С

САВИЦКИЙ Петр Николаевич (15(27).05.1895, Черниговская губ. — 13.04.1968, Прага) — экономист, географ, социолог, ученик П. Б. Струве, один из инициаторов и глава евразийства. В 1917 г. окончил Петербургский политехнический ин-т. После Октябрьской революции эмигрировал в Болгарию, затем переехал в Чехословакию. С 1922 г. — приват-доцент Русского юридического ф-та в Праге, а с 1923 г. и Русского научного ин-та в Берлине. В 1925 г. стал проф. Русского аграрного ин-та в Праге, заведовал кафедрой экономики. В 1929–1933 гг. руководил отд. общественных наук Русского народного ун-та и был проф. Карлова ун-та. Во время оккупации гитлеровцами Чехословакии С. был отстранен от преподавания, арестован гестапо и направлен на работу в промышленность. После освобождения Праги в 1945 г. был арестован уже советскими чекистами, осужден на десять лет заключения и отправлен в мордовские лагеря. В 1956 г., после реабилитации, С. возвратился в Прагу, где состоял внештатным членом государственной комиссии по аграрной географии. Однако и здесь за сб. стихов "Посев", опубликованный в Париже, где получила отражение "лагерная тема", вновь был арестован. Похоронен в Праге. С. занимался гл. обр. разработкой географических и экономических аспектов евразийского учения. В осн. массиве земель Старого Света, где география традиционно выделяла два материка — Европу и Азию, С. вслед за рус. ученым проф. Ламанс-ким, указывал на наличие третьего, срединного материка — Евразии как особого "географического мира", большую часть к-рого занимала Россия. Понятию "Евразия" С. придавал не только географическое, но и культурно-историческое значение, тесно увязывая социокультурное развитие с его географически-пространственными условиями. В трудах С. констатировалось своеобразие климата, почв, растительного мира Евразии по сравнению с сопредельными территориями. Он отвергал традиционное представление о проходящей по Уралу разграничительной линии в природе и обосновывал географическое единство России-Евразии. Рассматриваемое как основа экономической, политической и культурной жизни проживающих на этом пространстве народов, оно получило название "месторазвитие". Главным итогом исследований С. стало положение о необходимости синтетического подхода к изучению рус. истории, к-рый, наряду с приданием географическому фактору системообразующей роли, предполагал доказательство всестороннего единства российско-евразийского мира. На основе идей С. евразийцы ставили перед собой задачу создания комплекса наук по изучению Евразии, в к-рый предполагалось включить такие дисциплины, как геоэкономика, геополитика, геолингвистика, геоэтнография, геоархеология. С. внес заметный вклад в изучение степей и проживающих в них народов, взаимодействия здесь социально-экономической истории и природной среды ("Степь и оседлость", 1922; "О задачах кочев-никоведения", 1925). Оригинальны его суждения о перемещении культурных центров ("Миграция культуры", 1921) в ходе истории в области со все более холодным климатом. В сфере экономики С. отстаивал идею "государственно-частной" системы, где частная инициатива сочетается с государственным плановым регулированием. Учитывая природные особенности Евразии (огромная территория, бесчисленные естественные богатства, а также ограниченные возможности участия в океаническом обмене), экономика будущей России, считал С, должна быть сориентирована преимущественно на внутреннее разделение труда, что приведет ее к превращению в органически слитное и независимое "материковое хозяйство". Экономический автаркизм С. вполне вписывался в философско-историческую концепцию евразийства, отталкивавшуюся от идей Данилевского, Н. С. Трубецкого и О. Шпенглера об обособленном развитии социально-культурных организмов. В противовес европейскому рационализму, решающему проблему человека в рамках экономической и правовой сфер, евразийское мировоззрение, полагал С, должно покоиться на "благой метафизике", где религиозно-философские ценности уравновешивают материальные, а экономика и право в отношении к ценностям "конечным" являются подчиненными в том смысле, что любое "действие в хозяйстве и государстве решается и освещается озарением религиозным". Принципом "подчиненной экономики" и "подчиненного права" С. стремился связать свои экономически-философские воззрения с традицией рус. религиозного творчества.

Соч.: Европа и Евразия // Русская мысль. София, 1921. Вып. 1; "Подъем" и "депрессия" в русской истории. Прага, 1925; Географические особенности России. Ч. 1: Растительность и почва. Прага, 1927; Россия — особый географический мир. Прага, 1927; Место действия в русской литературе (географическая сторона в истории литературы). Прага, 1931; Место-развитие русской промышленности. Берлин, 1932; Разрушающие свою Родину. Берлин, 1935; Сказания иностранцев о Сибири. Прага, 1933; Континент Евразия. М., 1997.

Лит.: Вернадский Г. В. П. Н. Савицкий // Новый журнал. Нью-Йорк, 1968. Т. 92; Бердяев Н. А. Утопический этатизм евразийцев // Н. А. Бердяев о русской философии. Свердловск, 1991. Ч. 2. С. 198–204; Соболев А. В. Полюса евразийства// Новый мир. 1991. № 1; Boss О. Die Lehre der Eurazier. Wiesbaden, 1961; Riasanovsky N. The Emergence of Eurasianism // California Slavie Studies. 1967. № 4.

В. П. Кошарный

САКУЛИН Павел Никитич (1 (13). 11.1868, с. Воскресенское Самарской губ. — 7.09.1930, Ленинград, похоронен в Москве) — филолог, культуролог, историк рус. литературы и философии; сфера его интересов может быть также определена как философия рус. литературы. В 1891 г. окончил историко-филологический ф-т Московского ун-та, где преподавал с 1902 по 1911 г., когда покинул ун-т в знак протеста против политики правительства. После возвращения в ун-т (1917) вел обширную научную, педагогическую и общественную работу, был директором Ин-та рус. литературы (Пушкинский дом), председателем Об-ва любителей российской словесности при Московском ун-те, в 1929 г. избран академиком АН СССР. Будучи учеником Н. С. Тихонравова, С. вступил в науку как приверженец культурно-исторической школы академического литературоведения, в которой его привлекали универсализм интересов, публицистичность, трактовка истории литературы как истории общественного самосознания и духовной жизни народа. Примыкая в своих философских воззрениях к позитивизму, с 1905 г. С. проявляет интерес и к учению К. Маркса; оставаясь в стороне от политического марксизма, он выступает за "государственный социализм" и фактически отстаивает ценности либерализма. За представленную в качестве магистерской диссертации работу об Одоевском (Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский. Мыслитель-писатель. Т. 1, ч. 1–2. М., 1913) С. сразу была присуждена докторская степень. На примере становления мировоззрения Одоевского автор реконструирует процесс формирования рус. философской культуры 1-й пол. XIX в. в целом, характеризуя почти весь ряд ее представителей и прослеживая их взаимодействие с западноевропейскими направлениями (мистицизм, масонство, шеллингианство, социализм, национальный мессианизм и др.). Кн. "На грани двух культур. И. С. Тургенев" (М., 1918) С. продолжает серию работ, посвященных философскому истолкованию рус. классики; по его мнению, "Тургенев… бесконечно интересен как большой и мыслящий художник, стоявший на грани двух культур и — на страже культуры. Он чувствовал себя участником и свидетелем нескольких драм: это — драма беспочвенного русского интеллигента, драма России (в ее положении между Востоком и Западом) и, наконец, драма социальная, общеевропейская" (С. 31, курс, автора). С. последовательно характеризует психологию Тургенева, его художественную поэтику, социально-политические взгляды и своеобразную "философию жизни", выделяя эстетический "аполлонизм" и философский витализм писателя. В работе "Пушкин и Радищев. Новое решение старого вопроса" (М., 1920) С. рассматривает процесс перехода от наследия фр. Просвещения к философии нем. идеализма в рус. об-ве, становление идеи историзма и ее роль в миропонимании зрелого Пушкина, для к-рого оценка Радищева явилась важным моментом самоопределения: "Светлый, гармоничный и мудрый Пушкин, изрекший своим творчеством великое поэтическое "да", отверг в лице Радищева мятежное "нет". Для поэта это было преодолением в самом себе XVIII века. Центробежность побеждена центростремительностью" (С. 75). В кн. о Некрасове (М., 1928) С. выявляет его "концепцию жизни", вскрывает идейную направленность в самих композиционных приемах "социологической лирики" поэта, стремящегося объединить судьбу народа и интеллигенции в единстве общей цели. В кн. С. "Русская литература и социализм" (Ч. 1. Ранний русский социализм. 2-е изд. М., 1924) предпринимается попытка обобщающего разбора эволюции социальных идей в России в широком контексте научной, литературной и общественной мысли, начиная с XVIII в.; рассматривая социализм как своего рода "новую религию жизни", автор анализирует его сложное соотношение с христианством и прослеживает отражение этого конфликта в сознании рус. людей. Исходя из убеждения, что "дело европейской культуры есть и наше дело", считал, что России неизбежно предстоит пройти через идентичный зап. опыт социального развития. С. выделял интеллигенцию как особую надклассовую группу, "аккумулятор социально-психической энергии века", призывая большевиков обеспечить ее необходимой свободой творчества. В 20-е гг. С. занимался теорией литературы: разработал план создания фундаментального трактата "Наука о литературе", посвященного философии и психологии творчества, аспектам его восприятия и изучения. Считал литературу органической частью общественной жизни, высоко оценивал творческий акт художника. Пафосом его размышлений выступает философия созидающего человека как "творческой монады", надежда на будущий "мощный расцвет" личностного начала в человеке (Социологический метод в литературоведении. М., 1925. С. 178). В последние годы жизни С. оказался в трудном положении: выступая с защитой культурных ценностей прошлого, он подвергся резким нападкам. Был обвинен в отступлении от марксизма и методологическом эклектизме. В научной среде рус. эмиграции С. пользовался авторитетом (см. Ляцкий Е. А… Памяти П. Н. Сакулина // Slavia. R. XI, S. 1. Praha, 1932. С. 193).

С о ч: К вопросу о построении поэтики. М., 1923; Русская литература: социолого-синтетический обзор литературных стилей. М., 1928. Ч. 1–2; Die Russische Literatur (Handbuch der Literaturwissenschaft). Wildpark — Potsdam, 1930; Филология и культурология. M., 1990.

Лит.: Бельчиков Н. Ф. Методологические искания П. Н. Сакулина. (1868–1930) II Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1968. Т. 27. Вып. 5. С. 404–415; Николаев П. А. Павел Никитич Сакулин // Вопросы литературы. 1969. № 4. С. 112–122; Раков В. П. Из истории советского литературоведения. Павел Никитич Сакулин. Иваново, 1984;Минералов Ю. И. Концепция литературоведческого синтеза // Сакулин П. Н. Филология и культурология. М., 1990. С. 7–22.

А. В. Черняев

САМАРИН Юрий Федорович (21.04(3.05). 1819, Петербург -19(31).03.1876, Берлин) — философ и публицист, идеолог славянофильства. Один из главных разработчиков Положения 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян от крепостной зависимости. После окончания Московского ун-та защитил магистерскую диссертацию "Стефан Яворский и Феофан Прокопович" (1844), в к-рой содержались важные для последующего развития славянофильского учения идеи. "Западные вероисповедания" (т. е. католичество и протестантизм) представлены С. как "уклонения от церкви православной", что явилось предпосылкой последующей славянофильской критики зап. цивилизации. Критика С. "идеи отвлеченно общего" (католицизм) и "идеи отвлеченной личности" (протестантизм) была впоследствии продолжена Киреевским в работе "О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России" (1852). В письме к Гоголю (1846) С. отмечал, что после периода "философского отрицания" он пришел к осознанию христианства как основополагающего начала всей жизни и творчества. Христианская философия С. основана на убеждении в том, что религиозная вера формирует норму и закон человеческого существования и что она сознается всем человеческим существом и верой. Преодолев влияние философии Гегеля, С. присоединяется к А. С. Хомякову в качестве ее критика. Он указывал на тесную связь между гегелевской философией и материализмом, а также социализмом, на связь, к-рая коренится в глубинах философского рационализма, ведущего, по мнению С, в конечном счете к автономизации личности и социальной разобщенности — осн. болезни совр. цивилизации. С. разработал собственную концепцию цивилизации, ядром к-рой считал проблему "Россия и Запад". В ней С. проводит различие между степенью развитости цивилизации, ее возрастом и ее содержанием, "определяющим ее достоинство", а также различие между цивилизацией наносной, "заемной", и цивилизацией как "органического и своеобразного продукта народной жизни". Степень развитости цивилизации, определяемая "совокупностью условий жизненного комфорта", не является критерием ее достоинства. По С, значение имеет не показатель социально-экономического и политического развития цивилизации, а ее "содержание", обусловленное коренными особенностями народного быта. В 1864 г. С. вступил в полемику с Герценом, к-рый ответил ему публикацией в "Колоколе" серии "Писем к противнику". Герцен, как и С, главной отличительной чертой российской цивилизации считал наличие в рус. жизни крестьянской общины. Однако С. рассматривал общину как социальный фундамент развития "православно-русской цивилизации", "общинное начало" называл "освященным и оправданным началом духовного общения, внесенным в него церковью", защищал общину от обвинения в том, что она подавляет личность, ее свободу и социальную активность. Герцен же видел в общине социально-политический зародыш будущего социалистического переустройства об-ва, важный фактор преобразования самодержавного государства в федерацию "вольных общин". С. внес значительный вклад в развитие и популяризацию философии славянофилов, был составителем и комментатором первого собр. соч. А. С. Хомякова. Осн. произв. С: "О мнениях "Современника", исторических и литературных" (1847), "На чем основана и чем определяется верховная власть в России" (1853–1856), "О народном образовании" (1856), "Два слова о народности в науке" (1856), "Несколько слов по поводу исторических трудов г. Чичерина" (1857), "Письма о материализме" (1861), "По поводу мнения "Русского вестника" о занятиях философией, о народных началах и об отношении их к цивилизации" (1863), "Иезуиты и их отношение к России" (1866), "Задачи психологии" (1874) и др.

С о ч.: Соч.: Т. 1–10,12. М., 1871–1911; Избр. произв. М, 1996.

Лит.: Введенский С. Н. Основные черты философских воззрений Ю. Ф. Самарина. Казань, 1899; Нольде Б. Э. Юрий Самарин и его время. Париж, 1926 (2-е изд. — М., 2003); Теория государства у славянофилов. Спб., 1898; Славянофильство: pro et contra. Творчество и деятельность славянофилов в оценке русских мыслителей и исследователей. Спб., 2006.

А. А. Попов

СBEНЦИЦКИЙ Валентин Павлович (30.11(12.12). 1881, Казань — 20.10.1931, Канск, Вост. — Сибирский край) — писатель, религиозный мыслитель, священник (с 1917). Учился на историко-филологическом ф-те Московского ун-та (1903–1907). На мировоззрение повлияли патристика, учение В. С. Соловьева о всеединстве, творчество Достоевского и этика Канта. Последнюю С. возводил к идее бессмертия и евангельским заповедям, следование велению долга считал путем к полной материальной и духовной свободе, а существом ее — охотное самопожертвование. Индивидуализму Ницше, "отрекающемуся не только от толпы, но и от Бога (т. е. от самого себя)", противопоставлял христианский персонализм — "религию свободного человека" (позднее сходные идеи высказывал Бердяев в соч. "Философия свободы" (1911) и "Философия свободного духа" (1927). С. диалектически трактовал свободу как дар и долг: возможность и необходимость творческого раскрытия личности, выражения ее божественного начала, полагая реализацию предвечного замысла смыслом земной жизни. Целью всего мирового движения считал воплощение божественной идеи, прогресс определял как "медленную и мучительную дифференциацию добра и зла", а во всем космосе видел становящуюся Церковь. Свободный человек, по С, — сознавшее себя богочеловеком новое существо, пребывающее в любви, радости и вечном уповании, его действия, желания и помыслы облечены во Христа. Оговаривая, что "всякое логическое познание есть ограничение, потому ничто безграничное познано быть не может", С. установил формальные признаки свободы — вечность и беспричинность (качества Творца бытия); различал ее внешнее условие (свободную волю) и внутреннее содержание (святость); первым ее выражением полагал ничем не обусловленный творческий акт — хотение, осуществляемое путем воли. При истинной свободе хотение следует не низменным началам души, а совершенному закону, при всяком же его нарушении, грехе (поскольку он рабство похотям), свобода (залог бессмертия человека) заменяется причинностью. Достигнуть совершенства — значит очистить свой дух от всякого зла, т. е. стать абсолютно свободным. Но это недоступно одному: только любовное единение свободных людей, сознающих себя сынами Божьими, дает простор индивидуальным силам человека. Развивая учение А. С. Хомякова о соборности, С. надеялся, что религиозная общественность (не механическое, но внутреннее объединение в одно тело людей, не перестающих быть различными его членами) способна вывести церковь из пассивного состояния и преобразить социальный строй. Создал вместе с Эрном в 1905 г. нелегальное "Христианское братство борьбы", был одним из основателей Московского религиозно-философского об-ва памяти Вл. Соловьева. Отвергая хилиазм, призывал освятить духом Христовым всю жизнь, в т. ч. политику и экономику, ратовал за упразднение "безбожного самодержавия", стремился "пробудить сознание народа к религиозному и общественному творчеству". Взгляды С. резко отличаются от европейской идеологии христианского социализма: в основе человеческих отношений мыслятся Христовы любовь и свобода, а не внешние законы; идеал — Церковь, а не государство (потворство их слиянию С. считал явным отречением от Христа). Выявив несоответствие сущности социалистического движения как явления биологического, лишенного "положительных идеалов и разумно поставленных нравственных целей", с его теоретическим обоснованием, С. пришел к выводу, что "в науке не дано и не может быть дано точного определения социализма" (Письма о социализме // Церковные ведомости. Таганрог. 1919. № 6, 7). Задолго дой А. Ильина обличал толстовство ("преступное самодовольное непротивление") и обосновывал допустимость "насильственного ослабления зла" как "подлинного служения свободе" (статьи в сб. "Вопросы религии". М., 1906. Вып. 1; 1908. Вып. 2). С позиции православной метафизики, "целиком заключающейся в догматах", критиковал "ложь позитивизма", "полуистину либерального христианства" Бердяева и Е. Н. Трубецкого, "черносотенную подделку под Христа", разрыв с православием представителей нового религиозного сознания (Мережковского и Философова), "духовный блуд" мистическо-декадентских кружков, "языческий цезаропапизм" официальной церкви. В 1920-х гг. выдвинул "задачу современной церковной эпохи" — построение монастыря в миру, под к-рым понимал духовную преграду внешним соблазнам жизни и борьбу с внутренними страстями. В итоговой работе "Диалоги" дал цельное изложение христианского мировоззрения; используя метод Сократа, вскрыл противоречия принципов позитивизма и показал необходимость веры в познании истины.

Соч.: Взыскующим града. М., 1906 (совм. с Эрном); Христианское братство борьбы и его программа. М., 1906; Правда о земле. М., 1907; Религиозный смысл "Бранда" Ибсена. Спб., 1907; Лев Толстой и Вл. Соловьев. Спб., 1907; Письма ко всем (Памфлет). М., 1907; Антихрист (Записки странного человека). М., 1908 (2-е изд.); Жизнь Ф. М. Достоевского. М., 1911; О свободе человека. М., 1912; Диалоги. М., 1995; Монастырь в миру: Проповеди и поучения. М., 1996. Т. 1–2.

Л и т.: Русое Н. Из жизни церковной Москвы // Накануне. 1922. 3 сентября. Свенцицкая М. Отец Валентин // Надежда. Фр. на/М., 1984. Вып. 10; Свенцицкий А. Б. Они были последними? М., 1997; Фудель С. И. Собр. соч. М., 2001. Т. 1; Чертков С. В. В. П. Свенцицкий //Русские писатели. 1800–1917. М., 2007. Т. 5.

С. В. Чертков

"СВЕТ НЕВЕЧЕРНИЙ: Созерцания и умозрения" — философское произв. Булгакова. Работа создавалась на протяжении нескольких лет (1911–1916), ее отдельные фрагменты публиковались в периодике (1914–1916). Отдельной книгой она вышла в изд-ве "Путь" (М., 1917). По словам Зеньковского, "С. н." завершает религиозно-философский период творчества Булгакова, к-рый, приняв в 1918 г. священство, в дальнейшем, не порывая внутренней связи с философской проблематикой, переходит к исследованию в основном богословских вопросов. Книга не только подводит определенный итог духовной эволюции Булгакова от "легального марксизма" к идеализму и православию (сам автор называет ее исповедью), но также глубоко и рельефно отражает смысл и существо поиска "религиозного единства жизни" значительной части рус. интеллигенции нач. XX в. В ней развивается христианская философия Бога и мира и лежащая в ее основе идея Софии (вслед за В. С. Соловьевым и Флоренским). Во введении ("Природа религиозного сознания") анализируется трансцендентная природа религии, основы и предпосылки возникновения религиозного сознания. По Булгакову, живая религиозность, вера основана на напряженном чувстве противоположности имманентного и трансцендентного, поляризации миросознания и богосознания. Религия знаменует собой не только связь с Богом, но также и греховное отпадение мира от него, установление абсолютного, непреодолимого для мира расстояния, преодолеваемого лишь в результате чуда, милости и любви Божества. Акт веры, обладающий качеством объективности и транссубъективности, приводит к рождению догмата, идее кафоличности (универсальности и всечеловечности истины Божьей) и церковности. Религиозное сознание находит свое воплощение в мифе и культе — конкретной образной форме откровения трансцендентного, высшего мира. Одним из источников религиозного сознания является философия, постоянно стремящаяся выйти за пределы миропознания, несущая в себе "любовь к Софии". Поскольку философия, как полагает Булгаков, в своей основе мифична или догматична, ему представляется объективным и закономерным существование религиозной философии, органично сочетающей в себе свободу мысли и догмат веры. В первом отделе ("Божественное ничто") дается концепция отрицательного богосознания, рассматриваются учения представителей апофатического богословия (Климент Александрийский, Ориген, Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Иоанн Дамаскин, Григорий Палама и др.). По Булгакову, центральной проблемой религиозной философии является осмысление божественного Ничто. Различая такие проявления сознания, как противоречие (логическое и диалектическое) и антиномию (невозможность познать трансцендентный божественный мир и одновременное присутствие этого мира в религиозном переживании), он усматривает соответственно два подхода в религиозной философии: эволюционно-диалектический и антиномический. В первом случае, предполагающем систему религиозного монизма, всеобщего универсального тождества (буддизм, пантеизм Плотина, Б. Спинозы, А. Шопенгауэра, Э. Гартмана), Бог и мир становятся однопорядковыми моментами диалектического развития бытия, иерархическими ступенями самооткровения Ничто. Всякое нечто (Бог, человек, небо, ад, ангелы, демоны), имея единую природу, является модусом, ипостастью абсолютного Ничто, приобретает характер конечного и относительного, что грозит человеку духовной гибелью. При антиномическом (см. Антиномизм) понимании религиозного сознания, напротив, Бог в своей трансцендентности бесконечно удален от человека, уходит от него "в запредельную тайну". Булгаков считает, что отрицательное богословие не дает логического перехода к положительному учению о Боге и мире, их непостижимость отчасти разрешается лишь подвитом веры. Однако сотворение мира рождает возможность определить Бога как некое имманентно-трансцендентное дуалистическое начало, приводит к появлению богопознания и богообщения, догмата и мифа и, наконец, к положительному (катафатичес-кому) богословию и религиозно-философскому осмыслению Бога. Т. обр., антиномия, не находя своего логического разрешения, оказывается разрешимой в религиозной жизни, не боящейся рассудочного абсурда. Второй отдел ("Мир") посвящен уяснению смысла религиозных основ бытия. Согласно Булгакову, творение мира Богом есть саморазвитие Абсолютного, его творческая жертва любви ради относительного. В этом смысле творение представляет собой абсолютно свободный и самобытный, в себе самом имеющий смысл и основу, метафизический и иррациональный акт. Онтологическую основу творения составляет безмерное смирение Абсолютного — предельная и универсальная добродетель христианства. Булгаков, различая ничто (полное отрицание бытия — укон) и нечто (невыявленное, потенциальное бытие — меон), понимает создание общей материи тварности (Великая Матерь природного мира) как результат превращения укона в меон. Меон, выявляя свою потенциальность и освобождаясь от внешней пустоты, выступает в качестве этапа на пути от небытия (ничто) к бытию (что). Таинственный, творческий синтез бытия и небытия, выражающийся в бывании, есть истинная сущность тварности, всего относительного. Поскольку Абсолютное обнаруживает себя как Творец, осуществляется в бытии, мир представляется Булгакову становящимся Богом. Творя мир, Бог тем самым и себя ввергает в творение, истощается в ничто, превращает его в материал для своего образа и подобия. Тайна тварности проявляется также в противоречивом осознании тварью временности своего бытия и вечности. Время (актуальный синтез бытия и небытия), поглощенное прошлым и устремленное в будущее, есть как бы не имеющая измерения точка, движущаяся в океане меонального бытия-полубытия прошедшего и будущего (уже-не-бытие и еще-не-бытие). Общая антиномия тварности выражается в антиномии свободы и необходимости, присущей твари из-за ее относительности и ограниченности. Поскольку мир бытийными корнями уходит в Бога, он чужд свободы и необходимости, но, поскольку он тварен и погружен в ничто, ему свойственна возможность выбора. Сознаваемая тварью задача творчества, по Булгакову, уже предвечно разрешена Богом, но она должна быть разрешаема во времени. Обоснование религиозных основ мироздания получает свое дальнейшее развитие в оригинальной мифологеме Софии (см. Софиоло-гия). По Булгакову, София, находясь вне самозамкнутой, абсолютной полноты Божественного мира, тем не менее допускается в него по неизреченному снисхождению любви Божьей, открывает тайны и глубины Божества. В отличие от Божественных ипостасей, к-рые неизменно пребывают единосущным Божеством, наполняют себя им и его собою, София лишь содержит то, что получила от Бога (в этом смысле она — "Вечная женственность"). Булгаков усматривает в женственности тайну мира, поскольку до его сотворения он уже был зарожден в своем женственном лоне. Действие всей Св. Троицы в каждой из ее ипостасей приводит к зарождению мира в Софии, становящейся в результате началом тварности. София, пребывая между миром и Богом, бытием и сверхбытием, временем и вечностью, вносит в мир через себя и для себя порядок и внутреннюю последовательность Божественного Триединства. Умопостигаемые, вечные идеи, актуально содержащиеся в Софии, лежат в основе тварного мира, делают его софийным, наделяют каждое существо своей идеей-нормой, давая тем самым ему подлинное бытие. В этом смысле мир есть София в своей основе и не есть София в своем состоянии. Материю Булгаков определяет как низшую подоснову мира, распавшуюся множественность, находящую свое единство лишь во временно-пространственном процессе, становлении, бытии-небытии. В отличие от материи телу придается положительное и безусловное значение; оно есть не только следствие греха, но является также первозданной сущностью, некоей умопостигаемой материей, образующей основу телесности в самой Софии. Отвергая дуалистическое миропонимание (добро и зло как начала мира), Булгаков полагает, что первородный грех принес с собой не субстанциальную, а функциональную порчу мира; мир ле жит во зле, но не есть зло, к-рое есть его состояние, а сущность. Заключенное в непроницаемую оболочку ни то, зло всегда отторжено от всеединства, внесофийно антисофийно. В третьем отделе ("Человек") представлю на религиозная антропология и историософия Булгаков; По его мнению, человек, воплощая в себе образ и подебие Божье, есть одновременно тварь и не тварь, относительное и абсолютное; он трансцендентно противостоит не только миру, но и себе как эмпирической и психологической данности. Будучи метафизическим центром мироздания, человек содержит в себе всю полноту тварного мира, как бы полную программу творения. Полнота oбраза Божьего предполагает духовную двуполость человека, выражающуюся в эротической напряженности — глубочайшей основе творения и творчества, в стремлении духовно-целостному браку. Поскольку, по Булгакову, сатана может внести соблазн в мир только через человека его грехопадение является победой над всей тварью. Отвращаясь от Бога, человек жаждет уже только мир; впадает в однобокий космизм (имманентизм); смерть становится благодеянием, спасением от жизни на зачумленной земле. В результате такой метафизической катастрофы непосредственное богообщение сменяется надеждой и воссоединение с Богом, идеей спасения, религиозным богооткровением и богодействием. В частности, яркий пример "искания" Бога Булгаков усматривает в язычестве, к-рое в моменты своего религиозного подъем проявляет предельный ужас богооставленности. По Булгакову, мир был только предсотворен в человеке, к-ры должен был со своей стороны сотворить самого себя coбственной свободой. Однако обнаружившаяся несостоятельность человека на этом пути, его грехопадение, потребовало от Бога нового акта творения — боговоплощения; Христос ("новый Адам"), заместив собой "ветхог Адама", стал имманентен человеку и миру, явился единым и универсальным всечеловеком, соборным человечеством, самой церковью. Антиномия спасения предполагает необходимость сохранить раз призванного к бытию человека и невозможность спасти его таким, какй он есть; благодаря Голгофской жертве "ветхий" человек создается заново, становится лучше по существу, оставаясь после воскресения самим собой "по состоянию" История, по Булгакову, представляет собой осуществление первоначального творческого замысла, некую завершенность, последовательно раскрывающуюся в времени. Имея свое начало в райском человеческом бытии, история неподвластна влиянию первородного греха к-рый тем не менее вносит в нее трагизм и антиномии Одним из источников мучительного и противоречивого существования человечества является, по Булгакову, стихия хозяйствования (активно-трудовое воздействие человека на природу), софийная по своему корню (как всякое творческое делание) и антисофийная в своем быта (рабство необходимости). В хозяйстве и через хозяйсп человечество создает свое историческое тело, реализу для себя мир, осуществляет власть над ним. Важное зн чение в истории Булгаков придает теургическим и соф: ургическим задачам искусства, находящегося на rpai двух миров. В этой связи он отмечает, что искусство тесно связано с религиозным культом; оно с колыбели повито молитвой и благоговением: на заре культурной истории человечество лучшие свои вдохновения приносит к алтарю и посвящает Богу Историческая жизнь человечества протекает в форме общественности, к-рая, по Булгакову, скрепляется властью. Ощущая мистический и иррациональный характер власти, ее богоотчужденность, человек стремится преодолеть власть и прийти к боговлас-тию (теократии). С т. зр. Булгакова, историю можно считать удавшейся, если она подготовила свой закономерный конец и выход за историю, к "жизни будущего века"; конец истории есть апофеоз жизни и ее оправдание. Созревая в актах богооткровения и боговоплощения, история прямо или косвенно определяется судьбами церкви; в этом смысле она выступает как церковная история. Конец мироздания, основанного на тварной свободе, есть начало воскрешения человека и всей твари во Христе. На Страшном суде добро и зло прекращают свое существование в нераздельном единстве, благо как бытие начинает противостоять злу как небытию.

С о ч.: Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М., 1994.

Л и т.: Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 2, ч. 2. С. 198–226; Посети Н. О. История русской философия. М., 1991. С. 220–268; Хоружий С. С. Вехи философского творчества о. Сергия Булгакова // Булгаков С. Н. Соч.: В 2 т. М., 1993. Т. 1; История русской философии / Под ред. М. А. Маслина. М., 2007. С. 416-^26.

В. Н. Жуков

СВЯТООТЕЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ — наследие учителей вост. христианской церкви, выработавших догматические основы православной философии и обусловивших оригинальные черты рус. религиозной мысли. Святоотеческие труды получили известность на Руси уже с момента зарождения в ней философской мысли. Так, в Изборниках 1073 г. и 1076 г. содержатся отрывки из произв. Василия Великого, Афанасия Великого, Максима Исповедника, Нила Синайского и др. Интерес к этим авторам обусловливался преимущественно потребностями духовного просвещения, особенно его внутренней стороной, предполагающей синергическую (см. Синергизм) свободу религиозного опыта. Отсюда проистекал строго конфессиональный и аскетический характер освоения святоотеческого наследия, призванного способствовать личностному совершенствованию в среде просвещенных монахов. Исихастская традиция (см. Исихазм), обязанная своим появлением последнему восточнохристианскому отцу церкви Симеону Новому Богослову, выделила в С. у. саму возможность оригинального отношения к православным догматам, и Нил Сорский наиболее ярко осуществил эту возможность в своем учении. Дальнейшее развитие православной мысли с привнесением в нее светских элементов философствования привело к рождению православной философии в России в XVIII в., что оттенило принципиальное значение святоотеческих соч. в этом процессе, особенно в творчестве митрополита Московского Платона (Левшина). Издание "Добротолюбия" как бы знаменовало собой "возвратное движение русского духа к византийским отцам" (Флоровский). Определенные аспекты С. у. использовали в своем творчестве славянофилы.

Киреевский связывал саму оригинальность отечественной мысли с приверженностью к духу писаний святых отцов. Однако, хотя святоотеческие произв. приобрели в XIX в. заметную роль в становлении взглядов светских мыслителей, ориентирующихся на создание собственно рус. (православной) философии, должного знания указанных произв. среди них не наблюдалось. Вот почему столь широкий резонанс получила кн. Флоренского "Столп и утверждение истины", по существу открывшая рус. интеллигенции наследие святых отцов, причем в свете философского их осмысления. В 1-й пол. XX в. выявился целый спектр оригинального отношения к святоотеческому наследию. Так, С. Н. Трубецкой заостряет внимание на гносеологических его аспектах. На основе святоотеческих соч., связанных с работами Псевдо-Дионисия Ареопагита, а также — исихастской традицией, Лосев и Булгаков разрабатывают философию имени. Н. О. Лос-ский стремится подкрепить свое учение о перевоплощении решениями вселенских соборов. Эрн выдвигает концепцию восточно-христианского "логизма" как эпицентра последующего развития рус. философии, с тем чтобы, осознав святоотеческие корни своей оригинальности, глубже проникнуть в "живую стихию Логоса".

Л и т.: Бронзов А. А. Нравственное богословие в России в течение XIX столетия. Спб., 1901; Эрн В. Ф. Соч. М., 1991; Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. М., 1993; Карсавин Л. П. Святые отцы и учители церкви. М., 1994; Флоровский Г. В. Восточные отцы IV века. Париж, 1931 (2-е изд. — М., 1992); Он же. Византийские отцы V–VIII века. Париж, 1933 (2-е изд. — М., 1992); Лососий В. Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви: Догматическое богословие. М., 1991.

П. В. Калитин

СЕЗЕМАН Василий Эмильевич (30.05(11.06). 1884, Петербург — 29.03.1963, Вильнюс) — философ. В 1909 г. окончил классическое отделение историко-филологического ф-та Петербургского ун-та, был оставлен при кафедре философии для получения проф. звания и командирован в ун-ты Марбурга и Берлина. По возвращении преподавал философию в ун-тах и гимназиях Петербурга, Вятки, Берлина и Ковно (Каунаса); проф. ун-та в Ковно он стал по рекомендациям Н. Гартмана, Н. О. Лосского и Франка. В 1950 г. арестован, в 1958 г. реабилитирован и до конца жизни работал проф. логики Вильнюсского ун-та. Осн. тема его философского творчества — проблема иррационального во взаимоотношении с рациональным. Эта тема разрабатывалась на основе синтеза глубинного платонизма рус. философской культуры, восходящей к святоотеческой традиции, с философскими принципами неокантианства марбургской школы и "идеями чистой феноменологии" Гуссерля. Именно на стыке феноменологии и марбургского неокантианства С. пытался отыскать решение проблем соотношения иррационального с рациональным. Иррационализм рассматривался С, с одной стороны, как негативная (нижняя) граница бытия, а с другой — как высшая, позитивная граница, за к-рой явлена абсолютная первооснова космоса, воплощенная в принципах единства истины, добра и красоты. Первооснова трактовалась мыслителем не только как сверх-бытие, сверх-цен-ность, но и как сверх-разумное. Первоначальные формы подобных характеристик бытия С. усматривал в традициях платонизма и в платоновски обусловленной богословско-философской экзегетике отцов и учителей церкви. По мнению С, от эмпирических ступеней рациональности вполне возможно перейти к идее абсолютной рациональности через мост иррациональных принципов в том случае, если "иррациональное" выступит в роли философского абсолюта, выражаемого исключительно апофатически. Европейская культура, с т. зр. С, стоит на пороге катастрофы, она погрузилась в иррациональные бытийные бездны, построенные на отрицательных, меонических началах, тогда как внутренняя сила и жизненность духовной культуры заключены в активных поисках подлинного бытия, отличающего реальное от меонического. Единственный выход из подобного кризиса мыслитель видел в сущностной связи духовной культуры с высшим трансцендентным началом, к-рое только одно способно осуществить и обосновать свое внутреннее единство.

Соч.: НилФилострата//Гермес. Спб., 1910. Вып. 6–8; Рациональное и иррациональное в системе философии // Логос. М., 1911. Кн. 1; Die Ethtik Platos und das Problem des Bosen // Philosophische Abhandlungen: Herman Gohen zum 70. Geburstage (4. Juli. 1912). В., 1912; Теоретическая философия Марбургс-кой школы // Новые идеи в философии. Спб., 1913. С. 5; Эстетическая оценка в истории искусства // Мысль. Пг, 1922. № 1; Платонизм, Плотин и современность // Там же; Сократ и проблема самопознания // Евразийский временник. Берлин, 1925. Кн. 4; Das Problem des Idealismus in der Philosophe // Antritsvorlesung gehalten an der humanistischen Fakultet der litauischen Universitet. Kaunas, 1930. Kn. 4; Основы славянофильства // Начала. 1992. № 4.

Л и т.: MureikaJ. Prof. V. Sesemann. Bibliografija. Vilnius, 1983.

А. И. Абрамов

СЕМЁНКИН Николай Семенович (28.08.1935, с. Тамала Пензенской обл.) — специалист по истории рус. философии; д-р философских наук, проф. Окончил философский ф-т МГУ. В 1968–1991 гг. работал преподавателем философии в Ин-те общественных наук при ЦК КПСС; позже — на госслужбе в Миннаце и Минсотрудничестве России (1993–1997); с 1997 г. — проф. кафедры философии Государственного ун-та управления. Осн. область исследований С. - рус. идеалистическая философия кон. XIX -1-й пол. XX в. (В. С. Соловьев, Флоренский, Булгаков, Карсавин и др. Докторская диссертация С. (1989) посвящена анализу софиологии в России. Одним из первых привлек внимание советских историков философии к исследованию софиологии, имеславия, философии имени. В его трудах обосновывается идея триединства софиологии, имеславия и евразийства, выдвигается положение о том, что рус. неоправославная теодицея ("мессианская теодицея") тесно связана с антроподицеей и этнодице-ей. С. рассматривает в качестве особого феномена рус. этнический мистицизм, а Россию — как евразийскую державу ("Россия-Евразия"), как суперэтнос (с особым типом полиэтнической и поликонфессиональной культуры). Считает, что общая цель, объединяющая софиологов, имеславцев и евразийцев, — это оправдание рус. народа и обоснование его национального самосознания (рус. эт-нодицея).

Соч.: Апология христианства в русской религиозной философии // Вопросы научного атеизма М., 1969. Вып. 7; Кризис теодицеи. (О попытках богооправдания в русской религиозной философии) // Философские науки. 1969. № 3; Антропология Л. Карсавина // Проблемы. Вильнюс, 1971. Т. 2 (литов. яз.); Философия богоискательства: Критика религиозно-философских идей софиологов. М., 1986; Феномен этнического мистицизма в русском мифосознании // Международная конференция "Славяне: единство и многообразие". Секция 6. Минск, 1990; Россия как сверхнарод // Наука о культуре: итоги и перспективы. Информационно-аналитический сборник. М., 1995. Вып. 4; Идеократическое государство русских евразийцев // Материалы VII Российского симпозиума "Русская философия: многообразие в единстве". М., 2001; Русская этнодицея //Материалы международной научно-практической конференции "Актуальные проблемы управления — 2004". М., 2004. Вып. 6.

В. Е. Дот

СЕМЁНОВА Светлана Григорьевна (23.08.1941, Чита) — специалист по истории рус. философии, литературовед, д-р филологических наук, главный научный сотрудник Ин-та мировой литературы РАН. В круг научных интересов С. входят проблемы философской антропологии, аксиологии и иммортологии, философии религии, взаимосвязи рус. философии и литературы. С. - исследователь философского наследия Федорова (составитель первого научного собр. его соч.), др. представителей рус. космизма; разработала концепцию двух ветвей этого течения — активно-эволюционной, ноосферной, и активно-христианской. Обосновала идею "активной эволюции" как нового сознательно-творческого этапа развития мира, направляемого религиозным идеалом, разумом и нравственным чувством; ввела понятия "ноосфера как реальность" (вся хозяйственная, культурная деятельность человечества на земной планете) и "ноосфера как идеал" (будущий преображенный, бессмертный порядок бытия, "Царствие Небесное"). В работах С. рассматриваются представления мыслителей рус. религиозного возрождения: об активно-творческой эсхатологии, нацеленной не на финальную катастрофу, а на постепенное преображение; о богочеловечестве, условности апокалиптических пророчеств, проблеме апокатастасиса. На основе проведенного ею выделения двух аспектов понятия природы (как совокупности всего живого и неживого и как порядка бытия) С. по-новому ставит проблему "человек и природа", противопоставляя ноосферные установки рус. космизма ряду положений "нового экологического сознания" с его пафосом "свертывания" человечества, отрицания его претензий на роль сознания природы и преобразовательную активность. С. развивает идеи Федорова о регуляции как внешней природы, так и внутренней, самого человека (психофизиологическая регуляция), имманентном воскрешении и преображении, трансформации эротической энергии. Одно из направлений работы С. связано с изучением рус. литературы XIX–XX вв. как синкретической образной философии, метафизического и национального самосознания. В кн. "Глаголы вечной жизни" (М., 2000), посвященной исследованию Четвероевангелия, С. соединяет святоотеческую традицию экзегетики с активно-христианским взглядом рус. религиозной философии, по-новому высвечивающим метафизический смысл событий Священной истории.

Соч.: Преодоление трагедии: "Вечные вопросы" в литературе. М., 1989; Николай Федоров. Творчество жизни. М., 1990; Тайны Царствия Небесного. М., 1994; Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. Поэтика — видение мира — философия. М., 2001; Философский контекст русской литературы 1920-1930-х годов (в соавт.). М., 2003; Метафизика русской литературы: В 2 т. М., 2004; Философ будущего века — Николай Федоров. М., 2004; Мир прозы Михаила Шолохова. От поэтики к миропониманию. М, 2005.

А. Г. Гачева

СЕРАПИОН ВЛАДИМИРСКИЙ (нач. XIII в. -1275) — церковный деятель, проповедник, писатель и мыслитель. Биографические сведения о С. В. чрезвычайно скудны. Он был монахом Киево-Печерского монастыря, в к-ром с 1249 по 1274 г. состоял архимандритом, а в 1274 г. был поставлен епископом Владимира, Суздаля и Нижнего Новгорода. В 1240 г. С. В. стал свидетелем опустошительного разгрома Киева войсками Батыя, что дало трагический импульс его творчеству. Бедствия и страдания, захлестнувшие страну, воспринимавшиеся как страшное божественное испытание, становятся единственной темой его соч. До нас дошло 5 принадлежащих перу С. В. произв., написанных в жанре поучений (пастырских обращений к верующим). Наиболее распространенным по количеству списков было "Поучение о потрясении, да отступим от зла и избудем гнева Божия", более известное как "Слово преподобного отца нашего Серапиона". В поучениях С. В. получило логическое завершение разрабатывавшееся летописцами XII–XIII вв. казней Божиих учение, в последующие столетия выполнявшее роль официальной историософской доктрины рус. церкви. При этом С. В. подробнее и убедительнее своих предшественников обосновывал нравственные, земные причины Божьей кары, тогда как ранние памятники уделяли преимущественное внимание ее богословскому обоснованию. Тяжкие муки, привнесенные игом, С. В. расценивает как прямой результат падения нравов и христианского благочестия. Самым опасным и самым распространенным грехом той трагической эпохи автор считает отступление от правоверия, уклонение к язычеству. Он подчеркивает, что народ сам навлек на себя ярость Вседержителя, но в его силах обратить гнев Творца на милость. Призыв С. В. к покаянию, к смиренной, всеобщей любви имел религиозное оправдание, однако проповедь смирения, к-рая до татарского нашествия сливалась с призывом к прекращению междоусобной розни, после утраты страной независимости не была исторически перспективна. Воздействие учения о казнях Божиих на общественное сознание объективно сводилось к мысли о покорности завоевателям. В истории СВ. усматривал исключительно религиозный смысл, ограничиваясь нравственной оценкой событий. То, что не имело отношения к вере, не имело для него ценности. С. В. сосредоточивал внимание на внутреннем импульсе перемен, поэтому его, в отличие от предшественников, более интересовал субъективный фактор истории. Нащупывая вневременной смысл событий, он как бы отступал от реальной социально-политической

истории страны, преобразуя ее в историю религиозно-нравственной эволюции об-ва. Учение о казнях Божиих, с его историософскими по сути познавательными установками, в редакции СВ. приобретало сугубо прикладной, подчиненный задачам церковного учительства характер. Целью творчества оказывалось не постижение бытия как высшей самоцели, а извлечение из уроков истории их назидательного смысла.

Соч.: Поучения древнерус. текст, перевод, коммент. // Мильков В. В. Осмысление истории в Древней Руси. Спб., 2000. С. 277–344.

Лит.: Петухов Е. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII в. Спб., 1888; Гудзий Н. К. Где в когда протекала литературная деятельность Серапиона Владимирского // ПОЛЯ. 1952. Т. 2, вып. 5. С. 450–456; Будовнщ И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI–XIV вв.). М, 1960. С. 326–328; Колобанов В. А. Общественно-литературная деятельность Серапиона Владимирского. Владимир, 1962.

В. В. Мильков

СЕРАФИМ САРОВСКИЙ, в миру Прохор Исидорович (Сидорович) Мошнин (1759, Курск — 2(14).01.1833, Саров) — православный подвижник, иеромонах Саровском пустыни, канонизирован в 1903 г. В 1776 г., желая принять монашество, посетил Киево-Печерскую лавру, где в Китаевском скиту получил благословение затворника Досифея отправиться в Саровскую пустынь, бывшую тогда школой исихазма. Здесь в ноябре 1778 г. принят в монашеское братство, в 1786 г. рукоположен в диакона, а в 1793 г. — в священника. С 1794 г. избирает путь отшельничества, а затем и молчальничества. Вернувшись в монастырь, делается затворником. После выхода С. С. из затвора в 1813 г. его духовными детьми становятся мн. миряне, а также сестры Дивеевской общины, основанной в 1788 г. в 12 верстах от Саровской пустыни. Строго придерживался заветов нестяжания (см. Нестяжатели). С 1825 г. С. С. проводил в монастыре только ночь, на день уходя в лесную келью в 2 верстах от монастыря. Здесь и происходили его встречи с духовными детьми. До последнего дня жизни С. С. был окружен завистью и подозрительностью, подвергался гонениям, но сохранял просветленное и мирное состояние духа. С. С. - аскет и мистик, но облик его превосходит традиционное представление о монахе. Иси-хаст, всецело посвятивший себя Богу, он выходит из затвора навстречу тому самому миру, из к-рого бежали мн. его собратья. С. С. настаивал на возможности достижения христианского совершенства не только аскетами, но и мирянами в повседневной жизни. В центре педагогики С. С. находится глубоко личная любовь ко Христу, приобретение даров Св. Духа, чистота сердца и помыслов, молитва в любых обстоятельствах. Учение и образ С. С. чтили такие разные люди, как Булгаков и А. Белый, М. А. Волошин и Флоренский. Возвращение в церковь мн. интеллигентов в нач. XX в. произошло под покровительством С. С, открывавшего новые горизонты церковной жизни. Для мн. рус. религиозных философов С. С. стал пророком нового качества христианской жизни, ее обновления и приближения к апостольской эпохе.

Лит.: Серафим (Чичагов), архим. Летопись Серафимо-Ди-веевского монастыря. Спб., 1903 (репринты — 1991 и 1996);

Ильин В. Н. Преподобный Серафим Саровский. Париж, 1925 (4-е изд. — М., 1993); Угодник Божий Серафим: В 2 т. Валаамский монастырь, 1993;Рошко В., прот. Преподобный Серафим: Саров и Дивеево: Исследования и материалы. М., 1994; Clement О. Saint Seraphim de Sarov, prophete et temoin de la Lumiere // Climent O. Le Visage interieur. P., 1978. P. 117–156.

И. В. Басин

СЕРБИНЕНКО Вячеслав Владимирович (4.06.1951, Ставрополь) — специалист по истории рус. философии; д-р философских наук, проф. Окончил философский ф-т МГУ (1974) и аспирантуру того же ф-та (1979). С 1980 по 1989 г. — доц. кафедры философии МИСИ, с 1990 по 1992 г. — в Ин-те философии АН СССР, с 1992 г. — в Российском гос. гуманитарном ун-те, с 2000 г. — зав. кафедрой истории отечественной философии РГГУ. Руководитель Об-ва историков рус. философии им. В. В.Зеньковского при РГГУ (учебно-научный центр). Защитил докторскую диссертацию "Метафизика культурно-исторического бытия в русской философии XIX века" (1995). В 80-е гг. разрабатывал вост. тему в рус. философии XIX в. (публикации в изданиях Ин-та востоковедения РАН, энциклопедическом словаре "Китайская философия",биографическом словаре "Русские писатели" и др.). Участвовал в подготовке энциклопедического словаря "Русская философия" (1995). Подготовил издание "Истории русской философии" Зень-ковского (М., 2001). Автор кн. "Владимир Соловьев: Запад, Восток и Россия" (М., 1994) и "Вл. С. Соловьев" (М., 1999). Исследуя различные аспекты отечественной метафизической традиции (гл. обр. связанные с философией истории и культуры), обосновывает фундаментальное значение рус. метафизики XIX–XX вв. в российском и мировом историко-философском контексте.

С о ч.: В. С. Соловьев о Китае // Общество и государство в Китае. М., 1982; Проблема взаимоотношения китайской и японской культур в творчестве Вл. Соловьева // Там же. М., 1984; Китайская тема в "Семирамиде" А. С. Хомякова // Там же. М., 1985; Спор об антихристе: Вл. Соловьев и Г. Федотов // Общественная мысль: исследования и публикации. М., 1990. Вып.2; Slavophilism // A History of Russian Philosophy. N.Y., 1993; Russian Idea and Prospects for Democracy // Economic and Political Weekly. Bombay, 1993. Vol. 28.; Образ истории в русской философии // Философские науки. 1994. № 1–3, № 4–6; Русская религиозная метафизика XX в. М., 1996; Hegel und die russische religiose Metaphysik // Die Folgen des Hegelianismus. Hannover, 1998; Ф. M. Достоевский о метафизике национального бытия // А. С. Пушкин и современность. М., 1999; The Russian Idea: Metaphysics, Ideology and History // Social Identities in Revolutionary Russia. Palgrave, N.Y. 2001; H. Бердяев и софио-логия // Историко-философский ежегодник. М., 2003; Философская эсхатология Вл. Соловьева // Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве В. С. Соловьева. Спб., 2003; Русская философия: Курс лекций. М., 2005.

М. А. Маслин

СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ (в миру Варфоломей) (1314, с. Варницы близ Ростова Великого — 25.09.1392, Троицкий монастырь близ Радонежа) — основатель и игумен Троицкого монастыря (ныне — Троице-Сергиева лавра), православный подвижник, канонизирован в 1447 г. В кон. 1330-х гг., после смерти родителей, удаляется в глухие леса подмосковного Радонежа, избирает жизнь отшельника, одинокий аскетический подвиг в молчании. Нетрадиционным в жизни С. Р. является отсутствие у него каких бы то ни было учителей, духовных наставников. Постепенно к С. Р. стали собираться люди, искавшие авторитетного руководителя монашеского делания. К 1340 г. образовалась маленькая община, превратившаяся в монастырь. В течение 1340-х гг. С. Р. был избран игуменом и посвящен в священника. В монастырской жизни С. Р. вдохновлялся идеалом нищеты Иисуса Христа в дни Его земного служения; аскетический отказ от лишнего имущества имел своей целью достижение абсолютной незамут-ненности и простоты жизни как в бытовом, житейском, так и в духовном плане. В сер. 1350-х гг. по инициативе митрополита Московского Алексия и при поддержке патриарха Константинопольского Филофея С. Р. произвел в монастыре коренную реформу, вскоре усвоенную в тех рус. землях, где сказывалось московское влияние. Он ввел в Троицкой обители Студийский устав, т. наз. "общежитие", некогда уже привнесенное в Киевскую Русь из Византии, но забытое к XIV в. Устав общежительного монастыря предусматривает равенство всей братии (включая игумена) в имущественных правах, запрет на частную собственность, совместный труд и молитву, общий стол. Наравне с физическим трудом для братии обязательно чтение или иная форма интеллектуальной работы (переписывание книг и т. п.). К этому времени имя С. Р. делается широко известно. Московский князь Дмитрий Иванович (Донской) приглашал С. Р. крестить своих детей, получал от него благословение перед военными походами. С. Р. присутствовал при кончине Дмитрия, скрепив своим именем княжеское завещание. В то же время С. Р. не поддерживал московского князя безоговорочно. Будучи сторонником книжника и исихаста митрополита Кип-риана, С. Р. разделял его стремление сохранить единство рус. митрополии в противовес московско-литовской вражде, расколовшей Русь на две немирные территории, а также оградить внутрицерковные дела от княжеского властолюбия. Главная черта С. Р., одного из самых почитаемых святых рус. церкви, — смиренная кротость. Он скромен, всеми силами избегает славы, чинов и церковной власти. Соблазн "первого места" среди людей едва ли не равен для него демоническим соблазнам, к-рые он испытал в первые годы своего пустынножительства. С. Р. стремится подражать высшему христианскому образу Любви — триипостасному единству Бога (на Руси догмат Троицы до С. Р. не был предметом умозрения). Своим служением он вызвал к жизни взлет рус. культуры кон. XIV–XV вв. Троицкая церковь и весь духовный облик С. Р. воспитали гений Андрея Рублева. С. Р. пробудил также мощное монашеское возрождение, хотя и не был исихастом в строгом смысле слова. С. Р. оказал большое влияние на общественно-политическую жизнь своей эпохи, но не участие в конкретных политических событиях, а его общее благотворное воздействие на церковь, об-во и культуру закрепили за С. Р. имя национального героя.

Лит.: Георгиевский Г. П. Завет преподобного Сергия // Чтения в Обществе любителей духовного просвещения. 1892. Ноябрь. С. 499–515; Никон (Рождественский). Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца. Троице-Сергиева лавра, 1904 (репринт — 1989 и 1991); /"олубинский Е. Е. Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра. М., 1909; Ключевский В. О. Значение преп. Сергия для русского народа и государства // Ключевский В. О. Очерки и речи. 2-й сб. статей. М., 1913. С. 199–215; Булгаков С. Н. Благодатные заветы преподобного Сергия русскому богословствованию // Путь. Париж, 1926. № 5; Лихачев Д. С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого (конец XIV-начало XV века). М.; Л., 1962; Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 141–153; Жизнь и житие Сергия Радонежского. М., 1991; Кучкин В. А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. 1992. № 10; Fedotov G. The Russian Religious Mind. Cambridge, Mass., 1966. Vol. 2. P. 195–229.

И. В. Басин

СЕРДЦА МЕТАФИЗИКА — духовное узрение феномена сердца и последующие размышления о нем в своеобразной метафизической форме. В рус. культуре, включая и философию, С. рассматривается как чрезвычайно насыщенный многообразными смыслами глубинный символ, к к-рому обращались поэты и писатели, философы и теологи. Первые описывали эмпирические проявления этого "светового центра души", его таинственное действие на человека, а последние — теоретически осмысливали этот феномен и созидали своеобразную "метафизику сердца" (Киреевский, А. С. Хомяков, Юркевич, Вышеславцев, Франк, Флоренский, И. А. Ильин, Розанов, Н. и Е. Рерих, Андреев и др.). При всей "полифонии смыслов" С, писал Вышеславцев, прежде всего есть "предельный таинственный центр личности, где лежит вся ее ценность и вся ее вечность" (см.: Вопросы философии. 1990. № 4. С. 63). Это определение как бы резюмирует то основное, в чем сходятся мн. рус. мыслители. В кн. "Столп и утверждение истины" (1914) Флоренский обращает внимание на то, что в разных языках и культурах термин "С." имеет значение "стержня", "середины", "средоточия", "недра", "нутра", "ядра" и т. п. (с. 269–272). К С, как "очагу нашей духовной жизни", направлены все устремления церковной мистики, ибо от него зависело исправление и "возрастание личности". Одухотвориться, говорит Флоренский, означает не что иное, как "ублагоустроить", "уцеломудрить" свое сердце" (с. 268). С. - гарант духовной чистоты человека, ибо оно есть "искра Божия", "око небесное", потому даже под толстым слоем скверны "свят человек в тайниках души своей". Феномен "чистого сердца" отличает Флоренского, скажем, от Паскаля, учившего об антиномизме сердца. "Метафизика сердца" у Флоренского дополняется "метафизикой света" — "света души праведника" как высшего типа личности. Не случайно у всех народов свет и святость неразрывно связаны. Символом света для Флоренского является православный | Храм как "сердце религиозной жизни" верующих. По Киреевскому, в С. заключены основы духовности человека, т. е. его нравственные чувства и убеждения, ценности | и идеалы, а главное — его религия, ибо "вера есть взор сердца к Богу". В нем же коренится вся сила человеческого разума, убедительность его доводов, духовные мот вы внешнего поведения человека. Из "отвлеченного ума", писал он, нельзя получить ни истинной веры, ни совести, ни любви. Это было бы "странное рождение живого из мертвого" (Поли. собр. соч. М., 1911. Т. 4. С. 276). Оторванное от "сердечного стремления", отвлеченное мышление представляет собой разновидность развлечения. Сила такого ума есть просто "умная хитрость", обладатель к-рой утрачивает "первозданную неделимость личности" и оказывается саморазорванным на отдельные силы, способности и функции. Так, "внутренний человек" приносится в жертву "внешнему человеку", духовность — материальному бытию, высшие цели жизни — ее комфорту и удобству, нравственные убеждения — выгоде поведения, сердечная вера — внешнему культу. Это понижение духовного уровня жизни, считает Киреевский, характерно для Запада с его научно-техническим прогрессом, образованностью и правовой культурой. Он первый в России ставит диагноз "болезни благополучного Запада" — "духовное загнивание". Истоки европейского просвещения он видит в философии Аристотеля с ее культом "отвлеченного мышления" ("ум европейца имеет особое сродство с Аристотелем"), римском праве, прочном чувстве собственности и "безбожном вольнодумстве". В целом холодной "метафизике разума" на Западе Киреевский предпочитает тонкую "метафизику сердца" на Востоке и связывает со "Святой Русью" духовно-нравственное возрождение "самодовольного Запада". Хомяков с позиций "метафизики сердца" критикует зап. рационализм в философии, теологии, исповедании веры, культуре, самой жизни. Для него С. - живительный источник веры, надежды и любви, без к-рых нет и "высшего гнози-са": "Христианское знание не есть дело пытающего разума, но веры благодатной и живой" (Церковь одна // Собр. соч. Пг., 1915. С. 36). Не разделяя модного тогда увлечения философией Гегеля, он связывал с этой "вершиной" европейского рационализма крах самого рационализма. Беспощадной критике Хомяков подвергает зап. вероисповедания — католицизм (папизм) и протестантизм (реформу) — за равное "предательство Христовой Церкви" ввиду холодно-рассудочного и даже утилитарно-расчетливого характера веры. Особенно "папизм", утверждает он, перенес в "святилище веры полный механизм банкирского дома" (Там же. С. 67). Кто верит одним умом — не верит вовсе, ибо нет веры без любви и сердечной преданности Богу. Просто "умная вера" сродни религиозному нечестию. "Рим и реформа" веками "перебрасываются силлогизмами", погрязнув в "скудоумном рационализме". Хомяков обращает свой взор на Восток и в "Записках о всемирной истории" говорит о глубинном духовном родстве рус. и древнеиндийской "культуры сердца". Исследуя символ С. в ст. "Сердце и его значение в духовной жизни человека, по учению Слова Божия", Юркевич выделяет как религиозные, так и мирские его истоки, трактуя его очень широко. Главные значения С:

1) средоточие всей духовной и телесной жизни человека;

2) "проводник" человека к Богу; 3) "седалище воли и ее хотений", чувств и страстей; 4) "скрижаль, на которой написан естественный нравственный закон"; 5) орган всякого познания, в т. ч. и мыслей "как советов сердечных"; 6) источник слова, а также и памяти; 7) "место рождения дел человеческих" (Филос. произв. М., 1990. С. 69–103).

Словом, согласно Юркевичу, С. есть ось, на к-рой вращается вся жизнь человеческая. Он выделяет два уровня личности — внешний, поверхностный, и внутренний, глубинный, фундаментальный. Если первый связан с умом, мышлением и сознанием, то второй — с "глубоким сердцем", целостной, самоценной жизнью человека, его свободной волей, непосредственными и бессознательными чувствами. Сначала жизнь — потом знание. Юркевич развенчивает рационалистическую трактовку человека: "Ум — вершина, а не корень духовной жизни человека", "видимая вершина той жизни, которая первоначально и непосредственно коренится в сердце". Критикуя механистическую науку за вульгарно-материалистическое сведение душевной жизни к началам механическим, физическим, биологическим и др., Юркевич считает, что связь души и тела должна мыслиться как "целесообразная", идеальная, духовная; есть "непространственное существо души", в силу чего напрасны надежды управлять душой "как паровой машиной". Точно так же и С. есть не механический, а "мистический центр" человеческой духовности, тайны к-рой известны только одному Богу. Не в разуме доброта, а в любви, свободе, сердечном влечении. Когда иссякает источник любви в С. человеческом — меркнет и нравственное начало в человеке, ведь "совесть взывает властно к сердцу, а не к безучастно-соображающему разуму". Нравственность не есть "утонченный и образованный эгоизм". Это оппозиция как теории "разумного эгоизма" фр. просветителей, так и рационалистической этике долга Канта. По Юркевичу, "сердце предваряет разум в познании истины". Познание С. естественно вкраплено в саму жизнь и вытекает из интимной связи человека, мира и Бога. Душа предрасположена к этому "необыкновенному научению", в силу чего нек-рые высшие истины внезапно и непосредственно открываются ей (Бог, любовь, совесть, правда, свобода и т. д.), а затем становятся доступными для "понимающего мышления". Разум вносит порядок и логичность как в саму жизнь, так и в содержание познания, устанавливаемое С. Как жизнь без порядка, так и порядок без жизни равно не сообразны с назначением человеческого духа. Дело не только в первичности и приоритете С. над разумом, но также и в способах постижения ими истины. Отмечая мгновенный, интуитивный характер схватывания истины С, Юркевич далее говорит, что это не столько познание, сколько "внезапно возникающие откровения истины". Между тем разум действует постепенно, последовательно, шаг за шагом, а потому медлителен и тяжеловесен механизм логического мышления. Но в самой "нерасторопности разума" есть и свои преимущества, состоящие в "определенности, правильности и рассчитанности, каких недостает слишком энергическим движениям сердца". Большой вклад в разработку "метафизики сердца" внес Вышеславцев, посвятив ей кн. "Сердце в христианской и индийской мистике" (1929) и обращаясь к ней в своей итоговой кн. "Вечное в русской философии" (1955). Аморфно-широкое библейское значение С. представляется ему математически точным, "как центр круга… или световой центр, из которого могут исходить бесконечно разнообразные лучи" (Вопросы философии. 1990. № 4. С. 63). С. есть "сокровенная самость" человека, его "глубинное я", непостижимое не только извне, со стороны др. людей, но подчас и для самого человека. Узрение "тайны сердца" доступно вполне одному Богу. Признание тайны и "чувства тайны" — вот начало религии. Отсюда атеизм для него есть "банальнейшее миросозерцание", скользящее по поверхности и отрицающее как "сердце мира", так и С. человека с их таинственными глубинами. В этом смысле он понимает слова апостола Петра "сокровенный сердца человек". Рассматривая католический культ Святого С, он затрагивает психофизическую проблему в плане соотношения телесного и духовного С. Поскольку христианство есть религия воплощения, постольку оно "не презирает и не отбрасывает плоти, а сохраняет и спасает ее… и сокровенные волнения духа заставляют биться наше телесное сердце… Телесное сердце никогда не есть только "плоть", а всегда есть воплощение, ибо каждое его биение имеет духовное значение…" (Там же. С. 74). С. - это исконный "символ любви". Неспособность любить есть бессердечие, "окаменение сердца", "духовный склероз". Ко всему многообразию функций С. добавляется еще одна — эвристической интуиции. Оно источник и орган творчества, отсюда тайна творчества упирается в тайну С. Привлекает внимание Вышеславцева паскалевская тема "антиномизма сердца", его богоподобия, светоносности и благости, с одной стороны, и демонизма, омраченнос-ти, греховности — с другой. При этом в отличие, напр., от Августина, к-рый учил о преемственности первородного греха и фатальной испорченности человека, он настаивает на преемственности богоподобия человека, неистребимого никаким грехом. В силу божественного акта творения сущность человека состоит в его величии, так что "искра Божия" в нем первична и как бы субстанциальна (сущностна), тогда как его ничтожество есть лишь явление, не устраняющее сущности. Причина того, что одно и то же С. может быть источником добра и зла, заключена, по мнению Вышеславцева, в той абсолютной духовной ценности, каковой является свобода человека, уподобляющая его Богу. Свобода ценна даже и во зле, так как "свободный и грешный дух — выше в иерархии бытия, чем камень, который не может грешить" (с. 83). Итак, свобода таится на дне той "бесконечной бездны", какая таится в "сокровенных глубинах С. человека", его уникальной и творческой самости. Наконец, С. есть также и свет знания, "свет логоса", однако в христианской мистике (в отличие от индийской) последний неотделим от тепла любви (см. с. 84), ибо христианское гностическое кредо: "истина постигается любовью". Дальнейшая оригинальная разработка "метафизики сердца" принадлежит И. А. Ильину ("Путь к очевидности", "Поющее сердце. Книга тихих созерцаний", 1958). Он не только широко использует символ С, но и вводит особый духовный феномен — "сердечное созерцание", от развитости и силы к-рого зависит уровень духовности как отдельной личности, так и человеческой культуры в целом. "Сердечное созерцание" — самая глубокая и благородная способность человеческого существа, высший гнозис на основе духовной любви к возвышенным и достойным предметам. Это и духовное ведение, и ясновидение, и "вчувствование в Совершенство", и творческая интуиция, и "живая совесть", и свободно-ответственное предстояние пред Богом. "Луч созерцающего сердца" может быть присоединен к любому культурному акту, сообщая ему измерение духовности, откровение истины и творческую мощь. Мышление без С. оказывается "машинообразным, холодным и циничным". "Бессердечная воля" — "злая энергия души", для к-рой "цель оправдывает средства". Воображение в отрыве от С. - пустая и бесплодная игра "лжедуха". Все духовные органы, отчужденные от С, выхолащиваются, мертвеют и функционируют не на благо, а во зло человеку и человечеству. Для Ильина культура без С. (а таковой он считал зап. рационалистическую и технократическую культуру) — это "глубоко больная культура", культура из "камня и льда", да и не культура вовсе, а "дурная цивилизация", давно вступившая на "обреченный путь". Наряду с "религией сердца", "гносеологией сердца" и "этикой сердца" Ильин развивает, т. обр., своеобразную "социологию сердца". Франк в работе "Крушение кумиров" говорит о сфере духовных основ жизни, в к-рой царит строгая закономерность (не менее точная, чем в мире физическом) и к-рую "гениальный христианский мыслитель Паскаль называл… "порядок"… человеческого сердца". Этот "порядок сердца" не может быть безнаказанно нарушен, ибо он есть условие осмысленности, прочности нашей жизни, условие нашего духовного равновесия и поэтому самого нашего бытия…" (Соч. М., 1990. С. 175). Яркие, подчас парадоксальные высказывания об "откровениях сердца" разбросаны по всем произв. Розанова. Н. и Е. Рерих в своем учении "Живая этика" ("Агни Йога") рассматривают С. как средоточие огненной (психической) энергии человека (анахата-чакра) и как проводник в тонкие миры космоса. Высшие истины доступны не интеллекту, но "чувствознанию", вытекающему из "интуиции сердца". "Не образование, не опытность, не дарование, но именно огонь чувствования открывает прямой путь в Шамбалу" (обитель Махатм, духовных учителей Востока) (Агни-йога. Новосибирск, 1990. С. 159). "Зажечь свое сердце" (Н. Рерих) — значит стать "сотрудником светлых Космических сил" и способствовать духовной эволюции мира, в к-ром мы живем. Свою "Розу мира" обращал именно к С. людей Андреев. Провиденциальные силы, духовных водителей человечества, он называл "невидимыми друзьями нашего сердца".

Лит.: Киреевский И. В. Критика в эстетика. М., \919;Хомя-ков А. С. Богословские и церковно-публнцистические статьи. Пг., 1915; Флоренский П. Столп и утверждение истины //Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1; Юркевич П. Д. Сердце и его значение в духовной жизни человека, по учению слова Божия // Филос. произв. М., 1990; Вышеславцев Б. П. Сердце в христианской и индийской мистике // Вопросы философии. 1990. № 4; Он же. Этика преображенного Эроса. М., 1994; Ильин И. А. Путь к очевидности. М., 1993; Он же. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний // Соч.: В 2 т. М., 1994. Т. 2; Рерих И. Зажигайте сердца. М., 1990; Агни-йога: Мир огненный. Новосибирск, 1990; Сердце. М., 1992. Стрельцова Г. Я. Метафизика сердца // Стрельцова Г. Я. Паскаль и европейская культура. М., 1994; Тарасов Б. Н. "Мыслящий тростник": Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей". М., 2004.

Г. Я. Стрельцова

СЕРЕЖНИКОВ Виктор Константинович (1873, Черноярский у. Астраханской губ. — 27.06.1944) — специалист по материалистической диалектике. В 1892 г. за счет астраханского казачьего войска окончил астраханскую гимназию с золотой медалью. В этом же году поступил на юридический ф-т Петербургского ун-та, учился также за счет казачьего войска; ун-т окончил в 1897 г. с дипломом первой степени. В 1923 г. был назначен деканом ф-та общественных наук МГУ, в 1923–1931 гг. преподавал философию и историю философии на различных ф-тах МГУ. В 1932–1938 гг. — проф. философского ф-та МИФЛИ. В 1937 г. С. по совокупности трудов была присвоена ученая степень д-ра философских наук. Большой научный вклад внес С. в разработку истории философии. Его работа "Очерки по истории философии" вплоть до 1940-х гг. была единственным, по существу, учебным пособием по истории философии. Им были созданы монографические работы по исследованию философских взглядов Ламетри, Канта, Сократа, Платона, Аристотеля. С. принадлежит много переводов философских произв. иностранных авторов.

С о ч.: Диалектический материализм. М., 1930; Ламетри. М., 1925; Очерки по истории философии. М., 1929; Исторический материализм. Вып. 1. М., 1928; Вып. 2. М., 1929; Кант. М., 1937; Сократ. Основные проблемы философии Платона. М., 1937.

А. Д. Косичев

СЕРНО-СОЛОВЬЕВИЧ Николай Александрович (13(25). 11.1834, Петербург — 9(21).02.1866, Иркутск) — революционный мыслитель, социолог, общественный деятель. Окончил Александровский лицей (1853). До 1860 г. — на государственной службе. Выйдя в отставку, уехал за границу, в Лондоне познакомился с Герценом. В кон. 1860 г. возвратился в Россию, сблизился с Чернышевским, был одним из создателей тайного об-ва "Земля и воля". В 1862 г. арестован и заключен в Петропавловскую крепость "за сношения с лондонскими пропагандистами". В 1865 г. по приговору был отправлен на вечное поселение в Сибирь. Важнейшим теоретическим трудом С.-С. было написанное в крепости в 1863 г. и единственное опубликованное при его жизни соч. "Не требует ли нынешнее состояние знаний новой науки" (Русское слово. 1865. № 1). Считая необходимым построение новой социальной науки, ее главную задачу С.-С. видел в том, чтобы между общественной наукой и естествознанием в скорейшем времени произошел "обмен главных сил, то есть одна может позаим-ствоваться у другого превосходным методом и дать ему, в свою очередь, превосходные стремления". Конгломерату наук об общественной жизни, по С.-С, "недостает центра", "центральной и верховной науки", к-рая призвана их объединить. Эту функцию выполняет социология, обладающая точным, объективным методом и обобщающей теорией. Таковым может быть метод сравнительно-исторический, преодолевающий ограниченность и пороки априористического и гипотетического методов, нередко ведущих к субъективизму. Эти идеи С.-С. развил в ст. "О законах исторического развития" (1864), где ставится задача "изучения и открытия общих законов", "уяснения вопросов, важных для всего человечества". Для этого необходимо, считал он, "переисследовать экономические законы" и "дать новые основания политической экономии". С.-С. подверг критике представителей т. наз. государственной школы в рус. историографии, в т. ч. Чичерина. С.-С. считал главной ошибкой этой школы формулу "все для народа, но не народом". В противоположность государству С.-С. подчеркивал важнейшую для России и ее "общественного быта" роль "великого мирского начала".

С о ч.: Публицистика. Письма. М., 1963.

Л и т.: Романенко В. И. Мировоззрение Н. А. Серно-Соловьевича. М., 1954; Маслин А. Н. Материализм и революционно-демократическая идеология в России в 60-х гг. XIX в. М., 1960; Богатое В. В. Социологические взгляды Н. А. Серно-Соловьевича. М., 1961.

М. А. Маслин

СЕТНИЦКИЙ Николай Александрович (12(24). 12.1888, Ольгополь Волынской губ. — 4.12.1937) — философ и экономист. Во время учебы на юридическом ф-те Санкт-Петербургского ун-та находился под влиянием идей Петражицкого. С 1918 г. философское творчество С, считавшего себя последователем и продолжателем "Философии общего дела" Федорова, развивалось в русле традиций рус. космизма. В 1923–1925 гг. в Москве совместно с Горским и В. Н. Муравьевым С. занимается вопросами научной организации труда (НОТ), рассматривая человеческий труд как мироустроительную деятельность, противостоящую энтропии, выдвигая в качестве конечной цели организованной, коллективной работы регуляцию природы, планетарно-космическое преобразование. В незавершенной кн. "Эксплуатация или Регуляция", писавшейся на протяжении 20 — нач. 30-х гг., противопоставляет 2 типа мироотношения и мироустройства. Первый, основанный на принципе эксплуатации, когда "один член взаимодействующего целого признается самоцелью, а другой — только средством и всегда средством", лежит в основе не только капиталистического общественного уклада, но и всего наличного послегрехопадного порядка природы с его принципом вытеснения и борьбы особей. Прообраз второго, идеального типа мироустройства дан в неслиянно-нераздельном единстве ипостасей Пресвятой Троицы, а в христианском богословии назван соборностью. Здесь уже не взаимная рознь, вытеснение и борьба, не паразитирование и хищничество, а согласное, одухотворенное, питаемое любовью единство частей целого. Путь ко всеединому, соборному бытию пролегает через замену "паразитарно-хищнической утилизации и эксплуатации" сознательно-творческой регуляцией всех процессов, протекающих в природе и космосе. Регуляция являет собой новый — божеский — тип хозяйствования, задача к-рого не эгоистическое поддержание собственной жизни или жизни социума, а "обладание землей", в смысле первой заповеди, данной Творцом человеку, разумно-любовное устроение мира по законам красоты и гармонии. Проблемы активного, миропреображающего христианства поднимаются в совместной работе С. и Горского "Смертобожничество" (Харбин, 1926). Авторы показывают, как в истории христианского вероучения раскрывалась идея о творческом назначении чечовека в мире, представление о нем как о соработнике своего Творца, призванном деятельно участвовать в борьбе с главным и "последним врагом" — смертью. Христианство — религия, последовательно выступающая против всех форм смертобожничества, обожествления смерти, признания ее неизбежной и неодолимой для человека. В ст. С. по имяславию развивается представление о действенной сущности имени (имя как "единство слова и дела"). Постижение Имени Божия, которое есть "совершенное и исполненное соединение слова и дела", по С, есть обожение, преображение человеческого естества в совершенный бессмертный организм, способный к безграничному творчеству. В 1925–1935 гг. С. жил в Харбине, работал в Экономическом бюро КВЖД, преподавал на юридическом фа-те. В 1935 г. вернулся в Москву, был арестован и расстрелян. В кн. "О конечном идеале" (1932), написанной как опыт "оправдания истории", он противопоставляет позиции "эсхатологического катаст-рофизма", идее краха и неудачи истории концепцию "эсхатологии спасения". Полемизируя с соч. Новгород-цева "Об общественном идеале", строит собственную теорию идеала: идеал как "крайнее, последнее и величайшее задание, к к-рому стремится человечество", как проект, требующий своего воплощения в реальности; вводит понятия "дробных идеалов" (они несут в себе лишь частичную правду, несовершенны как по целям, так и по средствам) и "целостного идеала", предполагающего "полноту счастья и всеобщность спасения". Дает оригинальное истолкование Откровения Иоанна Богослова, к-рое, как произв. свыше вдохновенного, религиозно-художественного творчества, в образно-символической форме несет в себе представление о высшем, божественном благе, о конечной цели и путях ее достижения. Эта конечная и высшая цель дана в образе Иерусалима Небесного, "нового неба и новой земли" (21 гл. "Откровения"), олицетворяющего преображенную, обо-женную Вселенную. Путь к ней пролегает через "победу над стихией, над природной беспорядочностью хаоса", воплощенной в образе "зверя из бездны", через преодоление смерти, всеобщее воскрешение, одухотворение мира. В эстетике С. развивается представление о проективно-символической сущности искусства, о художественной деятельности как идеалотворчестве. Перспективы развития искусства С. полагает на путях перехода от "эстетики трагического синтеза" (борьба одинокого героя с роком, ницшеанский порыв "всем как одно целое идти навстречу предстоящей гибели с трагическим умонастроением") к "литургическому искусству", включенному в богочеловеческое домостроительство.

С о ч.: О конечном идеале. Харбин, 1932; А. К. Горский, Н. А. Сетницкий. Соч. М., 1995; Из истории философско-эсте-тической мысли 1920-1930-х годов. Вып. 1. Н. А. Сетницкий. М., 2003.

Лит.: Берковская (Сетницкая) Е. Н. Архив Н. А. Сетницкого и А. К. Горского. Библиография // Советская библиография. 1991. № 4; Гачева А. Г. А. К. Горский, Н. А. Сетницкий — последователи Н. Ф. Федорова // Начала. 1993. № 1; Hagemeisler М. Nikola) Fedorov: Studien zu Leben, Werk und Wirkung. Mimchen, 1989; Макаров В. Г. Русский философ Николай Сетницкий: от КВЖД до НКВД // Вопросы философии. 2004. № 7.

А. Г. Гачева

СЕЧЕНОВ Иван Михайлович (1(13).08.1829, с. Теплый Стан (ныне с. Сеченово) Симбирской губ. — 2(15). 11.1905, Москва) — естествоиспытатель, основоположник объективной психологии, создатель рус. физиологической школы и теоретик научного исследования. Окончил медицинский ф-т Московского ун-та (1856). С 1860 г. — проф. Медико-хирургической академии, затем Новороссийского (Одесса), Петербургского и Московского ун-тов. Почетный член Петербургской Академии наук (1904). Опираясь на "антропологический принцип", трактующий человека как целостное телесно-духовное существо, С. создал учение о поведении как рефлекторном по природе активном взаимодействии организма с внешней средой. При этом категория рефлекса была преобразована и создана его неклассическая модель, важнейшим блоком к-рой выступило открытое С. центральное торможение ("задерживающее" влияние центров головного мозга на двигательную активность организма). Это позволило разработать систему оригинальных воззрений на высшие психические процессы — сознание и волю ("Рефлексы головного мозга", 1863). Центральное торможение объясняло способность человека противостоять внешним влияниям (а не механически на них реагировать), притом, считал С, и во имя высших нравственных принципов. Используя понятие об этом нервном механизме, С. выдвинул продуктивную гипотезу о том, что, благодаря задержке двигательного ответа, действие, не получившее внешнего выражения, не исчезает, а сохраняется в центральной нервной системе в скрытой форме. Это предположение использовалось им также с целью объяснить социальный генезис человеческого "я", оно заключало в себе идею интериоризации (трансформации внешнего действия или отношения во внутреннее). В работах С. предвосхищалось понятие об обратной связи как факторе саморегуляции поведения и системной организации нервно-психической деятельности. В отличие от представлений о психологии как науке, предметом к-рой служит сознание субъекта, воспринимаемое с помощью внутреннего наблюдения за собственными психическими явлениями (интроспекции), С. выдвинул план построения психологии на основе объективного метода ("Кому и как разрабатывать психологию?", 1873). Его полемика с защитником субъективного в подходе к психическим явлениям Кавелиным получила резонанс в широких общественных кругах (на нее откликнулись, в частности, Толстой и Достоевский), причем, как признал Челпанов, общественное мнение стало на сторону С. Он существенно преобразовал представления об органах чувств и мышечной системе, выдвинув принцип "согласования движения с чувствованием". Применительно к чувствованию он признал за ним функцию сигнала, позволяющего различать свойства объектов внешней среды и тем самым обеспечить адекватную реакцию на нее. Мышечное чувство трактовалось как система сигналов, несущих информацию о внешней реальности, об ее пространственно-временных параметрах, знание к-рых является "прямым, идущим в корень". С этих позиций С. подверг критике учение И. Канта об априорности восприятия пространства и времени. На мышечную систему он даже возлагал операции анализа и синтеза, к-рые являются осн. для всех уровней умственной деятельности ("Элементы мысли", 1-е изд. — 1878,2-е, существенно перераб. изд. — 1903). В своих работах С. в противовес агностицизму отстаивал учение о познаваемости мира, к-рое обосновывал физиолого-психологичес-кими данными ("Впечатления и действительность", 1890; "Предметная мысль и действительность", 1892). Он уделял специальное внимание методологии и истории научного познания, доказывая, что принципы, созданные естествознанием (прежде всего, принцип детерминизма), приложимы и к душевным явлениям, но должны быть преобразованы применительно к их специфике по сравнению с нервными процессами, хотя и те и другие являются рефлекторными по своему механизму. Труды С. оказали существенное влияние на утверждение в рус. об-ве естественно-научных представлений о человеке и его психической организации, его поведении и познавательных возможностях. Они способствовали возникновению мн. научных школ в физиологии и психологии.

Соч.: Избр. филос. и психолог, произв. М., 1947.

Лит.: КоштоянцХ. С. Иван Михайлович Сеченов. М., 1950; Ярошевский М. Г. И. М. Сеченов. Л., 1968; Он же. Сеченов и мировая психологическая мысль. М., 1981.

М. Г. Ярошевский

СИДОНСКИЙ Федор Федорович (11(23).02.1805, с. Архангельское Тверской губ. — 6(18). 12.1873, Петербург) — богослов и философ. Закончил Петербургскую духовную академию, служил священником в Казанском соборе, затем преподавал богословие в Петербургском ун-те и в Духовной академии. В своем мировоззрении С. испытал влияние нем. идеализма, но считал философию эмпирической метафизикой, т. е. подчеркивал первостепенную значимость опыта. В 1833 г. С. выпустил труд "Введение в науку философии", задачу последней видел в том, чтобы дать "учебное (т. е. научное) решение вопроса о жизни вселенной, выведенное из строгого рассмотрения природы нашего ума и проведенное до определения законов, по каким должна направляться наша человеческая деятельность" (с. 24). В дальнейшем писал историко-бого-словские, а также языковедческие труды. Философию С. представлял венцом человеческой мысли, имеющей длительную историю. Она включает в себя 3 осн. раздела: космологию, этику и гносеологию. Гносеология, по мнению С, предшествует космологии, но та занимает центральное место, задавая смысл активности человека. Поскольку человек — образ и подобие Бога, то и жизнь Вселенной рассматривается как исходящая от Бога. Что касается познания, то, хотя оно заложено в природе человека, лишь в меру духовного возрастания он видит за внешними явлениями божественные силы; проникая в тайны природы, он одновременно расширяет горизонты познания, ибо все большее число вещей и явлений становится доступным разуму. Бесконечность процесса познания — благо, но лишь тогда, когда признается, что полная истина недоступна познанию и должна дополняться верой. Освещение и выяснение границ познания является функцией самосознания, в к-ром содержится нравственное начало, проявляющееся в чувстве собственного достоинства, и вера в откровение, убежденность в неприкосновенности религиозных истин. Задача философии поэтосимволизму, по С, не только создание научных гипотез и поиск общего принципа объяснения явлений жизни, но и его включение в рамки богопознания. Философия избегает опасности превратиться в простую (и часто пустую) догадку, лишь когда дополняется откровением. Оставаясь религиозным философом, С. пытался провести демаркационную линию между знанием и верой, философией и религией (он допускал существование "ложной" веры и апеллировал к разуму, чтобы отличить ее от веры "истинной"). При этом он обращался к основам антропологии, утверждая, что потребности веры коренятся в природе человеческого существа, как и потребность знания, что человек не может не стремиться к единению с собой, что этические чувства органично входят в его миросозерцание. По заключению Зеньковского, у С. был бесспорный философский талант, большая эрудиция, хотя вклад его в собственно философскую литературу невелик.

С о ч.: Об отношении идеального к действительному и обратно // Сын Отечества и Северный архив. 1832. Т. 26. № 11,12; Введение в науку философии. Спб., 1833; Генетическое введение в православное богословие// Христианское чтение. 1877. Ч. 1.

Лит.: Рождественский Н. П. По поводу предпринимаемого редакцией печатания богословских лекций о. Сидонского // Христианское чтение. 1876. № 9, 10; Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Соч. М., 1989. С. 158–172; Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1, ч. 2. С. 110–112.

И. Е. Задорожнюк

СИМВОЛИЗМ — (от греч. symbolon — знак, символ) культурно-философское течение кон. XIX — нач. XX в. В России, возникнув как новая школа в поэзии (сб. "Русские символисты", 1894), С. в нач. века заявил о себе как религиозно-философское учение. Эстетически ориентированный С. постоянно подвергался критике со стороны представителей религиозно-философского крыла. "Творчество до тех пор только и живо, — утверждал Мережковский, — пока символы его имеют религиозный смысл, более глубокий, чем эстетический" (Не мир, но меч // Поли. собр. соч. 1911. Т. 10. С. 6). Полемика между представителями литературного С, к-рых возглавлял Брюсов, и символистами религиозного направления (Мережковский, Иванов, А. Белый) привела в 1910 г. к т. наз. "кризису" С, хотя, как таковой, он продолжал существовать. Возникнув в эпоху переоценки ценностей религии, философии, науки, искусства, С. выступил с критикой существующих форм знания и творчества, противопоставляя пессимизму и созерцательности активное, творческое отношение к жизни. Символисты критикуют религию, к-рая "убила Бога Живого", превратившись в карающий меч свободной мысли и общественности; совр. натуралистическое искусство, забывшее о своем высоком предназначении быть устроителем жизни; философию, к-рая, увлекшись анализом гносеологических форм, отказалась от живого сознания, истины, смысла; науку — за ее универсальную претензию объяснить все жизненные процессы. Переосмысление совр. форм творчества и знания осуществлялось с позиций не нигилистического их отрицания, а творческого преображения. "Борьба ведется не за отмену ценностей прежней культуры, но за… оживление в них всего, что имеет значение объективное и вневременное…" (Иванов Вяч. и Гершензон М. О. Переписка из двух углов. Пб., 1921. С. 45). Духовные ценности С. выводил из единого корня, представляя историю человеческой культуры как живой, развивающийся, целостный организм. Слово "символ", построенное на игре греч. слов "сюнтитеми" (сополагаю) и "симбалло" (сбрасываю вместе) (Белый А. Начало века. М., 1990. С. 132), означало целостное единство, к-рое изначально таило в себе двойственность не как противоречие "сбрасываемых" начал, но как потенциально внутреннюю полноту их. "Символ слово важное и ответственное: им не подобает пользоваться зря, без достаточных, и даже весьма достаточных к тому оснований". Употребление же слова "символ" как "синонима всякого знака, всякого условного, прагматического или аллегорического представительства в мысли" не является адекватным самой его сути (Флоренский П. У водоразделов мысли //Символ. Париж, 1992, июль. С. 173). По мысли символистов, будучи "осуществленным до конца", символический, а не механический синтез вскрывает последнюю глубину — религиозное осмысление "я" как духовного существа. Учение о живом символическом мире противопоставлялось "мертвой жизни" совр. цивилизации. Символистом объявляется тот, кто "умеет владеть хаосом", кто стремится преодолеть безжизненную раздробленность форм знаний и жизни в живом творчестве культуры. С. высветил болевую точку совр. культуры — парализованное сознание человека. "Мертвая", ставшая мысль проектирует и мертвую цивилизацию, превращая жизнь в призрачное существование. Здесь нет творчества, истины, все погрузилось в "непроницаемый мрак". И люди стали жить "странной","нечеловеческой жизнью" (А. Блок). Любая встреча мертвой мысли и хаотично развиваемой действительности катастрофична. Безбожный разум культуртрегера и неразумный Бог церковника одинаково безжизненны. По мысли символистов, подобная мертвая жизнь должна быть преодолена мудро устроенным человеческим общежитием. В этом содержалось стремление продолжить традиции гуманистов предшествующих эпох. Переосмыслив традиции рус. и европейской культуры, С. защищал идею нового гуманизма, называя ее "религией свободного человечества". С. был нацелен на преодоление посредством органического синтеза противоположностей Запада и Востока, национального и сверхнационального, народа и интеллигенции, науки и религии, веры и знания, религии и искусства, культуры и цивилизации, мысли и слова, рационального и эмоционального, воли и разума, человека и природы. С. обосновывал универсальное единство человека и человечества как проявление цельного космоса. Вертикальное измерение этого единства осмысливалось как время, выступающее в качестве "живой вечности", раскрывающейся в формах "живой жизни", "живой памяти", "живой культуры". Плоскогеометрическая совр. эпоха характеризовалась как историческое "безвременье", лишившее человека пути жизни, истины и смысла, породившее хаос, поставивший человека перед трагическим выбором: жизни — смерти. Остро ощущая катастрофизм эпохи, символисты стремились воссоздавать в своих произв. либо полноту жизни, либо полноту смерти, утверждая реальность

обеих тенденций для развития человечества. "Людям серединных переживаний такое отношение к действительности кажется нереальным; они не ощущают, что вопрос о том, "быть или не быть человечеству", реален" (Белый А. Арабески. Книга статей. М., 1911. С. 243). С. ощущал свою эпоху рубежом, где борются конец истории-существования и начало истории-вечности. Необходимо "остановить мгновенье", разорвать механический строй жизни, задать культурно-духовную перспективу развития человечества. Это под силу лишь человеку творческому, духовному. Он — проект, идущий "впереди себя", высветляя в пути жизни свою потенциальную, всечеловеческую, универсальную целостность. Поставив в центр живой культуры духовного, творческого человека, С. выступил одинаково резко против иррационалистических, мистических и рационалистических учений о человеке. Ни иррационализм, с его стремлением свести человеческое "я" к чувственным переживаниям, ни мистицизм, утопивший человеческое "я" в Божественной бездне, ни рационализм, обескрыливший человеческий разум и превративший "я" человека в безликую схему, не способны, по убеждению символистов, вывести человечество на путь жизни, свободы и любви. Только "мудрый разум" раскрывает в человеке его творческое, духовное начало, проясняя его умный Лик. Безличный же разум мистиков и совр. философов "обессмыслил все". Подлинное живое "я" человека раскрывается, лишь в личности Христа; в ней оживает идея Бога как организующая сила человека-человечества, становящаяся пунктом встречи человека, природы, Бога. Было бы неправильно, однако, рассматривать С. как религиозное учение в конфессиональном смысле. Так, А. Белый назвал С. еще "неведомой религией" свободного человечества — "арелигиозной религией". Творческий импульс преображения жизни символисты усматривали в "белом", вселенском христианстве, пророчески предсказанном Гоголем. Бездуховной плоти языческой религии и бесплотной духовности исторического христианства С, вслед за Гоголем, Достоевским, В. С. Соловьевым, Толстым, противопоставил идею органического синтеза плоти и духа в одухотворенной плоти и воплощенном духе. Воскресшая одухотворенная плоть — точка отсчета нового взгляда на человека и природу, в ней жизнь раскрывается как процесс духовного преображения мертвой действительности. В отличие от догматической религии, противопоставлявшей дух и материю, плотское и духовное, человека и Бога, С. видит в двойственности духа и плоти не противоречие, а основание внутренней полноты цельного мира человека, к-рый раскрывается в бесконечности времен и бесконечности пространств. "Взятый по вертикали", человек свободно растет "вглубь и высь" (Вяч. Иванов). "Человек, — писал он, — не обладает односоставною, единоначальною цельностью зверей или ангелов; черта, на коей поставлен он в мироздании, есть трагическая грань; ему одному досталась в удел внутренняя борьба, и ему одному дана возможность принимать во времени связующие его и мир решения" (Труды и дни. М., 1912. № 6. С. 5). "Лик" человека рождается в момент встречи с "я" — Духа, с момента появления "Само" сознания. В первом акте этого соприкосновения возникает мир искусства, к-рое зримо воплощает духовное начало, в нем оно проглядывает как маска, личина. Искусство как "прекрасное тело души" раскрывается в музыкальных и наглядных формах активно-творческого созерцания. В нем завязь красоты и любви, эстетического и эротического начал. Оно восходит до любви к Богу и становится символическим, ведь Бог познается любовью-приобщением, а не строгим логическим доказательством. Вторым актом творчества является созидание себя, своего "я", по образу и подобию мира искусства. Если художник-творец работает с материальными формами: веществом, звуком, красками, то символист-творец стремится отбросить "каркасы, оскудевшие формы, и стать самому своей собственной формой" (Белый А. Революция и культура. М., 1917. С. 17). В работе над пересозданием своей души, своего "я" человек вырывается из мира "необходимостей творчества в страны свободы его" (А. Белый). И, наконец, третий акт творчества — "любовь в совершенной свободе" или "свободе из любви" — характеризует связь безусловно свободных людей, как со-личностей, рожденных в Духе. Эти этапы символизации предопределяют и исторические ступени развития самого С. как культурного течения. Представители художественной школы С. называли С. лишь первый этап воплощения духовного начала в мире искусства и осмысления "душевного тела" культуры. На этом этапе возникло стремление синтезировать различные виды искусств, свести их к первоначальным формам творчества. Поиски пра-искусства привели С. к изучению архаических форм искусства: мифологии Древнего Египта, Древней Греции, европейского Средневековья, древнеславянских песен, поэзии Древней Индии. Такой подход расширил границы художественного сознания, обогатив искусство разнообразием форм, орнаментов, линий, стихотворных размеров. С. сформулировал новую точку зрения, согласно к-рой мир человека выступал в целостном пространственно-временном континууме, где время имело форму, было зримым (арабески), выступало как опростран-ственное время, а пространственные формы строились по ритму. "Духовная мысль", раскрывающаяся в продуктах различных эпох и культур, объединяет историю в цельный космос. В свете вечного, духовного целого происходит встреча прошлого, настоящего и будущего. "Ставшая", мертвая мысль методологического рационализма — эмблема бывшей жизни, "память о прошлом". Свободная, творческая мысль есть "стремление в грядущее", она мысль-становление. Творческое, живое мышление для символистов, не сводящих С. лишь к художественному направлению, не является актом ни гносеологическим, ни эстетическим, ни этическим. Оно — вселенское дело, к-рое существует тогда, когда есть творцы живой мысли. Вынесенный символистами приговор совр. цивилизации как иллюзии жизни, к-рая "летит в пустоту культуры", преодолевается пафосом их устремлений к "новой земле" и "новому небу". С. с его устремленностью к творчеству жизни совпадает с неогуманистическими учениями совр. зап. философии. Перекличку с его идеями в понимании живого человеческого "я" можно обнаружить в произв. А. Швейцера, М. Хайдеггера, К. Ясперса, А. Камю, Ж. Маритена, Э. Фромма, П. Тейяра де Шардена, Ю. Ха-бермаса и др. С. защищал идею "быть" против "иметь";

симеон полоцкий человека-творца против безликого носителя мертвого обыденного сознания; предупреждал об опасности наступления эпохи "грядущего Хама", человека-массы, утверждая идею "бунтующего" человека, стремящегося к совершенству; провозглашал идею жизни как высочайшей ценности, противопоставляя ей некрофилию совр. существования; стремился преодолеть всемирный хаос гармонией живого космоса ("Человечеством").

Лит.: Белый А.: Символизм. М., 1910; О символизме/7 Труды и дни. 1912.№ 12; Символизм как миропонимание. М., 1994; Брюсов В.: Русские символисты // Собр. соч. М., 1975. Т. 6; Смысл современной поэзии // Там же; Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 6; Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994; Мережковский Д. С. Не мир, но меч // Поли. собр. соч. Спб.; М., 1911. Т. 10; Больная Россия. Л., 1991; Эллис. Русские символисты. М., 1920; Пайман А. История русского символизма. М., 1998; Энциклопедия символизма. М., 1998.

Э. И. Чистякова

СИМЕОН ПОЛОЦКИЙ (в миру Самуил Емельянович Петровский-Ситнианович) (1629, Полоцк-25.08(4.09).1680, Москва) — церковный деятель, переводчик, поэт, драматург. Учился в Киево-Могилянской академии, Виленской иезуитской коллегии; вступил в Базилианский орден доминиканцев, что не помешало ему стать монахом Богоявленского монастыря в Полоцке. По приглашению царя Алексея Михайловича, благосклонно выслушавшего панегирик в свой адрес, приезжает в Москву, где с 1664 г. становится придворным пиитом, воспитателем царских детей, послушным идеологом, определявшим культурную политику власти. Творческое наследие его велико: сохранились в авторских рукописях "Рифмологион" и "Вертоград многоцветный"; изданы в основанной им типографии "Обед душевный" и "Вечеря душевная"; он — автор пьес "О Навуходоносоре царе" и "Комедия о блудном сыне". Первым создал стихотворный перевод Псалтири на рус. языке, явился основателем рус. силлабической поэзии. Издана лишь малая часть его наследия, сохранившегося в рукописных хранилищах. Уделял большое внимание философской и богословской тематике. Философию определял как знание, к-рое научает "тако людем жити, еже бы по силному Богу точным быти" (Памятники литературы Древней Руси. XVII век. М" 1994. Кн. 3. С. 146). Ссылаясь на Фалеса, считал, что мудрость есть высшая ценность, на Диогена — что она научает терпению, на Аристиппа — что она учит смелости с сильными мира сего, на Аристотеля — что она врачует нравы. Его собственные взгляды сложились под влиянием поздней схоластики томистского типа, доминировавшей на территории Речи Посполитой. Явился ретранслятором польской культуры барокко, главой партии латинистов, полемизировавших с грекофилами и старообрядцами, идеологом просвещенного абсолютизма, энтузиастом создания в Москве академии с преподаванием филологических, богословских, философских наук.

С о ч.: Избр. соч. М.; Л., 1953; Вирши. Минск, 1990.

Лит.: Татарский И. Симеон Полоцкий. Его жизнь и деятельность. М., 1886; Попов В. Е. Симеон Полоцкий как проповедник. М., 1886; Серман И. 3. "Псалтирь рифмотворная" Симеона Полоцкого и русская поэзия XVIII в. М.; Л., 1962;

Симеон Полоцкий и его книгоиздательская деятельность. М. 1982; Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ. Л., 1984.

М. Н. Громов

СИМФОНИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ- понятие евразийской социальной философии, разработанное Карсавиньш и П. С. Трубецким. Евразийство использовало понятие личности для обозначения всякого результата "качествования" (мирополагания) божественного начала в мире. Личность — синоним единства, активная "стяженность" элементов объективного целого. Концепция С. л. онтоло-гична по своей сути и диалектична по методологической направленности. Окружающему миру приписываются личностные качества, но качества преобразованные, уже включающие в себя иерархичность как тип системного соподчинения индивидуумов в структурах общественного порядка. Это состояние и называется в евразийстве С. л. Личность индивидуальна лишь в своем стремлении к состоянию симфоническости, т. е. слиянию человеческого и вещного бытия в акте познания. С. л. — это познаваемый тварный мир, получающий свою бытийность именно посредством человеческой личности. Типические личностные проявления, носящие в обычном понимании строго аксиологический (ценностный) и потому сугубо социальный характер, приобретают в теории С. л. онтологические свойства бытия. К теме С. л. (единству индивидуального бытия и инобытия) относится гносеологическая проблема возможности и необходимости знания. Личность несовершенна, и причина этого заключается в самой ее тварности, принадлежности тварному миру. Возможность превращения личности из потенциальной в актуальную осуществляется в знании. Именно через познавательный акт происходит действительное соединение личности с инобытием (т. е. окружающим миром). При этом результат познания, как и его направленность, не есть сфера лишь субъективного интереса, но объективно необходимый процесс. Концепция С. л. снимает проблему принципиального противопоставления объекта-субъекта, поскольку единство личности и бытия утверждает личностные характеристики неодухотворенных элементов этого единства. Личностная основа бытия делает возможным познание в широком философском смысле слова и самопознание всех элементов познавательного синтеза. Самопознание в евразийской трактовке выступает как основа и для восхождения твари к Богу через постижение себя и своей сути, и — в силу своеобразно трактуемого понятия С. л. — для активного переустройства национального бытия. Сегодняшний мир мыслится как всеединая человеческая личность, или иерархия С. л. разных порядков: индивидуальных и социальных. Наивысшей стадией симфоничности мира является социальная личность — симфоническое единство личностей как элементов познания. Подобно индивидуальной, социально-симфоническая личность имеет телесно-духовную структуру, т. е. пространственно-духовную субстанциальность, что обеспечивает ее самопознание. "В социальной личности всякая индивидуальная личность целиком пространственно определяется по отношению ко всем другим, так что любой ее момент противостоит им в качестве ее самой" (Карсавин Л. П. Религиозно-филос. произв. М., 1992. Т. 1.С. 129). Наиболее важными являются социальные личности самой широкой функциональной полноты (семья, народ, государство). К социально-симфонической личности евразийцы относят и вселенскую церковь, понимаемую как интегрирующее начало человечности. Церковь определяется как личность в силу единства помыслов и устремлений при вхождении в нее индивидуальных личностей, т. е. признается, что всякое соприкосновение объективного бытия и личности с необходимостью наделяет его субъективными качествами. Она считается воплощением соборности как силы, свободно сплачивающей людей в единое надсоциальное, ненасильственное образование. Проблема свободы является одним из аспектов евразийской теории С. л. Свободное, целенаправленное, целеполагающее действие личности и есть суть С. л., т. к. "личность есть единство множества". На формирование концепций С. л. значительное влияние оказали философские воззрения Гегеля, В. С. Соловьева. Мысль последнего о "возможности познавательной соборности человечества" раскрывает идею абсолютной полноты бытия, к-рая не может быть порождена человеком из себя. Интимное внутреннее единство человечества имеет своей основой, по Соловьеву, стремление личности к абсолютной полноте своего бытия, а через нее — к полноте мирового бытия.

Л и т.: Евразийство. Париж, 1926; Евразийский сборник. Политика, философия, россиеведение. Прага, 1926. Кн. 6; Полюса евразийства. Сост. А. В. Соболева и И. А. Савкина // Новый мир. 1991. № 1.С. 180–212; На путях. Утверждения евразийцев. М.; Берлин, 1922. Кн. 2; Евразийская идея: вчера, сегодня, завтра: Материалы конференции // Иностранная литература. 1991. № 12. С. 213–228; Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьба России. М., 1992; Россия между Европой и Азией. Евразийский соблазн. Антология / Под ред. Л. И. Новиковой, И. Н. Сиземской. М., 1993; История русской философии / Под ред. М. А. Маслина. М., 2007.

Ю. В. Колесниченко

СИНЕРГИЗМ (от греч. synergeia- содействие, соучастие) — восходящее к апологетам и отцам церкви учение о наличии свободы во "внутреннем человеке" на его спасительном пути к Богу под действием благодати Святого Духа. "И познаете истину, и истина сделает вас свободными" (Ин. 8:32) — евангелистская основа С. На Руси это учение, начиная с митрополита Илариона, получило распространение прежде всего как ключевой фактор внутреннего духовного просвещения, к-рый обуславливал онтологическое обожение человека — согласно Богочеловеческой природе Христа. В рамках православной философии С. приобрел логико-гносеологическое значение. Московский митрополит Платон (Левшин) и его школа претворили С. в принцип антиномической достаточности при анагогическом познании Бога (см. Анагогия). Тем самым была "оттенена" идея трансцендентной "свободности" Бога, по образу и подобию к-рой полагалась и сугубо внутренняя свобода человека. Славянофилы, особенно в лице А. С. Хомякова, развили антиномические черты С, подчеркнув его православную особенность. Мн. рус. писатели приняли духовный аристократизм "тайной" (Пушкин, А. Блок), т. е. сугубо внутренней и синергической, свободы человека за кардинальный принцип художественного творчества. В 1-й пол. XX в. усилилось гносеологическое осмысление С. Флоренский, Е. П. Трубецкой, Бердяев, Булгаков, Франк, П. А. Васильев, Эрн заложили фундамент антиномической, или "воображаемой" (Васильев), логики. Но т. к. она базировалась на синергической событийности Бога и человека, то С. стал источником развития и собственно анагогии с ее цельным "вчувствованием в сокровенный духовный смысл" бытия (напр., в творчестве Булгакова и И. А. Ильина). Отсюда наметились пути для создания целостных метафизических построений, допускающих трансцендентную свободу Бога и, как следствие, "религиозную автономию" (Ильин) человеческого духа (напр., в творчестве Е. Н. Трубецкого, Булгакова, Ильина, Франка, Карсавина).

Лит.: Концевич И. М. Стяжание Духа Святого в путях Древней Руси. М., 1993; Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. М., 1991–1992; Зеньковский В. В. Основы христианской философии. М., 1992; Шпет Г. Г. Соч. М., 1989; Франк С. Л. Соч. М., 1990; Флоренский П. А. У водоразделов мысли // Соч. М., 1990. Т. 2. С. 329–333; Тареев М. М. Философия жизни. Сергиев Посад, 1916.

П. В. Калитин

СКВОРЦОВ Иван Михайлович (1795, с. Стытково Нижегородской губ. — 5(17).08.1863, Киев) — богослов и философ. Учился в Петербургской духовной академии, где подготовил труд "О составе человека" (1817), затем был назначен проф. философии, математики и физики в Киевскую семинарию, ставшую через 2 г. академией. При ее открытии С. произнес речь "О метафизическом начале философии" на лат. языке (на рус. вышла в 1863 г.). Преподавал, кроме указанных дисциплин, космологию, нравственную философию, психологию, историю философии. Его перу принадлежат исследования о Платоне, Плотине, Лейбнице, Канте. Как большинство религиозных философов XIX в., С. соотносил идеи философии с истинами Откровения, хотя и не всегда допускал чрезмерную подчиненность первой вторым. В ст. "Критическое обозрение Кантовой религии в пределах одного разума" С. писал: "К большей славе Откровения усматривается, что все лучшее в Кантовой религии заимствовано из Евангелия, а все худшее принадлежит собственно Кантовой философии". Став в 1849 г. кафедральным протоиереем Софийского собора, С. отошел от философских изысканий, занимался трудами по искусству и религиозному воспитанию, церковной истории. По мнению Шпета, он — самый консервативный из духовно-академических философов, осознававший в то же время необходимость сдвинуться с мертвой точки вольфианской философии и учесть опыт дальнейшего развития философии.

Соч.: Критическое обозрение Кантовой религии одного разума // Журнал Министерства народного просвещения. 1838. Январь; Критическое обозрение учения древних об истинном благе человека // Там же. 1848. Т. 57.

Л и т.: Д. Я<оспелов>. Последнее сочинение протоиерея И. М. Скворцова "Христианское употребление философии, или Философия Григория Нисского" // Труды Киевской духовной академии. 1863. № 10; Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Соч. М., 1989. С. 189–194; Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1,ч. 2. С. 112.

И. Е. Задорожнюк

СКОВОРОДА Григорий Саввич (22.11 (3.12). 1722, с. Чернухи Полтавской губ. -29.10(9.11). 1794, с. Пан-Ивановка, ныне Сковородиновка Харьковской обл.) — философ, поэт, музыкант и педагог. В 1738 г. поступил в Киево-Могилян-скую академию, но в 1742 г. призван в императорскую придворную капеллу. Через два года службы певчим увольняется для продолжения учебы. К 1753 г. относится первое датированное стихотворение С, посвященное епископу Иоанну Козловичу, и приглашение прочитать курс пиитики в Переяславской семинарии. Первый трактат С. "Рассуждение о поэзии и руководство к искусству оной" не сохранился, но известно, что Иоанн Козлович дал отрицательный отзыв на рукопись и уволил строптивого педагога ("Не живяще посреди дому моего творяй гордыню"). Приняв должность домашнего учителя, С. поселяется в имении Каврай, где раскрывается его поэтический дар ("Сад божественных песен"). Именно в недрах поэтических откровений были заключены его будущие философские прозрения и формы его жизненного поведения. "Не пойду в город богатый. Я буду на полях жить, / Буду век мой коротати, где тихо время бежит…" Но прежде чем осуществить идеал своей жизни, С. предпринял в 1759 г. последнюю попытку учительства в большом городе, в течение ок. 10 лет был учителем поэзии в Харьковском коллегиуме. Им был написан специальный учебный курс "Начальная дверь ко христианскому добронравию", но важнейшим событием в жизни С. этого периода было знакомство с М. Коваленским. Оно вылилось в переписку на лат. языке, к-рая сама по себе может восприниматься как срез духовной культуры XVIII в., а также в первое биографическое соч., написанное М. Коваленским: "Жизнь Григория Сковороды". С 1769 г. начался период его скитаний по Малороссии. С. неоднократно получал приглашения вступить на поприще церковно-монастырской жизни, но идеалы рус. нестяжательства (см. Нестяжатели) и вольнолюбивый характер заставили его выбрать удел нищего странствующего философа. Скитания не были чем-то тягостным для мыслителя, ибо он подолгу жил у своих знакомых — учеников и почитателей его талантов. Здесь были написаны его зрелые философские работы (напр., диалоги "Кольцо" и "Алфавит, или Букварь мира"), дающие представление об осн. строе его миросозерцания. Все бытие, по мнению С, состоит из трех уровней, трех миров. Первым уровнем, где обитает все рожденное, является макрокосм, или Вселенная. Второй уровень — это микрокосм, или человек (малый мир, "мирок"). Третий уровень понимался С. как символическая реальность, сопрягающая воедино макрокосм и микрокосм. В своем наиболее совершенном образе она является не чем иным, как Библией. Триединый образ, троякий срез бытия не исчерпывает всей картины мира, т. к. каждый из перечисленных миров двуприроден, состоит из двух натур — видимой и невидимой. Первая, видимая натура была названа С. тварью, материей, а вторая, невидимая — Богом, или формой. Проблемы познания в наибольшей мере нашли свое отражение в написанных им еще в Харькове диалогах "Наркисс" и "Симфония, нареченная книга Асхань, о познании самого себя". В них обосновывалась идея самопознания человеком своей духовней сущности как необходимого условия достижения внутреннего мира. Начало премудрости заключено в познании Бога, и несопричастность этому делает человека узником в темнице. Обретение истины происходит на пути "эротического" восхождения к божественному "первоистоку". Истоками философско-этического учения С. были христианско-неоплатоническая этика, эллинско-римский стоицизм и скептицизм и особенно этические взгляды Эпикура и Плутарха. В центре его этических построений находятся концепция "сродности" и учение о счастье. С. был убежден, что существует универсальный закон "сродности", заключающий в себе принцип бытийного равновесия вещей, предметов и существ, благодаря чему достигается гармония природы. Учение о человеческом счастье ("Разговор пяти спутников об истинном счастии в жизни") рассматривало последнее как естественный и универсальный закон. Поиски человеком своего счастья являются, по сути дела, поисками своей "сродности", неотделимыми от познания своей внутренней сущности. Если символический мир Библии выполнял своеобразную связующую роль между микрокосмом и макрокосмом, то человек был концом, центром и гаванью этого мира. При этом имелся в виду не живой, конкретный человек, а его метафизическая сущность, божественная идея человека, существующая в божественном интеллекте, внутренний человек, созданный по образу и подобию Божьему. Внутренний человек в поисках присущей ему "сродности" обретал специфическую энтелехию (завершенность), к-рая в метафизическом плане была заключена в Боге, а в конкретно-историческом — в личностном человеческом счастье. Т. обр., этика С. была не нормативной, а внутреннеавтономной и носила сугубо личностный характер. Эстетика С. - понимание "прекрасного" как "идеи" вещей в умозрительном свете Единого, "безобразное" же является результатом утраты "эйдосами" (образами, идеями) своей самотождественности. Последний свой диалог "Потоп Зми-ин" С. посвятил любимому ученику М. Коваленскому. Скончался он в селе Ивановка, завещав на надгробии написать: "Мир ловил меня, но не поймал".

С о ч.: Повне зiбрання творiв: У 2 т. Кшв, 1973; Соч.: В 2 т. М., 1973.

Лит.: Эрн В. Григорий Саввич Сковорода: Жизнь и учение. М., 1912; Лошиц Ю. М. Сковорода. М., 1972; Шкурите П. С. Мировоззрение Г. С. Сковороды. М., 1962; Абрамов А. И., Коваленко А. В. Философские взгляды Г. С. Сковороды в кругу его историко-философских интересов // Некоторые особенности русской философской мысли XVIII в. М., 1987; Ушкалм Л. В., Марченко О. М. Нариси з фиюсофп Григор1я Сковороди. Харюв, 1993.

А. И. Абрамм

СКРЯБИН Александр Николаевич (25.12.1871 (6.01.1872), Москва — 14(27).04.1915, Москва) — композитор и пианист, оказавший большое влияние на интеллектуальную атмосферу России нач. XX в. Художественно-эстетическое мировоззрение С. имело философское основание, весьма противоречивое, но не лишенное глубины и своеобразия, судить о к-ром возможно по философским записям, опубликованным в 1919 г. Гершензоном в сб. "Русские пропилеи" (т. 6), а также по программным поэтическим текстам к ряду его музыкальных сочинений. Его характеризует сочетание гносеологического и психологического солипсизма, сложившегося гл. обр. под влиянием учения о трансцендентальном Я И. Фихте, имма-нентизма И. Шуппе, с универсализмом, связанным с идеей мирового, надличностного сознания. Существенно влияние на С. А. Шопенгауэра, его учения о мировой воле, страдании как ее объективации и освобождении от нее как цели и конца истории. С. исходит из достоверности личного индивидуального сознания, отождествляемого с субъективным творчеством: "Мир есть результат моей деятельности, моего творчества, моего хотения (свободного)". Действительность сводится С. к сфере деятельности, творчества, развертывающегося в области сознания. Познание мира для С. есть познание природы собственного творчества, творчество же до конца необъяснимо. Вопрос о природе индивидуального сознания весьма проблематичен, ибо Я, сознающее свои переживания, есть абсолютное ничто: "Я ничто, Я только то, что я создаю. Все, что существует, существует только в моем сознании". Неудовлетворенность такой позицией подводит С. к идее об универсальном сознании, к-рое перестает быть личным и в то же время рассматривается как сверхиндивидуальная сторона моего Я: "Мир есть ряд состояний одного и того же универсального сознания". У С. отсутствует понятие истины, но есть абсолютная ценность — жизнь, осмысленная как "свободная игра", "всесоздающее хотение", "творческий порыв". Историю мира С. рассматривает как цепь порывов гения, вечно разрушающего и восстанавливающего божественную гармонию, отрицающего себя (или Бога, что, впрочем, для С. одно и то же). История заканчивается всемирным экстазом, достигаемым в коллективной мистерии и граничащим с небытием. В целом философские записи С. не создают впечатления строго очерченной системы, это прежде всего психологический документ, описание личных мистических переживаний. Мистический опыт С, при всей разности метафизических позиций, имеет немало общего, напр., с аналогичным опытом В. С. Соловьева: отметим эротизм | влечения к вечноженственному началу ("Я хочу взять мир, как женщину", — писал С), соподчинение процесса индивидуализации и универсализации, но С. склонен абсолютизировать всякое движение: влечение к единству и отпадение, жизнь и смерть, наслаждение и страдание — все тонет друг в друге, все равносильно и покрывается мистериально-эсхатологическим ощущением. Задачей искусства С. считал преображение жизни; оттеняя материальный характер этого процесса, он стремился к синтезу искусств, в к-ром воедино сплавляется музыка, поэзия, свет (световая партитура была написана к симфонической поэме "Прометей" (1910), в к-рой соединялись оркестр, фортепьяно, орган, хор и световая клавиатура, еще не осуществленная в то время), все это в конечном счете вело к преодолению искусства и превращению его в литургию скрябинской религии всепоглощающего Я. Последние годы жизни С. мечтал о сочинении мистерии — литургического действа, в к-ром должно было осуществиться преображение человечества в одном вселенском экстазе. Мистерия должна была происходить в специально выстроенном круглом павильоне (возможно, в Индии) в течение 7 дней, для подготовки к ней предполагалось издание специального журнала, организация кружков. Видя неосуществленность своего плана, С. принимается за соч. "Предварительного действа", в к-ром литургический (мистический) момент был бы связан с театральным (оно могло быть повторено, в отличие от мистерии). Творчество С. вызывало интерес у рус. философов: в 1902 г. С. Н. Трубецкой увидел в нем признаки "нового музыкального миросозерцания"; по отзыву В. И. Иванова, "теоретические положения его о соборности и хоровом действе проникнуты были пафосом мистического реализма… мистическая подоснова миросозерцания оказалась у нас общею…", на выход скрябинских записей в 1919 г. откликнулись содержательными работами Лосев и Лапшин.

Соч.: Поэма экстаза. Поэтический программный текст. Женева, 1906; Записки А. Н. Скрябина // Русские пропилеи. Материалы по истории русской мысли и литературы. М., 1919. Т. 6; Письма. М., 1965.

Л и т.: Альшванг А. А. О философской системе А. Н. Скрябина // Альшванг А. А. Избр. соч.: В 2 т. М., 1964. Т. 1; Асмус В. Ф. А. Н. Скрябин в письмах // Скрябин А. Письма. М., 1965; Иванов В. И. Национальное и вселенское в творчестве Скрябина. Взгляд Скрябина на искусство // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник, 1983. Л., 1985;Он. жс. Скрябин и дух революции// Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994; Лапшин И. И. Заветные думы Скрябина. Пг, 1922; Летопись жизни и творчества А. Н. Скрябина. М., 1985; Лосев А. Ф. Мировоззрение Скрябина // Лосев А. Ф. Страсть к диалектике. М., 1990; Мандельштам О. Э. Скрябин и христианство // Мандельштам О. Э. "И ты, Москва, сестра моя, легка…". М., 1990; Сабанеев А. А. Скрябин. Пг, 1916; Бальмонт К. Д. Светозвук в природе и световая симфония Скрябина. М., 1917; Шлецер Б. Ф. От индивидуальности к всеединству //Аполлон, 1916. № 4/5; Он же. А. Скрябин. Т. 1. Личность. Мистерия. Берлин, 1923.

А. П. Козырев

СЛАВЯНО-ГРЕКО-ЛАТИНСКАЯ АКАДЕМИЯ- первое в России общеобразовательное высшее учебное заведение и первый учебный центр рус. философской культуры. Основана в 1687 г. греками братьями И. и С Лихудамы. Располагалась в стенах Московского Заиконоспасского монастыря. В 1814 г. была преобразована в Московскую духовную академию, переведенную в Троице-Сергиеву лавру, существующую и поныне. В истории академии прослеживаются три этапа. 1 — й этап (1687–1700) — эллино-славянская школа братьев Лихудов, к-рые стремились придерживаться в своем преподавании православно-греч. направления, правда, не лишенного "латинского мудрствования" (речь идет о трудах Фомы Аквинского). 2-й этап (1700–1775) — Славяно-латинская академия. Он связан с приходом в академию П. Роговского, первого рус. д-ра философии и богословия, и характеризуется прежде всего значительным влиянием западноевропейских философов — от схоластов до Г. В. Лейбница и X. Вольфа. На 3-м этапе доминирующее направление в деятельности академии вновь обретает православие. При первом протекторе академии (с 1701 г.) Стефане Яворском преимущество в преподавании отдается католической традиции. Феофилакт (Лопатинский) (префект академии в 1704

1722 гг., ректор с 1706 г.) дополняет преподавание рационалистическими элементами античности и Нового времени и на базе компромиссной системы, соединяющей в себе религиозные и светские понятия, по существу, завершает формирование профессионального философского образования в России. В нач. XVIII в. академия превратилась в осн. центр подготовки специалистов по самым различным областям знания. Перед нею ставились следующие задачи: подготовка богословски образованных священников, свободно владевших древн. и новыми языками, обучение лиц, предполагавшихся быть использованными в деле церковного управления и народного образования; элементарное обучение студентов, переходивших затем на государственную службу переводчиками, врачами, юристами, горными инженерами и т. д. Сословный состав учащихся вначале не регламентировался, так что в тот период академию можно рассматривать как место формирования разночинной интеллигенции. Число учащихся колебалось от 200 до 600. В академии преподавались языки, поэтика (правила стихосложения и синтаксиса), риторика, история, философия, богословие. Философский курс читался в течение 2 лет (4-х семестров). За это время студент должен был освоить "диалектику", или "малую логику" (аристотелевская силлогистика), "большую логику" (теория познания, семиотика, принципы научного доказательства), натурфилософию (перипатетическая физика, астрономия, сведения по химии), "пневматику" (психология), математику и метафизику (учение о принципах бытия, доказательства существования Бога). До сер. XVIII в. преподавание велось на лат. языке. Помимо Лихудов философию преподавали Феофилакт (Лопатинский), Стефан (Прибылович), Феофил (Кролик), Гавриил (Бужинский), Стефан (Калиновский), Кирилл (Флоринский), Владимир Каллиграф, Антоний (Герасимов-Забелин) и др. Преподаванию философии в академии уделялось много времени и внимания. Она еще не отделилась от богословия, хотя этот процесс и обозначился. Однако с открытием в Петербурге Академии наук Московская академия навсегда теряет первостепенное значение, превращаясь постепенно в центр конфессионального (духовного) образования. Этому способствовало также создание Московского ун-та и затем (в нач. XIX в.) и др. центров светского образования (Казанского, Харьковского ун-тов). Третий этап истории академии отмечен переименованием ее в Славяно-греко-латинскую и связан с протекторатом митрополита Московского Платона (Левшина). Под его руководством формируется школа православных мыслителей, "ученых монахов", по определению П. В. Знаменского, возродивших традиции патрологического (основанного на учениях вост. отцов церкви) философствования, чуждого не столько рациональности, сколько рациональной абсолютизации той или иной универсальной истины. Утверждение православных начал образования не означало отказа от его светских элементов, с тем чтобы будущий церковный деятель смог приобрести широкие гуманитарные, в т. ч. и философские, знания без ущерба для своей ортодоксальности. Позднее Карамзин высоко оценил достигаемый т. обр. уровень конфессионального образования. Отмечая особенности преподавания и усвоения философского знания в академии, не следует преуменьшать той роли, к-рую она сыграла в образовании и просвещении граждан. Среди учеников, помимо Ломоносова, были такие деятели отечественной культуры, как Ф. П. Поликарпов-Орлов, Кантемир, П. В. Постников, Л. Ф. Магницкий, С. П. Крашенинников, С. Г. Зыбелин, Н. Н. Бантыш-Ка-менский, Поповский, В. С. Петров, В. Г. Рубан, В. И. Баженов и др. Рукописные академические курсы сохранились до нашего времени, но на рус. язык они пока не переведены.

Лит.: Смирнов С. К. История Московской славяно-греко-латинской академии. М., 1855; Знаменский П. В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. Казань, 1881; Лаппо-Данилевский А. С. История русской общественной мысли и культуры XVII–XVIII веков. М., 1990; Шкуринов П. С. Философия России XVIII века. М., 1992. С. 52–65.

П. В. Калитин, А. В. Панибратцев

СЛАВЯНОФИЛЬСТВО — направление рус. общественной мысли, противостоявшее западничеству. Его приверженцы делали упор на самобытном развитии России, ее религиозно-историческом и культурно-национальном своеобразии и стремились доказать, что славянский мир призван обновить Европу своими экономическими, бытовыми, нравственными и религиозными началами. Западники же стояли на т. зр. единства человечества и закономерностей его исторического развития и полагали неизбежным для России пройти теми же историческими путями, что и ушедшие вперед западноевропейские народы. В основе социально-политических расхождений этих двух интеллектуальных направлений лежали глубокие философские разногласия. Флоровский писал, что "славянофильство" и "западничество" — имена очень неточные, только подающие повод к недоразумениям и ложным толкованиям. Во всяком случае, это не только и даже не столько две историко-политические идеологии, сколько два целостных и несводимых мировоззрения" (Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 249). С. - глубоко религиозное учение, рассматривающее церковь и веру как фундамент, основу всех исторических и общественных реалий. Со своей стороны представители западничества не отличались религиозностью, в философских и историософских построениях придерживались идей секуляризма. С. как мировоззрение сложилось в результате философских дискуссий с западничеством в среде рус. дворянства в 30-40-х гг. XIX в. Самарин писал, что оба кружка — западников и славянофилов — ежедневно сходились и составляли как бы одно об-во. Споры велись вокруг осн. проблемы: правит ли миром свободно творящая воля или же закон необходимости. Обсуждались также вопросы о том, в чем заключается разница между рус. и западноевропейским Просвещением — в одной лишь степени развития или в самом характере просветительных начал, а потому предстоит ли России заимствовать эти начала у Запада или же искать их в православно-рус. духовном быте. Важной темой споров, отмечает Самарин, был и вопрос об отношении православной церкви к латинству и протестантству: есть ли православие лишь первобытная среда, призванная стать почвой для более высоких форм религиозного миросозерцания, или же оно есть неповрежденная полнота откровения, к-рая в зап. мире под влиянием латино-германских представлений пришла к раздвоению на противоположные полюсы. Сторонники С. сходились в том, что России предстоит миссия заложить основы нового общеевропейского просвещения, опирающиеся на подлинно христианские начала, сохранившиеся в лоне православия. Только православию, по их мнению, присуща свободная стихия духа, устремленность к творчеству, оно лишено той покорности необходимости, к-рая свойственна западноевропейскому об-ву с его рационализмом и господством материальных интересов над духовными, что привело в конечном итоге к разобщенности, индивидуализму, разорванности духа на составляющие его элементы. Свое обоснование и развитие философские идеи С. получили гл. обр. в работах Киреевского "О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России" (1852), "О необходимости и возможности новых начал для философии" (1856) и А. С. Хомякова "По поводу Гумбольта" (1849), "По поводу статьи Киреевского "О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России" (1852), \ "Записки о всемирной истории", "Письма о современной философии" (1856) и др. Взглядам осн. представителей славянофильской философии — Киреевского, Хомякова, К. С. Аксакова, Самарина — свойственны по меньшей мере 3 общие черты. Во-первых, это — учение о цельности духа. Органическое единство не только пронизывает церковь, об-во и человека, но и является непременным условием познания, воспитания и практической деятельности людей. С. отрицало возможность постижения истины через отдельные познавательные способности человека, будь то чувства, разум или вера. Только дух в его живой цельности способен вместить истину во всей ее \ полноте, лишь соединение всех познавательных, эстетических, эмоциональных, нравственных и религиозных способностей при обязательном участии воли и любви открывает возможность познать мир таким, каков он есть, в его живом развитии, а не в виде абстрактных понятий или чувственных восприятий. Причем подлинное знание доступно не отдельному человеку, а лишь такой совокупности людей, к-рая объединена единой любовью, т. е. соборному сознанию. Начало соборности в философии С. выступает как общий метафизический принцип бытия, хотя; соборность характеризует в первую очередь церковный коллектив. Понятие соборности обретает в С. широкое значение, сама церковь понимается как некий аналог соборного об-ва. Соборность — это множество, объединенное силой любви в свободное и органическое единство. Только в соборном единении личность обретает свою подлинную духовную самостоятельность. Соборность противоположна индивидуализму, разобщенности и отрицает подчинение к.-л. авторитету, включая и авторитет церковных иерархов, ибо ее неотъемлемым признаком является свобода личности, ее добровольное и свободное вхождение в церковь. Поскольку истина дается только: соборному сознанию, то и истинная вера, по мнению славянофилов, сохраняется лишь в народном соборном сознании. Во-вторых, для славянофилов характерно противопоставление внутренней свободы внешней необходимости. Все они подчеркивали примат свободы, исходящей из внутренних убеждений человека, и отмечали негативную роль внешних ограничений человеческой деятельности, пагубность подчинения человека господству внешних обстоятельств. С. стремилось вывести человека из-под господства внешних сил, навязанных извне принципов поведения, оно ратовало за такое поведение, к-рое бы целиком определялось внутренними, исходящими от сердца мотивами, духовными, а не материальными интересами, поскольку истинная воспитанность и поведение не подчиняются внешней необходимости и не оправдываются ею. Человек должен руководствоваться своей совестью, а не рационалистическим определением выгоды. Справедливо подчеркивая необходимость совестливого начала, славянофилы вместе с тем недооценивали необходимость правового регулирования поведения людей. В слабости внешних правовых форм и даже в полном отсутствии внешнего правопорядка в рус. общественной жизни они усматривали положительную, а не отрицательную сторону. В то же время порочность западноевропейских порядков они видели в том, что зап. об-во пошло путем "внешней правды, путем государства". Третьей характерной чертой славянофильского миропонимания была его религиозность. Славянофилы полагали, что в конечном счете вера определяет и движение истории, и быт, и мораль, и мышление. Поэтому идея истинной веры и истинной церкви лежала в основе всех их философских построений. Герцен, очень высоко ценивший ум и философскую эрудицию Киреевского, с горечью отмечал, что "между ним <т. е. Киреевским> и нами была церковная стена" (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М, 1956. Т. 9. С. 159). Славянофилы были убеждены, что только христианское мировоззрение и православная церковь способны вывести человечество на путь спасения, что все беды и все зло в человеческом об-ве происходят от того, что человечество отошло от истинной веры и не построило истинной церкви. Однако они не отождествляли историческую церковь, т. е. реально существующую рус. православную церковь, с той православной церковью, к-рая способна стать единой церковью всех верующих. Христианские мотивы в творчестве славянофилов оказали большое влияние на развитие рус. религиозно-философской мысли. Мн. рус. историки философии нач. XX в. рассматривают С. как начало развития самобытной и оригинальной рус. философии, выдвинувшей ряд новых, оригинальных идей, к-рые в европейской философии до славянофилов не разрабатывались, а если и разрабатывались, то не с такой полнотой и обстоятельностью. Славянофилы не отрицали достижений западноевропейской культуры, высоко ценили внешнюю обустроенность зап. жизни, с глубоким уважением относились к западноевропейской науке. Но их активное неприятие вызывало господство индивидуализма, разъединенность, раздробленность, обособленность духовного мира людей, подчинение духовной жизни внешним обстоятельствам, господство материальных интересов над духовными. Все это, считали они, явилось следствием рационализма, к-рый стал преобладающим в зап. мышлении из-за отхода зап. христианства, т. е. католичества (латинства, как писал Киреевский), от подлинной христианской религии. Из-за того, что римская иерархия ввела в веру новые догматы, рассуждал Киреевский, "произошло то первое раздвоение в самом основном начале западного вероучения, из которого развилась сперва схоластическая философия внутри веры, потом реформация в вере и, наконец, философия вне веры. Первые рационалисты были схоластики; их потомство называется гегельянцами" (Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 296). В философии Гегеля славянофилы видели вершину развития зап. рационализма, с к-рой стали особенно явно видны как достижения последнего, так и его неизлечимые пороки. Главный среди них — разрушение цельности человеческого духа, абсолютизация логического мышления, к-рое, по их мнению, отделялось в рационализме от др. познавательных способностей и противопоставлялось им. Философские идеи С. в 60-е гг. получили свое развитие в идеологии почвенничества, главными представителями к-рого были Достоевский, Григорьев, Страхов, а в 70-80-е гг. — в работах Данилевского и отчасти К. Н. Леонтьева.

Соч.: Аксаков К. С. Аксаков И. С. Литературная критика. М., 1982; Киреевский И. В. Избр. статьи. М., 1984; Он же. Критика и эстетика. М., 1979; Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. М., 1994.

Лит.: Миллер О. Ф. Основы учения первоначальных славянофилов//Русская мысль. 1880.№ 1,3; Ранние славянофилы… М., 1910; Киреев А. А. Краткое изложение славянофильского учения. Спб., 1896; Литературные взгляды и творчество славянофилов, 1830–1850 гг. М., 1978; Дудзинская Е. А. Славянофилы в общественной борьбе. М., 1983; КошелевВ. А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840-1850-е годы). Л., 1984; Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Ва-лицкого. Вып. 1. М., 1991; Вып. 2. М., 1992; Славянофильство и современность. Сб. ст. Спб., 1994; Цимбаев И. И. Славянофильство (Из истории русской общественно-политической мысли XIX века). М., 1986; Riasanovsky N. Russia and the West in the Teaching and the Slavophiles. Cambridge (Mass.), 1952; WalickiA. The Slavophile Controversy: history of a Conservative Utopia in Nineteenth-Century Russian Thought. Oxford, 1975; Berlin I. Russian Thought and the Slavophile Controversy // The Slavonic and East European Review, 1981. Vol. 59, N 4; ChristoffP. K. An Introduction to Nineteenth-Century Russian Slavophilism. A Study in Ideas. Vol. 2.1. V. Kireevskij. The Hague; P., 1972.

А. Т. Павлов

"СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ" — самый совершенный в художественном отношении памятник древнерус. литературы (создан 1185/1187, возможно, в 90-х гг. XII в.). По своему идейно-мировоззренческому содержанию он отражает синкретический характер отечественной культуры на начальной стадии ее христианизации, выявляет значение исторических событий того времени и представляет собой историософское по своему содержанию размышление о судьбах Руси. Оригинал памятника, входивший в рукописный сб. XVI–XVII вв. из собрания А. И. Мусина-Пушкина, погиб в пожаре Москвы 1812 г. Сохранилась только копия текста, сделанного в XVIII в. для Ека-терины II, и издание списка сгоревшей рукописи, осуществленное в 1800 г. Отсутствие оригинала и черты яркой неповторимости произв. послужили причиной сомнения в его подлинности, ибо вдохновляли скептиков на отнесение его на более позднее время. Однако многочисленными исследованиями доказана беспочвенность такого рода выводов, более того, выявлена зависимость от него ряда древнерус. произв. (псковского "Апостола" 1307 г., "Задонщины", "Сказания о Мамаевом побоище"). Памятник не укладывается в традиционные представления о древнерус. культуре, сформировавшиеся под влиянием официальной церкви. Из поля зрения духовной цензуры выпадал оригинальный глубоко национальный и независимый от внешних церковных воздействий пласт культуры. Много споров ведется о том, кого считать автором памятника. Чаще всего исследователями создается его обобщенный образ, при этом отмечается его близость и сочувствие герою "Слова", его приверженность к устному народному творчеству, высокая образованность и тесные связи со средой книжников-грамотников. Установление конкретного лица не имеет принципиального значения для оценки памятника, ибо автор давно уже поднялся над конкретными лицами и сословиями, выразив стремление измученного раздорами об-ва к прекращению феодальных усобиц. Автор "Слова" не идет по пути лишь поэтической вырисовки канвы совр. истории. Ему присущ широкий сравнительный охват времен и событий, из чего вырастает оценочный подход к действительности и умение проникаться глубинной сутью происходящего. В произв. можно выделить три уровня постижения действительности, каждому из к-рых соответствует особый способ познания: эмпирический, художественный и символический. Все эти три способа типичны для древнерус. культуры и характеризуют различные стороны познавательной деятельности средневекового человека. Довольно точное воспроизведение реальности природного мира и исторической обстановки — это как бы начальная стадия восприятия. За ней следует обобщение, выражающееся в образном, художественном, поэтическом осмыслении событий. Наконец, символический план обнаруживает за реалиями действительности их вечный смысл и скрытые, объемлющие культурное наследие мн. веков пласты. Чисто внешне "Слово" посвящено неудачному походу князя Новгород-Северского Игоря Святославича на половцев в 1185 г. Но это событие наводит автора на размышления об истории страны в самом широком смысле и постижение существенных черт эпохи. Давно замечено, что мн. понятия и образы "Слова" никак не могут быть выведены и объяснены из христианского миропонимания. Автор свободно пользуется мифологическим арсеналом для выражения своих мыслей, и поэтому "Слово" донесло до нас отзвуки славянских мифов о богах. Сакральное отношение к природным силам сказалось и в создании ведущего образа всего произв. — образа Русской земли. Мир природы и человека предстает в нем гармонизированным, о чем свидетельствуют указания на близость и даже родство людей, природы и богов. Герои "Слова" напрямую вступают в контакт с природой, при этом материальные объекты, части мироздания оживляются, в чем даже со скидкой на поэтическую форму просматривается пантеистическая основа. Восприятие событийной последовательности строится в памятнике по типу трехступенчатого ряда, в к-ром конечный этап повторяет начальный. Этот метод восходит к идее вечного круговращения, сформировавшейся под влиянием наблюдений за природой. Постижение исторического бытия в "Слове" отмечено глубиной охвата времен, обозримость к-рых теряется в "веках трояних". Легендарная эпоха сменяется историческим временем, к-рое распадается на три в ценностном отношении неравных отрезка (время дедов, отцов и внуков) и объемлет собой исторически обозримую память поколений. Поскольку, с т. зр. автора, время должно вернуться на круги своя, можно надеяться на величие новых "трояних веков". В циклическом видении временно-событийной действительности заложен призыв к единению: как бы наводится мост от прошлого к идеалу будущего могущества Руси. Заложенные в "Слове" принципы циклического временного восприятия исторических событий нельзя назвать соответствующими христианству. Но налицо и отступление от исконной мифологической культуры, распространяющей циклизм лишь на природу. Природное здесь уже существенно разделено с социальным, хотя между ними сохраняется тесная взаимосвязь. Историческое мышление автора выявляется и через его отношение к Русской земле как центральному понятию всего произв. Конечно, было бы ошибкой считать, что привнесенное на Русь в 988 т. христианство никак не коснулось поэтики, образов, понятий и самого фактического материала памятника. В нем отражены реалии христианизировавшейся Руси (храмы Софии и Богородицы Пирогощи), наличествует значительный пласт фраз и речевых оборотов христианской литературы. В тексте также упоминается Бог и Божий суд. Все это свидетельствует о неоднородности памятника в мировоззренческом плане. Он отразил то переходное состояние древнерус. культуры, когда христианство в полном объеме еще не было освоено об-вом, когда распространявшееся усилиями греч. и немногочисленного рус. духовенства монотеистическое учение в массе народа не воспринималось как свое, не перекроило еще мировосприятия целиком. Миф в изначальной своей общественной функции отмирал, но из его обломков возник образец песенной, близкой к эпическому стилю поэзии. Все это обуславливает и различные оценки мировоззренческой ориентации произв. Одни исследователи придерживаются преимущественно христианского прочтения "Слова". Другие — сосредоточивают внимание на преобладающем влиянии язычества. Наиболее плодотворным в осмыслении памятника представляется такой подход, когда во главу угла ставится не столько противопоставление язычества христианству, сколько тесное переплетение обоих компонентов древнерус. культуры, свидетельствующее о существовании на Руси в то время самостоятельного, глубоко национального по своему характеру направления мыслительной деятельности, следы к-рого были вытеснены греко-христианским мировоззрением.

Соч.: Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новагорода-Северскаго Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие. М., 1800; Слово о полку Игореве / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950.

Лит.: Будовниц И. У. Идейное содержание "Слова о полку Игореве" //Изв. АН СССР. Сер. ист. и филос. 1950. Т. 7. № 2. С.

147-158; Лихачев Д. С. "Слово о полку Игореве" и культура его времени. Л., 1978; Дмитриев Л. А. Автор "Слова о полку Игореве" и анонимные авторы в древнерусской литературе // Русские писатели. Библиографический словарь. М., 1971. С. 11–18; Рыбаков Б. А. "Слово о полку Игореве" и его современники. М., 1971; Данелиа С. А. Мировоззрение автора поэмы "Слово о полку Игореве" // Данелиа С. А. Философские исследования. Тбилиси, 1977; Замалеев А. Ф. Философская мысль в средневековой Руси (XI–XVI вв.). Л., 1987; "Слово о полку Игореве" и древнерусская философская культура. М., 1989; Подлипчук Ю. В. "Слово о полку Игореве" / Научный пер. и коммент. М., 2004.

В. В. Мильков

СМЕНОВЕХОВСТВО — идейно-политическое и общественное движение, возникшее в нач. 1920-х гг. в среде рус. зарубежной либерально настроенной интеллигенции. Получило свое название от сб. "Смена вех", вышедшего в Праге в июле 1921 г., куда вошли статьи Ю. В. Ключникова, Устрялова, С. С. Лукьянова, А. В. Бобршцева-Пушкина, С. С. Чахотина и Ю. Н. Потехина. Идеи С. пропагандировали издававшийся в Париже с окт. 1921 по март 1922 г. журн. "Смена вех", берлинская газ. "Накануне", а внутри страны журн. "Новая Россия" (с авг. 1922 г. — "Россия"), среди авторов к-рого были И. Лежнев, С. Андрия-нов, В. Богораз-Тан, Н. Ашешев и др. Сменовеховцы ставили перед собой задачу в свете новых политических реалий, сложившихся в ходе Гражданской войны, пересмотреть позицию интеллигенции по отношению к послереволюционной России. Суть этого пересмотра состояла в отказе от вооруженной борьбы с новой властью, признании необходимости сотрудничества с нею во имя благополучия Отечества, примирения и гражданского согласия. При этом делался вывод о том, что диалектика истории выдвинула советскую власть с ее идеологией интернационализма на роль национального фактора совр. жизни рус. народа, на роль объединителя России. Радикальная перемена политических установок предполагала пересмотр общемировоззренческих ориентиров и личных убеждений. Она повлекла за собой отказ от такой базисной ценности либерализма, как приоритет идеалов гражданского об-ва, примат личности по отношению к об-ву, и привела к утверждению сильной государственности и национальной идеи. Ведущим стал тезис о "великой и единой России" в плане как пространственно-территориальном, так и в экономическом и социокультурном. В способности восстановить Россию в качестве могучего государственного образования — непременного условия ее дальнейшего социально-экономического и духовного развития — сменовеховцы видели объективную историческую миссию большевизма. Понятие "территория" приобрело у них, кроме обычного, географического или экономического, еще и философско-метафизический смысл. Они исходили из наличия некой мистической связи между территорией государства — главнейшим внешним фактором его мощи — и культурой, выражающей его внутреннюю силу. Лишь "физически" мощное государство способно обладать великой культурой: топографический национализм" дополнялся принципом "государственной лояльности", выдвижением на первый план идеи "государственного блага". Существенным компонентом сменовеховской философии истории являлось эволюционистское представление об общественном развитии. Социальная революция с этой т. зр. выпадала из органического эволюционного процесса, "искривляла" естественный ход истории. Приняв Октябрь 1917 г. как факт, идеологи С. верили в возможность постепенного социального развития при условии отказа народа, поддержавшего революцию, от немедленного осуществления прекрасных, но непосильных идеалов. По оценке участников движения, в истории России завершился длительный революционный период и открылся период мощного эволюционного прогресса. Новая экономическая политика была воспринята мн. сменовеховцами как пролетарский термидор, отход новой власти от первоначальных замыслов, "экономический Брест". При этом часть из них во главе с Устряловым считали нэп выражением эволюции советской власти к об-ву капиталистического типа, а др. часть, группировавшаяся вокруг газеты "Накануне", — стремлением сочетать принципы коммунизма с "требованиями жизни". Однако и программа Устрялова и его сторонников не была полностью реставраторской. Они характеризовали ее как национал-большевизм — использование большевизма в национальных целях, высказываясь вместе с тем за ликвидацию элементов коммунизма из жизни об-ва, сохранение сильной власти, опирающейся на выдвинутую революцией активную часть об-ва, за неприятие всех форм монархизма и парламентаризма как сугубо формального принципа. Важнейшим элементом их философско-исторических взглядов выступали русская идея, рус. мессианизм. Сменовеховцы левого крыла, связанные с газ. "Накануне", критиковали совр. капитализм и в качестве социального идеала выдвигали "государство трудовой демократии", где реальная власть принадлежит рабочим и трудящейся интеллигенции. Т. обр., С. было явлением неоднородным. Стремление реалистически оценивать историческую обстановку нередко сопровождалось у них абстрактно-теоретическими рассуждениями; решительная установка на признание революции и советской власти, призыв к сотрудничеству с ней в возрождении России уживались с расплывчатыми конструкциями будущего общественного устройства. Позиция, занятая участниками движения, в тех условиях требовала личного мужества. Они подвергались резкой критике со стороны непримиримой части эмиграции. Под влиянием С. тысячи представителей интеллигенции возвращались на родину. Политика советской власти по отношению к сменовеховцам строилась на основе решений XII партийной конференции и указаний Ленина об использовании того ценного и полезного, что могли дать участники движения в хозяйственно-культурном строительстве, при неприятии всего противоречащего господствовавшей идеологии. Взгляды сменовеховцев освещались в печати, им разрешали читать лекции, устраивать диспуты и собрания интеллигенции внутри страны. Дважды (в Твери и Смоленске) переиздавался сб. "Смена вех", газ. "Накануне" распространялась без препятствий внутри страны. Ряд лидеров движения (Ключников, Потехин, Бобрищев-Пушкин) по возвращении на родину заняли ответственные государственные посты. К сер. 20-х гг., когда большая часть интеллигенции определила свои позиции, С. изжило себя. Судьба значительной части вернувшихся, в т. ч. и лидеров движения, оказалась трагичной. Развиваемые С. философско-социологические идеи являются составной частью рус. философской культуры послеоктябрьского периода и позволяют создать более объемное представление о переломном периоде отечественной истории.

Соч.: Смена вех: Сб. статей Ю. В. Ключникова, Н. В. Устрялова, С. С. Лукьянова, А. В. Бобрищева-Пушкина, С. С. Чахо-тина и Ю. Н. Потехина. Прага, 1921; Смена вех: Еженедельный журнал / Под ред. Ю. В. Ключникова. Париж, 1921–1922; Уст-рялов Н. В. В борьбе за Россию. Харбин, 1920; Он же. Под знаком революции. Харбин, 1925.

Л и т.: Мануйлов В. И. Две парадигмы: Опыт современного прочтения "Смены вех" // Полис. 1991. № 3. С 138–147.

В. П. Кошарный

СМЕРТЬ — феномен бытия; в философском аспекте — категория, кардинальным образом влияющая на определение смысла человеческого существования. Отличительной чертой рус. религиозной философии является трактовка С. как бытийной драмы, свидетельствующей об онтологических и антропологических деформациях сущего. Древнерус. мысль отличалась доминированием нравственной проблематики; понимание С. на Руси трансформировалось в проблему благой С. и праведной жизни. Мысли о нравственной значимости конечности человеческого существа можно встретить у Климента Смо-лятича, Кирилла Туровского, Серапиона Владимирского. В древнерус. культуре отсутствовал тот страх С, к-рый инициировал гиперрефлексию по поводу человеческой конечности, свойственной позднейшим эпохам. Достойная и правильная жизнь имела высшее аксиологическое значение. Это наглядно отражает Киево-Печерский патерик. Яркая картина нравственного понимания С. дана в "Чтении о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба". Такую С. можно назвать нравственной, ибо она демонстрирует подвиг смирения и отрешения от земного, выражение абсолютной преданности человека Богу. В "Диоптре" содержатся сюжеты, отражающие различные аспекты понимания С: "О краткости жизни человеческой", "Мир скоротечен", "О неизвестности смертного часа", "О необходимости размышления над смертью", "О бренности человеческого естества", "0 познании Бога", "О познании самого себя". Здесь даны такие определения жизни и С: "Жизнь есть зеркало вогнутое, которое показывает лицо в превратном виде. Смерть же есть зеркало гладкое, ровное и неложное, которое представляет вещи такими, каковы они на самом деле, без примеси всякой несправедливости". Это, конечно, не апология С, но особый духовный взгляд на мир, в свете к-рого неистинная жизнь человека раскрывается т. обр., что даже С. кажется правдой. В православии представления о С, доминировавшие в XI–XVII вв., наиболее полно выражены в "Службе о усопших": "Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую, по образу Бо-жию созданную нашу красоту, безобразну и безславну, не имущу вида". Церковная служба компенсирует философские вопрошания, переводя их в высокий апофатический ряд. Характерным является скорбное отношение к С. и усопшему, глубокое понимание бытийной трагедии, происшедшей с личностью. В "Повести о горе-злочастии" раскрыт духовный смысл несчастной судьбы человека. С. здесь выступает как некий предел зла, как безысходность и бесперспективность существования. Свидетельством пристального интереса к С. на Руси является факт большой популярности переводного текста "Прение живота со смертью". Здесь С. представлена как исконный главный враг человека, она "образ имеет страшен <…> иже кознодействует различно на разрушение человека". Поэтому С. так "экипирована" против человека: "мечи, ножи, пилы, рожны, серпы, сечива, косы, бритвы, уды, теслы и иная многая незнаемая…". Все это устрашает встретившего ее человека, к-рый вступает с ней в прения, желая земным откупиться от неминуемого. В тексте важен также апофатический элемент относительно непредставимости С. Если в Зап. Европе с XII в. появляются тенденции дехристианизации и деморализации С, связанные с усилившимся признанием самоценности земной жизни, то на Руси нравственное восприятие жизни и переживание С. не утрачивают своего накала. Земная жизнь вплоть до XVIII в. воспринимается в христианском смысле, и С. не теряет своей духовной значимости для нравственной регуляции жизни. На Западе противодействие С, неприятие С. идут рука об руку с минимизацией телесных страданий. В России духовная ценность страданий была всегда велика; гедонизм не прививался вплоть до XIX в., а в массовом сознании он укоренился лишь в кон. XX в. XVIII век — нач. оригинальной философии С. в России. Работы архиепископа Евгения (Булгара), митрополита Московского Платона (Левшина) раскрывают антиномическое познание метафизических истин через опыт постоянного бытийного самоуглубления личности. XVIII — нач. XIX в. характеризуется интенсивной рефлексией над проблемой бессмертия души, с к-рой связывается вопрос о цели и назначении человеческой жизни. Сохраняются традиционные, ортодоксальные представления о жизни и С, к-рые являются доминирующими, но они смешиваются с представлениями, появившимися в результате зап. (схоластического) влияния. Пафос рационалистического, доказательного пути обоснования бессмертия души можно встретить в трактатах Теплова, Щербатова, Радищева, И. М. Кондорского, В. Т. Золотницкого, Д. С. Аничкова, М. В. Данилова, В. А. Левшина. Здесь проблема человеческой смертности трансформируется в проблему доказательства бытия души и ее бессмертия. Доказательства сводятся к выявлению таких атрибутов души, как ее невещественность, бесплотность, разумность, простота, неделимость, непричастность С. Главным является возможность постижения души как высшего разумного начала в человеке. На рационализм отечественных авторов в значительной мере повлияли взгляды античных (Демокрит, Платон, Аристотель) и западноевропейских мыслителей (Декарт, Лейбниц, Вольф, Руссо, Мендельсон, Шеллинг и др.). Большой популярностью пользовалась кн. М. Мендельсона "Федон, или О бессмертии души". На знаменитый трактат Радищева "О человеке, его смертности и бессмертии" большое влияние оказали виталистические представления Лейбница. Как и нем. философ, рус. мыслитель придерживается идеи

"сохранения энергии", непрерывности и неуничтожимости материального мира, что с достаточной полнотой выразилось в таком утверждении автора: "Природа, как то мы видели, ничего не уничтожает, и небытие или уничтожение есть напрасное слово и мысль пустая". Работа Щербатова "Размышления о смертном часе" содержит антиэвтаназийные взгляды, обоснованные нравственно. Автор помышляет о том, "как бы хорошо и без страху умереть". Его аргументация строится на утверждении необходимости нравственной жизни и на вере в благую волю Творца, правосудие и милосердие Создателя. Это традиционное представление для рус. сознания; еще в "Житии Феодосия Печерского" сказано, что "смерть — покой для праведника". Тем самым кардинально решается проблема страха С: он исчезает по мере нравственно прожитой жизни. Традиционный православный взгляд на проблему человеческой смертности нашел отражение в таких разноплановых (часто анонимных монастырских) изданиях, как "Смерть в отношении к бессмертию" (1877), "Смерть и воскресение человека" (1911), "Смерть пред алтарем Божиим" (1910), "Смерть и для детей не за горами" (1847), в к-рых рассматриваются как вопросы нравоучительного характера в форме духовного наставления о том, что необходимо заботиться о спасении души с самого раннего возраста, так и вопросы, связанные с происхождением слова "С", понятие и определение С, неестественность С, непостижимость С, ее аксиологическое значение. Соч. А. Орлова "Смерть купца, или Отеческое наставление сыну при конце жизни" (1830) выполнено в жанре "договора со смертью". Прагматичный купец находит причины, выпрашивая у С. отсрочку, так как его алиби жизни — практические дела. Соч. заканчивается нравоучительным финалом: купец умирает, не взяв с собой никакого имущества. В XIX — нач. XX в. проблема С. занимает большое место в отечественной культуре. Она находит разностороннее осмысление в текстах различных жанров: это и художественная проза, и поэзия, и духовно-академическая философия, и богословские труды, и "вольное" философствование. Среди авторов, глубоко рассматривавших проблему С, можно назвать таких мыслителей, как Чаадаев, К. П. Леонтьев, Федоров, В. С. Соловьев, Несмеюв, Шперк, А. А. Токарский, Астафьев, Бердяев, Шестов, Франк, Е. Н. Трубецкой, С. Н. Трубецкой, Розанов, Карсавин, Эрн, С. А. Алексеев (Аскольдов), Булгаков, Вышеславцев, Флоренский, Мережковский, Флоровский, И. А. Ильин, В. Н. Ильин, Г. Э. Ланц, А. А. Мейер, Горский, Сетницкий, Свенцицкий, Волжский (А. С. Глинка), М. М. Бахтин и др. Метафизика С. расширяет бого-словско-философский контекст и вступает в сферу художественного творчества (Гоголь, Пушкин, Баратынский, Кольцов, Достоевский, Тютчев, Фет, Никитин, Толстой, Блок, Пастернак, М. Цветаева, Мандельштам, Платонов и др). Создается отечественный контекст самобытной рефлексии на эту тему: С. как утрата нравственного сознания (Чаадаев); представления о С. как о нравственном беззаконии (В. С. Соловьев); философия общего дела (Федоров); метафизика пола (Розанов); нравственный антиномизм С. (Бердяев); софиология С. (Булгаков); аритмологическая трагедийность мироздания (Флоренский, Франк); недолжность хищнического миропорядка (Е. Н. Трубецкой); абсолютная ценность бессмертия души (С. Н. Трубецкой); непостижимость С. и трагедия жизни (Шестов) и т. д. Стремление выяснить природу С. (ее происхождение, бытийный характер и смысл) с целью ее преодоления ведет к развитию метафизики всеединства, к-рая является не столько логической конструкцией, сколько нравственным заданием для личности по воссозданию распадающегося сущего. Особой силы идея неприятия С. как высшего зла достигает в учении Федорова. Нравственный абсолютизм учения в том, что преодоление С. и воскрешение умерших должны затронуть всех без исключения людей. Это и составляет реальную нравственно-онтологическую основу "общего дела", к-рое является соборной, социальной и космологической реализацией высшего смысла земного бытия человека. Этическая заостренность рус. религиозной мысли на проблемах зла порождена восприятием С. как космической, вселенской неправды, приносящей человеку страдания и лишающей жизнь высшего смысла. Часто эти вопросы ставились и решались в художественной форме (напр., в альманахе "Смерть", вышедшем в 1910 г. в Петербурге). Поэзия представлена в нем такими именами: Вяч. Иванов, С. Городецкий, В. Гофман,

A. Рославлев, Д. Цензор, А. Боанэ, В. Ленский, В. Жирмунский, В. Гиппиус. Общая тональность раздела "Лирика" — возвышенно-торжественный гимн С, "благословение" С, декадентствующая апология эстетизированно-го страха и ужаса. В разделе "Рассказы и поэмы" свои художественные творения, посвященные С, представили

B. Муйжель, Чулков, П. Кожевников, Н. Олигер, В. Козлов,

C. Городецкий, Н. Архипов, А. Каменский, П. Потемкин. Попыткой осмыслить скорбную тайну С. отличается повесть В. Ленского "Мария". Философский раздел "Альманаха" представлен именем Розанова, к-рому принадлежит ст. "Смерть… и что за нею". Существенным для рус. философии является различение понятий "танатология" и "сотериология". Танатология — наука о С, преимущественно затрагивающая эмпирические аспекты С: биологические (иммортология, геронтология), медико-психологические (эвтаназия), историко-культурологичес-кие. Соответственно танатологическая проблематика сводится к следующим компонентам: стиль поведения, связанный со С. и трауром; эвтаназия, трансплантология, геронтология, биоиммортология, биоэтика. Г. В. Шор в кн. "О смерти человека. Введение в танатологию" (1925) определил задачи танатологии как отдаление момента С. и удлинение жизни. Тем самым танатологическим инструментарием в принципе не улавливается то, что может быть названо метафизикой С, имеющей дело с "чистым" феноменом С, вне его медико-биологических интерпретаций. Сотериология — прежде всего метафизика С, затрагивающая онтологические аспекты антропологии и духовно-нравственную проблематику ("Поэма о смерти" Карсавина и "Софиология смерти" Булгакова). Особую значимость в этом отношении имеют философско-бого-словские труды Флоровского: "Тварь и тварность", "О смерти крестной", "Воскресение жизни", "О воскрешении мертвых". В них содержатся мысли, предваряющие фундаментальные идеи М. Хайдеггера и В. Янкелевича. Почему С. — "вершина этой жизни" и одновременно "космическая катастрофа", в чем "загадочность и таинственность" С, каковы корни страха С, почему "умирает только человек", в чем различие вечности и бесконечности, в чем действительный трагизм С. - эти и др. вопросы формируют полноценную эвристическую базу для совр. исследований феномена С. "Физическая смерть человека — не отдельное "природное явление", а скорее зловещее клеймо изначальной трагедии", — заявлял Флоровский. "В современной психологии, — писал он, как бы предсказывая нынешнюю ситуацию, — точно замалчивается катастрофа смерти. Смерть в этих схемах теряет свою метафизическую значительность и властность". Показательным для отечественной традиции является иммортологический опыт советской философии и биологии. Задача ставилась конкретно и радикально: выяснить возможности устранения фатальности С. для достижения реального личного бессмертия. В философской литературе советского периода сложились два противоположных подхода к проблеме С. В рамках первого мировоззрения идея бессмертия индивида оценивалась как вредная и опасная утопия, к-рой может противостоять лишь безальтернативная идея "социального бессмертия". Второй подход можно назвать сциентистским оптимизмом. Он основывается на секу-лярном прочтении федоровских идей воскрешения. Здесь вера в науку огромна, с ней связывается реализация фундаментальных гуманистических проектов. Глубокие размышления о смысле жизни и С. можно встретить у А. Н. Чанышева, Г. С. Батищева, В. Н. Шердакова, В. П. Фетисова и др. Постмодернистская эксплуатация темы С, ее вне-моральная эстетизация, приобретает некрофилические формы и соответствующие некропрактики, что имеет деструктивный эффект и в итоге профанирует ее нравственный смысл. С. нередко описывается также в оккультной парадигме. Многообразие трактовок "высшей реальности" напрямую зависит от "мистического произвола" автора. Этико-философский подход, характерный для мн. рус. мыслителей, фиксирует нравственно негативную сущность С. для человека любой эпохи и культуры и предлагает способы различного ее преодоления (и нравственного, и культурного, и физического). С этой т. зр. подлинное человеческое существование возможно лишь на путях действительного преодоления С, а не только ее страха. В этом пафос Достоевского — борьба с кажимостью, призрачностью, неподлинностью жизни.

Л и т.: Артемьева Т. В. История метафизики в России XVIII века. Спб., 1996. ВишевИ. В. Проблема личного бессмертия. Новосибирск, 1990; Давыдов Ю. Н. Этика любви и метафизика своеволия: Проблемы нравственной философии. М., 1989;Де-мичев А. В. Дискурсы смерти. Введение в философскую танатологию. Спб., \991, Исупов К. Г. Русская философская танатология // Вопросы философии. 1994. № 3,Пугачев О. С. Этический контекст проблемы бессмертия в русской религиозной философии (конец XIX- начало XX в.). 1998; Сабиров В. Ш. Русская идея спасения. (Жизнь и смерть в русской философии). Спб., 1995; Семенова С. Г. Философ будущего века: Николай Федоров. М., 2004; Трубников Н. Н. Проблема смерти, времени и цели человеческой жизни (через смерть и время к вечности) // Философские науки. 1990. № 2; Фетисов В. П. Философия морали. Воронеж, 1995; Хоружий С. С. О старом и новом. Спб., 2000.

В. В. Варат

СМИРНОВ Владимир Александрович (2.03.1931, Москва -12.02.1996, Москва) — логик и философ, д-р философских наук, проф. Окончил философский ф-т МГУ (1954) и аспирантуру того же ф-та по кафедре логики (1957). С 1961 г. — в Ин-те философии АН СССР (РАН), с 1988 г. — руководитель логического центра этого ин-та, а с 1992 г. — зав. отд. эпистемологии, логики и философии науки и техники. В 1991 г. организовал Общественный ин-т логики, когнитологии и развития личности, директором к-рого являлся до конца жизни. Докторскую диссертацию защитил в 1973 г. по кн. "Формальный вывод и логические исчисления" (1972). Основатель ежегодника "Логические исследования" и его главный редактор. С. был получен ряд значительных результатов в различных областях логики. Разработаны системы секвенциального и натурального вывода с е-терминами, оказавшимися удобным аппаратом для алгоритмизации процедур поиска доказательства теорем. Эти исследования привели его к работам в области создания компьютерных систем поддержки поиска доказательств. Построен целый спектр временных, модально-временных, релевантных и паранепротиворечивых логик. Особо следует отметить пионерские работы С. в исследовании логик без правил сокращения и в области двухмерных и многомерных логик. В последнем случае рассматриваются атомные предложения различных типов. Он впервые поставил и начал исследовать проблему классификации логических исчислений, и в частности классификации импликативных логик. С. привлек внимание к работам Н. А. Васильева и осуществил логическую реконструкцию его идей. Им был получен ряд важных результатов в области силлогистики. В области философии и методологии науки С. уделял большое внимание анализу научных теорий: способам их построения (в частности, генетическому методу), исследованию их логической структуры, отношениям между ними, способам введения терминов в состав теорий и т. д. На основе результатов, полученных им в теории определимости, он ввел в научный оборот несколько новых понятий об отношениях между теориями (дефинициальная погружаемость, дефинициальная эквивалентность, рекурсивная переводимость и др.), позволивших сравнивать теории с разной категориальной структурой.

С о ч.: Генетический метод построения научных теорий // Философские проблемы современной формальной логики. М., 1962; Формальный вывод и логические исчисления. М., 1972; Логические методы анализа научного знания. М., 1987; Доказательство и его поиск (монография) // Логика и компьютер. М, 1996. Вып. 3 (в соавт.); Уровни знания и этапы процесса познания // Проблемы логики научного познания. М., 1964; Логические идеи Н. А. Васильева // Труды по истории логики в России. М., 1962; Теория логического вывода. М., 1999 (имеется полная библиография работ В. А. Смирнова).

Л и т.: Анисов А. М. Концепция научной философии В. А. Смирнова // Философия науки. М., 1996. Вып. 2; Бочаров В. А. Вклад В. А. Смирнова в развитие философской логики // Логическое кантоведение-4. Калининград, 1984; Карпенко А. С. Некоторые логические идеи В. А. Смирнова // Вопросы философии. 1997. № 2; Михайлов Ф. Т. Почти полвека длился спор // Там же; Финн В. К. Владимир Смирнов: вехи творческой биографии // Там же; Результаты В. А. Смирнова в области современной формальной логики // Логические исследования. М., 1997. Вып. 4; Karpenko A. S. Note on the Smirnov's scientific activity: work and life (1931–1996) // Bulletin of Section of Logic. 1998. V. 27. № 1-27; Philosophical logic and Logical philosophy. Essays in Honour of Vladimir A. Smirnov. Dordrect, 1996.

А. С. Карпенко

СМИРНОВ Георгий Лукич (14.11.1922, хутор Антонов Октябрьского р-на Волгоградской обл. — 29.11.1999, Москва) — специалист в области политологии и социальных прблем. Окончил исторический ф-т Сталинградского педагогического ин-та (1952). Д-р философских наук, проф., академик АН СССР (с 1987). С 1948 г. — на партийной и преподавательской работе. 1962–1965 гг. — редактор отдела, член редколлегии журн. "Коммунист", в 1969 — 1983 гт. — зам., первый зам. зав. отделом пропаганды ЦК КПСС, в 1983–1985 гг. — директор Ин-та философии АН СССР, в 1985 — 1987 гг. — помощник генерального секретаря ЦК КПСС, в 1987–1991 гг. — директор Ин-та марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. С 1992 г. — главный научный сотрудник Ин-та философии РАН. Осн. научные интересы — в области исторического материализма, теории социализма, истории социалистической мысли. Исследуя природу личности, С. пришел к выводу о том, что в СССР сформировался советский человек как социалистический тип личности, дал характеристику его осн. черт. По мнению С, исторический тип личности — не манифестация или конструкция неких идеальных социально-этических норм, а продукт реального положения людей в системе общественных отношений, поэтому и изучать его следует эмпирически, исходя из этих отношений. Анализируя роль субъективного фактора в развитии об-ва, С. высказал мысль о том, что его прогресс определяется не столько уровнем познания общих законов социального развития, сколько пониманием специфики общественных отношений на конкретном этапе. Перестройку С. связывал с восстановлением в идеологии и во всех сферах жизни приоритета человека, гуманистических ценностей. Выступал за многофакторный подход к изучению массовых форм общественного сознания.

С о ч.: Демократия, свобода и ответственность личности. М., 1968; Советский человек. Формирование социалистического типа личности. М., 1971 (3-е изд. — 1981); Революционная сущность перестройки. М., 1987; Исторический опыт Октября и перестройка // Страницы истории КПСС: факты, проблемы, уроки. М., 1988; Общечеловеческий интерес и интересы классов // Страницы истории советского общества. М., 1989; Ленинское видение социализма. М., 1990.

Ю. Н. Солодухин

СМИРНОВА Зинаида Васильевна (24.10.1913, Фергана) — специалист по истории рус. философии и эстетики, д-р философских наук. Окончила философский ф-т МИФЛИ (1938). С 1944 г. — старший научный сотрудник Ин-та философии АН СССР (РАН). Докторская диссертация — "Социальная философия А. И. Герцена" (1971). Принимала участие в философской дискуссии по книге Александрова "История западноевропейской философии" (1947). Член редколлегии коллективных изданий "Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР" (в 2 т. 1955–1956); "История философии в СССР" (в 5 т. 1968–1988), "Гегель и философия в России" (1974), 30-томного Собр. соч. А. И. Герцена (1955–1965). С. - ведущий специалист по философии Герцена и рус. революционно-демократической эстетике. Трактует характерные особенности рус. философии XIX в. как обусловленные в значительной степени экономической и общественно-политической ситуацией в России, противоречиями между "образованным обществом" и народной массой, исследует связь рус. философской мысли с западноевропейской. С. подчеркивает необходимость учета индивидуального своеобразия философских взглядов отечественных мыслителей, не связанных институционально с определенными школами.

С о ч.: Речь на философской дискуссии по книге Г. Ф. Александрова "История западноевропейской философии // Вопросы философии. 1947. № 1; Вопросы художественного творчества в эстетике русских революционных демократов. М., 1958; Очерки истории эстетических учений (в соавт.). М., 1963; Социальная философия А. И. Герцена. М., 1973; Герцен и Германия // Литературное наследство. Т. 96. М., 1985.

П. В. Алексеев

СНЕГИРЁВ Вениамин Алексеевич (1841-16 (28).02.1889) — философ, психолог, логик, представитель духовно-академической философии. Окончил Казанскую духовную академию (1868), где затем работал преподавателем на кафедре логики и психологии. Экстраординарный проф. (1872) той же академии; преподавал также в Казанском ун-те. Редактор издания психологических соч. Аристотеля (1885). Круг научных интересов С. включал в себя разработку проблем бессознательного, критику спиритуализма, изучение методологических аспектов психологии и метафизики. Философские идеи С. развивались в русле т. наз. психологического идеализма, именно с его творческой и преподавательской деятельности берет свое начало тенденция христианского антропологизма в Каз. ДА, продолженная впоследствии его учеником Несмеловым. Исследуя природу человеческого знания, С. находит истоки его как в природных способностях человека (наличие у личности самосознания и природной склонности к "любознательности"), так и в самом процессе социального развития человека, в "кооперации личностей". При этом важную роль в процессе становления и развития человеческого знания играет философия, к-рая избирает своим предметом сверхчувственное бытие. Философия у С. подразделяется на первую и высшую философию, "созерцающую умом бытие", — это есть метафизика, и философию "второго порядка", исследующую общие эмпирические основания бытия. В зависимости от этих оснований выделяются такие отрасли "вторичного" философского знания, как философия природы, философия духа, философия морали, философия истории, философия права. Единственной философией "в собственном смысле этого слова" является метафизика как "наука о последних основах, началах всего сущего и познаваемого человеком". В своих лекциях по метафизике С. критиковал системы философии X. Вольфа и И. Г. Винклера, утверждая, что сведения о философском знании и его структуре, содержащиеся в них, представляют собой чистую схоластику, нечто догматическое и неадекватное совр. состоянию человеческого знания: в этих системах нет речи об основах и составе человеческого знания вообще, основами знания называются всеобщие понятия, или категории, сохраняется формальный метод исследования, к-рый состоит в выводе частного из общего. Из всего этого делается вывод о необходимости возрождения метафизики, т. е. философии как науки об основаниях всего сущего. Это возрождение видится С. в гармоничном соединении философии с православными истинами и со всей совокупностью знаний, изменившихся во 2-й пол. XIX в. по своему объему, содержанию и качеству. Психологические и антропологические воззрения С. базируются на представлении о человеке как единой телесно-душевно-духовной субстанции. Истоки этого понимания сущности человеческой природы лежат в его концепции самосознания личности. С. убежден, что в основе практически всех познавательных процессов человека лежит его самосознание. Именно человек, его сложная и неоднозначная личность, его познавательные способности должны наряду с высшей, сверхчувственной субстанцией стать предметом новой философии. Научные интересы С. касались также логики и истории античной логики и психологии. Особо С. интересовался механизмами образования понятий, выступая против положения об их врожденности. Логика и психология, хотя и являются самостоятельными науками, тесно связаны с метафизикой, поскольку не могут определить, что такое мир независимо от наших представлений. Философско-психологические исследования С. положили начало "религиозной антропологии в пределах только сознания".

С о ч.: Спиритизм как философско-религиозная доктрина. Казань, 1871; Вера в сны и сновидения. Казань, 1874; Психология и логика как философские науки // Православный собеседник. 1876. II; Науки о человеке // Православный собеседник. 1876. Ill; Метафизика и философия // Вера и разум. 1890. Т. 2, ч. 1; 1892. Т. 2. ч. 1; О природе человеческого знания и об отношении его к объективному // Там же. 1890. Т. 2. ч. 1.; Самосознание и личность // Там же. 1891. Т. 2. ч. 1; Логика. Систематический курс чтения по логике. Харьков, 1901.

Лит.: Бердников И. Краткий очерк учебной и ученой деятельности Казанской духовной академии за 50 лет ее существования. Казань, 1892; Знаменский П. Казанская духовная академия за дореформенный период. Казань, 1891–1992. Вып. 1–3.

И. В. Цвык

СОБОРНОСТЬ — специфическое понятие рус. философии, выработанное А. С. Хомяковым. Этимологически оно связано со словом "собор", имеющим два осн. значения: 1) собрание выборных или должностных лиц, созванное для решения к.-л. вопросов, 2) храм, служащий для совершения богослужения духовенством нескольких церквей. По Хомякову, церковный Собор выражает идею "единства во множестве" (Поли. собр. соч. М., 1900. Т. 2, С. 312). В этом смысле, считал он, православная церковь, органично сочетая два принципа — свободу и единство, противоположна католической авторитарной церкви, где есть единство без свободы, и протестантской церкви, где существует свобода без единства. Только в православии принцип С. хотя и не во всей своей полноте, но существует и осознан как высшая божественная основа церковной жизни. После Хомякова идея С. стала осн. идеей всего славянофильства (хотя далеко не все славянофилы употребляли само это слово). Киреевский, считая, что "развитие самобытного православного мышления… должно быть общим делом всех людей верующих и мыслящих" (Соч. М., 1911. Т. 1.С. 270), по мнению Зеньковского, "подходит совсем близко к… учению о соборности" Хомякова (История русской философии. Л., 1991. Т. 1, ч. 2. С. 18). Некую "социологизацию" данного понятия мы находим уже у К. С. Аксакова, фактически отождествляющего С. и общину, где, по его мнению, "личность свободна, как в хоре". Резко противопоставив социальную сферу жизни государственной, он пришел к отрицанию необходимости развития в России зап. "законности" как свидетельствующей о "недостатке правды". Отождествление С. с общиной было определенным шагом назад по сравнению с Хомяковым, к-рый С. все же понимал не как данность, а как заданность. Дальнейшее развитие идея С. получила у В. С. Соловьева, хотя он отказался от самого этого термина, желая тем самым отмежеваться от славянофильства (гл. обр. от его "эпигонов"). Она трансформировалась у него в идею всеединства, к-рую он определяет следующим образом: "Я называю истинным, или положительным, всеединством такое, в котором единое существует не на счет всех или в ущерб им, а в пользу всех. Ложное, отрицательное единство подавляет или поглощает входящие в него элементы и само оказывается, таким образом, пустотою; истинное единство сохраняет и усиливает свои элементы, осуществляясь в них кгкполнота бытия" (Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 552). Термин "С." в рус. философии возродил последователь Соловьева С. Н. Трубецкой, к-рый в своем учении о "соборной природе сознания" (в цикле статей "О природе человеческого познания") развивает и углубляет идеи Хомякова и Киреевского с учетом "философии всеединства" Соловьева. Идеал С. у Трубецкого означает совпадение религиозного, нравственного и социального начал и противостоит как индивидуализму, так и социалистическому коллективизму. В эпоху "между двух революций" определенный "возврат к славянофилам" наметился у символистов, гл. обр. у В. И. Иванова, к-рый, исходя из "предчувствия" "новой органической эпохи", создал свою театрально-эстетическую утопию, должную увенчаться созданием "обновленного соборного духа" (Борозды и межи. М., 1916. С. 275). В своей утопии он опирался не только на идеи славянофилов о С. с учетом сказанного по этому поводу Соловьевым, Трубецким и Достоевский, но и на учение Ф. Ницше о диалектике двух начал — аполлонийского и дионисийско-го, в к-рой последнее означало коллективизм, слияние всех воедино (или в терминологии Иванова С). В эмиграции понятие С. активно разрабатывал Франк, понимавший под нею "внутреннее органическое единство", лежащее в основе всякого человеческого общения, всякого единства людей. Первичной и осн. формой Франк считал единство брачно-семейное, затем — религиозную жизнь и, наконец, общность "судьбы и жизни всякого объединенного множества людей" (Духовные основы общества. М., 1992. С. 58–59). Строгое церковно-богословское значение термину "С." вернули Булгаков и Флоренский. По Булгакову, С. (или "кафоличность") есть душа православия и означает вселенскость, единую жизнь в единой истине (см.: Православие. М., 1991. С. 145–150). Флоренский отчасти возвращается к С. в понимании Хомякова. "Кафолический", или соборный, по его мнению, есть всеединый. "Но при действительной кафоличности формы Церкви содержание ее кафолично не в действительности, а только в возможности. В действительности же для вещества Церкви — верующих — кафоличность есть такая же задача, как и единство и нравственное совершенство" (Понятие Церкви в Св. Писании // Богословские труды. М., 1974. Сб. 12. С. 129). В рус. философии наиболее удачным и приемлемым эквивалентом (а в каком-то смысле и альтернативой) понятия С. является понятие солидарности, разработанное гл. обр. Левицким, опирающимся, в свою очередь, на идеи Н. О. Лосского и Франка. Понятие солидарности (или, более строго, солидаризма) позволяет несколько смягчить абсолютизм и категоричность понятия С. и построить иерархию солидарности (или С.) от внутрисемейной до общечеловеческой.

Лит.: Зеньковский В. В. История русской философии: В 2 т. Париж, 1989. Т. 1. С. 226, 238, 243; Т. 2. С. 335, 403.

В. В. Сапов

СОЛИДАРНОСТЬ (фр. solidarite) — общность интересов, единое понимание осн. принципов мировоззрения, совместная ответственность. Это понятие приобрело в рус. философии особую значимость в связи с распространением в России идей социализма. Оно встречается уже у Герцена и петрашевцев, но одной из центральных категорий социальной философии оно стало у идеологов народничества с кон. 60-х гг. XIX в. В воззрениях Лаврова, М. А. Бакунина, Л. И. Мечникова, Кропоткина, Михайловского и др. деятелей народнического движения С. рассматривается как важнейший фактор развития человеческого об-ва, возрастание к-рого ведет к прогрессу и всеобщему благоденствию, а утрата — к взаимной борьбе за существование, нищете и эксплуатации. Бакунин, напр., понимая С. как согласование всех материальных и общественных интересов каждого с человеческими обязанностями каждого, рассматривает ее в теснейшей связи со свободой и характеризует последнюю как развитие и "очеловечение" С. Еще более широким было понимание С. у Лаврова, к-рый усматривал ее не только среди людей, но и в органическом мире в целом. Взаимная поддержка и С. обеспечивает, считал он, выживание вида в борьбе с др. видами и является фактором его прогрессивного развития. Человеческая С, возникнув как продолжение и развитие С. в органическом мире, стала разрушаться под влиянием индивидуализма и стремления к наживе. На передний план был выдвинут личный интерес, к-рый привел к всеобщей борьбе всех против всех. В этих условиях и возникли учения социализма, призванные вернуть об-во к началам С. как средству достижения всеобщего равенства и благоденствия. Общественная С, по Лаврову, может быть прочной лишь при устранении экономической конкуренции. В качестве нравственной задачи он выдвигал необходимость вырабатывать в себе и в других те "привычки С", без к-трых осуществление лучшего общественного строя совершенно немыслимо. Михайловский понятие "С." тесно увязывал с понятием "кооперация". С, считал он, может существовать только между людьми, равными по положению в об-ве, а такое равенство возможно лишь в условиях простой кооперации, где отсутствует разделение труда между отдельными членами, общая цель вызывает взаимопонимание и как следствие — С. интересов и взаимопомощь. Л. И. Мечников поместил понятие "С." в самый центр своей социологической концепции, рассматривая рост С. в об-ве как главную движущую силу исторического прогресса. Как и Лавров, он считал, что явления С. существуют уже в органическом мире. "Биология, — писал он, — изучает в области растительного и животного мира явления борьбы за существование, социология же интересуется только проявлениями солидарности и объединения сил, т. е. факторами кооперации в природе" (Мечников Л. И. Цивилизация и великие исторические реки. М., 1924. С. 43). Причем если Бакунин тесно связывал С. со свободой человека, то Мечников рассматривал факты "принудительной С." и "вынужденной С", связывая их с уровнем развития кооперации. Степень же свободы, по Мечникову, показывает уровень О, являясь критерием прогресса. Согласно Мечникову, об-во в основном проходит те же ступени С, что и органический мир в целом. Подневольные союзы, держащиеся внешней принудительной силой, сменяются подчиненными союзами, возникающими вследствие разделения труда, к-рые, в свою очередь, должны уступить место свободным союзам, объединяющим индивидов в силу их "сознательного стремления к С". В работах Кропоткина термин "С." встречается реже, чем у др. идеологов народничества, и обычно заменяется термином "взаимная помощь", выражающим то же самое содержание. Все это свидетельствует о том, что понятие "С." является одним из наиболее характерных в народнической социологии и философии истории. Оригинальная трактовка С. дана Левицким в рамках его концепции "органического мировоззрения". Она связана с "метафизикой временного процесса", где С. рассматривается как "фактор развития", получивший наивысшее развитие в христианстве, к-рое "является наиболее чистым выражением солидарности, переросшей семейные, феодальные, клановые, национальные и прочие рамки" (Основы органического мировоззрения. Франкфурт-на-Майне, 1948. С. 150).

Л и т.: Бакунин М. А. Избр. филос. соч. и письма. М., 1987; Онже. Философия. Социология. Политика. М., 1989;Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М., 1990; Лавров П. Л. Философия и социология. Избр. произв.: В 2 т. М., 1963. Т. 2; Мечников Л. И. Цивилизация и великие исторические реки. М., 1924; Михайловский Н. К. Что такое прогресс? Пг., 1922.

А. Т. Павлов

СОЛОВЬЕВ Владимир Сергеевич (16(28).01.1853, Москва — 31.07(13.08).1900, с. Узкое, ныне в черте Москвы) — философ, поэт, публицист, литературный критик. Сын историка и проф. Московского ун-та С. М. Соловьева. По окончании гимназии в 1869 г. С. поступил на естественный ф-т Московского ун-та, но через 3 года перешел на историко-филологический, окончил его в 1873 г., а затем в течение года учился в Московской духовной академии. В 1874 г. С. защитил в Петербурге магистерскую диссертацию "Кризис западной философии. Против позитивистов" и был избран доцентом Московского ун-та по кафедре философии. Летом 1875 г. он уехал для научных занятий в Лондон, где изучал гл. обр. мистическую и гностическую литературу — Я. Бёме, Парацельса, Э. Сведен-борга, каббалу, интересовался оккультизмом и спиритизмом. Неожиданно философ покидает Лондон и отправляется в Египет, где проводит несколько месяцев. Позднее он объяснял свою поездку "таинственным зовом Софии". Натура поэтическая, впечатлительная, С. обладал, видимо, медиумическими способностями, к-рые усиливались чтением теософской литературы. О своих видениях Софии, или Вечной женственности, самое впечатляющее из к-рых было философу как раз в Египте, он рассказывает в поэме "Три свидания", написанной незадолго до смерти. Возвратившись в 1876 г. в Россию, С. вновь читает лекции в Московском ун-те. Но в 1877 г. из-за раздоров в профессорской среде покидает ун-т и поступает в Петербурге на службу в Ученый комитет Министерства народного просвещения, читая в то же время лекции в Петербургском ун-те и на Высших женских курсах. В 1877 г. С. опубликовал свою первую систематическую работу "Философские начала цельного знания" (не закончена), а в 1878 г. выступил с циклом лекций "Чтения о Богочеловечестве", к-рые собирали множество слушателей и имели большой общественный резонанс. К этому времени у него уже вполне сложилась философско-религиозная концепция, в центре к-рой — идея положительного всеединства, тесно связанная с софиологической темой (см. Софиология). 28 марта 1881 г., после убийства народовольцами 1 марта. Александра II, С. прочел публичную лекцию о смертной казни, о несовместимости ее с христианской нравственностью. Осудив цареубийц, он в то же время призвал царя не допустить казни преступников. Тем самым отношения С. с властью были испорчены. Он ушел в отставку из Министерства народного просвещения; ему рекомендовалось воздержаться от преподавания и от публичных выступлений. Начался период публицистической деятельности С. В центре его внимания в 80 — нач. 90-х гг. — общественно-политическая и церковно-религиозная жизнь. Среди наиболее важных произв. этого периода — "Духовные основы жизни" (1882–1884), "Великий спор и христианская политика" (1883), "История и будущность теократии" (Загреб, 1886), "Три речи в память Достоевского" (1881–1883), "La Russie et l'Eglise Universelle" (Paris, 1889; рус. пер. "Россия и Вселенская церковь". М., 1911). Он пишет также ряд статей по национальному вопросу, связанных с проблемами славянофильства и западничества, объединенных затем в работу "Национальный вопрос в России" (1-й вып. 1883–1888 гг., 2-й — 1888–1891 гг.). Осн. для творчества С. этого периода является его теократическая утопия, убеж дение в возможности объединения православной и каг лической церквей под эгидой Рима и политического обь динения христианских народов под властью рус. цар Своим возвращением к собственно философской проблематике в 90-е гт. С. в немалой степени был обязан приглашению возглавить в 1891 г. отдел философии в Большом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Он написал в словарь более 130 статей, посвященных как осн. философским понятиям, так и историко-философским темам. В эти годы С. пишет ст. "Смысл любви" (1892–1894), подытоживающую его размышления над софиологической темой; трактат по этике — "Оправдание добра" (1894–1895, вышел отдельной книгой — 1897); предлагает новое осмысление теории познания в статьях, объединенных под названием "Первое начало теоретической философии" (1897–1899); наконец, в последней своей значительной работе — эсхатологическом этюде "Три разговора" (1899–1900) пытается разрешить проблему зла, расставаясь при этом с дорогой ему мечтой о будущей вселенской теократии. Напряженная работа и житейская неустроенность рано подорвали и без того слабое здоровье С. Не будучи женат и не имея постоянного жилья, он всегда находился в разъездах, останавливаясь то в гостиницах, то у своих друзей. В июле 1900 г. он приехал в Москву, но внезапно заболел и 31 июля скончался в подмосковном имении своих друзей — князей Трубецких. В своем духовном развитии С. испытал много влияний, к-рые определили направление и характер его мышления. В ранней юности он воспринял социалистические идеи, свойственное рус. мысли искание социальной правды, а также веру в прогресс, столь характерную для XIX в. Немалое влияние на С. оказали славянофилы, от них он воспринял вдохновлявшую его на протяжении всей жизни идею "цельного знания", к-рое даст ответ на вопрос о смысле человеческого существования, о последней цели космического и исторического процесса. Субъектом этого процесса, по С, является человечество как единый организм — понятие, заимствованное философом у О. Конта. В основе такого подхода лежит убеждение С. в реальности всеобщего, сформировавшееся у него под влиянием Спинозы и Гегеля, др. нем. идеалистов. Эта общая для спинозизма и нем. идеализма пантеистическая посылка во многом определила его учение о всеединстве. Большое влияние оказали на него мыслители, придававшие метафизическое значение понятию воли: Кант, Шопенгауэр, Э. Гаргман и особенно Шеллинг. Если диалектическим методом С. больше всего обязан Гегелю, то его богословие, метафизика и эстетика несут на себе печать влияния волюнтативной метафизики, прежде всего Шеллинга. С последним С. сближает романтически-эстетический подход к проблемам религии, своеобразный эротический мистицизм, вылившийся у него в культ Вечной женственности — души мира. Значительную роль в формировании воззрений С. сыграл христианский платонизм его учителя в Московской духовной академии — Юркевича, особенно учение о сердце как средоточии духовной жизни человека. Все эти многообразные влияния С. органически претворил в своем учении, создав систематическое построение, правда, не лишенное ряда трудностей и противоречий. Стремясь от них освободиться, он не раз перерабатывал свое учение. При этом в его соч. мы находим и трезвую оценку, и глубокую конструктивную критику тех философских концепций, к-рые в свое время формировали его миросозерцание. Философская система С. строится по исторической схеме как история развития мирового духа, как теокосмо-исторический процесс. Он стремился отказаться от того духа секуляризма, к-рым была проникнута европейская философия Нового времени, и вслед за ранними славянофилами обрести цельное знание, предполагающее единство теории и жизненно-практического действия, т. е. мыслил создать философию жизни, а не философию школы — в этом отношении он предвосхитил аналогичное движение в Европе. Однако в своем стремлении преодолеть секулярный дух философии Нового времени С. не хотел возвращения к "историческому христианству", т. е. к церковной традиции, богословию и преданию, как оно существовало в православной или в католической церквах. Его целью было "ввести вечное содержание христианства в новую соответствующую ему, т. е. разумную безусловную, форму" (Письма В. С. Соловьева. Спб., 1911. Т. 2. С. 89), иными словами, оправдать его с помощью теософии. Как и славянофилы, С. начинает с критики отвлеченного мышления, свойственного европейской философии. По С, отвлеченное начало — необходимый момент в жизни индивида и в развитии человечества, но его абсолютизирование заводит философию в тупик, что воочию продемонстрировал Гегель. С. критикует отвлеченный идеализм Гегеля с позиций спиритуалистического реализма, требующего расчленять мышление, мыслящего субъекта и мыслимое содержание — моменты, совпадающие у Гегеля в понятии абсолютной идеи. Подлинно сущее, по С, — это не рациональная конструкция, не понятие, но и не эмпирическая данность; это реальное духовное существо, субъект воли; по его словам, сущее "есть сила бытия". В подлинном смысле реальностью обладают, по С, только духи и души, носители силы и воли; эмпирический же мир, данный в пространстве и времени, он вслед за Кантом и Шопенгауэром считает только явлением и характеризует его как бытие, в отличие от сущего. Исходя из кантовского различения явления и "вещи в себе", С. вслед за Шопенгауэром усматривает сущность "вещи в себе" (названной им "сущее") в воле. Первое и верховное сущее — Бог определяется С. в духе неоплатонизма и каббалы как положительное ничто. Это положительное ничто есть прямая противоположность гегелевскому отрицательному ничто — чистому бытию, происходящему через простое отвлечение или лишение всех положительных определений (Собр. соч. Т. 1. С. 320). Определив сущее как являющееся, а бытие как явление, С. интерпретирует т. обр. связь Бога и мира как связь сущности и явления. Между трансцендентной основой мира и самим миром устанавливается отношение необходимости, к-рое постигается рациональным путем — с помощью т. наз. органической логики. Тем самым между сущим как сущностью и миром как явлением устраняется та непере-ходимая грань, к-рую христианское богословие полагает между Творцом и творением. Однако мистический реализм С. вступает в известное противоречие с его рационалистическим методом: если сущее — это трансцендентное духовное существо, то мы можем узнать о нем что-либо только из общения с ним, в к-ром оно открывает нам себя, т. е. из откровения; чисто рациональному познанию оно недоступно. С, однако, убежден, что, непостижимое для разума, сущее может быть предметом мистического созерцания, особым образом понятой интеллектуальной интуиции, к-рую он отождествляет также с состоянием вдохновения. Вслед за Шеллингом и романтиками С. сближает интеллектуальную интуицию с продуктивной способностью воображения и соответственно философию — с художественным творчеством, но при этом трактует творческий акт по аналогии со своего рода трансом, состоянием пассивно-медиумическим. Экстатически-вдохновенное состояние С. считает началом философского познания. "Действие на нас идеальных существ, производящее в нас умосозерцательное познание (и творчество) их идеальных форм или идей, называется вдохновением. Это действие выводит нас из обыкновенного нашего натурального центра, поднимает нас на высшую сферу, производя таким образом экстаз. Итак… непосредственно определяющее начало истинного философского познания есть вдохновение" (Там же. С. 294). Отождествляя непосредственное воздействие трансцендентных существ на человека с интеллектуальным созерцанием идей, он тем самым снимает границу между рациональным мышлением и мистическим духовидением; а устранение различия между мистически истолкованной интеллектуальной интуицией и продуктивной способностью воображения порождает смешение художественной фантазии с религиозным откровением, создает возможность оккультно-магического понимания искусства, столь характерного не только для С, но и для испытавших его влияние символистов — А. А. Блока, Белого, Иванова и др. Именно так мыслит С. осуществление синтеза философии, религии и искусства. Но этот путь создания "цельного знания" таит в себе опасность "неразличения духов", поскольку у художественной интуиции нет критерия для такого различения. Божественное сущее, по С, открывается нам непосредственно, с помощью ощущения или чувства. Поэтому, считает он, не требуется никаких доказательств бытия Бога: действительность Его не может быть логически выведена из чистого разума, а дается лишь актом веры (см. там же. Т. 3. С. 31). Установив, т. обр., с помощью веры, или "религиозного ощущения", существование Бога, он приступает к рациональному выведению содержания Божественного сущего — не без противоречия с собственным утверждением, что содержание это дается только опытом. Он характеризует Абсолют как "вечное всеединое" (Там же. С. 234), или как "Единое и все". А это значит, что все сущее мира содержится в Абсолюте, всеединство есть единство во множественности. Согласно С, единое свободно от всего ("Абсолют" буквально означает "отрешенное", "освобожденное") и, следовательно, определяется отрицательно по отношению к другому. Но поскольку оно не может иметь ничего вне себя, то тем самым определяется по отношению к другому положительно. В нем, стало быть, от века присутствуют два полюса, или центра: первый — свобода от всяких форм, от всякого проявления; второй — производящая бытие сила, т. е. множественность форм. Первый полюс получает название "Единого", а второй — "потенции бытия" или "первой материи", к-рая, т. обр., входит в Абсолют как "его другое", как первый субстрат, или "основа" Бога. Понятие первой материи осмысляется С. скорее в шеллингиански-шопенгауэровских определениях — как сила, влечение, стремление — восходящих к учению Бёме о "темной природе" в Боге, о бессознательной глубине Божества, из к-рой проистекает начало зла. Неразрывность двух полюсов сущего означает, что Абсолют не может представать иначе как осуществленным в материи, а материя, в свою очередь, — не иначе как идея, как осуществленный образ Единого. Пантеистическая подоплека такого построения очевидна. В "Критике отвлеченных начал" С. характеризует второй полюс всеединства, т. е. первую материю (она же идея, или природа), как становящееся всеединое, в отличие от первого полюса как сущего всеединого (см. там же. Т. 2. С. 299). Это значит, что абсолютное не может существовать иначе как осуществленное в своем другом. Такое понимание отношения между Богом и миром существенно отличается от христианской идеи творения мира. Становящееся всеединое — это душа мира, к-рая, будучи основанием всего мирового процесса, лишь "в человеке впервые получает собственную внутреннюю действительность, находит себя, сознает себя" (Там же. С. 302–303). Божественный элемент мировой души, т. е. всеединство, в дочеловеческом, природном мире существует лишь потенциально и только в человеке получает актуальность, хотя и предстает пока только идеально, в сознании, как цель и норма человеческой деятельности. Реальное осуществление этой цели составляет задачу мировой истории как богочеловеческого процесса. В "Чтениях о Богочеловечестве" С. пытается перевести описанный им процесс самораздвоения Абсолюта на язык христианского богословия, давая свое толкование догмата о Троице. Он отличает Бога как абсолютно-сущего от его содержания (сущности, или идеи), к-рое предстает в лице Бога-Сына, или Логоса; воплощение же этого содержания, или идеи, осуществляется в мировой душе, Софии, представляющей тем самым третье лицо божественной Троицы — Дух Святой. С. различает в Боге двоякое единство: деятельное единство божественного творческого Слова (Логоса) и единство произведенное, осуществленное. Деятельное единство — это мировая душа в Боге, а произведенное — его органическое тело. В Христе предстают оба эти единства: первое, или производящее, есть в нем Бог, действующая сила, или Логос, а второе, "произведенное единство, которому мы дали мистическое имя Софии, есть начало человечества, идеальный или нормальный человек" (Там же. Т. 3. С. 111). Совершенное человечество — это не природный человек как явление, не единичное эмпирическое существо, но и не человек как родовое понятие, а "всечеловеческий организм", человечество как вечная идея. Бессмертен не человек как индивидуальное существо, а его вечная умопостигаемая сущность. Вечный человек, или идеальное человечество, есть особого рода универсальная индивидуальность, или, как писал С. в последний период, "всемирная форма соединения материальной природы с Божеством… Бого-человечество и Бого-материя" (Там же. Т. 8. С. 231). Эмпирический мир, где люди предстают как индивидуумы, — это, по С, "тяжелый и мучительный сон отдельного эгоистического существования" (Там же. Т. 3. С. 120), мир иллюзорный и неподлинный. Причина существования этого мира у С, как и у Шопенгауэра, — принцип индивидуации, коренящейся в самоутверждении, эгоизме каждого существа, противопоставляющего себя всем другим, — во взаимоотталкивании. Зло, т. е. грех индивидуации", как раз и порождает, по С, внешнее, вещественное бытие, где все существует в разрозненности и вражде. Но если индивидуальность — это источник зла и страдания, то о каком индивидуальном бессмертии может идти речь? Спасение можно найти только в освобождении от индивидуального существования, а не в вечном его продолжении. Тем самым религиозная философия С. тяготеет, как видим, к имперсонализму. И не случайно по этому вопросу возникла многолетняя полемика между С. и Лопатиным, убежденным в субстанциальности человеческого "я" и, т. обр., в бессмертии индивидуальной души. Грех индивидуации, составляющий принцип существования в эмпирическом мире, по мнению С, коренится в самом Боге: "Производящею причиною зла может быть индивидуальное существо не в своем природном уже обусловленном явлении, а в своей безусловной вечной сущности" (Там же. С. 124). По этой причине всякое существо уже родится в зле, "выбирая" эгоизм и самоутверждение еще до появления на свет, когда нет еще возможности сознательного выбора. Отсюда источник мирового зла не в грехопадении человека, осуществленном по свободе, как учит христианство, а в меоническом начале божественного всеединства. Пока все существа имеют только потенциальное, а не актуальное бытие в Боге и как чистые духи находятся в единстве с божественной волей, они не могут от себя самих внутренне воздействовать на Бога, для этого надо иметь обособленное существование. Но для Бога необходимо, "чтобы множественные существа получили свою собственную реальную особность, ибо иначе силе божественного единства или любви не на чем будет проявиться… во всей полноте своей" (Там же. С. 127). Поэтому Бог сам творческим актом утверждает самостоятельное бытие этих существ (тем самым порождая зло), к-рые только теперь могут воздействовать на него, ибо становятся уже не просто идеальными существами, умами, чья жизнь состоит в созерцании Божества, а живыми и волящими, поскольку лишь воля есть подлинная реальность. Однако обособленная жизнь существа не означает множественности самостоятельных субстанций-душ. "Это второе, произведенное единство, противостоящее первоначальному единству божественного Логоса, есть, как мы знаем, душа мира или идеальное человечество (София), к-рое содержит в себе и собою связывает все особенные живые существа или души" (Там же. С. 129). Субстанциальным единством, т. обр., обладает душа мира, а не отдельные живые существа. Именно она получает независимость от божественного начала и может воздействовать на него, она одна является свободным субъектом и совершает акт отпадения от Бога, суть к-рого — в стремлении обладать всей полнотой бытия от себя, т. е. утверждать себя вне Бога. В результате душа мира "ниспадает из всеединого средоточия Божественного бытия на множественную окружность творения, теряя свою свободу и свою власть над этим творением", а Бого-Миро-здание распадается на множество отдельных элементов, "всемирный организм превращается в механическую совокупность атомов" (Там же. С. 131), в мир зла, разъединения и страдания. София, т. обр., есть центральный персонаж те-окосмического процесса. Это вечио-женственное начало в Боге, мировая душа, тело Христово, идеальное человечество, "истинная причина творения и его цель… принцип ("начало"), в к-ром Бог создал небо и землю"

(Россия и Вселенская церковь. С. 347). Но, как отпавшая от Бога, София приобретает демонические черты. Образ Вечной женственности у С. двоится. Чтобы справиться с этим, философ в работе "Россия и Вселенская церковь" различает Софию, с одной стороны, и мировую душу — с другой. Последняя теперь предстает как антипод Софии — Премудрости Божией, является источником зла и хаоса, между тем как София — "лучезарное и небесное существо, отделенное от тьмы земной материи" (Там же. С. 347). В то же время С. именует душу мира "матерью внебожествен-ного хаоса" и отделяет от самого хаоса; суть мирового процесса предстает как борьба Божественного Слова и адского начала за власть над мировой душой. Эта борьба должна завершиться воссоединением отпавшей мировой души с Богом и восстановлением божественного всеединства. Этой конечной целью определяется эволюция сначала в природе, а затем в истории. "Космический процесс оканчивается рождением натурального человека, а за ним следует исторический процесс, подготавливающий рождение человека духовного" (Собр. соч. Т. 3. С. 165). Позиция С, как видим, совпадает здесь с телеологическим детерминизмом Гегеля, из чего проистекает не только оптимизм, но и утопизм историософии С: исторический процесс с внутренней необходимостью ведет к торжеству добра. Философ убежден, что само историческое развитие приведет к победе единства и любви над распадом и враждою, поскольку этот распад — необходимый момент мирового процесса, порожденного самим Богом, и падение мировой души — неизбежный путь к воссоединению ее с Первосущим. Теодицея С. соединяется с естественнонаучным эволюционизмом и даже дарвинизмом. Историософия С. - это попытка понять мировую историю как "длинный ряд свободных актов" на пути к восстановлению богочеловеческого единства, как диалог Софии и Логоса, получающий выражение в духовно-религиозном, нравственном и художественном развитии человечества. На первой ступени — естественного, или непосредственного, откровения — человечество постигает Бога как природное существо; таковы языческие верования древн. мира и естественно-научные материалистические учения Нового времени. На второй ступени Бог открывается людям как противоположное природе начало, как трансценденция, ничто; таково отрицательное откровение преимущественно вост. аскетически-пессимистических религий, наиболее последовательно представленное в буддизме, стремящемся к преодолению земного, деятельного, личного начала. Наконец, в ветхозаветной религии, открывшей личного Бога, и эллинской философии с ее учением о Логосе человечество получило положительное откровение, подлинный смысл к-рого полностью раскрылся только в христианстве и богочеловеческой личности Христа. Именно в Христе явлен синтез религиозно-созерцательного начала, свойственного религиям Востока, и начала личного, человеческого, развившегося в лоне зап. культуры. Однако раскол вост. и зап. церквей ознаменовал собой новую эпоху распада, поразившего уже христианский мир. В этом, по С, сказалось несовершенство "исторического христианства". Духовное единство вновь распалось на две односторонности. На Востоке победил монизм, господство надиндивидуального божественного начала, не оставляющего места для самостоятельности и свободы человека; на Западе, напротив, получил гипертрофированное развитие принцип индивидуализма, свободы в ее отрицательном понимании как освобождения от единства, что привело к господству хаоса. Вслед за славянофилами С. выносит суровый приговор порокам зап. капиталистической цивилизации. Истина оказалась разорванной: вост. мир утверждает "бесчеловечного Бога", а зап. — "безбожного человека" (Там же. Т. ЕС. 257). Преодолеть этот роковой разрыв призван народ, свободный от всякой исключительности и односторонности; а эти свойства "принадлежат племенному характеру славянства и в особенности национальному характеру русского народа" (Там же). Поэтому Россия имеет религиозно-мессианское призвание объединить распавшиеся стороны и тем самым осуществить последний акт мировой исторической драмы воссоединения Бога с человечеством. Историософская концепция сложилась у С. еще в 70-е гг. В 80-х гт. она отливается в форму утопического учения о будущей всемирной теократии, светскую власть в к-рой должен осуществлять рус. царь, а духовную — римский первосвященник. Первым шагом к ней должно быть, по С, воссоединение вост. и зап. церквей. Теософия и историософия С. органически связаны с его этикой. Проблем этики он касался во мн. работах; специально нравственной философии посвящено исследование "Оправдание добра". Здесь С. подверг критике две крайние т. зр., одна из к-рых защищает нравственный субъективизм, утверждающий, что носителем добра может быть только личность, а др. придает главное значение социальным ин-там как гарантам нравственного поведения. По С, необходимы оба эти момента. Однако при этом он акцентирует именно момент объективных форм нравственной жизни, что вполне понятно, если учесть его убеждение в реальности всеобщего, Богочеловечества как единого организма и абстрактности отдельного индивида. Если в ранних работах подчеркивалась зависимость этики от религиозной метафизики, то теперь философ настаивает на автономности этики, поскольку, "создавая нравственную философию, разум только развивает, на почве опыта, изначально присущую ему идею добра" (Там же. Т. 7. С. 29). Тем не менее, даже будучи автономной, философия нравственности не может быть полностью отделена от метафизики и религии, поскольку лишь учение о мировом богочеловеческом процессе и о конечной победе божественного всеединства утверждает сам фундамент нравственности — действительность сверхчеловеческого добра. Отмечая заслугу Канта, заключающуюся в признании им самозаконности нравственности, С. критикует его этику за субъективизм. Кант пытался укрепить построенное им здание этики на постулатах практического разума — Боге, свободе воли и бессмертии души как предметах разумной веры. Но, как заметил С, Бог и бессмертная душа у него выводятся из нравственности, а сама нравственность оказывается обусловленной Богом и бессмертной душой. С. дает глубокий анализ чувств, или естественных корней нравственности, — стыда, жалости и благочестия, или благоговения. Человек стыдится того, что в нем составляет низшую природу; особенно характерен в этом отношении половой стыд. Жалость, сопереживание чужому страданию человек испытывает ко всем живым существам; побуждая к альтруизму, жалость составляет корень социальных связей. С. характеризует стыд как индивидуальное, а жалость — как социальное целомудрие. Наконец, чувство благоговения как преклонение человека перед высшим началом есть нравственная основа религии. Касаясь проблемы соотношения нравственности и права, С. видит их различие в неограниченности нравственных и ограниченности правовых требований, а также в принудительном характере правовых законов. Право — это низший предел или определенный минимум нравственности, для реализации к-рого оно использует принуждение. Право относится к объективной сфере внешних поступков, тогда как нравственность — "не к внешней реализации добра, а к его внутреннему существованию в сердце человеческом" (Там же. С. 383). Однако при этом философ подчеркивал, что, вопреки распространенному воззрению, между нравственным и юридическим законами нет противоречия. Хотя у С. нет специальной работы, посвященной эстетике, тема красоты пронизывает все его творчество. Сближая в духе романтизма философскую интуицию с художественным творчеством, он усматривал в последнем родство с мистическим опытом и считал искусство "реальной силой", просветляющей и перерождающей мир (Там же. Т. 3. С. 189). В статье "Красота в природе" С. видит задачу искусства "не в повторении, а в продолжении того худождественного дела, которое начато природой" (Там же. Т. 6. С. 75). Высшая цель искусства — теургия, т. е. претворение действительности в идеальную, преображенную телесность. Эстетика С. связана с его софиологией, с учением об эросе, к-рому посвящен трактат "Смысл любви". Эстетические воззрения С. нашли также выражение в его литературно-критических статьях, посвященных поэзии Пушкина, Тютчева, Лермонтова, Фета. Незадолго до смерти философ разочаровался в теократической утопии и вообще в идее прогресса, хотя еще в "Оправдании добра" писал, что "мера добра в человечестве вообще возрастает" (Там же. Т. 7. С. 173). В "Трех разговорах" на первый план у него выходит эсхатологическая тема: наступление Царства Божьего теперь мыслится как конец истории. С. оказал сильное влияние на философскую мысль в России. Под знаком его идей шло развитие религиозной философии кон. XIX — нач. XX в., в частности братьев С. Н. и Е. Н. Трубецких, Н. О. Лосского, Франка, Булгакова, Флоренского, Бердяева, Карсавина, Эрна и др. Не меньшее воздействие произвел С. и на рус. символизм — особенно поэзию Блока и А. Белого. Именно С. обязан рус. "серебряный век" той мистико-гностической прививкой, к-рая во многом определила атмосферу духовной жизни нач. XX в. в России.

С о ч.: Собр. соч.: В 10 т. 2-е изд. Спб., 1911–1914; Письма. Спб., 1908–1923. Т. 1–4; Литературная критика. М., 1990; Оправдание добра. М., 1996.

Лит.: Величко В. Л. В. Соловьев. Жизнь и творения. 2-е изд. Спб., 1903; О Владимире Соловьеве. М., 1911. Сб. 1; Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. С. Соловьева. М., 1913. Т. 1–2; Радлов Э. Л. Вл. Соловьев. Жизнь и учение. Спб., 1913; Соловьев С. М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977; М., 1997; Мочульский К. В. Владимир Соловьев. Париж, 1936; Зеньковский В В. История русской философии. Л., 1991. Т. 2, ч. ЕС. 7-71; Лосев А. Ф. Владимир Соловьев. М., 1983; Он же. Вл. Соловьев и его время. М., 1990; Асмус В. Ф. В. С. Соловьев: опыт философской биографии // Вопросы философии. 1988. № 6; Рашковский Е. Б. Вл. Соловьев о судьбах и смысле философии // Там же; Кувакин В. А. Философия Вл. Соловьева. М., 1988; Уткина Н. Ф. Тема всеединства в философии Вл. Соловьева // Вопросы философии. 1989. № 6; Гайденко П. П. Человек и человечество в учении В. С. Соловьева // Там же. 1994. № 6; Она же. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001; George М. Mystische und religiose Erfahrung im Denken Vladimir Solov'evs. Gottingen, 1988; StremooukhoffD. Vladimir Soloviev et son oeuvre messianique. Strasbourg, 1935; Lausanne, 1975; Sutton J. The Religious Philosophy of Vladimir Solovyov: Towards a Reassessment. Basingstoke. L., 1988.

П. Л. Гайденко

СОЛОВЬЕВ Сергей Михайлович (5(17).05.1820, Москва -4(16).10.1879, Москва) — историк, отецВ. С. Соловьева. Род. в семье священника, законоучителя Московского коммерческого училища, где и учился до поступления в гимназию. В 1838–1842 гг. — студент Московского ун-та, член кружка Григорьева. Первая философская работа С. (рукопись) — "Феософический взгляд на историю России" (1841). Два года С. провел за границей, слушал лекции Шеллинга, Ранке, Риттера, Гизо и др. ученых. По возвращении защитил магистерскую (1845) и докторскую (1847) диссертации и начал преподавательскую деятельность на кафедре рус. истории. С 1864 г. — декан, в 1871–1877 гг. — ректор Московского ун-та. С 1851 по 1879 г. опубликовал 29 т. "Истории России с древнейших времен". С. — "философски образованный историк с универсальными историческими интересами" (Л. Мюллер). Главные философско-исторические труды С. — "Исторические письма", "Наблюдения над исторической жизнью народов", "Прогресс и религия", "Публичные чтения о Петре Великом". С. традиционно считается наряду с Кавелиным и Чичериным осн. представителем "государственной (юридической) школы" в рус. историографии. Его можно также отнести к представителям сциентистского течения в рус. философско-исторической мысли, для к-рого характерен переход к научным формам познания и цивилизационно-историческому (сравнительному) типу исследований. "Наблюдения" С. - явная антитеза спекулятивно-идеалистической "Философии истории" Гегеля. Вместо его триады (первоначальная, рефлексивная, философская история) С. выделяет в развитии исторического познания 3 этапа: 1) история (историография), 2) философии истории, 3) наука истории. Согласно С, философия истории ни в форме средневековой "теософии", ни в пантеистически-рационалистической форме (у Гегеля), ни в мнимо-философской оболочке позитивизма (у Конта) не может претендовать на научность. Лишь в сциентистском историзме, отвергающем и спекулятивные построения, и односторонности позитивистских схем (закон трех стадий, теории "бесконечного прогресса") и требующем осуществления на культурно-исторических основаниях сравнительного анализа цивилизаций, эпох, факторов народной жизни, заключено основание строго научного познания. История становится и формой объективного

знания, и "наукой народного и всечеловеческого самопознания". Сциентистская цивилизационно-историческая методология С, реализованная в его научных исследованиях, намечает линию, в рамках к-рой впоследствии развернулось "исследование истории" А. Дж. Тойнби. Исследовательская программа С. требует прежде всего различения объективного (выделение посредством наблюдений реальных "явлений" исторической жизни народов и цивилизаций, их описание и характеристика, сравнительный анализ и обобщения на его основе) и событийно-аксеологического аспектов общественного развития, а также различения факторов, определяющих становление исторических индивидуальностей (народов, об-в, цивилизаций), и тех условий, к-рые влияли на ход развития уже в процессе сложившейся и оформившейся исторической жизни. Вся т. наз. первобытная эпоха (очень высоко оцениваемая историком) и вся совокупность начальных движений этносов и племен, по С, — за пределами собственно истории. Природный (географический), племенной (этнографический), энергетический (деятельностная активность, способность к подвигу) факторы не только оформляют осн. контуры будущих цивилизаций, но и действуют в ходе исторической жизни народов. При этом "общий ход событий" позволяет проявиться в истории как моменту взаимодействий народов и цивилизаций (заимствования, войны, внешние сношения), так и внутреннему моменту народной жизни. Последняя протекает совершенно объективно как органический процесс (каждый народ проходит в этом развитии 2 осн. "возраста" — чувства и мысли, с к-рыми соответственно связаны его становление и достижение предела зрелости, после чего происходит неизбежное падение). Деление истории на "древн." и "новую", по С, как раз отражает эти 2 периода народной жизни: так, европейская древность длится от эпохи Великого переселения народов и до Великих географических открытий и эпохи Возрождения, древн. рус. история продолжается от образования Киевской Руси и до эпохи петровских преобразований. Внутренняя народная жизнь отражает в своих осн. "явлениях" воздействие объективных факторов исторического существования. Размах восточноевропейской равнины требовал появления на ее территории большого единого государства (здесь С. усматривал сходство между Россией и Китаем). Соседство степи и давление кочевников неизбежно порождали колонизационные потоки, смещение центров исторической жизни на северо-восток (Владимирская и Московская Русь); соседство торгово-промышленного Запада и борьба за выходы к морям стимулировали вступление России в европейскую и мировую историю. На цивилизационном уровне С. различал "трудовой" (Китай, Египет), "военный" (Вавилония, Ассирия), "предпринимательский" (Финикия, Греция) типы об-в, еще более резко — "сухопутные" и "морские" цивилизации. В этом последнем случае он любил сопоставлять древн. (античная греко-римская цивилизация) и новое (атлантическая цивилизация Запада) "Средиземноморье". Вообще деление мировой истории на древность, Средние века и Новое время в концептуально-теоретическом арсенале было отвергнуто С. еще до Данилевского и Шпенглера. Внутренняя историческая жизнь определяется — после сложения цивилизаций — устройством об-ва и государства, важнейшие формы к-рых конституируются в зависимости от определенного характера взаимоотношений родового и личностного начал. Господство первого характерно для первобытных об-в и цивилизаций Востока, хотя в арийских вариантах трудового (Индия), военного (Персия) и предпринимательского (Греция) типов гораздо резче, чем в остальных, выступает энергия активности, деятельности, подвига, реализуя в "морской" разновидности "дружинного начала" (Греция) первую в истории форму личностной свободы, застывающей в республиканско-полисных государственных образованиях. Греция и Рим, Зап. Европа и Россия — 4 цивилизационные формы, представляющие, по С, Запад во всемирной истории, к-рая сама делится на 2 осн. — древн., языческую (с особым положением иудейского ветхозаветного мира) и новую, христианскую. И Зап. Европа, и Россия (1-я — после XVIII в., 2-я — после 1861 г.), представляющие христианскую эпоху, вступили в полосу разложения и упадка цивилизации; исторической смены не видно. Отсюда — одна из любимых мыслей С: о "конце" истории.

С о ч.: История России с древнейших времен: В 15 кн. М., 1959–1966; Соч.: В 18 кн. М., 1988–1995.

Лит.: Цимбаев Н. И. Сергей Соловьев. М., 1990; Ерыгин А. Н. История и диалектика. (Диалектика и исторические знания в России XIX века). Ростов-на-Дону, 1987; Он же. Традиционная и модернизирующаяся Россия в философии истории русского либерализма (К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, Б. Н. Чичерин). Ростов-на-Дону, 2004.

А. Н. Ерыгин

СОЛОВЬЕВ Сергей Михайлович (13(25). 11.1885, Москва -2.03.1942, Казань) — поэт из круга младших символистов, переводчик, публицист, автор работ по истории отечественной мысли. Внук историка С. М. Соловьева, С. приходился племянником В. С. Соловьеву и состоял в отдаленном родстве со Сковородой. Полученное воспитание и круг интересов семьи оказали определяющее воздействие на его духовный облик и биографию. В юности его связывала дружба с троюродным братом А. А. Блоком, а также прочное интеллектуальное "братство" с А. Белым. В 1912 г. он окончил историко-филологическое отд. Московского ун-та, в 1916 г. принял священнический сан. В сер. 1910-х тт. С. учился в Московской духовной академии, в 1921–1922 гг. работал в Румянцевском музее, в 1921–1924 гг. преподавал лат. язык в Литературно-художественном ин-те. Выступая с самого начала за единство христианских церквей, С. в нач. 20-х гг. колебался между православием и католицизмом, а в 1923 г. окончательно присоединился к католической церкви. В 1926 г. он стал вице-экзархом рус. католиков вост. (славянского) обряда. В 1931 г. С. вместе с членами руководимой им общины московских католиков подвергся аресту, а затем и полуторагодичному заключению, следствием к-рого стало развитие душевной болезни. Он значительную часть времени проводит в больницах, отказываясь от всякого творчества и деятельности. 1900-1910-е гг. — наиболее продуктивный период поэтического творчества С. (сб. "Цветы и ладан", 1907; "Crurifragium", 1908; "Апрель", 1910; "Цветник царевны", 1913; "Возвращение в дом отчий", 1915). В итоговой для эстетики С. работе "Опыт апологии христианства. Против модернистов" (1916–1917), из к-рой была издана лишь первая глава "Гёте и христианство" (Сергиев Посад, 1917), критически рассмотрены философские положения рус. символизма, причем наибольшее неприятие у С. вызывает защищаемый Ф. Ф. Зелинским и В. И. Ивановым и идущий от Ф. Ницше тезис о верховенстве языческого, арийского, переданного через эллинизм мифологического начала в европейской христианской цивилизации над восходящей к Ветхому Завету традицией. В соответствии с этим тезисом, считал С, сама новоевропейская цивилизация оказывается выключенной из тысячелетнего иудео-христианского процесса. В годы революции (1917–1918) позиция С. строго европоцентристская; он не принимает "скифства", к-рому отдали дань А. Блок и А. Белый, видя в нем форму своеобразного революционного почвенничества и индивидуалистического, анархистского изоляционизма. Взгляды С. оказались в это время близки историософской позиции Карташева, утверждавшего на заседаниях Поместного Собора рус. церкви: "В настоящее время глубоко потрясены основные устои европейской культуры… Удалившись от христианских основ былой культуры, она стоит теперь на пороге апокалиптических событий". В 1922–1923 гт. С. была написана книга "Владимир Соловьев. Жизнь и творческая эволюция" — итог многолетних изысканий и занятий архивом философа. Используя часто только ему в ту пору известные материалы и изустную семейную хронику, С. остается в пределах объективных фактов и дает довольно точную характеристику личности и философии В. С. Соловьева. Книга остается и по сей день наиболее ясным описанием философских идей Соловьева в процессе их зарождения и развития и наиболее содержательной его биографией, часто единственным источником множества фактов, сведенных в цельный философско-психологический портрет. Собственные философские воззрения С, в том виде, как они содержатся в его поздних работах, складываются: 1) из творческого опыта поэта-символиста, причем С. исповедовал в поэзии тип "реалистического" (по определению Вяч. Иванова) символизма — в противоположность субъективному, интроспективному символизму И. Ф. Анненского и зрелого А. Блока, с важнейшей для них категорией "музыкальности", воплощающей эмоциональное начало. "Собственные переживания, окружающая жизнь, — по утверждению С, — должны восприниматься поэтом только как материал для создания объективно-прекрасного" (Бессознательная разумность и надуманная нелепость // Лирический круг. Страницы поэзии и критики. I. М., 1922. С. 62); 2) из следования платоно-шеллингианской по своим корням философии всеединства Соловьева; 3) из признания авторитета церковного откровения, являя собой попытку синтеза этих трех начал.

Соч.: Богословские и критические очерки: Собрание статей и публичных выступлений. М., 1916; Томск, 1996; Перепискас А. А. Блоком (публикация и коммент. Н. В. Котрелева и А. В. Лаврова) // Литературное наследство. Т. 92, кн. 1. М., 1980. С. 324–407; Главы из воспоминаний: Начало самостоятельной жизни // Шахматовский вестник. № 2. Памяти Сергея Михайловича Соловьева. 1942–1992. Солнечногорск, 1992. С. 7–15; Соловьевы (публ. и примеч. Н. С. Соловьевой и И. Г. Вишневецкого) // Aequinox. М, 1993. С. 259–276; Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. М., 1997.

Лит.: Белый А. На рубеже двух столетий; Начало века; Между двух революций. М., 1989, 1990; Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 151–156, 298–300, 632–633; Брюсов В. Я. Собр. соч. М., 1975. Т. 6. С. 312–317; Лавров А. В. Мифотворчество "аргонавтов" // Миф — фольклор — литература. Л., 1978. С. 137–170; Котрелев Н. В., Лавров А. В. Переписка Блока с С. М. Соловьевым (1896–1915) // Литературное наследство. М., 1980. Т. 92, кн. 1. С. 308–324; Фейнберг Е. Л. Последние месяцы Сергея Михайловича Соловьева // Шахматовский вестник. 1992. № 2. С. 35–38; Соловьева Н. С. Отцом завещанное // Наше наследие. 1993. № 27; Вишневецкий Я. Неизданный мистический цикл С. М. Соловьева // Символ. 1993. № 29. С. 241–249.

И. Г. Вишневецкий

СОЛОДУХИН Юрий Николаевич (5.04. 1938, Москва) — специалист в области логики и методологии науки, отечественной и зарубежной философской мысли. Окончил философский ф-т МГУ (1960) и аспирантуру того же ф-та. Кандидат философских наук. В 1960–1966 гг. работал преподавателем философского ф-та МГУ. С 1967 г. — консультант, зав. отделом международного журн. "Проблемы мира и социализма" (г. Прага), консультант, руководитель группы консультантов отдела пропаганды ЦК КПСС, помощник зам. председателя Совета Министров СССР, помощник секретаря ЦК КПСС. В 90-е гг. работал в аппарате Верховного Совета РФ, Совета Федерации, зам. начальника Главного программно-аналитического управления Президента РФ, советником председателя Правительства РФ. В 2001–2002 гг. — президент Ин-та системных проектов (Санкт-Петербург). С 2003 г. — в Совете Федерации. Направления научных исследований С: логический анализ научного знания, в т. ч. высказываний, формулирующих законы природы и об-ва, история философии и социальных теорий, исследование процессов социально-политического развития совр. российского об-ва. Автор статей в "Философской энциклопедии" (в 5 т. 1960–1970), "Философском словаре" (7-е изд. — 2001), "Политическом словаре", научный редактор (и автор послесловия) кн. Б. В. Яковенко "История русской философии" (пер. с чешек. М., 2003), член редкол. и один из авторов учебника "Философия" (М., 2005), член редкол. и автор мн. статей энциклопедии "Русская философия".

О. М. Зиновьева

СОЛОНЕВИЧ Иван Лукьянович (14(26). 11.1891, с. Рудники Пружанского у. Гродненской губ. — 24.04.1953, Буэнос-Айрес) — политический мыслитель, философ, писатель. Окончил юридический ф-т Петроградского ун-та (1916). Сотрудничал в правой печати. В годы Гражданской войны примкнул к Белому движению. Оказавшись за рубежом, издавал в Софии газ. "Голос России". После ее закрытия болгарскими властями (1938) переехал в Германию, где основал "Нашу газету", к-рая была закрыта в 1941 г. В 30-е гг. С. пережил увлечение фашизмом, в к-ром усматривал возрождающуюся национальную государственность, подлинную народную демократию, противостоящую фальшивой "демократии" Запада, за фасадом к-рой скрывается реальная власть финансовой олигархии. Антирус. политика Гитлера сделала его противником фашизма. После войны он переехал в Аргентину, где начал выпускать еженедельную рус. монархическую газ. "Наша страна". Главный теоретический труд С. - кн. "Народная монархия", в к-рой в систематической форме излагается концепция философии рус. истории. Он исходит в ней из безусловной индивидуальности народов и их исторических судеб. Не существует, считает он, обязательных для всех законов истории, а следовательно, любые рецепты и доктрины, основанные на чужом опыте, бесполезны и даже вредны. Всякая разумная программа должна быть адресована данному конкретному народу и иметь в виду именно этот народ, а не абстрактные образования, выводимые из неких "всеобщих" свойств человека. Реализуя свое национальное "я", каждый народ стремится создать свою культуру, государственность и, наконец, империю как высшую форму его самореализации. Имперское призвание исключительно ярко и полно выразилось в исторической жизни рус. народа. Основой государственного строительства России была рус. национальная идея. Однако в процессе развития эта идея перерастала сугубо племенные рамки и, сохраняя свой специфический рус. облик, становилась одновременно сверхнациональной. Рус. народ, с т. зр. С, единственный в мире построил такую государственность, в рамках к-рой все племена и народы чувствовали себя наравне с "имперской нацией": если хорошо, то хорошо всем, если плохо — то также всем одинаково. Следуя за Достоевским и В. С. Соловьевым, он усматривал в этом осн. черту рус. менталитета и рус. государственности — их своеобразный универсализм, все-человечность", "вселенскость". Наиболее полное и цветущее выражение органического развития рус. государства он, как и славянофилы, видел в Московской Руси, к-рой, по его мнению, были свойственны гармоничность, сбалансированность всех элементов народной жизни, а также своеобразный демократизм — в смысле реальной связи власти с низовыми слоями народа. Здесь был создан строй, к-рый С. определял как соединение самодержавия и самоуправления, несовместимое с западноевропейской т. зр., не было принципа разделения властей, а доминировали общегосударственные, общенациональные цели и соображения. Москва, считал он, опередила Зап. Европу и по юридическому закреплению личной неприкосновенности ("Судебник" 1550 г.), и по созданию всесословного самоуправления. Резкий перелом к худшему в развитии рус. государственности, по мнению С, произошел с воцарением Петра I. Признавая за ним яркую индивидуальность, он крайне отрицательно оценивает его деятельность как начало подспудного завоевания России Западом, нарушившего естественность и органичность ее развития. Орудием зап. влияния стало дворянство, а затем генетически тесно связанная с дворянской культурой интеллигенция. С этого времени интересы и духовный мир верхнего класса рус. об-ва и народа резко расходятся. Устанавливается политическая и социальная диктатура дворянства, самоуправление и самодержавие фактически ликвидируются. Одновременно в интересах дворянства осуществляется закрепощение крестьян. Самый страшный результат петровской "европеизации", по С, состоял в утрате рус. народом своего интеллектуального слоя, оформившегося в виде оторванной от масс интеллигенции. При этом С. не делал особой разницы между "революционерами" и "ретроградами", не видевшими иных целей, кроме сохранения своих привилегий. Свержение монархии С. рассматривал как общенациональную трагедию, смысл к-рой не был сразу понят народом, опьяненным внезапным переходом к внешней "свободе". В объяснении причин поворотов рус. истории, обрушивших процветающую страну в пучину катастроф, С. не был последователен. Он то видел в этих поворотах действие иррациональных стихий истории, то пытался понять их рационально и вывести из конкретного стечения обстоятельств (так, по С, народ мирился с петровским царствованием потому, что хорошо помнил еще большие тяготы Смутного времени). Историческим выходом для России, ставшей коммунистической, С. считал возвращение к национальной по духу и народной по социальному содержанию монархии. При этом, подчеркивал он, речь должна идти о восстановлении целой системы учреждений — от всероссийского престола до сельского схода. В этой системе царю принадлежала бы "сила власти", а народу — "сила мнения". По С, главный урок государственного строительства, к-рый можно извлечь из ошибок прошлого, состоит в том, чтобы не допустить появления какого-то самостоятельного слоя, являющегося посредником между властью и народом.

Соч.: Народная монархия. М., 1991; М., 2003; Белая империя. М., 1997.

А. Л. Андреев

СОРОКИН Питирим Александрович (23.01 (4.02). 1889, с. Турья Яренского у. Вологодской губ. (ныне Жешарт, Республика Коми) — 10.02.1968, г. Уинчестер, США) — рус. — амер. социолог и культуролог. За революционную деятельность (был связан с эсерами) в 1906 г. исключен из церковно-учительской семинарии (в Костромской губ.), в следующем году в Петербурге с помощью Жакова (первого проф. коми) стал слушателем вечерних Черняевских курсов, по окончании к-рых сдал экзамены экстерном за 8 лет гимназии. В 1909 г. поступил в Психоневрологический ин-т, в к-ром была кафедра социологии, возглавляемая Ковалевским и Де-Роберти, а в 1910 г. перевелся на юридический ф-т Петербургского ун-та, к-рый закончил в 1914 г. Большое влияние на формирование С. как ученого оказал Ковалевский, личным секретарем к-рого он был в течение нескольких лет. В своем первом большом исследовании "Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали" (Спб., 1914) С. утверждал, что "совокупность всего поведения человека распадается на ряд актов или поступков, а последние при всей их эмпирической разнородности представляют: 1) или делание чего-нибудь, 2) или неделание чего-нибудь, в свою очередь распадающиеся на разновидности: а) актов воздержания и Ь) актов терпения (с. 46). Осн. причина преступности, считал С, заключается в несовпадении "шаблонов поведения" различных групп населения, объединенных (чаще всего в результате победоносной завоевательной войны) в единую "замиренную группу". Подвиги (и соответственно награды) являются лишь косвенной формой проявления преступлений (и кар). В рамках единой замиренной группы, к к-рой приближается, по мнению С, человечество, не будет со временем ни преступлений, ни подвигов. Венчает эту политико-правовую утопию С. появление "сверхчеловека", стоящего по ту сторону права и морали. После Февральской революции 1917 т. С. стал одним из редакторов правоэсеровской газ. "Воля народа", на страницах к-рой им опубликовано около сотни статей, содержащих критику политики Временного правительства. В нач. 1918 г. он был арестован и содержался в Петропавловской крепости, а выйдя на свободу, через некрое время вновь был арестован и приговорен к расстрелу великоустюжской ЧК. От расстрела С. спасли энергичные усилия его друзей и ст. Ленина "Ценные признания Пити-рима Сорокина", в к-рой в целом положительно оценивался факт "отречения" С. от политической деятельности. После освобождения С. продолжил научную работу в Петроградском ун-те, главным итогом к-рой стала кн. "Система социологии" (Т. 1–2. Пг, 1920), защищенная им в качестве докторской диссертации. Весь труд, по замыслу С, должен был состоять из 8 т. Изданные тома посвящены "социальной аналитике" (с подзаголовками — т. 1: Учение о строении простейшего (родового) социального явления; т. 2: Учение о строении сложных социальных агрегатов). Вся система социологии, по С, состоит из теоретической социологии, изучающей явления человеческого взаимодействия с т. зр. сущего, и практической социологии, исследующей этот же предмет с т. зр. должного. Теоретическая социология, в свою очередь, подразделяется на социальную аналитику, социальную механику и социальную генетику. Это фундаментальное произв. поставило С. в число ведущих социологов России XX в. Данные в нем классификации "поведенческих актов", "проводников" и т. п. не утратили своего значения и по сей день. С. стоял на позициях отрицания социального монизма, отрицания социологического смысла понятия "класс", к-рому он противопоставлял свое учение об элементарных и кумулятивных социальных группах. Из-за своих идеологических и научно-мировоззренческих взглядов С. в

1922 г. был выслан из страны вместе с большой группой ученых и литераторов. Около года С. провел в Чехословакии, выпустив ряд книг, в т. ч. "Современное состояние России", где он дал социологический анализ тех изменений, к-рые Россия претерпела в 1917–1922 гг. В октябре

1923 г. С. прибыл в США, где и оставался до конца жизни. Академическая карьера С. в США отмечена непрерывными "ступенями роста": в 1924–1929 гг. он преподавал социологию в ун-те Миннесоты, в 1929 г. его пригласил Гарвардский ун-т, в к-ром С. и работал до пенсии (1959). Наконец, будучи уже пенсионером, в 1964 г. он был избран президентом Американской социологической ассоциации. Осн. научные достижения амер. периода творчества С. касаются проблем социальной мобильности и социокультурной динамики. Кн. "Social and cultural mobility" (1927, 1959) до настоящего времени остается классическим трудом в этой области. В ней С. впервые ввел такие термины, как "социальное пространство", "вертикальная и горизонтальная мобильность", ставшие затем общеупотребительными. "Вертикальная мобильность", по С, — это передвижение по социальной лестнице, влекущее за собой изменение в социальном статусе индивида или группы. Социальные перемещения, не влекущие за собой подобных изменений, относятся к сфере "горизонтальной мобильности". Одно из осн. понятий, анализируемых С, — "социальная стратификация", под к-рой понимается "дифференциация некой совокупности людей (населения) на классы в иерархическом ранге. Она находит выражение в существовании высших и низших слоев. Ее основа и сущность — в неравномерном распределении прав и привилегий, ответственности и обязанности, наличии или отсутствии социальных ценностей, власти и влияния среди членов того или иного сообщества" (Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 302). Главные формы социальной стратификации — экономическая, политическая и профессиональная. Нестратифицированного, "плоского" об-ва никогда не существовало, как не существовало и не существует "плоской" группы, в к-рой все ее члены были бы равны. В истории человеческого об-ва, считает С, нет постоянной тенденции ни ко всеобщему равенству, ни к чрезмерной дифференциации, поскольку тенденция социальной пирамиды к возвышению дополняется тенденцией к уравниванию. Когда экономическая или социальная пирамида слишком удлиняется, вступают в действие "противосилы": революции, перевороты и т. п. социальные катаклизмы, к-рые как бы отсекают вершину пирамиды, превращая ее на какое-то время в трапецию. Затем эти силы уступают место тенденции к дифференциации, что опять ведет к росту пирамиды, и т. д. до бесконечности. Касаясь вопроса о причинах описанных им "флуктуации", С. констатирует их бесцельность, придерживаясь гипотезы о "ненаправленном цикле истории". Следующая крупная работа С. "Social and cultural dynamics. A study of change in major system of art, truth, ethics, law and social relationships)). Vol. 1–4. 1930–1937 ("Социальная и культурная динамика. Исследование смены основных систем искусства, знания, этики, права и социальных отношений"), принесшая С. мировую известность, является своего рода компромиссом между заявленной в кн. "Социальная и культурная мобильность" невозможностью обнаружить "цель в истории" ("Исторический процесс скорее напоминает мне человека, который вращается в разных направлениях без определенной цели или пункта назначения" (Зам же. С. 333) и претензией сформулировать предельно общие причины социокультурных изменений. Он вводит фундаментальный для его системы "принцип ограничения", к-рый, не отменяя указанного общего положения, сужает сферу его действия: в каких бы направлениях и как бы бесцельно ни "вращался" человек, он не может, напр., оторваться от земли и вращаться в воздухе. И точно так же — об-во в целом. Если невозможно точно предсказать, куда идет об-во и каким оно будет через определенный отрезок времени, то все же можно сравнительно точно установить, каким оно не может быть и куда оно никогда не придет. В кн. "Социальная и культурная динамика" понятие "общество" даже не упоминается: С. исследует здесь "культуру"- понятие более широкое, чем "общество", и включающее его в себя. Осн. понятие, к-рым при этом пользуется С, понятие "социокультурной системы", или суперсистемы. Эмпирико-статистическое изучение искусства, науки, религии, права и т. п. привело С. к выводу, что в истории существуют три суперсистемы, периодически сменяющие друг друга: идеациональная, идеалистическая и чувственная. Каждая из суперсистем характеризуется тем или иным пониманием реальности, природой потребностей, степенью и способом их удовлетворения. "Всякая великая культура, — считает С, — есть не просто конгломерат разнообразных явлений, сосуществующих, но никак друг с другом не связанных, а есть единство, или индивидуальность, все составные части которого пронизаны одним основополагающим принципом и выражают одну, и главную, ценность" (Там же. С. 429). Так, для идеационального типа культуры характерна всесторонняя (т. е. существующая в науке, искусстве, философии, праве и т. д., даже в быту) ориентация на трансцендентные (потусторонние, или сверхчувственные) ценности. В культуре чувственного типа, напротив, преобладающим влиянием пользуются материальные и материалистические ценности. В идеалистическом типе культуры синтезированы ценности двух вышеперечисленных типов. Кроме того, существует тип культуры, где ценности чувственного, идеационального и идеалистического типов сосуществуют, не образуя органической связи. Такой тип культуры, как правило, характерен для эпохи упадка. Каждый тип культуры имеет свой закон развития и свои "пределы роста". Это и есть, собственно говоря, социокультурная динамика. Для полноты картины циклическую смену социокультурных типов, по мнению С, следует дополнить перемещением центра "культурного лидерства" в географическом пространстве. На создание концепции социокультурной динамики С. оказали влияние идеи Данилевского и К. Н. Леонтьева. Вообще, будучи "западником" в России, С. после переезда в США, после отказа от идей "умеренного бихевиоризма" закончил свой творческий путь как бы духовным возвращением на родину. В "интегральной философии" С, как он сам характеризовал свое мировоззрение, можно увидеть черты рус. "соборности", перетолкованной на американский лад. Совр. эпоха кризиса, по С, закончится созданием новой идеациональной культуры, а центр культурного лидерства на рубеже XX–XXI вв. переместится в Россию. Найти выход из кризиса поможет, согласно С, только распространение в мире идей альтруистической любви, всестороннему изучению и пропаганде к-рой С. посвятил последние годы жизни, работая в созданном им Гарвардском центре по изучению творческого альтруизма. Научное и публицистическое наследие С. огромно (по приблизительным подсчетам, ок. 60 т.). Как правило, оценивая вклад С. в науку и культуру, перечисляют не отдельные его соч., а научные направления, им основанные или значительно продвинутые, как, напр., аграрная социология, социология революции, теория конвергенции и т. д. Не меньшую ценность имеет сам человеческий образ С, образ ученого, способного активно бороться за проведение в жизнь исповедуемых и проповедуемых им идеалов истины, добра и справедливости.

Соч.: Дальняя дорога. Автобиография. М., 1992; Система социологии. М., 1993. Т. 1–2; Общедоступный учебник социологии: Статьи разных лет. М., 1994; О русской нации. Россия и Америка. М., 1992; Главные тенденции нашего времени. М., 1993; Социология революции. М., 2005.

Л и т.: Голосенко И. А. Питирим Сорокин: судьба и труды. Сыктывкар, 1991; Очерки по истории теоретической социологии XIX — нач. XX в. М., 1994. С. 220–231.

В. В. Сапов

СОФИОЛОГИЯ — учение о Софии Премудрости Божией рус. религиозных философов кон. XIX — нач. XX в., вобравшее в себя элементы как церковного предания, так и гностицизма, каббалы, европейской мистики. Существенной для С. является проблема взаимоотношения Бога и мира, происхождения несовершенного мира из совершенного Бога. По своему характеру С. - онто-теологическое учение, в к-ром начала теологии являются одновременно и категориями философии, взаимосвязанное, как правило, с системами всеединства (однако приверженность философа системе всеединства не относит его автоматически к софиологическому направлению, как, напр., в случае с Франком). Учение о Софии Премудрости Божией восходит к библейской книге Притчей Соломоновых (8:1-36; 9:1-12). Слова Премудрости "Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони; от века я помазана, от начала, прежде бытия земли" (Притч. 8:22–23) относятся отцами церкви к Слову Божьему, ипостасной Премудрости, ко второй ипостаси Св. Троицы (очень редко — к третьей — Святому Духу). В неканонических книгах Ветхого Завета София понимается как "дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя" (Премудрость Соломона, 7:25), вышедшее "из уст Всевышнего" (Премудрость Иисуса, сына Сирахова, 24:3). На православном Востоке Софии Премудрости Божией посвящались соборы — в Константинополе, а на Руси — в Киеве, Новгороде, Полоцке, Вологде, Тобольске, Архангельске; существует несколько иконографических типов Софии, где она представляет собою женский образ, отличный от Христа и Богоматери. Интерес к софиологической проблематике в рус. философской мысли появляется в кон. XVIII — нач. XIX в. в связи с распространением в России масонских книг, переводов Я. Бёме и Л. К. Сен-Мартена. В 1817 г. в России выходит перевод кн. Я. Бёме "Christosophia, или Путь ко Христу", в одной из частей к-рой — "Об истинном покаянии" — содержится учение о Софии. Размышления о Софии имеются в рукописях рус. государственного деятеля Сперанского (их цит. Флоренский в кн. "Столп и утверждение Истины"); София, по Сперанскому, есть отделение части собственного бытия Сына", "зерцало", в к-ром отражается Слава Отца и Сына; она дщерь Отца, сестра и невеста Сына, "мать всего вне Бога сущего", "первое внешнее существо". У Сперанского уже присутствует свойственный всей рус. С. более или менее явный уклон в сторону пантеизма (вернее, панентеизма): с одной стороны, София неотъемлема от Божества, есть его идея, с другой — она есть божественное в мире, принцип миротворения и мироустроения, а также цель, к к-рой мир должен стремиться. У В. С. Соловьева софиологическая проблематика связывает все его творчество, как философское, так и поэтическое; правда, в отличие, напр., от Булгакова он не выразил свое учение о Софии в систематической форме. С. возникает у Соловьева под воздействием чтения западноевропейских мистиков и гностико-каббалистических штудий, во время пребывания в Лондоне, Каире и Сор-ренто в 1875–1876 гг., а также личных мистических переживаний (см. его поэму "Три свидания"). Но если влияние гностиков и Я. Бёме бесспорно (Соловьев намеревался писать о гнозисе докторскую диссертацию), то с такими мистиками, как Г. Гихтель, Г. Арнольд, Дж. Пордедж, Соловьев знакомится тогда, когда его собственная С. в целом сложилась. Первый очерк С. он дает в незавершенной рукописи "София" (1875–1876). Особенностью его С. является попеременное отождествление Софии то с миром идей в Абсолюте, с сущностью (идеей) абсолютного первоначала, бытие к-рой гипостазируется в личное и именуется душой, то с абсолютным началом в его проявлении, с реальной множественностью, взятой в аспекте ее совершенного бытия, в аспекте всеединства твари в Абсолюте. Здесь выражен посредствующий характер Софии, отнесенной в разных аспектах и к Божественному, и к твар-ному миру. Поэтому Соловьев колеблется, определяя Софию то как тело Божества, то как душу мира. В самом Абсолюте София — второй полюс, полюс потенциальности, непосредственная возможность бытия, первая материя, природа в Боге. В мире — это тело Богочеловека Иисуса Христа, собирающего в единый богочеловсческий организм все человечество и все жившие, живущие и будущие поколения. Ни у кого из последователей Соловьева не было предпринято столь радикальной попытки философски обосновать миротворение и роль в нем Софии, но в то же время никто и не приближался настолько к гностической мифологеме премирного метафизического грехопадения Софии как одного из божественных начал. Подобно "основе души" у И. Экхарта, "бездне" Я. Бёме, "воле основы" у Шеллинга, в Софии Соловьева заключается возможность действовать от себя, от самоутверждения или воспламенения воли. София восхотела обладать всем от себя, как Бог, и тем самым ввергла себя в антибожественное состояние метафизической децентрализованности, отделила свой относительный центр от абсолютного центра, в результате чего она "ниспадает из всеединого средоточия Божественного бытия на множественную окружность творения" ("Чтения о Богочеловечестве", 1878–1881). По версии рукописи "София", она порождает дух космоса, дух разделения и вражды — Сатану и ум внешнего порядка и правосудия — Демиурга, т. е. соответственно материальное и формальное начало тварного мира, борьба между к-рыми составляет космогонический процесс. В "Чтениях о Богочеловечестве" эту гностическую мифологему, ставящую под сомнение божественность миротворения, Соловьев оставил, но сохранил идею падения мировой души. С. является для Соловьева необходимой ступенью в разрешении проблемы мирового зла. При отсутствии у зла собственной субстанции его метафизической причиной Соловьев считает воспламенение эгоистической воли Софии как индивидуального существа. Результатом этого является распад элементов всеединого организма в эгоистическое существование. Но от гностического дуализма эта позиция тем не менее отличается, поскольку тварный мир понимается, не как нечто другое относительно Божественного, но лишь как недолжное, искаженное его состояние. Возвращение мира из хаоса в космос есть процесс наделения пассивной и женственной мировой души образующим и оформляющим ее божественным Логосом, процесс боговоплощения и искупления, причем София выявляется в нем как Тело Христово, Богородица, церковь, как единое Богочеловечество или его идеальная личность. Эти аспекты С. будут разделяться и последователями Соловьева. Смешение Софии и души мира, на к-рое обратил внимание Е. Н. Трубецкой, видимо, смущало и самого Соловьева. В кн. "Россия и вселенская Церковь" (1889) он утверждает, что "душа мира есть противоположность, или антитип, существенной Премудрости Божией", "есть тварь и первая из всех тварей, materia prima [первоматерия] и истинный substratum нашего сотворенного мира". Она существует от века в Боге, в состоянии чистой потенции, как скрытая основа вечной Премудрости. Именно к ней, а не к ипостасной Премудрости относит Соловьев возможность грехопадения. Возвращение к софиологической проблематике на исходе теократического периода творчества Соловьева показывает, что идея Софии стоит в центре его учения о Богочеловечестве, теократической государственности и философии истории. София является принципом, организующим три составляющие соловьевского мировоззрения — теософию, теократию и теургию (богомудрие, боговластие и богоделание). Как принцип теургической эстетики София рассматривается Соловьевым по преимуществу в работах нач. 90-х гг. В письме к С. М. Мартыновой (1891) Соловьев так определил Софию: "Это мы с Богом, как Христос есть Бог с нами". В "Смысле любви" (1892–1894) София предстает в аспекте Вечной женственности (что соответствует Das Ewig-Weibliche [вечно женственному] у Гёте), к-рая появляется в "Мистическом хоре", завершающем "Фауста"; ср. также стихотворение Соловьева "Das Ewig-Weibliche. Слово увещательное к морским чертям" (1898). Вечная женственность отлична от триипостасного Бога, в ее основе лежит чистое ничто, но она воспринимает от Бога образ абсолютного совершенства и есть "вечный предмет" и "живой идеал" Божьей любви. Вечная женственность, совершенная для Бога, должна реализоваться и воплотиться в многообразии форм и степеней как "живое духовное существо" для человечества. Мировой и исторический процесс есть для Соловьева процесс ее реализации. Неопределенность и двусмысленность формулировок не позволяет ему до конца определиться, есть ли София нетварное женское начало в лоне самого Божества, или это тварное начало, приобретающее образ Божий и воипостазирующееся в божественную полноту. В лекции "Идея человечества у Августа Конта" (1898) Соловьев утверждает близость контовского Великого Существа (также наделенного женственным аспектом) и Софии как идеального человечества, к-рой посвящались храмы в древн. рус. городах. София для Соловьева не только философско-богословское понятие, но и личность, "богиня", небесная возлюбленная, героиня его лирики: см. его стихи, написанные в Каире в 1875–1876 гг., "Три свидания", "Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи…" и др. Сделанный Булгаковым и Бердяевым упрек Соловьеву

в "мутной эротике" не лишен оснований, хотя Соловьев эти обвинения загодя отвергал. Интимно-романтический аспект С. оказал влияние на поэтов-символистов — А. А. Блока, А. Белого, Иванова. Е. Н. Трубецкой в кн. "Миросозерцание Вл. С. Соловьева" (2 т., 1913) считал осн. ошибкой Соловьева неправомерное отождествление божественной Софии и души мира, признание Софии субстанцией всего становящегося, а мира во времени как явления этой субстанции, в результате чего мировое зло приходится связывать с падшим, ущербным состоянием Софии. В кн. "Смысл жизни" (1918) подобную критику Трубецкой адресует Булгакову, видя в его С. "следы непобежденного гностицизма платоновского и даже шеллинговского типа". Признавая наличие в лоне Божества предвечных идей-первообразов, Божьих замыслов о мире, Трубецкой относит Софию всецело к области трансцендентного, избегая раздвоения Премудрости на тварную и нетварную. София — не посредница между Богом и тварью, а неотделимая от Христа Божия мудрость и сила. Мир, становящийся во времени, есть другое по отношению к Софии. София может обнаруживаться (напр., как дневной свет) и осуществляться в тварном мире, притягивать его к себе, но не может выступать субъектом развития и совершенствования во времени. София — творческий замысел Божий о мире, к-рый есть и его цель, достигаемая через обожение мира. Но в отличие от соловьевской С. Трубецкого не таит в себе непременного утверждения о спасении всех: София — живая творческая сила, по отношению к к-рой каждый волен самоопределиться. Отказываясь быть ее сотрудником, человек отсекает себя от полноты бытия, заменяется др. членом. София присуща миру в потенции, она действенна в нем, совершая частичное и неполное откровение, и лишь в Богочеловечестве творческое дело Софии сочетается с творческим делом человечества в неразрывное и несли-янное единство. Учение о Софии связывается для Трубецкого прежде всего с вопросом о свободе воли человека. Его брат, С. Н. Трубецкой, редко обращался к Софии в своих зрелых работах, но, заканчивая ун-т в 1 — й пол. 80-х гг., он думал избрать предметом своей диссертации "Учение о Церкви и св. Софии" и написал к ней несколько глав, в к-рых видел задачу философии в "раскрытии вселенского идеала Церкви, т. е. вечной Софии", в "философском исповедании православной веры". Вселенская София, тождественная для него вселенской церкви, "есть действительный и абсолютный идеал, образующий Русь". При этом он выделял творческий аспект Софии: "Идеал творчества — София Вселенская — есть совокупность творческих первообразов или идей, и всякое истинное творчество из него вытекает и к нему возвращается". Флоренский посвятил Софии 10-е письмо "Столпа и утверждения Истины" (1914). Он видит в ней не метафизическую сущность, данную логическим определением, но религиозную реальность, подчеркивая первичность религиозной интуиции Софии по отношению к попыткам выразить ее в метафизической спекуляции. Вслед за Афанасием Великим Флоренский определяет Софию как "образ и сына божественной Премудрости", т. е. Логоса. София для него в самом широком понимании — это тварное бытие с т. зр. божественного замысла о нем, но сама по себе она не есть бытие абсолютное. Однако это не просто тварь, отобразившая в себе, как в зеркале, Божество, это субстантивировавшийся образ: "Премудрость в твари есть не только деятельность, но и субстанция; она имеет существенный, массивный, вещный характер". Она — "Ангел-Хранитель твари, идеальная личность мира". Благодаря Софии между тварью и Богом у Флоренского не оказывается онтологического разрыва. Она именуется им "четвертым ипостасным элементом", и в этом качестве она по снисхождению Божьему, а не по естеству "участвует в жизни Триипостасного Божества, входит в Троичные недра и приобщается Божественной Любви", она есть "Великий Корень целокупной твари… которым тварь уходит во внутри-Троичную жизнь", "первозданное единство твари". Это единство не однородно, но может быть представлено в виде софийной иерархии, устремленной к Богочеловеку: вся тварь, человечество, церковь, церковь святых, Богородица. Идея Софии зависит от того, в соотношении с какой ипостасью она созерцаема. Она — "идеальная субстанция, основа твари, мощь и сила бытия ее" по отношению к Отцу, "разум твари, смысл, истина или правда ее" по отношению к Сыну, "духовность твари, святость, чистота и непорочность ее, т. е. красота" по отношению к Святому Духу. Подобная тройственность идеи аналогична схемам в "Философских началах цельного знания" Соловьева, где сущность (идея) Абсолютного раскрывается как Благо, Истина и Красота. Опыт софиологических определений Флоренского и богатый исторический, литургический и иконографический материал, описанный им, был использован Булгаковым, в философско-богословском наследии к-рого разработка софиологической проблематики занимает центральное место. Первый опыт его С. - книга "Философия хозяйства" (1912), где хозяйство рассматривается как единое деяние трансцендентального хозяйственного субъекта. Булгаков допускает гипотезу метафизического грехопадения этого субъекта, ввергающего мир в состояние хаокосмоса, метафизической децентрализованности, возвращающего мир к ничто, из к-рого он сотворен. Мир, подчиняясь природной необходимости, тем не менее не теряет своей причастности божественной Премудрости, "и над дольним миром реет горняя София, просвечивая в нем как разум, как красота, как… хозяйство и культура". Общение человечества с Софией Булгаков уподобляет питанию растения из его корней. Задача человечества — софийное преображение мира, возвращение природе ее софийного первообраза, т. е. соловьевская теургия. Попытку догматического определения Софии Булгаков предпринимает в кн. "Свет Невечерний" (1917). В духе С. своих предшественников — Соловьева и Флоренского — Булгаков рассматривает Софию как соединяюще-разъединяющее, посредствующее между Богом и миром начало, "ангела твари" и "начало путей Божиих", предмет Божественной любви, внеположенный триипостасным Богом, живое существо, обладающее личностью и ликом. Она ипостась, но она отлична от ипостасей Троицы, "есть особая, иного порядка, четвертая ипостась", не участвующая во внутрибожественной жизни, но являющаяся началом тварной многоипостасности. Софии приписывается предикат Вечной женственности, восприемницы, в к-рой ипостаси Св. Троицы зарождают мир. Но сама София нетварна, не имеет в себе небытия мира. Она не вечна и не временна, но представляет собою вечное время, вечное обладание всем во времени. В обращении к Богу София есть его образ, идея, имя. В отношении к миру — вечная основа мира, горний мир умопостигаемых вечных идей. Как и всякий софиолог, Булгаков реабилитирует наследие Платона и Аристотеля перед лицом христианской традиции, дает свою версию христианизированного платонизма, отождествляя Софию как идеальный умопостигаемый мир божественных первообразов, предопределений всей твари с платоновским миром идей. В категориях Аристотеля София есть потенция в актуальном состоянии мира, но в то же время и сущность, к-рая должна выявиться, энтелехия (осуществленность) мира. Булгаков видит аналогию отношения Софии к Св. Троице в отношении божественной сущности к ее энергиям в учении Григория Паламы. что может быть помыслено как тождество в различии. Однако будучи божественной энергией, София у Булгакова есть в то же время субстанция тварного мира, что никак не совмещается с паламизмом. Это приводит Булгакова к "религиозному материализму" в учении о космосе и к детерминизму в эсхатологии — предопределенности всеобщего спасения, что принижает роль свободы человека в мире. В работах, написанных в эмиграции, С. Булгакова претерпевает существенные изменения (см. его трилогию "О Богочеловечестве": ч. 1. "Агнец Божий" (1933); ч. 2. "Утешитель" (1936); ч. 3. "Невеста Агнца" (1945). София понимается не как внебожественная четвертая ипостась, но как единая сущность трех ипостасей в Св. Троице: Усия-София-Слава Божия, Божество в Боге. Но ее собственное существо не может быть определено по отношению к ипостасям Троицы, в себе — она не есть личность и ипостась, но может быть воипостазирована каждой из ипостасей и составлять ее жизнь, ипостасность. Булгаков подчеркивает тождественность Божества с Богом, однако, когда речь идет о твари, их невольно приходится различать. Он постулирует теперь существование тварной Софии, к-рая онтологически тождественна своему прототипу — Софии в Боге. Истинно христианское воззрение, по Булгакову, есть панентеизм: мир принадлежит Богу (к-рый, однако, не растворяется в нем), т. к. именно в Боге он находит основание своей реальности, ничто не может быть вне Бога, как нечто чуждое и внешнее Ему. Это ведет к утверждению божественного характера мира, к-рый одновременно и есть и не есть образ Божественной Софии, а в антропологии — к признанию, что человеческий дух, как начало личное, ипостасное, возникает непосредственно из божественной природы — Софии, является нетварным, божественным по происхождению и противополагается тварной душевно-телесной природе человека, т. е. к возрождению учения Оригена о предсуществовании человеческих душ (для Булгакова в вечном, а не во временном бытии). С. Булгакова была обвинена в церковном модернизме митрополитом РПЦЗ Антонием (Храповицким) в 1927 г., а затем и митрополитом Московским Сергием (Страгородским), заявившим в сентябре 1935 г., что "учение Булгакова о Софии Премудрости Божией нецерковно и противоречит церковному учению, иногда повторяя ереси, уже осужденные Церковью". С богословской критикой учения Булгакова выступили архиепископ Серафим (Соболев), В. Н. Лосский, Флоровский, отмечавшие его близость гностическому учению о посредниках между Богом и тварью (в чем сам Булгаков упрекал Соловьева) и то, что оно является не богословием, но философской системой по поводу откровения. В. Н. Лосский замечал, что "софианская система заменяет личную связь Бога и человека природно-космическим отношением Софии Божественной и Софии тварной через человеческий дух, Божественный по происхождению, но внедренный в тварную природу, что позволяет Булгакову говорить об "изначальном богочеловечестве" человека". На стороне Булгакова выступил ряд проф. Сергиевского богословского ин-та в Париже, в их числе — В. Н. Ильин. Мочульский. Интерес к С. у Карсавина, как и у Соловьева, был связан с изучением гностицизма. Начав с попытки подражать гностической поэзии, Карсавин приходит к неприятию гностического мифа (не отказывая ему в значительности) и его критике с позиций церковного учения о грехопадении. Опыт стилизации под гностическое соч. "София земная и горняя" включил дошедшие до нас в трудах ересиологов — отцов церкви подлинные гностические отрывки — гимн нахашенов, псалом Валентина, вариации на темы гностического трактата "Pistis Sophia" и т. п. В "Noctes Petropolitanae" (1922) Карсавина речь идет о сотворенной Премудрости, но представление о ней очень смутно. Это первый Адам, Адам Кадмон, обладающий своею личностью, иной, чем ипостась Христова, "приемлющая Бога и Богом приемлемая тварь". Он одновременно и отпадает, как София-Ахамот гностических учений, и един с Логосом, как Непорочная Дева. В Богобы-тии он восстановлен извечно, его превышает и от него неотделим второй Адам, Богочеловек, сотворенная Премудрость созидаемого им человечества, тварная ипостась и, как всеединство людей и в них мира, церковь. Т. обр., с т. зр. мира сама тварная Премудрость как бы двоится, но с т. зр. Бога, она едина, и само грехопадение в вечности становится как бы не бывшим. Вечная женственность, по Карсавину, атрибут не Божества, но несовершенного мира, "жгучая жажда оформления", рождающая из себя Сына, к-рый образует тварное всеединство. В работе "О началах" (1925) Карсавин сохраняет идею тварной Софии как тела Христова, но резко отзывается о попытках мыслить Софию как самобытную "четвертую ипостась", видя в этом непозволительное смешение Божественного и твар-ного. Вопреки Булгакову, по Карсавину, у Софии нет личности или лица: "Оно сгорает в пламени Божественного Лика и является нам как Лик Христов или — в наивысшем тварно-конечном своем выражении — как Лик Богоматери". Личность Софии как всеединая тварно-человеческая личность может мыслиться в качестве потенции становления твари в Божественную Личность. Личность человечества есть высшая индивидуации всеединой Софии или, по формуле "Философии истории" (1923), индивидуальная видимая душа человечества есть лишь индивидуация высшей всеединой души. Существенно обращение Карсавина к трактовке Софии в его лагерных произв., особенно в Сонетах, Терцинах и комментариях к ним. Зеньковским проблема софийности мира рассматривалась на пути преодоления платонизма и пантеизма. Он предлагает освободиться от понятия нетварности сферы идей, признать, что сущностная сторона в вещах тварна, как и сами вещи, четко различить Божество-Абсолют и Божественное в мире. София в Боге и софийная основа мира тождественны по имени и по содержанию, но различны по способу бытия. София в Боге есть умный мир, а софийная основа мира целиком принадлежит к тварному миру. В основу творения положена идеальная, всеединая и целостная система, источник творческих сил, живая, энтелехийная субстанция мира, идеальное предвосхищение его осн. будущих форм. Т. обр., Зеньковский, признающий Софию "тварной вечностью, хоть и не безначальною" и относящий ее к твари, пытается сгладить противоречия Булгакова и примирить платонизм с христианством, четко различая тварную и нетварную Софию. Однако вопрос об их соотношении остается открытым. Причастность Лосева к софиологической традиции можно признавать с нек-рыми оговорками. Как имеславец и последователь Григория Паламы в его учении о нетварных божественных энергиях, нераздельных и не слиянных с Богом, он признавал наличие энергийной связи Бога с миром, через к-рую мир может быть обожен, но отвергал связь субстанциальную, к-рая ведет к языческому платонизму и монизму, мыслящему Бога абсолютно имманентным миру. София для Лосева может мыслиться как начало, относящееся всецело к сфере трансцендентного, абсолютного бытия; как аналог четвертого элемента лосевской тетрактиды — ставшего, факта, имени: как материально-телесная осуществленность Абсолюта, но осуществленность умопостигаемая, вне ее связи с веществом, т. е. энергийность. На почве энергийной метафизики Абсолютного можно мыслить, по Лосеву, внутреннее единство и присущность православной догматике С, имеславия и символизма, к-рые еще требуют своего догматического уточнения.

Лит.: Булгаков С. Н. Философия хозяйства // Соч.: В 2 т. М., 1993. Т. 1; Он же. Свет Невечерний. Созерцания и умозрения. М., 1994; Он же. Ипостась и ипостасность // (Scholia к "Свету Невечернему") // Булгаков С. Н. Труды о Троичности. М., 2001; Он же. Ч. 1. О Богочеловечестве. Агнец Божий. Париж, 1933; Он же. Докладная записка митр. Евлогню по поводу определения Архиерейского собора в Карловцах относительно учения о Софии Премудрости Божией. Париж, 1936; Гайденко П. П. Антиномическая диалектика С. Н. Булгакова // Критика немарксистских концепций диалектики XX века. М., 1988. С. 180–199; Она же. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001; Зандер Л. А. Бог и мир. Миросозерцание о. Сергия Булгакова. Т. 1–2. Париж, 1948; Зеньковский В. Проблема платонизма и проблема софийности мира // Путь. 1930. № 24. С. 3^10; Ильин В. Н. София, Премудрость Божия // Возрождение. 1935. 7 декабря; Карсавин Л. П. София земная и горняя, Noctes Petropolitanae // Малые соч. Спб., 1994; Он же. О началах (гл. 5–9) // Символ. 1994. № 31; о. Геннадий (Эйкалович). Дело прот. С. Булгакова (Историческая канва спора о Софии). Сан-Франциско, 1980; Он же. Родословная Софии. Аделаида, 1986; Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990. С. 209–260; Лосский В. Н., Б<ратство> Ф<отия>. Спор о Софии. "Докладная записка" прот. С. Булгакова и смысл Указа Московской Патриархии. Париж, 1936; Светлов П. Я. София в учении Вл. Соловьева // Богословский вестник. 1904.

Кн. 3–5; Соловьев В. С. La Sophia. София // Соловьев В. С. Поли. собр. соч. и писем в 20 т. М., 2000. Т. 2. С. 7–161; Он же. Чтения о Богочеловечестве // Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 2; Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. С. Соловьева. Т. 1–2. М., 1913; Он же. Смысл жизни // Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. М., 1994; Трубецкой С. Н. О св. Софии, Премудрости Божией//Вопросы философии. 1995. № 9. С. 120–168;Лу<Эряв-цевП. Идея св. Софии в русской литературе последних десятилетий // Христианская мысль. Киев, 1916. Кн. 9-10; 1917. Кн. 1, 3–4; Флоренский П. А. Столп и утверждение Истины. Письмо 10-е. София // Флоренский П. А. Соч. М., 1990. Т. 1; Он же. Служба Софии Премудрости Божией // Богословский вестник. 1912. Т. 1.С. 1-23; Флоровский Г. В. О почитании София, Премудрости Божией в Византии и на Руси // Он же. Догмат и история. М., 1998. С. 394–414; Энеева Н. Т. Спор о софиологии в русском зарубежье. 1920–1930 гг. М., 2001; Lialine С, Dom. Le debat sophioloque // Irenikon. 1936. Т. 13. P. 168–205; Я Serge Boulgakov. La Sagesse de Dieu. Lausanne, 1983; Cioran O. S. Vladimir Soloviev and the Knighthood of the divine Sophia. 2-е изд., 1977; Stremooukhoff D. Vladimir Soloviev et son oeuvre messianique. Lausanne, 1975; WenzlerL. Die Freiheit und das Dase nach Vladimir Soloviev. Freiburg, Munchen, 1978.

А. П. Козырев

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ НЕМАРКСИСТСКАЯ. Идеи социализма в России получили значительное развитие в XIX–XX вв., однако в нек-рых своих проявлениях они восходят к средневековым представлениям о социальной справедливости и равенстве людей перед Богом (народные чаяния "правды" и "воли", о "блаженной земле", "без свары и боя", о скором пришествии "Царства Божия на земле" и т. п.). Уже в этот период распространение получили также ранние социальные утопии ("Слово о рахманах и предивном их житии", сборники Ефросина и др.). Просвещение XV11I в. приносит новые социально-утопические представления на основе знакомства с зап. идеями. Рус. просветители, полемизируя со взглядами Ж.Ж. Руссо, выступали против апологетики "алмазного века", в к-ром люди "крайним невежеством укрощались" (А. П. Сумароков, Козельский и др.), отвергали дух мещанства и меркантилизма: "Без денег нет труда, которого он бы ни поднял, и нет подлости, которой он бы не сделал" (Фонвизин). Создаются литературные утопии ("Кадм и Гармония" М. М. Хераскова, "Непостоянная фортуна" Эмина, "Описание в Севере златого века" Екатерины II, "Путешествие в землю Офирскую" Щербатова и др.), распространяются переводные утопические соч.: "Золотая книжечка" Т. Мора (1789), вызвавшая сочувственные отклики в печати, включая Карамзина, переводы трудов Руссо, Мабли, Морелли и др. просветителей и утопистов. Социально-утопические представления были подкреплены обличительной проповедью Радищева, деятельностью радикальных масонов и первыми попытками создания тайных об-в (напр., "Всенародоволь-ное к благоденствию составляемое общество" Ф. Крече-това). Особым пластом развития уравнительно-утопического сознания являются соч. вольнодумцев из крепостных крестьян и солдатской массы (Т. М. Бондарев, Н. И. Сабуров, А. Я. Куманов, Ф. И. Подшивалов и др.). Их проекты основаны на признании определяющего для благоденствия России земледельческого труда, требованиях освобождения крестьян от крепостной зависимости и свободного обсуждения потребностей производительного сословия. Контакты с зап., особенно фр., утопистами расширяют мировоззренческий горизонт рус. мысли. Так, декабрист Лунин встречался с К. А. Сен-Симоном в Париже (во время пребывания там рус. войск в 1814–1815 гг.). Их спор в одной из масонских лож наметил осн. расхождение в теории социализма: якобинско-насильственное осуществление социальных преобразований (Лунин) или постепенная эволюция в поисках "нового христианства" (Сен-Симон). Эти же различия отразили и программные документы декабристов ("Русская правда" Пестеля и "Конституция" Н. М. Муравьева, расхождения между членами Северного и Южного об-в). Пестель в своей общей теории преобразований исходил не из одной веры в человечество, но также из убеждения, что "политика освещает прогресс", необходимы радикальные политические решения. "Русская правда" декларировала "сохранение бытия работника", преодоление расслоения об-ва на богатых и бедных, устранение "аристократии титулованной и денежной", подчинение собственности интересам труда ("труд есть источник собственности"). Известное распространение в России получила тайная рукописно-реферативная литература с обзором идей и деятельности зап. утопистов ("Секты сенсимонистов" А. В. Бердяева, "Секты социалистов" П. Д. Галицкого и др.). В Россию стремятся проникнуть "западные агитаторы" (сенсимонисты из парижских кружков, уравнители-коммунисты и др.), обычно вылавливаемые жандармами. Значительное влияние, благодаря, в частности, журнальной публицистике, приобретает православный утопизм в форме славянофильства. Киреевский, Хомяков, К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, Самарин и др. видят в сельской общинное™ панацею от общественных зол, губящих зап. цивилизацию. Соборность рассматривается как реальное умонастроение народа, сплоченного православной верой. Идеи зап. социализма и коммунизма, полагали славянофилы, имеют лишь свое относительное достоинство и свой относительный смысл. Для России они анахроничны, ибо "мечты европейских революционеров имеют уже свое реальное осуществление в народной жизни". Вследствие этого надежды рус. радикалов на осуществление "западных прожектов" в России, по мнению славянофилов, полнейшая бессмыслица, игнорирующая к тому же тот факт, что народ "не сосуд, не масса, не материал" для спекулятивным образом изобретенных социальных экспериментов; он уже выработал необходимые ему формы жизни. Рус. народ, считали они, особенная этносоциальная целостность. Он лишен к.-л. политических притязаний, тем более ему чужд "дух народовластия". Это народ не политический (на зап. образец), а социальный (на рус. — общинный образец). Он привержен не "внешней правде" зап. рационализма, а "внутренней правде" учения Христа ("Евангелие, — писал И. С. Аксаков, — может почитаться социалистической доктриной"). Иные основания были заложены в идеологии петрашевцев, обозначивших в рус. мысли переход к социалистическому утопизму ("социалисты произошли от петрашевцев", — писал Достоевский). Буташевич-Петрашевский видел источник социалистической теории в материалистическом философском воззрении, использующем эмпирико-индуктивный метод "наблюдения действительности". Преимущественный интерес петрашевцев вызывали вопросы управления природой, изменения климата, регулирования рождаемости (отклик на теорию Т. Р. Мальтуса). Они разделяли нек-рые основополагающие идеи Ш. Фурье, в т. ч. о необходимости изменения способа производства как условия преодоления экономических кризисов и пауперизации рабочего класса ("бедность порождается самим избытком"). Среди петрашевцев были сторонники как пропаганды социалистических идей (Петрашевский и др.), так и тактики заговора (Спешнее). Это расхождение осталось постоянным для всех обращавшихся к социалистической теории и практике кружков и течений, организаций и партий с социалистической программой. Из теоретиков-экономистов, сторонников социалистических идей в первой пол. XIX в. выделяются В. А. Милютин иМайков. Первый в своих работах "Пролетарии и пауперизм в Англии и во Франции", "Обзор различных мнений об отношениях производительности к развитию народонаселения" отмечал глубокий разлад между классами и сословиями как на Западе, так и в России, предупреждая против возможной пауперизации "рабочего сословия" в связи с развитием "господина Купона". Он отвергал славянофильскую идеализацию общины, предлагал ассоциативное пользование землей (земля — общественное достояние при широких правах пользования ею обработчиками) и допускал "производительный капитал" при условии соглашения между всеми производителями. Майков изучал К. Маркса, настаивал на неприменимости в рус. условиях ни "спекуляций немецкий науки", ни "ползучего эмпиризма" англ. прожектерства, ни "поверхностной эффективности французов", предлагая "гармонию аналитического воззрения с синтетическим". Равенство имущества и распределение общественного продукта по способностям к труду, по его мнению, само по себе не только ничего не решает, но и таит новые социальные бедствия. Он, как и Милютин, сторонник примирения интересов труда и капитала, гарантом и контролером к-рого выступит государство. Наблюдения над жизнью Запада, неуклонно увеличивающего свое экономическое могущество, вели его и Белинского как мыслителя социалистической ориентации к заключению, что "средний класс" (буржуазия) способен стимулировать рост народного благосостояния, но его судьбу окончательно "решит история". Признавая рост в стране "среднего сословия" и числа людей интеллигентных профессий (наряду с "отсутствием рабочего сословия", играющего столь заметную роль в Западной Европе), последний приходит к мысли, что "политика у нас в России не имеет смысла и ею могут заниматься только пустые головы. Люби ближнего, и тогда ты будешь необходимо полезен своему отечеству". Но тот же Белинский, склонный к крайностям, в нач. 40-х гг. высказал и др. мысль: социализм утвердится "не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами — обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов". Эта формула выразила убеждение не одного Белинского, но и его друга М. А. Бакунина. Герцен стремился к более взвешенным, без крайностей, решениям. Как и Огарев, он пришел к выводу, что социализм неизбежен, а потому подлинная философия истории необходимо социалистична. Тем не менее социалистические учения на Западе — не вся истина, их не следует абсолютизировать: они лишь провозвестники "будущей великой формулы". Для России еще более, чем хорошие теории, важна хорошая практика, "организующая океаниды" (массы). Для рус. социализма главное — реализация крестьянского права на землю. Осуществление его в жизни дает "действительное осуществление свободы". Поэтому осн. требованием "национализации социализма" на рус. почве должны быть "земля и воля", что предполагает опору на общинные отношения и их совершенствование. Призывы Герцена и Огарева со страниц "Колокола" были подкреплены практической организацией социалистического дела (первая "Земля и воля") и теоретико-публицистической пропагандой социалистических идей (Чернышевский, Добролюбов, Писарев. Шелгунов, Серно-Соловьевич и др.). Наиболее важен теоретический вклад в С. м. Чернышевского, сочетавшего философскую антропологию фейер-баховского типа ("Антропологический принцип в философии"), политическую экономию трудящихся ("Очерки критики политической экономии (по Миллю)") и идеи социализма ("Капитал и труд", "Критика философских предубеждений против общинного владения" и др.). Он апеллировал к законам истории, в основе к-рых "магистральные условия быта" и "внутреннее стремление" масс к улучшению своего благосостояния. Благоденствие рус. народа, считал Чернышевский, может быть обеспечено как на путях социальной реформы, так и в "краткие периоды усиленной работы" в социальной революции — все зависит от конкретных обстоятельств. В случае социального переворота необходимо сохранить и развить, применительно к новым условиям, регулятивные возможности нового государства, стремясь к тому, чтобы "правление" перешло в руки самого низшего и многочисленного класса (земледельцы, поденщики, рабочие). В таком об-ве труд как "единственный производитель ценностей" перестанет быть товаром, каким он является в об-ве, разделенном на имущие и неимущие классы. Стоимость будет принадлежать "только вещам, производимым трудом". Направление производства и "характер производимых продуктов" также изменятся, поскольку будут удовлетворяться "разумные потребности" трудящихся. Организация труда будет содействовать кооперативному сотрудничеству, и потому община как "высшая форма отношения человека к земле" должна быть сохранена и усовершенствована. Победа новых форм материального быта, новых людей и новой морали — не единовременный, а длительный исторический акт ("история очень длинная"), и потому Чернышевский порицал "опрометчивых энтузиастов" (О. Бланки и др.) за стремление к немедленному захвату власти. Идеи материализма и социализма, критику существующих общественных отношений развивал Добролюбов ("Р. Оуэн и его попытки общественных реформ", "Когда же придет настоящий день?" и др.), а также круг деятелей журн. "Современник" и "Отечественные записки" (Антонович, Шелгунов, братья А. А.и Н. А. Серно-Соловьевичи, М. Л. Михайлов и др.). Своеобразны идеи Писарева, ратовавшего за научное ведение хозяйства и "хорошие фермы". Его нигилизм был формой протеста "мыслящего пролетариата" (интеллигенции) против консервативных общественных устоев ("круши направо и налево, что прочно, то устоит, что гнило — рухнет"). Революционно-утопические умонастроения сосуществовали во 2-й пол. XIX — нач. XX в. с идеями христианского социализма. Их выразители — виднейшие представители художественной и религиозной интеллигенции России (христианско-экзистенциальный утопизм Достоевского, теократическая утопия В. С. Соловьева, христианский социализм Булгакова, "евангельский" социализм Толстого, "православная человечность" Несмелова и др.). Их объединяет представление о Христе как "центральном пункте мировой истории" (Соловьев). Наиболее широкой и содержательной полосой в истории рус. С. м. было народничество с его сложным составом идей, умонастроений и понятий (Бакунин, Лавров, Ткачев, А. И. Желябов, Михайловский и др.). Его теоретики были большей частью и идеологами-руководителями тайных кружков и организаций ("Земля и воля" I, "Ад", "Земля и воля" II, "Народная воля" и др.). Средства реализации установок народнической С. м. были разнообразны — от "хождения в народ" до возбуждения "всеобщего бунта", "заговора" и "террора" в целях захвата государственной власти с последующей передачей ее народу через Учредительное собрание (Земский собор). Наиболее отчетливый демосоциалистический характер носила желябов-ская программа, принятая Исполнительным комитетом "Народной воли": 1) постоянное народное представительство, имеющее полную власть во всех общегосударственных вопросах; 2) широкое областное самоуправление, обеспечение выборности всех должностей; 3) самостоятельность "мира" как экономической и административной единицы; 4) принадлежность земли народу; 5) система мер для передачи в руки рабочих всех фабрик и заводов; 6) полная свобода совести, слова, печати, сходок, ассоциаций и избирательной агитации; 7) всеобщее избирательное право; 8) замена постоянной армии территориальной. Теоретики анархического направления настаивали на более четком определении отношения социалистической партии к государству как необходимому общественному злу. Отсюда требование немедленной "отмены" государства сразу же после победоносной социальной революции (принцип федерализации). В качестве предполагаемой решающей меры экономической социализации и предотвращения концентрации богатств предполагалась отмена права наследования. Народники обсуждали возможные обстоятельства и формы общественной и духовной деятельности членов будущего об-ва в многочисленных теоретических рефератах и кружковых докладных записках типа: "Община", "Независимость", "Прогресс", "Личное счастье". Эти документы обнаруживают знакомство с теориями и учениями зап. радикальных мыслителей и социалистов сер. и 2-й пол. XIX в. — Б. Бауэра, Е. Дюринга, П. Ж. Прудона, М. Штирнера, К. Маркса и Ф. Энгельса (влияние двух последних нашло свое выражение в создании Рус. секции I Интернационала). Большая часть народников была убеждена в анахроничности самодержавия, в отсутствии у него прочной и широкой социальной почвы и в фатальной слабости его политической структуры. С этим связана идея "террористической революций" против общественных и государственных верхов (Морозов). В "Катехизисе революционера" Бакунина — Нечаева этика социалиста построена на отчуждении от семьи и близких, моральном ригоризме, преданности идее и партии и ненависти к врагам народа, допускающей любые приемы политической борьбы ("цель оправдывает средства"). Становление капитализма, возникновение рабочего движения, деятельность I и II Интернационалов имели своим следствием возникновение первых марксистских кружков и социал-демократических организаций (кружки Д. Благоева и Н. Е. Федосеева, "Черный передел", петербургский "Союз борьбы за освобождение рабочего класса" под руководством Ленина). Маркс успел отозваться о "Черном переделе" (Плеханов, П. Б. Аксель-род и др.): "Нудное доктринерство", благодаря к-рому "должны одним махом перескочить в анархическо-ком-мунистическо-атеистический рай". Учение Маркса было воспринято на этом этапе развития С. м. как последнее, самое аргументированное слово социальной науки. Расхождения в его трактовке касались большей частью понимания возможностей его применения к рус. условиям. В кон. 80 — нач. 90-х гг. эти расхождения вылились в многолетнюю полемику между "легальными марксистами" (П. Б. Струве, Булгаков, Бердяев и др.), признавшими неизбежность "капитализации" рус. об-ва, и народническими теоретиками (Михайловский, В. В. (Воронцов), С. Н. Южаков), считавшими, что Россия способна избежать ужасов капитализма и вываривания мужика в "фабричном котле". Новый этап в развитии С. м. связан с Лениным и возникновением большевизма (1903 г.). См… Плеханов, Ленин, Богданов, Бухарин, Сталин, Троцкий.

Лит.: Пажитнов К. А. Развитие социалистических идей в России. Пп, 1924; Клибанов А. И. Социальные утопии в русских крестьянских движениях. М., 1966; Малинин В. А. История русского утовического социализма. М., 1977–1991. Кн. 1–2; Venturi F. Roots of Revolution. L., 1960; Malia M. Alexander Herzen and the Birth of Russian Socialism. Harvard u. p., 1961; Lampert E. Sons against Fathers. Oxford, 1965; Putnam G. F. Russian Alternatives to Marxism: Christian Socialism and Idealistic Liberalism in Twentieth-Century Russia. University of Tennessee Press, 1978.

В. А. Малыш

СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ. Будучи генетически связана с отечественной и западноевропейской социальной философией и философией истории, С. м. начинает формироваться в России в 1 — м десятилетии XIX в. в русле т. наз. критической (скептической) школы в рус. историографии (Н. С. Арцыбашев, М. Т. Каченовский, Полет, П. М. Строев, И. Ф. Эверс). Так, Каченовский, опираясь на труды Г. 3. Байера и А. Тюрго, известные К. А. Сен-Симону и его ученикам, подчеркивает закономерность исторического процесса, отстаивая теорию трех стадий развития человечества. На формирование С. м. определенное воздействие оказали историософские идеи Чаадаева и славянофилов (Хомяков, Киреевский). В 40-х п. XIX в. в рус. об-ве начинают активно дискутироваться

социа югическая мысль

идеи О. Конта. При неоднозначном отношении к позитивизму в московском кружке западников (Белинский, Герцен, Огарев, Боткин, Грановский) мн. из его членов испытали его влияние. Социологические воззрения Белинского в этот период содержат такие понятия, как цивилизация, прогресс, позитивный вывод (письма к Боткину). Огарев, слушавший лекции Конта, выступает за создание положительной философии, к-рая выводит из реальных фактов общий закон их существования. В целом критически оценивая позитивизм, Герцен тем не менее связывал появление социологии (знаний о законах мира, человека и истории) с теорией Конта. Интенсивно разрабатываются тесно связанные с контизмом социологические идеи в среде петрашевцев (Герцен называл их последователями Конта). Биологизированную картину об-ва создает Майков; он усматривает задачу единой общественной науки в обнаружении силы, ведущей об-во к порядку и прогрессу. Др. петрашевец, В. А. Милютин, детально обосновывает принципы эволюционного развития человечества, призывает "на поле фактов" создать "социальную науку". Дальнейшее формирование С. м. находит свое отражение в воззрениях революционных демократов 60-х гг. (Чернышевский, Добролюбов, Серно-Соловьевич, Антонович, Писарев). Согласно антропологизму Чернышевского, крупнейшего представителя этого направления, общественные законы производны от частной деятельности индивидов, носителей всех атрибутов социальности. Поскольку поведение человека определяется его неизменной эгоистической природой, необходимо реформировать общественные отношения (прежде всего в сфере собственности), к-рые побудят его, руководствуясь собственной выгодой, выполнять общественно полезные функции. По Чернышевскому, принцип антропологизма придает социальному учению статус науки, способной дать практическую программу действий. Большое значение в становлении С. м. приобретает деятельность Антоновича и особенно Писарева по популяризации достижений естествознания XIX в. и позитивистской социологии. Видя в теории Конта научный способ объяснения и построения "разумной социальной организации", Писарев предпринял самостоятельный социологический анализ человеческой истории и совр. ему об-ва. В 60-70-е гг. в России завершается становление позитивизма, на мн. годы ставшего осн. теоретико-познавательной платформой рус. социологии. Тем не менее и в этот период последняя отличается оригинальным синтезом идея, развитой критико-методологической функцией, интенсивным поиском своих путей в рамках новой общественной науки, что в итоге оказало заметное влияние на формирование зап. научных школ. Рус. социология "первого" позитивизма, для к-рой характерны вера в науку и социальный оптимизм, находит свое воплощение в соч. Кавелина, Троицкого, Вырубова, Грота, Де-Роберти. Объединявший первых ортодоксов позитивизма интерес к психологии рельефно проявляется во взглядах Троицкого (1 — го председателя Московского психологического общества с 1885 г.). Отмечая роль микросреды I поведении человека, он отдает предпочтение психологической модели механизма "индивидуальных шов", изучению действий отдельно взятого человека.

Грот, проделав определенную эволюцию от позитивизма к религиозной метафизике, понимает "социальное событие" как результат взаимодействия "активной стороны сознания", отражающейся в поведении человека, с "некой высшей волей", придающей событию "скрытый смысл и неявное значение". В понимании одного из наиболее крупных социологов этой группы, Де-Роберти, социология предстает универсальной наукой, включающей историю науки и отдельных ее дисциплин (искусство, философия и т. д.), гносеологию, этику, эстетику, политику, юриспруденцию и т. д. Социальный организм рассматривается как система развивающегося духа, надорганичес-кое явление, состоящее из психофизических отношений (низшая стадия, дающая зачатки "животной общественности") и психологических взаимодействий (высшая стадия — социальная жизнь). Под влиянием достижений естествознания возникает одно из первых направлений в рус. социологии — натурализм (60-е гг.). В соч. Л. И. Мечникова получила развитие идея географического детерминизма, согласно к-рой закономерности исторического прогресса выводятся из взаимодействия об-ва и природы. Принцип географизма проникает и в рус. историографию (С. М. Соловьев, Ключевский), оригинально соединяющую социологию и историю. В геосоциологии Соловьева особое значение приобретает производственно-экономическая деятельность людей — фактор, опосредующий связь об-ва с природой, определяющий всю социальную структуру. Теория Ключевского усматривает в исторических законах продукт взаимодействия "трех основных исторических сил" — человеческой личности, об-ва и природы; географическая среда превращается в одну из исторических сил, создающих и направляющих об-во. Др. разновидность натурализма — органицизм складывается под воздействием развития биологических наук (А. И. Стронин, П. Ф. Лилиенфельд, Я. А. Новиков, П. Г. Виноградов, А. С. Трачевский). Стронин отстаивал метод аналогии в изучении об-ва. Поскольку закономерности функционирования человеческого организма и об-ва как более сложной формы природы однородны, отмечал он, социология сходна с физиологией. Натуралистический редукционизм (сведение социальных закономерностей к природным) еще более резко выражен во взглядах Лили-енфельда (был президентом Международного социологического ин-та), оказавшего воздействие на концепции зап. органицистов. По Лилиенфельду, все окружающее человека (почва, климат) и созданное людьми есть меж-

кие, так и социальные организмы. Отсюда следует вывод — социальное взаимодействие происходит по законам соединения клеток в каждом отдельном организме. Рус. социология складывалась не только в процессе отделения ее от др. научных дисциплин и тесного взаимодействия с ними, но и под влиянием явно выраженного социального запроса (общественный кризис кон. 50 — нач. 60-х гт. XIX в.), что определило появление одной из главных ее функций — социальной критики и прогностики. Наиболее характерной в этом отношении является С. м. народничества. В ее рамках развивается социология анархизма (М. А. Бакунин, Кропоткин), сочетавшая в себе идею безвластия с индивидуалистическим и психобиологическим подходом: в нач. XX в. "классический период" рус. анархизма сменяется, с одной стороны, преобладанием идей террора и экспроприации, с другой — крайним индивидуализмом. В целом с позиции волюнтаризма рассматриваются проблемы об-ва, власти, прогресса в социологической концепции Ткачева, ставшей теоретической основой политической программы "Народной воли". Наиболее крупным в социологии народничества является субъективное направление (Лавров, Михайловский, С. Н. Южаков, с сер. 90-х гг. XIX в. — Чернов, М. Р. Гоц, Л. Э. Шишко), в русле к-рого об-во рассматривается с т. зр. нравственного идеала, как продукт реализации идеально-нравственных установок. Возникшее в кон. 60-х гг. и выдвинувшее в качестве главной проблемы свободу выбора идеала без учета реальных возможностей, субъективное направление переходит позднее к анализу государства как средства влияния на историю (70-е гг.), роли социальной психологии и экономического фактора в жизни об-ва (80-90-е гг.). В рамках народнической социологии возникает психологическое направление (Воронцов, Каблиц), предметом изучения к-рого становится индивидуальная и отчасти социальная психология. В пореформенный период все большее значение приобретает социологическое исследование права и государства (Чичерин, Градовский, В. И. Сергеевич, Шершеневич, С. А Муромцев, позднее — М. Н. Гернет, С. Гогель). Одним из основателей рус. социологии права стал Чичерин, включивший в свой курс государственной науки наряду с философией и политикой социологию в качестве дисциплины, непосредственно изучающей об-во (юридический союз). Центральной проблемой в социологической концепции Градовского является изменение взаимоотношений об-ва и государства в ходе исторического процесса. Сергеевич обобщающее свойство социологии усматривает в том, что она изучает об-во в связи с правом, политикой, нравственностью, религией, климатическими условиями. Шершеневич пытается соединить психосоциальные подходы с идеями социал-дарвинизма. По мнению теоретика социологического позитивизма Муромцева, поскольку правоведение анализирует социальную природу политико-правовых явлений, оно должно стать частью социологии. В последней трети XIX в. начинают успешно применяться социологические подходы в статистике (А. Н. Чупров, Ю. Э. Янсон), в политэкономии (Н. Кохановский, Н. Маслов). Стремление преодолеть крайности биологического и психологического подходов в рус. позитивистской социологии кон. XIX в. прослеживается в плюралистической теории Ковалевского. Свою задачу он видел в соединении положительных сторон существующих социологических течений, осуществлении взаимосвязи социологии с историей, этнографией, правоведением. Наибольшее внимание Ковалевский уделял многофакторной основе об-ва, закономерностям прогресса, происхождению социальных ин-тов (генетическая социология). Значительное развитие приобретает в этот период психологическое направление в рус. С. м. Элементы психологизма, встречающиеся во мн. направлениях рус. общественной мысли, сменяются концептуально оформленными учениями (Кареев, Коркунов, Петражицкий). Предметом социологии Кареев считал соотношение индивидуального сознания и коллективной психологии (определяющий фактор при формировании концепции исторического прогресса и моделировании структуры об-ва). Коркунов одним из первых анализировал психологические основы власти, свойства коллективной духовно-психической деятельности людей. Он полагал, что об-во есть психическое единение людей, где государство и право становятся выражением психологической связи между индивидами. Петражицкий, оказавший влияние на зап. социолого-пра-вовые доктрины, предпринял попытку создать эмоциональную психологию, научную теорию о закономерностях поведения людей. Эмоции (моральные и правовые) лежат, по его мнению, в основе индивидуальной и коллективной деятельности, определяют нормативную структуру "народной психики", эволюционирующую от примитивных к сложным социальным формам. Он выступил за создание политики права (эмоциональной социологии), сознательно ведущей человечество к общему благу. В 1-й пол. XX в. психолого-правовую традицию Петражицкого в социологии продолжили его ученики (А. Н. Круглевский, К. Н. Соколов, П. И. Люблинский, Гурвич, Н. С. Тимашев). Позитивистская методология, господствовавшая на протяжении 2-й пол. XIX в., на рубеже веков начинает испытывать глубокий кризис. Односторонний эволюционизм, детерминизм, биопсихический редукционизм, натуралистические и позитивистские модели об-ва оказываются не в состоянии охватить сложные процессы социальной действительности. Для неославянофильства был характерен отказ от идеи линейного прогрессивного развития об-ва. Понятие прогресса сменяется теорией "культурно-исторических типов", исторические культуры рассматриваются не как стадии общего развития, а в качестве самостоятельных духовных целостностей, подвергающихся циклическим изменениям (Данилевский). Формируется социологическая концепция "византизма", выводящая специфические, антиевропоцентристские законы рус. цивилизации (К. Н. Леонтьев). Стремление преодолеть ограниченность социологии классического позитивизма находит свое воплощение в воззрениях сторонников эмпириокритицизма Лесевича и Оболенского. Так, Оболенский, выступая против трех стадий Конта, считал основой всех процессов принцип единичного, к-рый означал "атомизацию социального целого, плюралистическое выражение его первоосновы". Наибольшую оппозицию позитивистская социология встречает со стороны неокантианства, к-рое начиная с 90-х гг. XIX в. становится одним из ведущих направлений в общественной мысли России. По мнению Лаппо-Данилевского, представителя академического неокантианства, социология как наука о духе имеет дело с особой психологической формой законосообразности, понимаемой как идеальная цель, определяющая эмпирические параметры об-ва. Развернутое обоснование неокантианского подхода в социологии представлено в учении Кистяковского, полагавшего, что телеологические элементы об-ва (нормы, ин-ты, культура), не подчиняющиеся законам причинности, есть высшее проявление и оформление социальной связи, "психологическое взаимодействие между индивидами". В этом смысле долженствование включает в себя необходимость, возвышается над ней. Поэтому социология, изучая "достоверное и необходимое в социальных явлениях", делает своим предметом должное. В нормативной концепции Новгородцева выдвигается тезис о том, что все осн. социологические понятия (групповая дифференциация, статика, динамика и т. п.) соотносятся не с исторической действительностью, а лишь с сознанием субъекта. Логика социальной науки есть не объективный закон, а система абстрактных типологий нашей мысли. С позиций неокантианской методологии создает психосоциологическую теорию Хвостов. С. м. находит свое развитие в русле рус. марксизма (Плеханов. Ленин, Бухарин), рассматривавшего об-во в контексте действия законов материалистической диалектики и исторического материализма. Ленин отмечал, что материалистическое понимание истории становится "синонимом общественной науки", впервые дает возможность создать научную социологию. Стремление внести неокантианские идеи в марксизм, устранив тем самым его политический радикализм, приводит к появлению социологии "легального марксизма" (П. Б. Струве, Булгаков, Бердяев, Туган-Барановский). В кон. XIX — нач. XX в. в рамках рус. религиозной философии складывается своеобразный синтез социологических и историософских воззрений — социософия (В. С. Соловьев, Бердяев, Булгаков, С. Н. и Е. Н. Трубецкие, Карсавин, Франк). В нач. XX в., особенно начиная с 20-х гг., разрабатываются неопозитивистские социологические концепции, преимущественно в виде сциентистских конструкций человеческого поведения. Отказавшись от мн. теоретико-познавательных принципов раннего позитивизма, новое направление берет на вооружение методы наблюдения, объективного количественного анализа, функционального объяснения. Представители рус. неопозитивистской социологии (А. С. Звоницкая, Тахтарев, Сорокин, Г. П. Зеленый, Гурвич, Н. С. Тимашев), испытав известное влияние амер. бихевиоризма (Д. Уотсон, Э. Росс, Э. Хейс, А. Смолл и др.), создали собственные самобытные теории. Согласно концепции Звоницкой, нельзя понять формирование личности в отрыве от социальной группы; наше "я" всегда есть "я" социальное, т. к., мысля себя, мы вольно или невольно мыслим других. Поэтому она отрицала абстрактное противопоставление "я" и об-ва; они неразделимы, их единство имеет психологическое основание. Социологическая теория Тахтарева активно использовала численные измерения. Фундаментальное учение об "интегральной" социологии, ставящей своей целью изучение социокультурных феноменов в их связи и многообразии, разработал Сорокин, оказав значительное влияние на совр. С. м. Большое значение приобрели его иссследования в области социокультурной динамики, социальной мобильности и стратификации. Сорокин — сторонник интуитивного метода постижения социальной действительности, рассматриваемой в качестве сверхиндивидуальной социокультурной реальности, несводимой к материальной культуре. Проблемам истории социологии, методологическим основам социологического знания, социологии морали, права посвящены труды Гурвича (осн. творческая деятельность проходила в эмиграции во Франции). Предметом социологии выступают у него "целостные социальные явления", подвижная иерархия "глубинных уровней" (от эколого-демографической основы до "коллективных умонастроений и психических актов"), а в качестве метода применяется "качественная и дискретная типология". Являясь сторонником "диалектического гиперэмпиризма", Гурвич обосновал необходимость соединения негативной диалектики (отрицание стабильности в познавательных системах и действительности) с эмпиризмом. В социологии Тимашева (эмигрант, с 1936 г. — в США) об-во понимается как результат взаимопроникновения различных социокультурных систем (право, психика, интеллект). Он выступал за создание "чистой" социологии, способной изучать саму социальную реальность, а не ее логические образцы (теоретико-культурные стереотипы). К кон. XIX в. в России происходит организационное становление социологии как науки и учебной дисциплины, к-рая эпизодически преподавалась в качестве необязательного спецкурса в Москве (ун-т, Политехнический ин-т), Харькове и Варшаве. В 1901 г. Ковалевский создает в Париже Русскую высшую школу общественных наук, где обязательным предметом была социология. В 1908 г. открывается частный Психоневрологический ин-т с первой социологической кафедрой (в разное время ее возглавляли Ковалевский, Де-Роберти, Сорокин, Тахтарев). В 1912 г. при Историческом об-ве Петербургского ун-та была открыта социологическая секция. Весной 1916 г. состоялось учреждение Русского социологического об-ва им. М. М. Ковалевского (более 70 членов). После падения самодержавия образуются новые кафедры в Петроградском и Ярославском ун-тах, вводятся ученые степени по социологии, публикуются первые учебники. Многие гуманитарные учебные заведения объявляют себя социологическими (напр., Социобиблиологический ин-т становится в 1919 г. Социологическим ин-том, где видные социологи читали свои курсы). В 1920 г. в Петроградском ун-те основывается первый в России ф-т общественных наук с социологическим отд. во главе с Сорокиным. В 20-30-е гг. формируется советская школа социологии, методологической основой к-рой становится теория марксизма-ленинизма. Социологические исследования этого периода, проводившиеся в тесной связи с др. науками, касаются условий труда и быта (А. И. Тодорский, Е. О. Кабо, Вл. Зайцев и др.), структуры свободного времени работающих (С. Г. Струмилин, Л. Е. Минц, Я. В. Видревич и др.), брака и семьи (С. Я. Вольфсон), проблем социальной психологии (Бехтерев, Выготский), социальной медицины (Н. А. Семашко. Б. Я. Смулевич и др.). Со 2-й пол. 30-х гг. в обстановке жесткого идеологического диктата в сфере общественных наук С. м. практически прекращает свое развитие. В 50-60-е тт. происходит оживление социологических исследований как в области проблем исторического материализма, так и в направлении интеграции с др. общественными науками. В 1958 г. создается Советская социологическая ассоциация, в 1968 г. — Ин-т конкретных социальных исследований АН СССР (с 1972 г. — Ин-т социологических исследований, с 1988 г. — Ин-т социологии), а также образуется ряд др. исследовательских центров. С 1974 г. издается журн. "Социологические исследования", с 1994 г. — "Социологический журнал". Советская социологическая наука разрабатывала проблемы научно-технического воздействия на об-во, труда, урбанизации, миграции населения, этнических взаимоотношений, общественного мнения, молодежи, образования; большое внимание уделялось методологии социологических исследований.

Л и т.: Бухарин Н. И. Теория исторического материализма: Популярный учебник по истории социологии. М., 1921; Эн-геяь Е. А. Очерки материалистической социологии. М.; Пг., 1923; Чагин Б. А. Очерк истории социологической мысли в СССР. Л., 1971; Зорькин В. Д. Позитивистская теория права в России. М., 1978; Социологическая мысль в России: Очерки истории немарксистской социологии последней трети XIX — начала XX века. Л., 1978; Шкуринов П. С. Позитивизм в России XIX века. М, 1980; Советская социология. Т. 1–2. М., 1982.;КазмерМ. Э. Социологическое направление в русской дореволюционной правовой мысли. Рига, 1983; Кареев Н. И. Основы русской социологии // Социологические исследования. 1985. № 3; Он же. Марксистская социология // Мир России. 1993. № 1; Из истории буржуазной социологической мысли в дореволюционной Россия. М., 1986; Кукушкина Е. И. Русская социология XIX — начала XX века. М., 1993; Медушевский А. Н. История русской социологии. М., 1993; Российская социология. Спб., 1993; Sorokin P. Russian sociology in the twentieth century. N. Y., 1927. Hecker J. F. Russian sociology. N. Y., 1969; Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. The Quest for a Jeneral Science of Society. 1861–1917. Chicago, 1976.

В. H. Жуков

СПЕКТОРСКИЙ Евгений Васильевич (1875, Острог Волынской губ. — 3.03.1951, Нью-Йорк, США) — социальный философ, правовед, теоретик культуры. В 1898 г. окончил Варшавский ун-т, в 1901–1903 гг. был в научной командировке в ун-тах Парижа, Берлина, Геттингена и Гейдель-берга. С 1913 г. — проф. Киевского ун-та, в 1918 г. был избран деканом юридического ф-та, затем ректором унта. В нач. 1920 г. эмигрировал. В Югославии был проф. Белградского, затем Люблянского ун-тов. В 1945–1947 гг. находился в лагере для перемещенных лиц в Италии. С 1947 г. до кончины С. - проф. Св. Владимирской православной духовной академии в Нью-Йорке, первый председатель Русской академической группы в США. Наиболее важной работой С. является труд "Проблема социальной физики в XVII веке" (Т. 1. Варшава, 1910; Т. 2. Киев, 1917), 2 т. к-рого защищены им в качестве магистерской и докторской диссертаций. В нем детально анализируются "моральные" и физические мировоззрения в XVII в., прослеживаются их взаимовлияние и концептуальные взаимозаимствования. С. показывает, что идеалы механистического объяснения рассматривались мыслителями XVII в. как универсальные, приложимые и к социальной сфере. Ряд работ С. посвящен семантике общественных наук, под к-рой он понимал историко-генетический анализ их терминов и понятий, а также историю социальных идей. В 1925 г. в Праге он опубликовал книгу "Христианство и культура", в к-рой в апологетической манере обосновывал положительное значение христианства для философии, науки, искусства, для развития права и государства, для укрепления идеи личности. Одной из постоянных тем творчества С. была история рус. культуры. Он написал статьи и эссе о крещении Руси, о Петре I, о школах в рус. госу-дарствоведении, о зап. источниках евразийства, о Ломоносове и Пушкине, Толстом и Достоевском, Тургеневе и Чехове. С. был ученым академического типа, его работы насыщены ссылками на редкие источники и демонстрируют исключительную эрудицию. Большая часть его жизни была связана с университетским преподаванием, он написал несколько учебников, из к-рых наиболее важны двухтомная "История социальной философии" (Любляна, 1932, на словенском яз.) и "Начала науки о государстве и обществе" (Белград, 1927, на сербском и рус. языках).

Соч.: Очерки по философии общественных наук. Вып. 1. Варшава, 1907; Понятое общества в античном мире. Этюд по семантике обществоведения. Варшава, 1911; Номинализм и реализм в общественных науках. М., 1915; Государство. Пг., 1918; Либерализм. Любляна, 1935.

Лит.: Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 2, ч. 2. С. 227; Билимович А. Д. Памяти проф. Е. В. Спекторского /У Записки Рус. Академической группы в США. 1970. Вып. 4.

В. П. Филатов

СПЕРАНСКИЙ Михаил Михайлович (1(12).01.1772 (или 1771), с. Черкутино Владимирской губ. — 11(23).02.1839, Петербург) — политический мыслитель, правовед, общественный деятель. Получил образование в Петербургской духовной семинарии, где затем преподавал математику, физику, философию и риторику. В нач. 1797 г. был зачислен в канцелярию генерал-прокурора в чине титулярного советника, в 1803 г. становится директором департамента (Экспедиция государственного благоустройства) министерства внутренних дел, принимает участие в работе существовавшего при Александре 1 "Негласного комитета", с 1808 г. — товарищ министра юстиции, с 1810 г. — государственный секретарь. Вызвав своими проектами общественного переустройства резкую оппозицию дворянства, С. в 1812 г. был уволен с этого поста и выслан в Нижний Новгород, затем — в Пермь. С 1816 г. — пензенский губернатор, с 1819 г. — сибирский генерал-губернатор. С 1821 г. вновь занимает видные места в сановной иерархии, становится членом Государственного совета, управляющим II отд. в составе императорской канцелярии, на к-рую возлагалась задача систематизации российского законодательства. Был членом Верховного уголовного суда над декабристами. На формирование взглядов С. большое влияние оказало близкое знакомство с нем. мистикой и патристикой. Критикуя церковь как "систему ложного христианства", он выступил с позиций "надцерковной христианизации" общественной жизни, что позже было названо "социальным христианством". С. отстаивал идею "священного Царства", но в отличие от Карамзина истолковывал ее прежде всего как программу поиска путей к преобразованию государства. Как автор всеобъемлющей системы обновления государственного аппарата С. во всех своих проектах и планах пытался воплотить в жизнь постулаты просвещенческой философии права. Обосновывая взаимосвязь между свободой политической и гражданской, С. намечал пути ликвидации личной зависимости крестьян как условия продвижения всего российского об-ва к государственности европейского типа. Принцип разделения властей, ответственные министерства, разработка подходов к конституции должны были, по его мнению, гармонизировать общественную жизнь и изменить механизм государственного устройства. Государством, по С, движут и управляют 3 силы: законодательная, исполнительная и судебная. Начало их и источник — народ, ибо он есть не что иное, как нравственные и физические силы людей в отношении к общежитию. Соединенное действие этих сил составляет державную власть. Если последняя не предоставляет подданным никаких прав, государство попадает в полное рабство, устанавливается деспотизм. Образ правления у каждого народа обусловливается степенью его гражданского развития. Осн. же мысль, движущая человеческим прогрессом, всегда одна — достижение политической свободы. И сопротивление державной власти естественному ходу вещей лишь "воспаляет страсти и производит волнения, но не останавливает перелома". Анализируя состояние рус. об-ва, С. отмечал ряд признаков, показывающих, по его мнению, что в России наступило время серьезных политических перемен. Выход один: "правление, доселе самодержавное, постановить и учредить на непеременяемом законе", обязательном не только для подданных, но и для самого государя. Такой строй С. называл "правильною монархией", державным, но не самодержавным государством. "Истинная монархия — это не что иное, как представительная форма правления, а не самодержавие". Проекты С, радикальные для его времени в идейном отношении, были достаточно умеренными с т. зр. методов исполнения. Видоизменение сословного строя, регулирование крестьянских повинностей как мероприятия, подготавливающего постепенную отмену крепостного права, реформирование государственной власти, гласность и т. п. он стремился выстроить на основаниях исключительно эволюционной традиции, отдавая много времени разработке механизмов последовательности в осуществлении преобразовательных мер. И все же "неразумие общества", на к-рое С. был вынужден чем дальше, тем все чаще сетовать, обернулось крушением его надежд, горьким осознанием: мой "труд есть излишняя затея". "Недовольство высшего сословия", по свидетельствам современников, было всеобщим, маятник правительственного равновесия александровской эпохи качнулся вправо, механизм "сцепления" государственных структур так и не был создан, равно как не появился инструмент правового взаимодействия государства и об-ва.

С о ч.: Философия // В память фафа М. М. Сперанского, "; 1772–1872. Спб., 1872; План государственного преобразования (Введение к Уложению государственных законов). М, 1905; Проекты и записки. М.; Л., 1961; Руководство к познанию за-1 конов. М., 2002.

Л и т.: Корф М. Жизнь гр. Сперанского. Спб., 1861. Т. 1–2; Чернышевский Н. Г. Русский реформатор (рец. на кн. М. Кор-; фа) // Поли. собр. соч. М., 1950. Т. 7; Погодин М. Сперанский // Русский архив, 1871; Чистович И. А. Руководящие деятели духовного просвещения в России в 1 — й половине текущего столетия. Спб., 1894; Довнар-Запольский М. В. Политические идеалы М. М. Сперанского. М., 1905; Чибиряев С. А. Великий русский реформатор. Жизнь, деятельность, политические взгляды М. М. Сперанского. М., 1989; Томсинов В. А. Светило российской бюрократии. М., \99\;МорозовВ. И. Государственно-правовые взгляды М. М. Сперанского. Спб., 1999.

В. И. Коваленко

СПЕШНЕВ Николай Александрович (1821, Петербург -17(29).03.1882, Петербург) — общественный деятель, петрашевец. Дворянин, обучался в Царскосельском лицее, был вольнослушателем вост. отд. Петербургского ун-та. В 1-й пол. 40-х гг. жил за границей, где изучал философию. В 1847 г. сблизился с петрагиевцами, бывал на "пятницах" Буташевича-Петрашевского, посещал кружок Кашкина, вечера А. Н. Плещеева, С. Ф. Дурова. Широко образованный и радикально настроенный, считал себя коммунистом и атеистом. Отличался инициативой и активностью, вокруг него сложился узкий круг лиц, обсуждавших возможности крестьянской революции в России. Поддерживая идею создания тайного об-ва, пытался создать тайную типографию, а на первое время — организовать печатание запрещенной литературы за границей. Увлекался зап. философской и социалистической литературой. Специально изучал нем. классическую философию. Резко критиковал идеализм Гегеля, считал, что он противоречит здравому смыслу, принимая реальный мир за "великий маскарад" абсолютной идеи, между тем как история человечества — это не история Абсолюта, а история реальных людей, "которые двинули вперед и науку, и промышленность… создали произведения искусства". Вершиной нем. философии С. считал философские взгляды Л. Фейербаха, называя их "доктриною нового времени", "великим и характерным фактом" современности. Однако, по его мнению, это "не конечный результат, а только переходное учение", поскольку необходимо "полное и безусловное отрицание религии". Во время ареста у С. были обнаружены: "Рассуждение о, том, что такое социализм…", "Рассуждение о крепостном состоянии, о необходимости неотлагательного уничтожения его в России", "Рассуждение в форме речи о религии, в котором опровергается существование Бога", а также вызвавший шок следственной комиссии "Проект обязательной подписки для членов тайного общества". Арестованный вместе с др. петрашевцами в ночь на 24 апреля 1849 г. "за богохуление, за умысел произвести бунт, за покушение к учреждению с этой целью тайного общества, за составление предположений к произведению восстания", С. был приговорен к расстрелу. Испытал инсценированный обряд казни на Семеновском плацу. Царскою милостью получил 10 лет каторги, к-рую отбывал в Александровском заводе Нерчинского округа. С 1856 г. был на поселении. Служил в канцелярии генерал-губернатора Восточной Сибири. Н. Н. Муравьева-Амурского. С 1857 г. стал редактором "Иркутских губернских ведомостей" и смотрителем типографии. Печатал серию статей об Иркутском остроге. В 1859 г. возглавил путевую канцелярию Муравьева в поездке в Китай и Японию. Его рукописи по истории Сибири, географии и этнографии народов Востока хранятся в архиве в Москве. В 1860 г. вернулся в Петербург. В период отмены крепостного права был мировым посредники Орловского уезда Пензенской губернии, защищал интересы крестьян. В 60-х гг. писал статьи для "Настольного словаря" Ф. Г. Толля, составил краткий путеводитель по Петербургу.

Соч.: Дело петрашевцев. М.; Л., 1951. Т. 3. С. 445–446,457-464; Фил ос. и общественно-политические произв. петрашевцев. М., 1953. С. 477–502.

СПИР 538

Лит.: Семевский В. И. М. В. Буташевич-Петрашевский и петрашевцы. М., 1922; Лейкина В. Р. Н. А. Спешнев // Былое, 1924. № 25; Она же. Петрашевец Н. А. Спешнев в свете новых материалов // История СССР. М, 1978. С. 128–140; Первые русские социалисты. Воспоминания участников кружков петрашевцев в Петербурге. Л., 1984; Evans J. The Petrasevskij-circle, 1845–1849. The Hague; P., 1974; Alexander M. Der Petrasevskij-Prozess. Wiesbaden, 1979.

Ф. Г. Никитина

СПИР Африкан Александрович (15(27). 11.1837, имение Маслениновка близ Елизаветграда Херсонской губ. -13(25).03.1890, Женева) — философ. Участвовал в Крымской войне. Освободил от крепостной зависимости принадлежавших ему крестьян. С 1862 г. поселился в Германии, а с 1878 г. — в Швейцарии. В молодости начал изучать богословие, но после знакомства с "Критикой чистого разума" И. Канта решил проанализировать проблему соотношения мысли и действительности. С. - представитель рационалистического направления, ставившего во главу угла вывод очевидных истин из непосредственных данных сознания. Из требований методов Декарта и Канта об опоре на такие данные вытекает критицизм С, рус. же философия с ее поиском подлинного смысла бытия нацелила его на онтологизм. Отсюда вариант метафизики С. с признанием непосредственной данности я и не-я, т. е. единства внутреннего и внешнего, а также утверждение Бога в качестве не столько Творца, сколько идеала. Природа сама создает порядок вещей, в к-ром наличествует и зло. Но идеал — то побуждение и та сила, к-рые позволяют человеку пройти сквозь тварный мир, сохранив в себе этическое начало как доказательство причастности абсолюту. Тем самым скептический онтологизм С. (так определял его философию Яковенко) сводится к попытке обновления критической философии (так гласит подзаголовок главного труда С. "Мысль и действительность" (1873) и выходу к основанному на ней подлинному (абсолютному) бытию. Согласно С, существуют 3 его сферы: ноуменальный мир (вещи в себе), феноменальный мир эмпирической реальности (она лежит вне пространства, но подчиняется закону времени) и мир субъективных представлений (он, однако, задает цели моральному поведению, преобразующему реальность). Они различны по природе и не связаны причинно, однако сосуществуют в поле единого бытия. Философия С, с одной стороны, самодостаточна в своем критицизме, а с др. — входит в традицию отечественного философствования с его нацеленностью на поиск идеала (гл. обр. в сфере этического); эти два взаимоотрицающих ее определения требуют, с одной стороны, признания субстанциальности бытия, а с др. — разъединенности его сфер. Чтобы преодолеть эти противоречия, она поворачивается к метафизике, окрашенной в тона панморализма. Философские искания С. высоко оценивал Толстой, видя в них четкую обоснованность этики абсолютным бытием, что позволяет человеку пройти незапятнанным через тварный мир.

Соч.: Denken und Wirklichkeit. Leipzig, 1873. Bd. 1–2; Бесе-дыорелигии, 1883; Очерки критической философии. M.. 1901; Об истинном и ложном понимании права. Нью-Йорк, 1919.

Л и т.: Зеньковский В. В. История русской философии. Париж, 1989. Т. 2. С. 352–353.

И. Е. Задорожнюк

СРОДНОСТЬ И НЕСРОДНОСТЬ- понятия, характеризующие содержание нравственно-религиозного учения Сковороды. С. в самом общем ее выражении — это структурная упорядоченность человеческого бытия, определяемая прежде всего сопричастностью и подобием человека Богу: "Божие имя и естество его есть то же" (Сковорода Г. Соч.: В 2 т. М., 1973. Т. 1. С. 419). Н. как противоположность С. есть персоналистическое воплощение греха, людской злой воли, расходящейся с Божьим промыслом. Уклонение от "несродной стати" происходит в результате самопознания, постижения человеком своего духа, природы, предназначения, призвания. Познавшие свою С. составляют, по Сковороде, "плодоносный сад", гармоническое сообщество счастливых людей, соединенных между собою как "части часовой машины" причастностью к "сродному труду" (С. к медицине, живописи, архитектуре, хлебопашеству, воинству, богословию и т. п.). В учении о С. и н. Сковорода переосмысливает в христианском духе традиции греко-римской философии — человек как мера всех вещей (Протагор); восхождение человека к прекрасному (эрос у Платона); жизнь согласно природе (стоики). С. - это близость человеку, его естеству, то, что соответствует его нравственному достоинству, жизненным принципам. Приближение к С. Сковорода трактует как особую разновидность познания — не доктриналь-ного, а практического, годного к применению в жизни, связанного с самостоятельным поиском правды, с "деланием". С. - это также своего рода гармония, слияние нравственного и эстетического начал, идеал гармонической жизни, образ поведения совершенного человека, к к-рому следует стремиться: "Сродность обитает в Царствии Божием". И наконец, С. - это развитие по органическому типу, обусловленный замыслом Бога процесс, где каждая последующая фаза подготовлена предыдущей и вытекает из нее: "Природа и сродность значит врожденное Божие благоволение и тайный его закон" (Там же. С. 437). Узнать тайные пружины скрытого от глаз механизма развития человека, мироздания и означает, по Сковороде, познать С.

Лит.: Зеленогорский Ф. А. Философия Григория Саввича Сковороды, украинского философа XVIII столетия // Вопросы философии и психологии. 1894. Кн. 23(3); Табачников И. А. Григорий Сковорода. М., 1972; Абрамов А. И. Оценка философия Платона в русской идеалистической философии // Платон и его эпоха. М., 1979; У шкапов Л. В., Марченко О. М. Нарисиз фиюсофи Григор1я Сковороди. Харюв, 1993.

М. А. Маслин

СТАЛИН (наст. фам. Джугашвили) Иосиф Виссарионович (9(21). 12.1879, Гори, Грузия — 5.03.1953, Москва) — советский государственный и партийный деятель. Род. в семье кустаря-сапожника; с 1888 по 1899 г. учился вго-рийском духовном училище и тифлисской православной духовной семинарии; в 1898 г. примкнул к социал-демократическому меньшинству националистической организации "Месаме-даси"; исключенный в 1899 г. из семинарии, перешел на нелегальное положение профессионального революционера. С 1901 г. начал публицистическую деятельность сначала как сторонник "Искры", а затем большевиков. С марта 1917 г. — член бюро ЦК РСДРП(б).

После Октябрьской революции — нарком по делам национальностей в первом советском правительстве. После VIII съезда партии (1919) вошел в первый состав Политбюро ЦК из пяти членов (Ленин, Троцкий, Л. Б. Каменев, Н. Н. Крестинский, С.) и трех кандидатов (Г. Е. Зиновьев, Бухарин, М. И. Калинин). В апреле 1922 г. по инициативе Ленина избран генеральным секретарем ЦК и оставался на этом посту до своей смерти. Уже в дооктябрьский период в деятельности С. наметились контуры его особой, расходящейся с ортодоксальным марксизмом и ленинизмом концепции, к-рая позже в работах рус. мыслителей-эмигрантов получила название сталинизма. В ранней работе "Анархизм или социализм?" (1906–1907) С. предложил расширительное понимание задач и функций философии: марксизм мыслился не только как теория социализма (что было характерно для многих теоретиков II Интернационала), не только как цельная доктрина, включающая в себя три главные составные части (философию, политическую экономию и научный социализм), но именно как философская система, к-рая называется диалектический материализм и из к-рой социализм "вытекает", логически выводится, причем социализм также считается философским учением. Под диалектическим методом он понимал диалектическую теорию развития бытия; теория же познания отсутствовала, что придавало системе онтологический крен. Философская "система" молодого С. - это синкретическое образование, причудливое сочетание объективистского видения мира (когда речь идет о чисто теоретическом, философском его осмыслении) с активистской, часто перерастающей в субъективистскую, а порой в волюнтаристскую, методологией. С. выступал как объективист в философии и как субъективист и волюнтарист в практике и политике. У него сложилось утилитарно-прагматическое понимание связи философии с политикой и практикой. Разработку теории материалистической диалектики С. не мыслил иначе как на основе и в связи с социалистическим строительством и при беспощадной критике всех противников. Нигилистически оценивал гегелевское философское наследие (чем объясняется его последующее более чем прохладное отношение к "Философским тетрадям" Ленина, в к-рых С. усматривал остатки "непереваренного" гегельянства). В 1938 г. был опубликован "Краткий курс истории ВКП(б)", где имелась написанная С. гл. "О диалектическом и историческом материализме". В условиях культа С. она необоснованно превозносилась. Между тем в ней все богатство диалектики свелось к четырем "чертам": 1) всеобщая связь и взаимообусловленность предметов и явлений; 2) движение и развитие в природе и об-ве; 3) развитие как переход количественных изменений в качественные; 4) развитие как борьба противоположностей. Т. обр., С. исключил из диалектических законов закон отрицания отрицания. Абсолютизируя борьбу противоположностей, он не ставил вопрос об их единстве. Развитие ограничивалось лишь поступательной формой. В его представлении и диалектический метод, и материалистическая философия как две составные части диалектического материализма — это учение об одном и том же, а именно о бытии, о внешнем мире, о жизни и о законах ("чертах") объективной действительности. С. говорил о методе познания, даже о диалектическом способе мышления, но фактически под методом познания он понимал онтологические аспекты мышления и познания, что предопределяло появление в советской философии т. зр., согласно к-рой в марксизме вообще нет гносеологии как относительно самостоятельной философской дисциплины. В 1946 г. С, ознакомившись с кн. Александрова "История западноевропейской философии", дал ей отрицательную оценку. Последовала философская "дискуссия" 1947 г., во время к-рой выступил А. А. Жданов. Дискуссия повлияла на методологию историко-философских исследований в духе беспредельной ее политизации и идеологизации, но стимулировала разработку ряда философских проблем теории познания. Работа С. "Марксизм и вопросы языкознания" (1950) внесла немало путаницы в собственно языкознание, хотя сама по себе постановка в ней проблемы "язык и мышление" способствовала оживлению исследований в сфере гносеологии. В обстановке культа С. вышло много книг и статей, где его работы неправомерно превозносились как "гениальные". Однако реальная философская жизнь в СССР даже в 40-е и нач. 50-х гг. систематически выходила за рамки, очерченные работами С. Критика культа С, развернувшаяся после его смерти, способствовала отказу от ряда догм, ошибочных положений, стимулировала творческие поиски философов.

С о ч.: Об основах ленинизма. Л.; М., 1925; К вопросам ленинизма. М.; Л., 1926; О диалектическом и историческом материализме (сентябрь 1938). М., 1939; Соч. М, 1946–1955. Т. 1–13; Вопросы ленинизма. 11-е изд. М., 1953; Экономические проблемы социализма в СССР. М, 1952.

Лит.: Милюков П. Н. Сталин//Современные записки. 1935. № 59; Федотов Г. Сталинократия // Там же. 1936. № 60; ГакГ.М. Произведение товарища Сталина "О диалектическом и историческом материализме". М., 1945; Вопросы диалектического и исторического материализма в труде И. В. Сталина "Марксизм и вопросы языкознания". М., 1952. Т. 1–2; Медведев Р. А. О Сталине и сталинизме. М., 1990; Квасов Г. Г. Документальный источник об оценке И. В. Сталиным группы академика А. М. Деборина (текст и комментарий) // Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры исследования. М., 1992. Вып. 10. С. 188–197; Souvarine В. Staline. Apercu historique du bolchevisme. P., 1935; Deutscher I. Stalin. A Political Biography. L., 1977; Fischer L. The Life and Death of Stalin. Londres, 1953; Marie J. J. Staline. P., 1967; UlamA. B. Stalin. N. Y., 1973.

В. Ф. Пустарнаков

СТАНКЕВИЧ Николай Владимирович (27.09(3.10). 1813, с. Удеревка Острожского у. Воронежской губ. -25.06(7.07). 1840, Нови-Лигуре, Италия) — философ. С 1830 по 1834 г. С. обучался на словесном отд. Московского унта. Живя в доме известного шеллингианца М. Г. Павлова, С. знакомится с философией природы Шеллинга. Под влиянием Надеждина осваивает его эстетику. Его интересуют также эстетические идеи нем. романтиков. С 1836 г. его и М. А. Бакунина увлекает философия Гегеля. Пошатнувшееся здоровье заставляет С. покинуть Россию в 1837 г. За границей уже перед смертью он использовал любые возможности для более глубокого знакомства с гегелевскими идеями. В наследии С. не осталось сколь-либо заметных соч. по философии. Все, что мы можем узнать о его мировоззрении, содержится в основном в его переписке с друзьями. И здесь следует особо отметить эпистолярное мастерство С. Большую роль в знакомстве рус. интеллектуальной элиты с философскими идеями, прежде всего с нем. идеализмом, играла деятельность возглавляемого С. кружка, в к-рый входили, наряду с др., М. А. Бакунин, Белинский, Боткин, одно время — К. С. Аксаков. Философские увлечения С. - последовательно: Шеллинг, Кант, Фихте, Гегель. В Шеллинге его наиболее привлекала не натурфилософия, а трансцендентализм. С. интересовала идея целостного восприятия мира, единство природы и истории. И именно в этом, по его собственному признанию, огромную роль сыграл Шеллинг. У Фихте же он и его друзья восприняли этические идеи, его трактовку идеи личности. Изучая Гегеля, С. приходит к признанию духовной основы мира, к постижению духа как конкретного, деятельного начала. Для С. характерно также утверждение идеала нравственно совершенной личности, что сыграло свою роль в развитии гуманистических идей в рус. общественной мысли России. Осн. значение С. для истории рус. философии состоит в том, что он был вдохновителем, своеобразным аккумулятором идей для целой плеяды молодых рус. мыслителей. И деятельность его кружка (в смысле распространения идей нем. философии), и его эпистолярное наследие (в смысле раскрытия перед нами лаборатории мысли формирующейся рус. интеллигенции), и его непосредственное идейное влияние на друзей-коллег — все это составляет важную страницу в истории идейно-теоретической жизни того времени.

С о ч.: Избранное. М, 1982; Переписка 1830–1840 гг. М., 1914.

Лит.: Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография, написанная П. В. Анненковым. М., 1857; Александров Я. Идеалист 30-х годов XIX века: (К 75-летию со дня кончины Н. В. Станкевича. 1840–1915). Казань, \9\5;ГершензонМ. О. История молодой России. М.;Пг., 1923; Сакулин П. И. Идеализм Н. В. Станкевича // Вестник Европы. 1915. Кн. 2; Филиппов М. М. Судьбы русской философии: (Кружок Станкевича. — Влияние Гегеля) // Русское богатство. 1894. № 11; История философии в СССР. М., 1968. Т. 2. С. 281–287; История русской философии. М., 2001 (2007). С. 152–155.

В. И. Приленский

СТАРООБРЯДЧЕСТВО (староверие) — общее название рус. (православного) духовенства и мирян, отказавшихся присоединиться к реформе, предпринятой в XVII в. патриархом Никоном, и пытающихся сохранить церковные установления и традиции древнерус. православной церкви. Среди С. сложилось несколько различных церковных организаций (иногда называемых толками или согласиями), каждая из к-рых официально именует себя Древ-леправославной (православной) церковью, а своих последователей — православными христианами. Бытует самоназвание "староверы" с прибавлением указания на принадлежность определенной старообрядческой церкви. В дореволюционной литературе, как правило, С. именуется "расколом", а староверы — "раскольниками". В первые десятилетия С. было прежде всего общественной оппозицией церковным нововведениям, не вводившей новую позитивную программу или доктрину; богословствование начального С. было только защитой церковной традиции и критикой реформы. Но уже к кон. XVII в. перед С. обостряется необходимость решения целого ряда богословско-мировоззренческих проблем — как в теоретическом, так и в практическом плане. Одна часть духовенства пришла к убеждению, что, поскольку необходимо иметь священство, следует принимать с сохранением сана священнослужителей, переходящих в С. из новообрядной церкви. Это направление получило название "поповщина", "поповцы" или "беглопоповцы". Но др. староверы полагали, что в мире воцарился антихрист и близок конец света. Поэтому истинные священнослужители исчезли, а новообрядная церковь лишена благодати. Эти старообрядцы называются "беспоповцы". Перед ними возникла задача организовать свою церковно-богослужебную жизнь и дать этому догматическое обоснование. Значительная роль в ее разрешении принадлежит братьям А. и С. Денисовым и Феодосию Васильеву. Из богослужения беспоповцев исключаются все священнодействия, к-рые полномочен выполнять только священник или дьякон. Такие богослужения и до раскола совершались в сев. краях Поморья, где в малонаселенных и удаленных приходах не было постоянных священников. С этим связано происхождение названия мн. беспоповцев — поморцы. Правила организации церковной жизни, отношений с еретиками черпались С, в т. ч. и беспоповцами, из "Кормчей книги" — свода правил апостолов, соборов и святых отцов. Отвержение новообрядного духовенства и таинств беспоповцами не имело ничего общего с учением протестантизма, с к-рым их неоднократно пытались сблизить на основании внешнего сходства. Беспоповцы не отвергают принципиально ни церковную иерархию, ни таинства, они лишь в конкретных исторических условиях, руководствуясь опять-таки учением святых отцов и церковными канонами, вынуждены были обходиться без них. Видя в этом лишении признак антихристова времени, беспоповцы в течение мн. лет, однако, пытались найти истинное духовенство в отдаленных странах, в частности в легендарном Беловодье. В вопросе о совершении таинств беспоповцы не просто провозглашают равные права священников и мирян, но, опираясь на свод церковных канонов и историю церкви, в каждом конкретном случае рассматривают, вправе ли мирянин крестить, исповедовать и т. д. в экстремальной ситуации отсутствия священника. Для этих целей в беспоповстве складывается ин-т наставников-мирян, выполняющих функции духовных отцов. Невозможность совершения мирянином евхаристии разрешается в учении о "духовном причащении" — уповании на то, что при отсутствии видимого причастия Господь само страстное желание причаститься вменит за евхаристию. Проблема согласования идеи о состоявшемся пришествии в мир антихриста со святоотеческим учешем о конце света нашла выражение в беспоповской концепции о "духовном антихристе": антихрист не есть человек во плоти, он пришел духовно, его владычество — владычество еретиков, сопровождающееся гонениями на православных христиан, т. е. на С. Крупнейшее разделение в беспоповстве вызвал вопрос о таинстве брака. Последователи Феодосия Васильева — федосеевцы-старопоморцы постановили, что в отсутствие духовенства миряне не могут совершить браковенчания, сожительство же без брака есть блуд, и, следовательно, все должны вести девственную жизнь. В течение XIX в. долгое время федосеевцы являлись самым многочисленным течением в беспоповстве. Среди беспоповцев-поморцев в XIX в. оформилось учение о бессвященнословном браке, совершающемся благословением наставника и родителей. Эта практика вызвала разделение с федосеевцами, породившее с обеих сторон целый корпус полемических соч.

0 таинстве брака. Кроме перечисленных выше осн. разделений, в С. образовался еще ряд толков и согласий. Крупное разделение в С. произошло после перехода к староверам в 1846 г. Босно-Сараевского митрополита Амвросия, учредившего Белокриницкую иерархию (по названию с. Белая Криница). Часть поповцев не приняла этой иерархии и продолжала довольствоваться переходящими от синодальной церкви священниками. В 1923 г. к ним перешел новообрядческий архиепископ Никола (Позднев), но и после появления иерархии за ними сохраняется обыденное название "беглопоповцы". Корпус старообрядческих соч. огромен, большую его часть представляют собой рукописные книги, посвященные полемике с ново-обрядчеством или между различными течениями С. Среди наиболее выдающихся произв., представляющих интерес для изучения религиозно-философских воззрений старообрядцев, можно назвать соч. Аввакума, "Соловецкую челобитную", "Поморские ответы", "Щит веры", "Меч духовный", соч. Павла Любопытного, епископа Арсения Уральского (Швецова), И. Кириллова, Ф. Мельникова, Л. Пичугина, В. Сенатова, епископа Михаила (Семенова). Для историка философии С. интересно прежде всего тем, что в ходе трехсотлетней полемики была приведена в движение вся мировоззренческая система византийско-рус. православия, ревизован и заново осмыслен весь его понятийный аппарат и внутренняя логика. Среди важнейших проблем, обсуждаемых в старообрядческих соч., - проблема сочетания личной ответственности за чистоту своей веры и подчинения авторитету иерархии: проблема взаимосвязи веры и ее выражения в i священнодействиях, церковных обрядах. Осн. тяжесть доказательства в старообрядческих соч. несут многочисленные выборки цитат из Священного писания, святых отцов и церковных канонов. Используются также и соч. новообрядцев, светских авторов. Цитаты сопровождаются истолкованием, обсуждением границ их применимости к излагаемой теме, возможной многозначности выражений. Очень мн. старообрядческие полемические соч. написаны в форме вопросов и ответов. Поскольку I уровень грамотности среди староверов был высок, богословские споры не были достоянием узкой группы бого-| словов-начетчиков — они вызывали общественный интерес и велись повсеместно как на диспутах, так и в письменном виде — в посланиях. Первыми авторами, опуб-| ликовавшими свои взгляды на сущность С, стали представители новообрядцев — Симеон Полоцкий, митрополит Димитрий Ростовский, епископ Питирим Нижегородский и др. Первоначальной их позицией было I стремление доказать, что С. есть еретичество, что его последователи защищают неприемлемые для православия 1 взгляды и обычаи. По мере того как становилось ясным, в т. ч. под влиянием научных открытий, что в дониконовс-ких церковных установлениях нет ничего еретического и ложного, синодальные обличители меняют позицию и делают акцент на том, что якобы С. - движение темного, необразованного люда, не покорившегося иерархам и не понимающего, что произведенные преобразования сравнительно малозначительны и не изменяют существа веры и церкви. Митрополит Платон (Левшин) теоретически и практически основал единоверие (1800), допускавшее чисто внешнее отправление дореформенного богослужения священниками, подчиняющимися новообрядческому Синоду. В сер. XIX в. возникает концепция, истолковывающая С. как народно-демократическое движение, лишь внешне облеченное в религиозную форму. Она получает развитие в трудах В. В. Андреева, В. И. Кельсиева, А. С. Пругавина, Щапова и др. Герцен намеревался даже организовать среди С. революционную пропаганду, что, впрочем, закончилось полной неудачей. На самом деле старообрядческая литература не касается проблем социального устройства, неприятие же государства и самоустранение от мн. форм общественной жизни есть лишь следствие убеждений в том, что существующее государство — еретическое. Несостоятельность попыток приписать С. антисамодержавные революционные воззрения была показана Н. С. Лесковым, П. И. Мельниковым-Печерским. В. С. Соловьев в работе "О русском народном расколе" пытался сблизить С. с протестантизмом, впрочем, чисто отвлеченно, не опираясь на изучение старообрядческой литературы и вероучения. Розанов и П. И. Мельников-Печерский высказывали мысль, что С. есть доведенное до логического завершения византийское православие — "мрачное", "жестокое", "отвергающее жизненные радости, стремящееся к умерщвлению плоти". Важное значение для изучения истории раскола имели работы Н. Ф. Каптерева, к-рые также послужили и некрой "реабилитацией" древнерус. церковной традиции. Интересная в плане исследования исторических фактов работа Е. Е. Голубинского "К нашей полемике со старообрядцами" (1905) выдвигает в качестве осн. причины раскола "отсутствие у нас просвещения" и невежество. При всей необозримости исследований о С. существует крайне мало беспристрастных работ, посвященных богословскому анализу и религиозно-философскому осмыслению (а не обличению) сущности С. Интерес в этом плане могут представлять соответствующие лекции курса Ключевского, главы "Истории русской философии" Зеньковского и "Путей русского богословия" Флоровского. Большое значение имеет фундаментальное исследование С. Зеньковского "Русское старообрядчество. Духовные движения XVII века" (Мюнхен, 1970; 2-е изд. М., 1995), хотя вытекающий из него вывод, что С. вызрело как внутренний продукт жизни рус. церкви, а Никонова реформа была лишь внешним толчком, поводом, выведшим С. наружу, представляется спорным. Несмотря на то что с момента раскола С. было объектом преследований, только официальное число староверов во 2-й пол. XIX в. превышало 10 % населения России. Боровшийся со С. старец Амвросий Оптинский, протестуя против отмены правительственных репрессий и предоставления С. свободы вероисповедания, признавал, что в таком случае число староверов в один год удвоится, а через несколько лет так умножится, что из простого народа мало останется не перешедших в С. В наст. вр. существуют следующие крупные церковные организации С: Русская Православная Старообрядческая Церковь (Белокриницкая иерархия); Русская Древлеправославная Церковь (беглопоповцы); Древлеправославная Поморская Церковь (беспоповцы, имеются самостоятельные структуры в России, Латвии, Литве). Беспоповцы-федосеевцы, центром к-рых считается Московская Преображенская община, не имеют единой системы, связывающей церковные общины. Старообрядческие приходы существуют в Румынии (в т. ч. Митрополия Белокриницкой иерархии), в Польше, Северной и Южной Америке и др. странах. В последние годы возрождается деятельность по изданию религиозной литературы С, по богословскому образованию.

Л и т.: Поморские ответы. М., 1911; Щит веры. М., 1913; Мельников-Печерский П. И. Очерки поповщины // Поли. собр. соч. Спб.; М., 1898. Т. 13–14; Сахаров Ф. К. Литература истории и обличения русского раскола. Вып. 1–3. Спб., 1887–1900; Пругавин А. С. Раскол — сектантство. Вып. 1. Библиография старообрядчества и его разветвлений. М., 1887; Сенатов В. Г. Философия истории старообрядчества. Ч. 1–2. М., 1908; Правда старой веры. М., 1917; Шахов М. О. Философские аспекты ста-роверия. М., 1997; Он же. Старообрядчество, общество, государство. М., 1998; Он же. Старообрядческое мировоззрение: религиозно-философские основы и социальная позиция. М, 2002; Зеньковский С. А. Русское старообрядчество: В 2 т. М., 2006.

М. О. Шахов

СТЕПНЯК-КРАВЧИНСКИЙ Сергей Михайлович (1(13).07.1851, с. Новый Стародуб Александровского у. Херсонской губ. — 11(23). 12.1895, Лондон) — революционный народник, писатель, публицист. Род. в семье военного врача, заслужившего потомственное дворянство. Учился в Орловской военной гимназии, 3-м Александровском военном училище в Москве, Михайловском артиллерийском училище в Петербурге, после окончания к-рого (1870) служил в Харькове; в 1871 г. вышел в отставку и поступил в Лесной ин-т, откуда в 1873 г. ушел по собственному желанию. Революционную деятельность начал в 1870 г. В 1872 г. присоединился к кружку "чайковцев", участвовал в "хождении в народ", был арестован, бежал и перешел на нелегальное положение, в 1874 г. эмигрировал в Швейцарию. В этот период С.-К. подготовил свою первую агитационную брошюру — перевод и переработку кн. Ф. Ламенне "Слова верующего", а также ряд пропагандистских работ в жанре лубочных народных сказок, в доступной форме излагавших марксистские экономические идеи и критиковавших Крестьянскую реформу 1861 г. Находясь в эмиграции (в Швейцарии, Италии, а с 1884 г. в Англии), С.-К. публиковал статьи и очерки о рус. революционном движении. В 1881–1882 гг. в миланской газ. "Le Pungolo" ("Жало") печаталась под псевдонимом "Степняк" написанная на итал. языке его кн. "Подпольная Россия" (отд. изд. с предисл. Лаврова — 1885, на англ. языке -1883, на нем. — 1884, на фр. — 1885, а также на португальском, исп., голландском, польском, болгарском, венгерском, датском, шведском языках; на рус. языке — 1893), в к-рой дан очерк народнического движения 60-70-х гг., представлены "силуэты и профили" С. Л. Перовской, В. И. Засулич, Кропоткина и др. революционеров. Книга впервые познакомила европейских читателей с "русскими нигилистами" и принесла автору мировую известность. Взгляды С.-К. на политическое будущее России претерпели эволюцию. В 70-х гг. он, придерживаясь анархистской, бакунинской, т. зр., отрицал необходимость какой бы то ни было государственной власти после победы революции. В нач. 80-х гг. теориюМ. А. Бакунина он принимал уже с оговоркой, что понимает анархизм "в смысле федерализма", как возможно большее развитие личной, местной и областной автономии (Письмо к членам Исполнительного комитета "Народной воли", 1882). В последние годы жизни он в определенной мере преодолевает бакунинскую теорию отрицания государственности, признавая необходимость центрального правительства в будущей федеративной России. Книги С.-К., переведенные на все европейские языки, имели громкий успех, а сам он стал прототипом героев Э. Золя "Жерминаль" и Э. Войнич "Овод".

С о ч.: Собр. соч.: В 6 ч. Спб., 1907–1908; Собр. соч.: В 7 ч. Пг., 1917–1919; Соч.: В 2 т. М., 1958; В лондонской эмиграции. (Публицистика, переписка). М., 1968.

А. А. Ширинянц

СТЁПИН Вячеслав Семенович (19.08.1934) — специалист в области теории познания, философии и методологии науки, философии культуры, истории науки; д-р философских наук, проф., академик РАН (с 1994). Окончил отд. философии исторического ф-та Белорусского ун-та (1956). С 1959 г. — на преподавательской работе в Белорус, политехническом ин-те. С 1974 г. — на кафедре философии гуманитарного ф-та БГУ, в 1981–1987 гг. — зав. кафедрой. В 1987–1988 гг. — директор ИИЕТ АН СССР, в 1988–2004 гг. — директор Ин-та философии АН СССР (РАН). Докторская диссертация — "Проблема структуры и генезиса физической теории" (1975). Иностранный член Национальной АН Белоруссии (1995) и Национальной АН Украины (1999), почетный доктор ун-та г. Карлсруэ, ФРГ (1998). С. внес существенный вклад в исследование проблем методологии науки, теории познания, философии культуры. В 70-80-е гг. им была разработана концепция структуры и генезиса научной теории, имеющая широкий круг приложений в методологии естественных и технических наук; открыта и описана ранее не изученная операция построения теории (конструктивного введения теоретических объектов), что позволило решить проблему формирования в составе теории парадигмальных образцов решения задач. Была раскрыта структура оснований науки (научная картина мира; идеалы и нормы исследования; философские основания). Анализ динамики оснований науки позволил выявить конкретные механизмы воздействия социокультурных факторов на формирование стратегий научных исследований. С. обосновал идею множества потенциально возможных историй науки и селективной роли культуры в реализации только нек-рых из них, становящихся реальной, эмпирической историей науки; разработал идею типов научной рациональности. В последние годы С. исследовал функции мировоззренческих универсалий культуры, их роль в трансляции исторического опыта, воспроизводстве образа жизни и особенностей цивилизационного развития, проанализировал соотношение универсалий культуры и философских категорий. Универсалии (категории) культуры ("природа", "пространство", "время", "причинность", "свобода", "справедливость", "совесть", "добро", "зло" и т. д.) наряду с общими, инвариантными для разных культур признаками, выражающими глубинные структуры человеческого бытия, включают также исторически особенное содержание, отражающее специфику культуры каждого исторического типа. Универсалии функционируют: 1) как формы селективного отбора и трансляции социально-исторического опыта, 2) как категориальная структура сознания в ту или иную историческую эпоху, 3) как предельно обобщенная картина человеческого жизненного мира, посредством к-рой вводится представление о человеке и мире и фиксируется шкала ценностей, принятая в определенном типе культуры. Система универсалий культуры служит своего рода генетическим кодом каждого вида и типа цивилизации. Философия выступает рефлексией над универсалиями культуры. Философские категории упрощают и схематизируют мировоззренческие универсалии, превращая их в теоретические понятия предельной степени общности. Но за счет оперирования этими понятиями философия способна порождать новые идеи, выходящие за рамки универсалий культуры своей эпохи. Такие идеи могут стать мировоззренческими ориентирами на будущих этапах развития цивилизации и культуры. С. разработал концепцию типов цивилизационного развития (традиционалистский и техногенный), выделив общую для каждого из этих типов систему ценностей, представленную смыслами универсалий культуры. Исследовал изменения в этих смыслах, происходящие на совр. этапе развития цивилизации, интерпретировал их как предпосылки для перехода к новому типу развития, призванному найти выход из экологических, антропологических и др. глобальных кризисов.

Соч.: Современный позитивизм и частные науки. Минск, 1963; Методы научного познания (в соавт.). Минск, 1974; Становление научной теории. Минск, 1976; Природа научного познания. Минск, 1979; Структура теоретического знания и ис-торико-научные реконструкции // Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982; Специфика научного познания и социокультурные предпосылки его генезиса//Наука и культура. М., 1984; О прогностической природе философского знания (философия и наука) // Вопросы философии. 1986. № 4; Становление теории как процесс открытия // Природа научного открытия. М., 1986; Системность теоретических знаний и процедуры конструктивного обоснования теории // Теория и метод. М., 1987; Философское познание в динамике культуры // Человек в системе наук. М., 1989; Научная рациональность в человеческом измерении // О человеческом в человеке. М., 1991; The Systemic Principle and the Development of Theoretical Knowledge (Принцип системности и развитие теоретического знания) // The Open Curtain. San-Franc, Oxford, 1991; Перспективы цивилизации. От культа силы к диалогу и j согласию // Этика ненасилия. М., 1991; Философская антропология и философия науки. М., 1992; The Fate of Marxism and; the Future of Civilization // Studies in East Europan Thought. Boston; London. Vol 45. 1993; Динамика научного познания как ' процесс самоорганизации//Самоорганизация и наука. М., 1994;

Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации (в соавт.). М., 1994; Современная картина мира: русский космизм и диалог культур "Восток — Запад" (в соавт.) // Философия русского космизма. М., 1996; Философия науки и техники (в соавт.). М., 1996; Эпоха перемен и сценарии будущего. М., 1996; Cenetically — Constructive Ways of Theory Building // Philosophical Logic and Logical Philosophy. Dortrecht, Boston, London, 1996; Цивилизационный выбор России и сценарии мирового развития // Стратегия развития России в третьем тысячелетии. М., 1998; Теоретическое знание (структура, историческая эволюция). М., 2000; "Культура"; "Наука"; "Научная картина мира"; "Философия", и др. // Новая философская энциклопедия. М., 2001. Т. 2–4; Мировоззренческие универсалии как основания культуры // Универсалии восточных культур. М., 2001.

/7. В. Алексеев

СТЕПУН Федор Августович (6(18).02.1884, Москва -23.02.1965, Мюнхен) — философ, историк, культуролог, писатель. Изучал философию в Гейдельбергском ун-те в Германии (1902–1910) под руководством В. Виндельбан-да, был убежденным неокантианцем и одновременно "с самого начала искал путей к религиозно-мистическому дополнению трансцендентальной философии" (Памяти С. И. Гессена// Новый журнал. 1951. Кн. 25. С. 216). Докторская диссертация С. посвящена рус. историософии (W. Solowjew. Leipzig, 1910). В 1910 г. он возвратился в Россию, печатался в философских ("Логос", "Труды и дни"), общественно-политических, литературных ("Русская мысль", "Северные записки") и театральных ("Студия", "Маски") журналах, что определило осн. тематику его исследований — отношение творчества к жизни и культуре и способы его реализации. Наиболее важной среди др. была ст. "Жизнь и творчество" (Логос. 1913. Кн. 3 и 4). В качестве литературного и театрального критика С. отстаивал религиозно-реалистический символизм — понимание искусства не как отражения видимого мира, а как обозначения мира невидимого. В те же годы С. вел активную общественно-культурную работу (участие в редактировании журнала "Логос", руководство эстетическим семинаром при изд-ве "Мусагет", лекционная работа на Вечерних Пречистенских рабочих курсах и в Бюро провинциальных лекторов). Политические проэсеровские симпатии С. нашли свое отражение с началом Февральской революции: С. - делегат Всероссийского Совета рабочих и солдатских депутатов, редактор газ. политического отд. Военного министерства Временного правительства "Инвалид" (переименованной по его предложению в "Армию и флот свободной России"), зав. культурно-просветительным отделом того же министерства. После Октябрьской революции С. сотрудничал в газ. правых эсеров "Возрождение" и "Сын Отечества", участвовал в работе созданной Бердяевым Вольной академии духовной культуры, издавал сб. "Шиповник", заведовал литературной частью Первого Государственного Показательного театра, работал в теоретической секции ТЕО Наркомпро-са. В круг его интересов входили проблемы философской антропологии и философии культуры, что нашло свое выражение в публикациях в журн. "Театральное обозрение", "Искусство театра", сб. "Освальд Шпенглер и закат Европы". В 1922 г. С. был выслан в Германию.

Живя в Берлине, он преподавал в религиозно-философской академии, публиковался в журн. "Современные записки" (цикл статей "Мысли о России", роман "Николай Переслегин", литературно-критические очерки об В. И. Иванове, А. Белом, И. А. Бунине, множество рецензий). В 1923 г. вышли его первые кн. "Основные проблемы театра" и "Жизнь и творчество", составленные из статей, ранее опубликованных в рус. периодике. В эти годы произошло изменение его взглядов на религию. Если до революции он осмысливал христианство "в духе религиозно-символистского ознаменования глубинных судеб мира", то теперь он отказывается от "философствующего христианства" и принимает религию живого Бога. С 1926 г. С. -проф. социологии культурно-научного отд. Дрезденского Политехникума. С 1931 по 1939 г. — член редакции журн. "Новый град" и один из идеологов "новоградского движения" в рус. зарубежье. "Новоградство" было одной из форм христианского социализма и считало себя законным продолжателем рус. традиции христианской общественности. С. формулирует его социально-политическое кредо как синтез христианской идеи истины, гуманистически-просвещенческой идеи политической свободы и социалистической идеи экономической справедливости. Во время Великой Отечественной войны С. занимал патриотическую позицию. В 1944 г., во время бомбардировки Дрездена, погибла его библиотека и архив. С 1946 г. С. жил в Мюнхене и возглавлял специально созданную для него кафедру истории рус. культуры в ун-те. Главной тематикой его исследований становится рус. история и культура как выражение рус. духовности ("Большевизм и христианское существование", "Достоевский и Толстой: христианство и социальная революция", ряд историко-культурных очерков). С. активно включился в жизнь второй волны рус. эмиграции (руководитель Русского студенческого христианского движения, один из организаторов "Товарищества зарубежных писателей"), публиковался в журн. "Новый журнал", "Грани", "Мосты", "Опыты", "Воздушные пути". Отмечен высшим знаком отличия ФРГ за вклад в развитие рус. и европейской культуры. Главной задачей философии С. считал "узре-ние" Абсолюта, к-рый он представлял в традиции В. С. Соловьева как положительное всеединство. Большую роль в этом процессе он отводил переживанию как первичной реальности душевно-духовного бытия личности. В самом переживании С. видел две направленности. При первой различия внутри переживания "свертываются" до "познавательно-нерасчлененного темного центра". Этот его полюс "знаменуется" понятием положительного всеединства или жизни (Абсолюта). Во втором случае переживание дифференцирует свои содержания, и этот полюс обозначается понятием субъект-объектного дуализма или творчества. Отсюда возникает мир культуры. Движение в глубины переживания проявляется вовне в создании культурных ценностей. Отношения жизни и творчества антиномичны: творческий акт разрушает органическую целостность души, ее религиозную природу, удаляет творца от Бога, замыкая его в "бреде и хаосе" культуры, каждая из форм к-рой односторонне и частично выражает положительное всеединство. Но и непосредственное постижение Бога "запрещает творческий жест", непосредственное знание Бога исключает культуру. Антропологические моменты философии творчества С. конкретизированы в работе "Основные проблемы театра". На протяжении жизни, считал он, человек постоянно разрешает противоречие между целостностью (единодушием) и многообразием ее проявлений (многодушием), между осознанием себя как факта и как задания. В зависимости от разрешения противоречий С. выделял 3 типа души (три типа личностей) — мещанскую, мистическую и артистическую. Первая сознательно или бессознательно подавляет много-душие ради практически стойкой и удобной жизни как факта. Вторая, непосредственно сливаясь с Богом, закрывает себе путь к творчеству. Только артистическая душа равно утверждает единодушие и многодушие, полюс жизни и творчества как подвижное равновесие "рассыпающегося богатства и строящегося единства". Творчество создает ценности состояния, организующие и упорядочивающие жизнь (личность, любовь, нация, семья), и предметные ценности (блага науки, научной философии, искусства, нравственности, права). Из всех видов культуры только искусство благодаря совершенному единству формы и содержания с наибольшей полнотой выражает жизнь, а в искусстве театр как единство актера и зрителя наименее обременен "материально-культурными закреплениями". Искусство, однако, не есть отражение видимого мира, а его "ознаменование", символизация. В символе идея, соединяющая в себе все бытийственно-смысловые начала действительности, выражается не однозначно (что превратило бы его в иероглиф), а многосмысленно. Постигая символику бытия, художник через конкретные образы "выкликает" и "высветляет" заложенное в них идейное содержание и тем "возвращает" конкретность мира Богу. Рассмотрение действительности как символической предполагает не "точки зрения", не идеологизмы, огрубляющие жизнь, односторонне ее воспринимающие, а "глаза", "видение" мира, к-рым мир объемлется в его целостности. "Сочувственное видение" хотя и не отделяет субъекта от объекта, но не лишает его результаты объективности. Приобрести объективность без уничтожения субъекта позволяет христианство как духовный опыт единства веры, любви и свободы. Главная задача историософских и культурологических очерков С. о России — попытка понять причины рус. революции 1917 г. и увидеть возможные пути возрождения Родины. Религиозность рус. народа, "враждебная культурной дифференциации", в сочетании с географическими и социально-экономическими обстоятельствами истории обнаружилась как "мистический нигилизм" в отношении к "творческой созидательное™ и законопослушной деловитости" русских. Себялюбие правящих слоев, разрушительные призывы интеллигенции, отравившей национальную жизнь "западными ядами атеизма, позитивизма и социализма", и, наконец, несчастье 1-й мировой войны подвели Россию к Февралю, завершившемуся Октябрем. С. отвергает версию о ненародности Октября, полагая большевизм "почвенным и первичным, а не случайным и наносным явлением", считая самих большевиков "ставленниками народной стихии". Революцию следует считать состоявшейся, когда она разрушает национальное сознание, особый, присущий только данной культуре стиль "обличения вещей невидимых". Посткоммунистическое будущее России он связывает с изживанием большевизма рус. народом в союзе с творческими силами эмиграции. С. выступал за ду-ховерческий свободолюбивый социализм как идейную и культурную платформу для всех антибольшевистских сил.

С о ч.: Соч. М., 2000; Жизнь и творчество. Берлин, 1923; Основные проблемы театра. Берлин, 1923; Мысли о России // Современные записки, 1923 (Кн. 14, 15, 17), 1924 (Кн. 19,21), 1925 (Кн. 23), 1926 (Кн. 28), 1927 (Кн. 32, 33), 1928 (Кн. 35); Николай Переслегин. Париж, 1929; Бывшее и несбывшееся. Т. 1–2. Нью-Йорк, 1956; Спб., 2000; Портреты. Спб., 1999; Чаемая Россия. Спб., 1999; Der Bolschewismus und christliche Existenz. Miinchen, 1959; Dostoewskij und Tolstoj: Christentums und sozial Revolution, Drei Essays. Miinchen, 1961; Встречи: Достоевский — Л. Толстой — Бунин — Зайцев — В. Иванов — Белый — Леонов. Мюнхен, 1962; Mystische Weltschau: ffinf Gestalten des russischen Symbolismus. Miinchen, 1964; Встречи и размышления: Избр. статьи. L., 1992.

Л и т.: Белый А. Начало века. М., 1990; Он же. Между двух революций. М., 1990; Варшавский В. А. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956; Вишняк М. В. Современные записки. Воспоминания редактора. Спб.; Дюссельдорф, 1993;3андерЛ. А. ОФ. А. Степуне и о некоторых его книгах//Мосты. 1963.Т. 10. С. 318–340; Струве Г. П. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк, 1956 (Париж, 1984); Полторацкий Н. П. Философ-артист// Полторацкий Н. П. Россия и революция: Русская религиозно-философская и национально-политическая мысль XX века: Сб. статей. Tenatly, 1988; Штаммлер В. Ф. А. Степун // Русская религиозно-философская мысль XX века: Сб. статей под ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1975.

А. А. Ериичев

СТЕФАН ЯВОРСКИЙ (1658, местечко Явор под Львовом, Украина — 27.11(8.12). 1722, Москва) — церковный и государственный деятель, митрополит Рязанский и Муромский, местоблюститель патриаршего престола (1702), первый президент Святейшего Синода (1721), крупнейший представитель западнорус. богословско-философской школы. Взгляды С. Я. сформировались в Киево-Моги-лянской академии и иезуитских школах Львова, Люблина, Познани и Вильно. Традиции киевских и польских школ 2-й пол. XVII в. определили характер наиболее пространного философского соч. С. Я. - его лекционного философского курса "Философское состязание", прочитанного в Киево-Могилянской академии в 1693–1694 гг. Содержание данного курса раскрывается в идеях т. наз. второй схоластики, получившей распространение в католических школах в период Контрреформации как разновидность рационализированного теизма. С. Я. суммировал осн. идеи этого направления. Во-первых, это признание материи и формы в качестве равноценных принципов природных вещей, в отличие от томизма, абсолютизировавшего значение формы. Форма, понимаемая как идея и возможность предмета, рассматривается С. Я. как существующая в самой материи и зависящая от нее, причем материя по своей природе испытывает тяготение к различным формам. Предметный мир непрерывно изменяется в результате антагонизма между формами, реализовавшими себя в союзе с материей, и формами, существующими потенциально. "Общим субъектом" всех изменений, присутствующим в каждом предмете и обусловливающим "взаимный переход подлунных тел", является сотворенная Богом первоматерия. Во-вторых, это идея о несводимости бытия вещи ни к форме, ни к материи. Отсюда акт и потенция рассматриваются не как две отдельные реальности, но как два аспекта конкретной вещи. В-третьих, для С. Я. различие между сущностью и существованием имеет место не в действительности, а лишь в понятиях. Эта идея противопоставляется томистскому утверждению о совпадении сущности и существования только в Боге, но не в его творениях. В-четвертых, С. Я. как умеренный номиналист утверждает примат единичного перед универсальным, считая, что "универсальное является ничем или вторичным". Отсюда вывод о том, что предметом познания является конкретное бытие вещей и что в процессе познания, понимаемого как раскрытие причин, на основе абстрагирования образуются общие понятия. Одним из методологических оснований философских взглядов С. Я. являлась теория "двух истин" (религиозного и философского знания). Одним из первых в рус. церкви С. Я. понял, что начавшаяся в России секуляризация представляла собой перенос религиозных идей в светскую сферу, являлась основанием той религиозной культуры, к-рая не была связана с наращиванием и актуализацией сугубо мистического опыта и могла существовать вне церкви. На характере философских взглядов С. Я. не могла не сказаться его приверженность западнорус. богословской традиции. Ее развитие в XVII–XVIII вв. можно представить как движение в культурно-историческом поле, напряжение в к-ром задают два полюса — латинство и византизм. Представителей этой традиции в России называли "пестрыми", т. е. считали их уже не православными, но еще не католиками. Философские принципы этой богословской школы выражены в его осн. богословском соч. "Камень веры" (впервые полностью опубликовано в 1728 г.). К ним относится, во-первых, значительное по сравнению с византийской традицией расширение предмета богословия. С. Я. не ограничивал этот предмет Богом в Себе, но, как это было принято в католических теологических доктринах, включал в него все проявления Божества в мире, в силу чего сфера предмета философии значительно сужалась. Во-вторых, С. Я. считал, что между философией и богословием не должно быть метафизики в качестве промежуточной и автономной структуры: часть метафизических проблем переводилась в разряд богословских, др. сводилась к проблемам моральной философии. В XVIII в. подобное понимание соотношения философии, метафизики и богословия стало доминирующей основой учебных программ рус. православных школ. Для взглядов С. Я. на общественные отношения характерно традиционное признание права царя на верховную власть в государстве, вместе с тем он вносил определенные коррективы в эту позицию. Государство, по его мнению, должно прежде всего обеспечить общее благо всем подданным, разделенным на четыре сословия, причем осн. тяжесть налогов падает на крестьян, мещан, ремесленников и купцов. Следуя духу времени, С. Я. отдавал предпочтение личным заслугам перед знатным происхождением. Он полагал, что высшее и низшее сословия, повинуясь властям, должны в то же время заботиться об общем благе. Немало ярких страниц он посвятил осуждению общественного неравенства и порождаемых им пороков: аристократической роскоши, лености, распущенности, нищеты и т. п. Однако надежды на избавление от несовершенного земного существования С. Я. связывал в конечном счете с обретением Царства Божия. Если рассматривать деятельность С. Я. на ниве рус. культуры в целом, то нельзя отрицать его влияния на распространение просветительских идей в совр. ему об-ве, а также его заслуг в подготовке образованных кадров служителей церкви.

С о ч.: Проповеди. Ч. 1–2. М., 1804; Неизданные проповеди Стефана Яворского. Спб., 1867; Риторическая рука. Спб., 1878.

Лит.: Самарин Ю. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Соч. М., 1880. Т. 5; Введенский С. К К биографии митрополита Стефана Яворского. Спб., 1912; Морев И. "Камень веры" митрополита Стефана Яворского. Спб., 1904; Ничик В. М. Из истории отечественной философии кон. XVII — нач. XVIII века. Киев, 1978; Захара И. С. Борьба идей в философской мысли на Украине на рубеже XVII–XVIII веков (Стефан Яворский). Киев, 1982.

В. В. Аржанухин, А. В. Панибратцев

"СТОЛП И УТВЕРЖДЕНИЕ ИСТИНЫ. Опыт православной теодицеи" — произв. Флоренского (1914). В центре его — размышления над фундаментальными проблемами богословского порядка, в русле вост. — христианской (православной) традиции; в то же время много внимания в нем уделяется философским проблемам. Он ставил задачу — осуществить новый сплав богословия, философии и науки. Идейную ткань книги наряду с идеями вост. — христианской традиции составляет метафизика всеединства, к-рая строится им как особого рода софиологическое учение. Акт познания — онтологичен: это реальное выхождение познающего из себя и реальное вхождение познаваемого в познающее, что выражается в актах любви и веры. Любовь есть всегда отношение двух одухотворенных сущностей, в конечном счете "высшей божественной сущности и душ всех остальных предметов". И потому истина в самом полном и глубоком смысле этого слова есть "бесконечное мыслимое как целокупное единство, как единый и в себе законченный субъект" (Столп и утверждение истины. С. 43). Отсюда и основополагающий гносеологический тезис книги: "Истина делает разум разумным, т. е. умом, а не разум делает истину истиной" (С. 36). Свои размышления о закономерностях постижения истины он начинает с констатации принципиальной качественной разнородности двух миров — мира природного и мира божественного; соответственно и двух типов истин — истин божественных, вечных, светоносных и истин земных, преходящих, частичных, образующих мир "метущихся текучих мнений человеческих, у к-рых нет надежных опор" (С. 57). Путь скепсиса не ведет к истине. Он просто уводит с почвы разума, и нужно немалое мужество, чтобы оторваться от все разъедающего скепсиса и пойти к истине. Надо исходить из того, что к истине приведет личный духовный опыт. Такой духовный опыт ведет не просто к признанию истины, но к признанию триединства истины, признанию того, что истина есть "единая сущность в трех ипостасях" (С. 48). Истина должна быть не абстракцией, а живым и любящим субъектом, потому что этого жаждет наше сердце. Признав любовь внутренней жизнью истины, мы с необходимостью приходим к триединству истины, потому что любовь к ней осуществляется как отношение Я к Ты силой Духа и Любви. Наше сердце жаждет найти истину как высшего субъекта Любви, а Любовь, как таковая, убедительна сама по себе. Любовь является также и источником веры Потому для адекватного восприятия и постижения триединства истины необходимо достичь единства разума и веры. "Доверившись и поверив, что тут, в этом усилии — истина, разум должен отрешиться от своей ограниченности в пределах рассудка, отказаться от самозамкнутости рассудочных построений и обратиться к новой норме — стать новым разумом. Тут-то и требуется свободный подвиг" (С. 60). Разум погибает в форме рассудка, потому его обновление и означает освобождение от самоутверждения рассудка, т. е. от рационализма. Рационализм Толстого с его требованием "разумной веры" Флоренский оценил как "дьявольскую гордыню"; это — "крамола против Бога, чудовищное порождение человеческого эгоизма, желающего и Бога подчинить себе" (С. 64). Разум вступает здесь в ситуацию фундаментально духовного выбора: либо оставаться в неверии и неведении истины, либо рискнуть выбрать веру, не имея никаких гарантий, что риск себя оправдает, но с надеждой оказаться по ту сторону пропасти, разделить веру и неверие и тем самым обрести истину. В конце концов сама истина побуждает нас искать себя, сама ведет к себе по пути этого поиска, побуждает забыть себя в любви, оставить свои сомнения и перестать считать себя центром мироздания. Одно из центральных мест в гносеологии Флоренского принадлежит идее антиномизма. Антиномичность — одно из наиболее существенных качеств как истины вообще, так и религиозной истины в особенности. Если мы попытаемся сформулировать ее в к.-л. суждении, то в этом суждении неизбежно появится противоречивость. Но при этом "мы не должны и не смеем замазывать противоречия тестом своих философем! Пусть противоречие остается глубоким как есть. Если мир познаваемый надтреснут и мы не можем на деле уничтожить трещин его, то не должны и прикрывать их" (С. 157). Поэтому истина есть антиномия и не может не быть таковой. Антиномичность истины полезна и плодотворна хотя бы уже потому, что в качестве антиномии истина включает в себя все противоположные утверждения, к-рые могут быть ей противопоставлены, так что враждебные выпады этим заранее нейтрализуются. Конечно, нужны значительные усилия над собой, чтобы принять такую весьма неудобную для здравого смысла т. зр. Но что делать — без подвига духовной жизни не бывает. И пусть наш рассудок совершит такой подвиг — совершит самоотрешение в вере. "Акт самоотрешения рассудка есть высказывание антиномии. Да и в самом деле, только антиномии и можно верить" (С. 147). Если догмат — истина, тогда и догмат должен быть антиномией. Источником антиномий являются грех и зло, к-рые раздробляют мир и существо человека. "Там — в горнем Иерусалиме — нет их; тут же (в этом природном, посюстороннем мире) противоречия во всем. И устранятся они не общественным строительством, не философическими доводами, а истиной и любовью трисиятельного света, показанного Христом и отраженного в церкви Христовой и ее праведниках" (С. 158). Для этого необходимо преодолеть самодовольство рассудка, прорвать логический круг его конечных понятий и вступить в новую среду — среду бесконечного, рассудку недоступного и для него нелепого. Такой подвиг совершила математика, введя иррациональные числа. То же самое должна сделать и философия, став философией творческого подвига — подвига мысли, ищущей и находящей новое, еще не бывалое. Публикация кн. "С. и у. и." вызвала оживленную полемику в богословской и философской литературе (Тареев, Флоровский, Зеньковский и др.), продолжающуюся, хотя и с меньшей остротой и интенсивностью, и в наши дни (Р. А. Гальцева и др.).

Соч.: Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Соч.: В 2 т. М., 1994. Т. 1.

В. И. Кураев

СТРАХОВ Николай Николаевич (16(28). 10.1828, Белгород Курской губ. — 24.01 (5.02). 1896, Петербург) — философ и литературный критик. Род. в семье священника, проф. Белгородской семинарии. Учился сначала на физико-математическом отд. Петербургского ун-та, затем в Педагогическом ин-те, к-рый окончил в 1851 г. До 1861 г. занимался преподавательской деятельностью (преподавал естественные науки) в Одессе, а затем в Петербурге. С 1861 г. начинается литературная и публицистическая деятельность С, итогом к-рой является множество опубликованных им работ и весьма обширная переписка (из нее особое значение как литературный документ эпохи имеет переписка с Толстым и Достоевским). Главное философское произв. С. "Мир как целое" (Спб., 1872) практически не было замечено современниками. Оно интересно, помимо всего прочего, тем, что в нем С. совершает тот "антропологический переворот", к-рый станет одной из центральных тем более поздней рус. религиозной философии, а именно: проводя идею об органичности и иерархичности мира, он усматривает в человеке "центральный узел мироздания". У позднейших исследователей философское творчество С. не получило однозначной оценки. Напр., Розанов, считая главной темой его творчества тему религиозную, отмечает, что этого своего "центра" он почти никогда не касается словом. Действительно, религиозность С. в том виде, как она обнаруживает себя в его опубликованных произв. (не в письмах), можно охарактеризовать как "стыдливую", что отчасти является следствием продолжающегося влияния на рус. философию атеистического материализма "шестидесятников", отчасти же натуры и самого С. Свое религиозное мировоззрение С. в большей степени стремился обосновать при помощи доказательства от противного. Главный объект его философской полемики — западноевропейский рационализм, к-рый он называет "просвещенством". Под последним он понимает прежде всего веру во всесилие человеческого рассудка и преклонение, доходящее до идолопоклонства, перед достижениями и выводами естественных наук: и то и другое, по мысли С, является философской 1 базой для обоснования материализма и утилитаризма, весьма популярных в то время и на Западе, и в России. 1 Гораздо больший общественный резонанс получило др. соч. С. "Борьба с Западом в нашей литературе" (1883, 2-е изд. 1887–1890), где отчетливо проявилось его увлечение идеями Григорьева, что сближает его с "почвенниками", А. Шопенгауэром, Толстым. "Разоблачая" Запад как царство "рационализма", С. настойчиво подчеркивает самобытность рус. культуры, становится горячим сторонником и пропагандистом идей Данилевского о различии культурно-исторических типов. "Почвенничество" у С, считает Зеньковский, завершается борьбой против всего строя зап. секуляризма и безоговорочным следованием религиозно-мистическому пониманию культуры Толстым. В целом следует согласиться с Левицким, что "Страхов явился промежуточным звеном между позднейшими славянофилами и русским религиозно-философским ренессансом". Отмечаемая нек-рыми исследователями "двойственность" С. (Грот) находит свое объяснение, по-видимому, в этом "промежуточном" положении мыслителя, к-рое он занимает в истории рус. мысли. Объективной оценке философского творчества С. мешало отсутствие собрания его соч., его вечное пребывание в "тени великих" (гл. обр. Толстого и Достоевского). При беспристрастном подходе становится очевидной его своеобразная уникальность, косвенным подтверждением чего является то обстоятельство, что С. нельзя безоговорочно зачислить ни в какой философский или мировоззренческий "лагерь".

С о ч.: О методе естественных наук и значении их в общем образовании. Спб., 1865; Об основных понятиях психологии и физиологии. Спб., 1886; О вечных истинах: Мой спор о спиритизме. Спб., 1887; Из истории литературного нигилизма, 1861–1865. Спб., 1890; Воспоминания и отрывки. Спб., 1892; Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым 1870–1894 // Толстовский музей. Спб., 1914. Т. 2; Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом (1862–1885). Т. 1–2. Киев, 1901–1902; Литературная критика. М., 1984.

Л и т.: Колубовский Я. Н. Н. Н. Страхов // Вопросы философии и психологии. 1891. № 3. Кн. 7 (приложение); Грот Н. Я. Памяти Н. Страхова. К характеристике его философского миросозерцания // Вопросы философии и психологии. 1896. Кв. 32; Введенский А. Общий смысл философии Н. П. Страхова. М., 1897; Розанов В. В. Литературные изгнанники. Спб., 1913, Лондон, 1992; Он же. Собр. соч. [Т. 13]. Литературные изгнанники. Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001; Никольский Б. В. Н. Н. Страхов. Спб., 1896; Белов С, Беходубровский Е. Библиотека Н. Н. Страхова // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1976. М., 1977; Левицкий С. А. Очерки по истории русской философии и общественной мысли. Франк-фурт-на-Майне, 1983. Т. 1; Gerstein L. Nikolai Strakhov. Cambridge (Mass.), 1971.

В. В. Сапов

СТРИГОЛЬНИЧЕСТВО — широкое еретическое антицерковное движение в Северной Руси в XIV–XV вв. Известными деятелями движения были дьяконы Никита и Карп, казненные в 1375 г., и чернец Немчинова монастыря в Пскове Захар. Исследователи оценивают С. либо как бюргерскую антифеодальную ересь посада, сближавшуюся с западноевропейской Реформацией по признакам религиозного критицизма и рационализма, либо как самобытное рус. гуманистическое умонастроение, к-рому был свойствен синтез разума, человечности, новизны, а также как возрождение языческого мировоззрения в двоеверной среде. Что касается наименования ереси, то одни исследователи объясняют его связью с цеховой, ремесленной средой, занятой стрижкой сукон, другие отождествляют ее приверженцев с расстригами, т. е. с бывшими представителями церкви, лишенными за вольномыслие сана. Наиболее вероятно, что название ереси восходит к особой обрядности посвящения, выражавшейся в ритуальной стрижке волос. Бесспорных соч. представителей С. пока не выявлено. Их взгляды известны только по произв. обличителей (послания константинопольского патриарха Никона 1382 г., поучение епископа Стефана Пермского 1386 г. и послания московского митрополита Фотия 1416,1422(или 1425)и 1427 гг.). В этих источниках С. описывается как отрицание ин-та духовенства и всего комплекса православной обрядности (общего богослужения в храмах, покаяния, причастия, заупокойных молитв). Критика мздоимства в среде церковнослужителей сочеталась с отрицанием посреднической роли церкви в делах вероисповедания, а также с неверием в посмертное воздаяние. Вместе с тем о еретиках сообщалось, что они устраивали свои ритуальные собрания вне церкви и без участия духовенства "на распутиях и ширинах градских". Несомненно присутствие в культовом комплексе еретиков пережитков язычества, с к-рыми и связаны прежде всего приписываемые С. заблуждения (напр., неверие в воздаяние вытекало из языческих представлений о загробной жизни умерших предков). Исходными для С. были представления о сакральной паре, олицетворявшейся Матерью-Землей и каким-то неизвестным нам по имени мужским небесным Божеством, что недвусмысленно свидетельствует о пантеистической вере в равнобожественность Земли и Неба и о возрождении древн. языческих верований. Судя по фольклору и этнографии, в народном сознании Матерь-сыра Земля воспринималась как сверхъестественная стихия, к-рую нельзя осквернять и к-рая наделялась всеми присущими Божеству действиями, включая прощение грехов. За Землей прочно удерживался эпитет "матушка", а за Небом — "батюшка". Брачным союзом Земли и Неба объяснялись плодоносящие силы природы. В языческой древности стихии Земли и Неба персонифицировались в образах парных божеств (Род-рожаницы, Дажбог-Мокошь, Ярила-Лада), находившихся в супружеских отношениях. Т. обр., природа расхождений с официальной церковной идеологией была двоеверной и коренилась в отходе от православия к язычеству, в приверженности нехристианскому культу и нехристианским представлениям. Следствием являлся крайний радикализм С, когда грань между еретическим вольномыслием и противоборством различных вер оказывалась зыбкой. Напр., отрицание посреднической роли церкви в общении с Богом могло иметь под собой как традицию коллективного сакрального действа, так и авторитет ветхозаветных писаний, где говорится о прямом общении библейских персонажей с Богом. В православии эти тенденции реализовы-вались в практике столпничества (отшельничества), а в С. вылились в массовое поклонение Земле и Небу. Эти сферы чувственно воспринимаемого обожествляемого Космоса для многих новгородцев и псковичей оказывались высшими святынями. Нередко С. ошибочно сближают с более поздними ересями, тогда как генетически оно связано с дохристианским прошлым. Из-под слабого налета христианства проступало неизжитое мировоззрение языческой старины, а социальным идеалом была патриархальная идея всеобщего равенства.

Лит.: Смирнов С. Древнерусский духовник. М, 1913. Приложение II: Исповедь земле. С. 255–283; Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV — начала XVI века. М.; Л., 1955; Клибанов А. И. Реформа-ционные движения в России в XIV — первой половине XVI в. М., 1960; Рыбаков Б. А. Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия. М., 1993; Топорков А. Л. Материалы по славянскому язычеству // Древнерусская литература. Источниковедение. Л., 1984. С. 222–233; Алексеев А. И. О стригольничестве// История Новгорода и Новгородской земли. Новгород. 1996; Он же. Сравнительный подход в изучении ереси стригольников // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2003. № 4.

В. В. Мильков

СТРУВЕ Генрих Егорович (27.06.1840 — 16.03.1912) — рус-нем. — польский философ, теолог, логик и психолог. Учился на теологическом ф-те Тюбингенскрго ун-та, в Йенс-ком ун-те. Получил степень д-ра философии за диссертацию "О происхождении души" (1862). Вторая докторская диссертация была защищена в Московском ун-те на тему: "Самостоятельное начало душевных явлений" (1870). В нач. 70-х гт. на С. обратили внимание Достоевский, Толстой, Троицкий, Гогоцкий, Юркевич, Владиславлев, Козлов и др. Популярности имени С. в России содействовали написанные им в 70-е гг. учебники по логике и психологии для учащихся гимназий и лицеев. Его школьное пособие "Элементарная логика" (1874) выдержало 14 изд. Подготовке кадров, специализирующихся в области философии, а также популяризации философских знаний содействовали такие работы С, как "Отличительные черты философии и их значение в сравнении с другими науками" (1872) и "Синтезы двух миров" (1876), содержащие "синтетическое" понимание им самого предмета и назначения философской рефлексии. Более 30 лет С. преподавал в Варшавском ун-те комплекс "философской энциклопедии" (метафизику, историю философии и религии, логику, психологию, этику, эстетику). Главными объектами научных исследований С. были не только особенности философии как области знания и ее роль в формировании мировоззрения людей, но и проблемы гносеологии, методологии. Начиная с публикации "Синтезов двух миров" С. разрабатывал тезис о возможности метатеории как результата различных уровней обобщений. При решении вопроса о роли "теоретических приемов", анализа и синтеза в познании и практической деятельности он отказывался от "всякой односторонности", предпочитая "разрушительному анализу" жизнетворный синтез, оппозиционному противоборству — примирительную тенденцию. Это хорошо показано в работе "Современная анархия духа и ее философ Ф. Ницше" (Харьков, 1900). Здесь С. апеллирует к установкам позитивизма относительно "выводного" (дедуктивного) происхождения "теоретических истин", обобщающих выводов. При этом общее, выступающее в понятиях, всегда выше индивидуального, единичного, поскольку ярче, полнее, богаче. Всякое мировоззрение, доказывал С, должно быть нацелено на "примирение", т. е. философское "снятие" противоположных тенденций, сторон и качеств в духе "цельного знания". Философские категории объявлялись им продуктами высшего синтеза, преодолевавшего односторонность и ограниченность редукционизма и анализаторства. Абсолютизируя синтез, С. опирался на идеи спиритуалистов об абсолютном знании; его абсолютный синтез смыкался с теологией. "Верхний этаж" философии С. представлял как некую метафилософию или философию философии — "колыбель" и сводный результат "восходящего синтеза", на вершине к-рого находятся принципы божественного откровения. Польский философ В. Татаркевич отмечал: "Во всем, о чем говорил и писал Струве, была одна идея, идея синтетической философии". Сам С. считал возможным и гносеологически оправданным возвышение над материализмом и над идеализмом, над всеми их традиционными выводами. Соглашаясь с Гротом, к-рый систему "единения" идеализма и реализма называл "монодуализмом", С. свои философские построения считал идеально-реальным миропониманием, различая при этом разнообразные формы синтеза: философский, естественно-научный, эстетический, этический, исторический и т. п. Синтетическая философия С. сама явилась продуктом своего собственного метода.

Соч.: Самостоятельное начало душевных явлений. М, 1870; Psychologisch-metaphysische Analyse des Begriffs der Notwendigkeit // Philosophische Monatsheften, 1874. H. 8, 9; Искусство и позитивизм // Русский вестник. 1875. Май; Sinteza dwoch swiatow. Warschava, 1876; Энциклопедия философских наук…Ч. 1. Введение в философию. Варшава, 1890; Этическое движение Новейшего времени. Его история и учение. Варшава, 1901.

Лит.: Twardowski К. Henryk Struve // Ruch philosophizny. 1912. № 6.

77. С. Шкурите

СТРУВЕ Петр Бернгардович (26.01(7.02). 1870, Пермь -26.02.1944, Париж) — экономист, философ, социолог, историк, общественно-политический деятель. В 1889 г. поступил на естественный ф-т Петербургского ун-та, затем перешел на юридический, закончил его экстерном в 1895 г. В 1891–1892 гг. учился у Л. Гумпловича в Австрии. Преподавал политэкономию в Петербургском политехническом ин-те (1906–1917), на Бестужевских женских курсах (с 1910). В 1913 г. в Петербургском ун-те защитил магистерскую, а в 1917 г. в Киевском ун-те — докторскую диссертацию ("Хозяйство и цена"). С 1916 г. — почетный доктор права Кембриджского ун-та, с 1917-го — почетный член Российской Академии наук. В 1890-е гг. С. - один из виднейших представителей рус. марксизма; его кн. "Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России" (1894) оказала значительное влияние на распространение марксизма в России, он был участником Международного социалистического конгресса в Лондоне

(1896), редактировал марксистские журн. "Новое слово"

(1897) и "Начало" (1899), написал манифест I съезда РСДРП. С нач. 1900-х гг. С. порывает с марксизмом и переходит на позиции либерализма. С 1902 по 1905 г. (Штутгарт — Париж) редактировал журн. "Освобождение", был одним из организаторов "Союза Освобождения" (1904) и партии кадетов (1905), входил в состав ее ЦК (с 1906). Избирался депутатом II Государственной думы (1907). С. сыграл заметную роль в становлении философского идеализма в России нач. XX в. Он был одним из организаторов и авторов сб. "Проблемы идеализма" (1902), "Вехи" (1909), "Из глубины" (1918), активно участвовал в деятельности Религиозно-философского об-ва в Петербурге. После Февральской революции 1917 г. С. служил директором экономического департамента МИД, после Октября включился в антисоветскую деятельность: был одним из организаторов Добровольческой армии, членом правительства П. Н. Врангеля. В эмиграции (с 1920) возобновил издание журн. "Русская мысль" (1921–1925, 1927, Прага — Берлин), редактировал газ. "Возрождение" (1925–1927), "Россия" (1928), участвовал в руководстве газ. "Россия и славянство" (1928–1932). В белградский период (1928–1942) С. был председателем Отделения общественных наук Русского научного ин-та, читал курс социологии в ун-тах Белграда и Субботицы, работал над произв. по рус. истории ("Социальная и экономическая история России с древнейших времен и до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности"; осталось незавершенным), истории экономической мысли, философии ("Система критической философии"; рукопись пропала) и др. После ареста в 1941 г. немецкими оккупационными властями и трехмесячного заключения С. уехал в Париж. Философские воззрения С, не получив систематического и компактного изложения, разбросаны в сотнях статей, докладов, учебных курсов по политэкономии, истории, политике, статистике, социологии, праву, культуре, языкознанию, религии, истории литературы. Обладая энциклопедическими знаниями, С, по словам его близкого друга Франка, стремился сочетать "исчерпывающее знание всего эмпирического материала" с построением широких философских обобщений. Среди собственно философских работ, раскрывающих теоретико-методологические основы его творчества, выделяются "Свобода и историческая необходимость" (1897), предисловие к кн. Бердяева "Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском" (1901), "К характеристике нашего философского развития" (1902), "Заметки о плюрализме" (1923), "Метафизика и социология. Универсализм и сингуляризм в античной философии" (1935) и др. В начале своего творческого пути С, будучи "в философии критическим позитивистом, в социологии и политической экономии решительным, хотя и вовсе не правоверным, марксистом", утверждал, что сознание не существует независимо от реального мира, производно от бытия. Однако уже в период "Критических заметок…" он отмечал отсутствие философского обоснования марксизма, выдвигал требование его критики с позиции фактов и пересмотра самих фактов в контексте новой философской теории. Философско-методологической базой, определившей поворот С. от "легального марксизма" к идеализму и метафизике, стало неокантианство. Рассматривая марксизм как заключительную стадию развития позитивизма в России и отмечая положительную роль последнего в истории рус. культуры, С. отрицал внутреннее родство марксистского учения о нем классическим идеализмом, усматривал его корни в школе Л. Фейербаха, фр. материализме XVIII в. и теориях социалистов-утопистов. Центральными проблемами его философско-теоретических исследований, осуществляемых в осн. в рамках критики позитивизма, марксизма и субъективной социологии народничества, были соотношения должного и сущего, свободы и необходимости. Отвергая осн. тезис позитивизма о подчинении должного сущему (бытию) и выведении первого из второго, С. пытается разграничить мир мыслимого бытия и реальность, скрытую от познающего разума. С его т. зр., мир, данный человеку в опыте, есть лишь синтетический продукт сознания, результат логической обработки незначительной части доступных мышлению явлений. Использовав аргументацию имманентной философии о тождестве объективного и субъективного и объединив их в одну из сфер реальности, он помещает в др. ее сферу ("абсолютно данную тайну") должное. Онтологический статус должного, существующего параллельно миру явлений, С. (вслед за Г. Зимме-лем) определяет как некое промежуточное звено между бытием и небытием, устанавливаемое на уровне чувства. По мнению С, противоречие свободы и необходимости (модусы должного и сущего) проявляется в качестве бесспорного факта внутреннего опыта и обусловливает все осн. противоречия мышления. В этом смысле если логика имеет дело с формальными естественными законами мышления, то гносеология обращена на содержание сознания, в к-ром присутствуют неизвестные или малоизвестные элементы — источники противоречий, в силу этого она оказывается неспособной создать полную картину мира, и отсюда становится неизбежным выход за пределы формализованного опытного знания к метафизике. Именно метафизика, по С, объединив положительные знания и тайны бытия, даст совр. человеку цельное и гармоничное мировоззрение. Рассматривая с этих позиций проблему цели и средства, С. выстраивает своеобразную иерархию целей, где в соответствии с причинной необходимостью каждая предшествующая цель является средством для последующей вплоть до конечной абсолютной цели, принадлежащей уже миру должного, а не сущего. Главной задачей метафизики, по С, является разрешение нравственной проблемы, принципиально не раскрываемой на логической или эмпирической основе. Он отстаивает принципы "христианско-демократической морали", основанной на равенстве и свободе людей как индивидуальных духовных субстанций. Мораль абсолютного добра, признавая за личностью право свободного выбора собственного нравственного закона, предлагает ей не подчиниться требованию добра, а возлюбить его. Позднее, в годы эмиграции, С. формулирует свою философию как плюралистическое миропонимание, имеющее гносеологический и онтологический аспекты. Преобразовав гносеолого-онтологическую пару средневековой схоластической философии "реализм-номинализм" соответственно в термины "универсализм" и "сингуляризм" (атомизм), он полагает недопустимым утверждать "реальность" общих понятий (универсалий) без их предварительного эмпирического обнаружения, их фактической бытийности. Отсюда необходима строгая критическая оценка их соотношения с частными, сингулярными знаниями. В онтологическом плане постулируется отказ от монистической картины мира в пользу плюралистического мировоззрения, предполагающего наличие не тождественных и причинно-зависимых, а уникальных многопространственных и разновременных явлений. В этом смысле закономерный причинный миропорядок есть лишь сумма определенных статистических приближений, в основе к-рой лежат первичные, вечно творящие материальные и духовные силы — элементы. В своей социологии решающее значение С. придавал классификации соединений общественных элементов, к-рые в зависимости от силы экономических связей делятся на "реальную совокупность" (отдельно расположенные, экономически между собой не взаимодействующие сооб-ва), "систему" (взаимодействие хозяйств с большой их автономиза-цией) и "единство" (совр. об-ва — хозяйства с государственной организацией). В соответствии с понятиями "система" и "единство" социальные явления подразделяются на систематические, или гетерогенические (об-во), и телеологические, или автогенические (прежде всего государство). Если об-во иррационально, бессубъективно и бессознательно, то государство отличается рациональным поведением и субъективным сознанием. Постепенно тема государства становится для С. одной из центральных; в ней объединяются его идеи о нации, социализме, праве, религии, культуре. Несмотря на внешнюю рациональность, природа государства, по С, глубоко мистична, сверхразумна и внеразумна, что проявляется, в частности, в инстинктивном стремлении человека принести себя ему в жертву. С государством тесно связано национальное начало, в к-ром интересы отдельных лиц и классов необходимо объединяются в одном высшем идеальном интересе государства. С. - сторонник либерального национального государства, где принцип индивидуализма сочетается с идеей общественного самоуправления и осн. социальными гарантиями для личности. В форме индивидуализма проявляется религиозная потребность человека ощущать себя соединенным с государством и нацией. Государство есть "организм", к-рый во имя культуры подчиняет народную жизнь началу дисциплины — осн. условию государственной мощи. Проанализировав опыт XIX и нач. XX в., С. сделал вывод, что процветают те государства, в политике к-рых наиболее полно слились и воплотились идеи империализма (забота о внешнем могуществе государства) и либерализма. В оценке революционных событий в России С. также отталкивается от идеи государства. Находясь в оппозиции к самодержавию (в эмигрантский период эволюционировал к монархизму), он выступал за революцию во имя государства, против "психологии и традиции государственного отщепенства". В Октябрьской революции он усматривал "грандиозную реакцию" почвенных сил принуждения против таких же почвенных сил свободы, коренящихся в рус. государственности и общественности.

Соч.: Критические заметки к вопросу об экономическом развитии в России. Спб., 1894; Свобода и историческая необходимость // Вопросы философии и психологии. 1897. Кн. 36; Еще о свободе и необходимости // Новое слово. 1897. Кн. 7–8; Предисловие // Бердяев Н. А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском. Спб., 1901; На разные темы (1893–1901). Сб. статей. Спб., 1902; К характеристике нашего философского развития // Проблемы идеализма. М., 1902; Идеи и политика в современной России. М., 1907; Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. Сб. статей за пять лет (1905–1910 гг.). Спб., 1911; М., 1997; Хозяйство и цена. Критические исследования по теории и истории хозяйственной жизни. Ч. 1.Спб.;М., 1913; Заметки о плюрализме // Труды русских ученых за границей. Т. 2. Берлин, 1923; Метафизика и социология. Универсализм и сингуляризм в античной философии // Записки Русского научного института в Белграде. Белград, 1935. Вып. 11; Дух и слово. Сб. статей. Paris, 1981; Интеллигенция и революция // Вехи. Из глубины. М., 1991; Исторический смысл русской революции и национальные задача // Там же; Избр. соч. М., 1999; Дневник политика (1925–1935). М.; Париж, 2004.

Лит.: Толстой 77. Н. По поводу статьи Струве // ПСС. М., 1936. Т. 38. С. 336–340; Николаевский Б. П. Б. Струве (1870–1944) // Новый журнал. Нью-Йорк, 1945. Т. 10; Ря-бинский Н, Русский Белград до войны: К 7-летию смерти П. Б. Струве (26 февраля) // Русская мысль. 1951. 7-28 февраля; Полторацкий Н. П. Б. Струве как политический мыслитель // Там же. 6 декабря 1955 — 5 января 1956; Франк С. 77. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк, 1956; Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 2, ч. 2. С. 122–126; Гайденко П. П. Под знаком меры (либеральный консерватизм П. Б. Струве) // Вопросы философии. 1992. № 12; Гнатюк 0. Л. П. Б. Струве как социальный мыслитель. Спб., 1998; Pipes R. Struve. Liberal in the right, 1905–1944. Cambridge (Mass.); L., 1980.

В. H. Жуков

СТУЧКА Петр Иванович (Петерис Янович) (14(26).07. 1865, Кокнесская волость, Латвия -25.01.1932, Москва) — теоретик права, советский государственный и партийный деятель. После окончания юридического ф-та Петербургского ун-та (1888) активно включился в революционную деятельность: участвовал в организации социал-демократической партии Латвии, сотрудничал в большевистских газ. "Звезда" и "Правда", был юридическим консультантом фракции большевиков в IV Государственной думе. После Октября 1917 г. С. работал наркомом юстиции (с 1917 г.), председателем советского правительства Латвии (1918 — 1920), председателем Верховного Суда РСФСР (1923). Наряду с марксизмом С. испытал заметное влияние со стороны социологической школы права (С. А. Муромцев, Р. Иеринг и Л. Гумпло-вич). Объединение марксистского и социологического подходов к праву определило своеобразие его правовой теории. Рождение марксистской юридической науки С. связывает с выходом кн. Ленина "Государство и революция", изданием Декрета о суде (С. был инициатором и автором этого документа) и особенно с публикацией своей кн. "Революционная роль права и государства. Общее учение о праве и государстве" и кн. Пашуканиса "Об-, щая теория права и марксизм". Последние две работы, с I его т. зр., вызвали "революцию в теории права". В са-; мом общем виде С. понимает право как общественные отношения, как систему организованной защиты классового интереса (С. А. Муромцев). Право, полагает он, имеет 3 формы: одну конкретную и две абстрактные. Конкретная форма права полностью совпадает с экономическим отношением (напр., право собственности одновременно имеет экономическое и правовое содержание). В этом смысле право в своей основе носит не надстроечный, а базисный характер. Надстроечный же характер права проявляется в двух абстрактных формах — нормах законодательства и правосознании ("правовой идеологии"). Иначе говоря, система общественных отношений есть содержание права, законодательство и правосознание — его форма. Руководствуясь формационным подходом, С. выделяет: l) первобытное и 2) коммунистическое об-ва как начальную и конечную точки в истории человечества, где средства производства обобщены и нет государства и права, а также 3) об-во материального и формального неравенства (рабовладельческое об-во и феодализм), 4) об-во материального неравенства и формального равенства (капитализм) и 5) об-во переходного периода (диктатура пролетариата), в к-ром в условиях непрекращающейся гражданской войны создаются предпосылки для упразднения государства и права и построения коммунизма. На первых этапах развития классового общества 3 формы права (экономико-правовое отношение, законодательство и правосознание) более или менее совпадают. Но с течением времени конкретная форма начинает расходиться с абстрактными, а после буржуазных революций материальные отношения (отношения неравенства) вступают в острый конфликт с законодательством (формальным равенством). Пролетарская революция положила начало сближению всех форм права на основе материального и формального равенства, что должно окончиться их слиянием в коммунистическом об-ве. Полное совпадение форм права приведет к отмиранию государства и права, человек и об-во обретут подлинную свободу от всякого принуждения.

Соч.: Избр. произв. по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964.

Л и т.: О теоретическом наследии П. И. Стучки в советской правовой науке: Сб. ст. Рига, 1965; История политических и правовых учений. М., 2004. С. 792–797.

В. Н. Жуков

СТЫД — одно из осн. этико-философских понятий рус. мысли. Тема С, совести, критики бесстыдства является сквозной в истории рус. философии и культуры в целом. Уже в "Повести временных лет" кротости племени полян противопоставляется "бесстыдство" древлян, радимичей и др. более отсталых восточнославянских племен. В летописных текстах ("Слово некоего христолюбца" и др.) осуждаются различные формы полового бесстыдства, сохранявшиеся у славян с недавних языческих времен. По учению Сковороды, самым существенным в человеке является его сердце и моральное возрастание, в т. ч. и развитие чувства С, совести, призванных бороться с низменными проявлениями. Яркое выражение понятие "С." находит в этике Белинского, к-рый заявлял: "Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братьев по крови" (Поли. собр. соч. Т. 12. С. 23). Такой же универсальный гуманизм был присущ и Достоевскому, особенно чуткому к страданиям детей ("Братья Карамазовы"), и этот максимализм оказал сильное влияние на рус. этику. Терзания совести у Толстого были столь велики, что разрушали его жизнь, отношения с семьей, близкими людьми. Зеньковский называл это нравственным "самораспятием", "настоящей тиранией одного духовного начала". Одной из главных причин создания Федоровым философии "общего дела" является также С, мучения совести по поводу "скрытой антропофагии", или пожирания детьми сил родителей, расцвета жизни детей, оплаченного смертью родителей. Идеи этого мыслителя оказали несомненное влияние на творчество В. С. Соловьева. В нравственной философии Соловьева ("Оправдание добра", 1897) чувство С. является одной из вечных основ нравственности наряду с жалостью и благоговением. В С, считал Соловьев, человек отделяет себя от своей животной природы в ее коренном, т. е. прежде всего половом или родовом, процессе и от внешней природы, доказывая тем самым свое сверхживотное и сверхприродное значение и происхождение. С. не только объективно отличает человека от животного мира, но и обнажает его внутреннюю самостоятельность, независимость от материальной природы. Видоизменяя известный тезис Р. Декарта, Соловьев пишет: "…Я стыжусь, следовательно, существую, не физически только существую, но и нравственно… как человек". Разумное осмысление факта С. логически приводит ко всеобщей и нравственно-обязательной норме — необходимости подчинения стихийной жизни в человеке его духовному началу, т. е. чувство С. может развиться в принцип воздержания, аскетизма. Но чтобы этот принцип сохранял свое нравственное значение, необходимо его соединение с принципом альтруизма, коренящимся в жалости. Чувство С. выходит за пределы материальной жизни и в форме неодобрения сопровождает всякое нарушение нравственной нормы. Его обобщенные формы: совесть как С. прежде всего в сфере человеческих отношений и страх Божий как С. религиозный. Скрытая целость человеческого существа в С, являющемся в форме целомудренной любви, восстает, по Соловьеву, против разделения людей на противоположные полы. Окончательный смысл охранительного чувства целомудрия (или С, совести и страха Божия) обнаруживается при условии возвышения связи человека с Богом до абсолютного сознания достоинства человека — его идеального, божественного совершенства, к-рое должно осуществить. У Флоренского в кн. "Столп и утверждение Истины" (1914) бесстыдство обозначается как признак растленности души, а глагол "тлеть" объясняется как описывающий процессы гниения, разрушения. Напротив, целомудрие подвижника, близкое "охранительному чувству целомудрия" Соловьева, включающему в себя С, совесть и страх Божий, определяется как "чистота сердца", неповрежденность, духовная устроенность "сердцевины" человека. "Сердце, — говорит Флоренский, — это очаг духовной жизни нашей, и одухотвориться — это значит… "уцеломудрить" свое сердце" (см. Сердца метафизика). Т. обр., очевидна близость Флоренского и Соловьева в понимании нравственного истока и пути духовности человека, неразрывно связанной с развитием чувства С, совести. В этической философии Н. О. Лосского ("Условия абсолютного добра (Основы этики)", 1949) важнейшим условием абсолютной этики, позволяющим отпавшему от Бога человеку нравственно развиваться, является совесть. Ее основа — индивидуальная нормативная идея, берущая начало в первозданном, индивидуальном "образе Божьем" каждого человека и безотчетно заявляющая о себе всякий раз, когда поступок данного человека расходится с требованиями его "нормальной эволюции", т. е. с тем абсолютно ценным и неповторимым, к-рое определяет место данного человека в Царстве Божьем и его путь к этому Царству.

Л и т.: Соловьев В. С. Оправдание добра. Нравственная философия // Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 1; Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. Спб., 1914; Флоренский 77. А. Столп и утверждение Истины // Соч. М., 1990. Т. 1; Лосский Н. О. Условия абсолютного добра. М., 1991;У7осев/1. Владимир Соловьев и его время. М., 1990. С. 261–292; Сеченова С. Г. Этика "общего дела" Н. Ф. Федорова. М., 1989.

В. Л. Курабцев

СУБСТАНЦИАЛЬНЫЙ ДЕЯТЕЛЬ- осн. элемент метафизической системы Н. О. Лосского. Ближайшим и непосредственным историко-философским прототипом учения о С. д. послужила монадология Г. В. Лейбница, с к-рой иерархический персонализм Лосского имеет немало общего. Согласно последнему, мир состоит из бесконечного множества С. д., каждый из к-рых "есть индивидуум", "особь", единственная, отличная от всех др. "личность (persona)", осуществляющая "целестремительную деятельность" по удовлетворению своих потребностей, наклонностей, интересов, симпатий и антипатий в полном соответствии с выбранной ею системой ценностей. Будучи сторонником "панвитализма", Лосский считал, что "все деятели суть существа живые, одушевленные…". По своей первичной онтологической природе С. д. — это духовный центр любой материальной системы, истинное ядро всякого биологического или сверхбиологического организма, изначальное, глубинное "я" человека как субъекта познания и практического освоения действительности. Все С. д. сотворены Богом, они нематериальны, бессмертны, неделимы, обладают "сверхкачественной творческой силой" и полной свободой действия. Вопрос о том, следует ли считать Бога субстанцией или нет, Лосский решал диалектически, принимая во внимание различные аспекты отношения Бога к миру. "Сам по себе", как Абсолютное Сверхмировое Начало, "Бог сверхсубстанциален, но в отношении к миру Он есть субстанция", к-рая "участвует в процессе мировой жизни и совершает акты во времени". Бог творит мир Духа, "чтобы были существа, на которые могло бы распространиться Его добро и Его совершенство". При этом, полагал Лосский, Бог "никогда и ни при каких условиях не оставляет свое творение". Он, как "любящий Отец", незримо стоит рядом и помогает нашему духовному росту, но только в том случае, "если мы сами не отворачиваемся от Него и не отвергаем Его помощь". Направление, темпы, этапы и конкретные формы космической эволюции всецело определяются и вырабатываются в процессе творческой деятельности самих С. д. Каждый из них "свободно творит все свои проявления, не только такие, как съедание куска 553

СУБЪЕКТИВНЬГЙ МЕТОД

хлеба или пение арии, но весь тип жизни", связанный с выбором миров обитания и очередных телесных воплощений. С. д. "может усвоить тип жизни согласно идее горного хрусталя, но может подняться и выше по ступеням природы, напр., усвоить биологический тип жизни, положим инфузории, далее многоклеточного животного, наконец человека и т. п.". Возможна и обратная метаморфоза, когда личность деградирует в морально-онтологическом отношении и опускается на дно космической иерархии. Бог не нарушает принципа свободы воли и не вмешивается в "творчество жизни" С. д. Он не причастен к созданию материального бытия даже опосредованным образом, в виде акта творения к.-л. нейтральной, не отягощенной первородным грехом реликтовой первоматерии, в недрах к-рой на более позднем этапе воплотились бы духовные особи. Кислород, водород, сернистая кислота, вши, клопы, тигры и пр. — все это, указывал Лосский, "изобретено" самими С. д. в ходе эволюции. Материя, как таковая, "целиком не первоначальна; она есть некоторое производное бытие", онтологическое следствие крайне несовершенной с нравственной т. зр. психическо-волевой деятельности С. д., а именно "следствие взаимной борьбы" и стремления к "исключительному самоутверждению". Физический механизм образования "низшей" области бытия Лосский описывал с позиций "динамистического учения о материи": "Материальность (наличность непроницаемых объемов, движущихся в пространстве) есть результат действований отталкивания и притяжения, распространяющихся из какой-либо точки пространства по всем радиусам… В основе их лежит субстанциальный деятель, носитель сил притяжения и отталкивания… Из сочетания этих двух процессов получается система материальной природы". Причем обе "материирующие" силы глубоко различны прежде всего в! ценностно-религиозном отношении, а не из-за своих чисто физических, взаимно противоположных параметров, поскольку они являются лишь внешним, механическим выражением различных сознательно либо инстинктивно мотивированных поведенческих реакций живого, духовного существа. "Деятели-эгоисты" путем актов отталкивания, др. деятелей захватывают в "исключительное пользование" ближайшую к ним сферу жизненного пространства, "та-; ким образом возникает материальное тело деятеля, т. е. относительно непроницаемый объем, творимый им и j принадлежащий ему". Др. тип поведения, в к-ром преобладают акты притяжения, обусловлен стремлением С. д. к более содержательной, гармоничной и солидарной жизни, смутное воспоминание о к-рой он сохранил после отпадения от Царства Духа. С. д. достигает этой цели путем вступления в союз с др. С. д. В итоге складывается "иерархическое строение природы": вокруг "я" атома объединяются протоны, электроны и др. частицы; атомы, в свою очередь, группируются в молекулярные системы; сложными многоуровневыми С. д. являются растения, животные, разумные существа, планеты, звездные системы — "все, эти союзы суть органы Вселенной как единого живого организма". При этом, подчеркивал Лосский, каждый элемент мирового целого продолжает оставаться самостоятельной личностью, свободной в своем выборе. Для определенного круга искусственных предметов Лосский делает исключение в их субстанциальной принадлежности:

"Только вещи, т. е. сочетания деятелей, произведенные сообразно отвлеченной идее, напр., тарелка, гнездо, паутина и т. п., не суть живые существа; однако и они имеют в своей основе такие части, как, напр., атомы кислорода, молекулы воды и т. п., которые суть живые потенциальные личности". Особую группу С. д. составляют, согласно метафизике Лосского, исторические общности людей: "каждое общественное целое, нация, государство и т. п. есть личность высшего порядка: в основе его есть, душа организующая общественное целое так, что люди, входящие в него, служат целому как органы его". Причем "характер такой души" может "в некоторых отношениях глубоко отличаться от характера людей, входящих в него". Как только личность откажется от примитивной деятельности, основанной на взаимной вражде и противоборстве, она перестанет быть источником, воспроизводящим материальный процесс, и перейдет в более высокую сферу Духа, где приобретет тонкую, неизнашиваемую телесную оболочку. Но достигнуть Царства Божия можно, лишь твердо вступив на путь "абсолютного добра" и полностью искоренив эгоизм и себялюбие, из-за к-рых С. д. мн. эпохи тому назад обрекли себя на пребывание в земном аду. В вопросе о взаимодействии С. д. между собой Лосский критиковал т. зр. своего зап. предшественника: "Учение Лейбница о том, что субстанции "не имеют окон и дверей", т. е. не находятся в непосредственном общении друг с другом, должно быть отвергнуто самым решительным образом". Подобный взгляд, по мнению Лосского, приводил лейбницианцев к солипсизму в гносеологии, поскольку исключал познание чужих "я" и делал невозможной теодицею (богооправдание), превращая Бога в координатора действий особей, косвенно отвечающего за последствия их злых деяний.

Л и т.: Материя в системе органического мировоззрения. М., 1916; Мир как органическое целое. М., 1917; Материя и жизнь. Берлин, 1927; Свобода воли. Париж, 1927; Типы мировоззрений. Введение в метафизику. Париж, 1931; Учение о перевоплощении. Интуитивизм. М., 1992; Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М., 1995. См. также: Избранное. М., 1991.

Н. Н. Старченко

СУБЪЕКТИВНЫЙ МЕТОД — особенный способ познания и описания общественных явлений в истории и социологии, при к-ром учитывается характер и степень влияния субъективного на объективное. Разработан теоретиками народничества Лавровым и Михайловским. Его философские предпосылки — представления Д. Юма о границах познания, определяемых возможностями человеческого опыта, концепция Б. Бауэра о критической личности (см. Критически мыслящая личность) как двигателе истории. Лаврова и Михайловского занимали также вопросы гносеологии, поставленные О. Контом, — о пределах вмешательства субъекта познания в естественный ход общественных событий. Оба отвергали, вслед за Контом, как неудовлетворительные, системы метафизического мышления. Метафизика оказалась неспособной объединить "правду теоретического неба" с "правдой практической земли". В поисках новых путей в философии и социологии необходимо опереться на самоочевидные истины науки. Одна из таких истин — признание того, что естественные силы

природы не зависят от человека, его мыслей и желаний, об-во же построено на иных основаниях. Тут действуют живые личности. Они вполне осознанно ставят перед собой конкретные цели и добиваются их осуществления. Отсюда "общественные цели могут быть достигнуты исключительно в личностях" (Лавров). В естественных науках истина достигается с помощью строгих объективно "выверенных" методов индуктивного исследования. Эти методы опираются на признание регулирующего значения закона причинности. В об-ве закон причинности видоизменяется. Сущее выступает здесь в форме желательного, необходимое корректируется должным. Вообще, об-во изучает (и изменяет его) не некий бесплотный дух (или абстрактный субъект), а "мыслящая, чувствующая и желающая личность". В естественно-научном и социальном познании есть и нечто общее. И естествознание и социология наталкиваются "на существование факта, на его вероятные причины и следствия, на его распространенность и т. д.". В отличие от факта природы, одобрение или порицание к-рого бессмысленно, оценка общественного факта, считали сторонники С. м., имеет для субъекта познания большей частью жизненно важное значение. Поэтому в социальном познании особенно ценны указания на "желательность или нежелательность" факта с той или иной т. зр. Личность постоянно вершит свой суд над общественными явлениями (фактами), оценивая их или вынося им свой приговор, истинность к-рого зависит от степени развития ее нравственного сознания. "Социолог не имеет, так сказать, логического права, права устранения из своих работ человека, как он есть, со всеми его скорбями и желаниями" (Михайловский). С. м. является, следовательно, способом познания, при к-ром наблюдатель ставит себя мысленно в положение наблюдаемого. Этим определяется и "размер законно принадлежащего ему района исследования". С. м. призван установить степень и характер влияния субъективного на объективное. Он гарантирует недопущение искажений субъектом познания объективных показаний предмета или события. Такой метод, разъяснял Михайловский, "нисколько не обязывает отворачиваться от общеобязательных форм мышления"; он использует те же приемы и способы научного мышления — индукцию, гипотезу, аналогию. Его особенность заключается в другом: он предполагает учет характера и допустимости вмешательства субъективного в объективное. Ф. Энгельс признавал, что, с его т. зр., в известных пределах С. м., к-рый лучше назвать "психическим методом", допустим, поскольку он подразумевает апелляцию к нравственному чувству (письмо П. Л. Лаврову от 12–17 ноября 1873 г.). С. м. позволяет, по Михайловскому, обнаружить и обосновать необходимый для личности общественный идеал. Если я, рассуждал он, "отбросив всякие фантомы, смотрю действительности прямо в глаза, то при виде ее некрасивых сторон во мне естественно рождается идеал, нечто отличное от действительности, желательное и по моему крайнему разумению достижимое". Понятие идеала позволяет глубже понять нравственную сторону истории: идеал способен "придать перспективу истории в ее целом и в ее частях". Представления об идеале, о счастье имеют для личности величайшую ценность ("при каких условиях я могу чувствовать себя наилучше?"). Они определяют многое в ее самопознании и понимании не только своего назначения, но и смысла истории. Задача социолога заключается, следовательно, в том, чтобы отразить идею справедливости и нравственности и, смотря по высоте этого идеала, более или менее приблизиться к пониманию смысла явлений общественной жизни. В этих целях социолог призван отвергать нежелательное, указывая на его пагубные последствия, и предлагать желательное, приближающее к идеалу. Опираясь на С. м., идеологи народничества делали вывод о нежелательности развития в России капитализма как строя, чреватого отрицательными социальными последствиями для народа, и желательности социализма как идеала общественного прогресса в интересах народа. Основываясь на этих критериях и должна, по их мнению, действовать критически мыслящая личность.

Лит.: Лавров П. Л. Очерки вопросов практической философии. Спб., 1860; Он же. Исторические письма. Спб., 1870 (Философия и социология. Т. 1–2. М, 1965); Он же. Кому принадлежит будущее. Спб., 1904; Михайловский Н. К. Что такое прогресс // Поли. собр. сОч. Спб., 1908. Т. 2; Кареев Н. И. Формула прогресса в изучении истории. Варшава, 1879; Революционное народничество 70-х годов XIX века: В 2 т. М., 1964; Малинин В. А. Философия революционного народничества. М., 1972; Он же. История русского утопического социализма. М., 1991. Т. 2.

В. А. Малинин

СУВЧИНСКИЙ Петр Петрович (5(17). 10.1892, Петербург-1985, Париж) — культуролог, философ, музыковед, один из основателей и активных участников евразийства. Многолетний друг С. С. Прокофьева и И. Ф. Стравинского, С. был в тесных отношениях с А. М. Ремизовым, Карсавиным (на дочери к-рого был женат), переписывался с М. Горьким, Б. Л. Пастернаком, М. И. Цветаевой, Шестовым. В 1921 г. принял участие в издании первого евразийского сб. "Исход к Востоку" (ст. "Сила слабых" и "Эпохи веры"). В 1926–1928 гг. совместно с Д. П. Святополк-Мирским и С. Я. Эфроном издавал журн. "Версты". В 1928–1929 гг. — член редколлегии газ. "Евразия". В статьях, опубликованных в различных евразийских изданиях, С. развивал философию рус. истории, в центре к-рой находилось понятие религиозной культуры. Подлинный смысл Октябрьской революции 1917 г. он видел не в социально-политической, а национально-метафизической области, считая, что она ознаменовала вступление человечества в новую полосу религиозности. В трактовке С. исторического процесса проявлялись элементы провиденциализма и иррационализма. В любом историческом явлении он выделял две стороны: внешнюю, предсказуемую и управляемую, постигаемую обычными логическими средствами сферу фактов, и внутреннюю, духовно-психическую — стихийную и иррациональную сферу религиозной культуры. Отсюда революционные события в России, с его т. зр., отразили в обостренном виде весь исторический образ России и духовно-психический склад рус. народа. В духе набиравшей силу в 20-х гг. "психологической школы" в европейской историографии, вылившейся затем в широкое научное движение "Анналы", С. придавал социально-психологической стороне истории важное значение, как интегратору всей совокупности социокультурных явлений, и вслед за Карсавиным отводил второстепенную роль причинно-генетическим факторам. На первый план в его методологии выступала задача установления структуры исторического явления, его "центра" и "периферии". Революция, напр., истолковывалась им как система обратимых друг в друга явлений, абсолютное единство причин и следствий, идей и действий, цели и средств, расчета и случая и т. п. Познание ее возможно лишь через понимание типологии революционного субъекта, определяемой структурой национального миросозерцания. Называя рус. миросозерцание "концентрическим", где вся проблематика жизни, все множество реакций на нее сосредоточено вокруг темы о цели жизни, С. видел смысл переживаемых страной, начиная с 1917 г., событий в поисках единой и надежной системы сознания и жизни, осуществляющихся пока в неподлинном виде в коммунистическом эксперименте, но плодотворных и перспективных лишь на путях возрождения религиозной культуры — духовной основы будущей России-Евразии.

Соч.: Вечный устой // На путях. Утверждение евразийцев. М; Берлин, 1922. Кн. 2. С. 99–133; Знамение былого (О Лескове) // Там же. С. 134–146; Типы творчества // Там же. С. 147–176; К преодолению революции // Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 3. С. 30–51; Инобытие русской религиозности // Там же. С. 81–106; Идеи и методы //Там же. Берлин, 1924. Кн. 4. С. 24–65; К познанию современности // Там же. Париж, 1927. Кн. 5. С. 7–27; Страсти и опасности // Россия и латинство. Берлин, 1923. С. 16–39; О революционном монизме // Евразия. 1928. 22 декабря. № 5.

В. 77. Кошарный

СУХОВ Андрей Дмитриевич (27.03.1930, Иваново) — специалист по истории рус. философии, философии истории и философии религии; д-р филос. наук, проф. Окончил биолого-почвенный ф-т МГУ по кафедре дарвинизма, аспирантуру Ин-та философии АН СССР (1956). Работал в АОН при ЦК КПСС, зав. сектором истории философии и атеизма в СССР, истории рус. философии Ин-та философии АН СССР (РАН) (1982–1992). В наст, вр. — ведущий научный сотрудник этого ин-та. Разрабатывает проблемы и темы: специфика рус. философии, ее традиции, дискуссии в ней по вопросам западничества и самобытности; рус. философское религиоведение как составная часть философии, связи его с освободительным движением и естественными науками. В работах С. анализируются направления философского процесса, его особенности; дается характеристика осн. этапов истории рус. философии; выявляется преемственность между этими этапами. Исследуя специфику рус. философии, С. обращает внимание на такие ее черты, как рассредото-ченность ее идей в общественном сознании, большой пласт устной философии, персонификация философских концепций в жизни и поведении их создателей, философские размышления об исторических судьбах России. С. - составитель и один из авторов словаря "Сто русских философов" (1995).

С о ч.: Социальные и гносеологические корни религии. М., 1961; Естествоиспытатели и религия. М., 1975; Атеизм передовых русских мыслителей. М., 1980; Прогресс и история. М., 1983; Русская философия: пути развития: (Очерки теоретической истории). М., 1989; Хомяков, философ славянофильства. М., 1993; Русская философия: особенности, традиции, исторические судьбы. М., 1995; Столетняя дискуссия: западничество и самобытность в русской философии. М., 1998; Яснополянский мудрец: Традиции русского философствования в творчестве Л. Н. Толстого. М., 2001; Материалистическая традиция в русской философии. М., 2005; Кропоткин как философ. М., 2007.

М. А, Маслин

СУХОВО-КОБЫЛИН Александр Васильевич (17(29).09. 1817, Москва — 11(24).03.1903, Болье, Франция) — мыслитель, драматург, представитель рус. космизма. Переводчик Гегеля. Создатель философской системы, соединяющей гегелевскую диалектику и эволюционную теорию Дарвина, к-рую он называл неогегелизмом или "учением Все-мир". В 1899 г. в родовом имении С.-К. Кобылинка разразился пожар, в результате к-рого погибла его библиотека и значительная часть рукописей. Сохранившиеся фрагменты, наброски, варианты учения хранятся в РГАЛИ и в наст, вр. частично опубликованы. Нынешнее человечество, утверждал С.-К., находится в своей земной (теллурической) стадии развития. Ему предстоит пройти, завоевать собственным усилием еще две: солярную (солнечную), когда произойдет расселение землян в околосолнечном пространстве, и сидеральную (звездную), предполагающую проникновение в глубины космоса и их освоение. Это и будет Все-мир, "всемирное человечество" — "вся тотальность миров, человечеством обитаемых во всей бесконечности Вселенной". Такое звездное будущее возможно лишь при колоссальном эволюционном прогрессе человечества, преобразовании им своей собственной природы. Дальнейшее одухотворение человека связано в мечте С.-К. с достижением способности "летания", к-рое есть как бы отрицание пространства, победа над ним. Изобретение таких средств передвижения, как велосипед, локомотив, для философии — первые шаги к этой будущей свободе и силе, "почин, зерно будущих органических крыльев, которыми человек несомненно порвет связующие его кандалы этого теллурического мира". "Человека технического" сменит "человек летающий". В результате преобразовательного действия, направленного на собственную природу, человек как бы сбросит свою нынешнюю тяжелую телесную оболочку и превратится в бессмертное духовное существо. Это и есть радикальное переосмысление гегелевского "абсолютного духа", тут обернувшегося реальным человечеством в его грядущей космической судьбе. Однако восхождение и одухотворение человечества идет у С.-К. путем беспощадной селекции, "потребления" слабых и неприспособленных форм, и в таком видении эволюционного процесса он прямо опирается на дарвиновские идеи отбора и борьбы за жизнь, перенесенные на человеческое об-во, забывая о принципиальном отличии человека от остального животного мира — как существа не только сознательного, но и чувствующего и нравственного.

С о ч.: Философия духа или социология (учение Всемира) // Русский космизм: Антология философской мысли. М., 1993. С. 52–63; Учение Всемир. Инженерно-философские озарения. М., 1995.

Лит.: Семенова С.Г. "Бесконечное ближение человечества к Богу". А.В. Сухово-Кобылин как мыслитель // Свободная мысль. 1993. № 5. С. 105–111.

С. Г. Семёнова