• Стоит разойтись слуху…
  • Крупнейшая в Европе летучая мышь

    В серии «Животный мир Венгрии» отдельным выпуском вышло исследование Дёрдя Топала о летучих мышах — «Chiroptera» (т. XXII, вып. 2, 1969). Из него можно почерпнуть следующие сведения: «Nyctalus lasiopterus Scheber — гигантская вечерница (maximus Fatio) — один из крупнейших в Европе видов летучей мыши. Длина туловища вместе с головой 84-104 миллиметра, хвоста 55-65 миллиметров, ушей 21-26 миллиметров, предплечья 64-69 миллиметров… Она во всех отношениях напоминает рыжую вечерницу, только гораздо крупнее… В нашей стране встречаются единичные экземпляры в горах Бюкк и Задунайском крае».

    Первую гигантскую вечерницу (Nyctalus lasiopterus) лет сорок назад прислал в зоологический отдел Музея природоведения Иштван Вашархейи; второй экземпляр, причем в живом виде, был доставлен туда же педагогом Йожефом Боршем — в конюшне кто-то сбил летучую мышь кнутом.

    Дёрдь Топал порадовал меня вестью: если, мол, у меня есть желание повозиться с пострадавшей, то можно попробовать продлить ей жизнь. Ну а если летучая мышь все же погибнет, тогда чучело ее перейдет в фонд Музея.

    Из холщового мешочка, в котором перевозили летучую мышь, я выпустил ее на крышку предназначенной для нее клетки. С самой первой минуты летучая мышь вела себя в высшей степени дружелюбно. Она огляделась по сторонам (вернее, ультразвуком, как радаром, прощупала все вокруг), почесалась, зевнула и, точно ее долгое время держали в плену, принялась есть протягиваемые ей с пинцета кусочки говядины и мучных червей. В первый же день я определил, что лучше всего нарезать мясо кусочками длиной полсантиметра и шириной миллиметра два-три, потому что более широкие кусочки мяса застревают у нее в зубах; летучая мышь какое-то время мучилась, пытаясь проглотить их, а затем выплевывала. Чтобы она заметила еду, приходилось водить перед нею пинцетом с зажатым в нем кусочком мяса. В таких случаях она, поводя головой из стороны в сторону и непрестанно разевая рот, испускала во всех направлениях неуловимые человеческим слухом ультразвуки. По отражению этих звуков она определяла местонахождение пищи, будто зрячая, направлялась именно туда и брала еду с пинцета.

    В последующие трое суток погода переменилась, стало холодно, и летучая мышь целыми днями крепко спала. По вечерам приходилось осторожно подталкивать ее пальцем, чтобы она проснулась и поела. Первые куски она ела медленно, с прохладцей, но затем, быстро войдя во вкус, поедала корм в своем обычном темпе. Погода постепенно улучшалась, и летучая мышь стала просыпаться все раньше, вернее, мне быстрее удавалось ее разбудить. Через некоторое время стоило ей только уловить движение перед клеткой, как она просыпалась сама. Прощупав своим «радарным» устройством все вокруг, она ползла в ту часть клетки, у которой я находился, и требовала свою порцию. Если еда не выдавалась ей незамедлительно, она с такой силой начинала грызть сетку, что проволока трещала. Я опасался за ее зубы, поэтому заранее нарезал мясо, чтобы не прерывать кормление, пока она не насытится. Если пауза между двумя порциями затягивалась, она тотчас в ярости набрасывалась на сетку и грызла ее. По мере того как летучая мышь наедалась, жадность ее пропадала, она медленнее брала мясо с пинцета и под конец засыпала. Верным признаком того, что она наелась, было ее раздувшееся ровно вдвое брюшко. Кусочки мяса и говяжьего сердца я время от времени посыпал фосфатом кальция или витаминными препаратами. Иногда я давал ей вместе с мясом мелко нарезанный свежий салат, и она его тоже съедала. Когда я готовил ей говядину, то удалял все жилки, потому что летучая мышь не могла их прожевать. (Несколько раз в неделю она получала мучных червей и личинки мучных жуков, которых поедала с особенным аппетитом, смачно похрустывая. Однако этим блюдом невозможно было утолить ее голод. Слопать за один присест три десятка развитых мучных червей ей было нипочем). Несколько раз я пытался накормить ее майскими жуками. Чаще всего она сперва раскусывала жука, а затем отбрасывала прочь и лишь после моей повторной попытки соглашалась пожевать что-нибудь из мягкой части. Зато постная ветчина и плавленый сыр явно пришлись ей по вкусу, только их надо было ей давать понемногу, чтобы крошки не сыпались мимо рта. Распробовав, она ела даже черешню!

    Летучая мышь каждый день выходила из клетки, но долгое время не хотела летать, а лишь ползала взад-вперед по комнате, широко разевая рот. Лежащий на столе кусочек мяса она замечала, когда случайно натыкалась на него носом. В мае я перед кормлением часто переносил ее в большую комнату, чтобы она попробовала летать, но она решилась на это с большим трудом. К взлету она долго готовилась: все быстрее поводя головой из стороны в сторону, испускала ультразвуки, при этом натянутая межбедренная летательная перепонка ее часто-часто подрагивала. После долгих раздумий она, наконец, выпустила крылья, распростерла их на полу — размах ее крыльев составлял 60 сантиметров — и на несколько секунд замерла в таком положении, а затем, подскочив на 5-10 сантиметров, взлетела. Поскольку этот вид летучих мышей обладает крупным туловищем, ей необходимы большой размах и должный простор для того, чтобы удержаться в воздухе. Поначалу, долетев до стены, она, правда, поворачивала обратно, но па этом взлетная инерция иссякала, и она грузно шлепалась на пол. После неоднократных попыток она приспособилась к размерам помещения и, ловко лавируя, могла довольно долго летать по комнате.

    Я уехал из дома на неделю, а когда вернулся, заметил, что брюшко у моей питомицы заметно округлилось. После кормления оно увеличивалось до угрожающих размеров и с обеих сторон одинаково выпячивалось. С этих пор я не выпускал ее летать, чтобы она не причинила себе вреда при падении. Позднее живот летучей мыши вроде бы не увеличивался, но однажды я углядел, как брюшко в одном месте вдруг вспучилось, словно бы внутри шевелился плод. И у меня шевельнулась надежда. У будущей мамаши начала вылезать шерсть вокруг половых органов, а низ живота сделался вообще голым. В этот период во время сна в большинстве случаев правая задняя лапка ее свисала вниз, а левую она прижимала к животу.

    Две недели спустя я вдруг услышал в комнате тонкий слабый писк и тотчас бросился к клетке летучей мыши. Она висела на своем обычном месте головой вниз, тремя лапками уцепившись за проволочную сетку. Я отказывался верить своим глазам: у нее родился детеныш! Мать укрывала его крыльями и перепонкой, так что на виду оставалась лишь одна крохотная лапка, которой малыш тоже цеплялся за сетку. Я тут же дал мамаше поесть. Она ела с аппетитом, но даже во время еды ухитрялась вылизывать детеныша. Малыш хватался задними лапками за низ материнского живота, а ротишком так крепко присасывался к соску или к шерсти вокруг соска, что его можно было оторвать от матери лишь в тот момент, когда он ненароком выпускал сосок изо рта.

    На следующий вечер мне с большим трудом удалось отлучить его от матери. Я взвесил его, в нем оказалось 9,85 грамма, длина предплечья составляла 26,5 миллиметра. Кожа у него была лишена волосяного покрова; сморщенная, графитно-серого цвета, она даже чуть отливала рыжиной. Как только я отнял его у матери, он повел себя очень беспокойно и запищал. Мать при этом пришлось запереть в клетке, потому что она все время норовила броситься к детенышу. Малыш успокоился, когда я, произведя необходимые замеры, вернул его матери, и опять припал к ее соску. Пока он отыскивал сосок, он непрестанно пищал, а мать усиленно вылизывала его. Но зато, если детеныш висел на матери, их обоих можно было брать в руки совершенно спокойно, взрослая летучая мышь миролюбиво сносила мое вмешательство в их жизнь и никогда не делала попытки укусить меня.

    С тех пор как малыш появился на свет, мать уже не ела столько, сколько прежде, и аппетит у нее бывал лучше по утрам. Обычно я кормил ее в пять — в половине шестого утра. После еды она, как правило, пила из поднесенного ей пластмассового стаканчика.

    Через шесть дней у малыша раскрылись глаза, а на туловище проступили мелкие волоски. Прошло еще несколько дней, и малыш перестал постоянно припадать к материнскому телу; теперь он самостоятельно висел на стенке клетки, правда, рядом с матерью. Начал он понемногу пробовать и крылья.

    В нижеприведенной таблице видно, как успешно развивался первое время маленький «гигант» — третий официально зарегистрированный в Венгрии экземпляр этого уникального вида.

    К сожалению, через три недели у матери стало постепенно пропадать молоко. Я испробовал все возможное, чтобы сохранить жизнь малышу. Почти два месяца я выкармливал его с помощью самодельной соски: велосипедного резинового клапана, натянутого на шприц для инъекции. Пытался скармливать ему молоко в смеси с отваром ромашки; этой смеси он высасывал за раз 2-2,5 миллиграмма. Хотя все зубы у него были хорошо развиты, он никак не желал есть ни мучных червей, ни мясо: только брал в рот и тотчас выплевывал. Конечно, беда заключалась в том, что в ту пору у меня не было холодильника, и хранение молока и мяса в жаркое летнее время не было обеспечено должным образом. Только обнадежило восстановление веса при искусственном вскармливании — кожа, сморщившаяся было от похудания, разгладилась… Как вдруг, в конце августа, мучаясь желудочно-кишечными спазмами, детеныш погиб.

    Спустя год и его мать постигла та же участь, она умерла от кишечной инфекции. (Случись это лет через 15, с помощью антибиотиков мне, пожалуй, удалось бы спасти их обоих.)

    Стоит разойтись слуху…

    Стоит разойтись слуху о том, что некий ветеринар возится даже с летучими мышами, и последствий не избежать: рано или поздно вам непременно притащат ослабевших, случайно подобранных летучих мышей.

    Летучую мышь подковоноса (Rhinolophus) почти невозможно содержать в квартирных условиях. Большую часть жизни она проводит в пещерах, и искусственным путем очень трудно создать для нее условия с необходимой влажностью и температурой.

    Летучую мышь ушана (Plecotus auritus) я держал у себя в течение недели. В это время она съедала большое количество мучных червей. Доведя ее до хорошей кондиции, я выпустил ее на волю.

    Нетопырь-карлик (Pipistrellus pipistrellus) прожил у меня 131 день. Этот был склонен питаться исключительно мучными червями. В прохладную погоду его рацион состоял из 5-6 червей средней величины, а в более теплую аппетит у него разыгрывался: тогда он был способен съесть 14-16 штук. Если температура воздуха падала ниже 15°С, то летучая мышь пропускала кормление и порой на целые сутки погружалась в глубокий сон. Зачастую приходилось специально будить ее, чтобы она поела. Я осторожно дотрагивался до нее пальцами, затем подносил к ее рту смоченный в воде пинцет. Сначала она облизывала его лениво, а потом все проворнее. Минут через десять летучая мышь начинала чесаться и вылизываться. Это означало, что теперь можно и кормить ее. Она подходила за мучным червем, которого я должен был выпускать у нее под носом. Каждый раз, схватив очередную порцию, она убегала в глубь клетки. Расправившись с червяком, она снова подходила ко мне и, задрав голову, ждала следующего. «На воле» ее трудно было поймать, потому что она всегда высоко повисала в каком-нибудь углу комнаты. Как-то раз в открытую клетку забралась кроткая соня и вдруг неожиданно бросилась на летучую мышь. Та, отчаянно запищав, взлетела, а затем с распростертыми крыльями упала на пол и замерла в таком положении. Вначале я подумал, что летучая мышь погибла, но она пришла в себя. Перепонка ее в одном-двух местах лопнула; этот незначительный дефект со временем был устранен — ранки затянулись.

    Рыжая вечерница (Nyctalus noctula) пользовалась моим гостеприимством 84 дня. Дикая и кусачая вначале, в течение месяца она превратилась в совершенно ручное животное. Я дал ей кличку Ники. Основной пищей ей служили говяжьи почки; печень и легкие она тоже ела, но от сердца и обычного мяса отказывалась. Зато мучных червей могла потреблять в любом количестве. Во время кормления, протягивая ей очередной кусочек, я подсвистывал. Летучая мышь быстро усвоила это и всегда выходила на мой свист. Если я ставил Ники на пол и свистом подзывал ее, она приходила ко мне даже с довольно далекого расстояния, карабкалась по брюкам и, ухватившись за пиджак, зависала на мне. Если по вечерам я запаздывал с кормлением, летучая мышь расхаживала по клетке, издавая резкие, пронзительные звуки, что-то вроде: «никк!» Набив брюшко мучными червями, Ники запивала еду немалым количеством воды; пила она на птичий манер: отхлебнет немного и, запрокинув голову, проглатывает. Зачастую я кормил ее, подвесив за задние лапки на указательном пальце левой руки. Подобно своей родственнице, гигантской вечернице, ей тоже пришлось осваивать технику полета в комнатных условиях. После нескольких попыток она хорошо усвоила свои возможности и легко парила, подолгу описывая круги, при этом любовно задевая головы всех находящихся в комнате.









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх