии, Дион сам занимал ряд важ­ных постов: был сенатором, консулом, претором, провинциальным наместником. Его военно-административный опыт немало помогал ему в писательской деятельности.

    Главное произведение Кассия Диона — «Римская история» в 80 кни­гах. Оно охватывало всю историю Рима от начала до 222 г. н. э. Более или менее сохранились книги 36—59-я, охватывающие период с 68 г. до н. э. по 46 г. н. э. От других книг дошли отрывки. «Римская история» была широко использована византийскими писателями Ксифилином (XI в.) и Зонарой (XII в.), поэтому некоторые потерянные части ее могут быть вос­становлены. В частности, для эпохи римских завоеваний источником слу­жит 8-я книга «Хроники» Зонары.

    Кассий Дион имеет ряд достоинств: он хорошо начитан в исторической литературе, умеет разобраться в противоречивых показаниях своих источ­ников, пишет хорошим литературным языком. Но Дион жил в эпоху упад­ка античной историографии. Этим в значительной степени объясняются его недостатки: отсутствие широкого исторического кругозора, пристрас­тие к мелочам, необычайная любовь к описанию снов, предсказаний и т. п. Нужно еще отметить, что Дион в истории Империи осведомлен гораздо лучше, чем в истории Республики.

    Другие писатели

    Диодор Сицилийский для интересующего нас периода сохранился толь­ко в отрывках 22—33-й книг.

    Некоторое значение имеют сведения, сообщаемые римским писателем I в. до н. э. Корнелием Непотом, автором сборника плохих биографий «О знаменитых людях». Изучаемая эпоха отражена в биографиях Гамилькара, Ганнибала и Катона.

    Беглый обзор международных отношений III—II вв. до н. э. мы найдем у римского писателя II в. н. э. Юстина, давшего краткое изложение боль­шого труда в 44 книгах историка Помпея Трога (жил, вероятно, в эпоху Августа). Сухой, почти конспективный рассказ Юстина не блещет ни ли­тературными, ни научными достоинствами, но сообщает много данных, которых нет у других историков.

    Отношения между Римом и Грецией во II в. частично нашли отражение в путеводителе греческого писателя II в. н. э. Павсания — «Описание Греции».

    Кое-что ценное можно найти у таких писателей, как Валерий Максим, составивший в I в. н. э. сборник рассказов «О замечательных подвигах и изречениях»; Фронтин (I в. н. э.), автор сочинения «О военных хитрос­тях»[131]; Павел Орозий, христианский писатель V в., автор очерка всемир­ной истории «Против язычников», в компилятивных работах Флора, Евтропия и др.

    Документальные источники

    Документальные источники эпохи римских завоеваний представлены несколько полнее, чем двух предшествующих периодов, хотя латинских надписей, имеющих историческое значение, по-прежнему немного. Из них нужно отметить несколько элогий знаменитой семьи Сципионов. Самая ранняя — надгробная надпись Луция Корнелия Сципиона, консула 259 г. и сына Сципиона Барбата. В ней, между прочим, говорится, что Сципион завоевал о. Корсику с главным городом Алерией (во время Первой Пуни­ческой войны). Другие элогии относятся к сыну Сципиона Африканского, победителя Ганнибала, и к двум другим представителям семьи Сципио­нов, не игравшим большой роли.

    К эпохе Первой пунической войны, быть может, относится фрагмент надписи консула 260 г. Дуилия, победителя карфагенян при Милах. Она находилась на базе колонны, воздвигнутой в честь Дуилия. В ее тепереш­нем виде она содержит ряд интересных цифровых данных. Однако под­линность этой надписи стоит под сильным сомнением. Предполагают, что это очень искусная подделка раннеимператорской эпохи.

    Не останавливаясь на мелких и случайных надписях, часто фрагмен­тарных, отметим еще две крупные надписи. Одна — декрет 189 г. римско­го полководца Л. Эмилия Павла, которым он упорядочил положение дел в одной испанской общине. Другая — знаменитое постановление 186 г. рим­ского сената о вакханалиях (Senatus consultum de bacchanalibus). Это пер­вый сохранившийся в виде надписи декрет римского сената. Он имеет боль­шое культурно-историческое значение, так как свидетельствует о широ­ком распространении культа Диониса в Италии уже в начале II в. Декрет запрещает устройство вакханалий во всех италийских общинах, если на это не было дано специального разрешения сената.

    Консульские и триумфальные фасты этого периода имеют значение для установления хронологии. Особенно полно сохранились триумфальные фасты для Первой Пунической войны. Но пользоваться ими, как было ука­зано в главе I, нужно с большой осторожностью.

    О положении дел в восточной половине средиземноморского мира в изу­чаемую эпоху говорят многочисленные греческие надписи и папирусы.

    Вещественные памятники на всей огромной территории, охваченной римскими завоеваниями, — в Сицилии, Африке, Испании, на Балканском полуострове, в Малой Азии — представлены очень богато. В частности, довольно многочисленны монеты: римские, карфагенские, сиракузские, мамертинские и др. Для культурной истории Рима в этот период большое значение имеют художественные и литературные произведения: комедии Плавта и Теренция, фрагменты речей Катона и проч.

    Карфаген

    Могучая держава западного Средиземноморья, с которой Рим борол­ся на протяжении более столетия, первоначально была маленькой ко­лонией финикийского города Тира, основанной, согласно преданию, в 814 г. до н. э.


    Карфаген, по-видимому, не был самой ранней финикийской колонией на северном побережье Африки, но выгоды его географического положе­ния привели к тому, что он подчинил себе соседние фактории Тира и Сидона и мало-помалу распространил свою власть на значительную часть по­бережья западного Средиземноморья.

    Карфаген лежал в северо-восточной части теперешнего Туниса, в глуби­не большого залива, недалеко от устья р. Баград, орошавшей плодородную равнину. Таким образом, город был расположен на главных морских путях, связывавших восточное Средиземноморье с западным, в непосредственной близости к Сицилии. Естественно, что он стал центром обмена ремеслен­ных изделий Востока на сырье Запада и Юга. Карфагенские купцы торгова­ли пурпуром собственного производства, слоновой костью и рабами из Су­дана, страусовым пером и золотым песком из Центральной Африки. Они получали серебро и соленую рыбу из Испании, хлеб из Сардинии, оливко­вое масло и греческие художественные изделия из Сицилии. Из Египта и Финикии в Карфаген шли ковры, керамика, эмаль и стеклянные бусы, на которые карфагенские купцы меняли ценное сырье у туземцев.

    Преобладание в карфагенской экономике торговли такого типа опре­делило размеры и характер карфагенской колониальной державы. Ее фак­тории тянулись узкой полосой по северному побережью Африки — от Триполитании до Столбов Мелькарта[132] — и затем спускались к югу по берегу Атлантического океана. Они были разбросаны в Южной Испании, на Балеарских островах, в Сардинии и Корсике. Большая часть Сицилии при­надлежала Карфагену.

    Однако Карфаген был не только торговым государством. В его эконо­мике немалую роль играло сельское хозяйство. На плодородной равнине Баграда лежали крупные поместья карфагенских землевладельцев. Они обрабатывались рабами или местным ливийским населением, находившим­ся в зависимости крепостного типа. Карфагеняне славились рациональны­ми методами ведения сельского хозяйства. Труд карфагенянина Магона о сельском хозяйстве в 28 книгах был впоследствии переведен на латинский язык по приказанию римского сената. Мелкое свободное землевладение, по-видимому, не играло в Карфагене сколько-нибудь заметной роли.

    Экономика Карфагена определяла его классовую структуру. Вся власть фактически находилась в руках ограниченного круга богатых землевла­дельцев, торговцев и промышленников. Эта олигархическая группа распа­далась на две фракции — аграрную и торгово-промышленную, которые часто враждовали друг с другом. Аграрии были сторонниками территори­альных расширений в Африке и противились политике широких замор­ских завоеваний, которую старалась проводить торгово-примышленная партия. Последняя была склонна идти на некоторые уступки городской демократии. Крестьянство в Карфагене отсутствовало, что определяло слабость демократии вообще.

    По своему политическому устройству Карфаген был рабовладельче­ской олигархической республикой. Народное собрание существовало, но, как правило, не играло большой роли. Аристотель говорит, что народ при­нимал участие в решении государственных вопросов только в том случае, если высшие власти были несогласны друг с другом. Система политиче­ских подкупов, широко практиковавшаяся в Карфагене, разлагала народ­ное собрание, а покупка государственных должностей давала возможность занимать их только богатым людям.

    Во главе исполнительной власти стояли два суфета[133], напоминающие, римских консулов. Они выбирались ежегодно и выполняли главным обра­зом обязанности главнокомандующих армией и флотом. Они входили в число сенаторов («геронтов» — по терминологии Аристотеля), которых, вероятно, было около трехсот[134]. Должности сенаторов, по-видимому, были пожизненными. Сенат имел законодательную власть. На решение народа, как указывалось выше, выносились только такие вопросы, по которым су­ществовало разногласие между суфетами и сенатом. Из состава сената был выделен комитет из 30 членов, который вел всю текущую работу.

    Не вполне ясны функции коллегии 100 или 104, которую Аристотель сравнивает со спартанским эфоратом. Во всяком случае, этот орган кар­фагенской олигархии играл очень большую роль, будучи высшим конт­рольным и судебным органом.

    Точно так же мы почти ничего не знаем о пентархиях[135]. Аристотель говорит только, что «пентархии, обладающие многими важными функци­ями, пополняют себя, избирают совет ста и, сверх того, остаются у власти более продолжительное время, чем остальные магистраты...»[136].

    Из скудных указаний Аристотеля и Полибия трудно выяснить разви­тие карфагенского государственного строя. Всегда ли он имел олигархи­ческий характер, или в некоторые эпохи усиливались демократические тен­денции? Вероятнее последнее. Отрывочные замечания источников[137] дают основания заключить; что в жизни Карфагена бывали периоды, когда бан­кротство политики, проводимой олигархической кликой, вызывало подъем демократического движения и приводило к реформам. Таков, например, был период после второй войны с Римом. Полибий утверждает, что в эпо­ху Пунических войн государственный строй Карфагена значительно эво­люционировал в сторону демократии: «Что касается государства карфаге­нян, то, мне кажется, первоначально оно было устроено превосходно, по крайней мере в главном... Но уже к этому времени, когда карфагеняне начали Ганнибалову войну, государство их было хуже римского... У кар­фагенян наибольшую силу во всех начинаниях имел тогда народ, а у рим­лян высшая мера значения принадлежала сенату. Тогда как у карфагенян совет держала толпа, у римлян — лучшие граждане, и потому решения римлян в делах государственных были разумнее» (VI, 51). Вероятно, Полибий здесь преувеличивает, желая подчеркнуть совершенство римской конституции, основанной, по его мнению, на равновесии трех начал: мо­нархического, аристократического и демократического.

    Во всяком случае, в Карфагене бывали крупные народные волнения[138]. Одной из предупредительных мер против этого была периодическая вы­сылка беднейшего населения в подвластные Карфагену области[139].

    Когда волнения выходили за рамки гражданства и охватывали наемни­ков, рабов и бесправные элементы ливийского населения, они превраща­лись в грозные восстания, во время которых само существование Карфаге­на висело на волоске. Таковы, например, были события, разыгравшиеся после первой войны с Римом.

    Управление зависимыми территориями карфагеняне осуществляли ина­че, чем римляне. Последние, как мы видели, представляли завоеванному населению Италии некоторую долю внутренней самостоятельности и ос­вобождали его от уплаты всяких регулярных податей. Иначе поступало карфагенское правительство. Оно не только требовало от подчиненных племен и городов поставки воинских контингентов (это делали и римля­не), но и облагало их постоянным тяжелым налогом в денежной или нату­ральной форме. Такая система давала Карфагену огромные доходы, не идущие ни в какое сравнение со скудными поступлениями в римскую го­сударственную казну.

    Удерживать господство над огромной колониальной державой можно было только посредством сильного военного аппарата. Отсутствие в Кар­фагене крестьянства являлось главной причиной того, что гражданское ополчение было немногочисленным по сравнению с наемниками и отряда­ми зависимых племен и финикийских городов африканского побережья. Такая армия имела некоторые положительные черты. Наемники-профес­сионалы обладали хорошей военной подготовкой и в руках способного пол­ководца превращались в грозную для противника силу. Но, с другой сто­роны, наемники были элементом чрезвычайно беспокойным, который мог причинить много неприятностей своим нанимателям. По своему характе­ру наемные войска годились далеко не для всякой войны. Если дело шло о походе в неприятельскую страну, сулившем богатую добычу, наемники были на своем месте. Но когда тянулась долгая борьба на истощение, ког­да приходилось не только наступать, но и обороняться, наемники быстро выдыхались. Что же касается зависимых контингентов карфагенской ар­мии, то, конечно, они не горели желанием защищать дело ненавистного Карфагена. Поэтому римская армия, состоявшая из граждан и союзников, имела значительные преимущества перед карфагенской.

    Зато Карфаген неизмеримо превосходил Рим своими морскими сила­ми. В начале войны вообще нельзя было говорить о римском флоте: не­сколько судов малого водоизмещения плюс два или три десятка кораблей, выставляемых морскими союзниками, в счет, конечно, идти не могли. Кар­фаген же в случае надобности мог мобилизовать флот из нескольких со­тен больших пятипалубных кораблей, оборудованных и вооруженных по последнему слову эллинистической морской техники и снабженных опыт­ным экипажем.

    Таков был грозный противник, к столкновению с которым неизбежно должно было привести римлян их продвижение в Южной Италии.

    К сожалению, в 146 г. вместе с разрушением Карфагена погибли все литературные произведения, написанные пунийцами о своем горо­де. Поэтому нам приходится смотреть на Карфаген и его историю глазами римлян. Римляне же оставили немного сведений о своем заклятом враге. Один из редких рассказов о самом Карфагене сохра­нился у Аппиана (Ливийские дела, XIV, 95): «Карфаген был распо­ложен в самой внутренней части очень большого залива и был очень похож в некотором роде на полуостров. От материка его отделял перешеек шириной в 25 стадиев; от перешейка, между болотом и морем, тянулась к западу длинной и узкой полосой коса шириной, самое большее, полстадия. Часть города, обращенная к морю, была окружена простой стеной, так как была построена на отвесных ска­лах, та же часть, которая была обращена к югу в сторону материка, где на перешейке находилась и Бирса, была окружена тройной сте­ной. Из этих стен каждая была высотой до 30 локтей, не считая зуб­цов и башен, которые отстояли друг от друга на расстоянии двух плетров, каждая в 4 яруса; ширина стены была 30 футов; каждая сте­на делилась по высоте на 2 яруса, и в ней, бывшей полой и разде­ленной на камеры, внизу обычно стояли 300 слонов и находились склады пищи для них. Над ними же были лошадиные стойла для 4000 коней и хранилища сена и овса, а также казармы для людей, примерно для 20 тысяч пеших воинов и 4000 всадников. Столь зна­чительные приготовления на случай войны были у них уже раньше сделаны для размещения в одних только стенах. Тот же угол, кото­рый от этой стены, минуя вышеуказанную косу, загибался к зали­ву, один только был слабо укреплен и низок и с самого начала ос­тавлен без внимания.

    Гавани Карфагена были взаимно связаны, так что можно было про­плывать из одной в другую; вход же в них из открытого моря был шириной в 70 футов, и запирался он железными цепями. Первая га­вань была предоставлена торговым судам, и в ней было много раз­личных причалов; во внутренней же гавани посредине был остров, и как этот остров, так и гавань были охвачены огромными набережны­ми. Эти набережные были богаты верфями и доками, рассчитанными на 220 кораблей, и, помимо верфей, складами, где держалось все нужное для оснащения триэр. Перед каждым доком стояли две иони­ческие колонны, окружавшие гавань и остров, что вместе с гаванью создавало впечатление круглой галереи. На острове было сооруже­но на возвышении помещение для командующего флотом, откуда трубач должен был давать сигналы, а глашатай передавать приказы, командующий же за всем наблюдать. Этот остров был расположен у входа в гавань и поднимался высоко вверх, так что командующий мог видеть все, происходящее в море, а подплывающим нельзя было ясно видеть, что делается внутри гавани. Даже вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани по­падали в город, не проходя через верфи» (пер. С. П. Кондратьева). Суммируя все сведения о Карфагене, Ю. Б. Циркин приходит к сле­дующим выводам: «Карфаген был огромным по тем временам горо­дом. Общая протяженность опоясывающих его стен составляла 22 или 23 мили, то есть более 32 км, так что все пространство внутри городских укреплений превышало 20 кв. км. Его размеры, таким образом, превосходили размеры многих крупнейших городов не только Средиземноморья, но и вообще древности — таких, как Вавилон, рас­кинувшийся на 10 кв. км во времена Навуходоносора (VI в. до н. э.), или Александрия, чья площадь также составляла около 10 кв. км, или даже Рим... Страбон говорит, что накануне Третьей Пунической войны в Карфагене жили 700 тыс. человек. Как показали недавние исследования, цифры, кратные семи, могут быть чисто риторичес­ким оборотом и выражать понятие «очень много». К тому же надо иметь в виду, что под словом «полис» географ мог подразумевать не только сам город, но и его округу. Поэтому при определении чис­ленности городского населения приходится обращаться к косвен­ным данным, учитывая при этом большую степень гипотетичности всех вычислений. Не будет большим преувеличением определить численность всего населения Карфагена в конце IV в. до н. э. в 550— 600 тыс. человек. Для сравнения можно отметить, что все население Афин во времена Перикла достигало 200—300 тыс. человек, в Алек­сандрии в I в. до н. э. проживало, согласно Диодору, 300 тыс. сво­бодных, поэтому все ее население считают примерно равным 1 млн. человек; в Риме при жизни Цезаря проживало 800 тыс. Численность населения, естественно, не оставалась неизменной. Во II в. до н. э. она, по-видимому, выросла из-за притока насления из городов, ото­шедших к римлянам и нумидийцам, и в таком случае мы получаем цифру, достаточно близкую к сообщенной Страбоном» (Циркин Ю. Б. Карфаген и его культура. М., 1986. С. 125—126).

    Начало войны

    К 60-м гг. III в., отняв Регий у кампанских наемников, Рим вплотную подошел к узкому Мессанскому проливу, отделявшему Италию от бога­той Сицилии. Там в этот момент была сложная политическая ситуация. После неудачной авантюры Пирра карфагеняне снова завладели большей частью острова. В руках Сиракуз осталась сравнительно небольшая тер­ритория в восточной половине Сицилии. Северо-восточный угол острова с г. Мессаной находился под властью так называемых мамертинов[140]. В про­шлом это были наемники из Южной Италии сицилийского тирана Агафокла. Оставшись без дела после его смерти в 289 г., они изменнически захватили Мессану. Перебив или изгнав граждан, мамертины разделили между собой их имущество, жен и детей и поставили под свой контроль область Мессанского пролива, имевшую огромное стратегическое значе­ние. Сиракузский полководец Гиерон начал против мамертинов войну и после первых неудач нанес им поражение (около 265 г.). За эту победу он был провозглашен сиракузским царем под именем Гиерона II.

    Положение мамертинов стало очень тяжелым. Не надеясь справиться с сиракузянами собственными силами, они впустили в Мессану отряд с карфагенского флота, крейсировавшего в проливе. Гиерон еще не был го­тов к войне с Карфагеном и отступил от города.

    Среди мамертинов образовались две партии: одна предлагала формаль­но подчиниться Карфагену на условии признания мессанской автономии, другая настаивала на союзе с Римом. Взяла верх последняя, и в римский сенат было отправлено посольство.

    Римское правительство оказалось перед вопросом огромной важности, от решения которого зависели судьбы Рима. Сенаторы прекрасно понима­ли, что принятие Мессаны в союз будет означать войну с Карфагеном, а кто мог предвидеть, к чему она приведет? Карфаген был сказочно богат, обладал могучим флотом. Сенат отдавал себе полный отчет в трудностях предстоящей борьбы. С другой стороны, Рим не мог допустить, чтобы кар­фагеняне стали твердой ногой на берегу пролива. Не говоря уже о страте­гической опасности подобной близости, это явилось бы прямой угрозой если не римской торговле как таковой (Рим в эту эпоху вряд ли еще был сильно заинтересован в торговых делах), то торговле южно-италийских союзников. Захват Мессаны настолько усилил бы позиции Карфагена в Сицилии, что покорение им Сиракуз, а следовательно, и всего острова, становилось только делом времени. Позволить это Рим не мог.

    Трудность решения усугублялась еще соображениями внутриполити­ческого порядка. Большая война неизбежно должна была усилить воен­ные элементы крестьянской демократии и привести к власти ряд новых лиц, с чем нелегко было мириться старому нобилитету. Но эти же сообра­жения делали войну желательной для демократических лидеров.

    Наконец, для некоторых элементов римского общества (правда, пока немногочисленных) известное значение могли иметь агрессивные стрем­ления в отношении Сицилии. Как ни примитивна была римская экономика еще в начале III в., однако, как мы указывали в предыдущей главе, тенден­ции развития медленно, но неуклонно вели к росту крупной земельной собственности и усилению рабовладения. С этой точки зрения захват пло­дородной Сицилии с ее торговыми городами был крайне желателен. В сущ­ности, ведь это представляло только дальнейшее развитие южно-италий­ской политики Рима! Повторяем, «империалистические» круги в Риме в эту эпоху были еще чрезвычайно немногочисленны, но они уже зарожда­лись и могли оказывать известное влияние на общественное мнение.

    Как бы там ни было, вопрос о принятии Мессаны в союз был столь сложен, что голоса в сенате разделились, и он не принял никакого реше­ния. Последнее слово принадлежало народному собранию, которое поста­новило заключить с мамертинами союз и оказать им помощь.

    Итак, было принято решение, последствия которого оказались неис­числимыми: оно развязало войну, первую в длинном ряду больших замор­ских войн, приведших к мировому владычеству Рима.

    Консул Аппий Клавдий, родственник знаменитого цензора, один из вож­дей военной партии[141], был назначен руководить мессанской операцией. Но так как для набора войска нужно было время, то он отправил вперед одно­го из военных трибунов. Тому удалось с небольшим отрядом прорваться через пролив, охраняемый карфагенскими судами, и войти в мессанскую гавань. Мамертины, ободренные присутствием римлян, потребовали от начальника карфагенского гарнизона Ганнона очистить город. Ганнон рас­терялся и вывел свой отряд[142], а римляне вошли в Мессану (264 г.).

    Карфагеняне решили во что бы то ни стало отобрать город и двинули к нему большие силы. Гиерон, боясь римлян еще больше, чем карфагенян, и, по-видимому, не вполне разобравшись в ситуации, заключил с послед­ними союз. Оба союзных войска с двух сторон обложили Мессану.

    Тем временем Аппий Клавдий явился с двумя легионами в Регий. Гре­ческие города доставили ему транспортные средства. Ночью римляне пе­реправились через пролив, несмотря на карфагенский флот. Попытка мир­ных переговоров с союзниками не удалась, и начались военные действия. Римский консул, пользуясь тем, что сиракузяне и карфагеняне не доверя­ли друг другу, сначала напал на Гиерона, разбил его и заставил отступить, а затем вынудил к отступлению и карфагенян.

    Используя свой успех, консул двинулся на юг, против Сиракуз, но с наличными силами и без флота взять город было невозможно. Так как срок должностного года Аппия Клавдия кончался, он вернулся в Рим, оставив в Мессане сильный гарнизон.

    Союз с Гиероном. Взятие Агригента

    Консулы 263 г.[143] явились в Сицилию с крупными силами (около 40 тыс. человек). Ряд карфагенских и греческих городов выразили покорность[144]. Римские войска беспрепятственно подошли к Сиракузам и осадили их с суши. Гиерон был реальным политиком и постарался исправить прошло­годнюю ошибку. С римлянами были заключены мир и союз на следующих условиях: Гиерон сохранял власть над Сиракузами и прилегающей к ним довольно обширной территорией, должен был вернуть римских пленных без выкупа и заплатить сто серебряных талантов военной контрибуции.

    Союз с Гиероном был встречен в Риме с большим удовлетворением, так как он сильно облегчал ведение войны. Поэтому на первых порах даже решили уменьшить вдвое сицилийскую армию. Карфагеняне, наоборот, энергично набирали войска. Своим опорным пунктом они сделали круп­ный г. Агригент на юго-западном побережье Сицилии.

    Консулы 262 г.[145] с армией, снова доведенной до 40 тыс., весной осадили Агригент. Операция оказалась очень трудной, так как город был хорошо укреплен и обладал сильным гарнизоном. Пять месяцев он мужественно выдерживал осаду. Наконец на выручку явилась большая карфагенская армия. Она, в свою очередь, окружила римлян и крайне затруднила им подвоз продовольствия. Такое положение тянулось около двух месяцев. Карфагенянам стало известно отчаянное состояние агригентского гарни­зона и населения, поэтому они решили дать римлянам открытое сраже­ние, в котором были разбиты и потеряли почти всю армию. Но и римляне были так ослаблены, что не смогли помешать уходу агригентского гарни­зона. После этого они ворвались в беззащитный город, разграбили его, а жителей продали в рабство.

    Постройка флота и первая победа на море

    Падение Агригента привело к тому, что еще несколько материковых го­родов Сицилии перешло на сторону римлян. Зато приморские центры, бо­ясь карфагенского флота, крепко держались, а неприятельские суда начали нападать на побережье Италии. Римскому правительству стало ясно, что без флота дальше воевать невозможно. Тогда с величайшей энергией было приступлено к постройке крупных боевых судов. С необычайной быстротой построили 100 пятипалубных и 20 трехпалубных кораблей. Для них требо­валось не меньше 30 тыс. искусных гребцов. Часть их доставили морские союзники, но большую часть пришлось набрать из совершенно необучен­ных италийских крестьян и городской бедноты. Для ускорения дела одно­временно с постройкой судов гребцов обучали гребле на суше, посадив их на скамьи в том самом порядке, как они должны были сидеть на кораблях.

    Молодой римский флот сильно уступал карфагенскому: суда были не­поворотливы, экипаж плохо обучен, опытных капитанов мало. Чтобы ком­пенсировать эти недостатки и использовать боевые качества римской пе­хоты, на судах было применено следующее изобретение, быть может, за­имствованное из Сиракуз. В носовой части кораблей были устроены перекидные мостки с крючьями на конце и перилами по бокам. Когда рим­ский корабль сближался с неприятельским, мостки перекидывались на палубу противника, и по ним устремлялась пехота. На палубе завязывал­ся рукопашный бой, в котором римляне не имели себе равных. Это при­способление на солдатском жаргоне получило название «ворон». Его при­менили с огромным успехом в первом же крупном морском сражении.

    Вот как описывает это изобретение римлян Полибий (I, 22): «Так как корабли римлян вследствие дурного устройства были неловки в движениях, то на случай битвы придумано было кем-то следующее приспособление: на передней части корабля утверждался круглый столб в четыре сажени длиною и в три ладони в поперечнике, с бло­ком наверху. К столбу прилажена была лестница, подбитая с помо­щью гвоздей поперечными досками в четыре фута ширины и в шесть сажен длины. В дощатом основании лестницы было продолговатое отверстие, коим лестница и накладывалась на столб в двух саженях от начала ее; по обоим продольным краям лестницы сделаны были перила вышиною до колен. На конце столба прикреплено было не­что наподобие железного заостренного песта с кольцом наверху, так что все вместе походило на орудие хлебопека; через кольцо прохо­дил канат, с помощью которого во время схватки судов ворон подни­мался на блоке и опускался на палубу неприятельского корабля спе­реди или с боков, когда во избежание бокового нападения нужно было повернуть корабль в сторону. Как только вороны пробивали палуб­ные доски и таким образом зацепляли корабли, римляне со всех сто­рон кидались на неприятельское судно, если сцепившиеся корабли стояли бок о бок; если же корабли сцеплялись носами, тогда воины переправлялись по самому ворону непрерывным рядом по двое. При этом шедшие во главе воины держали щиты пред собою и отражали удары, направляемые с фронта, а следующие за ними опирались кра­ями щитов о перила и тем ограждали себя с боков. Сделав такого рода приспособления, римляне выжидали благоприятного момента для морской битвы».

    В 260 г. после нескольких мелких столкновений римский флот под ко­мандой консула Гая Дуилия встретился с карфагенским около мыса Милы (Mylae) на северном берегу Сицилии, к западу от Мессаны. Карфагеняне были разбиты и бежали, потеряв 50 судов.

    Полибий (I, 23) так описывает этот знаменитый бой: «При виде этого карфагеняне, исполненные презрения к неопытности римлян, с радостью и поспешностью вывели в море сто тридцать кораблей[146], которые все носа­ми вперед пошли навстречу неприятелю; карфагеняне не находили даже нужным соблюдать боевой порядок и шли как бы на верную добычу... По мере приближения карфагеняне замечали на передних частях всех кораб­лей поднятые вороны; сначала они недоумевали и удивлялись никогда невиданным приспособлениям. Наконец, движимые пренебрежением к вра­гу, первые корабли смело открыли сражение. Во время схватки суда каж­дый раз сцеплялись с помощью описанных орудий, причем люди немед­ленно переправлялись по самому ворону, и бой происходил на палубах. Часть карфагенян была истреблена, другие в ужасе сдавались неприятелю сами, ибо морская битва обратилась в подобие сухопутной».

    Известие о мильской победе[147] вызвало взрыв восторга в Риме. Дуилию была воздвигнута на форуме колонна, украшенная носами захваченных кораблей и торжественной надписью.

    Непосредственным результатом победы 260 г. была экспедиция рим­ского флота под начальством консула 259 г. Л. Корнелия Сципиона в Сар­динию и Корсику. Город Алерия на Корсике был захвачен, а около Сарди­нии преемник Сципиона в следующем году разбил карфагенскую эскадру.

    В Сицилии после временных неудач римляне сконцентрировали круп­ные силы и оттеснили противника в западную часть острова.

    Африканский поход

    Однако операции в Сицилии затянулись. На западном побережье кар­фагеняне владели сильными морскими крепостями Лилибей и Дрепаны, захватить которые было нелегко. Поэтому в Риме родился смелый план, опиравшийся на неслыханные успехи флота, — нанести Карфагену реши­тельный удар в Африке.

    Летом 256 г. огромный римский флот из 330 судов отплыл из Мессаны в Африку, двигаясь вдоль восточного берега Сицилии. Большая часть флота состояла из боевых пятипалубных кораблей. В составе его находилось так­же много транспортов. Эту армаду обслуживало около 100 тыс. гребцов, 40 тыс. пехоты предназначалось для операций в Африке. Флотом коман­довали оба консула 256 г. — Луций Манлий Вульсон и Марк Атилий Регул.

    Обогнув юго-восточную оконечность Сицилии, римляне пошли вдоль юго-западного берега. Здесь их встретил карфагенский флот, состоявший из 350 судов. Количество людей на нем было не меньше 150 тыс. Около мыса Экном разыгрался морской бой — один из самых крупных в древней истории.

    Благодаря Полибию мы располагаем подробным описанием этой бит­вы: «Всего войска в римском флоте было около 140 тыс., причем на каждом корабле помещалось по 300 гребцов и по 120 солдат. С дру­гой стороны, и карфагеняне снаряжали свое войско с величайшим старанием, но вооружение их всецело рассчитано было только на морскую войну. Число войска их, судя по кораблям, превышало 150 тыс. человек. Не только свидетель-очевидец, но и каждый слуша­тель, соображающий на основании числа воинов и кораблей, был бы изумлен величием борьбы, богатством и мощью обоих государств. Римляне знали, что им предстоит плавание в открытом море, что неприятель превосходит их быстротою кораблей, поэтому всячески старались обеспечить себя и сделать несокрушимым самое располо­жение своих сил. С этой целью они поставили впереди близко друг к другу два шестипалубника, на которых находились консулы Марк Атилий и Луций Манлий; за каждым из них следовали корабли по одному в ряд, так что за одним кораблем стоял первый флот, а за другим — второй; с каждым следующим кораблем оба флота расхо­дились все больше. Корабли стояли один за другим так, что носы их обращены были наружу.

    Выстроив первый и второй флот правильным клином, римляне при­соединили к нему третий легион, расположенный в одну линию, бла­годаря чему весь боевой строй их имел вид треугольника. За линией третьего флота они поместили грузовые суда и от них протянули канаты к кораблям третьего флота. За грузовыми судами поставлен был четвертый флот, так называемые триарии; он вытянут был в одну линию так, что с обеих сторон выступал за передние корабли. Когда все флоты были выстроены указанным выше способом, общий вид строя представлял подобие клина, одна часть которого, у вершины, была полая, другая, у основания, сплошная; целое же приспособле­но к сопротивлению и нападению, и в то же время разорвать строй было нелегко... Когда римляне увидели, что карфагеняне выстрои­лись в длинную тонкую линию, то устремились на центр; это и было началом сражения. Находившиеся в центре карфагеняне, согласно команде, быстро обратились в бегство, дабы расстроить неприятель­скую линию. Чем быстрее карфагеняне отступали, тем ревностнее преследовали их с тыла римляне...

    Когда первый и второй флот отошли, казалось, на значительное рас­стояние, Гамилькар подал сигнал со своего корабля, карфагеняне все разом повернули назад и ударили в преследующих. Завязался жес­токий бой, в котором значительный перевес на стороне карфагенян зависел от того, что при быстроте своих кораблей они заходили за неприятельскую линию, легко подплывали и быстро отступали. С другой стороны, и римляне питали не меньшую надежду на победу, потому что в схватках дрались с ожесточением, зацепляли с помо­щью воронов всякий приближавшийся корабль; к тому же в битве участвовали оба консула, и солдаты сражались на виду у начальни­ков. Таков был ход битвы на этом месте.

    В то же время правое крыло карфагенян с Ганноном во главе, при первой схватке находившееся на некотором расстоянии, пронеслось по морю и ударило на корабли триариев, чем поставило их в боль­шое затруднение. Те из карфагенян, которые стояли было вдоль бе­рега, переменили прежнее свое положение, вытянулись в линию и, обратив корабли носами вперед, напали на флот, тянувший грузовые суда; но римляне сбросили канаты, сразились с неприятелем и дер­жались твердо. Таким образом, все дело разбилось на три части, за­вязалось три морских сражения на значительном расстоянии одно от другого... Битва решалась отдельными схватками: так и бывает обыкновенно в тех случаях, когда противники совершенно равно­сильны... пока наконец корабли Гамилькара не были оттеснены и не обратились в бегство. Тогда Луций взял на буксир захваченные корабли, между тем как Марк, завидев бой у флота триариев и у грузо­вых судов, поспешил к ним на помощь с нетронутыми еще корабля­ми второго флота. Когда он подошел к Ганнону и вступил с ним в бой, триарии быстро воспрянули духом и, хотя положение их стано­вилось уже трудным, снова ринулись в битву. Карфагеняне, тесни­мые одними с фронта, другими с тыла, сильно терпели и, будучи окружены неожиданно подоспевшими на помощь кораблями, не вы­держали и стали отступать в открытое море... Так шли дела в отдельных схватках; что касается всей битвы, то и здесь перевес был на стороне римлян. Из их кораблей погибло 24, из карфагенских больше 30. Из римских кораблей ни один не попал в руки неприятелей вместе с командою, тогда как карфагенских — 64».

    Потрепанный неприятельский флот отступил к берегам Африки для охраны Карфагена. Римляне беспрепятственно высадились около г. Клупеи на восточном побережье, недалеко от столицы. Они вытащили кораб­ли на сушу, окружили их рвом и валом и приступили к осаде Клупеи. Го­род был скоро взят. Оставив в нем гарнизон, римляне принялись опусто­шать страну. Они захватили много скота и больше 20 тыс. пленных.

    Тем временем из Рима пришел приказ, чтобы один из консулов с доста­точными силами остался в Африке, а другой вернулся домой с флотом, пленными и остальной частью войска. Это распоряжение, вероятно, было вызвано следующими соображениями. Быстро овладеть укрепленным Кар­фагеном наличными силами было невозможно. Необходимы были подкреп­ления, которые могли прибыть в Африку не раньше весны. Держать там и кормить массу гребцов, воинов и пленных было бы очень трудно, к тому же для доставки подкреплений требовался флот. Быть может, известную роль также играло недовольство италийских крестьян, которые впервые на такой долгий срок были оторваны от своих хозяйств[148]. Вероятно, тако­вы были мотивы, продиктовавшие сенату его роковой приказ.

    В Африке остался Регул с 15 тыс. пехоты, 500 всадниками и 40 судами. Он продолжал опустошать страну и, подвигаясь к Карфагену, осадил г. Адис. Карфагенское войско явилось на выручку. Оно превосходило рим­лян кавалерией и имело слонов, но его командование неосторожно всту­пило в бой на неудобной позиции и потерпело жестокое поражение, поте­ряв даже лагерь. Регул вплотную подошел к Карфагену, заняв г. Тунет (Ту­нис) и устроив там свой зимний лагерь.

    Положение Карфагена стало критическим. Нумидяне с приходом рим­лян восстали против карфагенского господства и также начали опустошать страну. В городе скопилось множество беглецов, начался голод. Регул, окрыленный успехами и желая закончить войну до весны, предложил кар­фагенскому правительству вступить в мирные переговоры. Карфагеняне с радостью ухватились за это предложение. Однако римский консул, чело­век ограниченный, полный самомнения и плохо разбиравшийся в обста­новке, предъявил такие унизительные условия, что они были категориче­ски отвергнуты. Переговоры прервались.

    Теперь римляне стояли в бездействии перед Карфагеном. Регул даже не попытался заключить союз с нумидянами, очень важный для него, так как только они могли бы снабдить его конницей. Тем временем доведен­ные до отчаяния карфагенские власти развили бурную деятельность. Вер­бовщики привезли отовсюду большое количество наемников, среди кото­рых был талантливый спартанский командир Ксантипп. Он опытным гла­зом сразу оценил обстановку и дал карфагенскому командованию несколько дельных советов. Правительство оказалось настолько разумным, что по­ставило его во главе армии. Ксантипп провел ее реорганизацию и поднял боевой дух солдат. В Карфагене произошел резкий перелом настроения.

    Когда Ксантипп увидел, что настал подходящий момент, он вывел про­тив Регула свое войско, состоявшее из 12 тыс. пехоты, 4 тыс. конницы и около 100 слонов. Тактика Ксантиппа резко отличалась от той, которую карфагеняне практиковали до него: учитывая свое превосходство в конни­це и наличие слонов, он занял позиции на равнине. Несмотря на это, Регул неразумно принял предложенный ему бой. Римляне потерпели полное поражение: большая часть их была раздавлена слонами и истреблена кон­ницей, 500 человек вместе с Регулом попали в плен и только 2 тыс. уда­лось бежать и укрыться в Клупее.

    Когда известие об этой катастрофе пришло в Рим, там уже был готов огромный флот из 350 судов для продолжения африканской экспедиции. Но теперь растерявшийся сенат решил ликвидировать африканский театр и спасти только те 2 тыс. солдат, которые в Клупее мужественно отбивали все атаки карфагенян. Римский флот в начале лета 255 г. вышел в море и направился в Африку. У африканского побережья он без труда разбил вы­шедшую ему навстречу карфагенскую эскадру, захватив 24 корабля. Рим­ляне пристали к Клупее, забрали остаток армии Регула и сейчас же отплы­ли обратно. Но у южных берегов Сицилии флот попал в ужасный шторм: из 364 судов уцелело только 80. Погибло около 70 тыс. гребцов и 25 тыс. солдат.

    «История не знает более тяжкого несчастья, разом обрушившегося на море, — говорит Полибий. — Причина его лежит не столько в судьбе, сколько в самих начальниках. Дело в том, что кормчие долго и настойчиво убеждали не идти вдоль берега Сицилии, обращенного к Ливийскому морю, так как море там глубоко и высадка на берег трудна... Всем этим консулы пренебрегли и пустились в открытое море, желая устрашить одержанною победою некоторые из лежащих по пути городов Сицилии и таким обра­зом овладеть ими... Вообще римляне во всех случаях действуют силою, и раз какая-либо цель поставлена, они считают для себя обязательным дос­тигнуть ее, и раз принято какое-либо решение, для них не существует ни­чего невозможного» (1, 37).

    Таким образом, африканский поход кончился страшной катастрофой. Причины ее нужно искать не столько в объективных, сколько в субъек­тивных моментах. Конечно, организация большого заморского похода была очень сложна, а римляне еще не имели никакого опыта в предприя­тиях подобного рода. Но трудности не были непреодолимы, о чем гово­рит создание боеспособного флота. Однако, хорошо организовав экспе­дицию, сенат не сумел довести ее до конца. Основной ошибкой явилось отозвание большей части экспедиционной африканской армии. Нельзя было также оставлять в Африке бездарного Регула, который не сумел воспользоваться благоприятным моментом для заключения выгодного мира. Если бы он был благоразумнее в своих требованиях, мир, несом­ненно, был бы заключен еще в 256 г. на условиях отказа Карфагена от Сицилии и Сардинии и уплаты контрибуции. Глупое упорство консула стоило Риму еще 15 лет войны и неисчислимых потерь, а результаты все равно были те же самые.

    Наконец, ошибкой было и очищение Клупеи в 255 г. Начав такую экс­педицию, нужно было во что бы то ни стало довести ее до конца, не сму­щаясь гибелью первой оккупационной армии.

    Война в Сицилии

    Война теперь ограничивалась главным образом Сицилией. В первый момент после гибели флота римляне нашли силы построить в течение трех месяцев 220 новых судов[149], с помощью которых предприняли комбиниро­ванную операцию против одного из самых важных центров карфагенского господства в Сицилии — г. Панорма (Палермо). Он был осажден с моря и суши и взят штурмом. Этот крупный успех вызвал переход на сторону Рима еще нескольких городов северного побережья. Взятие и полное раз­рушение карфагенянами Агригента, происшедшее незадолго до этого, едва ли могло компенсировать потерю Панорма. Зато на море римляне еще раз потерпели крупную неудачу. В 253 г. римский флот направился к берегам Триполитании, но из-за незнания фарватера сел на мель и снялся только с большим трудом. На обратном пути у берегов Италии его застигла буря, потопившая 150 судов.

    Только после этого сенат должен был признать, что римское мореход­ство стоит на крайне низком уровне. Можно было разгромить карфаген­ский флот, применяя тактику пехотного боя; гораздо труднее оказалось бороться с морской стихией. Это сознание вместе с огромными потерями в людском составе и материальной части, а также истощением государ­ственной казны вызвали временный переход к сухопутной войне.

    В 250 г. карфагеняне появились с суши перед Панормом. У них было много боевых слонов, страшная память о которых была еще жива у рим­

    лян со времени экспедиции Регула. Римский командующий, консул преды­дущего года Л. Цецилий Метелл, не дал себя спровоцировать на выход в поле и отсиживался за рвом, который он провел перед стенами города. Тогда карфагеняне, потеряв терпение, атаковали римские позиции. Сло­ны, израненные стрелами и дротиками римлян, испугались, повернули на­зад и смяли свои же войска. В этот момент Метелл ударил по врагу глав­ными силами. Карфагеняне обратились в беспорядочное бегство. Несколько десятков слонов попало в руки победителей. Значение панормской битвы состояло главным образом в том, что она рассеяла панический страх рим­лян перед слонами.

    У карфагенян остались только два крупных центра в Сицилии — мор­ские крепости Лилибей и Дрепаны. В том же 250 г. новые консулы Гай Атилий и Манлий Вульсон начали осаду Лилибея с суши и моря. В их распоряжении были крупные силы: 4 легиона и 200 судов. Но и гарнизон Лилибея насчитывал около 20 тыс. бойцов. К тому же город был окру­жен сильными стенами и глубоким рвом, а доступ к нему с моря был очень труден благодаря лагунам. В Дрепанах стоял карфагенский флот, помогавший осажденным. Поэтому осада Лилибея приняла затяжной ха­рактер, несмотря на высокое инженерное искусство римлян. В конце концов карфагенянам удалось даже сжечь осадные сооружения и заста­вить римлян перейти к блокаде крепости, которая тянулась до самого конца войны.

    В довершение римский флот испытал тяжелое поражение у вхо­да в гавань Дрепан при попытке захватить там карфагенские суда. Правда, нужно отметить, что это было единственное серьезное поражение на море за все время войны, так как остальные потери были причинены погодой, однако оно стоило римлянам около 100 кораблей и сделало невозможной полную блокаду Лилибея.

    Вскоре после этого море и неопытность моряков снова сыграли над римлянами злую шутку. Римский флот в 120 судов, конвоировав­ший транспорты с продовольствием для армии, осаждавшей Лилибей, попал в шторм и почти полностью был уничтожен. Рим снова остался без флота, и продовольствие для лилибейской осадной ар­мии пришлось доставлять сухим путем.

    Только одну блестящую операцию среди ряда неудач этого периода рим­ляне могли записать в свой актив. Им удалось занять сильным отрядом возвышенность и г. Эрикс в тылу у Дрепан. Это дало возможность пере­резать ведущие туда сухопутные дороги. Таким образом, оба города, в ко­торых еще держались карфагеняне, были отрезаны с суши и только мор­ским путем могли сноситься с внешним миром.

    Несмотря на этот успех, положение Рима продолжало оставаться очень трудным вследствие полного истощения денежных средств и катастрофи­ческого уменьшения людских резервов. В Карфагене в это время, по-види­мому, взяла верх аграрная группа знати, во главе которой стоял Ганнон, прозванный Великим. Это группа, как указывалось выше, была мало заин­тересована в завоеваниях на море и свое внимание направляла на афри­канскую территорию. Смена власти в Карфагене объясняет нам сравни­тельно низкую активность карфагенского флота в начале 40-х годов, а так­же попытку завязать с Римом переговоры. В Рим было отправлено по­сольство с предложением обменяться пленными. Возможно, что ему было также дано поручение нащупать почву для мирного соглашения. Но из переговоров ничего не вышло.

    Анналистическая традиция рассказывает, что с карфагенским посоль­ством был отправлен пленный Регул, который должен был уговорить се­нат согласиться на обмен. Однако он посоветовал римлянам категориче­ски отвергнуть всякие предложения, за что якобы впоследствии был заму­чен в плену.

    В 247 г. во главе карфагенских войск в Сицилии был поставлен Гамилькар по прозвищу Барка (т. е. молния) — молодой, энергичный и способ­ный человек. Его назначение, по-видимому, свидетельствовало о том, что в карфагенском правительстве вновь произошла смена партий и решено было оживить военные действия. Гамилькар начал с того, что напал на южное побережье Италии и опустошил его. Затем он высадился между Панормом и Эриксом и занял горное плато Эйркте. Местность была чрез­вычайно удобна для обороны и имела прекрасную гавань. С нее Гамилькар стал угрожать римлянам по обоим направлениям: в сторону и Дрепан, и Панорма. Отсюда он предпринимал набеги по суше в глубь Сицилии и по морю к берегам Италии. Три года спустя (в 244 г.) Гамилькару удалось захватить и Эрикс. Только вершина горы со знаменитым храмом Афроди­ты (Венеры) осталась в руках галльских наемников, находившихся на служ­бе у Рима.

    Окончание войны

    К концу 40-х годов стало ясно, что война зашла в тупик и не может быть доведена до успешного конца без решительной победы на море. Обе воюющие стороны были страшно истощены, особенно Рим. Тогда рим­ский сенат пошел на крайнюю меру: было решено произвести государствен­ный заем (трибут) у богатых людей и на собранные деньги построить но­вый флот. Занятые суммы предполагалось вернуть впоследствии, когда государство разбогатеет. Таким путем к 242 г. было построено 200 пяти­палубных судов усовершенствованного типа. С этими силами в начале лета 242 г. консул Гай Лутаций Катул вышел в море, направляясь к Дрепанам. Карфагенский флот в это время находился в своих гаванях в пол­ном бездействии, а когда почти год спустя он появился на театре воен­ных действий, то был очень плохо экипирован. Для карфагенского пра­вительства возрождение римского флота было, вероятно, полной неожиданностью. Карфагенская олигархия снова была занята войной в Африке и всю тяжесть борьбы в Сицилии возложила на Гамилькара и его наемников, ослабив боевую готовность флота. Это была роковая и не­поправимая ошибка.

    Катул, пользуясь отсутствием крупных карфагенских сил на море, за­нял гавань Дрепан и морские подступы к Лилибею. Таким образом, впер­вые была осуществлена полная блокада обеих крепостей. Гарнизоны их начали страдать от голода.

    Наконец, в марте 241 г. появился большой карфагенский флот, нагру­женный продовольствием для осажденных, с плохо обученным экипажем. Предполагалось, что суда пристанут сначала к Эриксу и возьмут людей у Гамилькара. Но Катул разрушил этот план и встретил карфагенян у Эгатских островов, к западу от сицилийского побережья. Все преимущества в битве были на стороне римлян. Карфагеняне потеряли 120 судов, осталь­ные бежали.

    Битва при Эгатских островах закончила войну. Карфаген мог бы еще продолжать борьбу на море, построив новый флот. Деньги для этого при желании можно было найти, хотя карфагеняне за это время потеряли свои серебряные рудники в Испании. Но карфагенская олигархия не склонна была жертвовать своими интересами так, как это сделал римский нобили­тет. Своекорыстная и жадная, она показала на всем протяжении своей ис­тории, что была неспособна к самопожертвованию, что у нее был ограни­ченный кругозор, что в погоне за незначительными барышами в данную минуту она часто теряла крупные выгоды в будущем. К этому нужно доба­вить, что в 40-х годах, как указывалось выше, внешнюю политику Карфа­гена в целом определяла земельная знать. Наконец, даже если бы новый флот был построен, он не успел бы спасти от сдачи Лилибей и Дрепаны, население которых умирало с голоду. А эта сдача означала бы оконча­тельную потерю Сицилии, из-за которой и велась война.

    Карфагенский сенат дал полномочия Гамилькару вступить в перегово­ры с Катулом и добиться приемлемых условий мира. Оба главнокоманду­ющих выработали текст предварительного мирного договора, который со­общает Полибий (I, 62, 8—9):

    «На нижеследующих условиях, если они угодны будут и народу рим­скому, должна быть дружба между карфагенянами и римлянами: карфаге­няне обязаны очистить всю Сицилию, не воевать с Гиероном, не ходить войною ни на сиракузян, ни на союзников их; карфагеняне обязаны выдать римлянам всех пленных без выкупа; карфагеняне обязаны уплатить рим­лянам в продолжение двадцати лет две тысячи двести эвбейских талантов серебра».

    Римское правительство отказалось ратифицировать договор, который оно нашло слишком мягким. В Сицилию была отправлена комиссия из 10 человек для изучения вопроса на месте. Однако из личных переговоров с Гамилькаром комиссия убедилась, что добиться сколько-нибудь существен­ного изменения договора невозможно и что Карфаген в случае надобности готов продолжать войну. Поэтому основы предварительного договора ос­тавили неизменными, усилив только некоторые обязательства карфагенян: срок уплаты сократили до 10 лет, сумму контрибуции увеличили до 3,2 тыс. талантов и обязали карфагенян очистить все острова, лежащие между Сицилией и Италией (т. е. Липары). На этих условиях договор был утвер­жден римским народным собранием (241 г.).

    Так окончилась первая война между Римом и Карфагеном, длившаяся 23 года и стоившая обеим сторонам чрезвычайного напряжения сил. Впро­чем, для Карфагена конец войны не принес ничего катастрофического (если не считать восстания наемников). Конечно, потеря Сицилии[150], а затем, как увидим ниже, и Сардинии была неприятна. Но при огромных колониаль­ных возможностях Карфагена эту потерю можно было компенсировать (что и сделали потом за счет Испании). Что же касается контрибуции в 3,2 тыс. талантов, то заплатить ее Карфагену при его колоссальных доходах также не стоило большого труда.

    Гораздо важнее оказались последствия войны для Рима. Самым суще­ственным было приобретение большей части Сицилии, которая стала пер­вой провинцией Рима в новом понимании этого слова. Это приобретение отразилось и на италийской экономике, поскольку Сицилия стала глав­ным центром крупного рабовладельческого хозяйства, и на всей системе римской администрации. Сицилию, за исключением царства Гиерона, Мессаны и еще нескольких городов, оставленных на правах союзников, уже нельзя было рассматривать в качестве равноправного члена италий­ской федерации. Это была чужая территория, завоеванная силой римского оружия и раньше управлявшаяся карфагенянами на началах подданства. Эти начала были теперь усвоены и Римом. Территория сицилийской про­винции стала рассматриваться как собственность римского народа, а ее население — как бесправные подданные, обязанные уплачивать римским квесторам 1/10 часть доходов и подчиненные неограниченной власти римс­ких наместников (преторов). По типу Сицилии стали потом управляться и другие провинции Рима.

    Первая Пуническая война закончилась поражением Карфагена. Поче­му это произошло? Почему богатая морская держава была побеждена бед­ной италийской федерацией, возглавляемой Римом? На предыдущих стра­ницах, в сущности, уже содержится ответ на этот вопрос. Федерация авто­номных политических единиц, тесно спаянная Римом и обладавшая огромными людскими ресурсами, неизбежно должна была оказаться силь­нее колониальной империи, в которой горсточка гражданства при помощи наемников господствовала над миллионами бесправных туземцев. Исто­рия первого столкновения между Римом и Карфагеном показала, какое огромное значение в войне имеет морально-политический фактор. Карфа­генская олигархия с ее наемными войсками была побеждена рядовым рим­ским гражданством и его италийскими союзниками.

    Побеждена, но не разгромлена. Карфаген, справившись с восстанием наемников и своих африканских подданных, быстро оправился после во­енного поражения, расширил свои владения и затаил мысль о реванше. Первая война была, в сущности, только авангардной схваткой из-за Сици­лии. Следующим этапом должна была стать борьба не на жизнь, а на смерть, борьба за мировое господство.



    Примечания:



    1

    Подробный историко-филологический анализ надписи см.: Peruzzi E. On the Satricum inscription // La parola del passato, fasc. CLXXXII, Napoli, 1978. P. 346— 350; Федорова Е. В. Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982. С. 45—46.



    12

    См., например: Sumner G. V. The Legion and the Centuriate Assembly// JRS, 60, 1970. P. 67—78.



    13

    Fraccaro P. The History of Rome in the Regal Period // JRS, 47, 1957. P. 59—65.



    14

    Немировский А И. К вопросу... С.160—162.



    15

    Для ориентации в историографии проблемы рекомендуем краткие, но ем­кие обзоры литературы в следующих книгах: Ogilvie R. M. A Commentary on Livy. Oxford, 1970. P. 218—255; ScullardH. H. A History of the Roman World... P. 462— 466; см. также: Маяк И. Л. Римляне ранней республики. М., 1993. С. 22—23.



    129

    Карфаген был колонией финикиян, которых римляне называли пунами (Poeni). Отсюда название — Пунийские, или Пунические, войны.



    130

    Более подробно о Карфагене говорит Аристотель в главе 8 кн. II «Полити­ки». Отдельные замечания встречаются у Ливия (например, в главе 46 книги XXXIII) и у других авторов. Кое-какие сведения по истории Карфагена есть у римского писателя II в. н. э. Юстина.



    131

    Аналогичное сочинение принадлежит писателю II в. н. э. македонянину По- лиэну.



    132

    Гибралтарский пролив.



    133

    Собственно «судьи» — по-финикийски «shofetim». Римляне и греки называ­ли их царями (reges, ????????).



    134

    Мы очень плохо знаем карфагенскую конституцию и вынуждены по ряду вопросов ограничиваться только предположениями.



    135

    Коллегии, состоявшие из 5 членов.



    136

    Политика, II, 8, 4.



    137

    Напр. Ливий, XXXIII, 46.



    138

    Полибий, XV, 30, 10.



    139

    Аристотель. Политика, 11, 8, 9.



    140

    Так они сами называли себя. Мамертины — «люди Марса», военные люди (Марс по-самнитски — Mamers).



    141

    Полибий пишет: «Народ... по внушению консула решил оказать помощь мамертинам» (1, II, 2).



    142

    За это он был казнен карфагенским правительством, обвинившим его в тру­сости.



    143

    Маний Отацилий и Маний Валерий.



    144

    Галеза, Тавромений, Катана и др.



    145

    Луций Постумий и Квинт Мамилий.



    146

    До этого карфагеняне занимались опустошением области около Мил.



    147

    Так как бой произошел в море между Мильским мысом и Липарскими остро­вами, то его называют также боем при Липарских островах.



    148

    Валерий Максим рассказывает (IV, 4, 6), что Регул в письме просил сенат об увольнении его от командования на второй год, так как вилик (раб-надсмотрщик) в его маленьком имении, находящемся в Пупиниевой трибе, умер, а поденщик, воспользовавшись этим, ушел, захватив с собой хозяйственный инвентарь. Сенат отклонил просьбу, приказав обработать именьице Регула за государственный счет. Рассказ очень интересен как для положения хозяйства римских крестьян во вре­мя африканского похода, так и с точки зрения характеристики маленьких разме­ров земельных владений даже у знати в III в.



    149

    Карфаген также пополнил свой флот 200 единицами.



    150

    Корсика была завоевана римлянами еще в 259—258 гг. Но их власть там, как и власть карфагенян, ограничивалась прибрежной полосой.









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх