Дмитрий Петрович Неверовский

По-старинному, по-суворовски;
Закричим «ура» и пойдем вперед!
На штыках пройдем силы вражие,
Перебьем мы их, переколем всех…

(Солдатская песня 1812 года)

Поэтическим лицом Отечественной войны 1812 года мы вполне можем назвать генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского. По крайней мере, один из первых исследователей истории Отечественной войны 1812 года, А. И. Михайловский-Данилевский, писал: «Поэзия и изящная культура могут исхитить для своих произведений из жизни Неверовского несколько прекрасных минут, способных вдохновить перо поэта и кисть живописца: превозносимое самим неприятелем отступление от Красного, кровавую, во мраке ночи, защиту Шевардинского редута при третьем на него покушении французов, миг и из грозной сечи Бородинской, где Неверовский, чудно уцелевший среди тысячи смертей, летавших над головою его, собирает вокруг себя горсть рассеянных воинов и снова ведет их в огонь хладнокровно. Наконец, минута, когда распростертый на смертном одре, угасающим воображением, в бреду горячки, блуждает он в пылу битвы, когда последнее слово, излетевшее из замирающих, хладеющих уст его, было военный клич победы: „Вперед! В штыки!“»

Родился Дмитрий Петрович 21 октября 1771 года в деревне Прохоровке Золотоношского уезда Полтавской губернии (ныне село Прохоровка Каневского района Черкасской области). Родители его были люди небогатые, но, как говорили в старину, благородные.

Глава семьи, Петр Иванович, владел 30 душами крепостных. Службу свою он начал казаком в Переяславском полку. А затем долгое время — свыше пятнадцати лет — состоял в должности сотника так называемой Бубновской сотни, в которую причислялись три села: Прохоровка, Сушки и Бубновская Слободка.

Петр Иванович слыл человеком прямым, честным и правдивым. Он пользовался большим уважением среди полтавских обывателей.

Благодаря этим качествам он был избран в 1783 году золотоношским городничим. Семья оставила деревню и переехала в уездный город. И на этой хлопотной должности Петр Иванович не растерял своей честности и бескорыстия. Закончил он службу в небольшом чине надворного советника.

Его супруга Прасковья Ивановна, урожденная Левицкая, в молодости была очень красивой женщиной. Совсем еще молодой девушкой она приехала в Прохоровку погостить у тетки и… осталась тут надолго. Она приглянулась молодому сотнику, и он предложил ей руку и сердце. Но оказалось, что родители уже подыскали Прасковье жениха — сына соседа, казака-богача. Нелюб ей был избранник родителей. А вот Петр Неверовский нравился.

Обоюдное влечение Петра и Прасковьи было настолько сильным, что они решили пожениться, даже не спросив родительского благословения, что было по тем временам явлением очень редким. Их намерение поддержала тетка невесты, и вскоре состоялась свадьба.

Жили Петр Иванович и Прасковья Ивановна в любви и согласии. У них народилось четырнадцать детей — четыре сына и десять дочерей. Воспитанию многочисленного потомства Прасковья Ивановна уделяла все свое время. Несмотря на ограниченность средств, усилиями матери все дети хорошо знали русский и латинский языки, овладели основами математики.

Дмитрий был старшим среди детей. Петр Иванович и Прасковья Ивановна с «младых ногтей» воспитывали в сыне самостоятельность в поступках и суждениях, не баловали его, приучали к жизни простой и порою суровой. С семи лет Дмитрий прекрасно держался на лошади, плавал и купался в Днепре, совершал во главе ватаги ребят продолжительные походы в лес. Мальчик рос не по летам ладным, крепким, закаленным. Он приучил себя стойко преодолевать трудности, пренебрегать опасностью.

Детство Дмитрия прошло среди буйного украинского приволья. Там свежи были еще воспоминания о славных делах и подвигах запорожцев. Сколько раз мальчик останавливался зачарованно, прерывая игры, и слушал дивные песни слепых кобзарей. Неспешно перебирая струны, повествовали они о походах гетмана Петра Сагайдачного и его победах над туркамц, об Иване Серко, славном атамане Запорожской Сечи, с его именем связывала молва авторство письма запорожских казаков к султану, о трагической судьбе казненного Мазепой Кочубея…

К пятнадцати годам Дмитрий уже был молодцом двух аршин и двенадцати вершков роста, стройным, сильным, метким стрелком и прекрасным наездником. Стоило ли удивляться тому, что, повзрослев, Дмитрий решил стать военным. Отец рад был его выбору, а мать загрустила. Другой, не такой опасной судьбы хотела бы она для своего сына.

Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая судьба Дмитрия, если бы не одно обстоятельство.

Неверовских, их многочисленную и дружную семью любили навещать гости. В этом доме всегда встречали они обходительность и внимание Петра Ивановича, хлебосольство Прасковьи Ивановны. И дети Неверовских радовали глаз — румяные, чистые, ухоженные. Любил сюда заезжать и граф Петр Васильевич Завадовский. Видный сановник блестящего екатерининского века, большую часть своей жизни он проводил в Петербурге, но, наезжая в родные места, обязательно заворачивал к своим соседям по имению — Неверовским.

Он и обратил внимание на Дмитрия. Приятной наружности, почти высокорослый, юноша приглянулся графу.

Словно угадывая в юноше счастливые способности, граф Завадовский завел с Петром Ивановичем разговор и предложил ему отпустить старшего сына в Петербург, обещая «устроить его жребий».

Не хотелось Неверовским, особенно Прасковье Ивановне, отпускать сына из дома, но что поделаешь? Семья большая, доходы скромные. Одна надежда, что Петр Васильевич слово сдержит и сына устроит. Отец дал согласие. Ни рыдания матери, ни разлука с горячо любимыми братьями и сестрами не могли омрачить его счастья — впереди была желанная военная служба.

С помощью графа Завадовского 16 мая 1786 года Дмитрий Неверовский был зачислен в Семеновский полк.

Юноше повезло. Он попал именно туда, где в полной мере могли раскрыться способности, где с уважением и пониманием отнеслись к его желанию овладеть ратной наукой.

Семеновский полк был одним из старейших в России, свое начало он вел от «потешных» полков Петра I, а звание гвардейского получил еще в 1700 году. Семеновский полк покрыл себя славою во многих сражениях и походах. Полк был не только боевой единицей, но и своеобразным учебным заведением, в котором, проходя службу, постигали азы военного мастерства многие молодые дворяне, ставшие впоследствии выдающимися военачальниками. Достаточно сказать, что в свое время в Семеновском полку начинал службу Александр Васильевич Суворов.

Итак, пятнадцатилетний Дмитрий Неверовский был зачислен в лейб-гвардии Семеновский полк.

Он попал в среду простых солдат. В среду, где царило спокойное мужество, здравый смысл и естественность поступков, добродушие, умение довольствоваться малым, где могли выносить тяготы и лишения службы, не теряя чувства юмора. Эти драгоценные черты русского национального характера нашли свой отклик в сердце молодого солдата Неверовского. Он терпеливо постигал секреты воинской премудрости: учился правильно колоть штыком, заряжать и стрелять по мишеням, маршировать на плацу, переносить дальние походы. И во всех этих делах всегда выглядел молодцом.

Через год Неверовскому было присвоено звание сержанта. Это еще больше подогрело его ревностное отношение к службе. Как и прежде, охотно ходил он в караулы, часто соглашался стоять в наряде вместо своих товарищей.

Веселый нрав, простота в обхождении, усердное отношение к обязанностям вскоре сделали Неверовского заметной фигурой в полку — он завоевал уважение старших начальников, любовь подчиненных.

Военная служба сильно изменила его. Пожалуй, не только братья, но и родители с трудом бы узнали в подтянутом, ловком семеновце свое деревенское чадо. Недавний добродушный увалень теперь блистал не только в полку, но и в свете. Благо в доме графа Завадовского, где он стал своим человеком, было немало возможностей завести широкие и полезные знакомства. Перед красавцем гвардейцем открывалась интересная перспектива — сделать блестящую карьеру в столице. Так считали друзья Дмитрия по службе, так считал и его покровитель, граф Завадовский.

Тем неожиданней был для всех шаг, предпринятый им вскоре.

XVIII столетие, на последнюю четверть которого приходится начало воинской службы Неверовского, по праву считается золотым веком русского оружия.

В 1787 году грянула новая война: Турция, побуждаемая Англией и Пруссией, желавших ослабления России, двинула свои войска к северу. Даже в Петербурге, столь удаленном от берегов Крыма, стойко запахло порохом. Русские армии начали собираться в поход.

Мог ли Дмитрий Неверовский оставаться в бездействии в такое время? Нет, конечно. Взращенный на подвигах русского оружия, жаждущий проверить себя в огне сражений, он совершил поистине непонятный для блестящего общества шаг — испросил перевода в армейский полк, находящийся на южной границе.

Изменить его решение не смогли ни насмешки некоторых сослуживцев, ни увещевания графа, грозившего лишить Дмитрия своего покровительства. В начале октября 1787 года молодой Неверовский, оставив дом графа, уезжает на юг.

Шестнадцатилетний офицер не смог избежать соблазна и заглянул в отчий дом. Радостно встретила его семья — сестры, братья восхищались мундиром, оружием. Отец, узнав о самовольном отъезде Дмитрия на войну, вначале был недоволен — перед графом стыдно от такого сумасбродства. Но, провожая, смягчился — не от опасности же бежит, а к ней, рассудил, обнял и поцеловал. «Служи, сын, исправно, — благословил, — честью своей дорожи!»

Вскоре он был зачислен поручиком Малороссийского кирасирского полка, из которого через некоторое время перевелся в Архангелогородский мушкетерский полк. Главным образом в составе этих частей Неверовский принимал участие в войнах с Турцией, а затем и с Польшей.

Боевое крещение молодого офицера произошло не так быстро, как бы он хотел. Лишь через год после его прибытия на юг, 7 сентября 1788 года, он принял участие в сражении на реке Сальче. Здесь войска Украинской армии, предводительствуемые Репниным, в недолгом жестоком бою разгромили большой турецкий отряд и преследовали его вплоть до Измаила…

Получив возможность испытать себя в деле, Неверовский не пропускал ни одного боя, ни одного сражения. Пренебрегая опасностью, полный задора и силы, он шел в атаку впереди солдатского строя. Именно тогда и укрепился в нем ставший знаменитым его клич: «В штыки! В штыки!»

Так было и в русско-турецкую войну, когда он участвовал в покорении Бендеровской крепости. Так было и позже, когда в войсках, ведомых Суворовым, он воевал против поляков. В этой непродолжительной кампании 1794 года капитан Неверовский отличился при штурме предместья Варшавы — Праги, проведенном Суворовым но типу Измаильского. Даже в войске выдающегося полководца, где мужество и храбрость являлись делом обычным, были замечены доблести Дмитрия Неверовского. Сам «русский Марс» — великий Суворов представлял его к новому досрочному секунд-майорскому чину. К исходу кампании Неверовский имел репутацию отличного фронтового офицера.

После окончания русско-польской войны 4-ы батальон Екатерининского егерского полка, в котором тогда служил Дмитрий Петрович, был расформирован. Майор Неверовский в декабре 1797 года получил назначение в Малороссийский гренадерский полк.

Этот период жизни Дмитрия Петровича не отмечен участием в баталиях. Но именно в эти мирные годы завершилось становление Неверовского не только как боевого офицера, но и как командира и воспитателя.

Процесс этот происходил в сложное время для русской армии. К власти пришел Павел I, и он тут же стал перестраивать русскую армию по прусскому образцу. В борениях этих течений и происходило становление Дмитрия Петровича Неверовского. Оставаясь верным слугою престола, он стоял на позициях своих выдающихся учителей. Неверовский, как и они, не принимал прусской системы. Он считал, что не слепая храбрость приносит успех, а воинское искусство и обучение ему вырабатывает «на себя надежность». Воин и в мирное время, отмечал он, на войне.

Отстаивая свои позиции и идеалы, Неверовский достиг блестящих результатов. Части, которыми он командовал, выгодно отличались от других своей выучкой, владели «смелой нападательной тактикой». Дмитрий Петрович, подобно великому Суворову, не вводил приемов обучения, связанных с отступлением, обороной. Он считал, что солдаты, обученные им поражать противника смелыми атаками, и обороняясь и отступая, будут драться с упорством, непрерывно нападая на врага.

В этот «небатальный» период в жизни Неверовского происходило и завершение формирования его нравственного облика, его характера. По воспоминаниям современников, Дмитрий Петрович отличался «чистосердечностью и прямодушием… С простотою обхождения соединил он ум возвышенный, с откровенностью — здравое и глубокое воззрение на предметы».

Все эти качества соединились в нем с личным мужеством, решительностью; и можно понять, как он был любим войсками, с каким обожанием смотрели офицеры и солдаты на своего командира.

Его биограф Д. И. Дараган отмечал в 1845 году в газете «Северная пчела»: «В рассказах современников о генерале Неверовском прежде всего поражает меня общее, единогласное уважение, общая любовь к нему всех знавших его и почти восторженная привязанность его подчиненных, которые по прошествии тридцати лет со времени его кончины любят его, как живого, говорят о нем, как о присутствующем».

Можно только предполагать, каких бы высот в военном деле мог он достичь, какие бы еще подвиги совершил на благо Родины, если бы не преждевременная гибель!

Малороссийский гренадерский полк, в котором подполковник Неверовский являлся батальонным командиром, стоял на квартирах в небольшом волынском городке Заславле. Однообразную полковую жизнь вдруг нарушило известие: вскоре состоится императорская проверка. Причем ее будут проводить великий князь Константин и генерал-инспектор Боуэр. Началась лихорадочная подготовка к проверке. На фоне общего волнения спокойно и уверенно выглядел Неверовский. Он верил, что его батальон и в поле, и на плацу покажет себя только с хорошей стороны. Так оно и получилось. Высокая инспекция отметила великолепную выучку батальона Неверовского, в особенности его действия в штыковом бою, выносливость на марше. Умение же Неверовского командовать батальоном, как отмечали тогда, «привело их в восторг».

И в 1803 году Неверовский был назначен командиром 1-го Морского полка. Сыграли свою роль отличные рекомендации инспектирующих.

Полки морской пехоты создавались впервые. Формировали их из возникших тремя годами ранее морских батальонов. Дело было новое и непростое. Тем более приятным было оказанное доверие, и тем больше хотелось его оправдать молодому командиру полка.

Прибыв в Кронштадт, где квартировался его полк, Неверовский горячо принялся за дело. Он вникал в непривычную для него жизнь морских пехотинцев, деятельно готовил их к сражениям на воде и на суше.

Но особенно развернуться ему не удалось, ибо не было у него достаточной для того полноты власти. Самой главной фигурой в полку был не командир, а шеф полка. Это, как правило, был генерал, который смотрел «все»: и обучение, и управление, и хозяйство. Сам же командир находился в положении заместителя шефа полка, а власть приобретал лишь в его отсутствие.

Тем не менее усердие Дмитрия Петровича было замечено начальством. В 1804 году, на 33-м году жизни, он был произведен в генерал-майоры и назначен шефом 3-го Морского полка, находящегося в Ревеле. Тут уж Дмитрий Петрович смог поработать в полную силу. Его усилиями морские пехотинцы значительно прибавили в выучке и были отмечены на учениях и маневрах…

В Ревеле, как вспоминал впоследствии Неверовский, он прожил счастливейшие дни своей жизни. Здесь же, в уютном прибалтийском городе, решилась и его личная судьба.

Молодой генерал был вхож в дом адмирала Мусина-Пушкина. Здесь он познакомился с его дочерью Елизаветой Алексеевной. Это была очаровательная семнадцатилетняя девушка, красивая и обаятельная. Поклонников, искателей руки у Лизоньки было очень много. Но предпочтение она отдала тридцатичетырехлетнему генералу Неверовскому.

27 июля состоялась свадьба. Дмитрий Петрович испросил отпуск: молодожены намеревались совершить путешествие. Отпуск — кстати, первый и последний за годы службы — был получен. Началась подготовка к путешествию. Но через два месяца генерал был вызван на службу. Супругам пришлось расстаться.

Начало нового, XIX века в Европе было ознаменовано новыми походами Наполеона. В 1805 году по инициативе Англии для борьбы с Бонапартом была организована третья коалиция. В нее вошли Англия, Австрия, Неаполитанское королевство, Швеция и Россия. Союзники намеревались наступать на Францию с трех направлений: из Италии, Баварии и Северной Германии.

Третьему Морскому полку Неверовского предстояло погрузиться на корабли и в числе других войск, под командой графа Толстого, выступить против Наполеона.

В сентябре полк Неверовского погрузился на суда и отошел от берега. Пять дней продолжалось это нелегкое плавание. Осенняя Балтика встретила корабли штормом. Но вскоре десант благополучно высадился в Тральзунде, однако военных действий корпусу графа Толстого вести не удалось. Жребий войны, как писали в то время, был решен под Аустерлицем, где союзники потерпели жестокое поражение.

Морской полк Неверовского возвращался в Ревель пешим маршем. В пути офицеров и солдат ждало непростое испытание — смотр, на котором должны были присутствовать король и королева Пруссии.

Не будучи особым поклонником различных смотров и вахтпарадов, Неверовский тем не менее постарался, чтобы его полк в этот день выглядел наилучшим образом. Он понимал, что в трудную для Родины минуту России очень важно заиметь еще одного союзника в борьбе с Наполеоном. Бравый вид и отличная выучка войск должны были показать королю Пруссии, что русская армия по-прежнему сильна, мощна, а произошедшее под Аустерлицем еще не означает окончательного поражения.

Смотр прошел блестяще. Король выразил Неверовскому свое благоволение за превосходное состояние полка…

И снова в путь.

Вскоре полк вступил в пределы России. Предчувствуя скорый отдых, люди пошли быстрее и веселее. Где-то в двухстах верстах от Ревеля Дмитрий Петрович увидел приближавшуюся коляску. «Наверное, просители какие-нибудь», — подумал он. Его мысль утвердилась, когда увидел в коляске женские фигуры. Но его ждал сюрприз. Навстречу ему в сопровождении матери ехала жена Елизавета Алексеевна, не выдержавшая долгой разлуки с мужем. Радость от встречи была двойной: оказывается, в ближайшей корчме под присмотром кормилицы его дожидалась недавно рожденная дочь. Дмитрий Петрович испытывал счастливейшие минуты при этом сообщении.

«В жизни военного человека, — писал биограф Неверовского, — исполненной лишений, требующей пожертвований нежнейшими узами любви и родства, живее ощущаются минуты счастья и тихих наслаждений быта домашнего. Разделяя со своими офицерами горе и радости, почитая их как бы принадлежащими собственной семье его, Неверовский не мог не поделиться и ощущениями столь приятной встречи: с восторгом отца показывал он малютку, дочь свою, сослуживцам, столпившимся вокруг любимого начальника и приветствовавшим его искреннейшими поздравлениями».

Увы, отцовское счастье было недолгим. Дочь Неверовского умерла совсем маленькой. Других детей в семье Дмитрия Петровича не было. Нерастраченную отцовскую нежность и любовь своего сердца он отдавал своим многочисленным родственникам.

С прибытием в Ревель снова начались хлопоты, так как полку предстоял новый смотр. Император Александр I пожелал лично ознакомиться с войсками, прибывшими из Шведской Померании. В мае 1806-го шеф третьего Морского полка представил императору подчиненные ему батальоны. Полк был в таком отличном состоянии, что Александр I пожаловал Неверовскому за труды орден и бриллиантовый перстень со своей руки.

Успешно проведенные смотры, продемонстрировавшие отличное состояние дел во вверенном ему полку, повлияли на судьбу Неверовского. В 1807 году его назначили шефом гренадерского Павловского полка.

Это было очень почетное назначение. Павловский гренадерский полк был одним из старейших в русской армии, прославился во многих сражениях. В память об этом павловцы носили гренадерки, на которых были выбиты имена воинов, отличившихся в боях.

Генерал Неверовский много сделал для того, чтобы укрепить боевые традиции части. В документах гренадерского Павловского полка сохранилось много его приказов и распоряжений, направленных на улучшение процесса обучения солдат.

Еще в те времена, когда все боевые действия и все обучение велось большими массами солдат, Неверовский показал себя сторонником одиночной подготовки воинов. Во всех условиях, и прежде всего в условиях боя, он придавал огромнейшее значение сохранению оружия («…яко первейших предметов на службе», — писал он в приказе по полку 21 августа 1811 года), умению вести из него огонь.

Правильность прикладки ружей у каждого гренадера он проверял лично. Это было любопытное зрелище — когда павловцы после смотра или учения окружали своего генерала, слушая его наставления и любуясь выполняемыми им строевыми приемами.

Подготовленность личного состава в Павловском полку была настолько высокой, что здесь уже в 1811 году проводили соревнования по стрельбе. А ведь тогда на обучение солдата отпускалось только шесть пуль в год!

Неверовский, сам отличный стрелок, во время подобных состязаний часто брал у промахнувшегося ружье и вгонял пулю в центр мишени, приговаривая при этом:

— Вот так должен стрелять гренадер Павловского полка!

…В январе 1812 года он был неожиданно вызван в Петербург к императору. Аудиенция была короткой.

— Направляю тебя в Москву, — сказал царь. — Поручаю сформировать новую пехотную дивизию. Прошу сделать это как можно быстрее.

Так передали очевидцы содержание этой встречи. Описали они и торопливость, с которой генерал-майор Неверовский приступил к выполнению поручения императора. 20 января Неверовский написал в своем последнем приказе по Павловскому полку: «Прощайте молодцы-гренадеры! Не поминайте лихом своего командира. Я же время это и вас никогда не забуду», — и ускакал в Москву.

Да, Неверовский спешил. Но не только царское слово торопило его. Он спешил, чтобы как можно скорее приступить к формированию дивизии, которая как воздух нужна будет в предстоящей войне. А то, что она неизбежна, Неверовский ощущал, как и все русские люди.

27-я дивизия формировалась в Москве и Подмосковье. Для ее комплектования прибывали большие партии рекрутов, отдельные отряды. Неверовский, бригадные командиры — полковник Княжнин и флигель-адъютанты Ставицкий и Воейков — были заняты день и ночь.

Каждое утро Дмитрий Петрович собирал в штабе совещание и выслушивал командиров бригад, которые рапортовали, что нет то того, то другого. Княжнин испытывал нехватку в лошадях и повозках, у Ставицкого в Одесском и Тарнопольском полках не хватало патронов, а у егерей полковника Воейкова было плохо поставлено с обмундированием, хотя батальоны его были уже укомплектованы полностью.

Не хватало ни одежды, ни повозок, ни вооружения, ни лошадей. Дмитрий Петрович всякий раз велел закладывать экипаж, чтобы снова и снова тревожить московского губернатора.

Формирование дивизии шло успешно. И во многом благодаря тому, что у Неверовского были опытные и настойчивые помощники — командиры бригад.

Все они: и невысокий молчаливый Максим Федорович Ставицкий, и веселый, казавшийся беззаботным Александр Васильевич Воейков, и спокойный, уделявший все свободное время книгам и игре на скрипке Александр Яковлевич Княжнин — были отлично подготовленные в военном отношении специалисты. Дмитрий Петрович ближе всех сошелся со своим земляком полтавчанином полковником Ставицким. Подружив с Максимом Федоровичем, узнал много интересного о нем. Ставицкий начинал свой боевой путь офицером артиллерии. Участвовал в русско-польской войне, служил по квартирмейстерской части. До прихода в 27-ю дивизию он участвовал в выполнении многих ответственных заданий — одним из первых обследовал и описал устье Амура, Нерчинские рудники, Киргизские степи, Кавказские и Кубанские кордонные линии. Ему приходилось много раз бывать с дипломатическими поручениями за границей — в Малой Азии, Константинополе, на Ионических островах, где русские войска тогда содержали гарнизон. Во всех этих переделках Максим Федорович действовал храбро и расчетливо. О его незаурядном мужестве говорил тот факт, что именно Ставицкого отправили в Петербург после сражения под Прейсиш-Эйлау с известием о победе. Тогда, в 1807 году, он доставил в столицу семь захваченных у французов знамен…

Но Максим Федорович, охотно рассказывая о своих путешествиях, замолкал, когда речь заходила о сражении под Прейсиш-Эйлау. Он знал, что его воспоминания могут тяжело ранить бригадного командира Александра Яковлевича Княжнина, брат которого, Константин, погиб там. Александр Яковлевич был сыном известного драматического писателя Княжнина и внуком по матери поэта Сумарокова.

Дмитрий Петрович хорошо узнал его еще во время морского похода в Шведскую Померанию, в котором тот тоже принимал участие, узнал и полюбил за верность слову, доброжелательность к людям.

Командир егерской бригады Александр Васильевич Воейков под стать своим коллегам был опытным и мудрым командиром. Потомок одного из участников похода Ермака, Воейков начинал службу в Преображенском полку. Еще молодым офицером он участвовал в Швейцарском походе, воевал с французами в 1807 году.

Все эти люди не жалея сил под руководством Неверовского проводили работу по формированию дивизии.

Дмитрий Петрович всегда высоко отзывался о своих первых помощниках. И он не ошибся. Высокие качества патриотов русской земли — командиров бригад 27-й дивизии проявились в трудное время Отечественной войны 1812 года. Во всех сражениях они шли впереди, не раз окрашивая своей кровью родную землю.

Александр Княжнин в бою на Шевардинском редуте был тяжело ранен и больше не смог служить в армии. Он пошел по стопам своих талантливых, предков — писал стихи, басни и пьесы. Интересно, что Александр Воейков также отличался любовью к литературе, которую хорошо знал. Однажды в штабе М. И. Кутузова «вождь двенадцатого года» употребил в своей речи выражение Крылова «ты сер, а я, приятель, сед». Но он не смог вспомнить всю басню. На помощь князю пришел Воейков. Выслушав внимательно чтение, Кутузов обнял его и прочувствованно сказал: «Какая счастливая старость!» С тех пор, каждый раз встречая Воейкова, главнокомандующий просил: «Расскажи мне, голубчик, „Волк на псарне“». И всякий же раз с удовольствием слушал.

Близкий друг Неверовского Максим Федорович Ставицкий явился как бы продолжателем его дела. Именно он возглавил дивизию после смерти Дмитрия Петровича, поведя ее к новым победам.

Грозовое дыхание близкой войны торопило. Неверовский, не дожидаясь окончания формирования дивизии, приказал начинать занятия. Молодых солдат стали учить ходить строем, совершать марши, стрелять по цели, колоть штыком. И вновь везде замелькала фигура генерала, который лично вникал во все подробности, следил, чтобы учеба шла без упущений. Его старания сказались быстро. Куда девалась нерасторопность вчерашних крестьян! На глазах они становились ловкими, подтянутыми солдатами. Тем более что командир дивизии не только учил их азам военной науки, но старался возбудить в них благородное честолюбие, развить храбрость и самоотверженность.

Вскоре дивизию было не узнать. Она стала монолитной, сплоченной боевой единицей. Почти полностью состоявшая из новичков, где даже офицеры большей частью были только что выпущены из кадетских корпусов, она тем не менее не уступала кадровым войскам. Недаром престарелый фельдмаршал граф Гудович, любивший наезжать в дивизию, называл ее «московская гвардия». Он доносил в Петербург: «В благоуспешном сформировании сея дивизии я отдаю совершенную справедливость отличному усердию, неусыпным стремлениям и деятельности командира оной генерал-майора Неверовского».

Дмитрий Петрович радовался, глядя на мужавших солдат. Как-то за завтраком он подозвал офицеров к окну. По плацу побатальонно проходили полки дивизии. Гремели песни. И генерал, с удовольствием глядя на бравых молодцов, с законной гордостью воскликнул:

— Посмотрите!.. Какие чудеса сделает эта молодежь в сражении…

В конце апреля формирование дивизии было завершено.

Первого мая, отслужив молебен, полки 27-й двинулись в путь. Неверовский выехал вперед, остановился у дороги и, сидя на лошади, наблюдал за проходившими колоннами. Его взгляд скользил по ладным фигурам солдат, по их уже успевшим покрыться тонким слоем пыли лицам. Требовательный глаз генерала с удовлетворением отмечал порядок, слитность единого движения и уверенность во взглядах солдат.

— Песенников вперед! — скомандовал он.

Над колоннами заиграли молодые звонкие голоса, полетели слова запева. А потом их покрыл дружный хор — песню подхватили батальоны.

Колонны зашагали быстрее…

— Передайте господам командирам полков, — сказал Неверовский адъютанту, — во все селения на пути входить в песней.

Пропустив мимо себя всю дивизию, Неверовский пересел в коляску.

27-я дивизия стремительно двигалась на запад, на соединение со 2-й армией генерала Багратиона. Солдаты шли полями, на которых зрели хлеба. На привалах еще не успевшие забыть о недавних крестьянских заботах солдаты подходили к краю нивы, мяли в руках начинающие половеть колосья, пробовали на зуб молочные зерна.

— Хорошая рожь, — говорили друг другу. — Будет добрый урожай…

И вздыхали:

— Вряд ли придется убирать, война помешает…

Полки шли на запад. А навстречу им уже летели слухи о том, что войны, мол, не будет, что император «замирился» с Наполеоном. Или совсем противоположное, что Наполеон будто бы уже перешел границу. Чему было верить?

Неверовский все эти сообщения оставлял без внимания. Человек военный, он привык к конкретности приказов, четкости заложенных в них мыслей. Сумбурные слухи, меняющиеся новости утомляли его…

Больше всего Неверовский в это время был озабочен стоянием дивизии. Он был рад, что вчерашние рекруты довольно быстро втянулись в ритм движения, что отставших и больных не оказалось. При всей своей внешней невозмутимости, он тем не менее нетерпеливо вглядывался в скачущих по дороге всадников, ждал гонца с вестями. Неизвестность угнетала. Что же происходит там, на западной границе России?

В ночь с 11 на 12 июня передовые роты неприятельского авангарда на лодках переправились на правый берег Немана. Почти сразу же у деревни Понемунь началось строительство трех мостов. В течение той же ночи 1-я пехотная дивизия французов утвердилась на русской земле. Ей противостояли только разъезды лейб-гвардии казачьего полка 1-й Западной армии. Отстреливаясь, они отошли к своим…

Военные действия против 2-й армии начались чуть позже. 16 июня кавалерия короля Вестфальского подошла к Гродно и приступила к переправе, но неожиданно встретила сильное сопротивление. Сотня солдат Гродненского полка из полубатальона внутренней стражи под командованием прапорщика Николая Ивановича Ившина преградила путь надвигавшейся массе кавалерии. Прапорщик получил приказ — «истребить мост через Неман лежащий». Со своим подразделением, состоящим из негодных к полевой службе инвалидов, Ившин приступил к его выполнению. И сколько неприятель ни «силовался на мост», сколько ни делал попыток переправиться, его встречал огонь внутренней стражи.

Ветераны выполнили приказ, «истребили», сожгли мост.

В этой стычке погиб прапорщик Ившин. Он стал первым русским офицером, сложившим голову в войне 1812 года. И долго еще, свыше ста лет, служили каждый год 16 июня в Гродненском полку молебен, упоминая имя прапорщика Ившина, бывшего крестьянина Астраханской губернии, служившего еще под знаменами великого Суворова и получившего офицерское звание за верное служение России.

В год начала войны все четыре брата Неверовских встали в ряды защитников Отечества. Старший, Дмитрий, возглавлял 27-ю дивизию, Павел командовал ополчением Новомосковского уезда, Николай служил в гвардии, а самый младший, Иван, еще мичманом заслуживший орден Георгия 4-й степени, был офицером Черноморского флота. Поскольку основным событиям грядущей войны предстояло разворачиваться на суше, Иван засыпал Дмитрия письмами с просьбой перевести его в армию.

Многие другие родственники Дмитрия Петровича в этот трудный для России час проявили твердость духа и характера. Брат его жены Николай Мусин-Пушкин, служивший в гвардейском полку, получил тогда письмо от матери. «Благословляю тебя на войну! — писала эта мужественная женщина. — Надобно ожидать, что будут большие дела. Помни, что ты сын храброго русского адмирала; будь достоин имени, которое ты носишь. Мне лучше услышать о твоей смерти, чем узнать, что ты отступил перед неприятелем».

Эти слова мать обращала к своему единственному сыну!

Приближаясь к западной границе, Неверовский стал торопить дивизию. Уставшие после почти полуторамесячного непрерывного движения люди, чувствуя сложность обстановки, находили в себе силы прибавить шаг. На привалах солдаты падали замертво, их уже не могли взбодрить даже песенники. Лишь мысль о скором соединении с главными силами позволяла выдержать взятый темп и не сбавить его.

Опыт Неверовского подсказывал ему, что вряд ли после встречи с Багратионом дивизии придется долго отдыхать, но тем не менее он, лично проезжая вдоль растянувшихся колонн, торопил: «Быстрее, быстрее, впереди отдых».

Соединение дивизии со второй армией произошло 22 июня в Новогрудке.

Князь Багратион, выслушав доклад, как и предполагал Неверовский, сказал:

— Отдыхать нет времени — армия ведет бой. Идем на соединение с первой армией.

Сложен был марш, проделанный 27-й дивизией от Москвы на запад. Но он казался до смешного легким теперь, когда армия под водительством Багратиона шла на Смоленск. Это был уже не просто марш войск. Это было великое соревнование двух армий — французской и русской. Соревнование, в котором главным призом для французов была возможность разбить русских по частям, а для русских — встретить неприятеля, собрав силы воедино.

Условия марша были для обеих армий далеко не одинаковыми. Французы шли к Смоленску более коротким путем, как бы по внутренней стороне дуги. Русские же, отклоняясь к востоку, шли по более длинному пути, по внешней стороне той же самой дуги.

Армия Багратиона, ведя арьергардные бои с втрое большим по численности противником, продираясь через толпы беженцев, забыв о привалах, рвалась к северу. «В 22 дня, — вспоминал впоследствии Неверовский, — сделали мы 800 верст и меньше маршей не делали, как по 40 и 45 верст».

А неистовый Багратион требовал идти еще быстрее. Вдоль колонн скакали на взмыленных, уставших не меньше людей лошадях адъютанты с его строгим приказом: не задерживаться, ускорить движение.

Нечеловечески трудным был этот марш. Но 27-я дивизия выдержала его с честью.

Неверовский был горд за своих подчиненных. Он знал, каких сил им это стоило. На одном из коротких привалов генерал видел, как солдаты, раздевшись, чистой холстиной вытирали тело и удивлялись: ткань краснела — под мышками у многих вместо пота выступила кровь. Несмотря на все эти трудности, 2-я армия Багратиона подошла к городу с песнями, под звуки музыки.

22 июля первая и вторая Западные армии соединились под Смоленском. Фланговый марш Багратиона удался. Это было большим успехом. Недаром Петр Иванович Багратион писал впоследствии Ермолову: «Насилу выпутался из аду. Дураки, меня выпустили…»

В конце июля основные французские силы сосредоточились в Витебске. Отсюда к Смоленску шли три дороги: одна через Поречье, другая — через Рудню, третья — через город Красное. Наступлением по первому пути французы рассчитывали отбросить русскую армию к югу от Московской дороги; движением через Рудню — ударить во фронт; а через Бабиновичи — Красное — обойти русских с тыла, отрезать от основных баз снабжения, расположенных на юге.

Главнокомандующие русскими армиями по-разному оценивали возможные действия французов. Барклай-де-Толли счел наиболее вероятным направлением их движения Пореченскую и Рудненскую дороги, оставив без внимания Красненскую.

Багратион же подозревал, что Наполеон пойдет через Красное.

В этой обстановке неизвестности, ожидая французских ударов, войска обеих русских армий маневрировали, занимая то одни, то другие позиции.

25 июля Неверовский получил приказ от генерала Багратиона. В бумаге, доставленной адъютантом князя, значилось:

«В три часа пополудни выступает отряд генерал-майора Неверовского, состоящий из полков: Виленского, Симбирского, Полтавского пехотных, 41-го, 49-го и 50-го егерских и батарейной роты № 31, имея в авангарде Харьковский драгунский полк с двумя орудиями конной артиллерийской роты войскового старшины Тацына, который уже находится в селе Корытно, где ему расположиться, имея впереди генерал-майора Карпова с двумя казацкими полками, с которыми вступить в сношение».

Отряду в дальнейшем предполагалось наблюдать неприятеля, выяснить его планы в отношении наступления на Смоленск.

Генерал внимательно прочитал приказ. Вначале Неверовского удивило и даже задело то, что главнокомандующий ввел в его отряд два чужих, не его дивизии, полка. «Хоть и хвалил князь, — подумал вслух, — за отменное проведение марша, а до конца, видно, не верит в моих молодцов». Но, поразмышляв еще немного, он понял, что дело не в недоверии Багратиона. «Князь Петр — человек прямой, душой кривить не будет, если что не так — скажет без околичностей». Опытный Багратион усилил отряд двумя полками уже обстрелянных солдат, что было своевременно.

Перед выходом из города Неверовскому было приказано оставить Виленский полк в Смоленске — для несения караулов. По этой причине виленцы не принимали участия в сражении под Красным — так свидетельствует в своих воспоминаниях адъютант командира 50-го Егерского полка Н. Андреев. К сожалению, этой детали каким-то образом не заметили историки более позднего периода. На страницах журнала «Русский инвалид» в 1911 году они развернули дискуссию по поводу «загадки Виленского полка», участие которого в сражении не было отмечено ни в донесениях Неверовского, ни в других документах. Разгадка же заключалась в том, что полк просто-напросто отсутствовал под Красным, находясь в это время в Смоленске.

Итак, получив приказ Багратиона, отряд направился по Красненской дороге. У Корытни соединились с артиллеристами майора Тацына. Уже подойдя к Красному, встретились с казаками. Ознакомившись с обстановкой, Неверовский приказал увеличить количество лазутчиков и разъездов — он хотел точно знать расположение неприятеля.

2 августа, ощущая приближение столкновения с неприятелем, генерал решил провести смотр отряда и еще раз убедиться в его готовности. На раскинувшемся лугу строились полки. Но начать смотр не пришлось.

Кто-то из окружения командира дивизии заметил мчавшегося во весь опор всадника. Все приумолкли, наблюдая за ним. Всадник приблизился, и молодой адъютант, позорче, определил:

— Казак мчится. Видно, весть важная!

Это был один из казаков генерал-майора Карпова, прискакавший на чуть живом взмыленном коне.

С размаху осадив, казак, глотая слова, крикнул:

— Ваш… превсх… француз валом валит!

Вскоре прискакали другие разъезды, а с ними подтвердилась весть: французы шли густыми колоннами и в большом количестве.

Наполеон, солдаты которого у Витебска получили отдых и недельный запас провианта, двинулся на Смоленск. Оставив на Рудненской дороге прикрытие, 1 августа он переправился через Днепр у Хомино и Расасны. Для удара на Смоленск было сосредоточено 5 пехотных и 4 кавалерийских корпуса, гвардия, создана группировка численностью в 185 тысяч человек. В голове армии Наполеона шли 3 кавалерийских корпуса Мюрата — свыше 15 тысяч человек.

Утром 2 августа кавалерия Мюрата прошла Ляды и двинулась на Красное.

Получив сообщения казацких разъездов, Неверовский, не мешкая, собрал совет. Ознакомив командиров бригад с обстановкой, он спросил их мнение. Первым держал речь младший из них полковник Воейков:

— Хоть нам приказано только наблюдать неприятеля, но какой бы силы он ни был, предлагаю дать ему бой в Красном, задержать сколько сможем, а потом отходить к Смоленску.

Остальные командиры бригад поддержали Воейкова. Выслушав всех, командир отряда приказал готовиться к бою.

Неверовский, учитывая огромное неравенство сил и особенности местности, составил следующую диспозицию. 49-й Егерский полк полковника Кологривова расположил в Красном, ему в резерве оставил по одному батальону 50-го и 41-го Егерских полков. Эти пехотные части усилил двумя орудиями конной роты под командой хорунжего Калашникова.

Дорога от Красного к Смоленску проходила по плотине. Генерал, понимая уязвимость своего отряда на этом узком месте, решил оставить город и дать сражение восточнее его. За глубоким оврагом на небольшой возвышенности он построил войска. Прямо у дороги разместил Полтавский, Симбирский пехотные полки. Фланги укрепил конницей. Правый — казаками, а левый — харьковскими драгунами. У Неверовского были колебания насчет использования артиллерии. Вначале ему казалось, что будет лучше поставить ее ближе к дороге. Но потом он изменил свое решение. Левый фланг выглядел слабее правого. Тут глубокий яр заканчивался, и французы получили возможность обойти и ударить в тыл. Неверовский поставил 10 пушек приданной артиллерии и прикрыл их харьковскими драгунами.

Хоть и невелики были силы отряда и каждый человек был нужен для предстоящего сражения, Неверовский без колебаний (побеждает тот, у кого есть резерв!) приказал 50-му Егерскому полку полковника Назимова с двумя колонными орудиями отправиться к Смоленску держать переправу через небольшую речку Ивань у села Кортыни, а в случае необходимости — поддержать отходящий отряд.

…Вскоре показались французские войска. Это была конница Мюрата и пехотная дивизия Ледрю. Видимо, не ожидая встретить здесь значительного сопротивления, рассчитывая на легкую добычу, французы начали брать Красное в кольцо.

С небольшой возвышенности, на которой находился генерал Неверовский, было видно, как уверенно двигаются одетые в синие мундиры неприятельские колонны, как изготавливается к атаке конница. Вскоре французы пошли на Красное. Городок казался вымершим. По его пустынным улицам лишь изредка пролетали всадники — спешили адъютанты.

Но вдруг все ожило. Четким залпом встретили неприятеля егеря. Подали голос пушки. Огонь русских вырвал из рядов атакующих многих офицеров и солдат. Но приземистые, низкорослые вольтижеры из дивизии Ледрю упрямо шли вперед…

Численный перевес французов становился очевидным. Огонь их артиллерии был настолько силен, что егеря несли большие потери, лишились лошадей артиллерийские упряжки. От взрыва вражеской гранаты загорелся вначале один, потом еще несколько домов. Огонь стал союзником неприятеля. Под его прикрытием французы стали огибать фланги. Несмотря на огромный перевес сил, егеря не дрогнули и не побежали, а стали организованно отступать. Но при выходе из Красного, когда дорога сузилась и пошла по плотине, отходившим пришлось совсем туго. Залпы французов производили среди них «опустошительные действия». Любое промедление становилось смерти подобно. Видя это, Неверовский распорядился бросать пушки и быстро уходить под защиту стоящих в боевых порядках пехотных полков…

Егеря поспешили выполнить приказ. Но французам удалось расчленить их небольшой отряд. Две роты 41-го полка были отрезаны. Возглавлявший их майор Крамаревский не растерялся. Прикрывая друг друга огнем, роты отбили несколько атак вольтижеров. Дружным залпом они встретили и конницу, которая вынуждена была отступить. Поскольку плотина уже находилась в зоне французского огня, Крамаревский повел своих подчиненных вброд через реку. На другом берегу их встретили свои…

Сражение набирало силу. Мюрат, как и предполагал Неверовский, начал обход его левого фланга.

Харьковские драгуны, стоявшие здесь, смело пошли на вражескую конницу, но были опрокинуты. И тут Неверовский понял, что в диспозиции своей допустил ошибку. Артиллерия его, оказавшись без прикрытия, не смогла остановить французской конницы, пять пушек достались неприятелю, остальные были уведены драгунами на Смоленский тракт. Положение русских войск, и так бывшее не очень завидным, значительно ухудшилось.

Ошибку свою Неверовский очень переживал. Спустя несколько дней после боя под Красным он с горечью говорил графу Паскевичу о том, что ошибся в размещении артиллерии…

Дивизии Неверовского, оставшейся без артиллерии, с фронта угрожала пехота Нея, а конница Мюрата обходила с флангов. Оказавшись перед огромными силами французов, «возглавляемых двумя королями», командир русского отряда построил войска в два каре и стал отходить к Смоленску. Но прежде чем двинуться в путь, Неверовский, хорошо понимая состояние солдат, большинство которых еще не нюхало пороха, обратился к ним:

— Ребята! Помните, чему вас учили; поступайте так, и никакая кавалерия не победит вас. Не торопитесь в пальбе! Стреляйте метко в лицо неприятелю; третья шеренга, передавай ружья не суетясь: никто не смей начинать пальбы без моей команды!

Это было удивительное по своему напряжению зрелище. На небольшую горстку русских воинов, молча ощетинившихся по периметру штыками, с громким криком мчалась привыкшая к легким победам кавалерия. Это был крик торжества, крик врага, сильного своим количеством! Все ближе лавина неприятеля. Стонет земля от топота лошадей, вот уже отчетливо видны лица всадников. Впереди, наклонившись в стремительном движении, скакал польский полковник. Вот он повернулся в седле, криком подзадоривая мчавшихся сзади…

Неверовский скомандовал бить тревогу. Прерывистый барабанный бой на минуту поглотил все другие звуки.

Молчавшие до сих пор темно-зеленые каре русской пехоты ударили залпом. В один миг вражеские трупы устлали землю. Польский полковник, чудом уцелевший среди града пуль, с несколькими уланами все-таки прорвался к русскому строю, но тотчас все были сражены штыками. Атакующие повернули обратно.

В извечном споре двух старейших родов войск — пехоты и кавалерии — на этот раз верх взяла пехота, как говорили тогда, инфантерия.

Неверовский велел ударить отбой и снова обратился к солдатам.

— Видите, ребята, — кричал он, — как легко исполняющая свою обязанность пехота побеждает кавалерию! Благодарю вас и поздравляю!

— Ура! Рады стараться! — загремело вокруг.

Неверовский видел, что, воодушевившись первой победой, вчерашние рекруты почувствовали свою силу, обрели в себе уверенность.

Отступление русского отряда продолжалось. Французы усилили натиск, их атаки стали еще яростнее. Вал за валом накатывались они на дорогу и отходили. В одном из приступов коннице удалось нарушить левый фас на участке Симбирского пехотного полка. Казалось, еще немного, и она окажется внутри каре. Но симбирцы, возглавляемые капитаном Байковским, сумели восстановить линию. А потом они дважды ходили в штыки на конницу. Уланы, не выдержав их бешеного натиска, восвояси ретировались в поле.

Русские отступали. Поляки находились так близко, что могли переговариваться с нашими солдатами, предлагая им сложить оружие.

Солдаты Полтавского полка кричали в ответ:

— Умрем, но не сдадимся!

В виду отряда Неверовского, на пригорке у околицы Красного, окруженный блестящею свитой, стоял король неаполитанский. Одетый в зеленую, расшитую золотом куртку, в шляпе с высоким пером, лихо сидя на вороном коне, он руководил наступавшими французами. Его вид вызывал у проходившей мимо кавалерии чувство восторженного энтузиазма. Опьяненный превосходством своих войск, король в азарте кричал скакавшим эскадронам: «Вот неприятель! Атакуйте дружнее!» В ответ кавалерийские командиры салютовали ему своим оружием а командовали: «Вперед, марш-марш!» Эскадроны один за другим летели на отряд Неверовского. Русские воины встречали их и мощными ударами заставляли поворачивать обратно.

Шаг за шагом двигались русские каре. Вот уже пройдена одна, две, три версты. Бой кипел не переставая. Конница Мюрата ничего не могла сделать с отрядом Неверовского.

Ней предложил подвезти оставленные в Красном шестьдесят пушек и расстрелять обороняющихся картечью. Но пришедший в исступление от неудач Мюрат отмахнулся от этого предложения. Он снова и снова посылал своих кавалеристов в атаку. Около сорока раз французы ходили на русских.

Неверовский, умело используя для укрытия росшие вдоль дороги березы и рвы, отбивал эти наскоки и медленно, но твердо шел по Смоленскому тракту.

Но в одном месте, где встретилась опоясанная плетнями деревенька, обороняющимся пришлось тяжелее всего. Неприятель зашел в тыл колонны, возникла угроза полного окружения. Завязался жестокий бой, все перемешалось.

Участник боя под Красным, офицер 50-го Егерского полка Н. Андреев вспоминал:

«Сражение наше есть необыкновенное: без правил и порядка; толпа наших была смешана из разных полков и сама, без команды, отбивалась и отступала. Всего нас было 9 батальонов, а их, о ужас! 38 полков отличной кавалерии и начальник их — Мюрат… Ура! 27-я дивизия не поддалась. Голубчики не струсили и не дали неприятелю торжествовать. Первое сражение, дивизия молодая, рекруты, но отделались. Хвала и Неверовскому: он остановил стремление неприятеля и обессмертил свое имя сим сражением».

В этом труднейшем бою все — от генералов до вчерашних рекрутов — дрались отчаянно и храбро. Скромный, не любивший высокопарных слов, Неверовский так отозвался об их действиях: «…Увидел я, до чего может возвыситься мужество и неустрашимость русского солдата!»

Здесь особенно отличился капитан Логинов, поручики Никифоров, Мартынов, Черкасов, подпоручики Кулак и Чайковский. Они, некоторые уже были ранены, приняли все меры для того, чтобы восстановить фасы каре. Своею храбростью и выдержкой они ободряли молодых солдат, вели за собой в штыковые атаки.

Французам, подпиравшим сзади отряд Неверовского, удалось на какое-то мгновение рассечь русский арьергард. Один из вражеских кирасиров бросился на полковника Воейкова, командовавшего арьергардом. Французского кавалериста, уже уцепившегося за полковничий сюртук, сразил подбежавший сзади егерь. Француз рухнул, держа в руках оторванные лацканы.

Посланные Неверовским егеря ликвидировали опасно вклинившихся французов.

Марш отряда Неверовского из Красного в Смоленск — это пример выдающегося мужества русских воинов. Даже те из них, кто по долгу службы и не находился, строго говоря, в строю, взяли в руки оружие. В своем донесении Неверовский впоследствии отмечал этих людей. Так, шталмейстер Харьковского драгунского полка Карасинский, заметив, что штандарт оного в опасности, поспешно собрал полсотни казаков и обратил гусар в бегство. За этот подвиг Карасинский был представлен к «переименованию в строевые с произвождением в подпоручики».

Аудитор же Егерского полка Марков, оказавшийся волею судьбы в адъютантах, «исполнял поручения с храбростью и в точности отдавал приказания, как положено».

Пять часов, отбиваясь пулями и штыками, шел отряд Неверовского по Смоленской дороге. Позади уже было двенадцать верст. Вот он уже приблизился к речушке, где их ждал Назымов с полком егерей и двумя пушками. Егеря, увидевшие неравный бой своих товарищей, пошли на выручку. Пушки открыли огонь. И случилось непредвиденное. Полагая, что здесь дивизию Неверовского ждут большие силы, французы остановились!

Неверовский благополучно переправил свой отряд через реку, где продержался до вечера. Дав войскам отдохнуть и разобраться по полкам, он вечером отошел к Смоленску. Потери отряда были большие — 1200 рядовых и 20 офицеров. Погиб адъютант генерала подпоручик Евсюков.

Сражение небольшого отряда Неверовского, сумевшего отбиться от огромной армии Мюрата у Красного, произвело на всех огромное впечатление. В русской армии оно вызвало восхищение и уважение к боевым качествам дивизии.

Неожиданное для Наполеона сопротивление дивизии Неверовского сорвало замысел Бонапарта внезапно выйти к Смоленску, овладеть им, а затем ударить по русским армиям с тыла. Отряд Неверовского задержал продвижение захватчиков на целые сутки. Князь Багратион, которому и самому неоднократно приходилось воевать в подобных условиях, писал в донесении Александру I:

«Нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какою дивизия, совершенно новая, дралась против чрезмерных сил неприятельских. Можно даже сказать, что примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя».

Естественно, реакция французов была совсем иной. Наполеон был очень недоволен действиями своих отрядов под Красным. «Я ожидал всей дивизии русских, а не семи отбитых у них орудий», — сказал он Мюрату. Французы объясняли свою неудачу тем, что местность помешала им использовать артиллерию. Ошибочными были приказы и действия Мюрата, который посылал свои полки в атаку не все вместе, а по мере их подхода. Но враги не могли не признать отличных действий Неверовского. Французы так писали о ситуации под Красным: «…красненское дело являет достопамятный пример превосходства хорошо выученной пехоты над конницею». Секретарь Наполеона занес в свой дневник: «Самая блистательная храбрость наших солдат истощается; ударяя в густую колонну, они рубят ее, но не могут сломить». Еще один французский офицер в восхищении писал: «Неверовский отступал как лев!»

Но не стоит переоценивать благородство французов, их способность воздать должное достойному противнику. Ибо уже в 13-м бюллетене армии Наполеона сообщалось, что 27-я дивизия русских в составе 5 тысяч пехоты и 2 тысяч кавалерии при 12 орудиях «была атакована и рассеяна в одну минуту», потеряв при этом половину своего состава.

Да что там французы. В Петербурге подвиг Неверовского и его отряда тоже не нашел достойной оценки. Например, ордена за красненское дело пришли в дивизию лишь в 1813 и 1814 годах, когда многих, включая самого Неверовского, уже не было в живых.

Как подвиг сохранилось в памяти русского народа героическое отступление отряда под руководством Неверовского, сумевшего сдержать наступательный порыв французов и сохранить основные свои силы. Многие годы спустя после завершения войны 1812 года и изгнания французов с русской земли в русском обществе жила память о подвиге этого отряда и о том, насколько не оцененным остался этот подвиг со стороны официальных властей. Даже спустя 99 лет после окончания войны с Наполеоном, в 1911 году, в дискуссии, развернувшейся на страницах газеты «Русский инвалид», с горечью было констатировано:

«Мы удивительно робки там, где не следует…»

Лишь в 1912 году именем прославленного генерала был назван Симбирский пехотный полк, который входил в 27-ю дивизию.

Отступая к Смоленску, отряд Неверовского встретил войска из корпуса генерал-лейтенанта Раевского. Раевский долго и с удивлением смотрел на Дмитрия Петровича, а потом заключил его в объятия.

— А Беннигсен сообщил мне, что вы погибли, — сказал он, искренне радуясь возвращению Неверовского…

Дивизия генерала Неверовского заняла оборону на левом фланге в предместье Рачевка.

4 августа в семь часов утра загремел бой. Французы начали артиллерийский обстрел русских позиций. От ядер и гранат загорались деревянные постройки предместья. Обороняющиеся несли большие потери, не успев даже открыть ответный огонь. Но вот неприятель пошел вперед. 27-ю дивизию атаковали войска Понятовского. Поляки, со времен Лжедимитрия считавшие город неотъемлемой частью Речи Посполитой, дрались с невероятным упорством. Среди горящих домов вспыхнула рукопашная схватка, в которой русские, в центре которых по своему обыкновению находился Неверовский с адъютантами, дрались с не меньшим ожесточением. Командир дивизии хладнокровно отдавал распоряжения.

Но вот напор поляков усилился, их фигуры замелькали на улицах предместья, неприятельская артиллерия усилила свой огонь. В какой-то миг виленцы не выдержали жестокого нападения и подались назад. Но Неверовский вовремя подкрепил их двумя ротами под командой майора Безобразова, который тут же повел солдат в штыки. Неожиданно под ногами офицера взорвалась граната. Осколки перебили ему руку. Стоявший рядом подпоручик Ярославов тоже был ранен. Казалось, что атака неминуемо захлебнется. Но Безобразов и Ярославов ни на минуту не остановились, и раненые продолжали вести виленцев в штыки. Поляки вновь откатились.

Дивизия, прошедшая закалку под Красным, умело и уверенно оборонялась.

К вечеру французы снова пошли вперед. Их удар был очень силен. В Рачевском предместье, как и вокруг города, снова закипел бой. Неверовский лично повел батальоны в штыки.

В ночь с 4 на 5 августа корпус Раевского был заменен корпусом Дохтурова. Но 27-я дивизия продолжала оставаться на прежнем месте. С рассветом бой возобновился.

В три часа дня началась генеральная атака армии Наполеона. Используя огромное преимущество в артиллерии и пехоте, он опять овладел предместьем.

У Никольских ворот батальоны 27-й дивизии дрогнули. Прибывший сюда граф А. И. Кутайсов и Неверовский стали останавливать попятившихся пехотинцев. Неверовский гневными словами укора остановил дрогнувших бойцов. Вот как впоследствии описывали эту ситуацию историки: «Лицо и вся фигура его дышали отвагой, взор кипел могучим негодованием, его героическая наружность производила неотразимое впечатление. Он был одет как на праздник. Новые эполеты, из-под расстегнутого мундира… виднелась тонкая белая рубаха со сборками, блестящая и готовая сталь в сильной руке. Он был красив и действовал могущественно на дух солдата. Заметив графа Кутайсова, он громко спросил: „Кто здесь мешается не в свое дело?“ Кутайсов назвал себя и спросил: „Вы кто?“ — „Я — Неверовский“, — последовал ответ. Этот славный вождь вдохнул отвагу в свои отступавшие полки, остановил их, обратил на врага, послал на смерть или победу».

…Бой гремел по всей линии обороны Смоленска. Рвущихся в город поляков отбивали огнем артиллерии и ружей, штыками. Используя разрушительное действие своих пушек, поляки через проломы в стенах проникли в город. Положение становилось критическим. Неверовский приказал адъютанту штаб-капитану Гавриленкову направить к месту прорыва обороны ближайшие подразделения. Не успев проскакать и нескольких метров, Гавриленков был ранен в плечо. Двигаться на лошади он дальше не мог. Зажимая рукой кровоточащую рану, он разыскал подполковника Рындяна и через него передал слова генерала. Вскоре три роты симбирцев, поддерживаемые двумя пушками, уничтожили прорвавшегося неприятеля.

Наполеон вводил в бой все новые и новые войска. В Рачинском предместье, а именно прорывом на этом направлении французский император хотел отрезать обороняющихся от Днепра, сражение достигло своего апогея. Пехотинцы Неверовского, вторые сутки находившиеся под огнем, выдыхались. Он сам, уже несколько раз ходивший в штыки, видел, что силы на исходе. Как раз в это время и подоспела помощь — два полка 4-й дивизии Е. Вюртембергского. Поддерживаемые огнем генерала Кутайсова, свежие части и пехотинцы Неверовского снова заставили корпус Понятовского отступить.

Повторные атаки не принесли французам успеха. Опять началась бомбардировка города неприятельской артиллерией. Наполеон приказал сжечь его. «Тучи бомб, гранат и чиненых ядер полетели на дома, башни, магазины, церкви, — описывал очевидец. — И дома, церкви и башни обнялись пламенем — и все, что может гореть, — запылало!.. Опламененные окрестности, густой разноцветный дым, багровые зори, треск лопающихся бомб, гром пушек, кипящая ружейная пальба, стук барабанов, вопль старцев, стоны жен и детей, целый народ, падающий на колени с воздетыми к небу руками: вот что представлялось нашим глазам, что поражало слух и что раздирало сердце!» Толпы жителей бежали из огня, полки русские шли в огонь; одни спасали жизнь, другие несли ее на жертву. Длинный ряд подвод тянулся с ранеными. Под покровом ночи русские войска, оставив для прикрытия несколько егерских полков, начали покидать Смоленск. Уходила и сильно поредевшая 27-я дивизия. Она до конца выполнила свой долг.

«Заметить надобно, — писал Д. П. Неверовский сестре, — что дивизия три дня кряду была в жестоком огне. Сражались как львы, и от обоих генералов я рекомендован наилучшим образом. Оба дня в Смоленском ходил я сам в штыки. Бог меня спас, только тремя пулями сюртук мой расстрелян. Потери были велики, как офицеров, так и рядовых».

Взятие Смоленска было значительным успехом для Наполеона. Теперь русская армия до самой Москвы не имела крупного опорного пункта. Недаром М. И. Кутузов, узнав о падении крепости, сказал: «Ключ к Москве взят».

Отходящая армия начала готовиться к решительному сражению. 24 августа главнокомандующий донес в Петербург: «Позиция, в которой я остановился при деревне Бородино в 12 верстах вперед Можайска, одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством. Желательно, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе».

Чтобы укрепить «слабое место» на левом фланге позиции, у деревни Шевардино был сооружен редут. Он представлял собою правильную пятиугольную площадку, окруженную по периметру земляным валом и глубоким рвом. Укрепление предназначалось для круговой обороны. Оборонять его было поручено отряду, в который входила и 27-я дивизия. Отряд возглавлял племянник и соратник А. В. Суворова генерал-лейтенант А. И. Горчаков.

Пехотные полки 27-й дивизии, построенные в две линии батальонные колонны, заняли место непосредственно у редута. Егеря же в составе сводного отряда рассыпались впереди от деревни Доронино и дальше по оврагу до села Ельня.

Егеря первыми и встретили неприятеля. Они открыли огонь во фланг вражеского корпуса, мешая развертыванию сил французов. Наполеон решил овладеть редутом. Сюда он бросил свыше 30 тысяч пехоты, 10 тысяч конницы и 186 орудий. Противник нанес удар по егерям. Те отстреливались около двух часов. Потом начали отходить. На помощь 50-му Егерскому полку, оказавшемуся на направлении главного удара противника, Неверовский двинул Тарнопольский полк.

Тарнопольцы шли в бой под музыку. Густой огонь французских пушек и ружей не смог нарушить их движения. Даже ранение командира полка не уменьшило силу их порыва. Неприятельская пехота дрогнула и побежала — с развернутыми желто-красными знаменами тарнопольцы преследовали ее. Положение было восстановлено.

Но французы усилили артиллерийский огонь. По брустверу, рву запрыгали черные шары ядер. Одна из гранат попала в пороховой ящик. Взрыв бросил наземь находившихся рядом пехотинцев. Многие из них уже не смогли подняться.

Редут заволокло дымом.

Тем временем французы стали обходить с флангов. Обороняющиеся оказались в сложном положении.

Батальоны 27-й дивизии свыше десяти раз ходили в атаки. Уже были ранены почти все бригадные и полковые командиры, поредели ряды солдат. К семи часам вечера французы, имея численное превосходство, оттеснили их и захватили редут…

В это время со 2-ю гренадерской дивизией сюда прибыл Багратион. Он сам повел могучих гренадеров вперед, их поддержали остатки дивизии Неверовского. Французы попытались нанести фланговый удар своими двумя колоннами, но попали под удар русской конницы. Кирасиры и драгуны смяли неприятельскую пехоту. Через два часа совместными усилиями кавалерии и пехоты укрепление было очищено от противника.

Над полем сражения опускалась ночь. В темноте бой постепенно затихал. Вскоре лишь одинокие выстрелы егерей да стоны раненых нарушали тишину.

Вдруг защитники редута услышали топот многих ног. Они стали внимательно всматриваться в сторону неприятельских позиций.

— Кажется, снова идут, — крикнул кто-то позорче.

— Вряд ли! Наверное, маневрируют…

Неожиданно вспыхнувшие в неприятельском стане несколько стогов сена прояснили картину.

Оказывается, французы, пользуясь темнотой, решили захватить редут внезапным ударом.

Пламя хорошо подсвечивало густую неприятельскую колонну, приближавшуюся к русским позициям.

Дмитрий Петрович получил приказ князя Горчакова задержать противника до подхода резервов. Мгновенно оценив обстановку, Неверовский приказал подчиненным ссыпать порох с ружейных полок. Убедившись, что его требование выполнено, он, стараясь все делать тихо, без лишнего шума, повел своих пехотинцев навстречу врагу. В ночной тиши закипел жестокий штыковой бой…

Князь Горчаков тем временем приказал своему последнему резерву — батальону Одесского полка имитировать атаку. Барабанщики начали старательно выбивать сигнал «Поход». Пехотинцы же стали кричать «ура!», не двигаясь с места.

Французы, изумленные неожиданным сопротивлением, яростью ночного штыкового боя, сигналами барабанщиков и громким «ура!», заколебались, начали перестраиваться в каре, готовясь к отражению атаки конницы.

Воспользовавшись их заминкой, подоспела 2-я кирасирская дивизия. Она и произвела последнюю в этот день атаку. Кирасиры опрокинули французов, захватив несколько орудий.

Кутузов считал, что удерживать редут следует до тех пор, пока войска 2-й Западной армии не устроятся на новой позиции за Каменским оврагом. С наступлением ночи надобность в этом отпала, и отряд Горчакова в полном порядке начал отход.

Бой за Шевардинский редут был очень напряженным и кровопролитным. Об этом можно судить по потерям дивизии Неверовского. Накануне сражения она получила пополнение — 4 тысячи рекрутов — и насчитывала 6 тысяч человек. А из боя Неверовский вышел с тремя тысячами. Почти все оставшиеся в живых солдаты и офицеры его были ранены.

Кутузов отметил бой у Шевардина специальным приказом, который объявлен был всей армии: «Горячее дело, происходившее вчерашнего числа на левом фланге, кончилось к славе российского войска…»

Издал приказ и командующий 2-й армией князь Багратион. Он объявил генералу Неверовскому благодарность, а при личной встрече сказал:

— Завтра я тебя поберегу.

25 августа продолжались бои между подходящими французскими войсками и находящимися впереди егерями.

Дивизия же Неверовского в это время была занята выполнением приказа Багратиона. Он распорядился выделить 600 человек для вязки фашин. Вооружившись топорами, эта группа рубила прутья, туго стягивала их в вязанки и грузила на повозки. Потом из этих вязанок делали оборонительные сооружения.

Неверовский был весь в хлопотах о предстоящем бое, когда ему доложили о прибытии в дивизию главнокомандующего. Кутузов, объезжая войска, решил остановиться в 27-й дивизии, которой, он знал об этом, предстояла нелегкая задача.

В Симбирском полку он, остановив кинувшегося с докладом генерала, обратился к солдатам:

— Вам придется защищать землю родную, послужить верою и правдою до последней капли крови. Каждый полк, — говорил старый и мудрый фельдмаршал, — будет употреблен в дело. Надеюсь на вас!

Громким «ура!» ответили симбирцы на его слова.

Дивизия Неверовского готовилась к предстоящему сражению. Проводилась инженерная подготовка местности. Солдаты выравнивали территорию своих позиций. Закапывали канавы и рвы, счищали кустарник, все, что могло помешать «фронту и его действиям».

В тяжелых трудах день пролетел быстро. В канун сражения русские солдаты надели чистые рубахи, наточили штыки и тесаки. В лагере царила напряженная тишина. Ее нарушали лишь голоса часовых да шум продолжавших рыть окопы ополченцев.

Но весел был в этот вечер французский бивак. Солдаты «великой армии» жгли костры, пили вино и пели песни. Им казалось, что завтра победой окончат они свой поход в Россию.

Согласно диспозиции Кутузова 27-я дивизия находилась на левом фланге русских войск. Она входила в состав 8-го корпуса генерал-лейтенанта М. М. Бороздина.

С началом Бородинского сражения 8-й корпус, обороняющий Семеновские флеши, оказался в центре событий. Флеши — укрепления в виде стрелы — попали под первый удар Наполеона.

Ранним утром 26 августа Даву двинул свои дивизии вперед. Уже поднявшееся над горизонтом солнце ярко освещало неприятельские колонны. Французы шли уверенно, с развернутыми знаменами, под тревожные звуки барабанов.

Русские пушкари, занятые до этого артиллерийской дуэлью, перенесли огонь на пехоту. В рядах атакующих стали взрываться гранаты и бомбы. Командиры призывно замахали шпагами. Неожиданно для них во фланг наступающим открыли огонь егеря. Шедшие впереди строя несколько французских офицеров были сразу убиты. Меткими выстрелами из штуцеров егеря прямо-таки опустошали ряды наступающих.

Попав под шквальный огонь артиллерии и егерей, неприятельская пехота понесла большие потери и поспешно скрылась в Утицком лесу.

Неверовский, наблюдавший за ходом событий, пробормотал про себя пришедшие на ум слова солдатской песни «Ну-ка, братцы егеря, егеря! Начинаем мы не зря, эх не зря!». А вслух сказал улыбаясь:

— Молодцы!

Началом сражения генерал был доволен. Несколько раз солдаты Даву начинали атаку, но ураганный огонь защитников флешей заставлял их отступать…

Труднее стало, когда французы подтянули свои орудия ближе к русским укреплениям. Их огонь прикрыл движение пехоты, и вскоре на подступах к флешам завязался жестокий бой. Стрельба велась с коротких дистанций, мало какой выстрел пропадал. Натиск неприятеля нарастал. Французы потеснили батальоны сводной гренадерской дивизии М. С. Воронцова и ворвались в левое укрепление. Пехотинцы 27-й дивизии ударили им во фланг. Напряжение боя было очень высоким. Позже Неверовский писал: «Я… вошел в жестокий огонь, несколько раз дивизия и я с ней вместе ходили в штыки. Напоследок патроны и заряды пушечные все расстреляли, и мою дивизию сменили».

Пополнившая запасы дивизия Неверовского была возвращена на редут. И вновь она оказалась среди огня и смерти. Французы упорно стремились вперед. Вот покатился вал новой атаки. Все ближе светло-серые ряды французов. Дмитрий Петрович, обнажив шпагу, поднялся в стременах:

— Ребята!.. — прокричал он солдатам. И вдруг повалился с лошади. Это ядро, пролетев в опасной близости, контузило его в грудь и левую руку. Солдаты стали поднимать упавшего на землю генерала.

Но Неверовский уже пришел в себя. Подняв выпавшую из рук шпагу, он крикнул: «Вперед, ребята!» — и пошел навстречу неприятельской цепи. А за ним, обгоняя генерала, рванулись его солдаты. 27-я дивизия заняла флеши.

И французская и русская армии дрались с удивительным упорством.

Наполеон сосредоточил для новой атаки свыше 35 тысяч пехоты и конницы и 186 орудий. Ценой страшных потерь французам удалось овладеть укреплениями и ворваться в деревню Семеновское. Над левым флангом русских нависла опасность.

Прискакал Багратион. Как и в сражении под Шевардином, он лично возглавил атаку 2-й гренадерской дивизии, которая нанесла удар французам во фланг. С фронта наступали остатки дивизии Воронцова и пехотинцы Неверовского. Контратака русских оказалась стремительной, дружной, неожиданной для противника. Французы в панике отступили на исходные рубежи. Только случай спас от плена находившегося здесь Мюрата.

Спустя некоторое время наступление французов возобновилось. Но все их попытки захватить Семеновские флеши были тщетными. Французский генерал Пеле, участник сражения, вспоминал: «Мы видели, как русские массы маневрировали, подобно подвижным редутам, унизанным железом, и извергая огонь. Посреди открытой местности и картечь нашей артиллерии, и атаки нашей кавалерии и пехоты наносили им огромный урон. Но пока у них оставалось сколько-нибудь силы, эти храбрые солдаты снова начинали свои атаки».

В середине дня французы снова пошли вперед. Генерал Неверовский видел, как огромная людская лавина надвигается на флеши. Впоследствии подсчитали, что Наполеон бросил в сражение 45 тысяч кавалеристов и пехотинцев, свыше 400 артиллерийских орудий. Им противостояло 20 тысяч русских солдат. Количество орудий было примерно равным. Находившийся на флешах Багратион принял решение встретить противника штыками в поле, не допуская его к укреплениям. Он сам повел полки навстречу врагу. Натиск неприятельских колонн стал слабеть. Но в разгар боя русские понесли невосполнимую утрату — смертельно ранен П. И. Багратион. Неверовский, как и все в русской армии, был потрясен этим известием. «Сей нещастный случай весьма расстроил удачное действие левого нашего крыла, доселе имевшего поверхность над неприятелем», — писал М. И. Кутузов в донесении к царю. Наступило замешательство.

Временно принявший на себя командование генерал Коновницын вынужден был отвести войска, среди них находились и остатки 27-й дивизии Неверовского, за Семеновский овраг. Но больше русские войска не отступали ни на шаг.

От грохота пушек, топота ног бегущих солдат, стука копыт дрожала бородинская земля. Солдаты Наполеона, опьяненные обманчивым ощущением близкой победы, ожесточенно рвались вперед. Нерушимой стеной встали перед ними русские каре. Казалось, вся Россия вышла из своих домов сюда, к Москве, чтобы остановить врага. Удивительно, но факт — почти каждый второй русский офицер сражался здесь рядом с братом, отцом, сыном. Многие из них пали.

Дмитрий Петрович знал, что здесь же, на Бородинском поле, находится и его брат. Как бы трудно ни приходилось ему самому и его дивизии, Неверовский с беспокойством вспоминал об Александре. Но получить известие о брате в горячке боя не удавалось. Лишь после окончания битвы он узнал, что гвардейский офицер Александр Неверовский умер от раны, полученной под Бородином…

…Дивизия Неверовского предстояло отражать очередную атаку французов. Генерал огляделся. Людей оставалось очень мало. Почти все они были ранены, валились с ног от усталости. Увидев скачущего на лошади офицера — это был адъютант командира 50-го Егерского полка капитан Андреев, — Неверовский приказал ему собрать всех оставшихся в живых солдат и офицеров к деревне Семеновская. Вскоре группами и поодиночке стали подтягиваться все те, кто мог еще держать в руках оружие. И генерал увидел, что дивизия его практически не существует. Вся молодежь, выученики его, которыми он еще несколько недель назад любовался и гордился, все они пали. В Одесском полку старшим по званию остался поручик, а в Тарнопольском — фельдфебель. В 50-м Егерском полку в живых насчитали всего сорок человек.

Но генерал приказал дивизии строиться к бою.

— Бить на штыки, — скомандовал он чудом уцелевшему барабанщику.

Тревожная дробь пронеслась над полем. Генерал повел своих подчиненных навстречу французам. Заслышав сигнал барабанщика, к ним присоединялись солдаты других дивизий — пехотинцы, егеря, спешенные драгуны и кирасиры. И вновь вспыхнул жестокий бой. Капитан Андреев вспоминал: «…картина ужаснейшая и невиданная. Пехота разных полков, кавалерия спешенная без лошадей, артиллеристы без орудий. Всякий дрался чем мог, кто тесаком, саблей, дубиной, кто кулаком».

Семеновские флеши стали настоящей могилой французской пехоты.

Тяжелые потери понесли и русские войска.

В 1912 году на Бородинском поле, левом укреплении Семеновских флешей, был открыт памятник воинам 27-й дивизии. На черном полированном граните выбита надпись: «Бессмертной дивизии Неверовского — героям Шевардина и Семеновских флешей». На пьедестале обозначены сведения о потерях каждого полка в боях 24 и 26 августа 1812 года. В Симбирском полку погибло 18 офицеров и 696 нижних чинов, в Одесском — 21 офицер и 491 нижний чин, в Тарнопольском — 30 офицеров и 750 нижних чинов, в Виленском — 18 офицеров и 750 нижних чинов.

Неверовский имел полное право, подобно командиру сводной гренадерской дивизии генералу Воронцову, сказать, что 27-я дивизия «исчезла не с поля сражения, а на поле сражения».

Подвиги пехотинцев Неверовского в Бородинском сражении и вообще в Отечественной войне 1812 года были высоко оценены. Так, например, Одесский полк заслужил в этих боях следующие награды: гренадерский бой (особый походный марш на барабане), георгиевские трубы. Его солдаты носили на головных уборах знаки с надписью «За отличие».

49-й Егерский полк тоже носил эти знаки на головных уборах. Кроме того, он дважды награждался серебряными трубами…

Не менее высоко были оценены подвиги и других частей дивизии.

Дмитрию Петровичу Неверовскому за Бородинское сражение было присвоено звание генерал-лейтенанта.

…Русская армия покидала Москву. По запруженным улицам шли тысячи людей — солдат, жителей столицы. Они шли, с тревогой прислушиваясь к громам недельного сражения. Это арьергарды отходивших сдерживали авангарды французские.

Среди этого потока шли остатки дивизии Неверовского. Дмитрий Петрович ехал по знакомым улицам. Казалось очень далеким и каким-то нереальным то спокойное и мирное время, когда здесь он формировал свои полки. Мелькнуло знакомое здание Сухаревской башни, неподалеку от нее находились Спасские казармы, в которых жили егеря дивизии. Горечью сжало сердце.

«Москву мы оставили со слезами…» — писал впоследствии Дмитрий Петрович.

В глубоком молчании, сохраняя порядок, проходили солдаты, прощаясь с обреченным на бесчестие городом.

За Москвою Неверовский получил приказ — поступить под начало Милорадовича и действовать в арьергарде. Удивленный (какая из его дивизии нынче сила), он завел речь с Милорадовичем:

— Солдаты мои многие ранены, почти все разуты. Нельзя ли заменить дивизию?

Выслушав Неверовского, Милорадович сказал:

— Знаю, ваше превосходительство, что ослабла силами ваша дивизия, зато тверда она духом!

Неверовский гордо вскинул голову:

— Благодарю за честь!

27-я дивизия шла в арьергарде русских войск сначала по Рязанской дороге, потом, вслед за армией, перешла на Калужскую. Дралась под Красной Пахрой. Здесь пехотинцы Неверовского попали под удар французских кавалеристов. Многие из них «были порублены». И сам Дмитрий Петрович, как писал он сестре, едва спасся…

Отдохнуть удалось лишь после отвода полков в Тарутинский лагерь. Здесь почти месяц не слезавший с лошади Неверовский смог спокойно выспаться. С удивлением обнаружил он, что необходимо сменить мундир, генерал так похудел за время боев, что знакомые едва узнавали его.

Но заниматься собою не было времени. Дивизию предстояло пополнить и, собственно, заново сформировать ее. Людей из наиболее пострадавших Тарнопольского и 50-го Егерского полков Кутузов распорядился передать в другие части. Командиры же этих полков с небольшими группами солдат убывали в глубокий тыл для полного переформирования.

Построив вновь прибывших рекрутов, Дмитрий Петрович сказал, показывая на уходящих ветеранов:

— Вы всегда должны помнить, что носите имя двадцать седьмой дивизии, и сражаться так, как и они!

Все свое время генерал вновь посвящает обучению солдат, подготовке их к новым сражениям. В каждом из них он воспитывал выносливость, терпение, храбрость. Его солдаты совершали длительные марши, проводили многие часы на стрельбище, учились вести огонь по цели. Для улучшения огневой подготовки в армии Кутузов распорядился не жалеть пороху и пуль, и Неверовский широко пользовался этой возможностью.

Дивизия постепенно входила в силу. И вскоре Неверовский снова повел ее в бой. Сначала она дралась под Вороновом, а позже под городом Малоярославцем. Наполеон, пытаясь уйти из им же созданной зоны разрушений, пытаясь найти продовольствие и фураж, рвался на юг. Он бросал свои войска в атаки. Русские тоже постепенно наращивали силы. В Малоярославце завязались кровопролитные уличные бои. Город горел. «Сражение было жестокое, и принуждены были несколько раз отдавать город и брали обратно. Тут я был в опасности и чуть-чуть не попал в плен, — вспоминал Д. П. Неверовский, — …злодей, не могши прорваться на Ярославец, должен был поворотить на ту самую дорогу и ретироваться, где все было сожжено и, что называется, кошки нельзя было сыскать».

Началось преследование «великой армии». Шел ноябрь. Среди вьюги и ненастья дивизия Неверовского шла параллельно с отступающими французскими войсками, нанося им удары. Солдаты не обращали внимания ни на голод, ни на отсутствие продовольствия. Они понимали, что всякая остановка гибельна, может позволить «злодею убежать». Под знакомым уже городом Красным дивизия в составе главных сил вновь участвовала в большом сражении.

Подчиненные Неверовского показали себя во всем блеске. Молодые солдаты действовали храбро, мужественно, были так же надежны в бою, как и их предшественники на Бородинском поле…

Под Красным французы потеряли почти 6 тысяч убитыми и ранеными, 26 тысяч пленными и почти вою артиллерию.

Отмечая вклад пехоты, в состав которой входила и 27-я дивизия, в эту победу, Милорадович писал в реляции о Красном: «Сие дело решило, что русская пехота первая в свете. Наступающие неприятельские колонны под сильным картечным и ружейным огнем в отчаянном положении, решившиеся умереть или открыть себе путь, опрокинуты штыками храбрых русских, которые, ожидая его, с хладнокровной твердостью бросались на него с уверенностью в победе».

После сражения в ставку Кутузова доставили растерянные неприятелем и отбитые его знамена, которыми французские полки были награждены еще за Аустерлиц. Присутствовавший при этом один из офицеров Московского ополчения закричал:

— Ура спасителю России!

Громкое «ура!» пронеслось над войсками. Кутузова тронул этот возглас. Он встал и закричал:

— Полноте, друзья, полноте! Что вы! Не мне эта честь, а слава русскому солдату!

Битва под Красным была последним сражением 1812 года, в котором участвовал Дмитрий Петрович Неверовский. Дивизия его так поредела, что ее оставили в Вильно для переформирования.

После ухода французов Вильно выглядел вымершим городом. Сиротливо стояли черные скелеты сожженных домов, по пустынным улицам бродили ни для кого уже не опасные, закутанные в тряпье бывшие солдаты «великой армии». Изредка пробегали всем напуганные жители.

Да, Вильно теперь ни чем не напоминал тот цветущий город, на улицах которого заносчивая шляхта приветствовала Бонапарта.

Обстановка в Вильно стала меняться после прибытия сюда главнокомандующего, в особенности после прибытия царя. По улицам древнего литовского города поскакали блестящие адъютанты, покатились кареты петербургской знати. Вновь засверкали огнями дворцы — в зеркалах отражались многочисленные люстры, блестящие дамы и кавалеры, звучала музыка. Россия праздновала победу над «великой армией» Наполеона.

Но заботы Дмитрия Петровича в это время были далеки от этих шумных торжеств. Уже в третий раз он формировал свою 27-ю дивизию новым составом. Два первых практически полностью полегли на полях России. Он хорошо помнил и знал этих людей, и сердце сжималось скорбью, когда думал о трагической их участи.

Но снова начали прибывать рекруты, снова начинал с азов их обучение генерал-лейтенант Неверовский и снова, наблюдая результаты своего труда, Дмитрий Петрович испытывал удовольствие, ловя себя на мысли, что его новые подчиненные смогут действовать в бою не хуже славных своих предшественников.

В трудах и работе пролетела зима. Если бы Дмитрия Петровича спросили о каких-то заметных событиях, случившихся с ним в Вильно, он смог назвать их не так много.

Запомнился неожиданный приезд жены. Недолгое время они смогли побыть вместе. А после отъезда Лизоньки еще одно запоминающееся событие — аудиенция у царя. Александр I при всех генералах сказал: «Дивизия твоя дралась славно, я никогда твоей службы и дивизии не забуду».

Весной 1813 года 27-я дивизия, отдохнувшая и пополнившая ряды, выступила из Вильно. Она была назначена в корпус генерала Сакена, который впоследствии вошел в Силезскую армию Блюхера. Вскоре дивизия соединилась с главными силами.

Генерал Сакен, с которым Дмитрий Петрович был знаком еще по Ревелю, встретил приветливо. Такой же теплой получилась встреча у Неверовского и с Блюхером, который был известен своей строгостью и суровостью. Оставаясь и в старости «прямым и пылким», прусский военачальник вскоре сблизился с русским генералом, оценил его храбрость и открытый характер.

Через некоторое время армия, сосредоточенная у австрийских границ, начала активные боевые действия.

После небольшой, но жестокой стычки с французами, Неверовский расположил дивизию на ночлег в только что освобожденном немецком городке. Здесь и нашел его адъютант:

— Ваше превосходительство, вам письма.

Дмитрий Петрович быстро перебрал пакеты. Одно было от младшего брата Ивана. Еще не вскрыв, он знал, о чем пойдет речь. Пробежав первые строчки, улыбнулся: Ванюша верен себе. В сотый раз просит помочь ему перевестись из флота в армию. Все рвется в бой. Никак не может простить себе, что его не было под Бородином. «Полно, брат, чудить, — улыбка вновь скользнула по лицу Дмитрия Петровича. — Хватит проверять свою храбрость. В ней и так все уверены. Тем более что многие наслышаны о смелости Ивана при штурме Анапы, за который он получил орден Георгия 4-й степени. Редкая в младшем офицерском чине награда…»

Дмитрий Петрович взялся за перо. Хотелось успокоить близкого человека, объяснить ему, что война идет к концу. Ведь кто-то должен будет и о матери, оставшейся вдовой, позаботиться, да и сестры нуждаются в мужской поддержке. «Брат Павел умер, — писал Дмитрий Петрович. — Брат Александр скончался от раны, полученной под Бородином. Брат жены, как слышно, убит под Бауценом. Бог знает, что еще ожидает меня? Ты должен остаться опорою нашего семейства…»

Он запечатал письмо, задумался. Как еще переживет его жена известие о гибели своего брата? Ему рассказывали, что майор Мусин-Пушкин погиб в день своего рождения — 9 мая. В тот день сражение началось рано утром, но где-то в десятом часу выдалась свободная минута и офицеры гвардейского полка пригласили Николая пройти в тыл, к опушке леса. Там на скорую руку накрыли небольшой стол, приготовили пирог имениннику, но только приступили к еде, французы пошли в атаку. Майор Мусин-Пушкип вместе со всеми ринулся отражать ее. А через несколько минут его принесли на скрещенных ружьях. Погиб от удара штыком…

27-я дивизия активно участвовала во всех сражениях Силезской армии. Одно из них, Лейпцигское сражение, вошедшее в историю «как битва народов», стало для Дмитрия Петровича роковым.

Полки 27-й дивизии наступали на город с севера. Ценою невероятных усилий 19 октября Неверовский ворвался в северное предместье Лейпцига.

Дмитрий Петрович вел полки в атаку, когда пуля ударила ему в ногу. Кровь выступила через одежду, но он продолжал руководить дивизией. Всем, кто показывал на окровавленную одежду, он говорил:

— Чепуха, шпорой царапнул. — И отказывался покинуть поле боя.

Узнав о ранении Неверовского, командир корпуса Сакен встревожился. Адъютант передал его приказ — сдать дивизию и ехать к резерву. Но Неверовский ответил адъютанту:

— Передай, не могу покинуть дивизию в трудный момент.

Сакен пошел на хитрость. Он вызвал Неверовского к себе, якобы на совещание.

Дмитрий Петрович прискакал к нему. И тут почувствовал, что силы покидают его. Он упал с лошади. На следующий день его привезли в Галле. Врач установил, что пуля застряла в кости. Было решено вынуть ее.

Записки современников донесли до нас описание этой операции: «Малахов прорезал рану Неверовского, вынул несколько раздробленных костей, зацепил щипцами пулю, рванул, но французский свинец держался крепко. „Вот, — сказал Неверовский, пересиливая мучительную боль, — говорят, что мы не умеем терпеть. Все можно перенести!“ Потом он просил собрать вынутые из ноги его кости и сохранить их на память. Через несколько минут, необходимых для отдохновения, Малахов вновь зацепил пулю щипцами. Без стонов, с возможною человеку твердостью, старался Неверовский перенесть возобновленную пытку, но когда пулю наконец вынули, от сильной боли в груди и левом боку, пораженных контузиею, полученной под Бородином, он впал в горячку».

Спустя несколько дней началась гангрена. Ампутировать ногу было поздно — генерал потерял слишком много сил. Поднялась температура. Дмитрий Петрович начал бредить. «Вперед! На штыки!» — кричал он в забытьи.

С этим кличем на устах 21 октября 1813 года в день своего сорокадвухлетия сподвижник Суворова Дмитрий Петрович Неверовский скончался на руках своих адъютантов.

Похоронен он был с воинскими почестями в городе Галле. Защищая Россию, Неверовский заслужил такие награды: ордена Георгия 3-й и 4-й степеней, Владимира 2-го и 3-го классов, Анны 1-й степени и прусский орден Красного Орла.

Через год жители небольшого немецкого городка Галле были удивлены неожиданным зрелищем. В город с музыкой и развернутыми знаменами вошли русские батальоны. Это был возвращавшийся из Парижа гвардейский Павловский полк. Сделав немалый крюк, гвардейцы завернули к могиле Дмитрия Петровича Неверовского. «Военною тризною» они почтили память своего бывшего шефа. Полковой священник отслужил молебен, загремели барабаны, раздалась команда: «Накройсь!» Полк церемониальным маршем прошел мимо могилы героя-генерала.

В 1912 году, к столетней годовщине Бородинского сражения, останки Неверовского были перевезены в Россию и похоронены в районе Семеновских (Багратионовых) флешей.

Рядом с памятником погибшим солдатам прославленной 27-й дивизии встал памятник ее командиру. На черном граните его с лицевой стороны выбито: «Здесь погребен прах генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского, мужественно сражавшегося во главе 27-й пехотной дивизии и контуженного в грудь ядром 26 августа 1812 года». На другой стороне памятника тоже есть надпись: «Генерал-лейтенант Д. П. Неверовский сражен в 1813 году под Лейпцигом. Прах его покоился в Галле и в 1912 году по высочайшему повелению государя императора Николая Александровича перенесен на родину 8 июля того же года».

Вл. Тикыч