Повесть о мазевой повязке

Когда бывший студент Казанского университета Вишневский много лет назад попал в сибирскую больничку врачом, он порядком всех удивил: хирург неохотно брался за инструменты, положительно избегал ножа. Придет больной с открытой раной, просит, умоляет его:

– Разрежь, сделай милость, скорей бы, не канителиться.

Врач выслушает его и поступит по-своему. Зальет рану йодоформной эмульсией, наложит повязку, пропитанную раствором, и забинтует.

– Подождем, – уговаривает он больного; – может быть, обойдется. Уж очень эта штука хороша, должна помочь обязательно.

Врачам он так объяснял свои взгляды:

– Нельзя по каждому поводу браться за нож. Наш долг – щадить организм.

– Верно, допустим, – не возражали они. – Но кто вас учил класть на открытую рану йодоформную повязку?

Никто его этому не учил. В страстном порыве помочь тканям оправиться от перенесенного удара он окружает их маслянистой эмульсией. Ему кажется, что это не так уж плохо.

Молодой человек не переставал вызывать удивление. После операции он кладет в рану тампоны, пропитанные йодоформом, льет в осумкованную полость раствор.

– Помилуйте, – удивляются окружающие, – тампоны кладутся для отсасывания гноя, а вы их смачиваете эмульсией. Хирург должен стремиться осушить полость, а вы заливаете ее.

– Пусть я ошибаюсь, – отвечал Вишневский, – но когда я заливаю рану маслянистым раствором, у меня ощущение, что я оказываю тканям величайшее благодеяние.

К нему на прием явился охотник. Больной снял тряпку с руки и обнажил развороченную кисть. Простреленная дробью, залитая кровью и гноем, она несла уже следы гангрены.

– Что, доктор, пропала? – спросил он тревожно. – Семья – пятеро душ, охотник без руки – не работник…

Уже с двенадцати лет питал Вишневский влечение к охоте. Заброшенный в Сибирь, он здесь подружился с соседом-охотником, стрелял с ним дичь на болоте, зайцев в лесу. Теперь тот стоял перед ним, плакал от предчувствия бедствий, ожидающих его семью.

– Может, спасешь? – взволнованно ждал он ответа.

Надо было спешить, пока распад не зашел далеко. Законы хирургии предписывали немедля ампутировать кисть, отнять ее, не теряя минуты. Хирург призвал на помощь йодоформную повязку, потрудился немало – и спас охотнику руку. Нет, что бы ни говорили, он не откажется от средства, которое приводит к таким результатам.

Годы практики и испытаний указали Вишневскому на недостатки раствора. Слишком медленно шло заживление, слишком долго выделялись лимфа и гной. Это свидетельствовало об известной грубости лекарственного средства. Он стал искать другую эмульсию, с таким же свойством уничтожать микробов и с большей способностью заживлять раненую ткань.

Не слишком легко решать такие задачи, но, одержимый своей идеей, безудержной верой, Вишневский ее разрешил. Место йодоформа занял перуанский бальзам.

О своей новой эмульсии хирург рассказывал удивительные вещи. Ей, во-первых, присущи лучшие свойства антисептического средства: ока убивает гноеродных микробов, не подавляя при этом клеточную ткань, и, что самое главное, бальзам не разлагается в ране. Им можно залить открытую полость, оставить в ней тампоны, пропитанные эмульсией. Смоченный тампон одновременно успокаивает боли, отсасывает гной и содействует заживлению раны. Но это не все. Подобно новокаину, бальзам дружествен нервам и воспаленной ткани. В тех трудных случаях, когда язва или рана не выносят никакого прикосновения, бальзамическая повязка точно обезболивает их. Очаг страдания затухает, и наступает успокоение. При остром аппендиците, когда удаление отростка невозможно, мазевый тампон, оставленный в полости, меняет картину процесса – вспышка воспаления угасает.

Легко себе представить тревогу Вишневского, когда он однажды убедился, что спасительный бальзам способен также наносить жестокие удары организму. От соседства с ним раздражается серозная оболочка, селезенка, брыжейка. Ткань покрывается лимфой, поражение ширится, принимая нередко острый характер. Одинаковая эмульсия одному больному приносит выздоровление, а другому – внезапное обострение болезни. Как эту двойственность понять? Допустить, что бальзам действует неодинаково на различные ткани? По-одному – на плевру и на легкое и по-другому – на селезенку? Но это не так. Вишневский убедился, что мазь в одном случае излечивала печень, а в другом – глубоко уязвляла ее.

Казалось, хирург попал в тупик. Затруднение грозило обратиться в одну из многих не разрешенных медициной задач. Мало ли какие причины обусловливают разлад между лекарством и организмом. В одном случае бальзам вызывает благотворную реакцию, а в другом – не расположенный к эмульсии организм отвечает усилением страдания.

Кто знает, как долго продолжались бы эти сомнения, если бы не способность Вишневского видеть и обобщать. Затруднение объяснилось очень просто: бальзам проявляет свою целебную силу лишь там, где идет воспаление и гнойный процесс. В нормальной плевре он вызовет шок, на здоровой почке или печени породит отек и страдания.

Тысячи людей испытали благотворное влияние эмульсии, но особенно разительно было ее действие в случае с больным Иваном Семеновым.

Больного привезли с незаживающим свищом плевры легкого. Свыше года назад он заболел и перенес операцию. Теперь его ждали новые испытания. Надо было удалить несколько ребер и открыт доступ к пораженному месту. Истощенный минувшими страданиями, он не вынес бы такой операции. Вишневский решил отстоять жизнь больного. Вырезав одно ребро, хирург добрался до полости плевры и удалил гной. Новокаиновая анестезия избавила оперируемого от физических болей. Полость плевры наполнили мазевыми тампонами, и на следующий день температура упала до нормы. В течение месяца Семенов носил в груди многометровую тампонаду из марли. На пятую неделю ее извлекли и убедились, что выделения прекратились. Жизнь больного была спасена.

Могут сказать, что нельзя тампоны надолго оставлять в ране, их надо менять, прежде чем они загнили. Пусть частая смена причиняет больному страдания и мешает ране зажить – но что делать, приходится…

Так было установлено еще одно достоинство бальзама: от долгого пребывания в ране он не загнивает и не образует пролежней сосудов и кишок.

Время и опыт внесли еще одну поправку в состав эмульсии. Она не содержит уже перуанского бальзама. Его с успехом заменяет деготь, можжевеловый деготь.

Нашлись хирурги, которые не преминули высмеять «дегтярную клинику», подтрунить над Вишневским.

– Мудрено ли добиться чудес, – острили они, – ведь он проливает бальзам на человеческие раны.

– Уж не намерены ли вы, – спросил его однажды известный профессор, – блокадой и бальзамом упразднить хирургию?

– Конечно, конечно, – не смутился новатор. – Какой смысл в ней? Бакалавры Парижа в четырнадцатом веке приносили клятву не заниматься столь унизительным делом, как хирургия.

– Старомодное средство, – пожимали плечами уездные теоретики, – Двадцатый век применяет бальзам лишь при геморрое и болезнях волос. Подражать древним грекам, которые всякую болезнь лечили бальзамом, смешно.

Находка Вишневского и в самом деле была не нова. Бальзамом лечил еще Гиппократ. Его мазь состояла из кедрового дегтя и мирры. Не зная о существовании микробов, великий врач употреблял противомикробное средство. Не имея представления о роли нервной системы, он действовал на нее маслом.

Мазь Гиппократа разделила судьбу других достижений медицины; как и техника перевязки кровеносных сосудов, операций на черепе и на кишечнике, – она была забыта.

Знаменитый хирург шестнадцатого века Амбруаз Парэ так описывает практику своего времени:

«Я был еще тогда новичок, и мне не приходилось еще видеть, как лечат огнестрельные раны. Я читал, что ранения подобного рода отравлены и что их следует выжигать кипящим самбуковым маслом. Я знал, что это вызывает страшную боль, и, чтобы не ошибиться, хотел узнать, как поступают другие хирурги. Я видел, как они вливали кипящее масло в рану, и, вооружившись мужеством, последовал их примеру. Опыт делает человека решительным. Однажды, когда у меня не хватило кипящего масла, я залил рану холодной смесью скипидара, яичного желтка и розового масла. Всю ночь после этого я плохо спал, опасаясь, что солдаты, которым я не сделал прижигания, умрут. На следующий день я чуть свет поспешил к ним – и был немало изумлен. Те, которых я лечил пищеварительной смесью, мало страдали, их раны не были воспалены.

Те же, которых подвергли лечению кипящим маслом, страдали от лихорадки, и раны их были ужасно болезненными. С тех пор я решил не подвергать прижиганию бедных солдат, раненных огнестрельным снарядом…»

Бывший цирюльник Амбруаз Парэ до конца своих дней лечил раны бальзамом. Хирурги отвергли его метод. В их глазах он не заслуживал никакого доверия хотя бы уж потому, что не был автором описан по-гречески. Напрасно ссылался Парэ на Гиппократа, который свои произведения писал на родном языке. «Я пишу по-французски не по собственной вине, – защищался былой цирюльник, – господу не угодно было сделать милость моей молодости, просветить ее греческим и латинским языками…»

Презрением и клеветой отмечен был путь великого хирурга, кипящее масло и каленое железо больше ста лет еще господствовали в операционной.

Вновь появившись, бальзам уже не исчезал. Напрасно осмеивали его приверженцев, практикующие врачи не сдавались. В 1774 году Хирургическая академия в Париже объявила конкурс на тему: «Доказать вред, проистекающий от злоупотребления мазями, и выяснить, какая надобна реформа при лечении язв». Академики не допускали, что возможен другой взгляд на этот предмет.

В конце прошлого века Роберт Кох убедился, что некоторые микробы исчезают в оливковом масле. Свойство уничтожать микрофлору нашли также у рыбьего жира, льняного масла и вазелина. Смертельная доза столбнячного токсина, смешанная с перуанским бальзамом, становилась для животных безвредной. В войне 1914 года русские хирурги на фронте лечили раны вазелиновым маслом, широко заливая им пораженную область. До открытия антисептики перуанским бальзамом покрывали оперированные ткани, и история утверждает, что прославленная карболка Листера не имела перед этим средством преимуществ.

Вишневский не остановился на полпути. Бальзамическая повязка вдохновила его на дело, достойное быть причисленным к выдающимся подвигам науки.

Представим себе больного туберкулезом. Зияющие раны в легком, растягиваемые при каждом вздохе, не могут срастись и зажить. Вообразим, что состояние больного осложнено гнойным процессом в плевре – в мешке, облегающем легкое. Единственная возможность спасения – дать легкому сжаться и оставить его в таком состоянии. Сблизившиеся края раны-каверны могут со временем срастись. Спадение плевры также будет способствовать излечению ее гнойника.

Операция, которую хирурги проделывают этим больным, по своей мучительности не знает сравнений. Они выламывают несколько ребер целиком или только частично, и легкие, лишенные поддержки, спадают. Из опасения, что гной из пораженной плевры может попасть в туберкулезное легкое и создать в нем новый очаг заболевания, хирурги прибегают к отсасыванию гноя снаружи, избегая при этом широко проникать в полость плевры. В результате такого лечения возникают незаживающие свищи, из которых непрерывно выделяется гной, наступает перерождение органов, нередко истощение и смерть.

«Вскрыть гнойный плеврит при туберкулезе, – говорил американец Элезер, – все равно, что распахнуть ворота смерти больному». «Вскрыть гнойник плевры у туберкулезного больного, – говорит хирург Сержан, – значит нанести ему ножом в спину удар».

Вишневский не соглашался ни с грубостью операции, ни с утверждениями авторитетов. Ему не раз приходилось проникать в плевру, гасить в легком гангрену, и никогда он при этом не наблюдал опасных явлений. В тех случаях, правда, не было туберкулеза, легочный процесс не осложнял работу хирурга. И все-таки он решает попробовать помочь туберкулезному больному. Ни предупреждения практиков, ни сознание ответственности за неудачу не удержали ученого от искушения сделать эту операцию по-своему. Он удаляет у больного лишь одно ребро, решительно разрезает плевру. Когда гной из полости был удален, хирург набил в плевру двадцать метров бинта, пропитанного можжевеловым дегтем. На следующий день в состоянии больного наступил перелом, а месяц спустя из груди его вынули последний тампон. Еще некоторое время – и человек был здоров.

Страшная операция навсегда была изгнана из клиники Вишневского.

* * *

Десятилетиями изучал Вишневский анестезию, блокаду и действие бальзамической мази. Пришло время спросить себя: какое место этим средствам отведено в науке? Промелькнут ли они, едва осветив глубины человеческой природы, или надолго останутся в медицине?

Совершенно очевидно, что в действии мазевой повязки, новокаинового блока и анестезии есть нечто общее. Всякий раз, когда он применял эти средства – вместе или порознь, – организм отвечал одинаково. Либо начавшаяся болезнь обрывалась, либо текущая стадия процесса завершала свой ход и пораженное место отграничивалось. Заведенный механизм страдания как бы замирал на границе разрушения и смерти. Нож хирурга отсекал затем отмершую ткань, и жизнь возвращалась в норму.

Бывало и так: Вишневский отказывался признать межу необратимых последствий. Рука не поднималась на конечность, пораженную гангреной. Тогда завязывалась борьба между ученым и силами смерти. На помощь новокаиновому блоку являлась бальзамическая повязка, дружественная нервам. Ее действие отличалось постоянством. На почерневшей ноге среди язв и гнойников островками возникала розовая ткань. Болезнь отступала, однако за недавней границей смерти и разрушения вырисовывалась другая граница.

Ему доставили сумасшедшего с гангренозной ногой. Возникший психоз был результатом отравления организма продуктами гниения тканей. Удаление конечности с ее источником интоксикации было единственной надеждой вернуть больному рассудок. Вишневский заупрямился: у него свои соображения на этот счет. Мазевая повязка достойно себя повела: на отмирающей ноге возникли признаки жизни. Сколько сил и настойчивости надо было при этом проявить хирургу! Гангрена утихала, и к больному возвращался рассудок.

– Ну, как, подождем, – спрашивал его хирург, – или, может быть, резать?

– Не будем торопиться, – отвечал тот, – еще кусочек ноги отвоюем – и правый сапог пригодится.

Терпение ученого не было напрасно: и правый, и левый сапоги пригодились.

«Наше вмешательство, – сказал себе Вишневский, – изменяет течение болезни. У нас в руках средство, которое подсекает заболевание».

Ученый увидел перспективу, частные выводы уступили место обобщению. Следующие случаи из практики подтвердили расчеты Вишневского.

В секционной шло вскрытие трупа. Неловкое движение прозектора, и нож, скользнув по руке, чуть ранил указательный палец. На следующее утро у хирурга возникли острые боли в предплечье, железы под мышкой увеличились, температура поднялась. Все признаки острого сепсиса – результат заражения трупным ядом. Мучительный страх ухудшил и без того тяжелое самочувствие больного. Потрясенное воображение рисовало прозектору картины одну мрачнее другой: поток заразного начала в крови нарастает, стрептококки оседают на клапанах сердца и разрушают их. Нет, казалось, силы, способной остановить катастрофу: за отеком легких последует смерть.

Вишневский делает больному новокаиновый блок, и в тот же день наступает перемена: температура снижается, боли исчезают, a с ними – и страхи больного. Через неделю из места пореза выпадает кусочек отмершей ткани величиной с ноготок. Блок, который повернул болезнь вспять, отграничил пораженные ткани.

«Пройдут годы, – мечтает Вишневский, – возможно десятилетия, врачи изучат механику действия блока и бальзамической повязки на всем многообразии патологии. Строгие таблицы, созданные путем неусыпных наблюдений, подскажут хирургу, в каком именно состоянии какое воздействие повернет болезнь вспять. Врач больше не будет в положении астронома, который может предугадать пути движения планет, но не в силах эти пути изменить…»

Теперь от ученого ничто не заслоняло величественной перспективы грядущего.


Замечательные открытия Вишневского вызвали своеобразный интерес во Франции, Австрии и Португалии. В каждой из этих стран нашлись люди, готовые присвоить себе труды русского ученого. Так, в журнале «Прессмедикаль» от 5 января 1938 года французский нейрохирург Лериш пишет, что он убедился в лечебном действии раствора новокаина на воспалительный процесс. Свое «открытие» Лериш поспешил доложить Французской академии, завершив доклад следующей фразой: «Я предвижу неизмеримые возможности лечения воздействием новокаинового метода».

Что это – совпадение? Случайное стечение обстоятельств? Возможно, Леришу не были известны статьи Вишневского, напечатанные в 1934 году?

Ни то и ни другое. История «прозрения» Лериша гораздо проще. Случилось, что один из сотрудников Архангельского медицинского факультета сделал в клинике Вишневского научную работу о влиянии новокаинового блока на отмороженные ткани. Свою статью на эту тему сотрудник напечатал во Франции, в «Лионском хирургическом журнале». Профессор Лериш, который в ту пору жил в Лионе, не мог, разумеется, не читать ее. Лишь после появления работы русского исследователя в печати Лериш поспешил со своим заявлением.

Португальскому ученому Перейя из Опорто Суза понадобилось много лет, чтобы обнаружить целебные особенности новокаиновой блокады. Его сообщение о свойствах новокаинового вмешательства при непроходимости кишок появилось в печати в 1946 году. Перейя утверждает, что благами своего «открытия» он пользуется с 1938 года, однако не объясняет, что вынудило его столько лет молчать.

Можно было допустить, что весть об успехах русского ученого, опубликованных им в 1934 году, не дошла до Португалии, но в Америке не могли этого не знать. Между тем именно в Америке, в журнале «Архив хирургии» за июль 1946 года, статья Перейя и была напечатана.

Третье покушение на труды Вишневского имело место в Австрии и обошлось одним лишь устным докладом. Хирург Старлингер скромно сообщил на заседании общества в Вене в 1946 году, что им открыты лечебные свойства новокаина при воспалительных явлениях, а также влияние его на состояние тонуса различных систем организма.

Присутствовавший на заседании ученый Финстерер любезно заметил докладчику, что «открытие» запоздало. Оно сделано двенадцать лет тому назад знаменитым русским ученым Вишневским. Старлингеру следовало бы познакомиться с этим крайне интересным трудом.

– Кстати, – добавил он, – это может подтвердить находящийся среди нас сын ученого – генерал-майор медицинской службы Александр Александрович Вишневский.









 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх