• Союзники и враги
  • Признак особой слабости
  • Рубикон
  • От Рубикона до Рима
  • Хозяин Италии
  • Гибель Куриона
  • Бунт легионеров
  • Борьба соперников
  • На Фарсальской равнине
  • Последние дни Помпея
  • Удачи в Египте
  • Глава 3. Гражданская война

    Нелегко далась Цезарю победа над Верцингеторигом. Не раз проконсул и все его дело оказывались на краю гибели. И после гениальнейшего сражения за Алезию Цезарь с удивлением заметил, что его положение в Риме не упрочилось, как следовало ожидать, а, наоборот, стало как никогда шатким. В 53 году до н. э. в Месопотамии погиб союзник Цезаря — Марк Красс. Этот участник триумвирата неоднократно спасал Цезаря от кредиторов. Многолетнее соперничество Красса с Помпеем также было на руку проконсулу Галлии.

    Союзники и враги

    Красс был честолюбивым, как и любой римлянин, но не настолько, чтобы яростно бороться за призрачную царскую корону в пока еще республиканском Риме. По характеру он был таким, что если бы не удалось стать царем Рима, его устроила бы роль банкира нового римского царя; Цезарь мог вообще рассчитывать на него, не опасаясь увидеть в нем союзника своих врагов. Помпей с Цезарем, потеряв Красса как противовес, остались друг против друга. Именно «против» а не «вместе», ибо после смерти Юлии их отношения охладели и с каждым годом становились только хуже. Плутарх несколько упрощает сложившуюся ситуацию, но тщательно скрываемое противостояние все чаще прорывалось наружу и выплескивалось на улицы Рима.

    Цезарь давно уже решил низвергнуть Помпея — так же, конечно, как и Помпей его. После того как Красс, которого любой из них в случае победы имел бы своим противником, погиб в борьбе с парфянами, Цезарю, если он хотел быть первым, не оставалось ничего иного, как уничтожить того, кому первенство уже принадлежало, а Помпей, чтобы не допустить такого исхода, должен был своевременно устранить того, кого страшился.

    Помпей лишь недавно начал опасаться Цезаря, а прежде относился к нему с пренебрежением, считая, что нетрудно будет уничтожить того, кто обязан своим возвышением ему, Помпею. Цезарь же, словно атлет, надолго удалился из поля зрения своих соперников. В галльских войнах он упражнял и себя и войско и подвигами своими настолько увеличил свою славу, что она сравнялась со славой побед Помпея.

    Цезарь имел в Риме еще одного союзника — не менее значительного, чем Красс. То был скандально известный народный трибун; как мы помним, из — за него Цезарь развелся с женой, но не прекратил дружбы с этим соперником по женской части. Клодий имел огромное влияние на римский плебс. После того как трибун добился введения закона о бесплатных раздачах хлеба, чернь была готова выполнить любой его приказ. Даже консулы и сенат не обладали такой властью в Риме, как дерзкий Клодий.

    Для большей важности Клодий обзавелся собственным войском, проще говоря, вооруженными бандами из гладиаторов, плебеев, вольноотпущенников и рабов. Они безнаказанно бродили по городу, грабили и убивали тех, на кого указывал перст всемогущего народного трибуна. Клодий раздавал государственные должности в Риме своим любимцам либо продавал их за деньги. Распоряжения Помпея отменялись вездесущим трибуном. Для борьбы с ним сенат создал такие же разбойничьи банды под руководством Милона. Однажды оба предводителя встретились на дороге, ведущей в Рим. Встреча была совершенно случайной, Клодий с Милоном даже не узнали друг друга и уже почти разминулись. И тут мятежного трибуна узнал раб Милона и, желая угодить своему хозяину, ударил друга Цезаря кинжалом в спину.

    Клодий еще был жив; его, истекавшего кровью, перенесли в ближайшую гостиницу. Туда вскоре вернулся Милон, решивший все же закончить начатое.

    Когда весть об убийстве Клодия достигла Рима, там стало твориться невообразимое. Весь город не спал, плебеи собрались на форуме и рыдали так, как будто только что потеряли всех ближних родственников. Наутро окровавленное тело кумира они отнесли в курию (здание, где заседал сенат).

    Аппиан Александрийский рассказывает:

    Это было сделано для того, чтобы оказать Клодию посмертные почести, так как он принадлежал к сенаторскому сословию, или, может быть, для того, чтобы выразить порицание сенату, пренебрегающему происшедшим. Те из присутствующих, кто посмелее, снесли в одно место скамьи и сиденья сенаторов и подожгли их, отчего и курия, и много соседних домов сгорели вместе с телом Клодия.

    Было бы наивно полагать, что со смертью главного возмутителя спокойствия Рим вернется к традициям старой доброй республики. Увы! В одну реку нельзя войти дважды. По свидетельству Плутарха, упадок гражданской жизни привел к тому, что раньше казалось бы невозможным, диким.

    …Лица, домогавшиеся должностей, сидели на площади за своими столиками с деньгами и бесстыдно подкупали чернь, а нанятый народ приходил в собрание, чтобы бороться за того, кто дал ему денег, — бороться не с помощью голосования, а луками, пращами и мечами. Нередко собравшиеся расходились лишь после того, как осквернят возвышение для оратора трупами и запятнают его кровью.

    Государство погружалось в пучину анархии, подобно судну, несущемуся без управления, так что здравомыслящие люди считали счастливым исходом, если после таких безумств и бедствий течение событий приведет к единовластию, а не к чему — либо еще худшему. Многие уже осмеливались говорить открыто, что государство не может быть исцелено ничем, кроме единовластия, и нужно принять это лекарство из рук наиболее кроткого врача, под каковым они подразумевали Помпея.

    Помпей всю свою сознательную жизнь стремился быть первым, лучшим. Он ревностно следил за успехами конкурентов, из последних сил стремился прибрать к рукам все римские дела, исполнение которых может принести славу и почести. Однако настоящей решимости Помпею не хватало. Корона валялась у него под ногами. Ее не надо было ни у кого отнимать — всего лишь поднять и водрузить на собственную голову.

    Помпей же, притворно, на словах, отнекиваясь от такой роли, на деле более всего добивался именно того, чтобы его провозгласили диктатором. Катон и его друзья поняли это и провели в сенате предложение избрать Помпея единственным консулом, чтобы тот, удовольствовавшись таким более или менее законным единовластием, не добивался диктатуры.

    Враги Цезаря, следившие за его временными неудачами в Галлии и Риме, решили, что ему приходит конец. Подняли головы все: от верного защитника республики Катона до множества мелких завистников — непременных спутников великого человека. Каждый стремился сделать Цезарю еще больнее, когда ему и без того приходилось нелегко — Верцингеториг и не подозревал, что в своей ненависти к Цезарю он найдет самых преданных единомышленников не в Галлии, а в Риме.

    Римские сенаторы потребовали отнять права римского гражданства у жителей Нового Кома в Галлии. Процедура была затеяна исключительно с целью «оскорбления и поношения Цезаря», так как основал эту колонию именно он. Консул Марцелл высек розгами одного из членов тамошнего совета, заметив при этом:

    — Это тебе в знак того, что ты не римский гражданин, отправляйся теперь домой и покажи рубцы Цезарю.

    По закону Порция, принятому в начале II века до н. э., римских граждан запрещалось подвергать телесным наказаниям.

    Аппиан рассказывает:

    Дерзость Марцелла дошла до того, что он предлагал до окончания срока послать Цезарю преемников по наместничеству. Но Помпей воспрепятствовал этому под тем лицемерным предлогом, что из — за остающегося краткого срока не следует оскорблять такого блестящего мужа, как Цезарь, принесшего столько пользы отечеству. Тем самым Помпей показал, что по истечении срока Цезаря следует лишить власти.

    Как же реагировал на подобные выпады Цезарь? В общем, достойно, — как и полагалось великому человеку…

    Он не собирался лишаться галльского наместничества ни до срока, ни после него, но в то же время хранил спокойствие сотни мудрейших философов, спокойствие истинного государственного деятеля, не терявшего головы перед тысячами неприятностей. Цезарь — не ягненок, покорно идущий на заклание.

    Против подлости Гай Юлий боролся хитростью и своим проверенным оружием. Как отмечает Плутарх, «Цезарь после этого возмутительного поступка Марцелла обильным потоком направил галльские богатства ко всем участвовавшим в управлении государством». Ему удалось купить даже консула Павла за 1 500 талантов, чтобы тот не выступал ни за, ни против него. Цезарь сыпал галльское золото налево и направо, надеясь с помощью его, а не меча, победить Помпея и стать первым в Риме.

    Светоний сообщает:

    Всех друзей Помпея и большую часть сенаторов он привязал к себе, ссужая им деньги без процентов или под ничтожный процент. Граждан из других сословий, которые приходили к нему сами или по приглашению, он осыпал щедрыми подарками, не забывая и их вольноотпущенников и рабов, если те были в милости у хозяина или патрона. Наконец, он был единственной и надежной опорой для подсудимых, для задолжавших, для промотавшихся юнцов, кроме лишь тех, кто настолько погряз в преступлениях, нищете или распутстве, что даже он не мог им помочь; таким он прямо и открыто говорил, что спасти их может только гражданская война.

    С таким же усердием привлекал он к себе и царей и провинции по всему миру: одним он посылал в подарок тысячи пленников, другим отправлял на помощь войска куда угодно и когда угодно, без одобрения сената и народа. Крупнейшие города не только в Италии, Галлии и Испании, но и в Азии и Греции он украшал великолепными постройками.

    Как мы помним, в 52 году до н. э. погиб скандально известный народный вождь Клодий — самая внушительная опора Цезаря в плебейских массах. Потерю Цезаря тут же заметил другой народный трибун — Гай Скрибоний Курион, которого Т. Моммзен охарактеризовал как «самого выдающегося из беспутных гениев этой эпохи». Весьма нелестно отзывается о моральных качествах предполагаемого союзника Цезаря и римский историк Веллей Патеркул:

    …Г. Курион, человек знатный, красноречивый, наглый расточитель как своего, так и чужого состояния и целомудрия, щедро одаренный беспутством, наделенный даром речи во вред государству, дух которого не мог быть насыщен ни наслаждениями, ни сладострастием, ни богатством, ни честолюбием.

    Курион предложил свои услуги Цезарю, но получил отказ. Проконсул Галлии взвесил все положительное и отрицательное от подобной сделки с кумиром Куриона — Клодием, — и пришел к выводу: содержание подобного негодяя слишком дорого обходится для его репутации и казны. Вдобавок Курион потребовал оплатить его долги, а это даже для всемогущего Цезаря было тяжким бременем.

    Возмущенный Курион обратил свои недюжинные способности против властителя Галлии. Постоянными нападками он вынудил Цезаря пересмотреть свое решение относительно покупки весьма хлопотного товара.

    Цезарь оплатил гигантские долги Куриона — их определяли в 60 миллионов сестерциев. «Цена была высока, но товар стоил этих денег», — подводит итог сделки Т. Моммзен. Цезарь получил то, что желал, именно с помощью интриг Гая Куриона — «человека неподражаемого по аристократическому изяществу плавной и остроумной речи, умению интриговать и той активности, которая сказывается в энергичных и развращенных натурах больше всего именно в моменты праздности; неподражаемого и по своей распущенности и по своему таланту делать долги».

    Именно Курион приведет Цезаря к заветной мечте, но интриги народного трибуна оплатит не только Цезарь — Риму они обойдутся такими потоками крови, что ужаснут даже честолюбивого проконсула. «Никто не сделал больше для разжигания войны и многочисленных бедствий, которые сопутствовали ей на протяжении следующих 20 лет, чем народный трибун Г. Курион» (Веллей).

    Трудно представить, что такая личность, как Цезарь, может попасть под чье — либо влияние, пойти у кого — то на поводу — Цезарь был хозяином своей судьбы. Однако интриги Куриона поставили и его перед неизбежностью гражданской войны. И Цицерон в письме к другу соглашается с мнением прочих античных авторов в отношении роли Куриона в роковых событиях: «Словом, и сам Цезарь, друг наш, обратился к сенату с угрожающим и резким письмом и настолько бессовестен, что удерживает за собой войско и провинцию против воли сената, а мой Курион подстрекает его».

    В общем, произошедшее можно выразить фразой Т. Моммзена: «Тот, кто хочет заставить злого духа служить себе, становится в конце концов его слугой».

    Признак особой слабости

    Первое время Курион играл роль неподкупного народного защитника и беспощадно громил как Помпея, так и Цезаря. Ему даже пришлось искусственно испортить свои отношения с Помпеем, чтобы не прослыть его другом. Народный трибун, по словам Аппиана, внес на рассмотрение сената «проект весьма сложной перестройки и починки большого количества мостов и предложил поставить во главе этого дела себя самого на пять лет. Он знал, что ничего из этого не выйдет, так как надеялся, что друзья Помпея станут этому противодействовать и у него с Помпеем выйдет какое — нибудь столкновение. Все случилось так, как предполагал Курион». После небольшой разминки понадобилось все мастерство народного трибуна.

    Пока в Галлии шла тяжелая война, никто не решался заменить Цезаря на посту наместника. Но вот новая провинция успокоилась, и в марте 50 года возник вопрос о том, что пора бы дать Цезарю отдохнуть. Естественно, против его воли, так как Цезарь и отдых — понятия несовместимые.

    На заседании сената консул Клавдий Марцелл предложил послать Цезарю преемников в Галлию. Большинство сената поддержало Марцелла, в том числе и Гай Курион. Однако когда восторги улеглись, народный трибун внес маленькое дополнение: вместе с Цезарем и Помпей должен отказаться от наместничества и войска. Далее он весьма разумно обосновал предложенное: так как Помпей с Цезарем «относятся с недоверием друг к другу, то в государстве не наступит спокойствия, пока оба они не превратятся в частных людей».

    Пройдоха знал: Помпей никогда не решится на этот шаг, тем более что его полномочия еще не закончились. Но Курион гениально в несколько мгновений перетянул на свою сторону и сенат, и римский народ, тогда как Помпей, завоевывавший популярность всю жизнь, потерял свое влияние на сенат в те же самые мгновения. Предложение показалось настолько разумным и логичным, что сенаторы, ненавидевшие Цезаря и благоволившие Помпею, 370 голосами против 20 поддержали Куриона.

    Единственное, что удалось врагам Цезаря, — это отобрать у него два легиона. Под предлогом защиты Сирии сенат потребовал у Помпея и Цезаря по одному легиону. В свое время, когда шла война в Галлии, Помпей одолжил Цезарю легион и теперь запросил его обратно. Наместник Галлии выполнил это требование: выдав в награду каждому воину 250 драхм, тепло простился со всеми и отослал их в Италию. Таким образом, Цезарь лишился двух легионов, Помпей — ни одного. Причем они так и не попали в Сирию, а были размещены в окрестностях Капуи.

    «Так как предложение Куриона было весьма приемлемым, то народ хвалил его как единственного человека, который, действуя достойно города Рима, навлек враждебное отношение к себе обоих. Однажды толпа даже сопровождала Куриона, осыпая цветами, как великого борца, победившего в трудном состязании», — рассказывает Аппиан.

    Цезаря, естественно, устроило решение сената, которого добился народный трибун. Проконсул Галлии предложил: он сам распустит свои легионы, «если Помпей сделает то же самое, и оба они в качестве частных лиц будут ожидать от сограждан вознаграждения за свои дела». Нетрудно догадаться, кто выиграл. «Куриона, — по словам Плутарха, — сообщившего об этом предложении Цезаря народу, приветствовали шумными рукоплесканиями, ему даже бросали венки, как победителю на играх».

    Вот так парадоксально Цезарь, который по закону должен был сложить власть, стал для римлян образцом порядочности, а к Помпею (полномочия которого еще не пришло время слагать) стали относиться с опаской.

    Отцы народа скоро поняли свою ошибку, но исправить ее было невозможно. «После этого, как бы в знак траура, сенаторы переменили свою одежду. Марцелл, сопровождаемый всем сенатом, пошел через форум за городскую черту к Помпею. Став против него, Марцелл сказал:

    — Приказываю тебе, Помпей, оказать помощь отечеству, пользуясь для этого не только наличными вооруженными силами, но и набирая новые легионы.

    То же самое заявил и Лентул, один из двух избранных на следующий год консулов. Помпей принялся набирать войско, однако одни вовсе не подчинялись его приказам, иные — немногие — собирались с трудом и неохотно, большинство же громко требовало примирения соперников» (Плутарх).

    Цезарь продолжал покорять римлян своим миролюбием. «Противникам же он предложил согласиться на том, что он откажется от восьми легионов и Трансальпинской Галлии и сохранит до избрания в консулы только два легиона и Цизальпинскую провинцию или даже один легион и Иллирик» (Светоний).

    Действия Цезаря были восприняты противниками как признак слабости.

    Плутарх пишет:

    Помпей проникался все большим высокомерием и, веря в свое могущество, дошел до такого пренебрежения к силам соперника, что высмеивал тех, кто страшился войны; тех же, кто говорил ему, что не видит войска, которое будет сражаться против Цезаря, если тот пойдет на Рим, Помпей с веселой улыбкой просил не беспокоиться.

    — Стоит мне только, — говорил он, — топнуть ногой в любом месте Италии, как тотчас же из — под земли появится и пешее и конное войско.

    Было самое подходящее время, чтобы разобраться с Цезарем. С проконсулом в Цизальпинской Галлии находился один — единственный легион, остальные были разбросаны по огромной территории. И партия сената учла это обстоятельство, постепенно от болтовни она перешла к действиям. Глупцы! Они надеялись опередить Цезаря, надеялись сразить проконсула его излюбленным оружием — внезапностью.

    Цезарь подыгрывал врагам как только мог. Как мы помним, у Цезаря отняли два легиона, якобы для защиты Сирии.

    Плутарх рассказывает:

    Те, кто привел эти легионы к Помпею, распространяли в народе дурные слухи о Цезаре, одновременно ослепляя самого Помпея пустыми надеждами: эти люди уверяли его, что по нем тоскует войско Цезаря. И если здесь, в государстве, страдающем от скрытого недуга, он едва в силах бороться с завистниками, то там к его услугам войско, готовое тотчас, как только оно окажется в Италии, выступить на его стороне, — такую — де неприязнь навлек на себя Цезарь непрерывными походами, такое недоверие — своим стремлением к единовластию.

    Дальше — больше. Чтобы ускорить события, сенаторы распространили слух, что Цезарь перешел Альпы и движется на Рим. Беднягам не терпелось избавиться от надоевшего и, казалось бы, беспомощного проконсула Галлии.

    Аппиан свидетельствует:

    Клавдий предложил, чтобы войско, стоявшее в Капуе, выступило против Цезаря как врага. Когда Курион стал возражать против этого предложения, так как оно основано на ложных слухах, Клавдий сказал:

    — Если мне мешают общим постановлением устроить дело на пользу государства, то я буду устраивать его от своего имени как консул.

    Говоря это, он выбежал из сената и вместе со своим товарищем по должности отправился в предместья. Подавая меч Помпею, Клавдий сказал:

    — Мы приказываем тебе — я и вот он — выступить против Цезаря за отечество. Для этого мы даем тебе войско, которое находится теперь в Капуе или в другом месте Италии, или то, которое тебе будет угодно набрать.

    Помпей повиновался приказанию консулов, однако прибавил:

    — Если нет ничего лучшего.

    И здесь Помпей обманывал и хитрил ради соблюдения приличия.

    Глупцы полагали, что расправиться с Цезарем будет легко и просто, и лишь философ Цицерон видел истинное положение вещей: «Никогда государство не было в большей опасности, никогда у бесчестных граждан не было более подготовленного полководца». Победила, как всегда, толпа; голос мудреца потонул в истерических воплях. Увы! Таковы издержки демократии.

    По упрощенной схеме, бытующей в историографии, Цезарь перешел Рубикон и захватил власть в Риме. Но, оказывается, в глазах римлян Цезарь вовсе не собирался воевать, а всего лишь защищался. Вот он, гениальнейший ход величайшего в истории честолюбца! Вот чем объясняется сравнительная легкость победы Цезаря!

    Итак, Рим в очередной раз разделился на два лагеря. Их различие охарактеризовано в одном предложении Веллея Патеркула.

    Дело одного полководца казалось более справедливым, другого — более надежным; здесь все блистательно, там — прочно; Помпея вооружил авторитет сената; Цезаря — доверие воинов.

    Как мы видим, стараниями Куриона Цезарь предстал жертвой, вынужденной защищаться. Однако уже древние авторы поняли хитроумный план наместника Галлии и обосновали неизбежность очередной кровавой мясорубки.

    Светоний пишет:

    Это, конечно, был только предлог для гражданской войны; причины же ее, как полагают, были другие. Так, Гней Помпей неоднократно утверждал, что Цезарь оттого пошел на всеобщую смуту и переворот, что из своих частных средств он не мог ни окончить построек, которые начал, ни оправдать ожидания, которые возбуждало в народе его возвращение.

    С этим утверждением невозможно не согласиться. Галлия была разорена за время непрерывных войн и восстаний, невозможно бесконечно грабить галльские святилища, обезлюдевшая страна не могла давать такого огромного количества рабов, как в первые годы. А римляне по — прежнему ждали золотого потока от Цезаря, они не хотели понимать, что источник пересох, и могли обратить немилость на его владельца.

    Это было самое удачное время совершить сильный ход: благодетеля римского народа завистливые сенаторы хотят уничтожить, и он совершает то, что противоречит всем законам, но понятно и одобряемо большинством сограждан.

    Другие говорят, будто он боялся, что ему придется дать ответ за все, что он совершил в свое первое консульство вопреки знамениям, законам и запретам: ведь и Марк Катон не раз клятвенно заявлял, что привлечет его к суду тотчас, как он распустит войско, и в народе говорили, что вернись он только частным человеком, и ему, как Милону, придется защищать себя в суде, окруженном вооруженной охраной. Это тем правдоподобнее, что и Азиний Поллион рассказывает, как Цезарь при Фарсале, глядя на перебитых и бегущих врагов, сказал:

    — Они сами этого хотели! Меня, Гая Цезаря, после всего, что я сделал, они объявили бы виновным, не обратись я за помощью к войскам!

    Цезаря, естественно, ожидали бы гонения, как только он лишился бы войска и власти. Даже во времена его наивысшего могущества находились такие, кто предлагал выдать проконсула германцам — за срыв перемирия и заключение под стражу послов. Цезарь, имея власть и легионы, не слишком считался с традициями и законами. И все же главная причина ненависти сената была в том, что покоритель Галлии являлся самым сильным конкурентом для любого честолюбца. А честолюбие было свойственно каждому римлянину. Добиваться почестей и славы вынуждала сама римская идеология: именно она превратила Рим из маленького городка в мировое государство, именно она заставляла граждан рисковать жизнями и отдавать их за несколько мгновений славы. Однако как есть предел для расползания государства вширь, так и есть предел разумному честолюбию граждан. И он настал, когда отдельные личности возжелали власти большей, чем консульская.

    Некоторые, наконец, полагают, что Цезаря поработила привычка к власти, и поэтому он, взвесив свои и враждебные силы, воспользовался случаем захватить верховное господство, о котором мечтал с ранних лет. Так думал, по — видимому, и Цицерон, когда в третьей книге «Об обязанностях» писал, что у Цезаря всегда были на устах стихи Еврипида, которые он переводит так:

    Коль преступить закон — то ради царства;
    А в остальном его ты должен чтить.

    Все, что совершал Цезарь, было направлено на обретение высшей власти, а следовательно, закон приходилось нарушать весьма часто. И теперь, когда он, завоевав огромнейшую территорию, создав самое лучшее в мире и самое преданное войско, стал первым человеком в государстве, его нелегко столкнуть с первого места на второе, и тем более еще ниже. К тому же он сильно сопротивлялся.

    Рубикон

    Военные приготовления Помпея поражают масштабностью замысла: сенат велел Помпею набрать 130 тысяч италийцев — опытных в военном деле ветеранов и чужеземцев из наиболее храбрых соседних племен. На ведение войны решили выдать и государственные деньги, и, если понадобится, также частные средства.

    Ресурс сената и Помпея огромен, но, чтобы эта гигантская машина заработала, нужно было время и талантливые организаторы. И самое главное, партия Помпея так и не сумела идеологически обосновать необходимость карательных мер против Цезаря. Римские обыватели не понимали, зачем сражаться против своего благодетеля, наводнившего Рим золотом и рабами, услаждавшего их чувства и плоть гладиаторскими играми и бесплатным хлебом. И напротив, Цезарь с Курионом одним лишь поступком воодушевили сердца легионеров на войну с их же собственной родиной.

    Курион с прочими народными трибунами продолжали выступать против военных приготовлений Помпея. Они настолько разозлили сенат, что консул Лентул и его друзья «позорным и бесчестным образом выгнали Антония и Куриона из сената». Глупее акции, чем поступить так с избранниками народа, придумать было нельзя.

    Народные трибуны ближайшей ночью, тайно, в наемной повозке, переодетые рабами, отправились к Цезарю. В таком виде наместник Галлии и показал их своим легионерам. Тем самым сенаторы, по словам Плутарха, «дали Цезарю наилучшее средство разжечь гнев воинов». И действительно, «солдаты бывшего при нем 13–го легиона единодушным криком заявили, что они готовы защищать своего полководца и народных трибунов от обид».

    В распоряжении Цезаря был один — единственный 13–й легион — 5 тысяч пехоты и около 300 всадников. Остальные войска рассеяны по огромным просторам Галлии — далеко за Альпами. Проконсула нисколько не волновала малочисленность армии: «он всегда предпочитал действовать страхом неожиданности и смелости, чем силой подготовки» (Аппиан). Сходное мнение и у Плутарха: «Он (Цезарь) видел, что для начала задуманного им предприятия и для первого приступа необходимы чудеса отваги и ошеломительный по скорости удар, чем многочисленное войско (ибо ему казалось легче устрашить врага неожиданным нападением, чем одолеть его, придя с хорошо вооруженным войском)».

    Накануне выступления Цезарь послал вперед центурионов с небольшим отрядом наиболее храбрых солдат, переодетых в гражданское платье; из оружия у них были только кинжалы. Спецназу Цезаря поручалось занять первый город на территории Италии — Аримин, «избегая, насколько возможно, шума и кровопролития».

    С задачей своей центурионы справились блестяще. Таким образом, война началась.

    Любопытно, что Цезарь проявлял потрясающее хладнокровие. В день, когда Аримин захватывали его десантники, их предводитель ни единым жестом не выдал волнения, он не изменил распорядок ни на шаг; никто из общавшихся с ним людей не мог и предположить, что ближайшей ночью совершится событие, которое перевернет весь мир.

    Плутарх рассказывает:

    Цезарь провел целый день на виду у всех и даже присутствовал при упражнениях гладиаторов. К вечеру, приняв ванну, он направился в обеденный зал и здесь некоторое время оставался с гостями. Когда уже стемнело, он встал и вежливо предложил гостям ожидать здесь, пока он вернется. Немногим же доверенным друзьям он еще прежде сказал, чтобы они последовали за ним, но выходили не все сразу, а поодиночке. Сам он сел в наемную повозку и поехал сначала по другой дороге, а затем повернул к Аримину.

    Глубокой ночью Гай Юлий Цезарь приблизился к небольшой реке Рубикон. Этот ручей был границей его провинции, за ним начиналась италийская земля. Цезарь не имел права ступать на ту сторону с войском — переход Рубикона означал гражданскую войну.

    Как в источниках освещается событие, преломившее ход римской истории?

    Аппиан Александрийский сообщает:

    Быстро подъехав к реке Рубикон, служащей границей Италии, Цезарь остановился, глядя на ее течение, и стал размышлять, взвешивая в уме каждое из тех бедствий, которые произойдут в будущем, если он с вооруженными силами перейдет эту реку. Наконец, решившись, Цезарь сказал присутствующим:

    — Если я воздержусь от этого перехода, друзья мои, это будет начало бедствий для меня, если же перейду — для всех людей.

    Сказав это, он, как вдохновленный свыше, стремительно перешел реку, прибавив известное изречение:

    — Пусть жребий будет брошен.

    У Плутарха читаем:

    Подойдя к реке Рубикон, по которой проходила граница его провинции, Цезарь остановился в молчании и нерешительности, взвешивая, насколько велик риск его отважного предприятия. Наконец, подобно тем, кто бросается с кручи в зияющую пропасть, он откинул рассуждения, зажмурил глаза перед опасностью и, громко сказав по — гречески окружающим «Пусть будет брошен жребий», — стал переводить войско через реку.

    У Светония Цезарь еще более нерешителен:

    Он настиг когорты у реки Рубикон, границы его провинции. Здесь он помедлил и, раздумывая, на какой шаг он отважится, сказал, обратившись к спутникам:

    — Еще не поздно вернуться; но стоит перейти этот мостик, и все будет решать оружие.

    Он еще колебался, как вдруг ему явилось такое видение. Внезапно поблизости показался неведомый человек дивного роста и красоты: он сидел и играл на свирели. На эти звуки сбежались не только пастухи, но и многие воины со своих постов, среди них были и трубачи. И вот у одного из них этот человек вдруг вырвал трубу, бросился в реку и, оглушительно протрубив боевой сигнал, поплыл к противоположному берегу.

    — Вперед, — воскликнул тогда Цезарь, — вперед, куда зовут нас знамения богов и несправедливость противников! Жребий брошен!

    Много написано о том, как Цезарь переходил Рубикон, какие слова произносил. Однако великие люди совершают великие дела чаще всего молча. Уже потом, спустя годы, столетия, тысячелетия, их деяния обрастают легендами со многими подробностями.

    Римляне и последующие поколения должны знать, как нелегко дались Цезарю несколько десятков шагов через Рубикон, какие муки при этом испытывал проконсул Галлии. Цезарь — этот непревзойденный мастер пиара — сумел создать такой образ, что повелись и Аппиан, и Плутарх, и Светоний. Они написали то, что нужно Цезарю.

    Станет Цезарь на глазах легионеров сомневаться в правильности своих действий? Станет Цезарь подчеркивать, что переход Рубикона означает братоубийственную войну? Такие колебания — непростительная глупость, недостойная Юлия Цезаря. Хотя легионеры бесконечно преданы проконсулу, но разве придадут им сил, воли к победе несвоевременные рассуждения военачальника? Нет! Цезарь, как всегда, уверен в правильности выбора, уверен в будущих победах — и легионеры, как всегда, видят это. В своей душе Цезарь перешел Рубикон намного раньше 10 января 49 года (до н. э.), когда он, без видимых мук совести и страха, перевел через границу провинции 13–й легион. Легионеры и подумать не могли, что с небольшой речушки на севере Италии начинается новая история Рима, и писать ее придется небывалыми потоками крови. Благодаря Цезарю Рубикон прославился не меньше, чем Тигр, Евфрат и Нил.

    От Рубикона до Рима

    Города с поразительной легкостью переходили в руки Цезаря. Дело очень редко доходило до вооруженного конфликта — настолько великолепно поработала над имиджем Цезаря команда Куриона. Народный трибун стоил тех огромных денег, что Цезарю пришлось за него выложить; все расходы окупились в первые же дни войны.

    Курион умел не только плести хитроумные интриги, но и воевать. Проконсул направил народного трибуна с пятью когортами под Игувий. Курион занял город «при полном сочувствии всего населения».

    Сам Цезарь направился к городу Ауксиму. Его пытался защищать Аттий Вар, но члены муниципального совета отказались ему подчиняться. Они заявили Вару, что «ни сами они, ни остальные их сограждане не могут помириться с тем, чтобы перед таким заслуженным и покрытым воинской славой полководцем, как Гай Цезарь, были заперты ворота их города. Поэтому пусть Вар подумает о будущем и об опасности, которой он подвергается». Встревоженный их речью Аттий Вар бежал вместе со всем гарнизоном, покинув укрепленный город. В пути он столкнулся с легионерами Цезаря и был покинут собственными солдатами: часть их разбежалась по домам, остальные присоединились к Цезарю.

    Помпей и сенат так и не постигли силу идеологической обработки масс. Глупцы делали ставку на численное превосходство, но их солдаты не понимали, почему они должны воевать против Цезаря. В противоположность сенатской партии Цезарь заботился не только о том, чтобы солдат был одет, накормлен, имел хорошую материальную выгоду от каждодневного риска для жизни, но и знал, что сражается за правое дело. Секрет успеха Цезаря кроется именно в том, что он вложил в головы своих легионеров за годы бесконечных войн в Галлии. Можно бесконечно рассуждать о причинах поражения Помпея, о закономерностях исторического развития и не понять главного: Цезарь создал такую армию, для которой не существовало равных соперников.

    Детище Цезаря блестяще охарактеризовал Т. Моммзен:

    Полная разнообразных случайностей восьмилетняя война против храброй, хотя в военном отношении и уступавшей италикам, кельтской народности дала Цезарю возможность организовать свою армию так, как только он один способен был организовать. Годность солдат предполагает физическое развитие; при наборе Цезарь больше обращал внимание на силу и ловкость рекрутов, чем на их материальные средства и нравственные свойства. Но пригодность армии, как всякой машины, основывается, прежде всего, на легкости и скорости движения: в готовности каждую минуту выступить в поход и в быстроте марша солдаты Цезаря достигли редкого и никем не превзойденного совершенства.

    Отвага ставилась, конечно, выше всего: Цезарь с небывалым умением владел искусством возбуждать воинственное соревнование и корпоративный дух, так что предпочтение, оказываемое отдельным солдатам или целым отрядам, даже в глазах отстающих являлось как бы иерархией, с неизбежностью создававшейся храбростью. Цезарь отучил своих людей от страха тем, что в случаях, когда это можно сделать без серьезного риска, вовсе не сообщал им о предстоящей битве и совершенно неожиданно вел их на врага.

    Наряду с храбростью ценилось и повиновение. Солдат должен был исполнять то, что ему приказывали, не спрашивая ни о причинах, ни о намерениях; иногда, в сущности, бесцельные трудности возлагались на него исключительно как упражнение в тяжелом искусстве слепого повиновения.

    Дисциплина была строгая, но не тяжелая; она применялась без послаблений, когда войско стояло перед врагом; в другое время, особенно после победы, строгость уменьшалась; если примерному в других отношениях солдату приходило в голову надушиться или украсить себя красивым оружием или каким — нибудь другим убранством, если он попадался даже в грубых выходках или очень серьезных проступках, не касавшихся, однако, военного дела, это пошлое франтовство и эти проступки сходили ему с рук; полководец был глух к жалобам провинциалов. Но попытки бунта никогда не прощались ни зачинщикам, ни всему отряду.

    Настоящему солдату недостаточно было быть способным, храбрым, послушным, он должен был охотно, по доброй воле проявлять эти добродетели. Только гениальные натуры могут своим примером, надеждами и прежде всего сознанием полезности данного предприятия заставить одушевленную машину, которой они управляют, с радостным увлечением нести тяготы службы. Если офицер, требуя от своих солдат храбрости, должен был вместе с ними идти навстречу опасности, то Цезарь, как полководец, имел случай вынимать меч из ножен и сражаться наравне с лучшими воинами; что касается активности и способности преодолевать трудности, то он брал их на себя гораздо больше, чем требовал этого от солдат.

    Цезарь заботился о том, чтобы победа, приносящая больше выгод полководцу, была связана с осуществлением личных надежд и для воинов. Само собой разумеется, не обходилось дело и без наград материальных, как чрезвычайных — за выдающиеся военные подвиги, так и обыкновенных, дававшихся каждому хорошему солдату; офицеры получали наделы; воины — подарки, а на случай триумфа обещались богатые дары.

    Но Цезарь, как настоящий вождь, прежде всего, умел пробуждать в каждом большом или малом винтике грандиозной машины сознание целесообразности своего применения. Обыкновенный человек предназначен служить, он не прочь быть орудием, если чувствует, что им управляет рука мастера. Всюду и везде постоянно озирал полководец орлиным взглядом свое войско, награждая и наказывая беспристрастно и справедливо, указывая направление деятельности, ведущей к общему благу; и никогда не делалось экспериментов, стоивших пота и крови даже самых ничтожных из смертных, но если это нужно было, они должны были проявлять самоотверженность, отдавать даже свою жизнь.

    Не позволяя отдельным личностям вникать в суть дела, Цезарь позволял им догадываться о военных и политических обстоятельствах, чтобы солдаты видели в нем полководца и государственного человека и даже идеализировали его. Он отнюдь не общался с солдатами как с равными себе, но как с людьми, которые имеют право требовать, чтобы им говорили правду, и которые способны переносить ее, должны верить обещаниям и уверениям полководца, не допускать возможности обмана и не верить слухам. Он смотрел на них как на старых боевых товарищей. Не было из них ни одного, которого бы полководец не знал по имени, с которым у него не установилось бы во время походов тех или иных личных отношений как с добрыми приятелями, с которыми он болтал со свойственной ему оживленностью, как с людьми, находящимися под его защитой, с людьми, которых за услуги он считал нужным вознаградить, за смерть или оскорбление которых считал своим священным долгом отомстить. Может быть, никогда еще не было армии, которая была бы именно такой, какой армия должна быть: вполне годной для своего назначения и податливой машиной в руках мастера, передающего ей свою собственную силу напряжения.

    Солдаты Цезаря чувствовали (да оно так и было), что могут бороться с врагом, который в десять раз сильнее их… Но еще больше, чем эта спокойная храбрость, противников поражала несокрушимая и трогательная преданность солдат Цезаря своему полководцу. Беспримерным в истории фактом является то, что, когда полководец предложил своей армии участвовать с ним в гражданской войне, ни один римский офицер (за исключением только Лабиена), ни один римский солдат не покинул его. Солдаты как будто желали показать, что эта война так же является их делом, как делом их полководца: они сговорились между собой жалованье, которое Цезарь в начале гражданской войны обещал удвоить, не брать до окончания военных действий и до тех пор поддерживать неимущих товарищей из своих собственных средств; кроме того, каждый унтер — офицер вооружил и содержал на свой счет одного всадника.

    Военные силы Помпея только на территории Италии историки оценивают в 10 легионов — около 60 тысяч человек. Против них вышел Цезарь с одним легионом. Чистейшее безумие! — может показаться на первый взгляд. Но 13–й легион упорно пробивался к Риму, разрезая, словно масло ножом, оборону Помпея. Величайшая авантюра в очередной раз оказалась хорошо продуманным планом Цезаря, который прекрасно знал возможности своих легионеров и недостатки войск Помпея, знал настроения римлян на данный момент.

    Партия Помпея долго кричала о необходимости объявить войну Цезарю, но оказалась совершенно не готова к ней. Не нашлось даже силы, способной не разбить, а только остановить, задержать на время единственный легион.

    Гай Юлий победоносным маршем прошел Пиценскую область, тем временем его догнал 12–й легион. На пути ему попался Домиций Агенобарб, которому, по иронии судьбы, сенат поручил сменить Цезаря на посту наместника Галлии. Агенобарб успел собрать около 20 когорт, еще 13 когорт он принял у бежавших от Цезаря полководцев — всего более 16 тысяч легионеров. То есть по численности Цезарь по — прежнему уступал противникам. Агенобарб занимал очень выгодную позицию и мог реально остановить соперника, но, увы! Бедняга не надеется на собственные силы и слезно просит Помпея о помощи:

    …две армии, и притом в ущелье, легко могут отрезать Цезаря и помешать ему запастись провиантом; иначе же Домиций, более 30 когорт, значительное число сенаторов и римских всадников подвергнутся большой опасности.

    Риму было не до Агенобарба: город находился в плену собственного страха. Описывает ситуацию Плутарх.

    В самом Риме, который был затоплен потоком беглецов из окрестных селений, власти не могли поддержать порядка ни убеждением, ни приказами. И немногого недоставало, чтобы город сам себя погубил в этом великом смятении и буре. Повсюду господствовали противоборствующие страсти и неистовое волнение.

    В полном смятении находился и Помпей. Фавоний, насмехаясь над когда — то брошенной им фразой, посоветовал ударить «ногой о землю и вывести из нее войска». Впрочем, не войска не хватало Помпею, а совершенно других вещей. «И теперь еще Помпей превосходил Цезаря числом вооруженных воинов», — сообщает Плутарх. Противник Цезаря был одержим теми же чувствами, что и весь Рим, вся Италия.

    Поэтому он поверил ложным слухам, что война уже у ворот, что она охватила всю страну, и, поддаваясь общему настроению, объявил публично, что в городе восстание и безвластие, а затем покинул город, приказав следовать за собой сенаторам и всем тем, кто предпочитает отечество и свободу тирании.

    Покинутый всеми, Домиций Агенобарб совсем потерял голову и думал о чем угодно, только не о борьбе и победе. По словам Плутарха, он, «отчаявшись в успехе, потребовал у своего врача — раба яд и выпил его, желая покончить с собой. Но вскоре, услышав, что Цезарь удивительно милостив к пленным, он принялся оплакивать себя и осуждать свое слишком поспешное решение. Однако врач успокоил его, заверив, что дал ему вместо яда снотворное средство. Домиций, воспрянув духом, поспешил к Цезарю, получил от него прощение и вновь перебежал к Помпею. Эти новости, дойдя до Рима, успокоили жителей, и некоторые из бежавших вернулись назад».

    Вместе с Домицием в плен попали около 50 человек из римской знати: сенаторы, дети сенаторов, военные трибуны и римские всадники.

    В «Гражданская войне», принадлежащей перу неизвестного автора, говорится, что когда всех пленников привели к Цезарю, «он постарался оградить от брани и оскорблений со стороны солдат и обратился к ним лишь с немногими словами. Он жаловался, что некоторые из них дурно отблагодарили его за великие благодеяния. Однако отпустил всех их невредимыми».

    Цезарь проявлял верх благодушия к врагам. Казалось бы, совершенная глупость: отпущенные сенаторы бежали к Помпею, снова сражались против Цезаря, иногда попадали в плен по второму разу, — и даже тогда им не было отказано в милости. Однако подобная практика и перетянула на сторону Цезаря целые армии врагов. Солдаты Помпея твердо знали, что могут рассчитывать на милость, и при малейшей опасности дезертировали.

    На марше к Цезарю присоединится 8–й легион, вызванный из Галлии, еще три легиона он составит в кратчайший срок из пленных и перебежчиков армии Помпея.

    Хозяин Италии

    Рим, который величайший полководец древности — Ганнибал — даже не решился осаждать, сдался Цезарю без боя. Те, кто обязан был защитить столицу мира, бежали самыми первыми. Цезарю досталось даже то, что берут с собой при бегстве в первую очередь.

    В Риме… на всех вдруг напал такой ужас, что когда консул Лентул пошел открывать казначейство, чтобы на основании постановления сената достать для Помпея деньги, то он тут же, не успев открыть тайной казны, бежал из города; действительно, приходили ложные вести, что Цезарь каждую минуту может подойти и что его конные разъезды уже находятся под Римом.

    Лишь несколько наивных людей пытались помешать всемогущему проконсулу. Что из этого вышло? Послушаем Плутарха.

    Народный трибун Метелл хотел воспрепятствовать Цезарю взять деньги из государственной казны и ссылался при этом на законы. Цезарь ответил на это:

    Оружие и законы не уживаются друг с другом. Если ты недоволен моими действиями, то иди — ка лучше прочь, ибо война не терпит никаких возражений. Когда же после заключения мира я отложу оружие в сторону, ты можешь появиться снова и ораторствовать перед народом. Уже тем, — прибавил он, — что я говорю это, я поступаюсь моими правами: ведь и ты, и все мои противники, которых я здесь захватил, находитесь целиком в моей власти. Сказав это Метеллу, он направился к дверям казнохранилища и, так как не нашел ключей, послал за мастерами и приказал взломать дверь. Метелл, ободряемый похвалами нескольких присутствовавших, вновь стал ему противодействовать. Тогда Цезарь решительно пригрозил Метеллу, что убьет его, если тот не перестанет ему досаждать.

    Знай, юнец, — прибавил он, — что мне гораздо труднее сказать это, чем сделать.

    Эти слова заставили Метелла удалиться в страхе, и все потребное для войны было доставлено Цезарю быстро и без помех.

    Когда Цезарь начал расходовать неприкосновенные суммы по своему усмотрению, ему напомнили, как пишет Аппиан, что «при галльском нашествии в старину наложено было публичное заклятие ни на что не тратить их, за исключением новой войны с галлами. Но Цезарь заявил, что он сам снял с города заклятие, сделав галлов безопасными».

    В общем — то, не Цезарь покорил Италию — страх парализовал волю тех, кто должен был остановить будущего диктатора. Ситуацию красноречиво описывает Цицерон в письме Аттику. Весьма нелестно отзывается великий оратор о своем друге — Помпее.

    От консулов ожидать нечего, набора нигде никакого; ведь и вербовщики не осмеливаются показать свое лицо, когда тот (Цезарь) близко, а нашего полководца, наоборот, нигде нет, он ничего не делает, да они и не заявляются. Ведь отсутствует не желание, но надежда. Что же касается нашего Гнея (о жалкое и невероятное дело!), как он слаб! Ни присутствия духа, ни осмотрительности, ни средств, ни заботливости. Не буду касаться известного: позорнейшего бегства из Рима, весьма робких речей на народных сходках в городах, незнания сил не только противника, но и своих.

    Объятый ужасом Помпей и не помышлял о сопротивлении: он бежал на юг Италии. В Брундизии собрались войска, продолжавшие хранить ему верность, — около 25 тысяч человек. Удивительно, что из 10 легионов Помпей растерял более половины, а ведь на территории Италии он так и не вступил в битву с Цезарем.

    Цезарь не желал кровопролития, по многим причинам была опасна для него и затяжная война. В течение 60 дней он завладел Италией и вовсе не стремился в победной эйфории превратить весь мир в гладиаторскую арену, где на радость врагам римляне будут сражаться с римлянами. Гай Юлий послал в Брундизий друга Помпея, Нумерия, «предлагая соглашение на справедливых условиях».

    Помпей не мог не только сражаться, но и здраво мыслить. Он лихорадочно принялся переправлять войска за море, избрав местом высадки греческий город Диррахий. «Нередко отплытие Помпея считают одной из самых удачных его военных хитростей, — говорит Плутарх. — Сам Цезарь, однако, выражал удивление, почему Помпей, владея укрепленным городом, ожидая подхода войска из Испании и господствуя на море, все — таки оставил Италию».

    Похоже, Помпей перехитрил лишь самого себя. Дальнейшие его действия были не чем иным, как полосой сплошных глупостей. Заметим, в Испании оставались семь преданных легионов под командованием знаменитого ученого Марка Варрона и весьма способных, испытанных в труднейших боях полководцев Луция Афрания и Марка Петрея. Весь флот находился в руках противников Цезаря. Помпею бы соединиться с ними, но он направил свои корабли в прямо противоположную сторону, позволяя Цезарю разбить войска сената по частям и оставляя за ним право выбора очередной жертвы.

    Впрочем, выбора у Цезаря не было. Из — за полного отсутствия флота он не мог блокировать Помпея в Брундизии, не мог добраться до Греции. Оставался сухопутный путь в Испанию, впервые проложенный великим Ганнибалом. Перед отъездом Цезарь, по словам Светония, «сказал друзьям, что сейчас он идет на войско без полководца, а потом вернется к полководцу без войска». В отличие от Помпея, Цезарь не терял напрасно ни одного дня, даже возникающие мгновенно его решения и неожиданные повороты на 180 градусов имеют глубокий логический смысл.

    Цезарь не испытывал страха перед любым противником — это было одной из составляющих его самых невероятных успехов. В то же время относиться к врагу с презрением было не в характере Цезаря. В Испании его ожидала немалая сила: 7 легионов под командованием легатов Помпея вместе со вспомогательными войсками — это около 80 тысяч пехоты и до 5 тысяч конницы.

    Цезарь сумел выставить против них шесть легионов, пеших вспомогательных войск 5 тысяч человек, конницы 3 тысячи — эти силы были при нем во все предыдущие войны — и столько же из той части Галлии, которую он сам покорил, причем он вызвал поименно самых знатных и храбрых людей из всех общин; к ним он присоединил бравых молодцов из аквитанов и горцев, живущих на границе провинции Галлия. На этот раз Цезарь сомневался в своем войске, ведь предстояла война не с галлами или германцами, а с братьями — римлянами. Кроме того, ходили слухи, «что Помпей идет через Мавританию с легионами в Испанию и скоро будет на месте». (Если бы это соответствовало действительности, то шансов у Цезаря было бы немного.) Выдающийся изобретатель весьма интересным способом повысил преданность войска: заняв денег у военных трибунов и центурионов, раздал их своим солдатам. Получил двойной выигрыш — привязал к себе центурионов, которые теперь будут ждать возвращения денег, и купил расположение солдат.

    Страшно представить, если бы два огромнейших римских войска принялись выяснять отношения в жестоком бою. Цезарь в Испании оставался верен тактике, принесшей ему почти бескровный успех в Италии. К счастью для римлян, полководцы обеих сторон избегали решительного сражения. Коль Цезарь был изобретательнее, то все чаще терпели неприятности солдаты Петрея и Афрания, периодически отрезаемые от источников воды и продовольствия, вынужденные разбивать лагерь в неудобных местах.

    Однажды, воспользовавшись отсутствием легатов Помпея, читаем мы в «Гражданской войне», легионеры устроили настоящее братание с воинами враждебного лагеря.

    Они вышли толпами из лагеря и стали разыскивать и вызывать своих знакомых и земляков в войске Цезаря. Они спрашивали, держит ли слово полководец и правильно ли будет с их стороны довериться ему, жалели, что не сделали этого с самого начала, но подняли оружие против людей родных и единокровных. Увлеченные этой беседой, они теперь уже выражали желание получить от полководца определенную гарантию, что сохранит жизнь Афранию и Петрею: иначе их будут считать преступниками и предателями своих. В случае утвердительного ответа они готовы были сейчас же перейти к Цезарю со своими знаменами и отправили к нему послами для переговоров о мире центурионов первых рангов.

    Афраний спокойно и хладнокровно отнесся к стихийным переговорам, он решил терпеливо принять все, что пошлет судьба. Петрей же своеобразно отблагодарил своих легионеров за заступничество перед Цезарем. Он, по словам Аппиана, «рыская по лагерю, убивал тех из солдат, кого он заставал в переговорах с воинами Цезаря. Даже кого — то из командиров, противившихся ему, он умертвил собственной рукою. Вот почему, негодуя на суровость Петрея, его люди все больше и больше обращались мыслями к гуманному Цезарю».

    Конец этого противостояния предугадать нетрудно: армии Петрея и Афрания постигла участь воинских подразделений, когда — то стоявших на пути Цезаря между Рубиконом и Римом. Полководцы бежали к Помпею, их легионеры частью были распущены по домам, частью присоединились к Цезарю.

    Гибель Куриона

    Триумфального шествия у Цезаря не получилось, несмотря на всю его изворотливость. Африка первой осмелилась заявить: без большой крови власть в мировом государстве захватить невозможно.

    Блистательный оратор, любимец римских плебеев Гай Скрибоний Курион словно желал доказать, что талантливый человек талантлив во всем. Он принес победу Цезарю на идеологическом фронте и продолжал радовать его успехами на полях сражений. Он с легкостью овладел Сицилией и получил огромный плодородный остров в управление. Далее Цезарь попросил Куриона захватить Африку.

    Военные удачи на первом этапе гражданской войны позволили Куриону думать, что очередное поручение будет легкой прогулкой. Он взял с собой только два легиона из четырех, полученных от Цезаря, и 500 всадников.

    Курион высадился в окрестностях Утики и в небольшом конном сражении одержал победу над нумидийцами. Враг потерял около 120 человек убитыми, но такая несущественная победа явилась поводом для того, чтобы воздать Куриону величайшие почести — войско провозгласило его императором.

    Значение слова «император» на протяжении долгой истории менялось, и первоначально оно не имело ничего общего с самым высоким монархическим титулом. Аппиан вносит ясность в этот вопрос:

    Это почетное имя дается полководцу воинами, которые тем самым как бы свидетельствуют, что он достоин быть их повелителем. В старину полководцы принимали эту почесть в награду за всякие великие дела, теперь же, как я узнаю, чтобы заслужить ее, необходимо уложить 10 тысяч человек.

    Честолюбие может быть движущей силой прогресса и причиной величайших открытий, но если его слишком много — оно поощряет глупейшие поступки и ведет к гибели. Поступки человека, оказавшегося в полной власти этого чувства, легко предсказуемы. Курион решил повторить путь победителя Ганнибала.

    Еще когда Курион плыл из Сицилии, африканцы предполагали, что он из честолюбия разобьет лагерь возле вала Сципиона, привлеченный славой его подвигов, и отравили там воду. <…> Курион устроил стоянку, и войско тотчас заболело. У тех, кто пил воду, зрение становилось неясным, как в тумане, наступал глубокий обморок и после него разнообразные извержения пищи и судороги во всем теле. Вследствие этого Курион начал переносить лагерь к самой Утике, ведя войско, ослабевшее от болезни, через большое и длинное болото.

    После таких испытаний Куриону следовало бы поостеречься от встреч с врагом, но весть о победе Цезаря в Испании призвала его легата совершить нечто достойное в Африке. Опять же, появился ложный слух, что противник — немногочисленный и ослабленный — находится совсем рядом. «Доверяя этой ложной молве, Курион жарким летом, около третьего часа дня, песчаной и безлюдной дорогой повел главные силы» навстречу, как ему казалось, победе и славе. Путь по африканской земле для италийцев оказался труднейшим испытанием, «ибо если и оставалась кое — какая зимняя влага, она была высушена жаром солнца».

    Врага римляне, в конце концов, нашли, но далеко не такого слабого и немногочисленного, как предполагали: хозяева Африки преградили путь к реке и вовсе не собирались бежать от римского меча в ослабевших руках. Введенный в заблуждение, Курион поднялся на холмы с войском, измученным усталостью, зноем и жаждой.

    Позиция римлян была неплохой, но если боги хотят наказать — они отнимают разум. Когда нумидийцы приблизились к месту римской стоянки, «Курион с весьма неразумной смелостью начал спускаться с холмов, ведя совершенно ослабевшее войско».

    То, что происходило дальше, трудно даже назвать битвой. Описание этой бойни есть в «Гражданской войне».

    Неприятельская конница начала с обоих флангов обходить нашу боевую линию и топтать наших людей в тылу. Когда отдельные когорты выбегали из боевой линии, то не утомленные еще и подвижные нумидийцы уклонялись от нашей атаки, а когда наши пытались вернуться назад в строй, они их окружали и отрезали от главных сил. Таким образом, было одинаково опасным как оставаться на месте и держать строй, так и выбегать, чтобы рискнуть сразиться. Численность врагов от присылки царем подкреплений то и дело увеличивалась, а наши от усталости выбивались из сил; к тому же и раненые не могли выйти из линии, и нельзя было унести их в безопасное место, так как весь фронт был плотно окружен неприятельской конницей. Они отчаялись в своем спасении и делали то, что вообще делают люди в последнюю минуту жизни: либо плакались на свою смерть, либо поручали своих родителей заботам тех своих товарищей, которых судьба, может быть, спасет от гибели. Вообще все было полно страха и печали.

    Как только Курион увидел, что при всеобщей панике не слушают ни его ободрений, ни его просьб, он ухватился в крайности за последнюю надежду и приказал двинуться всем со знаменами для занятия ближайших холмов. Но они были уже заняты конницей, которую успел послать туда Сабурра. Вот теперь наши дошли до полного отчаяния. Часть из них попыталась бежать и была перебита конницей, другая часть, хоть ее никто не трогал, бросилась на землю. Префект конницы Гней Домиций, подъехав с немногими всадниками к Куриону, уговаривал его спасаться бегством и спешить в лагерь, обещая при этом не покидать его. Но Курион твердо заявил, что после потери армии, вверенной ему Цезарем, он не вернется к нему на глаза, и погиб в бою с оружием в руках. Только очень немного всадников спаслось из этого сражения. Пехотинцы же были перебиты все до единого.

    Нумидийцы отрезали голову Куриона и доставили ее царю Юбе в качестве самого почетного трофея.

    Человек, наделенный и талантами и пороками, необычайно интересный и яркий, Курион был, конечно, ценнее для Цезаря, чем два обреченных легиона.

    Историк Т. Моммзен пишет:

    Не без причины доверил Цезарь важнейший самостоятельный пост неопытному в военном деле и известному своей развратной жизнью молодому человеку: в этом пламенном юноше была искорка Цезарева гения. И он, как Цезарь, осушил до дна чашу удовольствий; и он не потому стал государственным человеком, что был воином, а наоборот, меч вложила ему в руки политическая деятельность; и его тактика была основана на возможно быстром применении незначительных военных сил; его красноречие точно так же не щеголяло округлостью форм, но было отражением глубоко прочувствованной мысли; его характер также отличался легкостью, даже легкомыслием, привлекательной откровенностью и способностью наслаждаться минутой. Если, как говорит о нем его полководец, юношеская горячность и высокая отвага толкнули его на неосторожные поступки, и если он, слишком гордый, чтобы получить прощение за извинительный промах, искал смерти, то и в истории Цезаря нет недостатка в минутах такой же неосторожности и такой же гордости. Можно только пожалеть о том, что такой богато одаренной натуре не было дано перебродить и сберечь себя для следующего поколения, такого скудного талантами и так быстро подпавшего страшному господству посредственностей.

    Не менее печальной была судьба легионеров, оставшихся в лагере под Утикой. Им ничего не оставалось делать, как покинуть негостеприимную Африку. Однако это оказалось весьма проблематично: командующий флотом бежал со всеми кораблями, не взяв с собой никого из находящихся на берегу.

    В последней надежде легионеры обратились к стоявшим в море купеческим кораблям. Они сопровождали войско в надежде заработать на обслуживании армии и покупке по бросовым ценам военной добычи. На этот раз заработать традиционным способом не удалось, некоторые из них вняли просьбам и приблизились к берегу.

    Но когда солдаты все вместе поднялись на корабли, те начали тонуть. Тогда купцы большую часть солдат, успевших выйти в море и имевших деньги, бросили в воду, прельстившись их деньгами. Вот что случилось с теми, которые взошли на корабли. С оставшимися же на берегу еще ночью произошло иное, хотя и нечто подобное. Днем они сдались врагу, а когда прибыл Юба, он поставил их около стены и приказал переколоть как остатки своей победы. Таким образом погибло два римских легиона, прибывших с Курионом в Африку, погибли все всадники, легковооруженные и обозная прислуга.

    Это — свидетельство Аппиана. А вот что констатирует Светоний:

    Во всей междоусобной войне Цезарь не понес ни одного поражения. Терпеть неудачи случалось лишь его легатам: так, Гай Курион погиб в Африке…

    Что ж, можно согласиться с античным автором, тем более неудача в Африке не смогла преломить ход войны. Однако именно на примере этой катастрофы противоположная партия сделала вывод, что с Цезарем можно бороться и побеждать. В Африке потерпели провал надежды Цезаря, — ведь он надеялся добиться власти относительно мирным путем. Далее началась настоящая гражданская война — самая кровавая и жестокая в истории Рима.

    Уже на пути из покоренной Испании Цезарь столкнулся с чрезвычайно упорным сопротивлением жителей портового города Массалии (ныне Марсель). Защитники были доведены до крайности непрерывными атаками, голодом, заразными болезнями, но не желали подчиниться узурпатору. Легионерам Цезаря пришлось совершать чудеса храбрости, чтобы заставить массальцев покориться. Источники приводят пример легионера Гая Ацилия, который в морском сражении у Массалии «вскочил на вражеский корабль и, когда ему отрубили мечом правую руку, удержал щит в левой, а затем, нанося этим щитом удары врагам в лицо, обратил всех в бегство и завладел кораблем».

    Легионеры грозились перебить все мужское население Массалии, а город разграбить, и Цезарю с большим трудом удалось их удержать.

    Бунт легионеров

    После африканской катастрофы неприятности посыпались на Цезаря со всех сторон. Полководец Цезаря — Антоний — потерпел поражение в Иллирии; его блокировали на острове легаты Помпея и принудили к сдаче. Цезарь никак не прореагировал и на эту неудачу. В это время случилось событие гораздо более важное, чем гибель обоих армий, — о нем Цезарь, со скрупулезной подробностью описавший все события гражданской войны, предпочел умолчать. И тем не менее именно оно заставило Гая Юлия покинуть Массалию и поспешить в Италию.

    Войско Цезаря уже не было тем монолитным механизмом, готовым идти за своим полководцем куда угодно и против кого угодно. Составы легионов обновились за счет дезертиров войска Помпея — частью присоединившихся добровольно, частью вынужденных служить Цезарю от безысходности, — и они не желали участвовать в братоубийственной войне, по крайней мере, бесплатно. Стоявший в Плаценции 9–й легион отказался подчиняться своим командирам:

    — Мы мешкаем на походе, — кричали легионеры, согласно Аппиану, — и не получаем тех 5 мин (греческая денежная и весовая единица в 436,6 грамма), которые в качестве подарка Цезарь обещал нам еще в Брундизии.

    Немедленно явившийся Цезарь, по словам Светония, мятежный легион «на месте распустил с позором, хотя Помпей еще не сложил оружия, и только после долгих и униженных просьб восстановил его, покарав предварительно зачинщиков».

    Весьма сомнительно, что Гай Юлий стал бы разбрасываться легионом после гибели африканской и иллирийской армий, тем более Светоний здесь же отмечает: «Цезарь никогда не уступал мятежникам, а всегда решительно шел против них». Ему необходимо было преподать урок — жестокий и запоминающийся, — и потому более вероятно, что события развивались по сценарию, описанному Аппианом. Цезарь выступил перед бунтовавшими солдатами и сказал следующее:

    — Вы хорошо знаете сами, с какой быстротой я действую в каждом деле. Война затягивается не по нашей вине, а потому, что враги избегают нас. Вы же, которые получили в Галлии так много выгод под моим начальством и дали клятву служить мне в течение всей войны, а не только части ее, вы бросаете нас в середине дела, восстаете против начальников и считаете возможным приказывать тем, от кого вам должно получать приказания. Выступая сам как свидетель, я торжественно заявляю о неизменной щедрости к вам; а теперь я поступлю с вами на основании отеческих законов и прикажу казнить по жребию десятую часть 9–го легиона, так как он в особенности был зачинщиком мятежа.

    Поднялся вопль всего легиона, и командиры его, упав на колени, умоляли Цезаря о пощаде. Цезарь с трудом сдавался и наконец согласился подвергнуть жеребьевке только 120 человек, которые считались главными зачинщиками. Из тех должно было казнить 12 человек. Но из этих 12–ти кто — то один отсутствовал, когда вспыхнул мятеж. Поэтому Цезарь приказал казнить показавшего на него центуриона.

    После этого Цезарь прибыл в Рим: испуганный народ «без постановления сената и предварительного назначения консула выбрал его диктатором». Мечта Цезаря сбылась, но занимал он эту должность всего 11 дней, а затем сложил полномочия. Почему он так поступил? Дело в том, что римские граждане весьма негативно были настроены к диктатуре, она вводилась только во времена смертельной опасности для города и слагалась, как только опасность исчезала. Ни к чему Цезарю злить соотечественников, когда предстояла тяжелая война с Помпеем. Тем более Италией и Римом Цезарь владел безраздельно, без всяких условных званий и должностей.

    Цезарь назначил консулами на 48 год самого себя и Публия Сервилия Исаврика. Этот консул — марионетка более самого Цезаря желал уничтожить Помпея, чтобы доставить удовольствие своему патрону. По словам Плутарха, даже тесть Цезаря, Пизон, убеждал его отправить к Помпею «послов для переговоров о перемирии, но Сервилий Исаврийский, в угоду Цезарю, возражал против этого». Так что ясно, в чьих руках осталась власть над Римом.

    Жестокий урок Цезаря достиг цели. Хотя он избавился от бунтов на ближайшее время, но легионеры по — прежнему были недовольны братоубийственной войной. Они выражали свое недовольство в беседах друг с другом; легионеры продолжали ругать своего неуемного командира и покорно шли за ним навстречу новым опасностям. Плутарх передает настроения солдат, двигавшихся в Брундизий для того, чтобы впоследствии переправиться в Грецию:

    Солдаты были еще в пути. Молодые годы их миновали, и, утомленные бесконечными войнами, они громко жаловались на Цезаря, говоря:

    — Куда же, в какой край заведет нас этот человек, обращаясь с нами так, как будто мы не живые люди, подвластные усталости? Но ведь и меч изнашивается от ударов, и панцирю и щиту нужно дать покой после столь продолжительной службы. Неужели даже наши раны не заставляют Цезаря понять, что он командует смертными людьми и что мы чувствуем лишения и страдания, как и все прочие? Теперь пора бурь и ветров на море, а он идет на все, словно не преследует врагов, а спасается от них. С такими речами они медленно двигались к Брундизию. Но когда, прибыв туда, они узнали, что Цезарь уже отплыл, их настроение быстро изменилось. Они бранили себя, называли себя предателями своего императора, бранили и начальников за то, что те не торопили их в пути.

    Едва ли только любовь к Цезарю явилась причиной печали легионеров. Солдаты очень опасались: Цезарь подумает, что их опоздание было намеренным, и жестоко рассчитается с ними. Страх! Цезарь умело пользовался этим человеческим чувством: он научил легионеров не бояться противника, но не своего императора. Несчастные не знали, что их начальник просто был ограничен в плавучих средствах и не мог перевезти всех за один прием.

    Легионеры даже и не предполагали, что Цезарь с немногими переправившимися сложит голову в Греции и мытарства их закончатся. Его невероятные победы в Галлии не давали права даже так думать. А ведь в течение этой экспедиции Цезарь не единожды находился на краю гибели.

    Борьба соперников

    Целый год Помпей собирал войска. Итог оказался впечатляющим: 11 легионов италийцев и 7 тысяч конницы, кроме того, под знаменем Помпея оказались критские стрелки, фракийские пращники, галльские всадники, киликийцы, каппадокийцы — в общем представители десятков народов. Сухопутное войско было столь большим, что Помпей даже не собирался использовать в битвах так называемых союзников. Разноплеменной контингент был предназначен «для гарнизонной службы, рытья окопов и всякого другого обслуживания италийского войска, чтобы из самих италийцев никто не был отвлечен от самой войны».

    Практически всем римским флотом Помпей владел с начала конфликта. Аппиан приводит такие цифры:

    Кораблей же военных с полным людским составом было 600, из них, считавшихся наиболее выдающимися, около 100 с римскими моряками; было также великое множество грузовых и обозных судов.

    Чем же занимался весь год Помпей, пока Цезарь сражался в Испании и осаждал Массалию, его легаты терпели поражения в Африке и Иллирии? Вместо того чтобы помочь сражающимся в разных частях света своим легатам, соперник Цезаря развлекал войско, словно атлет:

    С войском он производил упражнения, сам участвуя в беге, езде верхом, и везде был первым, несмотря даже на возраст. И этим Помпей легко снискал к себе такое расположение, что на его упражнения все сбегались, как на зрелище.

    В конце концов, Цезарь решил покончить с двусмысленностью ситуации. В его распоряжении тоже оказались внушительные силы: по крайней мере, в Брундизии он «приказал собраться 11 легионам и всей коннице». Как мы помним, некоторые подразделения не слишком торопились исполнить приказ; но даже многие из тех, что проявили рвение, не смогли двинуться дальше Брундизия. Цезарь нашел в этих морских воротах Италии «лишь такое число кораблей, на которых с трудом можно было перевезти 15 тысяч легионеров и 6 тысяч всадников» («Гражданская война»). Этих сил было явно недостаточно, чтобы рассчитывать на победу. И Цезарь отмечает весьма неудовлетворительное состояние собственного войска: «многие от стольких войн в Галлии сделались неспособными к службе; далее, немало жертв потребовал длинный путь из Испании; наконец, суровая осень в Апулии и в окрестностях Брундизия после пребывания в здоровых местностях Галлии и Испании вредно отозвалась на санитарном состоянии всей армии». Вдобавок войско не имело съестных припасов, а обозы легионов где — то потерялись на пути в порт.

    Как же поступает Цезарь? Как обычно. Естественно, он не ждет подхода всех частей и не ищет новые корабли и не призывает новых солдат. Имеющихся под рукой легионеров он вдохновляет обычной для него пламенной речью и приказывает грузиться на корабли:

    — О мужи, и вы, которые мне помогаете в величайших делах, — передает его слова Аппиан, — знайте, что ни бурность погоды, ни запоздание некоторых войсковых частей, ни недостаток соответствующего снаряжения не удерживают меня от движения вперед, ибо я полагаю, что быстрота в действиях мне будет полезнее всего этого, и что мы первые, которые прежде других сюда прибыли, должны, полагаю я, оставить здесь на месте рабов, обоз и все снаряжение, чтобы имеющиеся в наличии корабли могли вместить нас самих. Сами же, немедленно отправившись на судах, испытаем, не удастся ли противопоставить бурным непогодам — доброе счастье, малочисленности — смелость, нашей бедности — изобилие у врагов, которым мы должны овладеть, как только выйдем на сушу, ибо мы знаем, что если мы не победим, то у нас своего собственного ничего нет. Итак, мы пойдем за рабами, снаряжением и съестными припасами врагов, пока они находятся под кровлей зимних стоянок.

    Накануне войны с персами Александр Македонский раздал все свое имущество.

    Что же, царь, ты оставляешь себе? — спросил Пердикка.

    Надежды! — ответил Александр.

    Пожалуй, в этот момент даже надежды у Цезаря было намного меньше, чем у македонского царя. В этой экспедиции Цезаря совершенно отсутствовал здравый смысл, и только благодаря множеству счастливых случайностей и просчетов противника эта авантюра могла закончиться успехом.

    В самом начале 48 года Цезарь приказал грузиться на корабли пяти легионам пехоты и 600 всадникам. Это были потрепанные в многолетних боях легионы, — их численность сократилась на треть, а иногда и больше. Зима — самое опасное время для плавания по Средиземному морю: то был сезон бурь. Но ничто не остановило великого честолюбца: битком набитые воинами суда, без снаряжения и провианта, вышли из Брундизия.

    Транспорты Цезаря сопровождали в качестве прикрытия «всего двенадцать военных кораблей, из которых только четыре было палубных». Побережье Греции патрулировали сотни военных кораблей Помпея, но, как это часто бывает, в нужный момент их не оказалось в нужном месте. Фортуна и случай всегда покровительствуют смельчакам.

    Итак, Цезарь высадился в Эпире и отослал корабли в Брундизий для перевозки остальных легионов и конницы. Обратный путь их был гораздо менее удачным, о чем сказано в «Гражданской войне». Бибул, командующий флотом Помпея, с огромными силами бросился к месту высадки Цезаря, надеясь увидеть в море хоть какую — то часть его грузовых судов, но ему попало в руки лишь около 30 пустых. И на эти суда обрушился его гнев, его раздражение, вызванное собственным же недосмотром, — он сжег их вместе матросами.

    Первые успехи Цезаря в Греции были на удивление велики. Он занял Эпир почти без борьбы: греческое население городов, утомленное поборами Помпея, открывало перед ним ворота иногда без сопротивления. Однако развить успех Гай Юлий не мог: войско его в силу малочисленности, утомленности не могло рассчитывать на победу в сражении с армией Помпея. Провианта в захваченном районе Цезарь также не нашел — все припасы собрали военачальники Помпея.

    Побережье Эпира блокировал флот под командованием Бибула. Напрасно ждал Цезарь подкрепления всю зиму, хотя попытка доставить легионы и конницу была. Кален посадил войска в Брундизии и отправился в путь, но скоро убедился в невозможности прорваться к Цезарю и вернулся обратно. Однако один из кораблей, управляемый частным лицом и не имевший на борту солдат, продолжал свой курс, несмотря на приказ Калена. Судно отнесло к Орику, и Бибул, захватив его, приказал казнить всех, кто на нем плыл, рабов и свободных, в том числе и несовершеннолетних.

    Положение Цезаря было настолько тяжелым, что невозмутимый полководец, пожалуй, впервые за всю свою военную карьеру потерял голову. Назвать его поступок рискованным — значит не сказать ничего, ибо Цезарь рисковал всю жизнь. Однако до сих пор его риск был относительно разумным, теперь же он поступил как самоубийца.

    Послушаем Плутарха.

    Между тем Цезарь, не имея в Аполлонии военных сил, достаточных для борьбы, и видя, что войска из Италии медлят с переправой, оказался в затруднительном положении. Поэтому он решился на отчаянное предприятие — на 12–весельном судне тайно от всех вернуться в Брундизий, хотя множество неприятельских кораблей бороздило море. Он поднялся на борт ночью в одежде раба и, усевшись поодаль, как самый незначительный человек, хранил молчание.

    Течением реки корабль уносило в море, но утренний ветер, который обыкновенно успокаивал волнение в устье реки, прогоняя волны в море, уступил натиску сильного морского ветра, задувшего ночью. Река свирепо боролась с морским приливом. Сопротивляясь прибою, она шумела и вздувалась, образуя страшные водовороты. Кормчий, бессильный совладать со стихией, приказал матросам повернуть корабль назад. Услыхав это, Цезарь выступил вперед и, взяв пораженного кормчего за руку, сказал:

    — Вперед, любезный, смелей, не бойся ничего: ты везешь Цезаря и его счастье.

    Матросы забыли про бурю и, как бы приросши к веслам, с величайшим усердием боролись с течением. Однако идти дальше было невозможно, так как в трюм набралось много воды, и в устье корабль подвергался грозной опасности. Цезарь, хотя и с большой неохотой, согласился повернуть назад.

    Счастье Цезаря оказалось в том, что корабль так и не вышел из устья реки. Подкрепление прибыло в Грецию, когда Гай Юлий отчаялся его дождаться и его все чаще посещали мысли о предательстве оставшихся в Италии войск. Марк Антоний доставил Цезарю три легиона ветеранов, один легион новобранцев и 800 всадников.

    Невероятная удача и на этот раз оказалась на службе Цезаря. Транспорты Антония преследовал лучший на Средиземном море родосский флот. Казалось, гибель неповоротливых кораблей была неминуемой, но внезапно налетевший шторм уничтожил флот преследователей: все 16 палубных кораблей, наскочив на скалы, разбились. А людей — многочисленных гребцов и экипажи (тех, кто выжил) — Цезарь помиловал и отпустил на родину.

    Не обошлось без потерь и со стороны флота Антония. Два его корабля потерялись в суматохе и бросили якоря у города Лисса, в котором стоял вражеский гарнизон. В «Гражданской войне» читаем:

    Комендант Лисса Отацилий Красс хотел взять их с бою и выслал против них много людей и судов малого размера. Вместе с тем он начал с ними переговоры о сдаче, обещая сдавшимся сохранить жизнь. На борту одного корабля было 220 солдат из легиона новобранцев, на борту другого — несколько менее 200 (солдат) из легиона ветеранов. Тут обнаружилось, какую выгоду дает присутствие духа. Новобранцы, устрашенные множеством судов и изнуренные качкой и морской болезнью, поверили клятве Отацилия, что им не будет никакого вреда, и сдались. Но когда их доставили к нему, то, вопреки священной клятве, все они на его глазах были без всякой пощады казнены.

    Наоборот, солдаты из легиона ветеранов, хотя также пострадали от бури и от проникшей в трюм воды, решили не изменять своему прежнему мужеству. Они затянули переговоры о притворной сдаче вплоть до наступления ночи и затем заставили кормчего направить корабль к берегу. Там они нашли удобное место, где и провели остаток ночи. На рассвете Отацилий послал против них конный отряд, стороживший тот участок морского берега, в числе около 400 человек, вместе с другими солдатами из городского гарнизона. Ветераны стали защищаться, убили значительное количество неприятелей и благополучно добрались до наших.

    Историки пытаются представить Цезаря милостивым, щадящим врагов военачальником, но и именно этот человек сделал все, чтобы война возникла. Шла гражданская война, жестокая и кровавая.

    Получив подкрепление, Цезарь повел легионы навстречу Помпею. На третий день он добрался в Македонии до лагеря своего бывшего зятя и построил войско для сражения.

    Однако Помпей не стал испытывать судьбу в одном бою: он занимал очень выгодную позицию и никак не прореагировал на маневры Цезаря. Последний опять оказался в затруднительном положении: у него было вполне приличное войско, но нечем было его кормить. Задолго до его прихода Помпей выжал из Греции все, что можно, и свез в Диррахий. Именно этот портовый город стал главной базой противника Цезаря: «он сосредоточил там все военные припасы, оборонительное и наступательное оружие и метательные машины, а также подвозил туда на кораблях хлеб для войска».

    Что ж, Цезарь был большим мастером принимать мгновенные решения в затруднительной ситуации. Перед очередным крутым поворотом он ободрил войско короткой многообещающей речью:

    — Если мы захватим Диррахий, эту кладовую запасов Помпея, то вашим станет все, что было ими заготовлено в течение целого лета.

    Аппиан повествует:

    Так сказав, он быстро повел их по большой дороге в Диррахий, не отдыхая ни днем, ни ночью. Но Помпей, об этом предупрежденный, также в свою очередь двинулся из Македонии с великой поспешностью и, чтобы затруднить Цезарю продвижение, рубил по пути лес, разрушал мосты на реках и сжигал все встречавшееся по пути продовольствие, полагая, как оно в действительности и было, делом величайшей важности сохранить свои запасы. Каждый раз когда кто — нибудь из них обоих, Цезарь или Помпей, издали видели пыль, огонь или дым, думали, что это противник, и они как бы состязались в беге. И ни пище, ни сну они не уделяли времени. Такая была быстрота, напряжение и крики тех, кто их вел при свете факелов, что по мере того как враги все более друг к другу приближались, увеличивались страх и смятение. Некоторые от усталости сбрасывали с себя то, что несли, или, прячась в ущельях, отставали, готовые ради немедленного отдыха примириться и со страхом перед врагом.

    Оба войска сошлись возле Диррахия, но Помпей по — прежнему избегал генерального сражения. Тогда легионеры Цезаря занялись титаническим трудом — их военачальник задумал окружить армию Помпея сложнейшей системой фортификационных сооружений. Идея не очень хорошая, если учесть, что окружаемое войско было вдвое многочисленнее, не ослаблено многолетними боями и имело в изобилии всяческих припасов.

    Солдаты упорно рыли землю, надеясь на гений своего командира. Естественно, работы не оставались без внимания тех, кого осаждали. При всяком удобном случае Помпей «высылал стрелков и пращников, которых у него было очень много. Многие из наших солдат, — признается Цезарь, — были ранены, и неприятельских стрел стали так бояться, что почти все солдаты начали делать себе из войлока, из тряпок или кож рубашки и фуфайки для защиты от стрел».

    Продовольственную нужду Цезарь испытывал все острее и острее; главная цель похода — наполненный хлебом Диррахий — по — прежнему оставалась недосягаемой.

    Плутарх пишет:

    Помпей разбил лагерь в удобном месте, имея возможность снабжать в изобилии свои войска с моря и с суши, тогда как солдаты Цезаря уже с самого начала испытывали недостаток в продовольствии, а потом из — за отсутствия самого необходимого стали есть какие — то коренья, кроша их на мелкие части и смешивая с молоком. Иногда они лепили из этой смеси хлебцы и, нападая на передовые караулы противника, бросали эти хлебцы, крича, что не прекратят осады Помпея до тех пор, пока земля будет рождать такие коренья.

    Желая порадовать Помпея, ему принесли этот хлеб, но полководец пришел лишь в ужас:

    — С какими зверями мы сражаемся!

    Труды начали давать результат. Помпей терпел нужду. Цезарь сообщает, что, по словам перебежчиков, «помпеянцы кормят еще кое — как лошадей, в то время как остальной обозный скот у них уже погиб, и что люди болеют от тесноты занимаемого ими места, от зловония, издаваемого множеством трупов, и от непривычки к ежедневной трудной работе, но что особенно тяжело им от недостатка воды».

    Стычки происходили ежедневно, и чаще всего верх в них брали легионеры Цезаря. Однажды Помпею надоели «комариные укусы», и Цезарь лишь по счастливой случайности не лишился всего: и войска, и надежд, и самой жизни.

    Помпей произвел набег, против которого никто не устоял: рвы наполнились трупами, солдаты Цезаря падали возле собственного вала и частокола, поражаемые неприятелем во время поспешного бегства.

    Старые ветераны Цезаря сражались, словно волки за свое логово: они не задумываясь рисковали жизнями ради любимого командира. Их имена и подвиги сохранились в описаниях древних авторов.

    Аппиан рассказывает:

    Один центурион, по имени Сцева, совершивший много блестящих дел и раненный в глаз стрелой, выступил вперед и сделал знак рукой, что желает что — то сказать. Когда наступило молчание, он крикнул известному своим мужеством центуриону Помпея:

    — Спаси человека, равного тебе, спаси друга, пришли мне людей, которые бы вывели меня за руки, так как я ранен.

    Когда к нему как к перебежчику подбежали два человека, он одного из них убил, другому пробил плечо. Так поступил он, когда уже перестал надеяться на свое спасение и на спасение укрепления, но тем самым он внушил всем другим стыд и воодушевление, и укрепление было спасено, несмотря на то, что сам начальник участка обороны, Минуций, сильно пострадал и был, как говорят, 120 раз уязвлен в щит, имел шесть ран на теле и лишился, как и Сцева, глаза. Цезарь почтил героев многими наградами…

    Так сражались ветераны, прошедшие с Цезарем Галлию, однако новобранцы не имели их мужества и не понимали, почему они должны сражаться не на жизнь, а на смерть со своими соотечественниками.

    Плутарх так описывает роковое сражение:

    Цезарь вышел навстречу солдатам, тщетно пытаясь повернуть бегущих назад. Он хватался за знамена, но знаменосцы бросали их, так что неприятели захватили 32 знамени. Сам Цезарь едва не был при этом убит. Схватив какого — то рослого и сильного солдата, бежавшего мимо, он приказал ему остановиться и повернуть на неприятеля. Тот в смятении перед лицом ужасной опасности поднял меч, чтобы поразить Цезаря, но оруженосец Цезаря подоспел и отрубил ему руку. Однако Помпей — то ли по какой — то нерешительности, то ли случайно — не до конца воспользовался своим успехом, но отступил, загнав беглецов в их лагерь. Цезарь, который уже потерял было всякую надежду, сказал после этого своим друзьям:

    — Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было кому победить.

    Помпея обвиняли в недальновидности, трусости его ближайшие сподвижники, в том же его будут обвинять историки следующих двух тысячелетий. Лишь Катон — самый последовательный враг Цезаря — понимал, как тяжело этому человеку убивать соотечественников.

    Один Катон, который при виде павших в бою неприятелей (их было около тысячи) ушел, закрыв лицо в знак печали, и, заплакав, хвалил Помпея за то, что тот уклоняется от сражения и щадит сограждан.

    Зато отличился бывший соратник Цезаря — Тит Лабиен; он потребовал от Помпея, чтобы ему были предоставлены все пленные, и после долгих издевательств казнил их на виду у всего войска. Справедливости ради заметим, что акт жестокости Лабиена описывает не кто иной, как Цезарь. Ему, как ловкому политику, было необходимо морально уничтожить Лабиена — единственного из легатов, кто его покинул.

    По признанию самого Цезаря, он «потерял за один день 960 солдат и 200 человек из конницы, военных трибунов и центурионов 32 человека. Но значительная часть из них погибла без боя, будучи задавлена во рву, в укреплениях, у реки бежавшими в панике товарищами». После такого поражения не имело смысла продолжать осаду победоносной армии Помпея.

    Цезарь мог остановиться, мог признать свои ошибки; он был не из тех неисправимых гордецов, что упорствовали в заблуждениях. Цезарь умел побеждать и пользоваться победами, но он умел и проигрывать. Пожалуй, это и есть одна из важнейших составляющих его успеха.

    После битвы, по словам Плутарха, Цезарь был беспокоен.

    Придя к себе в палатку и улегшись, он провел ночь в мучительной тревоге и тяжелых размышлениях о том, как неразумно он командует. Он говорил себе, что перед ним простираются равнины, богатые македонские и фессалийские города, а он, вместо того чтобы перенести туда военные действия, расположился лагерем у моря, на котором перевес принадлежит противнику, так что скорее он сам терпит лишения осажденного, нежели осаждает врага. В таком мучительном душевном состоянии, угнетаемый недостатком продовольствия и неблагоприятно сложившейся обстановкой, Цезарь принял решение двинуться против Сципиона в Македонию, рассчитывая либо заманить Помпея туда, где тот должен будет сражаться в одинаковых с ним условиях, не получая поддержки с моря, либо разгромить Сципиона, предоставленного самому себе.

    На Фарсальской равнине

    В Фессалии Цезарь пытался войти в небольшой город Гомфы. Несколько месяцев назад эта община добровольно обратилась к Цезарю с предложением «пользоваться всеми ее средствами и просила у него гарнизона», но теперь впустить эту оголодавшую толпу было бы равносильно самоубийству — горожане закрыли ворота. Тогда рассвирепевший Гай Юлий взял город штурмом и отдал воинам на разграбление. «Воины вследствие голода разом наполнили свои утробы всякой снедью и непристойно опьянели, — рассказывает Аппиан, — и наиболее из них забавными в пьяном состоянии выглядели германцы, так что, казалось, явись Помпей в это время, он мог бы совершить нечто решающее, если бы только он из гордости совершенно не пренебрег их преследовать». Помпей поступил как средневековый рыцарь — из тех, что своим благородством обеспечивали сытную жизнь трубадуров, но эпоха рыцарства не настала, и ему придется платить за свою доброту.

    Цезарь не имел выбора — ему необходимо было увести деморализованную армию подальше от места катастрофы. Причем судьба великого честолюбца могла решиться только в Греции; он мог покинуть этот край либо победителем, либо остаться здесь навечно. (Старший сын Помпея, Гней, частью уничтожил немногочисленный флот Цезаря, частью захватил в плен.)

    Выбор у Помпея был велик, но это обстоятельство, как ни странно, не пошло ему на пользу. Противник Цезаря имел свой беспроигрышный план, но в его войске находился римский сенат почти в полном составе, на его стороне сражалось сословие всадников — эти люди постоянно навязывали командиру собственное мнение.

    Афраний предложил оставить Цезаря и напасть на Италию, «так как эта страна — самая славная награда за победу на войне, и к тем, кто ею владеет, тотчас присоединятся Сицилия, Сардиния, Корсика, Испания и вся Галлия». План довольно неплох, но оставался Цезарь, а пока он жив — спокойствия не мог обрести никто, ни в Риме, ни во всем мире. Помпей отверг предложение Афрания опять же из благородных побуждений. Плутарх пишет:

    Было бы противно совести и долгу бросить на произвол судьбы Сципиона и бывших консулов в Греции и Фессалии — ведь эти люди, вместе с большими денежными средствами и значительным войском, попадут в руки Цезаря; о Риме же больше всего печется тот, кто воюет как можно дальше от него — для того чтобы этот город мог спокойно ожидать победителя, не испытывая бедствий войны и даже не слыша о них.

    Положение Цезаря после неудачи под Диррахием было хуже некуда. Как мы видели, отношение греков к нему стало нелучшим, но даже если бы оно было дружеским, то большой пользы Гаю Юлию не принесло бы: огромная армия Помпея за год хозяйничанья в Греции начисто вымела все, что было необходимо его сопернику.

    Лучшая часть войска Цезаря имела боевой опыт и неодолимую отвагу в битвах. Однако его солдаты из — за преклонного возраста уставали от длительных переходов, от лагерной жизни, строительных работ и ночных бодрствований. Страдая от тяжких трудов вследствие телесной слабости, они теряли и бодрость духа. К тому же, как тогда говорили, дурное питание вызвало в армии Цезаря какую — то повальную болезнь. Но самое главное — у Цезаря не было ни денег, ни запасов продовольствия, и казалось, что в течение короткого времени его армия сама собой распадется.

    Цезарь расположил войско на Фарсальской равнине; спустя несколько дней здесь появился Помпей — он устроил лагерь на расстоянии 30 стадиев (примерно 5,5 километра) от лагеря соперника. Несмотря на превосходство в силе, Помпей не спешил в битву — время работало на него. Он надеялся (и не без оснований), что все может решиться относительно мирным путем.

    Аппиан оценивает положение:

    Провиант Помпею доставлялся отовсюду, ибо у него были в такой степени заготовлены дороги, гавани и посты, что и с суши ему постоянно все доставлялось и при любом ветре через море. Цезарь, напротив, имел только то, что с трудом отыскивал и добывал, испытывая при этом сильные затруднения.

    Однако и при таких обстоятельствах ни один из воинов Цезаря его не покинул, а все с каким — то демоническим рвением стремились вступить в бой с врагами, полагая, что, закаленные уже в течение 10 лет, они в битве будут во многих отношениях превосходить новобранцев, между тем как в рытье рвов, сооружении стен и наборе припасов они, вследствие своей старости, более слабы, и вообще, терпя страдания, они предпочитали что — нибудь делать, чем погибнуть без всякого дела от голода. Сознавая все это и зная, что ему противостоят люди, закаленные и доведенные до отчаяния, а также блестящее счастье, обычно сопровождающее Цезаря, Помпей полагал, что было бы рискованно подвергнуть опасности все предприятие из — за исхода одного сражения; более подходящим и безопасным будет нуждой истощать врагов, сидевших на бедной территории, не владеющих морем и не имеющих кораблей даже для того, чтобы быстро убежать. Так, полагаясь на самый верный расчет, Помпей решил всячески затягивать войну, доведя войска Цезаря в результате голода до болезни.

    Однако если армия Цезаря состояла из командира и легионеров, то в армии Помпея нашла приют вся знать Рима. Эти сенаторы, бывшие консулы отвергали все разумные предложения Помпея; его осмотрительность выдавали за трусость, его решение отсрочить битву за попытку подольше наслаждаться единоличной властью. В чем только не обвиняли несчастного Помпея! Военачальника упрекали в том, что он тешится верховной властью и с бывшими консулами и преторами обращается как с рабами. Фавоний жаловался, что из — за властолюбия Помпея в этом году он не отведает произраставших в Италии тускульских фиг. Афраний, недавно прибывший из Испании после неудачного командования (на нем даже было подозрение, что он за деньги продал свою армию Цезарю), спрашивал Помпея, почему же не сражаются с купцом, купившим у него провинции.

    Терпения и выдержки явно не хватало противникам Цезаря — это, в конечном счете, и решило судьбу республики. Увы! Удача приходит к тому, кто умеет ждать! Соратники Помпея настолько горели желанием поскорее вернуться к привычным делам, что вызвали возмущение даже у Плутарха.

    В самом деле, можно ли считать находящимися в здравом уме людей, которые, расхаживая по лагерю, уже домогались консульства и претуры или, как Спинтер, Домиций и Сципион, яростно спорили между собой из — за должности верховного жреца, принадлежавшей Цезарю, и вербовали себе сторонников? Словно перед ними стоял лагерем армянский царь Тигран или царь набатеев, а не знаменитый Цезарь и его войско, с которым он завоевал тысячу городов, покорил более 300 народов и, оставаясь всегда победителем в бесчисленных битвах с германцами и галлами, захватил в плен миллион человек и столько же уничтожил в сражениях!

    Помпей никогда не хвалил врачей, потворствовавших желаниям больных, он до последнего пытался убедить военачальников в действенности своего плана. Однако недавний победитель при Диррахии не только натолкнулся на стену непонимания и самонадеянности, но и вызвал к себе вражду и ненависть — не меньшую, чем к Цезарю. Ждать не хотел никто. Соратники Помпея суетились.

    …посылали в Рим заранее нанимать дома, приличествующие для консулов и преторов, рассчитывая сразу после войны занять эти должности. Особенно неудержимо рвались в бой всадники. Они очень гордились своим боевым искусством, блеском оружия, красотой коней, а также численным превосходством: против 7 тысяч всадников Помпея у Цезаря была всего лишь 1 тысяча. Количество пехоты также не было равным: у Цезаря было в строю 22 тысячи против 45 тысяч у неприятеля.

    Легионеры Цезаря тоже страстно желали битвы. Желали не потому, что были уверены в победе или ненавидели врага. Они устали от долгих скитаний, от голода и прочих лишений, им стало безразлично: победа или смерть. Скорая битва — было для них единственным, что могло бы внести какое — то разнообразие в безрадостную жизнь.

    Цезарь с успехом использовал любое настроение своих солдат — даже смертельное отчаяние. Он понял, что если подождет еще несколько дней, то легионеры, превратившиеся в озверевшую, уже зараженную вирусом бешенства толпу, растерзают его самого. Цезарь, как никто другой, умел идти по тонкой доске над извергавшим раскаленную лаву вулканом. Более того, эту лаву, смертельную и для него, он заставлял течь в нужном направлении и обрушивать свою страшную силу на врагов.

    Согласно Плутарху, Цезарь объявил солдатам, что два легиона идут на соединение с ним, а под Афинами находятся 15 когорт. Гай Юлий спросил воинов: стоит ли ждать подкреплений, — он всегда советовался с собственными легионерами в сложнейших ситуациях. «Солдаты с громкими криками просили его не ждать, но вести их в бой и приложить старания к тому, чтобы они могли как можно скорее встретиться с неприятелем».

    По римской традиции, предполагалось выяснить волю богов. После заклания первого жертвенного животного жрец объявил, что в ближайшие три дня борьба с неприятелем решится сражением. Цезарю требовалось большего, чтобы вселить в сердца солдат веру в успех; он спросил жреца, не замечает ли он каких — то признаков благополучного исхода битвы. Жрец покорно произнес:

    — Ты сам лучше меня можешь ответить на этот вопрос. Боги возвещают великую перемену существующего положения вещей. Поэтому, если ты полагаешь, что настоящее положение вещей для тебя благоприятно, то ожидай неудачи, если же неблагоприятно — жди успеха.

    Цезарь лишил своих легионеров надежды на спасение путем бегства, — так поступали многие военачальники, сжигая за собой мосты, корабли…

    — Прежде всего нужно, — обратился Цезарь перед битвой к солдатам, — чтобы я увидел, что вы помните свое обещание победить или умереть; поэтому разрушьте, вступая в бой, возведенные вами укрепления, засыпьте ров, чтобы у нас ничего не оставалось, если мы не победим, чтобы враги видели, что вы не имеете своего лагеря, и сознавали, что у вас нет иного выхода, как занять их лагерь.

    Цезарь все же послал для охраны палаток 2 тысячи совершенно престарелых людей — от них в трудной битве было бы мало пользы. «Остальные, — рассказывает Аппиан, — выйдя в глубоком молчании, разрушили укрепления и свалили их в ров. Помпей, увидев это, осознал всю смелость противника и со стоном сказал себе, что им приходится тягаться со зверями и что верное средство против зверей — это голод».

    Помпей рассуждал правильно: если бы он воздержался от битвы еще несколько дней, то войско Цезаря перестало бы существовать само по себе. Но соратники вынудили несчастного военачальника выступить навстречу войску, готовому рвать зубами всех на своем пути.

    Цезарь, по сообщению Плутарха, уже был готов двинуть свои войска вперед, когда заметил одного из центурионов, преданного ему и опытного в военном деле. Центурион ободрял своих солдат и призывал их показать образец мужества. Цезарь обратился к центуриону, назвав его по имени:

    — Гай Крассиний, каковы у нас надежды на успех и каково настроение?

    Крассиний, протянув правую руку, громко закричал ему в ответ:

    — Мы одержим, Цезарь, блестящую победу. Сегодня ты меня похвалишь, живым или мертвым!

    Отдав последние распоряжения, Цезарь занял место в строю своего любимого 10–го легиона. Он всегда вел его в бой лично, когда положение было критическим. Сейчас настал именно такой момент и прославленный военачальник без лишних колебаний поставил на карту собственную жизнь.

    Войско Цезаря напоминало стаю бешеных волков, но ее вожак просчитал все самые опасные моменты, он мыслил гениально, как никогда. Как он и предполагал, Помпей попытался добиться успеха с помощью конницы, имевшей семикратное превосходство. Всадники Помпея мгновенно смяли немногочисленную вражескую конницу и принялись окружать 10–й легион. И тут их ждал неприятный сюрприз — по знаку Цезаря из засады вылетело три тысячи специально отобранных наиболее смелых и опытных пехотинцев.

    Плутарх рассказывает:

    Они, против обыкновения, не метали копий и не поражали неприятеля в ноги, а, по приказу Цезаря, целили врагам в глаза и наносили раны в лицо. Цезарь рассчитывал, что молодые солдаты Помпея, кичившиеся своей красотой и юностью, не привыкшие к войнам и ранам, более всего будут опасаться таких ударов и не устоят, устрашенные как самой опасностью, так и угрозой оказаться обезображенными. Так оно и случилось. Помпеянцы отступали перед поднятыми вверх копьями, теряя отвагу при виде направленного против них оружия; оберегая лицо, они отворачивались и закрывались. В конце концов они расстроили свои ряды и обратились в позорное бегство, погубив все дело.

    Своей пехоте Помпей запретил двигаться с места. На первый взгляд тактика его была вполне приемлемой: вначале бурный натиск неприятельской пехоты необходимо сбить, и фронт растянется, тогда солдаты должны будут в сомкнутых рядах напасть на разрозненные части врага. Неприятельские копья причинят меньше вреда, если солдаты останутся в строю, а не пойдут вперед при вражеских залпах. Солдаты Цезаря же от двойного пробега сильно устанут. Надежды Помпея непременно исполнились бы, будь его противником не мыслящий нестандартно Цезарь, а в атаку не шли, словно загипнотизированные им, самые отчаянные на земле солдаты.

    Цезарь был не только блестящим полководцем, изворотливым политиком, но и великолепнейшим психологом. Его необыкновенные победы противоречили всем законам войны, всем правилам ведения битв, — вовсе не премудрости военной науки играли главную роль в его действиях. Гай Юлий прежде всего учитывал настроение своих солдат, их привычки, он мастерски умел пользоваться человеческими инстинктами.

    Некоторые хвалили тактику Помпея защищаться правильным строем от нападавших. А по мнению Цезаря, удары, «нанесенные с размаха», — более эффективны, более сильны, к тому же от бега люди становятся храбрее, тогда как при неподвижности войско падает духом.

    В ночь накануне битвы на небе появилась комета: огненный факел пролетел над войском Цезаря и исчез за лагерем Помпея. Цезарь сразу объявил это событие хорошим знамением, Помпей также посчитал комету предвестником своей победы. Однако мог ли быть победитель, когда не на жизнь, а на смерть сражаются братья?

    Кометы, солнечные и лунные затмения часто являются накануне грандиозных битв, даже в ночь рождения Наполеона комета окрасила кровавым цветом небосвод. Это не предвестники чьей — то победы или поражения — небо возмущается поведением людей и дает им последний шанс задуматься и одуматься. Увы! Вся нелепость этой общеримской бойни хорошо видна лишь по прошествии тысячелетий, но даже небо не властно над величайшими человеческими пороками — властолюбием, честолюбием. Битва на Фарсальской равнине повторится сотни и тысячи раз во всех уголках земли на протяжении дальнейшей истории человечества.

    Плутарх сообщает:

    Уже с обеих сторон был дан сигнал, и раздались трубные звуки, призывающие к битве. Большинство участников думали лишь о себе, и только немногие — благороднейшие из римлян, а также несколько греков, прямого участия в сражении не принимавшие, — с приближением страшного часа битвы стали задумываться о том, как далеко завели римскую державу алчность и честолюбие. Здесь сошлись друг с другом братские войска, родственное оружие, общие знамена, мужество и мощь государства обратились против него же самого, показывая этим, до чего слепа и безумна охваченная страстью человеческая натура! Ведь если бы эти люди захотели спокойно властвовать и наслаждаться плодами своих побед, то большая часть суши и моря была бы уже подчинена их доблести. Если бы им было угодно, они могли бы удовлетворить свою страсть к трофеям и триумфам, утоляя жажду славы в войнах против парфян и германцев. Поле их деятельности представляли бы Скифия и Индия, и при этом у них было бы благовидное прикрытие для своей алчности — они бы просвещали и облагораживали варварские народы. Разве могла бы какая — нибудь скифская конница, парфянские стрелки или богатство индийцев устоять перед натиском семидесяти тысяч римлян под предводительством Помпея и Цезаря, чьи имена эти народы услышали гораздо раньше имени римлян — так много диких народов они покорили своим победоносным оружием?! Теперь они сошлись на бой, не щадя своей славы (ради которой принесли в жертву даже отечество): ведь до этого дня каждый из них носил имя непобедимого.

    Пехота Цезаря пошла в атаку: 22 тысячи голодных и уставших от злоключений солдат против 40 тысяч откормленных и еще недавно уверенных в легкой победе воинов Помпея. Накануне Цезарь умело выбрал центуриона, который должен был любой ценой опрокинуть строй врагов, по крайней мере, в одном месте. Гай Крассиний, по свидетельству Плутарха, первым ринулся на неприятеля, и за ним последовали 120 солдат. Первых врагов, оказавшихся перед ним, он зарубил и продвигался вперед, сражаясь, пока наконец не был убит ударом меча в рот — клинок, пройдя насквозь, вышел через затылок.

    Не потребовалось много усилий, чтобы обратить в бегство огромное войско Помпея. Гай Крассиний начал, 10–й легион продолжил теснить левое крыло противников Цезаря. А далее, как и рассчитал Цезарь, у него появился мощный союзник — паника. Аппиан Александрийский описывает дальнейший ход битвы:

    Когда левое крыло Помпея стало отступать — отступало оно шаг за шагом, не переставая сражаться, — союзные войска, ничего не предприняв, обратились в безоглядное бегство с криками:

    — Мы побеждены. Они опрокидывали, словно вражеские, свои собственные палатки и заграждения, уничтожая и похищая при своем бегстве все, что только могли унести. Уже и другое крыло италийских войск Помпея, узнав о поражении левого крыла, стало медленно отступать, вначале в полном порядке и по мере возможности обороняясь, а затем под натиском врагов, окрыляемых удачей, оно тоже обратилось в бегство.

    Психологические приемы Цезаря оказались настолько действенны, что Помпей — проведший в походах и битвах большую часть жизни — «совершенно уподобился безумцу, потерявшему способность действовать целесообразно». Забыв, что еще недавно его величали Помпеем Великим, он оставил поле брани и медленно, ничего не видя вокруг себя, пошел в лагерь.

    Много написано о том, что милостивый Цезарь приказал перед битвой щадить соотечественников, но это был только ловкий тактический ход с целью разъединить силы противника.

    Цезарь с большой хитростью разослал глашатаев по всем своим частям, во все стороны, чтобы победители — италийцы оставили в неприкосновенности своих единомышленников и наступали только на союзников.

    Гораздо большую заботу о соплеменниках проявляли противники Цезаря. Еще в начале войны сенат по предложению Катона решил не предавать смерти ни одного римлянина, кроме как в бою, и не грабить подвластных римлянам городов.

    Цезарь и сам прекрасно понимал, что разъяренная толпа изголодавшихся людей не могла внимать никаким увещеваниям, все благородные побуждения были ей чужды.

    Поле битвы осталось за Цезарем, но простой победы в битве ему было мало. Оставался еще лагерь врага, в котором спешило укрыться войско Помпея. Однако и легионеры Цезаря сражались из последних сил: они были истощены прежней походной жизнью и недавней кровавой битвой, изнурены чрезвычайной жарой. Никто не мог заставить обессилевших солдат штурмовать лагерь противника… кроме Цезаря. Он сделал невозможное, заставив обессилевших людей вступить в новый бой!

    К концу дня Цезарь, неутомимо повсюду обегая войско, просил еще поднатужиться, пока не возьмут лагерь Помпея, причем объяснял, что, если враги снова соберутся с силами, они окажутся победителями одного дня, если же лагерь врагов будет захвачен, этим делом приведена будет к благополучному концу вся война. С этой мольбой протягивал к войску Цезарь руки, и сам первый открыл преследование. Физически многие из войска Цезаря были утомлены, но дух их поддерживали эти рассуждения и сам полководец тем, что шел с ними вместе на врага. Побуждала к тому и удача всего происшедшего, и надежда, что, захватив лагерь Помпея, они заберут в нем много добычи; в надежде и при удачах люди меньше всего чувствуют усталость. В таком состоянии они снова устремились вперед и напали на лагерь, совершенно пренебрегая противящимися этому.

    С особенной храбростью защищали лагерь фракийцы и прочие вспомогательные отряды из варваров — согласно политике Цезаря им не приходилось рассчитывать на милость. Бойцы Цезаря безжалостно уничтожали всех подряд, с оружием и без оружия; воинов погибло не более 6 тысяч, а безоружных (в основном рабов) пало даже больше, ибо их легче было убивать.

    Долго полыхали погребальные костры на Фарсальской равнине; римлянам дорого обошелся спор честолюбцев, несмотря на то, что и Помпей, и Цезарь собирались щадить их жизни.

    Аппиан Александрийский сообщает:

    Убитых с обеих сторон италийцев (число убитых союзников не было установлено как из — за их многочисленности, так и из — за пренебрежения к ним) было в войске Цезаря 30 центурионов и 200 легионеров (а по утверждению других историков, 1 200), в войске Помпея — 10 сенаторов, среди них и Луций Домиций, посланный сенатом к Цезарю в Галлию в качестве его преемника, и около сорока так называемых всадников из знатных. Из остального войска те писатели, которые склонны преувеличивать, называют цифру в 25 тысяч, но Азиний Поллион, один из командиров Цезаря в этой битве, пишет, что трупов, принадлежавших сторонникам Помпея, было найдено 6 тысяч.

    Как мы видим, этот греческий автор привел два числа: одно явно завышенное, другое заниженное. Разумнее принять среднее число — его мы найдем в «Гражданской войне»:

    Из войска Помпея пало, по — видимому, около 15 тысяч человек, а сдалось более 24 тысяч; кроме того, многие спаслись бегством в соседние города.

    Последние дни Помпея

    Как мы помним, Помпей покинул поле битвы, когда его войско стало отступать под напором врага. Прославленного полководца охватила глубокая апатия: он безмолвно сидел в своей палатке до тех пор, пока не началась битва за лагерь. «Неужели уже дошло до лагеря?» — воскликнул Помпей, когда услышал лязг оружия совсем рядом.

    Отчаянность ситуации побудила Помпея к действию, но совсем не тому, что ожидало войско. Он сменил роскошную одежду военачальника на скромный наряд путешественника и в сопровождении немногих друзей обратился в бегство. В пути он предавался размышлениям, каких, по словам Плутарха, и следовало ожидать от человека, который в течение 34 лет привык покорять всех неприятелей.

    Только теперь, на старости лет, в первый раз узнав, что такое поражение и бегство, Помпей вспоминал битвы и войны, в которых выросла его слава, потерянная ныне за один час, и думал о том, что еще недавно он стоял во главе столь великих сил, пеших и конных, и множества кораблей, а теперь бежит, жалкий и униженный, вынужденный скрываться от преследования врагов.

    Насколько они не похожи в неудаче — Цезарь и Помпей! Цезарь много раз терпел поражения, но Британия, Герговия и Диррахий не сломили его волю, — наоборот, они заставили Гая Юлия задействовать все свои внутренние силы и возможности, чтобы в следующем споре с судьбой выйти победителем. Цезарь понял то, чего не смог постигнуть Помпей: счастье — это не вечный подарок, его приходится иногда завоевывать. Судьба каждому посылает большие и малые испытания; и достоинство человека определяется не тем, каков он в счастье, а тем, как он перенесет посланные испытания. Главный приз достается не удачливому, а мужественному. Увы! Помпей, этот баловень судьбы, оказался уничтоженным первым же ее ударом. Он не смог постичь простую истину: самая великая победа приходит за один шаг до поражения, и надо лишь сделать этот шаг.

    Помпей продолжал совершать глупость за глупостью. У него оставался флот в сотни кораблей, который мог блокировать Цезаря в разоренной Греции, — Помпей совершенно забыл о нем. Он бежит, словно затравленный заяц, не разбирая пути, бежит с единственной целью: поскорее выбраться из Греции. Вчерашний триумвир, хозяин Рима нынче вызывает лишь жалость.

    Плутарх рассказывает:

    Почувствовав сильную жажду, он бросился ничком на землю и стал пить прямо из реки, затем поднялся и продолжал путь через Темпейскую долину, пока не достиг моря. Там он остановился до утра в какой — то рыбачьей хижине. На рассвете Помпей в сопровождении свободных спутников взошел на борт речного судна, рабам же велел, ничего не боясь, идти к Цезарю. Плывя вдоль берега, Помпей заметил большой торговый корабль, готовый к отплытию. Хозяином его был римлянин по имени Петиций, совершенно не связанный с Помпеем дружескими отношениями.

    Хозяин корабля принял Помпея и его друзей на борт. И на море несчастный соперник Цезаря ведет себя точно так же, как на земле (хотя у Цезаря вообще не было флота, и Помпей мог, наконец, остановиться и начать мыслить разумно). Он отнюдь не спешит к своему нетронутому войной флоту; он не направляется в Африку, где находилось преданное войско, накануне уничтожившее легионы любимца Цезаря — Гая Куриона.

    Он взял курс на Митилену — город на острове Лесбос в Эгейском море. «Митиленцы приветствовали Помпея и приглашали его прибыть в город. Помпей, однако, отклонил их предложение и посоветовал подчиниться победителю и не унывать, ибо Цезарь — человек благожелательный и мягкого характера». Пожалуй, чем давать такие советы, Помпею самому было бы лучше попытаться заключить соглашение с Цезарем; по крайней мере, Цезарь не посмел бы запятнать руки кровью народного любимца. Но Помпей продолжал бежать, загоняя себя в еще больший тупик.

    В Митилене он принял на корабль свою жену — Корнелию, и младшего сына — Секста. Потом он посетил Кипр, пересел с семьей на селевкийскую триеру и направился к берегам Египта. Почему Египет? Дело в том, что предыдущий царь получил трон именно с помощью Помпея, и теперь беглец надеялся, что нынешний Птолемей также будет ему обязан «по отцу дружбой и благодарностью». Помпей рассчитывал получить помощь тем, чем была богата эта страна: кораблями, хлебом и деньгами.

    Но как можно надеяться на благодарность, которая обычно не передается по наследству? Цари Египта безжалостно уничтожали собственных братьев, сестер и прочих ближайших родственников и давно забыли такие слова, как благодарность, честность и закон гостеприимства. Ситуацию не мог не знать Помпей, так как сам активно вмешивался в династические споры египтян. Но, как говорится, утопающий хватается за соломинку. Помпей даже не заметил, что рядом плавают бревна.

    В это время царь вел войну с собственной сестрой — Клеопатрой. Просьба о помощи, озвученная посланцем Помпея, на некоторое время озадачила Птолемея. О том, как развивались события далее, наиболее ярко и подробно рассказывает Плутарх.

    Птолемей был еще очень молод. Потин, управляющий всеми делами, собрал совет самых влиятельных людей и велел каждому высказать свое мнение. Возмутительно было, что о Помпее Магне (Великом) совет держали евнух Потин, хиосец Теодот — нанятый за плату учителем риторики, и египтянин Ахилла. Эти советники были самыми главными среди спальников и воспитателей царя. И решения такого — то совета должен был ожидать, стоя на якоре в открытом море вдали от берега, Помпей, который считал ниже своего достоинства быть обязанным своим спасением Цезарю!

    Советники разошлись во мнениях: одни предлагали отправить Помпея восвояси, другие же — пригласить и принять. Теодот, однако, желая показать свою проницательность и красноречие, высказал мысль, что оба предложения представляют опасность: ведь, приняв Помпея, сказал он, мы сделаем Цезаря врагом, а Помпея своим владыкой; в случае же отказа Помпей, конечно, поставит нам в вину свое изгнание, а Цезарь — необходимость преследовать Помпея. Поэтому наилучшим выходом из положения было бы пригласить Помпея и затем убить его. В самом деле, этим мы окажем и Цезарю великую услугу, и Помпея нам уже не придется опасаться.

    — Мертвец не кусается, — с улыбкой закончил он.

    Советники одобрили этот коварный замысел, возложив осуществление его на Ахиллу. Последний, взяв с собой некоего Септимия, ранее служившего военным трибуном у Помпея, Сальвия, который был у него центурионом, и трех или четырех слуг, вышел из гавани и направился к кораблю Помпея. На борту корабля находились в этот миг знатнейшие из спутников Помпея, чтобы наблюдать происходящее. Когда они заметили, что прием не отличается царственной пышностью, так как всего лишь несколько человек на одной рыбачьей лодке плывут навстречу кораблю, им показалось подозрительным это неуважение, и они стали советовать Помпею немедленно выйти в море, пока они еще находятся вне обстрела.

    Между тем лодка приблизилась, Септимий встал первым и, обратившись к Помпею по — латыни, назвал его императором. Ахилла же приветствовал его по — гречески и пригласил сойти в лодку, так как, дескать, здесь очень мелко и из — за песчаных отмелей проплыть на триере невозможно. В это время спутники Помпея заметили несколько царских кораблей, на борт которых поднимались воины; берег был занят пехотинцами. Поэтому спастись бегством, даже если бы Помпей переменил свое решение, казалось немыслимым, а к тому же выказать недоверие означало бы дать убийцам оправдание в их преступлении. Итак, простившись с Корнелией, которая заранее оплакивала его кончину, Помпей приказал двоим центурионам, вольноотпущеннику Филиппу и рабу по имени Скиф спуститься в лодку. И когда Ахилла уже протянул ему с лодки руку, он повернулся к жене и сыну и произнес ямбы Софокла:

    Когда к тирану в дом войдет свободный муж,
    Он в тот же самый миг становится рабом.

    Это были последние слова, с которыми Помпей обратился к близким, затем он вошел в лодку. Корабль находился на значительном расстоянии от берега, и так как никто из спутников не сказал ему ни единого дружеского слова, то Помпей, посмотрев на Септимия, промолвил:

    — Если не ошибаюсь, то узнаю моего старого соратника.

    Тот кивнул только головой в знак согласия, но ничего не ответил и видом своим не показал дружеского расположения. Затем последовало долгое молчание, в течение которого Помпей читал маленький свиток с написанной им по — гречески речью к Птолемею. Когда Помпей стал приближаться к берегу, Корнелия с друзьями в сильном волнении наблюдала с корабля за тем, что произойдет, и начала уже собираться с духом, видя, что к месту высадки стекается множество придворных, как будто для почетной встречи. Но в тот момент, когда Помпей оперся на руку Филиппа, чтобы легче было подняться, Септимий сзади пронзил его мечом, а затем вытащили свои мечи Сальвий и Ахилла. Помпей обеими руками натянул на лицо тогу, не сказав и не сделав ничего не соответствующего его достоинству; он издал только стон и мужественно принял удары. Помпей скончался в 59 лет, назавтра после дня своего рождения. Спутники Помпея на кораблях, как только увидели убийство, испустили жалобный вопль, слышный даже на берегу. Затем, подняв якоря, они поспешно обратились в бегство, причем сильный ветер помогал беглецам выйти в открытое море. Поэтому египтянам, которые пустились было за ними вслед, пришлось отказаться от своего намерения.

    Убийцы отрубили Помпею голову, а нагое тело выбросили из лодки, оставив лежать напоказ любителям подобных зрелищ. Филипп не отходил от убитого, пока народ не насмотрелся досыта. Затем он обмыл тело морской водой и обернул его какой — то из своих одежд, так как ничего другого под рукой не было. Он осмотрел берег и нашел обломки маленькой лодки, старые и трухлявые; все же их оказалось достаточно, чтобы послужить погребальным костром для нагого и к тому же изувеченного трупа. Когда Филипп переносил и складывал обломки, к нему подошел какой — то уже преклонного возраста римлянин, который еще в молодости участвовал в первых походах Помпея.

    — Кто ты такой, приятель, — спросил он Филиппа, — коли собираешься погребать Помпея Магна?

    Когда тот ответил, что он вольноотпущенник Помпея, старик продолжал:

    — Эта честь не должна принадлежать одному тебе! Прими и меня как бы в участники благочестивой находки, чтобы мне не во всем сетовать на свое пребывание на чужбине, которое после стольких тяжких превратностей дает мне случай исполнить, по крайней мере, хотя одно благородное дело — коснуться собственными руками и отдать последний долг великому полководцу римлян.

    Так свершилось погребение Помпея.

    Удачи в Египте

    После победы на Фарсальской равнине, по свидетельству автора «Гражданской войны», Цезарь «решил оставить все дела и преследовать Помпея, куда бы он ни бежал: иначе он мог бы снова набрать другие войска и возобновить войну». Да! Победа не могла быть полной, пока Помпей — живой или мертвый — не окажется в руках Цезаря. Слишком много значило для Рима само имя даже побежденного и униженного, но все же самого могущественного врага. Гражданская война продолжалась бы, по крайней мере, до тех пор, пока было живо знамя демократии по имени Помпей.

    В своем преследовании Цезарь стремителен как никогда. Он взял в поход самые боеспособные части и в день проходил ровно столько, сколько могла выдержать его конница.

    Ослепленный желанием настигнуть бывшего зятя, Цезарь совершает поступки не менее опрометчивые, чем наш недавний беглец. Но огромное присутствие духа и непоколебимая смелость парализовали волю врагов точно так же, как неуверенность Помпея призвала на его голову смерть. Светоний рассказывает один из эпизодов погони Цезаря: он уже отправил войско в Азию и сам в небольшой лодке перевозчика плыл через Геллеспонт.

    …вдруг встретил враждебного ему Луция Кассия с десятью военными кораблями; но вместо того чтобы обратиться в бегство, Цезарь, подойдя к нему вплотную, сам потребовал его сдачи, и тот, покорный, перешел к нему.

    В Египте Цезарь нашел то, к чему стремился, преодолевая опасности и расстояния. Приближенные Птолемея поднесли ему голову соперника и рассчитывали на великую благодарность. Доволен ли был Цезарь таким исходом? Конечно, да. Он не мог ни чувствовать себя в безопасности, ни считать себя первым на римском политическом Олимпе, пока был жив Помпей. Но Цезарь умел скрывать свои чувства, и тем более не мог выразить радость по случаю гибели собственного зятя и самого почитаемого римлянами человека. Цезарь блестяще сыграл роль безутешного друга Помпея, хотя сам сделал все, чтобы его уничтожить.

    По словам Плутарха, в Александрии «Теодот поднес ему голову Помпея, но Цезарь отвернулся и, взяв в руки кольцо с его печатью, пролил слезы. Всех друзей и близких Помпея, которые скитались по Египту, были взяты в плен царем, он привлек к себе и облагодетельствовал».

    Как рассказывает Аппиан, «голову Помпея, преподнесенную ему, Цезарь не взял, но приказал похоронить и воздвигнуть в честь нее недалеко от города святилище, которое было названо Святилищем Немесиды».

    Немесида (Немезида) — греческая богиня, почитавшаяся и в Риме. Она помнила любую человеческую несправедливость и обрушивала свой гнев на тех, кто совершил зло или преступил закон, карала она и за гордыню. В общем, Немесида олицетворяла судьбу и была богиней мести.

    Цезарь не только призвал богиню отомстить за Помпея, воздвигнув святилище в ее честь, но и принялся деятельно ей помогать. Судьбу убийц Помпея описывает Плутарх.

    Ахиллу и Потина Цезарь приказал казнить. Сам царь был разбит в сражении и утонул в реке. Софисту же Теодоту удалось ускользнуть от наказания, назначенного ему Цезарем, так как он бежал из Египта и скитался, ведя жалкую жизнь и презираемый всеми. Когда Марк Брут после убийства Цезаря завладел Азией, он отыскал там Теодота и приказал подвергнуть его мучительной казни.

    Вот только Немесида не оценила стараний своего добровольного помощника и распорядилась по — своему: конец Цезаря будет до боли схожим с последними мгновениями жизни Помпея.

    Цезарь достиг своей цели, и, казалось, ничто не удерживало его в Египте; тем более египтяне недвусмысленно намекали, что пришла пора покинуть их страну. Управляющий делами Птолемея не скрывал враждебности: и в словах, и в действиях он стремился оскорбить Цезаря, велел кормить солдат Цезаря черствым хлебом (они — де должны быть довольны и этим, так как едят чужое). Цезарь был недоволен тем, что поход в Египет оказался напрасным, и уж коль он оказался в богатейшей стране, то решил наполнить свою казну. Он внезапно вспомнил, что отец Птолемея задолжал ему 17 с половиной миллионов драхм. Часть долга добрейший Цезарь немедленно простил, а 10 миллионов драхм потребовал с его детей. Остается только удивляться, как царь Египта оказался в таких долгах у Цезаря, который сам большую часть жизни существовал в кредит.

    Египтяне не собирались платить, но и не отказывались делать это. Хитрый Потин «советовал ему покинуть Египет и заняться великими своими делами, обещая позже вернуть деньги с благодарностью». На это Цезарь ответил, что меньше всего нуждается в египетских советниках и бесцеремонно занял царский дворец.

    Подобные действия были большой наглостью со стороны Цезаря: дело происходило в городе с 300–тысячным населением, настроенным весьма враждебно к незваному гостю. С Цезарем было два легиона, но более чем изрядно потрепанные.

    В «Гражданской войне» сообщается:

    В обоих легионах было около 3 200 человек; остальные были больны от ран, полученных в сражении, и изнурены военными тяготами и долгим путем и потому не могли последовать за ним.

    Еще в распоряжении Цезаря имелось 800 всадников. Цезарь вызвал два легиона из Азии, но их надо было дождаться. Он не вникал в реальную расстановку своих и египетских сил, поскольку привык добиваться желаемого при любом раскладе. Конечно, завладел всеми ценностями, имевшимися в царском дворце, а затем решил сменить царя в стране с многомиллионным населением. Очень скоро в его распоряжении появилась достойная кандидатура.

    В одну из ночей вблизи царского дворца причалила маленькая лодка. Мужчина поднял со дна мешок для постели (или свернутый в рулон ковер) и бережно внес его во дворец. В покоях Цезаря ноша слуги ожила, и перед великим римлянином предстала молодая египтянка. Это была Клеопатра, сестра несговорчивого Птолемея.

    Принцессу нельзя было назвать красавицей (если судить по сохранившимся изображениям), но она сразу пленила Цезаря своей смелостью, обходительностью, умом. Бесстрашный завоеватель, игравший чувствами людей (и собственных жен в их числе), оказался плененным вкрадчивым голосом Клеопатры, постигшей все тайны искусства соблазнения. Она была объявлена соправителем Птолемея — вот только царь и его приближенные не желали делиться властью.

    И тут даже легионеры пришли в ужас от планов Цезаря. Автор «Александрийской войны» свидетельствует:

    Солдатами овладел такой страх, что все стали считать себя стоящими на краю гибели, некоторые упрекали Цезаря за то, что он медлит с приказом садиться на корабли…



    Клеопатра VII Египетская (Мрамор. Альтес музеум/ Старый музей. Берлин)


    Предчувствия легионеров не обманули: многим из них пришлось навечно остаться в чужой стране, а остывшие тела большинства из павших не согрел и не обратил в пепел традиционный погребальный костер.

    Цезарь безжалостно уничтожал все на своем пути: он приказал сжечь верфи и корабли, пожар уничтожил и знаменитую на весь мир Александрийскую библиотеку. Наиболее кровопролитное сражение разгорелось за стратегически важный объект — остров Фарос.

    Цезарь, насколько мог, старался ободрениями удержать своих солдат у моста и укреплений, но и сам он находился в такой же опасности; когда же он заметил, что все до одного отступают, то спасся на свой корабль. Но следом за ним туда же ломилась масса народа, так что не было возможности ни управлять кораблем, ни оттолкнуться. Предполагая то, что и случилось, он бросился с корабля и доплыл до судов, стоявших дальше. Отсюда он посылал лодки своим изнемогавшим людям и таким образом спас некоторых. Но собственный его корабль, перегруженный множеством солдат, погиб вместе с людьми. В этом сражении Цезарь потерял около 400 легионеров и немного более того флотских солдат и гребцов.

    Безумная затея едва не стоила жизни и самому Цезарю, о чем пишет Плутарх.

    Во время битвы при Фаросе, когда Цезарь соскочил с насыпи в лодку, чтобы оказать помощь своим, и к лодке со всех сторон устремились египтяне, Цезарь бросился в море и лишь с трудом выплыл. Говорят, что он подвергался в это время обстрелу из луков и, погружаясь в воду, все — таки не выпускал из рук записных книжек. Одной рукой он поднимал их высоко над водой, а другой греб, лодка же сразу была потоплена.

    Надо отдать должное, присутствие духа Цезарь не терял в самой безвыходной ситуации. Только подошедшее из Сирии и Киликии подкрепление спасло Цезаря и его войско от верной гибели. С коварным Фаросом Гай Юлий рассчитался сполна. Если раньше остров был заселен, то после жарких боев на нем не осталось ни одного человека. «Божественный Цезарь опустошил его», и во времена историка и географа Страбона (64/63 год до н. э. — 23/24 год н. э.) недалеко от башни жили лишь «немногие моряки».

    Овладев Египтом, Цезарь возвел на царский трон Клеопатру и ее младшего брата (естественно, первая скрипка в этом дуэте осталась за женщиной, которой было суждено стать злым роком для самых влиятельных римлян).

    Все дела были улажены, но Гай Юлий не спешил покинуть негостеприимный Египет; несколько месяцев этот вечно спешащий человек провел в обществе царицы. Что ж, иногда и одержимым безумными мечтами властителям нужно остановиться и почувствовать, что жизнь состоит не только из потоков крови, шума битв, интриг — непременных атрибутов на пути к славе и власти. Рассказывая о многочисленных любовницах Цезаря, Светоний утверждает, что он «больше всех любил Клеопатру: с нею он и пировал не раз до рассвета, на ее корабле с богатыми покоями он готов был проплыть через весь Египет до самой Эфиопии; если бы войско не отказалось за ним следовать».

    Отправляясь в Азию, Цезарь позаботился о своей «случайной» знакомой, появившейся в его жизни из мешка или из ковра. Все легионы, кроме 6–го, взятого с собой, он оставил в Александрии, дав новым царям возможность укрепить свою власть, ибо не могли их, верных приверженцев Цезаря, любить и уважать подданные. Чтобы оценить великодушие Цезаря, заметим лишь, что отправился он не на прогулку, но на очередную опасную войну.

    Клеопатра в определенный природой срок родила сына. Назвали его Цезарионом.

    Все рассчитывали, что Цезарь займется хозяйничавшими в Испании и Африке помпеянцами; и было бы логично уничтожить врагов, пока они не успели укрепиться.

    Но Цезарь, как всегда, непредсказуем; он появляется там, где его не ждут, — в этом и заключалась одна из причин его успехов.

    Понтийский царь Фарнак, прослышавший о затруднениях Цезаря в Египте, начал прибирать к рукам римские владения в Азии. Ему удалось разбить тамошнего наместника Домиция Кальва, занять Вифинию, Каппадокию и Малую Армению. Еще немного, и Рим лишился бы провинции Азия.

    В «Александрийской войне» читаем:

    Цезарь прибыл в Понт и собрал все войска в одно место. Но они были и по своей численности, и по боевой опытности весьма посредственными, за исключением одного 6–го легиона из ветеранов, привезенного им из Александрии. Но и этот легион после долгих трудов и опасностей потерял много солдат в трудных походах и плаваниях, а также в частых сражениях, и так уменьшился в своем составе, что в нем оставалось менее тысячи человек.

    Еще один легион поставил местный царек Дейотар, и два легиона удалось собрать из разбитых в недавнем сражении солдат Домиция.

    Малочисленность войска, как ни странно, послужила Цезарю на пользу. Средневековые алхимики безуспешно тратили жизни на поиски философского камня, который, по их мнению, должен превращать железо и прочие металлы в золото. Даже если бы они нашли это чудодейственное средство, им все равно не удалось бы превзойти Цезаря: он давно и блестяще превращал недостатки в достоинства.

    Полагаясь на очевидное численное превосходство, на свою армию, «двадцать два раза одержавшую победы», Фарнак начал сражение с невыгодной позиции.

    Цезарь не стал изобретать новые тактические приемы против глупца, которого поразила самая опасная болезнь — гордыня. Способ ведения боя был испытан на Фарсальской равнине и заключался в том, что самая боеспособная часть войска опрокидывала врага на одном лишь участке — остальное довершала паника. Для того чтобы обратить в бегство огромнейшую армию, Гаю Юлию было достаточно лишь нескольких когорт. Однако они должны состоять из воинов, для которых не существовало такого чувства, как страх, для которых удары мечей о щит были сладкой музыкой, — только проверенные в десятках битв ветераны могли воплотить простой и гениальный замысел Цезаря.

    Когда завязался большой и ожесточенный рукопашный бой, то на правом фланге, на котором стоял 6–й легион из ветеранов, зародилось начало победы. Именно здесь стали сбивать врагов по крутому склону, а затем, гораздо позднее, но при помощи тех же богов, все войска царя на левом фланге и в центре были совершенно разбиты. Насколько легко они подошли к неудобному для них месту, настолько же быстро были сбиты, и неудобство местности поставило их в тяжелое положение. Таким образом, много неприятельских солдат было перебито и отчасти передавлено обрушившимися на них своими же; наиболее проворным удалось убежать, но они должны были побросать оружие.

    Фарнак потерял все войско и спасся бегством «в сопровождении немногих всадников». От плена его спасло лишь то, что легионеры принялись грабить понтийский лагерь.

    Цезарь был чрезвычайно рад, что война, которая обещала быть долгой и трудной, окончилась в несколько дней. Весь ход войны в послании к своему другу Цезарь описал тремя словами: «Пришел, увидел, победил».









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх