ТРАНСПОРТ С КАВКАЗА

Развитие караульной службы вызвало большой спрос на собак. Но караульных собак в клубе не хватало. Этому не могли помочь даже самые решительные методы ускоренного разведения, ибо, пока щенок превратится во взрослое животное, сколько нужно ждать: год, полтора, два! А собаки требовались немедленно, сейчас.

Не могли помочь клубу и любители, поскольку любителей в нашем городе тогда было еще не так-то много. Да, конечно, и не все они имели собак, пригодных для охраны.

После небольшого совещания в клубе решили командировать Шестакова на Кавказ — за кавказскими овчарками. Караульная служба нуждалась в собаках выносливых, мощных. Такой и была кавказская овчарка, старая отечественная порода, служившая народам нашей страны еще тогда, когда многих государств Европы не было и в помине.

Заготовить собак — задача не хитрая, если имеешь дело с дворовыми шавками; это без особого труда делают уличные ловцы, поставляя живой материал для опытов в научно-исследовательские учреждения и вузы. И совсем по-иному выглядит это, если перед вами могучее, неукротимое животное с мощными клыками. Такое животное не дается легко в руки человеку. А если их еще несколько и все они готовы разорвать тебя?.. Для подобного предприятия требовался человек опытный и смелый. Сергей Александрович не смог поехать: дела удерживали его на Урале. Выбор пал на Шестакова. Списались с Осоавиахимами Грузии и Армении, снабдили Шестакова документами и письмами, дали ему крупную сумму денег, и он уехал.

Сначала все шло как нужно. Шестаков регулярно сообщал о себе: прибыл благополучно; встретили хорошо; начал закупать; закупил, выезжаю… И после этого молчание.

Проходили день за днем, а от Шестакова ничего! От успеха его поездки зависели дальнейшие планы клуба. Сергей Александрович уже заключил много договоров с предприятиями.

Прошла неделя, другая, третья — от Шестакова ни слуху ни дулу. Сергей Александрович начал не на шутку тревожиться: у Шестакова должны были давно кончиться деньги. И вообще, где он, что с ним?

— Да где он сгинул?! Не съели же его собаки! — говорил каюр Марков, сам не зная того, как он был недалек от истины.

Все невольно начинали задавать вопрос: не попал ли наш посланец в какую-нибудь беду? Может быть, заболел? Но случись что-нибудь, мы узнали бы скорее. Куда же, в таком случае, он запропастился? Что с ним происходит? Ведь не иголка же, в самом деле, чтобы потеряться!

А происходило вот что.

Дела поначалу шли у Шестакова как нельзя лучше. Кавказские товарищи отнеслись к его миссии с полным пониманием, предоставили в его распоряжение машину, оказали всяческую поддержку.

Кавказ — старый центр собаководства. Хорошие собаки там в каждом колхозе, совхозе, в каждом горском селении.

В различных районах Армении и Грузии Шестакову удалось купить тридцать девять взрослых овчарок и двух трехмесячных щенков. Все это было не так уж сложно: животных приводили на сборный пункт сами чабаны, они же помогли погрузить собак в товарный вагон. Распростившись с гостеприимными хозяевами, Шестаков тронулся в обратный путь на Урал.

Он надеялся добраться до дому за пятнадцать-шестнадцать суток. Исходя из этого; ему был выдан и запас продовольствия для собак — кукурузная мука и мясо. Но все расчеты оказались спутанными: вагон двигался очень медленно, застревая чуть ли не на каждом полустанке. Это поставило Шестакова в весьма затруднительное положение.

Шестаков и сам был повинен в выпавших на его долю трудностях тем, что, как признавался потом он, «пожадничал», купил еще щенков и оставил денег на дорожные расходы меньше, чем предусматривалось сметой.

Чтобы не заморить собак, вынужденный растягивать средства и продукты, Шестаков стал экономить на собственном питании, следуя старой пословице: хороший хозяин сам не съест, а скотине даст.

Надо представить его положение: сорок свирепых псов, ловящих каждое движение вожатого и только ждущих момента, как бы наброситься на него, и он — один в этой движущейся псарне, запертый в вагоне, из которого и не выйдешь, пока не остановится поезд. Действительно, это требовало настоящего бесстрашия!

В вагоне имелись нары. Собаки сидели на нарах, под нарами — в три яруса. Вагон был небольшой, овчарки привязаны накоротке, на прочных позвякивающих цепях. В первые два-три дня они часто схватывались одна с другой, а разнимать их было трудно. «Пока разнимаешь двоих, — говорил после Шестаков, — сзади тебя хватают другие».

В течение первых же часов они порвали у него шинель, поранили пальцы, прокусили ладонь.

В вагоне была неимоверная духота, вонь. Выводить собак на стоянках Шестаков не рисковал — это было слишком сложно: каждый раз отвязывать и привязывать, спускать на землю и снова поднимать, ежесекундно ожидая, что собаки набросятся на тебя. Да и не каждая подпустила бы к себе! Приходилось вагон по нескольку раз на день споласкивать горячей водой, за которой он бегал на каждой станции, и чистить, как чистят в зоопарках клетки у больших хищных зверей.

«Был сам уборщик и поломойка», — так деликатно отзывался он потом об этой стороне своего путешествия.

Ночами было холодно. Шестаков раздобыл железную печурку и затопил ее. Собаки тоже тянулись к теплу. Один крупный пес сильно подпалил себе хвост и бок и чуть не сгорел заживо. Из серого он сделался желтым.

— Эх ты, паленый, паленый! — говорил Шестаков, сидя перед огнем и поглядывая на овчарку, привязанную в метре от него.

В конце концов за собакой так и закрепилась кличка — Палён.

Бодрое расположение духа не оставляло инструктора почти всю дорогу. Он испытывал тревогу, лишь когда принимался подсчитывать свои быстро тающие ресурсы. Он сильно урезал порции животным. Теперь он кормил их лишь раз в сутки и помалу, но не помогало и это. Запасы провианта исчезали гораздо быстрее, чем колеса отсчитывали километры.

Другого все это привело бы в отчаяние. Но Шестаков принадлежал к тем истинно прирожденным «собачникам», которые в любом деле с собаками видят что-то, безусловно полезное, необходимое, а трудности не смущали его. Какое дело обходится без трудностей!

На одной из станций Шестаков договорился с дежурным железнодорожником и военным комендантом, чтобы вагон на сутки отцепили от поезда. Вагон поставили в тупик, а Шестаков пошел на рынок, продал свой добротный суконный костюм, сшитый незадолго до поездки, и на вырученные деньги купил четыре пуда гороховой муки для собак и продуктов для себя. Это поддержало, но ненадолго.

На станции Агрыз операцию пришлось повторить. На этот раз он продал запасные брюки и гимнастерку. Два пуда муки-ячменки и четыре буханки хлеба позволили продержаться еще несколько дней.

Больше продавать было нечего, а сорок голодных псов следили за ним жадными глазами, наполняя вагон жалобными стенаниями. Эти собачьи стоны и вздохи разрывали ему душу.

Экономя каждую копейку, он не посылал домой ни писем, ни телеграмм. Вот чем объяснялось его упорное молчание!

На одной стоянке ему удалось уговорить дежурного телеграфиста, оказавшегося любителем собак, отстукать бесплатную «служебную» телеграмму. Он очень уповал на эту депешу, резонно полагая, что, узнав о его бедствиях, Сергей Александрович распорядится немедленно перевести ему денег на одну из промежуточных станций, но этот призыв о помощи почему-то не дошел до клуба (может, обманул железнодорожник, только сказал, что «отстукал»), и Шестаков не получил денег.

Почти на каждой остановке он ходил ругаться с дежурными и начальниками станций, требуя, чтобы его поскорей отправляли дальше.

— У меня же собаки, животные, живые существа, понимаете вы это или нет! — убеждал он. — Они же есть-пить хотят…. А если сдохнут, кто отвечать будет?

Но что они могли сделать! Они сочувствовали ему, кое-кто угощал горячим чаем, колбасой и булками, другие отмахивались, как от надоедливой мухи. Много тут ездит разных, все хотят ехать быстро, кому-то же приходится уступать! По дорогам двигались грузы пятилетки– оборудование для фабрик и заводов, строительные материалы, ехали люди на стройки — их продвигали в первую очередь, а ему со своим рычащим товаром приходилось опять ждать.

Уже совсем на подступах к дому поезд попал в крушение. Это задержало на четверо суток. Как только прошли эти четверо суток! Казалось, они не кончатся никогда! Собаки уже не вздыхали и не подскуливали: жалобный лай, вой, визг раздавались по всему вагону, не затихая ни на минуту.

Еды для животных не оставалось больше ни крошки. Только щенков Шестаков подкармливал еще черствым хлебом.

Но уже близок был конец этого тяжелого пути.

То-то поднялось ликование, когда в клубе зазвонил телефон и Шестаков слегка изменившимся голосом сообщил, что «собачий транспорт с Кавказа прибыл». Обрадованный Сергей Александрович (он как раз в эти дни собирался предпринять розыски Шестакова) немедленно собрал всех свободных от работы вожатых и во главе своих людей поспешил на вокзал.

Когда собак выводили из вагона, их шатало и они были смирные, как телята. Не в лучшем виде был и сам Шестаков. Он был невероятно худ, зарос густой бородой, и только живые серые глаза по-прежнему смотрели бодро, весело: у него всю усталость как рукой сняло, едва он завидел крыши и трубы родного города. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Еще бы: как ни трудно пришлось, но он сохранил всех, даже щенков! Собаки объели у него полы шинели, оторвали рукав, превратили в лоскутья рубашку. Последние четверо суток он почти не ел и поддерживал свои силы кипятком. Вообще натерпелся он немало. Путешествие продолжалось месяц. Зато многие уральские предприятия получили отличных сторожей.